Книга Белоцвета

Лис-Арден

«Книга Белоцвета – возвращение в мир трилогии «Алмаз темной крови», за новыми персонажами и приключениями.Герой повзрослел, познал вкус первой победы – а значит, пришло время для настоящих испытаний.Вторая книга в серии «Вечный котел и прочие чудеса».

Глава третья, в которой герой попадает в лабиринт

Белоцвет проснулся. Еще минуту назад ветер сновидений нес его, невесомого и свободного, в неведомые дали; но все полеты заканчиваются, не был исключением и этот. Нехотя, с трудом Белоцвет приоткрыл глаза, оглядывая себя и ближайшее окружение.

Он лежал, положив голову на поросшую коротким золотистым мехом спину сильвана, спящего мертвецким сном. К правому его боку прижималась темноволосая ламия, растерявшая все свои цветочные гирлянды, а к левому — дриада, на которой из всего ее роскошного лиственного одеяния остался лишь браслет из красных ягод шиповника. На животе Белоцвета мирно посапывала обнявшаяся парочка эллилов, их стрекозиные крылышки то приподнимались, то опадали, разбрасывая радужные пятна света. А в ногах похрапывал кто-то, больше всего похожий на кучу войлочных ковриков. Осторожно приподняв голову, Белоцвет оглядел себя: он был совершенно гол, что было в общем не удивительно, но цел и невредим. Привстав на локте, юноша убедился, что насколько хватало его глаз, вокруг было то же самое — хогмены вповалку спали на земле беспробудным сном, который накрывает особо постаравшихся гуляк. Было тихо, вчерашнее исступление ушло, уступив место всеобщему умиротворению. С тихим вздохом Белоцвет опустил голову на теплую спину сильвана.

— Доброе утро. — Шеш вполз на грудь хозяина, легко огибая спящую парочку. — Если ты собрался дрыхнуть здесь и дальше, я тебя разочарую. Вставай, пора идти занимать престол. Его величество желает отправиться на отдых. Давай, скидывай этих бездельников и пошли.

— Что, вот прямо так?.. — Хриплым голосом спросил Белоцвет. — Как-то неподобающе я одет, не находишь?

— Чтобы удивить Остролиста, нужно что-то посолиднее голой задницы, — ядовито ответил Шеш. — В башне вся твоя одежда, не бойся. Ну, вставай уже!

Белоцвет осторожно перенес и ухом не ведущих эллилов наземь, высвободил плечо из-под головы дриады, подтянул колени и встал, с трудом удерживая равновесие. Постояв с минуту, он медленно двинулся вперед, перешагивая через тела спящих хогменов.

— Это и есть тот самый сон?

— Пока еще нет. — Фыркнул змей, оплетая плечо юноши. — К вечеру проспятся, придут в себя и отправятся восвояси, каждый к своему месту. Там и будут зимовать.

— Посреди лета?

— Это у людей лето. А у нас зима. Смотри, куда ноги ставишь. Чуть на стуканца не наступил.

Медленно, пошатываясь, Белоцвет вышел из лощины, где провел часы, незабываемые уже по той причине, что любая попытка вспомнить хоть что-то отзывалась звоном и болью в его голове. Свет небес страны-под-холмами снова был теплым, королевская башня все так же возвышалась по правую руку, и он пошел к ней, поминутно чертыхаясь, поскольку уже давно отвык ходить босиком.

В башне его ждала ванна, стоящая у жарко натопленного камина, чистая одежда, разложенная на сундуке; вообще обстановки в комнате прибавилось, появился даже гобелен на стене. Белоцвет поспешно залез в ванну, погрузился с головой в горячую воду и замер, пытаясь собрать себя воедино. Убедившись в бесплодности этих попыток, он вынырнул, положил голову на край и открыл глаза.

— Шеш, я в жизни так не напивался. — Покаянно произнес Белоцвет. — Эта вода… вино рядом с ней просто вода.

— Да уж, ты себя показал. — Змей неторопливо плавал над животом хозяина. — Разговоров на сто лет хватит. Даже сильваны утерлись, когда ты дриаду…

— Не надо! — И Белоцвет снова погрузился с головой, но тут же поднялся и с любопытством переспросил: — А что было-то?..

Вместо ответа змей с невыразимым бесстыдством подмигнул юноше и показал ему свой дрожащий раздвоенный язык.

— У меня все болит, — пожаловался Белоцвет, садясь в ванне.

