Кадота: Остров отверженных

Лисавета Челищева (2024)

В пустынной деревушке под названием Зета, Дара всегда ощущала себя чужой. Рядом был лишь один друг — Зоран. Их связь подвергается испытанию, когда парня избирают коллекторы по излишкам населения, чтобы отправить на остров для отверженных обществом. Решив спасти друга от ссылки и воссоединиться с изгнанным отцом, Дара обманом занимает его место. Сражаясь со своеобразной природой острова и жестокостью обитателей лагеря в который угодила, девушка должна выстоять перед леденящим душу командиром файтеров — Рэдом, который наотрез отказывается принимать ее в свои ряды, постоянными издевательствами садиста — Вика, и ордой мутировавших существ — бездумцев, за пределами трёх заборов лагеря.

Тот, кто спасет хоть одну душу, спасет и себя, и весь мир.

Зета

В голове звучали отголоски маминого голоса, доносящиеся сквозь толщу пустоты: "Мы получаем то, что заслуживаем, моя маленькая". Но что же такого мы все совершили, чтобы оправдать свое существование в этом месте?…

Здесь, в этой Богом забытой пустыне разбитых надежд, скрывалась деревня Зета. Это название — горькое наречие для поселения, которое давно лишилось всякого подобия жизни. Захолустный форпост, упорно цепляющийся за грань выживания.

Каждое утро, когда неумолимое солнце испепеляло засушливый ландшафт, мои мечты и стремления, казалось, тоже испарялись в разреженном, иссушенном воздухе.

Для каждого поселения в пустыне был Счетный День. И это был не просто день, а приговор. Как только кто-то достигал восемнадцати лет, он оказывался в листе подсчета населения вместе со сверстниками, которые безмолвно молились о том, чтобы еще один год отсидеться в пределах Зеты.

Пустоглазые гончие, как мы их именовали, ежегодно спускались в нашу деревушку, отбирая своего избранника на основании вычислений демографической программы. Слухи просачивались сквозь щели нашей коммуны, нашептывая истории об изгнанниках, которых гончие увозили на своих дюнных агрегатах в безлюдную зону, где само солнце было чужеродным явлением. Предполагалось, что эти обреченные приговаривались к подневольному труду на благо Серого правительства.

Мысль о том, что меня изберут и увезут, вселяла непреодолимый ужас, но не меньший ужас вызывала и перспектива состариться в этих неплодородных краях.

В бескрайней пустыне за пределами бурлящей жизни Тулианской губернии расположилась наша глухая деревушка. Здесь солнце палит с силой пекарской печи, а холод неумолимой ночи пустыни выжимает жизнь из всего живого.

Наш ритм жизни нарушается лишь на мгновение, когда гончие — представители железного контроля из Тулина — столицы огненноглазой расы — приступают к проверкам и мониторингу деревень. Раз в год они обрушиваются на нас, словно песчаная буря. В этот день они скрупулезно подсчитывают нашу численность, следя за тем, чтобы мы не превысили положенное число в сто душ. Незыблемый закон гласил: один мужчина, одна женщина, один ребенок. Нарушение этого равновесия стоило дорого. Последствия были поистине чудовищными — возникал внеплановый день Подсчета, который обычно провоцировался доносом жителей друг на друга.

Покрытые пеленой дорожной пыли, тщательно продуманные двухэтажные строения служили символом стремления нашей коммуны к равенству. В этой пустоши не было места для роскоши и индивидуальности — таковы были наставления, вбитые в наши головы во время вечерних занятий в школе. Наш учитель, господин Сионов, облаченный в поношенную спецодежду, неустанно твердил нам о принципах практичности. "Все должно служить своей цели", — громогласно заявлял он в нашем импровизированном классе среди устаревших швейных станков, которые служили нам партами.

И все же я решительно не соглашалась. То, что меня с ранних лет учили пренебрегать прекрасным, сторониться любопытства, казалось мне предательством по отношению к собственной душе. Для моих сверстников, как ни странно, такие вещи не имели никакого смысла, но именно в бестолковости для окружающих я находила истинную притягательность независимого существования.

