Журнал «Юность» №08/2021

Литературно-художественный журнал, 2021

«Юность» – советский, затем российский литературно-художественный иллюстрированный журнал для молодёжи. Выходит в Москве с 1955 года. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Проза

Анастасия Перкова

Родилась и живет в Новосибирской области. Автор трех романов. Лауреат Национальной молодежной литературной премии для авторов, пишущих на русском языке, в номинации «Художественная книга: проза» (Роскультцентр, 2020) за роман «Стерегущие золото грифы». Участник первого Сибирского фестиваля фантастики и фэнтези «Звезды на полке» в Новосибирске и Межрегионального семинара молодых литераторов в Алтайском крае.

Таежная дева

фрагмент романа «Стерегущие золото грифы»

Снаружи послышались оживленные голоса, и Ойгор^[2] выглянул из своего небольшого, крытого корой аила, скорее напоминавшего шалаш. Охотники толпились на улице, обступив кого-то. Ойгору отсюда не было видно, что их так заинтересовало. Охваченный любопытством, он вышел из аила и поковылял к сборищу так быстро, как только позволяли его непослушные, неестественно выгнутые ноги. Сегодня болели они нестерпимо — на смену погоды.

Еще в раннем детстве Ойгор переболел кочевой болезнью^[3] и чудом остался жив. Вот только ноги его не выросли до нормальной длины. Кости на них стали толстыми, узловатыми, а суставы — вывернутыми. Несмотря на такое увечье, роста Ойгор был среднего. Ходил мужчина с трудом, а доставшуюся от отца лошадь приучил опускаться перед хозяином на колени, иначе Ойгору просто не удалось бы сесть верхом.

Охотничье зимовье представляло собой единственную улицу, с одной стороны которой неровной линией пристроились разномастные аилы, а с другой тянулись жерди коновязи. Одним концом стойбище почти тонуло в Тайге, за другим раскинулось небольшое заснеженное поле, летом пораставшее травой и цветами высотой по пояс взрослому мужчине. С этого края и жил Ойгор. В полупустом стойбище селились те охотники, что не уходили в Тайгу на всю зиму. Те, кого не влекло одинокое существование и полное единение с природой. Но даже живущие здесь порой пропадали на промысле по нескольку дней.

Пока Ойгор доковылял до толпы, тут собрались уже все мужчины, кто не ушел сегодня в Тайгу. Они смеялись, показывали на что-то пальцами и отпускали грязные шутки.

Рядом с одним из охотников стояла босиком незнакомая молодая девушка, кутавшаяся в его огромную бурую шубу, отороченную дорогим собольим мехом. Это был лучший охотник на всем Пазырыке и полная противоположность Ойгору: высокий, сильный и невероятно удачливый. Его плечи, руки и грудь сплошь покрывали рисунки, изображающие самых разных хищников, терзающих добычу. То была его суть.

Ярко-рыжие волосы незнакомки висели грязными нечесаными прядями. Она пугливо, подобно дикому зверьку, оглядывала собравшихся и, кажется, дала бы деру, если бы Охотник не сжимал ее плечо капканной хваткой.

— Вот так дичь! — потешались охотники. — Это в каких же краях такие водятся? Видать, не те мы места выбираем…

— А много ли меху с нее будет?

Последний вопрос вызвал очередной раскат дружного гогота.

— А что, пусть девчонка с нами жить остается, — многозначительно, но осторожно предложил один из мужчин. — Поделишься?

— Нет, — отрезал Охотник, улыбаясь ровными белыми зубами. — Женщинам тут нечего делать. Перессоримся только.

— Верно, — поддакнул один из бывалых стариков. — Тайга нам мать и жена, да и семьи всех в стане ждут. Куда же денем ее? Нездешняя она. Говорить-то умеет?

— Умеет, наверное, — ответил Охотник. — Но вряд ли по-нашему. Меня не понимает, а сама все молчит. Хочу вот каану подарить диковинку, когда в стан вернемся.

Он хитро обвел острым взглядом толпу.

— Разве что выкупит ее кто у меня… Только чтоб потом дома в стане оставлять. Сюда, на зимовье, не таскать.

— Сколько просишь?

— Торг, — сказал Охотник.

Торговались вяло, нехотя. Почти все были люди женатые и куда девать девчонку — не могли придумать. Не к жене и ребятишкам же привести. Таежная дева осмелела и смотрела увереннее. Глаза ее отливали то хвойной зеленью, то скорлупой кедрового ореха.

— Я! — выкрикнул тут Ойгор, стоящий позади всех. — Я ее куплю.

Мужчины захохотали пуще прежнего.

— Ты-то что с ней делать станешь?

— Гляди — тихоня, а все туда же.

— Шшш, — оборвал их Охотник. — Мне больше интересно, чем он станет платить.

Ойгор прибился к охотникам только потому, что отец его был из них. Он сызмальства брал увечного мальчика зимовать с собой в Тайгу, когда по снегам пушной зверь надевает свои лучшие шубы. А потом сгинул отец. Тайга взяла его. И Ойгор не стал искать себе другого дела. Он тогда был застенчив и не мог попросить чужих людей обучить его какому-нибудь ремеслу, что давалось бы легче охоты. Поэтому он взял отцовы снегоступы, лук, силки и лошадь и на следующую зиму присоединился к остальным охотникам.

Конечно, он не мог охотиться так много, как прочие, да и удача с ним рядом не шагала. Поэтому и задал Охотник такой вопрос, зная, как беден Ойгор.

— У меня есть шкурка серебряной лисы, — несмело ответил Ойгор.

Охотники восторженно ахнули.

— Да ну! Врешь? — Охотник удивленно поднял бровь. — Ушли они из этих краев. За всю зиму ни одной никто не добыл, а у тебя есть?

— Была бы, так похвастался, — крикнули из толпы.

— Я никогда добычей не хвалюсь, — просто сказал Ойгор.

— Принеси, покажи, — настаивал Охотник, обняв свой товар за плечи. — Небось, дохлую подобрал? Девушка злобно зашипела, пытаясь отстраниться от своего захватчика.

— Пойдем вместе. Заберешь плату и оставишь мне девчонку, — попросил Ойгор. — Ты же знаешь, мне трудно ходить.

— Я товар предлагаю, — ухмыльнулся Охотник. — За платой бегать — поищи кого другого. А у меня покупатель найдется.

Ойгор волновался. Ему показалось, что путь до аила и обратно отнял больше времени, чем должен был. Вдруг Охотник передумает? Но все ждали его. Очень уж хотели посмотреть, чем дело кончится.

К его возвращению зубоскалы уже нашли себе новую забаву. Кто-нибудь протягивал к девушке руку, будто намереваясь схватить, а она рычала, иногда даже клацала зубами, едва не вонзая их в плоть обидчиков. У Ойгора больно кольнуло в груди. Как можно так потешаться над живым человеком, словно это зверь какой?

Он кашлянул, привлекая к себе внимание, и развернул блестящую серебристую шкурку. Мужчины завистливо ахнули, кто и присвистнул. Мех был хорош — густой и мягкий. Отлично выделанный, он играл и переливался на солнце. Что-что, а выделывать меха у Ойгора всегда получалось.

Охотник пощупал шкурку, даже понюхал ее, сосредоточенно сведя брови.

— Дело, — наконец сказал он. — Забирай дичь. Да только шуба-то на ней моя. Пусть снимает.

Он практически вытряхнул девушку из теплой шубы, и она едва не потеряла равновесие. Ойгор и до этого обратил внимание на ее голые по колено ноги, но и подумать не мог, что под одеждой с чужого плеча она полностью обнаженная. Он отвел взгляд, быстро скинул свою собственную залатанную шубенку и протянул девушке. Неизвестно, что сегодня взбудоражило народ больше: вид редкого драгоценного меха или этой странной чужеземки.

Раньше он понятия не имел, зачем сохранил один из нарядов умершей матери, когда уходящим на небесные пастбища принято отдавать с собой абсолютно все их добро. А вещи эти Ойгор возил на зимовье как память о матери. И не оставлять же их гнить в сыром промерзшем аиле, где очаг умирал на зиму, потому что некому было его накормить.

Ойгор поманил девушку движением руки, не пытаясь схватить.

— К коновязи ее привяжи на ночь, не то сбежит, — насмешливо посоветовал Охотник.

Отсмеявшись вдогонку удаляющейся странной паре, все начали расходиться. Девушка шла чуть впереди Ойгора. Она не пробовала сбежать, лишь изредка оборачивалась, будто взглядом спрашивая дорогу. Мужчина же почти жалел о своем безрассудном поступке и не понимал, что его на такое подвигло. Он собирался обменять лисью шкурку очень выгодно. За нее могли дать приличный пучок стрел с железными наконечниками. Или целую охапку обычных деревянных. А на них Ойгор постепенно выменивал бы все, что понадобится для жизни. Он бы все лето прожил на одну такую шкурку — много ли ему, одинокому, надо? А теперь почти нечего будет продать в стане. Вот глупец!

Ойгор окликнул девушку, указывая рукой на свой аил. Она покорно вошла, тут же замерев на входе и восторженно оглядывая тесное жилище.

— Ты, видно, в лесу на дереве жила, — усмехнулся Ойгор. — Смотришь, будто к каану в гости забрела. Проходи же.

Он указал девушке на место у очага, но она боязливо глянула на огонь и уселась у стены прямо на постель Ойгора. По ее вискам уже текли струйки пота, и дикарка сбросила шубу. Собственная нагота ничуть не смущала ее. Ойгор же снова вежливо отвернулся. Он поставил на горячие камни очага глиняный кувшин и принес немного снега. Растопив его в кувшине и дождавшись, когда вода согреется, Ойгор подал девушке обрывок тряпки, подзывая ее поближе и показывая жестами, что так она сможет помыться. Девушка сообразила и, смочив тряпку, принялась стирать грязь с тела.

В это время Ойгор порылся в вещах и извлек перевязанный веревкой сверток. Раньше он понятия не имел, зачем сохранил один из нарядов умершей матери, когда уходящим на небесные пастбища принято отдавать с собой абсолютно все их добро. А вещи эти Ойгор возил на зимовье как память о матери. И не оставлять же их гнить в сыром промерзшем аиле, где очаг умирал на зиму, потому что некому было его накормить. Вот одежда и пригодилась.

Любопытство пересилило сдержанность. Дожидаясь, пока девушка закончит с мытьем, Ойгор украдкой рассматривал ее. Золотистую кожу незнакомки на плечах и груди покрывали веснушки. Он никогда еще не видел, чтобы у женщины так играли мышцы, хотя женщины в большом стане преспокойно выполняли и мужскую работу. Она наверняка сильная и выносливая. Какую жизнь ей приходилось вести прежде? Не убьет ли она своего спасителя во сне? На ее бедре и пояснице виднелось несколько тонких шрамов, как от когтей животных. Точнее, одного и того же животного, насколько Ойгор в этом разбирался.

