Глаза закрыты

Линда Листопадова, 2021

У начинающего писателя Жоржа очень грустное существование: уже около трех месяцев ему изменяет невеста. Но и сама мысль о свадьбе становится сомнительной, когда в жизни героя внезапно появляется Эсмеральда – большая любовь, когда-то покинувшая Жоржа. Впереди у главного героя романа судьбоносное событие – выход его первой книги. Жоржу предстоит решить серьезный вопрос: отказаться ли ему от идеального брака с дочерью своего наставника? Однако жизнь Жоржа навсегда меняет одно страшное событие. Теперь ему предстоит биться за свою судьбу и по-новому взглянуть на все, что когда-то казалось ему таким привычным и понятным… Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Чудеса техники и продолжение грустной истории

До того, как эта история превратится в полную печаль, я все же расскажу вам о том чуде, которое спасало меня в одинокие вечера. Так, где же Абель? Еще в душе. Отлично.

Я ставлю перед вами небольшую продолговатую коробку. Сантиметров сорок на двадцать. Знаете, что в ней?

Джесс-3000. Лучшее изобретение человечества! Супер-светильник. Сейчас включу!

Чудо двадцать первого века. Как только включаешь эту штуку в розетку, она с виду зажигается как обычная лампа. Но присмотритесь! Внутри появляется силуэт девушки. Большая задница. Чумовые сиськи. Длинные синие волосы. Я в детстве сериал «Спасатели» смотрел и постоянно вожделел ту, что с синими волосами. Красавица…

Смотрите, что покажу!

Я ложусь прямо перед ней на пол. Из лампы доносится детский, почти кукольный голосок:

— Отдыхай, Жорж!

Поднимаю руку.

— Шлёпни меня, Жорж!

Кладу руку на пах.

— Хочешь я тебе отсосу, Жорж?

Уникальное творение. Спасало меня во время особенно сильного одиночества. Надо бы в коробку обратно убрать, а то Абель убьёт.

Я купил себе Джесс-3000 во время одного финансового эксперимента, который проводился в Хаасе. Всем на карты начислили по тысяче виртуальных единиц, но с одним условием: их нужно было потратить строго за десять дней. Потом они сгорают.

Эксперимент, кстати, оказался удачным: теперь срок сгорания, правда, есть только у больших сумм и зарплат выше среднего. Чтобы сумма была несгораемой, нужны либо хорошая должность, либо какие-то обстоятельства, подтвержденные документами. Минимум на еду и лекарства остается в любом случае, не переживайте. Но я навсегда запомню именно те первые единицы, что получил: я приобрел на них Джесс-3000. А что такого? Она может включить музыку, которая мне нравится. Она находит информацию, которую я запрашиваю. Она всегда хвалит мой внешний вид и знает необходимые для меня слова поддержки. Еще и всегда произносит их вовремя: да она и пульс считывает, предсказывает проблемы со здоровьем! От всех ли реальных людей такое получишь в наше время?

Но надежда, что я ошибался, озвучивая последний вопрос, все же была.

Вспоминаю, как позвонил перед работой Эсмеральде следующим утром после спонтанного свидания. Она ответила почти сразу, и ее голос звучал в динамике ещё тоньше — пение канарейки.

Рассказывала про свою соседку, которая слишком громко сушит волосы феном. Про учебу говорила и про то, что дела у нее идут хорошо. Я слушал, запоминая, как мне казалось, почти каждое слово: к сожалению, сейчас у меня не получится проявить чудеса стенографии, но отчетливо вспоминается, как быстро она согласилась увидеться со мной вечером. Я же обрадовался этому, словно маленький ребенок, но пообещал себе, что пойду по этому льду осторожно, чтобы не оказаться с головой в ледяной воде.

Закончив смену в баре, я буквально выскочил на улицу, чтобы не опоздать на встречу, и, натягивая на бегу куртку, вдруг понял, что забыл в баре цветы — заранее купленный букет красных роз, предварительно оставленный в ведре в подсобке.

Черт. Ты идиот, Монсиньи!

Две минуты времени были упущены. Но вот я уже с цветами. Мчусь к автобусной остановке, по пути представляя себе, как Эсмеральда будет выглядеть сегодня; понравятся ли ей цветы, и как она отреагирует на поцелуй — хотя бы в щеку. Я давно никуда так сильно не спешил. Тем дивным вечером я отвел ее посмотреть на поистине захватывающее зрелище: голографическую рекламу. Вы уже знаете, какой это кайф.

