Мышь и кошка

Лина Кирилловых

Однажды в Веркин подъезд переезжает новая соседка. Она работает официанткой в баре, но на деле является кем-то или чем-то пугающим.

© Лина Кирилловых, 2022

ISBN 978-5-0056-7492-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Верка выглянула из-за угла. Баба Тося громоздилась на скамейке медведем: шуба, покатые плечи, мощь откормленных телес и мерзкий нрав. От шубы тянуло таким же медвежьим, звериным тяжёлым душком. Лямка рюкзака сползла с плеча, Верка машинально поправила. Не успела, хотя торопилась по лужам, снежной подтаявшей каше — почти бежала, и в прохудившийся правый ботинок залезла вода. Теперь, чтобы зайти в подъезд, надо миновать бабу Тосю. Это значит — цепкий беспардонный взгляд, цыканье зубом и шёпот под нос, приглушённые злые слова, колючие, ядовитые. Следовало бы уже привыкнуть. Верка не могла. В ботинке хлюпнуло холодом, отозвалось обещанием скорой простуды — но новая, целая обувь комически невозможна, ведь это всё равно, что вместо машины купить орбитальную станцию. Гнусная старая баба Тося. Почему же она вот такая — неужели её не любили, никто?

— Слышь, мышь, — гоготнул за спиной гадкий голос.

Верка вздрогнула и обернулась.

— Видел бутылки в помойке. Слазь-ка, пускай твоя алкаш-мамаш их сдаст.

— Отстань от меня. Просто отстань. Ну, пожалуйста.

— Я тебе добра желаю. Тьфу, неблагодарная, — Жора ухмыльнулся.

Вонь табака пополам с мятной жвачкой: Жора курил с пацанами за хлебным ларьком, гыкал над непристойными шутками, обсуждал одноклассниц и казался себе, как обычно, крутым. За стеной облезлого ларька их громогласная банда успешно скрывалась от взрослых глаз. В понимании Жоры подобные прятки не считались за трусость. Нежелание Верки контактировать с бабой Тосей — отнюдь. Жора снова поддел.

— Боишься этой карги? Точно мышь.

— Мышкина, — несчастно пробормотала Верка.

— Мне безразлично, — поведал Жора.

— Хорошо. Тогда оставь меня в покое.

— Больно ты нужна кому-то, нищенка, — взгляд водянистых глаз прилипал. — Себя в зеркале видела? Днище…

Верка шагнула к подъезду. Морская старинная казнь — идти по доске над кишащей акулами бездной. Недолго идти: доска скоро заканчивается.

Спина бабы Тоси приблизилась. Во двор свернул с дороги фургон.

«Грузоперевозки и грузчики» — значилось на грязном белом боку. Фургон рычал и плевался из выхлопной трубы клубами. Фургон стремился к подъезду. Так не бывает — спасением. И баба Тося, шевельнувшись, повернулась всем корпусом, вытаращилась. Повод новых сплетен, свежих, с хрусткой корочкой, обжигающих пальцы, на блюдечке! Верка рванула. Жора за спиной что-то вякнул. Возмущенный, обиженный и оскорблённый мучитель: жертва убежала, как посмела… Фургон замедлил ход, притёрся к тротуару и остановился. Верка, скользнув мимо облезлой скамейки, не видела продолжения — качнула подъездную дверь, быстро шмыгнула. Доставка кому-нибудь. Из мебельного магазина.

В подъезде пахло хлоркой.

Манерная Аллочка сморщила нос. Показательно. «Где ты, а где я», — читалось в гримасе на круглом холёном лице. Или, вариантом: «Бхм, снова эта, в обносках». «Дочь пьянчужки, — Верка протиснулась боком. — Тощая уродливая мышь». Она прекрасно знала мысли Аллочки.

— По ногам, как по бульвару, — бросила Аллочка.

Ложь: Верка даже не задела край её кожаной бежевой сумки.

Аллочка достала из почтового ящика квитанции. Завитые крашеные кудри всегда напоминали Верке макароны. Сунуть Аллочку в кастрюлю с кипящей водой — будет визжать там, пускать пузыри, обрастать волдырями. Сунуть бы…

Верка поднималась по серой лестнице молча.