— Одежда, — сказал Ойгор, протягивая девушке сверток и отмечая, что она даже волосы умудрилась вымыть таким скудным количеством воды.

— Не понимаю, — ответила девушка.

Видно, этим словам научилась она у Охотника. Не сделал ли он ей дурного?

— Одежда, — повторил Ойгор, подергав себя за штаны.

Девушка радостно закивала, принимая у него подарок. Ойгор присел на корточки у очага, задумчиво помешивая угли железным прутом. Он слышал, как за его спиной шуршит ткань. Подождав немного, Ойгор обернулся в надежде, что его гостья закончила одеваться, и рассмеялся в голос, да так, что брызнули слезы. Девушка озадаченно глянула на него, пытаясь натянуть войлочный чулок на руку. С остальными предметами облачения она так и не разобралась.

Вытирая слезы, Ойгор подошел к ней и принялся одевать, как ребенка. Подвязывая красными шнурками высокие чулки, он старался не думать, что он делает, и не касаться бедер девушки. Растянул перед ней широкую полосатую юбку и заставил шагнуть внутрь. Застегнул ремень на талии и сильно подвернул верх юбки, чтобы сделать длину подходящей. С рубахой девушка уже сладила сама. Ойгор улыбнулся, оглядывая творение своих рук. Девушка и так была очень хорошенькая, а привычная его глазу одежда сделала ее только краше.

— Прекрасно получилось, — заверил девушку Ойгор. — Настоящая пазырыкская женщина. Жаль, у меня нет зеркала, чтобы ты погляделась.

Но девушка, похоже, не была так довольна. Она одернула юбку, словно та ей мешала, и указала пальцем на штаны Ойгора.

— Одежда, м? — спросила она.

— Что? — не понял, Ойгор.

— Одежда! — упорствовала дикарка, теперь дернув непонятливого собеседника за штаны.

— А! — сообразил он. — Это штаны. У тебя юбка. Мужчина, — он указал на себя, — носит штаны. Женщина, — теперь на нее, — носит юбку.

Девушка нахмурилась. Ей явно было непривычно и неудобно.

— Очень красиво, — повторил Ойгор, стараясь изобразить на лице самое неподдельное восхищение.

Девушка подумала и кивнула. Ойгор снова порылся в вещах и протянул ей частый роговой гребень. Она непонимающе повертела его в руках и вернула назад. Ойгор терпеливо показал, как расчесывает собственные волосы и снова заплетает в косу, потом осторожно коснулся гребнем влажных прядей девушки, которые уже промочили насквозь верх рубахи. Она напряглась, скосив на мужчину глаза и готовясь пустить в дело ногти, а может, и зубы.

«Э, нет, — подумал Ойгор. — Не тронул ее Охотник. Были бы на нем отметины. А так только рисунки да старые шрамы».

Тем временем девушка обмякла и даже прикрыла глаза, позволив ухаживать за собой.

— Ты когда-нибудь расчесывалась вообще? — ворчал Ойгор, продираясь гребнем сквозь рыжие колтуны. — Ну, пятерней хотя бы…

Он обратил внимание, что цвет волос девушки не полностью рыжий. Попадались и темно-бурые, и светлые, медовые прядки. Он заплел расчесанные волосы и потрепал девушку по руке. Она медленно открыла глаза, устремив на Ойгора сонный туманный взгляд.

— Устала? — ласково спросил Ойгор. — Вот здесь будешь спать, на моей постели. А я как-нибудь устроюсь. Погоди, последнее спрошу. Звать-то тебя как?

Разумеется, девушка не понимала.

— Ойгор, — сказал он, прикладывая ладонь к своей груди, а потом указывая на девушку.

— Ойгор, мужчина, — повторила та и ткнула себя пальцем в грудь, видимо, вспомнив его объяснения насчет различий в одежде. — Женщина!

Ойгор отмахнулся, улыбаясь, и помог девушке улечься. В ближайшее время нужно будет что-то решать с ее судьбой, а то ему в собственном доме придется спать на холодном полу. Девушка потянулась под шерстяным одеялом, потом свернулась клубочком, накрывшись так, что наружу торчала только ее удивленно-счастливая мордашка.

— Мягче, чем на дереве, а? — спросил Ойгор. — Придется мне какое-нибудь имя для тебя придумать… женщина.

Вот так странно заканчивалась тридцать третья зима Ойгора из охотников.

* * *

Девушка не просыпалась до позднего вечера. Ойгор будить ее не стал, понятия не имея, что ей пришлось пережить не только сегодня, но и в последние дни. Должно быть, у бедняжки совсем не осталось сил. Кроме того, Ойгор был уверен, что, проснувшись, таежная дева потребует накормить ее. К охотничьему стыду Ойгора, в доме не было не только мяса, но и вообще какой-либо еды. Он собирался в Тайгу сегодня утром и, если бы не эта неожиданная сделка, может, подстрелил бы что-нибудь на ужин. А то и зверя, чья шкурка годится на продажу. Несколько кедровых шишек — вот и вся еда, что нашлась в аиле Ойгора.

От невеселых мыслей его отвлек истошный собачий визг снаружи. У самого Ойгора собаки не было. Хороший натасканный на зверя пес стоит немало, да и кормить его пришлось бы каждый день.

Собака визжала где-то на том краю стойбища, что вплотную прислонялся к высокому кедрачу. Отозвались псы по всей улице. С собачьим лаем уже смешались встревоженные мужские голоса.

Ойгор сунул нож за пояс, быстро вложил стрелу и натянул тетиву. Даже не накинув на голые плечи шубу, он как был вышел наружу. Теперь шум доносился с середины деревни. Свист стрел, удары, ругань, звук падающих тел. И визг. Уже не только собачий, но и еще какого-то зверя. Мимо Ойгора пробежал человек с горящей веткой в руке.

— Огня! Чего стоишь? — крикнул он на бегу. — Рыси!

Все обернулись и увидели девушку, стоящую за спинами собравшихся. Она куталась в одеяло Ойгора. Девушку била крупная дрожь. Из округлившихся от ужаса глаз горным потоком лились слезы. Она вцепилась зубами в собственный кулак, чтобы не закричать.

Прорва рысей в стойбище.

Рыси? Откуда? Ойгор заковылял на звуки побоища, не ослабляя тетивы. Рысь никогда не нападает на человека. И уж тем более не подходит к жилищам, где пахнет людьми, дымом и бродят непривязанные псы.

Когда он наконец добрался до цели, животные уже были мертвы. Не прорва, конечно, но Ойгор насчитал пять. Их стащили в одно место и свалили в кучу. Снег темнел от крови, слабо освещенный горящими ветками, которые держали некоторые мужчины.

— Ай-ай, испорчены шкуры, — процедил сквозь зубы Охотник, в сердцах пнув тушку ближайшего к нему животного. — Что палили куда попало? Или не знаете, как надо?

— Эээ, умный! — возразил ему кто-то. — Одна из тварей моего пса загрызла. Темно к тому же.

— Да и спали мы! — возмутились остальные. — Не каждый день зверь сам на стрелу идет. Да клочки пойдут на отделку шуб или еще на что. Делить-то как станем? Разве тут разберешь, кто попал, кто нет…

— А то каждый свою стрелу не узнает!

— Клочки… — брезгливо поморщился Охотник. — Я клочками добычу мерить не привык. Разбирайте по себе, не позарюсь. Хотя двоих точно я пристрелил.

— Нет, — неожиданно громко сказал тот самый старик, который прежде возразил против того, чтобы оставить в стойбище таежную деву. — Никто ничего делить не будет. Не зверь это.

Он поддел носком сапога чьего-то пса, попытавшегося вцепиться в один из трупов, и продолжил:

— Каждый здесь знает, что рысь так себя не ведет. Зима не голодная, с чего им приходить туда, где человек живет? Духи это. Алмысы, не зверье. Сама Тайга к нам нынче ночью пожаловала. И привела ее она.

Костлявый палец указывал куда-то в темноту. Все обернулись и увидели девушку, стоящую за спинами собравшихся. Она куталась в одеяло Ойгора. Девушку била крупная дрожь. Из округлившихся от ужаса глаз горным потоком лились слезы. Она вцепилась зубами в собственный кулак, чтобы не закричать.

Ойгор тотчас встал рядом с ней, положив пальцы на деревянную рукоять охотничьего ножа. Как бы это все ни было странно, но за девушку отвечал теперь он. Хотя от ее близости и всего происходящего у него мороз шел по коже.

— Бабьи сказки, старик, — надменно фыркнул Охотник. — При чем здесь девчонка? Не верю я в такое.

— А в Духа Тайги веришь? — спросил старик. — В то, что если лишнее возьмешь, удачу потеряешь? Я видел, ты провожаешь дух каждого убитого зверя как положено. Небось, еще амулет какой на теле прячешь?

— Не твоего ума дело. Охотничьи законы с небылицами не путай, — мрачно ответил Охотник. — А мои амулеты — опыт и умение. В Меш Ээзи^[4] каждый здесь верит, да только девчонка к нему отношения не имеет. Будь она той, кем ты ее считаешь, не смог бы я так просто ее с собой привезти. Чужестранка она. Пленница, может быть. Потешились да и бросили в Тайге. Или сбежала. Только и всего.

— Погодите, — подал голос Ойгор. — Если старик прав, нужно просто ее отпустить. Раз я ее купил, раз она теперь моя, не стану ее держать. Пусть уходит.

— Убить, — эхом отозвалось несколько голосов.

— Нельзя убивать, — сказал старик. — Ойгор дело говорит. Если девчонка принадлежит Тайге, нужно просто вернуть, что взяли. Да подношение наутро в лес отнести. И вести себя тихо, пока не снимемся к лету в стан.

— Пойдешь? — спросил Ойгор, беря девушку за плечо. — Пойдешь домой?

— Не понимаю, — прошептала она.

Ойгор указал на нее, потом махнул рукой в сторону кедрача, возвышавшегося черной стеной до самого звездного неба. Чувствовал он при этом себя крайне глупо, потому что сам не верил в выдумки старика. Девушка поняла и испуганно замотала головой, умоляюще глядя на Ойгора.

— Что же делать, старик? — спросил Ойгор. — Она боится, видишь? Если ты прав, то у Духа Тайги нет причин гневаться. Я не обижу ее и не брошу. Она может уйти, когда захочет. Она не пленница.

— Пусть так, — сказал старик. — Но вы все глядите в оба.

— Пойдем домой, — прошептал Ойгор, обнимая девушку.

Но ноги ее будто вмерзли в снег. Она все смотрела с ужасом на мертвых рысей и плакала теперь уже навзрыд. Ойгору и самому было неприятно это зрелище смерти. Бессмысленной смерти, ведь это не то, что честная охотничья добыча. Глядя на плачущую девушку, такую хрупкую и нежную, Ойгор подумал, что впервые в жизни кто-то нуждается в нем и зависит от него. Он невольно распрямил плечи, словно стремясь стать выше.

