Глава 3
Закусочная «Дядюшки Сандерса».
2.02.18. День.
Я, как обычно, ничего не успеваю. Наспех надеваю фартук, хватаю блокнот и принимаюсь разносить накопившиеся заказы, лавируя между красными диванчиками.
— Милая, будь так добра, — зовет меня мистер Бейли.
Сидя за барной стойкой, он пододвигает ко мне белую кружку, и в его огромных пальцах она кажется до комичного крошечной, словно великан решил поиграть с кукольной посудой.
— Конечно, — улыбнувшись, хватаю стеклянный кофейник и в очередной раз наполняю кружку ароматным кофе. — Что, — перехожу на шепот, — сегодня даже не добавите волшебного зелья?
Старик смеется. Мистер Бейли — постоянный гость «Дядюшки Сандерса»; здесь не подают алкоголь, но он всегда приносит с собой маленькую фляжку с виски и подливает его в свой кофе.
— Не сегодня. Это особенный день. Я жду кое-кого.
— Свидание? — с улыбкой спрашиваю я. — Я начинаю ревновать, Джек.
— На это и рассчитывал.
Рассмеявшись, отталкиваюсь от стойки, а затем слышу звон от удара лопаткой по сковороде: Марк приготовил очередной заказ. Посетителей сегодня так много, что мы со второй официанткой Холли едва успеваем подойти ко всем. Из каморки выходит босс и ворчит по поводу нашей медлительности, снова обещая заставить нас надевать ролики, чтобы разносить заказы быстрее.
Мистер Бейли видит меня за стойкой и просит еще одну кружку для его гостьи. Улыбнувшись, выполняю просьбу и мысленно отмечаю, что он сидит с довольно молодой для него женщиной, на вид лет тридцати пяти. Они улыбаются друг другу, а затем старик накрывает ее ладонь своей.
— Энди, это моя дочь Лорен. Лорен, это Энди, и она иногда присматривает за мной.
— Очень приятно познакомиться, — Лорен протягивает мне руку. — Надеюсь, мой папа не докучает вам рассказами о своей юности?
— Я всегда с удовольствием их слушаю, — улыбнувшись, пожимаю протянутую ладонь. — Только ради этих историй я и прихожу на работу.
— Только ради этих историй, — шепчет она, — я и переехала из родительского дома.
— Ты слишком рано повзрослела, — с грустью произносит мистер Бейли. — И слишком рано вышла замуж за этого неотесанного болвана.
— Папа, — Лорен обнимает его за плечи, — ты стал таким сентиментальным. И я до сих пор люблю этого неотесанного болвана.
Вежливо улыбнувшись, молча оставляю отца и дочь наедине, стараясь не поддаваться унынию: я бы многое отдала, чтобы сидеть вот так со своим папой и беззаботно шутить на будничные темы. Но, к сожалению, мой отец выбрал другой путь: он оставил маму, когда мы с Келси были еще совсем маленькими.
Келси старше меня, поэтому кое-что помнит. У нее остались воспоминания о папе, и я очень завидую ей, потому что все, что есть у меня — одна-единственная фотография, на которой папа держит меня на руках, а на его коленях сидит Келси, перепачканная черничным джемом.
Сколько бы мы с Келс ни пытались разговорить маму, получали один ответ: «Мы просто не были нужны ему». Они с мамой даже не были в официальном браке. Жили счастливой семьей, но в один день папа просто заявил, что устал и не готов нести такую ответственность.
Келси называет отца трусом, и обычно я не спорю и просто киваю, но мысленно готова найти ему тысячи глупых оправданий. Я воображала, что он был спецагентом, и правительство дало ему особое задание, опасное для семьи. Или что это реалити-шоу, и в любой момент из-за угла возникнут операторы с камерами, а папа появится из-за какой-нибудь ширмы и скажет, что это был эксперимент вроде фильма «Шоу Трумана», и что он все время был рядом. Мы обнимемся, а все зрители у экранов заплачут.
Знаю, глупо. Но мне необходимо верить в эти глупости.
С самого детства я завидовала детям из полноценных семей. В школе девочки часто пользовались фразой: «Я папина дочка. Я папина любимица». Вроде бы простая фраза, а сколько в ней скрыто. Мне никогда не узнать, каково это — быть папиной дочкой. Я никогда не боялась сказать, что иду на свидание, потому что у меня не было строгого папы, который не доверяет парням и пытается защитить меня.