В такие моменты слова моего отца звучали в голове: "В жизни, моя дорогая, — говорил он, — быть другом для всех — значит не быть настоящим другом ни для кого".

Папа был весьма практичным человеком, но когда речь заходила о делах сердечных, он находил отдушину в нежной и хрупкой Елене — моей матери. Их связь, воплощение доверия и любви, служила квинтэссенцией той дружбы, которую я жаждала получить. И именно в Зоране, одаренном парне и гении, я нашла ту самую связь.

Зоран был не просто другом детства — он был постоянным спутником в этих засушливых просторах. В то время как остальные члены сообщества жили в рамках отведенных им ролей, мы с Зораном с удовольствием выходили за эти пределы.

Его таланты, будь то сноровка в ремонте устаревших технических приспособлений или удивительная точность в запоминании исторических событий, делали его ярким представителем в нашем скромном уголке.

Каждый день в Зете начинался до одури одинаково. Сигнал дежурного колокола пронзал предрассветную тишину, призывая каждого к исполнению своих обязанностей. Моя мама посвятила себя всю образованию Зеты, воспитывая юные умы в роли старшей воспитательницы детского сада. Отец нашел свое применение в инженерии. Его гениальность дарила тепло нашим домам — постройкам, оснащенным крышами с солнечными батареями, которые за день накапливали тепло, спасая нас от прохлады ночью.

Мои сверстники занимались самыми разнообразными ремеслами. Кто-то погружался в обучение грамоте, кто-то оттачивал кулинарное мастерство, кто-то с особой старательностью наводил порядок на улицах, некоторые занимались подвальным садоводством, а кто-то искусно орудовал иголкой в швейном деле. Эти дела, ставшие когда-то жизненной необходимостью, были возведены в ранг уважения из поколения в поколение.

А что касается меня, то мой долг заключался в охоте.

Даряна — имя, дарованное мне родителями, но редко произносимое; Дара — прозвище, чаще звучащее на улицах. Я одна из немногих охотников Зеты — избранная кучка ребят, которые каждое утро выходят в пустынные просторы в поисках добычи. Нашими мишенями становились разные представители фауны — антилопы, птицы, большие грызуны, приспособившиеся к жестокости здешнего климата.

…

В лучах заходящего солнца на меня наваливалась усталость. День, прожитый на охоте отдавался в моих одеревеневших конечностях. Под струями душа — подвешенной бочки с занавеской на нашем дворе — я смывала с себя дорожную пыль. Обычно мой путь лежал к общему завтраку в кафетерии, ежедневной встрече с семьей, причастию к пропитанию и общности. Но тяжесть этого утра требовала немного отклониться от курса.

Я отправилась по маршруту в обход толпы рынка. Вскоре передо мной материализовался пункт назначения — небольшой дом, приютившийся среди бескрайних дюн, с обветшалым фасадом.

Дом Зорана — анахронизм в нашем окружении, отдушина от флуоресцентных ламп школы и прочих"удобств"общины.

Зоран был настоящим мастером своего дела. Я стремилась подражать ему, пробовала и испытывала, но пропасть между его, казалось бы, не требующими усилий творениями и моими слабыми попытками расширялась с каждым годом. Мне не суждено было стать мастером чего-либо. Значения и символы ускользали от меня, их природа была недоступной моему пониманию. Я страдала забывчивостью с ранних лет, склонностью к рассеиванию воспоминаний, обрывки которых исчезали, как миражи в пустыне. Может быть, детали и слова ускользали от меня, но суть моя каждый раз всецело раскрывалась в выносливости на охоте.