— Пойдем, — повторил он, чуть более настойчиво нажимая на плечи девушки, подталкивая ее прочь от места бойни. — Я имя тебе придумал: Эркеле^[5].

Девушка улыбнулась сквозь слезы и благодарно кивнула, будто поняв его слова.

* * *

Эркеле проплакала всю ночь. Ойгор не знал, что так потрясло ее: жестокость здешних людей или сама картина смерти. Утром он попытался объяснить ей, что вынужден ненадолго уйти — добыть что-нибудь, что можно приготовить. Девушка поняла и вцепилась в его руку, отчаянно мотая головой. Ойгор вздохнул и остался.

— Понимаешь, я не могу сидеть здесь с тобой, — говорил он. — Мне нужно охотиться, иначе у нас не будет еды. Еды, понимаешь?

Девушка кивнула и погладила себя по животу. Мол, еще как понимает. Ойгор насыпал ей в подол горсть кедровых орехов, на которые Эркеле непонимающе уставилась. Ойгор показал, как лущить их, но девушка выглядела не очень счастливой, несмотря на то, что ядра были крупными и сладкими.

Словно Меш Ээзи посочувствовал их горю и послал помощь. В аил вошел старик, неся на деревянном блюде полтушки вареного зайца.

— Что ты? — удивился Ойгор, ведь здесь каждый был сам за себя.

— Это деве, не тебе, — отвечал старик. — Я, конечно, преувеличил давеча насчет Меш Ээзи, но Тайга родила ее. Точно тебе говорю. А мы голодом девочку держим. Пусть поест сейчас, а дальше — твоя забота. Или пусть уходит.

— Спасибо, — сказал Ойгор, умирая от стыда.

Только на это он и годился — принимать подаяния. Боль в ногах со вчерашнего дня так и не утихла, поэтому он был даже рад, что не надо ехать на промысел. После ухода старого охотника Ойгор поставил блюдо на колени Эркеле, а сам улегся на постель, укутав ноги маральей шкурой — так боль хоть немного ослабевала.

— Еда, — пробормотала Эркеле.

— Мясо, — объяснил Ойгор. — Заяц.

Она с наслаждением вцепилась крепкими зубами в тушку, тут же рукой выламывая и выкручивая заячью ножку. Бульон потек по ее подбородку. Ойгор почувствовал, как свело желудок от голода, отвел глаза и уставился в отверстие в своде аила. Вдруг он услышал шорох рядом с собой. Эркеле тронула его за руку. Он повернулся. Девушка протягивала блюдо с остатками пищи, основную часть которой она прикончила пугающе быстро.

— Еда, — сказала она.

— Нет, это твое. Ешь, — покачал головой Ойгор, и тут в животе у него громко заурчало.

Эркеле улыбнулась и поставила блюдо рядом с ложем, а сама с кротким видом уселась в ногах Ойгора. Он поразмыслил над тем, стоит ли гнушаться объедками, если уже принял подаяние от дряхлого старика, но все-таки взял еду, обглодав все косточки догола. Кажется, последние остатки его гордости сегодня безвозвратно погибли.

— Нравится мясо? Вкусно? — спросил он у девушки, но она лишь улыбалась. — Что же ты ела в Тайге? Нет, не может быть, чтобы ты жила в лесу. Где твои родные? Кто-то знакомый? Я тебя к ним отведу.

— Не понимаю, — только и сказала она.

Ойгор твердо решил научить девушку их языку, а потом узнать, кто она и откуда. Даже если он на лето возьмет с собой Эркеле в большой стан, что она будет делать, когда настанет пора ему вновь вернуться в Тайгу?

Эркеле заинтересованно глядела на рисунок у него на плече. Потом придвинулась и потрогала изображение пальцами.

— Это марал. Видела таких в Тайге? Смотри, какие рога.

Он взял ее палец и провел по ветвистым рогам животного, откинутым на перекрученную спину.

— Видишь, его передние ноги еще стоят на земле, а задние уже повернуты вверх, к небесным пастбищам, куда после смерти устремляется его дух. Это должна быть моя охотничья удача. Не работает, если честно…

От пальцев Эркеле по его телу разливалось тепло. И как он только собрался ночевать с девушкой в одних стенах?

Она задумалась о чем-то, закусив губу.

— Мужчина, — сказала она, показав на дверной проем и обведя жестом свои руки и грудь.

— Кто? Охотник? — догадался Ойгор. — Да, он весь изукрашен. Народ, к которому ты принадлежишь, не делает таких рисунков? На тебе нет ни одного.

Эркеле ответила беспомощным взглядом. Ей наверняка тоже очень хотелось понимать Ойгора и уметь объясняться самой.

* * *

Ойгор проснулся ночью от сквозняка. Оказалось, что полог на входе завешен неплотно. Эркеле в постели не было. Ойгор встал, пошевелил угли в очаге, чтобы не потухли, и вышел искать девушку. Он улыбнулся, увидев отпечатки ее ног на свежевыпавшем снегу. Но цепочка торопливых следов пересекала снежное поле за аилом и обрывалась у большого кедра на окраине Тайги. Под кедром лежала аккуратно сложенная одежда матери Ойгора.

— Эркеле! — позвал мужчина, но Тайга не ответила. — Не на дерево же влезла…

Он погладил шероховатую кожу древнего исполина. Задрав голову, наморщил лоб и сощурился. Голая девушка на ветвях — нелепость какая. Она ушла туда, откуда взялась. Но как? По воздуху?

Ойгор хотел было зайти глубже в Тайгу, но в животе скользким комком шевельнулся страх. Впервые в жизни он испугался Тайги, кормившей его. Пусть он и не забирался на дальние угодья, что требовало ночевок на снегу, но вовсе не от недостатка смелости, а из-за своих несчастных ног, которым просто необходимо тепло. Ойгор привык к ночи возвращаться домой, и теперь черная стена леса казалось чужой и недоброй. Он опустился на колени и вознес тихую молитву Духу Тайги.

Подобрав одежду, кое-как встал и растерянно побрел к своему аилу. Что ж. Ушла, так ушла. Одной проблемой меньше. Все равно Ойгор толком не знал, куда ее девать и как ей помочь.

Наутро он сытно накормил старенькую лошадку увязанным в объемную косу сеном, сунул за пазуху последнюю горсть орехов и отправился на охоту. Он уже отъезжал, когда к коновязи подошел Охотник, зачем-то оставивший на ночь своего дорогого скакуна здесь, хотя аил его стоял намного дальше. Грива коня была коротко острижена. Оставалась лишь одна длинная прядь, за которую Охотник обычно хватался, вскакивая в седло.

Охотник был серьезен и непривычно бледен. Кивнул в знак приветствия и стал отвязывать длинноногого выносливого красавца, косившего блестящим глазом на спокойную клячу Ойгора. Конь нетерпеливо перебирал передними ногами. Угрожающе бряцали кабаньи клыки, щедро украшавшие сбрую. Всех этих кабанов Охотник, разумеется, добыл сам.

— Плату верни мне, — в шутку сказал Ойгор, придерживая поводья.

— А? — Охотник вздрогнул, будто только что проснувшись.

— Приобретение мое сбежало нынче ночью, — пояснил Ойгор.

— Мне что до того? — буркнул Охотник, избегая его взгляда. — Я шкуры продаю, и не моя забота, коли новый хозяин их гнить под дождем оставит.

— Да шучу я. Скажи только, где взял эту девчонку?

— Где взял, там таких не осталось, — усмехнулся Охотник, взлетая на коня. — Я на восход путь держу, а ты любой другой дорогой езжай. Мне с неудачниками не по пути.

Он ударил коня пятками и унесся, словно порыв ветра в обледенелом ущелье. Ойгор пожал плечами и поехал в другом направлении. Где-то глубоко еще оставался тот испытанный ночью страх, поэтому мужчине казалось, что Тайга глядит на него.

День выдался погожий. Влажный, потяжелевший снег на кедровых лапах припорошило золотым солнечным песком. Дышалось легко и привольно. Встретив на пути широкий незамерзающий ручей, Ойгор спешился и зачерпнул ладонями вкусной студеной воды. Кисти рук заныли от холода, который тут же распространился до локтей.

Стоя у ручья на одном колене, Ойгор заметил по другую его сторону глубокие маральи следы. Мужчина, шепнув пару слов на ухо лошади, неуклюже перепрыгнул ручей и пошел по следам. Животное сильно припадало на правую заднюю, но крови нигде не было. Должно быть, марал вывихнул ногу или повредил копыто.

Утопая по колено в снегу, Ойгор добрался по следу до южного склона горы. Здесь снег начал таять и остро пахло весной. На темной проталине лежал мертвый марал, шкуру которого с остервенением рвала зубами небольшая рыжая рысь.

«Нашла мертвым или добила умирающего», — подумал Ойгор, прекрасно зная, что даже крупной рыси не по силам одолеть этого могучего сына Тайги. Досада и разочарование от потерянной легкой добычи охватили охотника. Но он тут же отогнал их прочь, задумавшись над своими дальнейшими действиями.

Ойгор прижался спиной к стволу дерева так, чтобы его не было видно. Стоял он с подветренной стороны, и хищник не мог его учуять. Но мог услышать. До сих пор не слышал — был занят трапезой. Повезет ли так еще раз? А если убить? Вообще-то рысь для человека не особо опасна, если только не изменилось что в Тайге, ведь пришли же они ночью в стойбище.

Ойгор бесшумно закрепил стрелу и натянул тетиву, медленно выходя из укрытия. Зверь повел в его сторону ухом с темной кисточкой, но голову не повернул и продолжал жадно есть.

«Нет». Ойгор опустил лук. Животное было худым и ело так, как будто давно ему не удавалось добыть пищу. И в такой момент убить его в спину?

«Тайга смекалку уважает, а не подлость. Добычу бери, а не кради», — говаривал отец.

Мужчина пошел обратно, не делая резких движений, часто оборачиваясь. Рысь не двинулась с места, и Ойгор благополучно добрался до другой стороны ручья, где его ждала не чуявшая беды лошадь.

— Надо нам с тобой запомнить это место, — сказал он лошади все так же шепотом на ухо. — Эта рысь будет вокруг шастать, пока не доест добычу. Они запасы свои не бросают, в снежной кладовой хранят. Какая рысь, говоришь? Совсем ты сдаешь у меня. Далековато, конечно, но разве ветер тебе не несет запах опасности, а?

Лошадь в ответ фыркнула. А Тайга вскоре отблагодарила Ойгора за его милосердие. Он попал в крупного зайца-беляка, да метко, не испортив меха. Не особо ценный мех, ясное дело, зато будет мясо. Ойгор присел рядом с тушкой на корточки, прошептал благодарность Меш Ээзи и аккуратно отсек ножом кончик носа зверька, отпуская его дух на небесные пастбища.