Вопрос: как бы выловить из ее головы мысли? Мне нужно понять, не играет ли она с моими чувствами, не пользуется ли услугой чудаковатого парня, ежечасно доставляющего ей смех.

Узнаешь ее ближе. Она рассказывает о своей семье. Строгие мама и папа — учителя. Девочка любила ходить на танцы. В детстве у нее был котенок, которого она очень любила.

Она узнает тебя. Намеренно выставляешь себя рыцарем, каждый вечер выпроваживающим плохих парней из бара. Она верит и начинает восхищаться. И как только дело доходит до самого важного, просит дать ей что-нибудь почитать.

Однажды, пытаясь удовлетворить эту ее просьбу, я три часа копался дома в своих черновиках и заметках на компьютере, когда вдруг осознал, что почти все мои тексты — об одиночестве. Показать ей это — изначально предстать перед ней слабым человеком. Стать, прежде всего, эгоистом с завышенными требованиями или же, наоборот, — парнем с низкой самооценкой, и тогда все, что в ней появится — жалость или отвращение — это не то, что я хочу видеть.

Мне кажется, что можно по-другому смотреть на то одиночество, которое я с верностью исповедовал: мы привыкли считать, что одиночество — отсутствие друзей, недопонимание с родителями, сердце, никем давно уже не занятое. Что же в моем случае?

Всегда были люди, с которыми я общался. Всегда была семья, пусть и треснувшая по шву. Здесь нежелание падать в пропасть: мальчик рядом — для вида, чтобы мальчик просто был. Это так, несерьезно: даже не друг, а плечо, на котором можно поплакаться. Для родителей — любимый сын, гордость семьи — в окружении грамот, дипломов и медалей. Украшение фотографий для девушки. И к тому же, мало с кем — неважно, из девчонок или парней — мне вообще удавалось нормально поддерживать разговор. Все обычно болтают об одном и том же: личные успехи, планы на жизнь. Может быть, перепадает вытянуть из кого-то воспоминания: заставить посмотреть на небо или на море и понять, что все эти страдания ни к чему, все эти нервы — один хрен, каждый из нас откинется, и никто не знает, когда это случится. Зачем же страдать по расписанию постоянно?

Начинаются все эти страдания из-за того, что тебя обижают соседские дети, а заканчиваются, если повезет, дряблостью и немощностью, а страдания возрастают: все твои сверстники уже, скорее всего, — покойники, и ты, клацая зубами вставной челюсти, продолжаешь свой путь из страданий к самому концу. Боишься оказаться в тех местах, откуда никто еще не возвращался, чтобы хоть что-то рассказать.

Мне стало так грустно. Так, ладно: надо ведь как-то отпустить мысли об одиночестве? Я ведь теперь не один!

Это странно, конечно, но я плохо помню наш первый поцелуй. Не было эмоционального всплеска: никаких фейерверков с ахающими от восторга людьми, гуляющими рядом. Все само как-то вышло. Она этого хотела сильнее или я — сказать точно уже не смогу. Но уверяю, что специальной стратегии я не разрабатывал: не заводил ее в полосу лунного света, не сочинял стихов. Но, рассуждая просто логически, тот момент должен был завершиться именно так: ее губы прижимаются к моим губам. И вас, наверное, скорее интересует, как в этой милой истории начинается все остальное? И знаю ли я вообще, как такому идиоту, как я, завести отношения дальше поцелуев? Тем более, если с головой не все в порядке.

Знаю я, как все это начинается, не подумайте.

Вы впервые получаете возможность уединиться и уже начинаете исследовать руками те части тела, которые пока не стоило бы. Ты прижимаешь ее губы, принадлежащие только тебе, к своим. Руки запускаются в волосы, плавают, сгребают их в горсти и немного оттягивают назад, вместе с головой. Поцелуи идут ниже. Они уже покрывают ее горячую шею, и губы робко следуют к ключицам. Ты почти за гранью и понимаешь, что она, возможно, в любой момент остановит тебя. Слушаешь ее дыхание — сбивчивое, резко вздымается грудь. Она не сопротивляется, но немного напугана. Но ты — сильнее, начинаешь властвовать над ней все больше. За губами медленно вслед опускаешь и руки. Ей начинает нравиться, что ты немного сжимаешь их в области шеи. Она сейчас абсолютно беззащитна и вся — в твоей власти: закрыла глаза и перестала быть бдительной, чем ты и пользуешься.