— Немудрено, после таких-то трудов, — ядовито посочувствовал змей, выползая из воды. — Все, хватит тут рассиживаться. Отмывайся, одевайся и марш к королю. Я тебя там подожду.

Белоцвет крикнул ему вслед, что думает о бессердечии змей вообще и своего фамилиара в частности, и принялся смывать морской губкой грязь со своих ног, кровь с царапин на плечах, мох и песок, налипшие повсюду. Обсушившись у огня, он переоделся в чистую одежду, смог выпить немного ягодного отвара и направился по лестнице вверх, в королевскую усыпальницу.

Остролист ждал его, стоя у окна. Когда Белоцвет вошел в комнату, король повернул голову и ободряюще кивнул ему.

— Рад видеть тебя. — Остролист сел на широкий каменный подоконник, указав юноше на соседний. — Садись.

Он помолчал и негромко произнес:

— Мало того, что ты вернул нам жизнь, Белоцвет, ты и нам смог подарить праздник. Нечасто хогменам выпадает так повеселиться.

— А люди не жадничают на веселье, — не подумав, ответил юноша, и замолчал.

Они сидели, глядя на тихую Вечную Долину, король спокойно, Белоцвет — все более волнуясь.

— Я хотел спросить, — наконец заговорил он, — кто я теперь? Хогмен? Человек?

— Ты был идеальным полукровкой, Белоцвет, — ответил Остролист. — А теперь с каждым днем ты все больше будешь становиться хогменом. Ты сам, собственноручно, убил свою человеческую половину, отдал свою красную человеческую кровь. Ее память еще сильна в тебе, и ты будешь чувствовать ее какое-то время. Потом она ослабеет и отпустит тебя. Хогменская же кровь, напротив, начнет брать свое — и чем дальше, тем больше. Будь осторожен со своими новыми возможностями, чтобы они не наскучили тебе раньше времени.

— Значит, я уже не вернусь наверх?

— Почему же? — Удивился король. — Ты свободен, Белоцвет. Свободен более чем когда бы то ни было. Поднимайся к людям сколько тебе угодно. Смотри, — и он указал на простирающиеся перед ними земли. — Каждый круг камней или просто камень, каждый холм и каждое дерево здесь — это входы в верхний мир. Многие мои подданные предпочитают спать именно там, и как только придут в себя, отправятся каждый своим путем и на свое место. Кто-то остается спать внизу, но только совсем уж тяжелые на подъем. И тебе путь наверх открыт. Но, разумеется, не человеком. Сам понимаешь — то, что забрали хогмены, сами боги не вернут.

— Вот как. — Белоцвет выдохнул с некоторым облегчением. — Значит, в скором времени все уснут в своих холмах, а я останусь охранять ваш покой и сон. Король-ночной стражник.

Остролист засмеялся.

— А разве самое интересное происходит не в ночную стражу?

Все еще смеясь, он снял со своей головы костяной обруч, украшенный белыми искрами кристаллов, и надел его на Белоцвета.

— Твое царствование началось, король безвременья. Да будет оно достойным.

Остролист встал и направился к своему каменному ложу; сделав несколько шагов, он обернулся.

— Я оставляю тебе Цикуту. Решишь отправиться наверх — бери его с собой, особенно на первых порах. Раз уж ты распростился с железом, он тебе послужит не худшей его заменой.

Белоцвет промолчал. Украдкой он прикоснулся к костяному обручу — тот был легок, плотно, но ненавязчиво обхватывал голову; словом, на первых порах корона не показалась ему тяжелой. Остролист поставил свой посох в изголовье, лег и со вздохом вытянулся на каменной плите, закрывая глаза.

— Ваше величество, — подал голос новый король.

— Что? — Не поворачивая головы, спросил засыпающий.

— Хороших снов, — искренне пожелал ему Белоцвет.

Остролист улыбнулся в ответ и уже через несколько минут погрузился в глубокий сон. Белоцвет еще недолго посидел в усыпальнице, а потом вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

И потянулись долгие, похожие друг на друга дни. Поначалу Белоцвет с интересом рыскал по долине, пытаясь узнать свое пусть небольшое и временное, но все-таки королевство. Какое-то время это его развлекало, но в итоге любопытство иссякло, уступив место спокойному и скучному знанию. Спящие хогмены не представляли никакого интереса, поскольку не реагировали вообще ни на что; они словно оцепенели в своем сне. На голове одного из них Белоцвет как-то выстроил каменную пирамидку и потом швырялся в нее камешками, пока Шеш не пристыдил его. Некоторых подданных, которые вросли в землю по самые брови или плавали в водяных пузырях, парящих над болотистой низиной на западе долины, ему и самому было неловко тревожить.