Моим друзьям это казалось крутым. «Тебе повезло, что ты живешь с мамой и сестрой. У мамы легче отпроситься на свидание, ведь отец ни за что не отпустит, потому что видит в парнях лишь угрозу». Эту фразу любила повторять моя подруга Глорис. Черт побери, Глори, твои родители пришли на вручение дипломов, и ты провела этот день с семьей, а моя мама не попала на мой выпускной, потому что ее не отпустили со второй работы.
Тату-салон.
7.02.18. День.
— Мне страшно, — Келси моргает, глядя на вывеску «Скетч», и ее зубы стучат, будто в подтверждение слов. — Черт, мне действительно очень страшно.
— Все будет хорошо, — подбадриваю ее я, взяв за руку. — Всего пара часов — и на твоем теле не останется напоминаний о Чендлере.
На самом деле мне самой жутко не хочется заходить внутрь, но это только потому, что там меня ждет встреча с Кэмероном. После того неловкого разговора на парковке прошло чуть больше недели, и я с тех пор ни разу его не видела. Не могу отделаться от чувства стыда при одном воспоминании о том дне. Может, в любом другом случае мне было бы все равно, но опозориться перед самым популярным парнем всегда хуже.
Мы заходим внутрь и садимся на диван, Мэй заваривает травяной чай и болтает о погоде, а Келси старается не показывать, что вот-вот отключится от страха.
Когда Кэмерон появляется в зале, я теряюсь и стараюсь сделать вид, что сильно увлечена дизайном светильников.
— Ну как, бывшая Чендлера, все еще хочешь перебивку? — спрашивает Кэм, присаживаясь в кресло напротив. — Или вы помирились?
— Нет, перебей ее скорее, пожалуйста.
— Отлично, — подавшись вперед, он упирается локтями в колени и сцепляет пальцы в замок, — у тебя есть какие-то идеи?
— Даже не знаю. Главное, чтобы было красиво.
— Надо же, — усмехнувшись, он кивает, — очень точное описание. Хочешь что-нибудь девчачье, верно?
— Да, никаких черепов и воронов.
— Что-нибудь девчачье и без черепов, понял. Что скажешь по поводу роз? Красным и бордовым сможем перекрыть сердце.
— Знаешь, а мне нравится.
Кивнув, Кэмерон берет со стола альбом с карандашом и откидывается на спинку фиолетового стеганого кресла. Он закидывает одну ногу на другую, кладет на колено альбом и принимается рисовать.
Келси сидит, выпрямив спину так, будто проглотила стальной стержень, а я нервно постукиваю пяткой по полу. Кэм замечает это, и я тут же перестаю, чтобы не выдать себя. Но беспокойство не проходит, и я беру со столика кружку с чаем, чтобы хоть чем-то занять руки.
— Кстати, Банни, — говорит он, продолжая рисовать. — Как там поживает мистер Гарднер? Скучает по мне?
— Не так, как ты по нему, Коллин.
Я буду продолжать называть его разными именами, пока он не перестанет называть меня «Банни».
— А ты?
— Скучаю ли я по тебе?
Я смотрю на Кэма поверх кружки, но он слишком увлечен эскизом, чтобы заметить мое недоумение.
— Нет, я о другом. Ты все так же хочешь, чтобы я стал твоим первым, — сосредоточенно глядя в альбом, он облизывает губы, — татуировщиком?
— Я хочу, чтобы ты стал тем, кого я вижу как можно реже.
— Врушка.
Отставив чай, складываю руки на груди и откидываюсь на спинку дивана. Я знаю, что ответила грубо, но что еще делать, если этот парень так упрям и продолжает свои издевки. Мне же и так неловко, неужели непонятно?
— Это будет очень больно? — интересуется Келс, ерзая в кресле. — Кстати, ты же дашь мне обезболивающее?
— Нет.
Этот короткий ответ мгновенно заставляет Келси побледнеть.
Закончив, Кэмерон кладет альбом на стол, разворачивает его к нам.
— Это всего лишь набросок, я добавлю остальные детали вручную.
Эскиз выполнен простым карандашом, на листе изображены два пышных розовых бутона; один из них чуть перекрывает другой, а каждый лепесток так четко прорисован, словно он настоящий. Как за пару минут можно нарисовать такое?
— Бутоны перекроют сердце. Здесь, — Кэм водит карандашом над рисунком, — нарисуем пару листков, и тогда имени точно не будет видно. Все сделаем в ярких красках: штрихи, тени, блики. От «Чендлера» и следа не останется. Посмотри, и если устраивает, можем начинать.