— Спасибо за мех, за мой будущий ужин, — сказал он добыче. — А если вместо неба в нижний мир решишь скакать, не говори же там, кто тебя убил. Солнце из самой высокой точки уже покатилось на другую сторону небосклона. Ойгор доел орехи, зажевал пригоршней снега. Он спустился в небольшой лог, где почти не росло деревьев. Вдруг впереди, хлопая крыльями, взлетели и заметались несколько белых куропаток, будто вспугнул их кто. Ойгор смог подстрелить трех. Двух сунул в мешок к уже лежавшему там зайцу, а третью оставил на снегу.

«Лишнего не бери, не жадничай. Лесному зверью оставь еду. Они сыты — Тайга сыта и довольна», — снова слова отца.

Как же ему повезло сегодня! Вот так чувствует себя удачливый охотник? Приятное удовлетворение грело изнутри. Раньше редко ему везло. Вот хотя бы как с той злополучной серебристой лисой, и ту отдал, получается, просто так. А чаще возвращался Ойгор в стойбище с пустой сумой и еще более пустым животом. Теперь, гляди-ка, еды на неделю хватит, как бы ни тянуло съесть все разом.

Мысли о сытном ужине нарушил отчаянный животный визг, перешедший в жалобное поскуливание. Ойгор тяжело слез с лошади, заставив ее опуститься на колени, — спрыгивать уже не осталось сил. С луком наготове он осторожно двинулся на звуки рычания, скулежа и какой-то яростной возни, пока не увидел попавшую в капкан рысь. Снова рысь. Да неужели та же самая? Животное билось, каталось по земле, пытаясь высвободить переднюю лапу из железных зубов. Капкан был цепью привязан за ствол дерева. Не убежать. Ойгор знал, что сделает животное, когда поймет, что боль не проходит, а тяжелая челюсть не отпустит. Тогда хищник отгрызет себе лапу, если к тому времени его не найдет хозяин капкана.

— Эй, — позвал Ойгор, прикинув длину цепи и подойдя чуть ближе.

Животное замерло, лежа на боку и подняв голову. Желто-зеленые зрачки блеснули, клыки обнажились в угрожающем оскале. Рысь зашипела, утробно заворчала и попыталась подняться на лапы. Они были еще по-зимнему хорошо опушены — белые, как снег, кроме окровавленной передней левой. А вот рыжебурая спина, украшенная коричневыми пятнами, уже начала линять. Шерсть кое-где свалялась и висела клочьями.

— Ты не тот ли зверь, что плотно пообедал недавно? — спросил Ойгор. — Вон худой какой, а бока надулись. Хорош был марал? Я бы тоже отведал. Оставил ты мне? Ну, оставил?

Хищник резко бросился в сторону Ойгора, отпружинив тремя сильными лапами, но цепь удержала его, заставив развернуться вокруг себя и свалиться на снег. Рысь снова взвизгнула.

— Второй раз попадаешься, — спокойно продолжал Ойгор, кладя лук наземь и снимая с пояса нож. — Ты, наверное, мне принадлежишь. Моя ты добыча — вот что. Дарит мне тебя Тайга. Разве можно не взять подарок? Оскорблю ее. А подарок я заслужил. Это все та дева таежная. Не обидел ее, приютил.

Они были так близко друг к другу. Ойгор не отводил взгляда, нутром чуя — опустит глаза, и рысь бросится. Зверь рычал, прижав уши, но не шевелился.

Животное притихло, завороженное звуком человеческого голоса, голоса охотника, что не опускал глаз, а смело глядел в хищные зрачки, показывая свое превосходство над зверем.

— Поверил, да? — улыбнулся Ойгор, присаживаясь на корточки, чтобы не возвышаться над несчастным созданием как исполин. — Вот это знаешь что на лапе? Это капкан, братец. Из крепкого железа. А против него когти и зубы не годятся. Железо можно одолеть только железом. Я умею открывать капкан. Больно будет, но ты уж потерпи.

Как был, на корточках, он подползал к рыси, выставив нож вперед. Ойгор прекрасно понимал, как рискует, и был готов отразить атаку. Зверь небольшой, измученный. Пока прорвет шубу, Ойгор успеет нанести удар. Главное, чтобы рысь не вцепилась сразу в горло, но ей, ошалевшей от боли, это не удастся. Несмотря на эту уверенность, пот лился по спине и груди, а сердце гулко стучало.

Они были так близко друг к другу. Ойгор не отводил взгляда, нутром чуя — опустит глаза, и рысь бросится. Зверь рычал, прижав уши, но не шевелился. Хорошо бы найти толстую раздвоенную ветку и за шею пригвоздить рысь к земле, удерживая на месте и не давая дернуться. Но чтобы открыть капкан, ему понадобятся обе его руки.

— Сейчас, братец, сейчас, — пробормотал мужчина, поморщившись, когда промерзшее железо обожгло холодом пальцы левой руки. — Не люблю я капканы. Для ленивых это.

Он на ощупь просунул лезвие между половинками капкана, одной рукой придерживая страшное орудие, а другой надавливая на рукоять ножа. Капкан приоткрылся, и животное смогло выдернуть искалеченную лапу, разрывая шкуру о зубья. Ойгор в одно мгновение вынул нож из капкана, который тихо лязгнул. Мужчина вскочил на ноги так быстро, как никогда в жизни. Он тяжело дышал.

Рысь зализывала рану, дрожа всем телом.

— Ну, я пойду, братец? Ты на меня не прыгнешь?

Я тебя спас, так что уж будь добр…

Хищник остался на месте, лишь проводив спасителя взглядом.

* * *

С тех пор как сбежала Эркеле, прошла одна луна. Весна заново осваивала свои владения, и охотники собирались сниматься с зимовья. Пушной зверь линял, кроме того, скоро по всей Тайге и звери, и птицы станут продолжать свой род, а в такую пору охотничьи законы не позволяют ходить на промысел.

Ойгор ходил довольным. Недавно обретенная удача не изменяла ему. Было теперь что продать в стане, чтобы не становиться обузой семье сестры. Так что этим вечером он возвращался домой, весело насвистывая. Откинув полог аила, он вздрогнул от неожиданности и отмахнулся от увиденного рукой. Внутри горел очаг, а рядом сидела Эркеле в одежде матери Ойгора. При виде вошедшего на лице девушки расцвела счастливая улыбка. Ойгор застонал и провел ладонью по лицу.

— И откуда ты опять? Где была? Где ты живешь?

— Не понимаю, — привычно послышалось в ответ.

Мужчина не мог взять в толк, как ей удалось прожить целую луну в Тайге, без одежды, без оружия. Эта неизвестность злила его, но ничего не оставалось, как принять беглянку обратно.

Вскоре злоба на нее прошла. Весна ли была тому виной или то, какими преданными, доверчивыми глазами смотрела на него Эркеле, но Ойгору становилось все тяжелее и тяжелее ночевать с ней у одного очага.

Он бесстрастно сносил насмешки остальных. К насмешкам Ойгор давно привык, и теперь они были, пожалуй, заслуженными. Ойгор прощал людям, прекрасно понимая, как выглядит со стороны их с Эркеле сожительство. А по ночам не мог выбросить из головы один-единственный вопрос, заданный наглым Охотником.

— Настолько ли необузданная эта девчонка, как дикая Тайга, где я ее подобрал? — спросил он, хитро прищурив один глаз.

Ойгор не знал ответа, а вопрос все не забывался.

Он подолгу терпеливо учил Эркеле языку. Она быстро все схватывала. Иногда Ойгору казалось, что девушка не запоминает, а вспоминает.

— Научи, как сказать, — любимая фраза Эркеле, неизменно вызывавшая улыбку Ойгора.

Вот и в этот вечер с такой же просьбы начался непростой разговор.

— Что ты хочешь узнать? — поинтересовался Ойгор.

Девушка смутилась. Ее золотые ресницы казались прозрачными в свете очага.

— Если что-то очень… ну, например… да как же? — Ее взгляд стал умоляющим.

— Не волнуйся, — ободрил Ойгор, погладив ее по плечу. — Говори простыми словами, пусть даже мысль твоя сложнее. Ты знаешь все нужные слова, а я тебя пойму.

Эркеле показала на блюдо с мясом.

— Вкусно. Другое разное — нет, не надо. Как сказать? Я забыла.

— Погоди, — задумался Ойгор. — Соображу. Мясо тебе нравится, а другая еда — нет. Нравится — не нравится? Это?

— Да-да, это! — обрадовалась девушка и даже захлопала в ладоши. — А когда нравится очень? Эркеле все за это отдаст. Убьет, умрет — так нравится. Как сказать?

— Умрешь? За мясо? — потешался Ойгор. — Я так всегда и думал.

— Нет-нет, забудь мясо! — замахала руками девушка. — Человек так нравится. Как сказать?

Ойгор вмиг стал серьезным. В тишине уютно потрескивало пламя, да тени безмолвно плясали по стенам.

— Тогда… — начал он не своим голосом. — Тогда говорят… я люблю тебя.

Это прозвучало как признание. Да это и было признанием, неожиданным для самого Ойгора. Он теперь понял, он не мог не понять, для чего Эркеле завела такой разговор. И он давно знал это. В своем былом одиночестве, наедине с собственными мыслями и болью, которая никогда не уходила из его тела совсем, а лишь отступала на какое-то время, Ойгор научился понимать Тайгу, понимать людей. Взрослый и мудрый, он не мог не видеть, что девушка слишком привязалась к нему.

Ойгор обхватил голову руками и раскачивался в такт своему сбившемуся дыханию. Эркеле придвинулась ближе, взяла его за руки, опуская их вниз. Потом придержала за плечи, успокаивая и заставляя сидеть неподвижно.

— Нет, Эркеле, нет, — прошептал он на ее невысказанные слова любви.

— Почему нет? Не понимаю, — печально сказала она.

Ойгор уткнулся лицом в колени Эркеле, согнувшись пополам, и обвил руки вокруг ее талии.

— Потому что мне нечего тебе дать, — прозвучал его голос, приглушенный шерстяной материей юбки. — Потому что однажды я не смогу подняться на ноги. Может, это случится на следующем рассвете. Может, через три луны. Может, через пять зим. Но однажды я уже не смогу встать. И не умру, а буду лежать, корчась от боли. А ты станешь ухаживать за мной. И тебе нечего будет есть, нечего носить. Некому будет починить стены, в которых ты спишь, и принести хворосту для очага, что тебя греет. Поэтому не надо, Эркеле, не надо!

— Мало поняла. Когда не встанешь, кто будет с тобой?

Он снова сел. Каре-зеленые глаза пытливо глядели на него, требуя ответа.

— Никого, — просто ответил он. — Может, сестра. Если ее муж согласится терпеть лишний рот в доме.

— Не хочу, чтобы никого. — Эркеле вздернула подбородок и вид имела самый решительный. — Я буду. Пожалуйста.