Слои пыли, густые и удушливые, подсказывали путь, пока я пробиралась в так называемое логово друга. Здесь, среди беспорядка, лежала россыпь потрепанных книг — корешки измяты от голода читателя. Среди валялись экземпляры научных трудов моего отца, их замысловатые рисунки рвались из хаоса, бросаясь в глаза. Однако в этот раз Зоран явно отсутствовал в своем убежище. Может, школа?…

Я двинулась в обратный путь через шумную деревню, продираясь сквозь потоки уж слишком знакомых лиц.

Ноги вскоре принесли меня к возвышающемуся зданию, в котором располагалась вечерняя школа. Устав, я прислонилась к одной из колонн, обрамлявших вход.

И тут, на мое плечо опустилась тяжелая рука.

Испугавшись, я отпрянула, инстинкты подсказывали, что нужно отстраниться от незнакомого присутствия. Но по голосу, который окликнул меня, стало понятно, что это был не кто иной, как Харитон — недавно выпустившийся ученик, который теперь преподает нам уроки по выживанию.

Лукавая усмешка расплылась по лицу парня и достигла глубины хитрых зеленых глаз, харийской расы.

— Малая! — громко воскликнул он, и звук пронесся по коридору.

Я вздохнула. Как мог один человек одновременно вызывать во мне восхищение и беспричинное раздражение? Сказать, что мы не сходились во взглядах, было бы грубым преуменьшением.

— Напугал тебя, да?

Решив сохранить подобие спокойствия, я встретила его взгляд, спрятав руки в складках куртки.

— Нет, не напугал.

Улыбка парня расширилась, как у дикого кота, а глаза забегали по моему лицу.

Я ощутила себя незащищенной — невольным объектом его исследования.

Почувствовав мое беспокойство, он с готовностью отстранился, но игра была еще далека от завершения.

— Береги себя, Харитон, — мой тон стал бальзамом для моих нервов, намереваясь положить конец короткой словесной перепалке. Но, к моему ужасу, он продолжил идти за мной, а его рука коснулась моего запястья.

— Эй, малышка Дара, — повелительно произнес парень, останавливая мои шаги.

Я хмыкнула в ответ, не в силах оторваться от его пристального взгляда.

— Надеюсь увижу твое милое личико завтра вечером, — жеманно заявил он.

Симпатичное личико? Завтра? По какому праву преподаватель школы делает подобные приглашения студентам? Намереваясь пресечь его самонадеянность, я решила установить четкие границы. Однако реакция Харитона лишь подтвердила мои опасения. Его глаза сверкнули дразнящим блеском, передавая затаенные помыслы.

— Пожалуйста, Дара, подумай о том, чтобы принять участие. Хотя бы завтра. На этот раз я устраиваю тусовку, — умоляюще произнес он, придвигаясь все ближе. В какой-то момент его зрачки расширились, приобретя первобытный взгляд хищника.

Желание закатить глаза и отмахнуться от его просьбы было вполне реальным, но каким-то необъяснимым образом я все-таки согласилась. Лишь кивок, уступка.

С этим я удалилась, оставив за собой его торжествующую ухмылку.

…

По залитым солнцем коридорам я шла целеустремленно, мои шаги отдавались от стен. Дверь в конце коридора — моя цель.

Комната, освещенная слабым отблеском зарева, просачивающимся сквозь занавески излучала атмосферу запустения, напоминая застывший во времени склеп.

— А я-то думал, что уже научился улавливать твои шаги за несколько метров, — раздался голос, резко прервав мою задумчивость.

Вздрогнув, подняла глаза и увидела, что мой друг восседает на лестнице под потолком, держа в руках беспорядочный клубок проводов. Слабый свет освещал его смуглые черты, на губах плясали намеки на улыбку.

Когда Зоран приземлился передо мной, золотистые лучи пробились сквозь окно, освещая его лик. В его обсидиановых глазах замерцала теплота, а непокорные волнистые волосы до плеч напоминали смоляной оттенок масла, что мы добываем с поверхности водоемов для топлива.

Невольно вырвался мой вздох любования. Зоран обладал притягательностью, выходящей за пределы простого физического облика. Я часто задавалась вопросом, не был ли он заблудшей душой в Зете. Все в нем говорило, что он был предназначен для роскошных городов Тулина, Харнеса или Славимира, где блеск сиял в окружении величия зданий старинных городов.