Немногие встреченные им люди испуганно жались к своим бесчувственным хозяевам и на обращения Белоцвета никак не отвечали, пряча лица, поэтому в скором времени он потерял и без того невеликий к ним интерес. А поскольку незримые слуги исправно таскали из верхнего мира все, в чем он пока еще нуждался, новоявленному королю ни о чем не приходилось беспокоиться.

Вопреки ожиданиям, книг в сторожевой башне, когда-то по незнанию поименованной дворцом, не набралось даже десятка. Это были ветхие, рассыпающиеся в прах фолианты, половина из которых к тому же была написана на неизвестном Белоцвету наречии. Прочитать ему удалось пару дневников, повествующих о незавидной судьбе кавалеров, увязавшихся за прекрасными ланнон ши. Поначалу они писали восторженно, захлебываясь своим счастьем, потом в их записи прокрадывалась скука, а в конце концов пишущие теряли отчетливое представление о себе самих и совсем выцветали, становясь безмолвными тенями. Еще одна понятная Белоцвету рукопись принадлежала кому-то из прежних королей безвременья, но самые интересные страницы — последние — были вырваны. Словом, книг хогмены не жаловали, как, впрочем, и многого другого, милого сердцу людей; не было у них ни картин, ни роскошных зданий, да что там, они даже поесть как следует не умели, так, создавали видимость.

В стране-под-холмами не происходило ровным счетом ничего, и через месяц Белоцвет понял, что еще немного — и он завоет от тоски. Или пойдет напрашиваться в гости к леди Терновник.

Он вышел из сторожевой башни ранним вечером, когда свет золотых облаков был еще прозрачен, а на траве уже лежала обильная роса, огляделся вокруг и, ни к кому не обращаясь, спросил:

— Кто я и что здесь делаю?

— Ты — олух, и теряешь драгоценное время. — Ответил ему фамилиар, подняв голову из-за плеча. — Ну что, теперь-то тебе понятно, почему твой народ с таким постоянством наведывается в верхний мир? Если бы не люди, мы бы тут со скуки передушили друг друга еще в начале времен. Так что не будь дураком, твое величество, ступай прогуляйся, пока умом не тронулся.

— Ишь ты, советчик выискался. — Белоцвет ласково провел пальцами по змеиной голове. — Помнится, как-то мне уже советовали вот так прогуляться… а кто это был? Тот старик солдат, который учил меня драться на ножах? Или старуха с циморилом, у нее еще такие злые глаза были… Не помню. Шеш, я действительно не помню.

Белоцвет прислушался к себе — нет, страшно ему не было, несмотря на то, что воспоминания ускользали от него, сыпались из рук как сухие горошины, и разбегались кто куда. Он еще помнил Амадея, его труды и дни, но каждый час в стране-под-холмами уносил частицу этой памяти, и Белоцвет провожал ее без сожалений.

— После ритуала в моем королевстве не случилось ничего, что было бы мне по сердцу. Мне скучно, Шеш.

— Да? А кто в этом виноват? — Фыркнул змей. — Ходишь тут как тень потерявшаяся, как прихвостень какой-нибудь захудалой ламии! Что с того, что твои подданные спят, неужто во всем верхнем мире не найдется никого тебе — как ты сказал? — по сердцу?!

Белоцвет задумался. Из тихо остывающих глубин человеческой памяти поднялся образ, который был теплом, защитой и, пожалуй, даже спасением. Юноша улыбнулся и махнул рукой, подзывая лежавшего у порога серого пса с мертвыми глазами.

— Цикута, а не проведать ли нам твоего брата?

— У меня нет братьев. — Не поднимая головы, ответил пес. — В своре каждый сам за себя.

— А когда из всей своры остался ты один, как сейчас? Будет тебе, нам давно пора наведаться наверх. И я уверен, что Живоглот твоих кровей. Заодно узнаю, почему он так задержался наверху.

— Это и так известно, — демонстративно зевнул пес, раскатав язык темно-красной дорожкой. — Подранков хозяин всегда бросает, слабаки Дикой Охоте не нужны. Твой выжил, вытравил скверну и предпочел снова прибиться к людям.

