Журнал «Юность» №06/2021

Литературно-художественный журнал, 2021

«Юность» – советский, затем российский литературно-художественный иллюстрированный журнал для молодёжи. Выходит в Москве с 1955 года. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Поэзия

Вадим Месяц

Родился в 1964 году. Поэт, прозаик, руководитель издательского проекта «Русский Гулливер».

Первое июня

Газеты перешли в разряд макулатуры,

под навесным замком горбатится киоск,

но в сердце еще есть предчувствие культуры,

и в куполах церквей томится нежный мозг.

Сегодня жизнь моя застыла на обрыве,

почувствовав нутром начало пустоты,

и словно зверь стоит в обоссанной крапиве

и смотрит на тебя, как будто это ты.

И я, как будто я, стою посередине,

и с двух сторон горит то запад, то восток,

шмели летят гурьбой по ягоде-малине,

по проводам трусцой бежит электроток.

Товарищ, пробудись от глупости и лени,

иди через леса к любимой на огонь,

туда, где на крыльце дрожат ее колени

и капли от дождя — размерами с ладонь.

Эпос

Медсестра приходила ко мне в постель,

для меня она стала сестрой.

За окошком стояли сосна да ель,

а далее — сухостой.

И я погружался в аптечный чад

ее молодых телес.

Ей очень хотелось крикливых чад,

а мне — удалиться в лес.

Высокой в палате была кровать,

палата была как клеть.

Мария учила меня летать,

но не смогла залететь.

Квартирант

Котенок пахнет нафталином,

поскольку ночевал в шкафу.

И полночь, прячась за графином,

строчит последнюю графу.

Луна в окне на вид съедобна,

под стать светящимся хлебам,

во тьме ворочаясь загробно,

она тебе не по зубам.

И постоялец не выходит

из комнаты который год:

он в этом истину находит,

сравнив расходы и приход.

Лица его никто не помнит,

и лишь на вешалке кафтан,

его страданием наполнен,

напоминает, что он там.

Давай отважимся однажды,

преодолев ночную жуть,

в пылу познания и жажды

к замочной скважине прильнуть.

Мы там увидим люцифера

или печального вдовца,

в котором всколыхнулась вера

от обручального кольца.

И нам любить друг друга вечно

предписано и суждено.

Покуда жизнь бесчеловечна,

друзьям иного не дано.

Несметно бабкино наследство

из панталонов и чулок.

И дольше века длится детство,

качая темный потолок.

На четвереньках ищут черти

в ковре Кащееву иглу.

И мы сидим за миг до смерти

на красном пуфике в углу.

Приют

Какая тьма

в казенные дома —

и в главный казематный дом входила —

и дверь темниц скрипела, как корма,

бессилием умноженная сила,

она была, как ночь, глухонема,

ущербна, будто девичья могила,

которой ни креста нет, ни холма.

Мы ждали ее вечером. К шести

Москва сжимала веки, словно в полночь.

Я слышал перезвон колоколов

и звон ключей, спешащих к нам на помощь.

Кого она могла тогда спасти?

Остались бы спасенные живыми?

Никто ответить правды не готов.

Я оставлял надежды сотни раз,

чтоб выжить под твоим печальным взглядом,

пока твой взгляд навечно не погас.

Нет никого, кто ранее был рядом.

Я тыкался в подушки, бестолков,

делился с кем-то скверным самосадом,

искал впотьмах детей и стариков.

Зачем все это, если ты придешь

и на рассвете скажешь мое имя.

И приговор, объявленный другими.

И слово изреченное есть ложь.

Во тьме есть свет. Она превыше света.

И люди поглощают этот свет.

Прочитана вчерашняя газета,

а утренней еще в помине нет.

Есть ночь, что избегают волк и пес.

И жмутся вместе к мусорному баку.

Им не хватает божьего тепла.

Я задохнусь от вымысла и слез,

но вычислю тебя по зодиаку,

по линиям морозного стекла.

Сиротские дома обречены,

как от причала сорванные лодки.

Ребенок, обрамленный сединой,

ты перебрал любви и тишины,

от страха выпил слишком много водки.

И дремлешь под померкнувшей луной

чернильной головой в воде речной.

Карантин

Я остаюсь в тифозном лазарете,

Ты собери наряды — и на юг.

Там волны шепчут о бескрайнем лете.

А на причале ждет прекрасный друг.

Чем здесь мне ты, любимая, поможешь.

Повсюду мрак, тоска и карантин.

И средь больных поверженных ничтожеств

я остаюсь спасительно один.

Мне без тебя ни холодно, ни жарко.

Я удивлен, что счастлив был с тобой.

Не надо ни бутылки, ни подарка,

ни красочной открытки голубой.