— Милая, хорошая Эркеле. — Ойгор прижал ее ладонь к своей щеке. — Не желаю тебе такой участи. В стане, может, понравишься кому. Хорошему воину. Или служанкой пойдешь жить в богатый дом.

— Лучше в Тайгу. В чужой дом — нет, — возразила Эркеле, уже почти плача. — Не прогоняй. Я люблю тебя, люблю!

Ойгор засмеялся от счастья, услышав это. Женщины, которые у него когда-то были, не любили его всерьез. Он и не помышлял, что появится такая, что будет готова связать свою жизнь с ним, калекой, неспособным содержать семью. И откуда она взялась? Подарок Меш Ээзи тому, кто всегда чтил лесные законы.

Ойгор стоял на краю обрыва и, больше не думая ни о чем, шагнул туда. Ни о чем, особенно о будущем, которого так боялся. Обнимая трепещущую Эркеле, он думал только о сегодняшнем дне, принимая его дар. И если Охотнику Тайга мнилась дикой и необузданной, то он, Ойгор, всегда знал, что она была заботливой и преданной. Такой же, как прижавшаяся к нему девушка.

* * *

В середине весны охотники отправились в большой стан. Было уже тепло, и мужчины скинули шубы так, что те остались висеть только на туго затянутых на поясе ремнях.

Эркеле ехала на лошади позади Ойгора, одну руку положив ему на плечо, а другой — обняв за талию. Лошадь нервничала и часто упрямилась. Ойгор подумал, что животному не под силу двойная ноша. Эркеле тоже чувствовала себя неуютно. Ей явно не приходилось раньше ездить верхом, и девушка неуклюже пыталась держать равновесие.

— Наверное, нужно тебе лошадь купить, Эркеле, — сказал Ойгор. — Как свадебный подарок. Хотя нет — шуба нужнее. Не сможешь ведь ты и следующей зимой по-прежнему кутаться в мое одеяло, выходя из дома. Жаль, не получится у меня подарить тебе и то и другое.

— Не надо подарка. — Девушка поцеловала его в спину чуть ниже шеи.

— Эркеле! — зашипел Ойгор. — Я же говорил: на людях — нет, нельзя. Можешь взять за руку, и только. Целовать, гладить, прижиматься — нельзя.

Эркеле хихикнула.

— Я тебе все равно что-нибудь подарю, — продолжал мужчина. — И без того у нас свадьба будет не как у людей. Ни сватовства, ни приданого, ни выкупа. У тебя родных нет совсем, у меня — родителей. Если бы не моя охотничья удача в последнюю луну, не знаю, чем бы гостей угощали.

В стане охотников встречали радостно. Крича и смеясь, к дороге сбежались их семьи, друзья и просто любопытствующие. А также те, кто первым хотел купить лучшие шкурки. Сестра Ойгора повидаться с ним не явилась.

Эркеле здесь не понравилось. Ойгор видел, что девушка боится. Она снова выглядела загнанным зверьком, как в их первую встречу.

— Ты привыкнешь, — шепнул Ойгор, беря ее за руку. — Пойдем, покажу, где я живу. Я там все вещи брошу, и навестим мою сестру.

— Зачем?

— Я тебя у нее оставлю. Здесь нам нельзя будет вместе жить. Встречаться можно сколько угодно. Буду брать тебя с собой в лес, если хочешь.

— Охотиться будешь? Здесь тоже? — не поняла Эркеле.

— Конечно. Чуть позже. Не за шкурками теперь, а ради мяса. У сестры есть несколько овец, тебе баранина понравится, — улыбнулся Ойгор.

Эркеле была очень бледна и украдкой смахивала слезы. Ойгор и сам боялся того же, что заботило сейчас его невесту. Поладят ли они с сестрой? Мужчина сомневался в этом.

Аил Ойгора оказался довольно просторным, пятистенным. Его строил еще отец, когда их семья была полной, счастливой и имела достаток. Ойгор поморщился, увидев, что несколько бревен за зиму прогнили и просели внутрь.

— Остывший очаг — сломанные стены, — вздохнул он и вошел, приглашая Эркеле внутрь.

В темном и пустом аиле стоял сырой затхлый запах. Вещей оставалось очень мало, ведь Ойгор со дня смерти матери продал уже все, что мог. А когда-то здесь были мягкие войлочные ковры и много домашней утвари.

Ойгор принялся заносить в дом мешки, которыми была навьючена лошадь. Два больших с постелями и прочим скарбом, один поменьше — со шкурками. Бросил в дальний угол оружие и принялся перебирать шкурки, развязав мешок. Ойгор выбирал подарок для сестры.

— Сестра на пять зим старше, — рассказывал он. — Замужем за кузнецом. Кузнец — это кто делает железные вещи, понимаешь? Дочь у них старшая тоже замужем. Есть еще два сына, один совсем маленький. Они в большом достатке живут. Сестра валяет войлоки. Думаю, тебя сможет научить. Тебе дело нужно, Эркеле. Без дела нельзя.

— Что это — войлоки? — упавшим голосом переспросила девушка.

— Это из чего у тебя чулки. Теплый, — улыбнулся Ойгор.

Он выбрал наконец шкурку, а потому встал на ноги и подошел к так и оставшейся у порога девушке.

— Идем? Эй, ты чего?

Эркеле хлюпала носом и нервно теребила кончик рыжей косы. Ойгор поцеловал ее в губы и прижал к груди.

— Я знаю, моя девочка, знаю. Ты потерпи немного. Осенью сыграем свадьбу и перейдешь ко мне жить. А я тут пока подлатаю стены, подготовлю все. А то можно подумать, здесь давно никто не живет. И так каждую весну.

— Хочу в Тайгу обратно, — плакала Эркеле. — Здесь чужая. Здесь меня не полюбят. Хочу с тобой! Почему так долго? Почему осенью?

— Так принято у нас. Все важные вещи происходят только весной и осенью: свадьбы, похороны^[6], большие ярмарки, — терпеливо объяснял Ойгор. — Это время перемен для людей, утро и вечер года.

Почему-то он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.

Посмотри на землю вокруг — она ведь меняется, значит, можно и нам. Для всего в жизни существует свое время, Эркеле. И природа указывает правильное, нам остается только следовать за ней. Ведь человек глуп, не знает ничего.

— И потом я смогу всегда жить в твоем доме? Быть с тобой? — настаивала девушка.

— К зиме пушной зверь в Тайге пойдет опять, — нехотя ответил Ойгор. — И я… я уеду обратно один. Она подняла на него ошеломленное, растерянное личико, а потом с силой оттолкнула Ойгора от себя.

— Почему один?

— Ты же видела, никто на зимовье семьи не берет. Жены и дети в стане остаются. И ты останешься дома — беречь огонь в очаге и ждать меня. Это только первую зиму будет тяжело. Потом привыкнешь, к тому же, надеюсь, у нас появятся дети, и тебе не будет без меня одиноко. Мы после еще об этом поговорим, хорошо?

Эркеле отвернулась и вышла из аила.

— Такое чувство, что я обманул ее, — сам себе сказал Ойгор.

Почему-то он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.

* * *

— Ты смеешься, Ойгор? — шипела сестра, оттащив его в сторону за локоть, пока Эркеле увлеченно играла в камешки с ее младшим сыном, сидя прямо на полу. — Что за выходки? Где ты ее подобрал?

— Я тебе уже объяснил.

— Что это за объяснение? Купил за лисью шкурку! — передразнила женщина. — Хоть бы соврал что поприличнее.

— Я бы соврал, — невесело усмехнулся Ойгор, — да охотники все выболтают по стану за чашкой араки. И про то, откуда она взялась, и про то, что прожила со мной у одного очага две луны.

— А это уж вообще… — злилась сестра. — Какой позор… Что люди скажут? Вот же навязался ты на мою голову! Мы почтенная семья, Ойгор. Мы — это я и муж. Да и отца нашего еще добрым словом вспоминают. А ты… ты… мало что бесполезный, так еще и связался с какой-то безродной девкой. Да лучше бы ты…

— Продолжай. Что? Умер? — спросил Ойгор. — Уж прости.

— Что она делала-то в Тайге? — пытала сестра. — С головой у нее точно ладно? Раз сама не знает, кто она.

Она бросила полный презрения и отвращения взгляд в сторону Эркеле, которая залилась смехом, потому что малыш принялся щекотать ее.

«Да у нее голова яснее твоей», — подумал Ойгор.

— Мне не важно, кто она, — сказал он вслух. — И ты не забыла, что я — единственный сын в семье и теперь ее глава? Поэтому, пожалуйста, прибереги наставления для своих детей. И говоря о детях, они ведь лучше чувствуют, каков человек на самом деле. А теперь посмотри на своего сынишку. Ему Эркеле понравилась сразу же.

— Глупости, — отмахнулась сестра.

— Не упрямься. Я лишь прошу приютить ее до свадьбы. Остальное — моя забота.

— Она хоть девушкой была? — прищурилась сестра, скрестив руки на груди.

Ойгор от такого вопроса даже рот открыл.

— Я не знаю, — возмутился он, когда дар речи к нему вернулся.

— Как же, не знает он! Кому другому рассказывай. У тебя и постели-то второй в доме не сыщется. Она развернулась и направилась к Эркеле.

— Я спал на маральей шкуре, которой ноги лечу, а укрывался шубой, — весело сказал Ойгор, догоняя сестру и обнимая за плечи.

— Отстань ты, несчастье. — Она дернула плечом. — Ладно, пусть живет. Научу ее, чему смогу.

— Она быстро соображает, вот увидишь.

Он чмокнул сестру в щеку, а затем присел рядом с Эркеле и поцеловал ее руки.

— Я пойду, любимая. Сестра тебе все покажет: где спать, из чего есть, зачем какая вещь нужна.

Я завтра рано утром заеду. Прогуляемся, посмотришь нашу реку, лес, горы. Не бойся ничего.

— Ойгор… — прошептала Эркеле, до последнего не отпуская его руку.

Он сдержал обещание, и еще до рассвета пара отправилась к перевалу. Остановились на каменистой площадке, вытоптанной сотнями ног тех, кто приходил сюда полюбоваться видом на ущелье и лежащую далеко внизу долину. Кое-где пробивалась молодая трава, а в одном месте уже расцвели мелкие белые цветы. Одинокая погибшая сосна склонила искривленный сухой ствол и тянула вниз руки-ветки.

Наверху дул сильный ветер. Такой, что Эркеле казалось, он может унести ее прочь. Но Ойгор крепко держал свою невесту за руку.

— Что это шумит? — спросила девушка.

— Водопад. Вон там, смотри. — И он указал рукой на противоположную сторону ущелья. — Вода летит вниз и шумит.

На теле лесистых гор виднелась светлая неподвижная лента воды.

— Не вижу, что летит, — не поверила Эркеле. — Она не шевелится. И смотри, какая тоненькая. И так шумит?