— Вот у него и спросим. — Тоном, не терпящим возражений, ответил Белоцвет. — Хватит, засиделся я здесь.

— Так тебя за этим сюда и привели, разве нет? — Цикута, не вставая, вытянул вперед длинные, мощные передние лапы, царапая когтями камень.

Белоцвет, уже шагнувший в травяные заросли, обернулся и посмотрел на пса долгим, тяжелым взглядом, чтобы тот понял, чьему внуку пытается перечить; юноша чувствовал, как холодеет воздух и поднимается ветер, как начинает хрустеть инеем трава у его ног. Он оскалился и провел языком по зубам — так и есть, ему не почудилось: они заметно заострились. Молодой король злобно засмеялся и небрежно щелкнул пальцами, подзывая пса.

— К ноге. — И, не оглядываясь, пошел прочь от башни.

Этот камень он заприметил давно, в самом начале своего одинокого бдения в долине. Белоцвет узнал его, слишком часто приходилось ему ставить на его плоскую вершину корзину с мокрым бельем. Камень прятался у склона холма, идти до него было всего ничего. Поначалу Белоцвет даже хотел подняться в верхний мир именно отсюда, но интерес к вечной долине оказался сильнее, и на какое-то время король безвременья забыл о мире людей; кроме того, он опасался, что не сможет перемещаться так же легко, как чистокровные хогмены. Однако сейчас он даже не думал о том, что этот путь может оказаться закрыт для него, а просто подошел вплотную к камню и шагнул влево.

— Удивительно. — Нарушил недолгое молчание Белоцвет. — Я и забыл, какое здесь небо.

Он стоял в той самой рощице, по правую руку от него бежал ручей, подпрыгивая на камнях, в воздухе разливались запахи спелого, настоявшегося лета. И над всем этим простирался высокий, светлый, пронизанный солнечными лучами купол небес.

— Какое небо… — повторил юноша, зачарованно глядя вверх.

Тишину нарушил мальчишеский голос; какой-то малец, подбадривая себя призывами «а ну, давай!» и «эгей, да я силач!», шел в сторону ручья, таща за собой волоком что-то тяжелое.

— Мокрое белье, чтоб ему провалиться. — Белоцвет отступил в тень, проведя перед собой рукой, будто задергивая занавес. — Постояльцы тетки Стафиды любят спать на чистом.

К ручью вышел паренек лет двенадцати, оттянувший себе все руки здоровенной корзиной. Отдохнув несколько минут, он прицепил белье к веревке, привязанной одним концом к дереву, лежащему поперек ручья, и принялся осторожно опускать его в воду. Когда мальчик двинулся вверх по течению, чтобы ручей как следует выполоскал выстиранные простыни, из рощицы по его следам вышел здоровенный пес серой масти.

— Живоглот… — прошептал Белоцвет, расцветая такой улыбкой, что змеиное сердце его фамилиара заныло от ревности, будто в него вонзили ржавое сапожное шило.

Пес вздрогнул и застыл на месте.

— Эй, дружище, ты чего встал? — Паренек махнул рукой. — Иди сюда, у меня пирог есть.

Живоглот медленно направился в сторону мальчика, но есть не стал, сел вполоборота к деревьям и ждал, пока тот не выполощет белье, не сложит его в корзину и не уйдет достаточно далеко. Только после этого он не торопясь подошел к камню и замер.

— Живоглот, — повторил Белоцвет, выходя на свет. — Здравствуй, друг.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, после чего Белоцвет, опустившись на колени, обнял пса за шею, а тот положил голову ему на плечо и блаженно закрыл глаза. Они просидели так долго, пока Шеш не завозился в рукаве Белоцвета.

— Хватит тискаться, вы! Я надышался псиной вволю, ну хватит уже!

Белоцвет устроился в тени, прислонившись спиной к камню, Живоглот положил голову ему на колено, так, чтобы юноша мог чесать его за ухом.

— Как вы тут без меня?

— Я скучал. — То, что мысли пса отозвались эхом в его голове, Белоцвета совсем не удивило. — И люди тоже. Тебя вспоминают. Часто.

— А как этот парнишка?

— Хороший. Твоих способностей нет, но неплох. А ты? Как ты к ним попал? — И Живоглот покосился на Цикуту, молча сидевшего поодаль. — Ты знаешь, кто он?