Руки медленно повторяют форму ее плеч. Скользят плавно, неспешно. Ты стараешься лишь слегка касаться кожи.

Она кладет на твои ключицы свои крохотные ладони с тонкими пальцами и длинными ногтями. Маленькая девочка приручает зверя одними лишь прикосновениями. Она дает тебе действовать.

Правую руку ты осторожно кладешь возле ключиц, левой — прижимаешь всю ее к себе. Напором целуешь снова и еще сильнее, слегка прикусывая ей нижнюю губу. Внезапно вырвавшийся стон, который ты слышишь — это то, что сейчас она позволяет тебе выйти за грань.

Одна рука уже скрывается за вырезом платья, второй — быстро находишь застежку.

Умоляющий взгляд. Снимаешь футболку.

Она достает наушники. Включает одну из своих самых любимых песен — ритмичную, что-то из прошлой цивилизации, где музыку создавали долго и с кучей настоящих инструментов (Родриго, кстати, тоже фанатеет от гитар всяких, барабанов — любит все усложнять!). И начинает танцевать.

Мать вашу. Какие у нее бедра, и как она двигает ими!

Прокрутится пару раз, и с нее слетает футболка. Оказывается, лифчик под ней она уже давно расстегнула, и мой задачей является лишь приподнять его и ухватиться за грудь. Еще раз прокрутится и начинает расстегивать юбку. Подойдет ко мне ближе, и прямо перед моим лицом — ее розовые трусики. Остальное я вам рассказывать не буду, но — все же выдам один секрет — Жорж Монсиньи-то, оказывается, — тот еще самец! Когда Эсмеральда уже лежала подо мной, изнывая и выворачиваясь от желания, я решил обезопасить нас обоих и спросил сразу:

— Какое стоп-слово будет у вас, леди? — спросил я достаточно дерзко и высунул свой длинный язык. Финальная стадия боеготовности.

— Демократия! — ответила она, и ноги ее раздвинулись чуть ли не до поперечного шпагата.

И каждый раз нас можно чуть ли не выжимать. Словно два полотенца, которыми вытирали огромную лужу воды на полу.

Помню, как она рассказывала мне о своей мечте — небольшом домике с садом, где ей хотелось бы жить после того, как я прославлюсь.

Я сразу же набросал в своей голове детали: белое маленькое здание. Крыша белая, окна тоже белые. Белые двери и кусты.

После наших следующих встреч я постепенно начал все раскрашивать. На кустах будут мелкие розочки кремового цвета. Кухню она бы хотела ярко-зеленую, с черным гарнитуром. Мы с ней однажды сидели в ресторане, и пока она ела пасту, сверлила меня вожделеющим взглядом — таким, что я еле-еле мог есть. Стены в зале ресторана были ярко-красными, а над столиками висели китайские бумажные фонарики с иероглифами. С тех пор, наша будущая спальня в моей голове стала такой же.

Она выходит из магазина вечером, и в ее руках блестит металлическая баночка с энергетиком. Раннее утро, лицо очень уставшее, губы сжаты так, словно сегодня она зареклась не произносить ни слова.

Мы с ней рано утром ждали, пока откроется наше любимое кафе. Погода, что удивительно, была к нам благосклонна, и два блуждающих тела не съеживались, в спешке выискивая ближайший круглосуточный магазин.

Мы очень многие вещи делали вместе. Для меня уже в ту пору словом «мы» обозначились все ближайшие планы и какие-то мелкие решения, касающиеся будущего; мы смеялись, мы вместе ходим на концерты. Она научит меня переставать бояться толпы и заразы, чтобы мы вместе могли отрываться. Да я видел, что она — моя. И она тянулась магнитом; вечером на мой телефон приходили восторженные сообщения: она услышала новую песню, посмотрела новый фильм. Полукилометровая полоса сообщений с рецензиями. И я читал все это, стараясь не пропустить ни одного слова. К сожалению, иногда моя неудовлетворенность своей творческой жизнью и реализацией в ней себя отдаляла Эсмеральду от меня.