Я даже удивлена тем, как резко Кэмерон сменил игривый тон на серьезный, полностью погрузившись в работу.
— Мне нравится, — говорит Келс, с улыбкой глядя на эскиз. — Очень нравится.
— А тебе? — спрашивает меня Кэм, вертя карандаш в руках.
— Как по мне, — опираясь на подлокотник и придирчиво осматривая эскиз, протягиваю я, — довольно неплохо.
Ладно, это идеально, но он этого не услышит. А то вдруг вздумает снова предложить свою первую помощь. Но он только усмехается.
Мы переходим в рабочий кабинет, где Зейн уже набивает кому-то татуировку на спине.
Пока Кэм обрабатывает кожу Келси и переводит на нее рисунок, я изучаю интерьер. Зал в темно-синих тонах, а в глаза сразу же бросается несколько массивных черных кресел, обтянутых пленкой. Отдаленно напоминает пыточную. На одной из стен расположились черно-белые фотографии татуировок, а другая увешана зеркалами различных форм; атмосферно, но мрачновато в отличие от первого зала с яркими диванами.
Кэмерон готовит машинку и надевает на провода одноразовые защитные рукава. Облизнув пересохшие губы, Келси тяжело дышит и широко распахнутыми глазами внимательно следит за каждым его движением. Как только она видит, как Кэм распаковывает иглы, то вдруг пугается, сжимает кулаки и всем своим видом показывает раскаяние. Кэм на секунду включает машинку, и, услышав жужжащий звук, Келси со стоном опускает майку.
— Знаете, я передумала.
— Уже сдаешься? Да брось, мы же даже не начали.
— Можешь просто быстро зачеркнуть имя Чендлера и все?
— Прости, милая, — Кэмерон снимает черные нитриловые перчатки и выключает круглую лампу дневного света, — но я таким не занимаюсь. Либо перебиваем, либо ищи другого мастера. С моего кресла с такими партаками не встают.
— Келс, — зову я, — ты не можешь ходить с Чендлером на животе.
— Я согласен, — отзывается Зейн с другого конца зала. — Твоя тату выглядит как ошибка пьяного купидона.
— Энди, — она смотрит на меня, прерывисто дыша, — что мне делать?
— Как думаешь, — подавшись вперед, я сжимаю ее ладонь, — разве пара уколов с краской сравнятся с той болью, что причинил тебе Макс?
Келси немного раздумывает, а потом в ее глазах появляются уверенность и злость на Максанса.
— Набей мне самые цветные и болезненные розы в мире, — цедит она сквозь сжатые зубы. — Может, эта татуировка выбьет из меня всю оставшуюся дурь.
Кэмерон нажимает ногой на рычаг, и кресло плавно опускается, а Келс, готовясь терпеть боль и страх, крепко зажмуривается. Кэм тяжело вздыхает, предчувствуя, что сеанс будет трудным. Склонившись над Келси, он хмурит брови.
— Слушай, твоя сестра сказала, что этот парень предал тебя. Ты уверена, что хочешь стереть любую память о нем, пусть и такую кошмарную?
— Конечно, хочу.
— Тогда расслабься. Сейчас я сделаю контур, а потом начнем закрашивать, договорились?
— Догово… Погоди, а цветную делать больнее, да?
— Да, — уверенно отвечает Кэмерон, и я злюсь на него за то, что он не успокоил Келси. — Я буду набивать новую татуировку поверх старой, а для этого придется задеть рубцовую ткань. Поэтому не стану врать тебе, милая: да, будет больно.
— А я слышала, — опустившись на стул, скрещиваю руки на груди, — что это не больнее комариного укуса…
Кэмерон склоняет голову набок, всматриваясь в мое лицо. Я рада, что между нами находится кресло, потому что создается впечатление, что, если бы не оно, Кэм подошел бы вплотную, в очередной раз нарушая мое личное пространство.
— Все зависит от степени болевого порога, — он опускает взгляд. — Ты как предыдущую набивала?
— Пьяно, — шепчет Келс. — Очень пьяно.
Вздохнув, она разжимает напряженные пальцы и поднимает край майки.
Когда Кэмерон набирает краску из маленького колпачка, происходящее кажется мне интересным, но когда он склоняется над животом Келси, а затем раздается приглушенное жужжание, мне самой становится страшно за нее.
Она терпит и, прикусив губу, героически молчит.
— Ну как, — спрашивает Кэм, вытирая лишнюю краску салфеткой, — жива?
Она кивает, но гримаса мучения на лице говорит об обратном.