— Знаю. — Пальцы Белоцвета успокаивающе погладили сморщившийся песий нос. — Я у них король, так уж вышло. Ненадолго, но по-настоящему. — И он показал на костяной обруч, к которому уже успел привыкнуть.

— И ты им поверил? — В глазах Живоглота мелькнуло недоумение.

— Пришлось. — И продолжая гладить пса, юноша рассказал ему обо всем, что приключилось с ним после того, как он уехал вслед за принцем в Трискелион. — Так что сам видишь, отказаться я не мог. Живоглот, ты пойдешь со мной?

— Если позовешь — пойду. Только сам подумай, куда им без меня. Старик в последнее время сдал. — И пес виновато опустил глаза.

— И это ты называешь верностью? — Подал голос Цикута.

— Именно это. — Оборвал его Белоцвет. — Я не хозяин Живоглоту, я лишь младший в его стае. Ты прав, дружище, прости, что смутил тебя. А вы действительно из одной своры?

— Да, и это не делает мне чести, — спокойно ответил пес.

— Меня тошнит от твоей домашней вони, — презрительно обронил Цикута. — Как можно было променять Дикую Охоту на то, чтобы сторожить курятник? Ты позор своры, Живоглот.

— А ты позор всему нашему роду.

— Довольно, прекратите грызню! — Шикнул на псов Шеш, выставив голову из ворота рубашки хозяина. — Каждый хорош на своем месте. Подбери свою спесь, Цикута, она у тебя по земле волочится, не ровен час, наступишь. Если бы не Живоглот, не было бы нам такого короля безвременья, потому как сгинул бы он тут без его пригляда. И притащили бы нам опять перепуганного насмерть человечка с жидкой кровью, тоска, да и только! А ты, Живоглот, не забывай, откуда пришел и кем был. Если бы не выучка Остролиста, на что бы ты был годен, а? Все, вы как хотите, а я домой собрался. Белоцвет, ты что задумал?

— Я хочу взглянуть на них, — ответил тот, вставая. — Не бойся, одним глазком. Посмотрю и уйду.

И он направился в ту сторону, куда ушел мальчишка с корзиной белья. За ним шли оба пса, один по левую, другой по правую руку. Шеш забранился было, но быстро смолк, как только Белоцвет обмолвился о том, что в кармане у него пара леденцов. Змей тут же переполз поближе к лакомству и затих.

Белоцвет уверенно шел знакомой дорогой и вскоре оказался позади постоялого двора, притихшего в жаркий полдень. Освобожденная от упряжи лошадь дремала под навесом, курицы лениво копошились в пыли, из открытого окошка второго этажа доносился женский смех. Белоцвет медленно пошел вокруг дома. Подойдя к распахнутому окну кухни, он заглянул в него, не опасаясь быть замеченным. И замер.

Он простоял так не меньше получаса. Там, на кухне «Копченого хвоста», не происходило ничего особенного. Сама тетка Стафида, по-прежнему черноволосая и статная, сидела у стола и толкла в ступке перец. Рядом с ней стояла огромная миска с тестом, и этот теплый, пшенично-золотистый запах лишил Белоцвета остатков воли. А с противоположной стороны стола Горча не спеша раскатывал основу для открытого пирога; старик все еще был не по зубам времени, и если и постарел — то лишь самую малость. Белоцвет смотрел на него и чувствовал, как к сердцу подбирается что-то почти позабытое, оно же поднималось к его глазам и немилосердно щипало их. В его ладонь ткнулся холодный нос Живоглота.

— Уходи, — выдохнул Белоцвету на ухо Шеш. — Пока не поздно, уходи. Это больше не твой мир и не твой народ. Не смей тосковать, уходи.

И змей сильно укусил хозяина за ухо, поскольку тот не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Ты!.. — Белоцвет схватился за ухо. — Ну спасибо тебе… скотина бездушная.

Он с трудом отвел глаза от кухонного окна и медленно повернул прочь от дома. Живоглот проследовал за ним и остановился лишь возле камня.

— Я буду тебя ждать. — Холодные глаза потеплели на миг и вновь остекленели, обратившись на Цикуту. — Слушай, ты. По праву того, кто был вожаком стаи Остролиста до тебя, я прошу — береги Белоцвета. Ты мне за него отвечаешь всем, что у тебя еще осталось.