Запищал домофон, загудел мужской бас: вошли грузчики. Они действительно, подперев домофонную дверь, отчего по ногам потянуло прохладой, стали заносить в подъезд нечто крупногабаритное. Аллочка обозначила недовольство опять: до Верки долетело эхом «Аккуратнее!». Придавите её там шкафом, что ли… Потом возник другой голос. Незнакомый, женский. Он, отражаясь от подъездных стен так же гулко, сказал там, у лифта, внизу:

— Тридцать третья. Поеду вперёд.

Верка замерла, не донеся до следующей ступени ногу.

Пал Палыч был хорошим. Безобидным, тихим. Он собирал ненужные соседям бумажные буклеты и газеты, таскал связками старые грязные книги, найденные, очевидно, там, куда отсылал Верку Жора, здоровался с дворовыми кошками и жал лапы псам. Сын Пал Палыча, мрачный здоровый бугай, имел некий строительный бизнес, но навещал отца редко. Верка припомнила: скорая. Скорая приезжала две недели назад, и Верка думала — к бабе Тосе.

Пал Палыч с тех пор ведь, кажется, во дворе не прогуливался, не мелькал.

Лифт загудел. Верка очнулась и припустила по лестнице. Она не очень-то хотела видеть подтверждение догадки, не слишком желала, чтобы смутная, только что крошечной искрой возникшая жалость расширилась и захватила её: Пал Палыч никогда не говорил обидных слов, не унижал и не насмешничал. И не успела — поравнялась с площадкой, с деревянной обшарпанной дверью квартиры под номером тридцать три, когда створки лифта разъехались. На площадку вышла молодая женщина. Девица даже.

Верка в неё чуть не врезалась.

Под распахнутой кожаной курткой, лёгко-тонкой не по зимней погоде, змеились, выползая из-под ворота футболки, серебряные с красным лепестки татуировки. Не водилось такого в подъезде, раньше никогда не обитало. Верка, должно быть, казалась сейчас незнакомой девице нахальной, бесстыдной и невежливой зевакой — но не смотреть не получалось. У бабы Тоси от чужих татуировок, наверное, и вовсе приключился инфаркт. Девица подмигнула тёмным правым глазом и приспустила правый же рукав. Татуировки-растения оплетали и руку. До самого запястья.

— Как тебе?

— М-мэ, — сказала Верка.

— Там у подъезда сидела типичная старая грымза. Сидит, вернее, — манера речи у девицы была полной иронии. — Так вот, ей явно не понравился мой вид.

Как будто прочла мысли Верки.

— А, — Верка почувствовала себя очень нелепо.

— Я ваша новая соседка, — девица указала на дверь тридцать третьей квартиры.

— Но п-прежний жилец тут, — промямлила Верка. — Дедуля…

— Да, Павел Павлович. Квартиру свою он мне продал. Сын его забрал к себе жить. За город. В коттедж.

Девица глядела миролюбиво. Навряд ли обманывала.

Верка кивнула.

— Беги, — девица уступила дорогу. — Ты вроде спешишь.

И завозилась ключами в замке.

Замок теперь менять ей надо. Или уже поменяла? Тогда уж и дверь…

Верка послушно, как будто могло быть какое-то наказание за несоблюдение данной команды, поторопилась — широко шагая через две ступеньки.

Мама появилась вечером. Синева за стеклом стала чёрной, чуть сбрызнутой оранжевым от фонарей, варёная в кастрюле картошка остыла. Мама принесла с собой рынок. Ту грязную его часть, которая топчется слякотью-отпечатками по кафельным плитам общественного туалета, роняет под прилавки шелуху от семечек, огрызки фруктов, бьёт банку с подсолнечным маслом, бросает окурок и сплёвывает. Мама сегодня там мыла полы. Шелушащиеся, красные руки уборщицы — и кислый винный дух. Вот, что такое «мама».

Конец ознакомительного фрагмента.