— Я все хотел спросить, почему «Чендлер» в сердечке? Не достаточно было просто дурацкого имени?
— Сначала я хотела написать: «Келси + Чендлер = навсегда», причем на интимном месте, но меня переубедили.
Кэмерон прекращает бить и выпрямляется. То же самое делает и Зейн в другом конце зала. Парни обмениваются недоумевающими взглядами, а затем смеются.
— Вы, — спрашиваю я у Зейна, поворачиваясь на стуле, — часто перебиваете такие татуировки?
— Постоянно, — отзывается он, возвращаясь к работе. — Популярнее имен бывших только рисунки членов.
— Серьезно? Кто добровольно набивает себе такое?
— На полном серьезе, идиотов хватает, — отвечает Кэм. — Однажды к нам пришел парень, у которого на заднице было написано: «Я имел маму Брэдли», а Брэдли — это его лучший друг. Келси, ты там как, жива?
— Жива. А как там мой живот? Много крови?
Кэм цокает языком.
— Ни капельки.
— Ты врешь. Энди, он врет, лучше посмотри сама.
Подаюсь ближе, чтобы проверить, но все действительно в порядке: плавные темные линии и очертания лепестков там, где Кэмерон уже успел прорисовать контур.
— Да нет там ничего, не паникуй.
На какое-то время мы замолкаем, увлеченные процессом создания тату. Кэмерон изредка поглядывает на меня, слегка улыбаясь, и при каждом его взгляде в моей голове вновь возникает та неловкая ситуация на парковке. Кажется, Кэм на каком-то подсознательном уровне заставляет меня испытывать эту неловкость снова и снова при каждой встрече взглядом.
— Не смотри на меня так, — ерзаю я на стуле и хватаюсь пальцами за мягкое сиденье.
— Как «так»? — жужжание затихает. Легким движением головы он смахивает челку со лба. — Как будто хочу сделать тебе татуировку?
— С насмешкой, — отвечаю я, опуская взгляд на почти законченный контур, — будто застал меня за чем-то неприличным.
— В чем твоя проблема? — спрашивает он, возвращаясь к работе.
— У меня нет проблем.
Если честно, меня уколол этот вопрос, но виду показывать я не хочу.
— Если я смотрю на тебя как-то по-особенному, то, может, только потому, что ты мне интересна. Я же говорил о своей слабости к фригидным пьяницам.
— Я не говорила, что ты смотришь по-особенному. Я сказала, что ты смотришь с насмешкой.
— Или ты видишь только то, что хочешь видеть. В чем причина? Низкая самооценка, или парень сердце разбил?
— Не угадал.
Мной овладевает раздражение: да кто он такой и почему пытается копаться в моих проблемах? Он — просто татуировщик, а не психолог.
— То есть с самооценкой у тебя все в порядке?
— Разумеется.
Вдруг Келси издает писк от резкой боли. Я подскакиваю в испуге, но она тут же затихает, подняв большой палец вверх.
— У тебя все в порядке с самооценкой, но при этом тебе легче думать, что симпатичный парень смотрит на тебя с усмешкой, нежели из интереса?
— Зато у тебя с самооценкой все в порядке, симпатичный парень, — отвечаю я, не скрывая сарказма в голосе.
— Можешь даже не пытаться, — вмешивается Келси, — Энди не нужны отношения. Тут даже твоя милая улыбка не поможет.
— Звучит как вызов. Думаю, что как раз моя улыбка и поможет, ведь вы видите солнце по утрам, только потому, что я улыбаюсь.
— Это тебе мама сказала? — приподняв голову, спрашивает Келс.
— Конечно, ведь она с детства называет меня солнышком.
Серьезность этого диалога смешит меня, но я быстро маскирую это, потирая переносицу.
— Так, — не унимается Кэм, — почему тебе не нужны отношения? Все девушки, вроде как, помешаны на этом.
— Потому что не нужны. Может, закроем эту тему?
— Так ты по девочкам?
— Нет. И я не мужененавистница. Я просто не доверяю парням, вот и все.
— Если разбитое сердце и самооценка здесь ни при чем, откуда это недоверие к парням? Обида на отца, а вследствие — и на весь мужской род?
Эта догадка настолько точна, что даже Келси от неожиданности раскрывает рот. Глубоко вдохнув, я отталкиваюсь ногой от пола и отъезжаю на стуле назад. Жужжание машинки снова затихает, и взгляд Кэмерона вдруг становится серьезным.
— Вот черт, прости, — быстро говорит он, — я полный мудак.
— Ничего, все в порядке.