— Просто очень далеко, — засмеялся Ойгор. — Я потом покажу тебе другой водопад. Мы даже сможем очень высоко взобраться. Почти туда, откуда срывается поток.

В самом ущелье ничего не было видно из-за плотного молочно-белого тумана. Будто сам Тенгри^[7] пролил туда кумыс из огромного глиняного кувшина. И не было видно ни мутно-голубой реки, бегущей до самого Алтын-Келя^[8], ни стойбища, что разрослось на речных берегах, ни пышной зелени, украшавшей теплую долину, куда лето приходило намного раньше.

Они подошли к самому краю, и Эркеле вглядывалась в горизонт пытливым восторженным взглядом. Самая высокая гора была покрыта снегами и прочно держала на себе небосвод. Дальше горный хребет был почти того же цвета, что и небо. Эркеле казалось, что в этом месте мир вокруг становится больше, небо — выше, а горизонт — дальше.

— Это край земного мира, видишь, Эркеле?

— Как мало я знаю слов, — вымолвила девушка. — Это так красиво. А я не знаю, как сказать.

— Я слов знаю достаточно, — ответил Ойгор. — Но всех слов на всех языках не хватит, чтобы описать то место, где мы живем. Устам нечего сказать, когда говорит сердце.

За их спинами вставало солнце, окрашивая в розовые и оранжевые тона синие облака, спящие на макушках гор.

* * *

Эркеле оказалась способной ученицей, и войлок выходил у нее мягкий и равномерно тонкий. Но никакого удовольствия от своего труда девушка не получала. Кроме того, она побаивалась сестры Ойгора и ее мужа — крупного крепкого мужчины с вечно красным от кузнечного жара лицом. Радовалась Эркеле, только играя с младшим ребенком или выезжая на охоту с Ойгором.

Он впервые взял с собой невесту в начале лета, попросив у сестры лошадь, — вдвоем в одном седле было слишком неудобно. Привычная для Эркеле хвойная Тайга здесь была разбавлена тонкими стволами берез и осин. С удивлением рассматривала девушка и пышное разнотравье под ногами лошади. Над ранними цветами сонно гудели пчелы.

— Смотри, Ойго…

— Тише! — тут же перебил ее Ойгор, резко останавливая коня. — Никогда не называй моего имени так громко там, где я охочусь.

— Почему? — с недоумением спросила Эркеле.

— Ни лес, ни зверь не должны знать моего имени. После смерти у духа каждого зверя два пути. Небесные пастбища, куда попадает и всякий достойный человек. И нижний мир, владыке которого не понравится, что человек посмел поднять руку на создание земли.

— Я понимаю, — кивнула Эркеле. — Если твое имя там назовут, тогда что?

Ойгор поежился.

— Тогда пошлют за мной одного из нижних людей в облике зверя. Это будет смерть моя. Стрела летит мимо такого, и нож его не берет.

Эркеле побледнела так, что веснушки на носу и щеках стали ярче. Она рассеянно рассматривала лесистые склоны невысоких гор, за которыми вставали заснеженные исполины.

— Ты что? — забеспокоился Ойгор. — Напугал тебя сказками? Может, это и выдумки, да только проверять не хочется.

— Никогда… не встречала нижних людей, — сказала Эркеле, выдавливая слова из пересохшего горла. Взгляд Ойгора был добрым и внимательным. Он подъехал ближе и взял руку девушки в свою.

— Ты действительно не помнишь, кто ты?

— Нет, я же говорила — нет! — горячо ответила Эркеле. — Я недолго прожила в Тайге, пока Охотник не нашел. Как там оказалась и где была до этого — не помню. Не веришь? Может, я — из нижнего мира? Так думаешь?

— Это вряд ли, — засмеялся Ойгор. — Ты просто таежное диво, морок, видение. И я достаточно не в себе, чтобы такую взять в жены. Я больше не буду расспрашивать, извини меня. Это, наверное, страшно — не помнить, кто ты.

— Я помню тебя и имя, которое ты мне дал. Больше ничего не нужно. Поцелуй, — потребовала девушка, потянувшись к нему.

— А говоришь, ничего не нужно.

Теплое дыхание Ойгора на ее губах, его рука на плече — придержал, чтобы девушка не упала с лошади.

К полудню они добрались до водопада, где решили отдохнуть и отпустить лошадей пастись и напиться. Высокий водопад гремел, роняя воду по большим валунам. От него веяло прохладой. В воздухе висели мириады мельчайших брызг и капель — невесомая водяная пыль, клубящаяся вокруг и отражающая солнечные лучи, как россыпь драгоценных камней. Крошечные радуги рождались из воды и света прямо на глазах Ойгора и Эркеле.

Девушка засмеялась и захлопала в ладоши. Она быстро сняла чулки с толстыми кожаными подошвами, задрала юбку до колен и принялась перепрыгивать с камня на камень там, где вода уже текла по пологому руслу.

— Эй, там скользко! — крикнул Ойгор. — И вода ледяная.

Он так любил ее в этот момент. Непосредственную, неопытную, как ребенок, едва научившийся ходить. Эркеле приводили в восторг прекрасные и простые вещи. А он, глупец, еще раздумывал, что подарить на свадьбу. Эта девушка принимала как самый дорогой подарок все, что он показывал и рассказывал ей.

— Иди сюда! Это весело! — звала Эркеле, все-таки намочившая подол юбки.

Что Ойгор мог ответить на это? Что если сейчас войдет в эту обжигающе-холодную воду, то нынче же ночью расплатится невыносимой болью в ногах? Что он неполноценен и не так вынослив, как прочие? Эркеле не обращает внимания на его увечье, так стоит ли лишний раз ей напоминать?

Разувшись, Ойгор медленно вошел в воду, доходящую до середины щиколотки. Нет, не ночью — боль пришла сразу. И он терпел, гоняясь за прыткой девушкой, стараясь не упасть, споткнувшись или поскользнувшись. И был счастлив. Поймав Эркеле и прижав ее, отбивающуюся, спиной к своей груди, уткнувшись лицом в растрепавшиеся волосы, Ойгор забыл о боли.

Он не мог встать с постели несколько дней. Ойгор радовался, что он в аиле один, — никто не слышал его стонов. Кости будто дробили ударами кузнечного молота. Ему едва удавалось сесть, чтобы смазать жгучей мазью чужие, непослушные ноги. Где-то посреди его горячечного бреда явилась Эркеле. Он видел ее каре-зеленые глаза и чувствовал теплую ладонь на своей щеке. Ойгор слышал голос сестры, о чем-то спорящей с девушкой. Он понял только, что Эркеле наотрез отказалась уходить. Голос сестры пропал, а его невеста осталась.

Ойгор проснулся утром — он не знал, каким утром по счету. Эркеле спала в его ногах, обнимая их. Боль еще тупо пульсировала внутри, но была терпимой. Ойгор сел.

— Я поссорилась с твоей сестрой, — раздался сонный голос. — Она не велела ночевать у тебя. Ей все равно, что тебе больно?

— Наверное, да. Гораздо важнее, что скажут люди.

— Эркеле глупая, — печально сказала девушка. — Это все та холодная вода, правда?

— Правда. Но я был живым, как никогда, пусть даже потом пришла расплата.

Эркеле подняла голову и виновато улыбнулась.

* * *

В день свадьбы Эркеле не находила себе места. Накануне сестра Ойгора вымыла ей волосы в воде с молоком и теперь гладко расчесывала их, разделив на ровный пробор. Эркеле ерзала и теребила рукава чисто выстиранной рубахи, за что постоянно награждалась ворчанием будущей родственницы. Ко всему прочему у девушки прихватило живот так, что мурашки пошли по коже.

Раз не было родных, чтобы сопровождать Эркеле, к аилу жениха ее повели сестра с мужем и детьми. По дороге к ним присоединялись желающие отведать свадебного угощения и выпить чего-нибудь хмельного. Люди до сих пор с интересом таращились на Эркеле, хотя она уже не одну луну прожила среди них.

Невеста скромно сидела на коне, спустив обе ноги на одну сторону. Конь — свадебный подарок Ойгора. Дар сестры — шубка из овчины и меха сурка — была наброшена на плечи Эркеле.

У аила Ойгора на земле были расстелены войлоки, заставленные блюдами с кушаньями и тажу-урами с вином и аракой. Нельзя было назвать это пиром, но и слишком бедным застолье не казалось. Сам Ойгор, приветливо улыбаясь, сидел по правую сторону от занавеси из белой ткани тончайшей шерсти, натянутой меж двух крепко вогнанных в землю веток. Он не встал навстречу невесте, но при виде него Эркеле стало спокойно, и боль в животе утихла.

Кто-то подал ей руку, помогая спешиться. Эркеле с удивлением поняла, что это Охотник. Он противно ухмылялся, будто глядя в самую ее душу и вороша там неприятные мысли. Девушка как можно быстрее высвободила свою ладонь из его большой руки. Ей указали на подушку, лежащую на земле по другую сторону белой занавеси. Эркеле села. Ткань позволяла увидеть лишь силуэт Ойгора, но девушка чувствовала исходящую от своего жениха спокойную силу. Она расслабилась.

Гости встали вокруг жениха, невесты и войлоков с угощением и принялись петь, придумывая мотив и слова песни тут же, подхватывая друг за другом, перебивая и смеясь. В этой песне прозвучали все обычные пожелания, приличествующие моменту. Затем все расселись: кто прямо на землю, кто на снятые с лошадей седла. Женщины — со стороны Эркеле, мужчины — со стороны Ойгора. Жених встал и начал обносить гостей мясом: женщины получали ребра, мужчины — куски бараньего бедра. Эркеле тоже поднялась и стала наливать напитки в протянутые чаши. Она все делала, как учила сестра. Руки дрожали, и иногда красная жидкость проливалась, пачкая войлок или чью-нибудь одежду. Никто не сердился.

Двигаясь с разных сторон, жених и невеста неизбежно встретились, и Ойгор легонько задел Эркеле плечом и подмигнул, прежде чем им пришлось снова разделиться, пройдя мимо друг друга. Солнце отражалось в его серых глазах, словно на поверхности одного из гладких озер, расположенных неподалеку. Солнце играло золотом на еще больше порыжевших за лето распущенных волосах Эркеле. Солнцем освещала всех собравшихся их любовь.

Девушка осмелела окончательно и вскоре смеялась вместе со всеми, откусывала крепкими зубами от большого куска баранины и с азартом наблюдала за обычной для праздника игрой. Двое соревнующихся пытались отнять друг у друга блюдо так, чтобы не уронить лежащее на нем мясо.