— Хозяин уже приказал мне оберегать короля безвременья. — Высокомерно ответил Цикута, но, поразмыслив, кивнул головой. — Я учту твое пожелание. Потому что ты был лучшим вожаком.

Белоцвет еще раз обнял Живоглота, потрепал его по загривку и, с усилием отстранившись, шагнул за камень.

Весь остаток этого дня он провел возле древнего, поросшего мхом хогмена, на голове которого месяц назад строил башенку из камней. В этот раз башенка получилась вдвое выше, и Белоцвет швырялся в нее голышами, пока рука не заныла. А вечер он просидел в саду, на каменной скамье под вечно цветущим терном, играя на старой лютне, которую ему раздобыли в дебрях дворцовых кладовых.

Так началось для Белоцвета время путешествий. Почти каждый день он заглядывал в какой-нибудь уголок верхнего мира, не только Тринакрии, разумеется. Он нигде подолгу не задерживался, зная меру. Его сонное королевство не требовало много времени, но он опасался навредить тем, кого встречал наверху, поскольку еще помнил людей и то, чем оборачивались для них встречи с хогменами.

Он проходил через круги дольменов и оказывался посреди холодных, продуваемых всеми ветрами Вересковых пустошей Краглы, обходил по солнцу старые деревья и оказывался в глубине сосновых лесов, испокон века растущих в эльфийских землях. Нырял с головой в застоявшиеся пруды и выплывал возле мельничных запруд или из черноты речного омута. Одинокие терны, орешники и падубы приводили его ближе всего к людям. Иногда он замечал неподалеку от связующих мест спящих хогменов; кого в дупле, укрытого сухими листьями, кого прямо на земле, в гнезде из сухой травы, кого в сплетенном из веток гамаке, растянутом между деревьями. Он старался не тревожить их, разве что еще плотнее задергивал завесу, отделявшую их от чужих глаз. Лишь однажды Белоцвет вмешался: в оливковой роще неподалеку от Влихады он нашел дриаду, возле которой сидели на земле две девочки со сплетенными воедино золотистыми косичками. Дриада крепко спала, удобно расположившись в развилке сука, ее волосы свисали до земли, ветер тихо колыхал тяжелые зеленые пряди. Девочки, и без того связанные косами, крепко держались за руки, прислонясь головами к нагретому вековому стволу оливы. Приглядевшись, Белоцвет понял, что они мертвы.

Сестрички были маленькими и такими легкими, что ему не стоило труда поднять обеих и донести до края рощи; он опустил их в траву неподалеку от тропы, по которой ходили люди. Белоцвет снял с девочек венки из оливковых веточек, сплетенные дриадой, тем самым открыв их для человеческих глаз, и ушел.

Прошел еще месяц, а возможно, и больше, поскольку Белоцвет стал не столь внимательным ко времени. Он привык к тому, что в стране-под-холмами оно знает свое место и не навязывает свою волю. Юноша настолько освоился в подземье, что оно стало казаться ему единственно возможным миром.

Ранним утром Белоцвет вышел в сад. Ему плохо спалось этой ночью, сны были беспокойными и спутанными, и встал он в дурном расположении духа. Не помог ни горячий хлеб только что из дворцовой пекарни, ни книги, наконец-то правильные (до этого дня приносили почему-то только переплетенные в кожу счета, читать которые было решительно невозможно). Белоцвет наскоро поел, отшвырнул раскрытую было книгу и пошел проветрить свою тяжелую голову.

Сад вокруг башни был для него давным-давно прочитанной книгой, песней, выученной в теперь кажущиеся незапамятными времена. Тем больше было его удивление, когда он увидел, что живая изгородь, идущая вдоль восточной части сада, вся усыпана цветами, на которые еще вчера и намека не было. Белоцвет подошел поближе: таких цветов он прежде не видел, ни здесь, ни в верхнем мире, хоть и был родом с Тринакрии. Мелкие цветочки были собраны в шаровидные соцветия, которые поблескивали и переливались оттенками голубого, белого и серебряного — совсем как наскоро слепленные снежки в день первого снегопада. И пахли они так же, чистотой, легкостью и чем-то неуловимо нежным, тем, что невозможно удержать и очень трудно вспомнить.

Белоцвет сорвал один из цветов, вдохнул невесомый аромат и пошел вдоль изгороди, прикасаясь к прохладной листве; через сотню шагов зеленая стена изгибалась подобием невысокой арки, за которой простиралась заросшая лужайка, пестрящая желто-розовыми цветочками: на Тринакрии их называли сладкими обещаниями. Неизвестно чему улыбаясь, Белоцвет шагнул в арку.