— Кретин, — бормочет Келси, — за это с тебя скидка.
Кэмерон толкает свою жертву в бедро и корчит недовольную гримасу. Он поднимает взгляд, и впервые я вижу в нем искреннее сожаление.
— Знаете, — натянув улыбку, я хлопаю ладонями по коленям и поднимаюсь со стула. — Я, наверное, выйду на пару минут, подышу свежим воздухом. Здесь немного душно.
Иду к выходу и слышу, как за моей спиной отодвигается кресло, а затем раздается тихий голос Келси:
— Не надо, дай ей пару минут.
Выхожу на улицу и, укутавшись в куртку, сажусь на скамейку, стараясь не думать о плохом. Я злюсь на Кэмерона, но еще больше удивлена тому, что он оказался прав. Я и сама не задумывалась о том, что уход папы из семьи так повлиял на мое мировоззрение и оценку семьи в целом.
Как только парни проявляют ко мне симпатию, я начинаю задаваться вопросом «А что дальше?». Влюбленность, отношения, брак, а потом он уйдет, бросив меня и детей, а я впаду в депрессию? Или же стану одной из тех женщин, которые преследуют своего бывшего, а в конце концов убивают его и попадают на нелепые телешоу. Не вижу смысла в отношениях, не вижу будущего.
Я не закоренелая ханжа, я влюблялась в старшей школе, и у меня были отношения. Мне казалось, что я люблю Тайлера всем сердцем, но когда на выпускной он снял номер в гостинице и дело уже шло к логическому завершению, я просто не смогла. Вместо первого секса его ждали мои испуг и слезы. Тайлер порвал со мной, но он не был плохим, он просто не мог больше ждать.
Я хочу доучиться, получить хорошее образование и чего-то добиться в этой жизни, потому что тогда, если я вдруг повторю судьбу нашей мамы, то хотя бы смогу содержать своего ребенка, не работая на трех работах сразу и лишаясь возможности проводить больше времени с малышом. Мыслю я мрачно для своего возраста, но совсем не отклоняюсь от реальности.
Со мной явно что-то не так и, может, мне все же нужен психолог. Но тут я вспоминаю, что в данный момент моя сестра перебивает имя парня, который предал ее после клятвы в вечной любви, и что я нужна ей там.
Когда я возвращаюсь в «Скетч», Кэмерон уже работает цветными красками, а Келси рассказывает ему длинную историю своей любви и предательства ее парня. К моему удивлению, Кэм заинтересованно слушает, задает вопросы и даже удачно подшучивает на эту тему. Из радиоприемника доносится попсовая песня, и это придает атмосфере легкости. Я снова сажусь на место, и мы делаем вид, что ничего не произошло.
На самом деле три часа в «Скетче» пролетели быстро, и когда Кэм объявляет о том, что работа завершена, Келси с видом раненого, но гордого солдата поднимается с кресла. Встав позади нее, Кэмерон опускает ладони на ее плечи и подводит к одному из многочисленных зеркал.
— Как тебе?
— Невероятно, — отвечает она, глядя на свой живот и крутясь перед зеркалом. — Глазам своим не верю. Спасибо, это очень красиво!
Две яркие розы и несколько зеленых листиков действительно без следа перекрыли ужасного «Чендлера». Лепестки, тени и блики — все кажется настолько настоящим, что в моей голове просто не укладывается, что это сделано на коже при помощи крошечных иголок и краски.
— Энди, ты только посмотри!
— Потрясающе, — кивнув, я подхожу ближе и рассматриваю детали.
— Ладно, позовите меня, как налюбуетесь, надо будет смазать ее и прикрыть пленкой.
Ловлю на себе взгляд Кэмерона. Запустив пальцы в свои растрепанные волосы, он неловко пожимает плечами.
— Слушай, Энди, я…
— Не стоит, — отмахиваюсь я, потому что знаю, что он хочет извиниться, — все нормально, правда.
Поджав губы, он кивает, но в воздухе по-прежнему словно висит тяжелая неловкость. Поэтому, чтобы разрядить обстановку, я решаю сменить тему.
— Вышла отличная наколка.
Кэмерон молчит некоторое время, а затем морщит нос, как будто я сделала не комплимент, а оскорбила его работу.
— Больше никогда не произноси в этих стенах слово «наколка [3]». Прибереги этот сленг для того дня, когда окажешься за решеткой, Банни.
Стоило мне сказать, что все нормально, как Кэмерон тут же забыл мое имя и снова стал называть дурацким прозвищем. Мне не нравится этот парень.