День клонился к закату, когда сестра поднялась со своего места и, по праву старшей женщины рода, сняла белую занавесь, разделявшую Ойгора и Эркеле. В одиночестве она унесла ткань в аил и закрепила над ложем. Теперь никто, кроме супругов, больше не посмеет касаться этой ткани, ставшей символом их новой семьи. Умрет один из них — половину навеса отрежут и отдадут ему с собой на небесные пастбища. Уйдет другой — унесет оставшуюся часть. Там, в краю вечной жизни, соединят они разорванный навес в одно целое, снова став мужем и женой.

Когда сестра закончила с тканью, жених и невеста под очередную песню гостей привязали красные и белые полоски материи на растущий за аилом куст жимолости — на счастье. Затем Эркеле встала на колени перед аилом, лицом к гостям. Ойгор с сестрой устроились по обе стороны от нее. На месте сестры, конечно, должна сидеть мать Эркеле или другая родственница, но теперь это был единственный способ соблюсти обычаи.

— Я отдаю ее, — промолвила сестра, заплетая половину волос невесты в косу.

— Я беру ее, — ответил Ойгор, заплетая вторую косу.

Он протянул Эркеле обе руки, и она наконец смогла коснуться своего теперь уже мужа, которого почти и не видела на протяжении всего пира. Их проводили в аил радостными криками и новыми пожеланиями.

Ойгор принялся разжигать огонь в очаге, а Эркеле восхищенно разглядывала спадающий мягкими волнами белый навес. Слышны были голоса расходящихся по домам захмелевших гостей. Девушка перевела глаза на ложе, которое теперь стало намного шире, и поняла, насколько вымоталась. Всеобщее внимание утомило ее. Хотелось растянуться на шкурах и вздремнуть.

— Мы им нравимся, да, Ойгор? — спросила девушка.

— Кому? Гостям? — усмехнулся Ойгор. — Не уверен.

Во всяком случае, не всем.

— Но они были довольны, — не поняла Эркеле.

— Конечно. Они поели, выпили и повеселились.

А чья свадьба — по большому счету это и не важно. Иди-ка сюда.

Эркеле подошла.

— Возьми вот это блюдо и покорми огонь. Это крестец — лучший кусок барашка. Вы должны подружиться — моя жена и очаг моего дома.

— Ну да, — серьезно согласилась Эркеле. — Мы ведь с ним близко не знакомы. Люблю ваши обычаи. Они интересные и в них есть толк.

— Как и в твоих речах. Ты очень хорошо теперь говоришь, Эркеле. Скоро станешь обычной женщиной, такой же, как остальные в стане. Это даже немного грустно, моя таежная дева.

Он привлек ее к себе. Эркеле положила голову ему на плечо, и они вместе смотрели на пожирающий подношение огонь.

— Хочу попросить, но боюсь, что откажешь, — жалобно сказала Эркеле.

— Посмотрим, — мирно ответил Ойгор.

— Сестра сказала, ты наутро обрежешь мне косы. — Ее голос перешел в испуганный шепот. — Я видела, как у нее под той штукой, что она носит на голове… Можно не делать этого?

— Я сам не хочу. Но так принято. И волосы, знаешь… Заполучив хотя бы одну волосинку, плохой человек может сделать тебе зло, навести порчу.

— Какую порчу? — переспросила Эркеле. — У мужчин длинные волосы.

— Мужчины не вынашивают детей. Мужчины не хранят очаг. Ты теперь — солнце этого дома, Эркеле. Погаснешь ты — угаснет род, — неуверенно возразил Ойгор.

Эркеле почувствовала эту неуверенность и воспользовалась ею.

— Пожалуйста, — просила она, заглядывая в его глаза, — давай скажем, что в краю, откуда я родом, считают, что в волосах — сила человека. Давай скажем, что я даже ни разу не укорачивала их.

— Я подумаю до утра, — кивнул Ойгор. — Все равно мы не как все. Странностью больше, странностью меньше…

* * *

Посреди ночи Ойгор поднялся с ложа, поспешно натянул штаны и вышел наружу. Он стоял, разглядывая струйки дыма над спящими аилами. В темной дали белели вершины, подпирающие черное звездное небо. Ночь была уже холодна. Тем слаще оказалось тепло Эркеле, когда она бесшумно подкралась сзади и прижалась к нему нагим телом.

— Вернись в дом, простудишься, — велел он резче, чем хотелось бы.

— Что такое? — Она не двинулась с места.

— Эркеле. — У него перехватило горло. — Шрам у тебя на руке. На левой, выше запястья. Откуда он?

— Не помню, — глухо ответила девушка.

— Он не старый. Я разглядел в свете очага. К тому же, когда в тот первый день я помогал тебе одеться, шрама не было. Откуда? Я тебя спрашиваю.

Его голос звенел металлом. Нежное тепло исчезло, лишь качнулся полог на входе в аил. Ойгор вошел вслед за девушкой, краем глаза заметив, что она сжалась в комок на их ложе, завернувшись в одеяло. Он спокойно прошел к той стене аила, возле которой лежало охотничье снаряжение, и подобрал с пола свой длинный нож в деревянных ножнах. Вынимать пока не стал. Теперь он глядел на девушку прямо, и она задрожала под его жестким взглядом.

— Наверное, я всегда знал это, — с горечью сказал он, охваченный одновременно и жалостью, и злостью, и страхом. — Что же ты не сказала мне правды? Что же ты обманом получила мое сердце? Зачем я тебе?

— Ойгор, я не лгала, никогда не лгала! — взмолилась Эркеле.

Он уселся на ложе, и девушка испуганно отползла от него подальше, поглядывая на небрежно брошенный на подушку нож.

— Дай взглянуть. — Он протянул ладонь, и девушка поспешно выполнила приказ.

Розовый шрам обнимал руку подобно браслету. Вниз к запястью от него спускались рваные полосы.

— Слишком много на вас, женщинах, ткани. Складки, юбки, рукава до кончиков пальцев, — мрачно подвел итог Ойгор. — А ты осторожна. Ухитрялась же прятать.

— Прогонишь теперь? — простонала бедная Эркеле.

— Прогоню? — Его глаза недобро блеснули. — А если убью?

— Два раза не убил. Зверя не убил — человека не станешь.

— Да, — согласился Ойгор. — Пожалел рыжую рысь, голодную, раненую — получил рыжую невесту, хитрую, лживую.

Эркеле разрыдалась.

— Что ты хочешь, женщина нижнего мира? Дух мой? Жизнь?

— Только твою любовь и чтобы у меня был дом, — сказала девушка, захлебываясь рыданиями. — Я не знаю, где вход в нижний мир. Я никогда там не была и не видела людей, о которых ты рассказывал. Я просто боялась говорить тебе правду, потому что не хотела потерять тебя.

— На что же ты надеялась? На мою глупость? На то, что я не соединю вместе окружающую тебя таинственность, тот случай и твой шрам?

Никогда, никогда бедная Эркеле не подозревала, что он может говорить так зло и холодно.

— Я просто ждала, когда полюбишь меня так, что станет неважно, кто я.

— А я и люблю тебя так. Но кем бы ты ни была — ты скрыла правду. Так отвечай теперь, кто ты такая?

Утерев слезы, Эркеле заговорила дрожащим, прерывающимся голосом. Ойгор слушал, не спрашивая, не перебивая, а с первыми лучами солнца он вышел из аила, отвязал лошадь и ускакал. Нож остался лежать на подушке.

* * *

Глубоко в древней Тайге, там, где деревья растут, не зная железа топора, там, где обитает лишь зверь, из недр земных поднялось озеро. Вода в нем — бирюзы голубой, как воды Великой реки. Берега его — сплошь болота да поваленные временем кедры. На дне его видно дыхание Тайги. И от каждого того выдоха новое яркое пятно бирюзы по дну стелется.

Вода в том озере — слеза гор. Чистая, целебной силы полная. Бережет Меш Ээзи озеро от глаз людских, от человеческой жадности да от тех, кто берет, не отдавая ничего взамен. Но не жаден Дух Тайги, не прячет живительную влагу для себя одного. Всякий зверь, заболев, знает, какую траву найти. Всякий зверь, умирая, ведает, на какие прийти берега. А коли достало сил найти дорогу — исцелит озеро и новой жизнью прежде хворое тело наполнит.

Известно о дивном озере и посвященным людям, но никто из них не смог отыскать его. Слуги Меш Ээзи стерегут все пути, сбивают с толку и путают. В дне пешего хода от озера, под солнцем, на прогалине лежит плоский камень — он всегда теплый, и днем и ночью, и летом и зимой. На этом-то камне и оставляют люди своих больных и угасающих. Кто жизни недостоин — того найдет семья к утру хладным на камне. Других же не увидят родные никогда.

Светлого, безгрешного возьмут слуги Меш Ээзи с собой, отнесут к озеру да в воду опустят. Станет он телом силен, а духом — как младенец. Не вспомнит исцеленный ни отца, ни матери, ни имени своего, ни слов языка, на котором с рождения говорил. И станет он, среди прочих слуг, помогать людям, которых согласно озеро принять в свое лоно.

Да еще одно с таким человеком станется. Сможет он по своему желанию изменять облик свой на звериный и стаей жить с подобными себе. А жизнь былую позабудет навек. Всему своя цена в поднебесном мире.

* * *

Ойгор вернулся к вечеру — серьезный, молчаливый. Он и не посмотрел на Эркеле, поспешившую подать ему еду. Наспех поев, он вышел и долго чистил уставшую старую лошадку и о чем-то тихо шептал ей.

Эркеле ждала. Так же молча. Все, что могла она сказать, было уже произнесено. Закончив ухаживать за лошадью, Ойгор вернулся в аил. Эркеле пугало его молчание и то, как ходили у него желваки.

— Я задам тебе два вопроса, — наконец сказал он, усаживаясь на постель и пытаясь снять сапоги. — А ты мне ответишь. Коротко и по делу.

— Хорошо, — прошептала Эркеле, бросаясь на помощь мужу, видя, что разуться у него не получается.

— Ты когда-нибудь убивала человека? — Его взгляд, готовый приметить любой признак лжи, пронзал ее каленой стрелой.

— Никогда, клянусь! — горячо откликнулась Эркеле. Ойгор удовлетворенно кивнул и задал свой второй вопрос:

— Те животные, приходившие ночью в стойбище…

— Убитые, — подсказала Эркеле.

— Да. Они были как ты? Ты знала их?

— Это была моя семья, потому что родную я не помню, — вздохнула Эркеле. — Мы недолго прожили вместе, ведь я оказалась среди них лишь прошлым летом. Мы не говорили друг с другом ни на каком человеческом языке, потому что ни одного не знали. И имен у нас не было. Мы больше бродили в зверином обличье. Играли, боролись в шутку… Видел шрамы у меня на теле? Это от тех игр. Они, я думаю, искали в стойбище меня. А нашли смерть.

— Где он тебя встретил? Как поймал? Охотник, — продолжал Ойгор.

— Это уже больше вопросов. — Ее губы тронула робкая улыбка.

— Отвечай, — резко настоял Ойгор.