Владимир Спектор

Родился в 1951 году в Луганске. Окончил машиностроительный институт. Редактор литературного альманаха и сайта «Свой вариант». Автор более двадцати книг стихотворений и очерковой прозы. Лауреат нескольких литературных премий. С 2015 года живет в Германии.

Регулировщик света

«Дым воспоминаний разъедает глаза…»

Дым воспоминаний разъедает глаза.

Память о доме, как воздух, закачана в душу.

Дом пионеров. Салют! Кто против? Кто за?

— Ты ведь не струсишь поднять свою руку? — Не струшу.

Трусить — не трусить… Любишь вишневый компот?

Помнишь рубиновый цвет и обманчивость вкуса?

Память с трудом отдает. Но зато как поет…

Дым превращая в дыханье. А минусы — в плюсы…

«Едем, едем… Кто-то кружит…»

Едем, едем… Кто-то кружит.

Кто — петляет по спирали.

И следит — не сесть бы в лужу,

Чтобы вдруг не обогнали.

А дорога-то щербата.

Проезжаем чьи-то даты,

Чьи-то хаты, казематы…

В небе скачет конь крылатый.

А дорога — не цветами,

Вся усыпана камнями,

Изборождена следами,

И пропитана веками, и годами,

и часами…

И слезами вся дорога,

Как святой водой, умыта.

Скользко. Смотрят все под ноги.

Сеют звезды через сито.

В спешке звезд не замечают.

Звезды падают на землю.

А дорога мчится дальше.

А из звезд растут деревья.

«Выжить… Отдать, получить, накормить…»

Выжить… Отдать, получить, накормить.

Сделать… Успеть, дотерпеть, не сорваться.

Жизни вибрирует тонкая нить,

Бьется, как жилка на горле паяца.

Выжить, найти, не забыть, не предать…

Не заклинанье, не просьба, не мантра.

Завтра все снова начнется опять.

Это — всего лишь заданье на завтра.

Ксения Уварова

Родилась в 1982 году в Москве. Редактор радио «Культура», преподаватель французского языка.

«У Центрального дома культуры ВОС…»

У Центрального дома культуры ВОС

горят цветные фонарики,

флажками завешен газетный киоск,

продают воздушные шарики.

Рядом кустов невиданных роз

красно-белые варианты

сажают волшебники страны Оз

для будущей Иоланты.

Под усталым серебряным веком

заиграет ее хрусталик,

окрасив в серый металлик

разговор с соседним отсеком.

А пока из открытых дверей

звонко доносится кличка,

весело лает Орфей,

вышла его Эвридичка.

Вдоль пустой березовой рощи,

по дорожкам раскопанным, длинным,

идут без оптической помощи,

но с близости чувством звериным.

«это, правда, грустно…»

это, правда, грустно,

слишком плохо кончилось,

но могло же так не повезти —

посмотреть в глаза убитого животного

к земному раю на полпути.

это было в праздник Курбан-байрам,

когда голос, ласковый, как закат,

сквозь окно обратился: Девушка-джан,

пропусти меня в левый ряд.

«Машинист на Площади Революции…»

Машинист на Площади Революции

дольше держит вагон метро,

чтобы люди потрогали нос собаки и курицу,

простого рабочего золотое ружье.

Радость впитывает гранит,

отражает улыбки потертый металл,

пока над головой не раскрыли синий фильтр

и холодным теплый свет не стал.

Пассажиры довольные едут в поезде,

их увозящем в черный проем,

над которым по-прежнему обозначено действие,

единицей молот и серп нулем.

Ксения Савина

Поэт, верлибрист из Санкт-Петербурга. Религиовед, преподаватель-исследователь.

«Сизифов труд вершат…»

Сизифов труд вершат

Дорожные службы

И зимой, и летом.

Все равно ни пройти

Ни проехать,

Не развеять душу.

Городскому извозу

Доверю свое тело,

Лишь бы летело,

Лишь бы к стеклу

Прислонившись виском,

Надышало себе

Теплоты.

В нашем Аиде бывает

Кончен рабочий день!

«В такие ночи надо…»

В такие ночи надо

Обнимать любимых,

Но что мне делать,

Если они не любимы.

В такие минуты

Нужно кого-то прижать

И к кому-то прижаться.

Но время мое все равно

Ни с кем не разделить,

Не располовинить.

Однажды уйду, легка,

Как строка,

Ускользнувшая после сна.

Уйду, а этому дому оставлю

Слезы, и все они мне зачтутся.

«Пусть крутит в легких…»

Пусть крутит в легких

Шальной воздух —

Жить будет,

Кого безо всякой пощады душат.

Кто рвется жить — будет,

Сквозь строй бед,

Через бед толчею

Пройдет лихо, без вреда

Для себя, без страха.

Потому что бедой,

Что крестильной водой,

Новорожденным

Был обмыт

И по жизни своей, будто по той воде,

Уверенно идет.