— Почему эти мужчины все такие бесчувственные? — однажды она задала мне этот вопрос, потешно нахмурив брови и окинув взглядом покидающих кинозал зрителей. Я тоже тогда не проявил ни одной эмоции, но почему-то все равно не стал объектом ее вопроса. Даже обидно.

Мы пошли с ней в кино на какой-то фильм о любви (название я не помню), с ног до головы вылизанный критиками и обласканный зрительской симпатией. Что ж, умно. Слезовыжимательно. Любовь, которая случается, а потом не случается. Толпы девиц, всхлипывая и громко выдыхая, прижимаются к своим спутникам, и на их лицах можно было прочитать: «Мне так повезло, что мой милый ни о чем таком и не мечтает!».

Моя Эсмеральда. Она даже не прижималась ко мне и не брала панически за руку, словно я растворюсь тогда же, когда закончится этот фильм. Она смотрела внимательно и, как мне казалось, искала в главной героине параллели с собой. Она всегда много думала, и тогда исключения не было: она думала о себе и о своей собственной мечте. Мечте, о которой я не знал. И это затягивало меня в капкан. Как ребенок в поисках ответа на загадку.

Одного понять я никак не мог. А в ее мечтах есть я?

Не было во мне ни того вычурно-глянцевого блеска, ни высокого статуса; биться за меня — нечто нереальное для девушки, что-то — из ряда вон выходящее.

Заметили, как в этой истории нарастает объем вопросов, на которые я не могу ответить? Плохой знак.

— Я слишком устаю, — однажды сказала она.

Я знал, что она училась и работала одновременно, и времени ни на что не оставалось. Уже даже предложил жить вместе. Она тактично отказалась, сославшись на то, что мысли обо мне помешают ей учиться. Меня эти слова растрогали.

Тогда я еще не понял, что она попросту начала отдаляться от меня. В моем воображаемом доме некоторые детали начали пропадать. Ей резко перестал нравиться зеленый цвет. Воображаемая кухня стала трескаться.

В море моей памяти всплыл труп — очередная история, лишившаяся однажды романтики, но сейчас…

Подождите немного, это даст свой эффект, я должен ее рассказать.

Бульвар Инсомния, дом восемнадцать. Эсмеральда пьет уже шестой или седьмой по счету коктейль, общаясь с подругами. А я жду ее у входа. Букет из хризантем накрыт прозрачной пленкой, чтобы цветы не перебило дождем. В кармане — шкатулка изумрудного цвета; кольцо я купил за два дня до этого. В воображаемой кухне (вы же еще не забыли мой художественный пассаж?) я, как следует, судорожно занялся ремонтом: заменил кое-какую мебель — точнее, перестал быть таким нудным и навязчивым. Я снова покрасил тускнеющие стены, делая ей более глубокие комплименты, нежели шаблонные восклицания в стиле «Ты моя богиня!» или того хуже.

Шатаясь, Эсмеральда вышла из бара под руками своей подруги и еще одного «просто знакомого» — внезапно встретившегося на мое горе товарища, одно выражение взгляда которого уже было мне отвратительно.

Знаете, сейчас бы я уже спокойно отнес ревность к одной из человеческих патологий: чем больше ее в организме, тем сильнее она убивает. Ревность сродни метастазам, оплетающим участок за участком все внутреннее тело. Однако тогда она была единственным отчаянным кличем в сторону Эсмеральды. Кличем, который она наконец-то смогла заметить.

Я забрал ее и усадил в такси. Я еще не знал, но ожидать от Эсмеральды в таком состоянии, но не мог сердиться: слишком дорожил. Слишком сильно влюбился, как настоящий идиот. Голова ее беспорядочно вертелась из стороны в сторону, и я боялся, что ее с минуты на минуту стошнит. Как только я осторожно обхватил руками ее лицо, она решила выстрелить в упор. В моё сердце.

— Я тебя не могу полюбить, Монсиньи. Никак. Сейчас никак.

Глупый и наивный ты человек, Жорж. Моя память намеренно скомкала все воспоминания того вечера: она забрала у меня возможность прокручивать этот день, словно на проигрывателе для виниловых пластинок намеренно сломали иглу. Она меня не любит. «Сейчас никак». Я был напуган, как забившийся в угол незнакомого дома щенок: я отчаянно схватился за эти ее два слова, несколько раз облегчая себе ужас. Она ведь дала мне время гарантию, верно? Она же не уходит, а просто попросила немного времени?

Конец ознакомительного фрагмента.