— Как я уже сказала, я вообще-то редко бродила по Тайге человеком. А тут пришлось. Я перебегала через ручей. Замерзший он был — провалилась. Промокла вся. Шерсть мокрая, обледеневшая — ты не представляешь, что это. Ну, я и обернулась человеком. Мокрые волосы скрутила в узел и сидела под деревом.

— Зимой, голая, под деревом, — уточнил Ойгор.

— Мне не было холодно. Но после рысьего слуха человеческое ухо с непривычки совсем глухое, да и он неспроста лучший среди охотников.

Все замолчали, только запел кайчи, заговаривая Тайгу сказом, чтобы отвлеклась Тайга, заслушалась и впустила в себя охотников. Пока отдавался эхом тот кай, старый охотник зажег можжевеловые ветки и пошел впереди процессии, медленно поводя дымящимся можжевельником из стороны в сторону.

В общем, он стоял меж деревьев с этой своей вечной усмешкой и целил в меня из лука. Я не могла стать зверем обратно, не могла, чтобы он увидел. А так мне было не убежать. Вот и пошла с ним. Знала, что потом улизну.

— Но не улизнула.

— Почему же. — Эркеле опять улыбнулась. — Я ведь сбежала, как и хотела. Только от тебя.

— Зачем вернулась?

— Твои глаза. Там, в Тайге. Ты дважды мог убить, но не убил. Я поняла, что, кроме тебя, у меня никого. Теперь у меня опять никого. Эркеле опять одна.

Взгляд Ойгора смягчился. Он взял руку девушки и поцеловал ее.

— Нет, не одна. Я купил тебя у Охотника, я взял тебя в жены. Теперь мне отвечать за тебя. Так что оставайся. Тем более я скоро уйду обратно в Тайгу.

— Только поэтому остаться?

— Нет. Потому что я полюбил тебя. Только не лги мне больше никогда, слышишь?

Эркеле бросилась к нему. Ойгор не ответил на объятье, но и не оттолкнул.

* * *

Когда мужчинам-охотникам настала пора уходить на промысел на всю зиму, Эркеле запросилась с Ойгором. К тому времени у них окончательно наступил мир.

— Я не могу тебя взять, — мягко возражал Ойгор. — Ты же знаешь тамошние порядки. Никаких женщин в стойбище. Останешься здесь. Сестра присмотрит за тобой. Зима быстро закончится, вот увидишь.

— Но я же могу… — Эркеле засомневалась, стоит ли это произносить вслух. — Я могу жить в Тайге — зверем. И иногда сопровождать тебя на охоте или приходить ночью. Я буду осторожна. Никто не увидит, обещаю.

Ойгор пораженно уставился на нее.

— Приходить в стойбище? Полное вооруженных мужчин и их собак? Не смей. Я не позволяю тебе. Я твой муж и лучше знаю людей. Ты погибнешь там. Это безрассудство ни к чему. Я ведь не насовсем ухожу.

Конечно, по мнению Ойгора, именно безрассудство и своеволие толкнули Эркеле на дальнейшие поступки. Она же оправдывала себя безграничной любовью.

Провожать охотников на зимовье отправились их семьи и все, кто хотел. Большой процессией доехали они до перевала. Все замолчали, только запел кайчи, заговаривая Тайгу сказом, чтобы отвлеклась Тайга, заслушалась и впустила в себя охотников. Пока отдавался эхом тот кай, старый охотник зажег можжевеловые ветки и пошел впереди процессии, медленно поводя дымящимся можжевельником из стороны в сторону.

— Большая Тайга пусть даст добычу, быстрые реки — переправу, лесистые горы — перевал. Пусть путь наш будет удачным. Пусть ни один из нас не прогневает Меш Ээзи, — повторял старик, и каждый мысленно вторил ему.

Так, почти в полной тишине преодолев перевал, всадники сошли с коней у подножья высокой горы. Охотники стали подниматься на нее, с ними шел и кайчи, не обрывая песнь. Вели несколько жирных баранов — подарок для Меш Ээзи. Только лучший из лучших удостаивался чести прирезать их в честь Духа Тайги.

Ойгор и Эркеле остались внизу вместе с прочими людьми. Ойгор с тоской смотрел вверх. В последний раз он восходил на эту гору, когда был жив отец. Тогда он поддерживал мальчика под локоть, но до вершины они все равно не дошли. Каких общих тайн причащаются охотники там, на Солнце-горе, что потом живут и чувствуют как один? Только он, Ойгор, всегда лишний среди них.

Эркеле обняла мужа за талию, прерывая горестные мысли. Здесь им придется расстаться до самой весны.

* * *

Он спал, когда сквозь сон почувствовал прижавшееся к нему горячее тело. Это Эркеле, ослушавшись, последовала за своим мужем в Тайгу.

— Не ругай меня, прошу, — шептала она. — Напугала тебя? Я ждала, пока уснешь.

— Я же за тебя боюсь, глупая, — ответил Ойгор, путаясь пальцами в ее волосах.

Косы ее, которые он так и не остриг, вызывали теперь возмущение и косые взгляды в стане.

— Я тебе принесла гостинец, — хихикнула девушка. — Рыбину огромную. Приготовлю утром.

— Где же ты ее достала? — удивился мужчина.

— Поймала. Они теперь сонные. Можно хватать лап… рукой.

— Эркеле, завтра рано утром ты уйдешь домой.

Я прослежу, чтобы поблизости никого не было.

Она ничего не ответила, и Ойгор удивился, сколько в девушке упрямства, которого он раньше не замечал. В глубине души он и сам хотел, чтобы Эркеле осталась, и опасался, как бы она не сломила его сопротивление.

— Я буду выслеживать для тебя дичь, — пробормотала Эркеле, засыпая у него на плече.

— Ты же не охотничья собака, — усмехнулся Ойгор.

Она встала очень рано и сварила рыбу. Они поели в тягостном молчании, и Ойгор вышел проверить, нет ли кого снаружи. Улица оказалась безлюдной.

— Прошу тебя, уходи, — сказал он. — Одежда твоя где?

— В сухом дупле далеко отсюда. Как бы я брала ее с собой, по-твоему?

Они вышли вместе. Эркеле — прячась за спину Ойгора.

— Не смотри только, — сказала она.

Ойгор услышал странный звук. Так хлопает ткань, если ее встряхнуть. За этим последовал удаляющийся топот мягких лап.

— Следы, — простонал он и обернулся.

В Тайге мелькнуло рыжим и пропало. Ойгор посмотрел на снег: рысь ступала след в след, задние лапы — в отпечаток передних. Он прошелся до самой Тайги, разметая след подошвой сапога, потом вернулся обратно немного другой тропой, петляя и пересекая предыдущую. Покров был совсем тонкий и еще не постоянный. Скоро все подтает и к вечеру замерзнет — ничего не увидишь. Но самой зимой, когда снег ляжет окончательно… Нельзя, чтобы она возвращалась.

Занятый мыслями, глядя себе под ноги, а не вперед, Ойгор не заметил, что на него смотрит сидящий верхом Охотник, остановившийся на расстоянии трех аилов отсюда.

— Эй, ты чего там? — окликнул Охотник, и Ойгор тревожно вскинул голову.

— Эээ… Пряжку с пояса вчера где-то обронил, — ответил он. — Вот думал, может, недалеко от дома.

— В Тайге наверняка, — недоверчиво бросил Охотник и ударил лошадь пятками.

Несколько дней во время охоты Ойгор чувствовал на себе чей-то взгляд, да иногда покачивались где-нибудь сбоку засохшие и ударенные первыми морозами папоротники. Прошлогодняя удача была по-прежнему при нем. До Охотника, безусловно, ему было далеко, но Ойгор твердо верил, что, если так пойдет, они с Эркеле безбедно проживут следующее лето.

Зима пришла снежная. После особо метельных ночей Ойгор неизменно обнаруживал на пороге аила убитого зайца или куропатку. Разумеется, Эркеле и сама прекрасно понимала, что такое вереница рысьих следов, ведущих к его дому, поэтому только в такую погоду и являлась. Но вздумает кто искать следы, найдет и под заносом. Благо, внимание охотников обострялось, когда они въезжали глубоко в Тайгу, и ослабевало дома в часы отдыха. Да и этой зимой большинство из них редко возвращалось в стойбище, предпочитая лесные ночевки, — пушной зверь шел хорошо, как никогда.

В один из дней, когда Ойгор в очередной раз почувствовал на себе взгляд, он не выдержал.

— Выходи, Эркеле, я знаю, что ты где-то здесь.

Со стоящего рядом кедра посыпались хвоя и снег. Ойгор поднял голову и приметил среди кедровых лап густой рыжий мех. Рысь спрыгнула и потрусила рядом с лошадью. Лошадь такое соседство в восторг не привело. Она испуганно ржала и пыталась сбросить седока, спотыкаясь и забирая в сторону. Ойго-ру удалось спешиться и крепко привязать животное к стволу дерева.

Он отошел подальше, с опаской оглядываясь на следующую за ним рысь. Мужчина уселся на снег, подвернув под себя широкий хвост шубы и скрестив ноги. Хищник приблизился и улегся, положив морду на колено Ойгора. Ойгор похолодел от страха. Все же перед ним был дикий зверь, один из хозяев Тайги. Средоточие мускулов, силы и ловкости — несмотря на свои небольшие размеры.

Ойгор осторожно простер руку над головой животного. Рысь тут же резко подалась вверх, толкнув макушкой его ладонь, требуя ласки. Ойгор вздрогнул от ее порывистого движения, но руки не отнял. Он сжимал и разжимал пальцы, поглаживая, почесывая густую шерсть. Рысь блаженно прикрыла глаза, подергивая ушами с длинными кисточками. В порыве чувств зверь отпружинил задними лапами от земли, передними толкнув Ойгора в грудь. Тот повалился в снег, оказавшись не готовым к нападению. Любой другой хищник при такой возможности вгрызся бы человеку в горло, но эта рысь лишь лизнула щеку Ойгора шершавым языком.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Ойгор — мудрый (южноалт.).

3

Доказано, что алтайские кочевники страдали различными заболеваниями опорно-двигательного аппарата, причиной которых являлись суровый климат, тяжелые условия жизни и постоянное нахождение в мягком седле без стремян.

Здесь: остеомиелит — инфекционное воспаление всех составляющих частей костной ткани, вызванное чаще всего стафилококком. Среди последствий — дефекты и деформации костей, неподвижность суставов.

4

Меш Ээзи — Дух Тайги. Дословно — Кедровый Дух.

5

Эркеле — ласкать (южноалт.).

6

Разумеется, люди умирали во все времена года, но, по предположению ученых, тела тех, кто умер зимой и летом, пазырыкцы сохраняли до переходных периодов — весны и осени соответственно.

7

Тенгри — божество алтайской мифологии, олицетворяющее небо.

8

Алтын-Кель — Телецкое озеро. Дословно — Золотое озеро.