–…Долгий день? — я наконец набралась смелости и нарушила тишину.

Глаза Зорана сверкнули, он слегка наклонил голову с улыбкой.

— Неужели выгляжу таким уж измученным?

— Нет, вовсе нет! Просто… Слышала, что сегодня ты взял на себя сразу две смены.

Подтвердив кивком, парень переключил свое внимание на ассортимент инструментов в ящике у подножия лестницы.

–…Бабушка рассказала?

Подавив улыбку, хмыкаю в ответ. Зоран относился к моим визитам в его дом с особым трепетом, опасаясь, что рассказы его бабушки Миры обнажат его уязвимость. Для меня же эти визиты были драгоценной мозаикой в воспоминаниях. Ведь в нашем уединенном мире уязвимость была не недостатком, который нужно скрывать, а скорее драгоценным камнем, который нужно доверять на хранение лишь близким рукам.

…

— Ты раздуваешь из мухи слона, Зор, — сказала я с оттенком снисходительности, пока мы шли к нему домой. Мое непринужденное отстранение оказалось неэффективным, чтобы стереть нахмуренные морщинки на его лбу.

— Раздуваю?! — взорвался Зоран, кипя от негодования. — Какой-то озабоченный, непривлекательный мужик без устали пристает к моей подруге! И по-твоему я буду молча наблюдать за этим?

— Не такой уж и не непривлекательный… Многие девочки в моем классе находят Харитона весьма… харизматичным, — слова сорвались с легкостью. Часть меня питалась азартом, неослабевающей потребность провоцировать ревность моего друга.

— Харизматичным?!! Он?! Из всех людей, населяющих Зету, он — последний, кого я мог бы хоть отдаленно считать харизматичным!

Подавив усмешку, мой голос выдал саркастическую искру: — Ну-ну, Зор! Ты же парень и в тебе просто говорит ревность.

Он мотнул головой. Молчание растянулось между нами, как непроходимый бархан.

Обессиленный, Зоран наконец признался: — Харитон… так себе парень, Дар. От одного его взгляда на тебя исходит хищное намерение. Не в том смысле, что он тобой просто увлекается — кто бы не увлекся, — я про то, что в нем есть что-то зловещее. Недоброе…. Понимаешь?

— Не-а!… — дразняще мурлыкнула я.

Зоран вздохнул, в его тоне появилась несвойственная ему твердость.

–…Я не хочу делить тебя ни с кем, Дар.

Слова поразили меня с непредвиденной силой, заставив сердце сжаться в груди. Зоран всегда был рядом со мной, наши дружеские узы были непоколебимы, но это… это была незнакомая территория разговора.

Когда мы наконец добрались до его фермы на краю деревни, Зоран нарушил молчание.

— Тогда у школы… Я имел в виду, что если ты, не дай Бог, завяжешь какие-либо отношения с этим Харитоном или любым другим… парнем из деревни, наши часы общения укоротятся… а я очень дорожу ими, Дар. Ты моя единственная подруга.

— О… понимаю, — пролепетала я, но в груди странно похолодело. — …На какой-то миг мне показалось, что ты был почти на грани признания в чувствах.

Зоран порывисто хмыкнул с некоторой горечью.

— Еще чего!… Делать мне больше нечего. Ты же знаешь, что как сестра мне.

— Ну-ну! А на лице у тебя кислая мина каждый раз, когда я общаюсь с парнями — это от больших братских чувств, да? — продолжила подтрунивать я, решив отбросить трепет от этого будоражащего разговора.

Зоран непринужденно рассмеялся, и заразительный звук слился с уютной обстановкой его кухни.

— Именно так.

Достав нашу книгу о легендах трех Великих Рас, он начал читать поставленным голосом, который уже давно стал убаюкивающим подводным течением в бурной реке нашего повседневного существования.