И вышел в синий вечерний воздух, по-южному ласковый. На секунду задумавшись (поскольку переход оказался неожиданным), Белоцвет осмотрелся. По обе стороны от него высились стены живых изгородей, подстриженные идеально ровно, похожие на тяжелые бархатные занавесы. Дорожка была усыпана белой мраморной крошкой. «Это садовый лабиринт, — догадался юноша. — В старом дворце был такой».

Белоцвет прислушался. Рядом с ним, за поворотом зеленой стены кто-то горько плакал. Юноша пожал плечами, воткнул цветок за костяной обруч короны и пошел посмотреть, кто это льет слезы в такой чудесный вечер.

Оказалось, что за первым же поворотом лабиринт и заканчивается. Посреди небольшой лужайки стояла простая каменная скамья, на которой сидела девушка, рыдающая так усердно, что появление Белоцвета осталось незамеченным. Он постоял с минуту, глядя на небо, потом подошел еще ближе и сел рядом с ней.

— Здравствуй, красавица.

Ответом на его приветствие было глухое «ыхыхыхы», раздающееся из-под свесившихся по обе стороны склоненного лица черных волос.

— Не плачь. Лучше расскажи мне, что приключилось. Возможно, я смогу тебе помочь.

Рыдания несколько поутихли. Незнакомка, судя по всему, решила взять себя в руки. Она выпрямилась, откинула волосы за спину и повернулась к Белоцвету. Даже сейчас, наплакавшись, она была очень красива: черные, с золотой искрой, волосы, прозрачные зеленые глаза, похожие на листья кувшинки, наполненные водой, нежное, юное лицо.

— Почему я не видела тебя в начале церемонии? — Спросила она, нахмурив брови. — Я бы тебя запомнила.

— Возможно потому, что меня там не было. — Предположил, недоумевая, Белоцвет. — О какой церемонии ты говоришь?

— Если ты здесь, ты не можешь не знать о ней. — Девушка отодвинулась, выпрямляя и без того вытянутую в струну спину. — Иначе ты не попал бы сюда. А впрочем, какая разница. Все это не имеет ни малейшего значения. Ты здесь, и это главное.

Она встала, шагнула к невысокой колонне, на вершине которой был подвешен маленький колокол, и позвонила в него. Вопреки ожиданию, звон оказался печальным, чуть ли не погребальным; он поплыл над стенами лабиринта серебряным туманом, разнося весть о том, что победитель, как водится, успел первым, а все остальные могут отправляться восвояси. И не один молодой мужчина, безнадежно заплутавший среди зеленых стен, остановился, сжимая кулаки и разражаясь сотней-другой проклятий. Потому что сегодня был тот самый, единственный в году день, когда первый встречный мог взять в жены Филлис, дочь короля, принцессу Арзахельскую. Разумеется, для этого нужно было первым пройти большой лабиринт, о котором ходили самые нехорошие слухи, да и потом счастливчика ждали испытания, назначенные его величеством, который смотрел на каждого претендента как на врага, безжалостным, волчьим взглядом — и испытания придумывал соответствующие. Но разве станет думать об это настоящий мужчина, в чьей груди бьется горячее, безрассудное сердце, кто готов рискнуть всем ради той, что живет в Башне Снежных Цветов, той, о которой говорят, будто она прекраснее эльфийских дев, потому что красота ее согрета нежным сердцем. Филлис, сумеречный цветок Арзахеля, взывали к ней поэты, обрати на нас свой взор, будь благосклонна к нам, ибо каждый наш вдох проникнут любовью к тебе, каждое слово восхваляет тебя, и единственные наши звезды — это твои глаза, принцесса. И если они и привирали, как и полагается поэтам, то лишь самую малость.

А меж тем вошедшие в лабиринт действительно рисковали, и рисковали не шуточно. Потому что даже одолев зеленое безумие лабиринта, они оказывались во власти злобной фантазии короля Вальехо, который не желал так просто отдавать свою дочь. И до сего дня не нашлось еще ни одного жениха, кто одолел бы все королевские испытания. Так что вместо прекрасной принцессы они получали совсем другое вознаграждение. Его величество, Вальехо Неспящий, не любил ненужной жестокости, так что смерть всех женихов Филлис была легкой.