Три женщины

Лиза Таддео, 2019

Чего хочет женщина, когда хочет любви? Лина заводит любовника, потому что муж месяцами не прикасается к ней. Все, чего она хочет, – быть желанной. Мэгги по ночам переписывается со своим школьным учителем. Все, чего она хочет, – быть для кого-то особенной. Слоун занимается любовью с мужчинами, которых для нее выбирает муж. Все, чего она хочет, – не быть как все. Уникальное исследование женского желания, которое превратилось в литературный шедевр. Восемь лет три героини рассказывали о своем необычном сексуальном опыте, но нет ни одной женщины, которая не узнала бы в их историях себя.

Пролог

Когда моя мама была молодой, каждое утро по дороге на работу ее преследовал мужчина. Он придерживался расстояния в пару шагов позади нее и мастурбировал. У мамы было всего пять классов образования и приданое, состоявшее из потрепанных кухонных полотенец, но она была очень красивой. Как только я думаю о ней, сразу представляю себе эту красоту. Волосы у нее были цвета шоколада из Тирольских Альп. Она всегда делала одну и ту же прическу — взбитые короткие кудри. Кожа у нее была не оливковой, как у всех родственников, а какого-то необычного оттенка, цвета бледно-розового недорогого золота. Карие глаза смотрели на мир с игривым сарказмом.

Она работала кассиром в магазине фруктов и овощей в центре Болоньи, на улице Сан-Феличе, проходившей через модный квартал. На этой улице располагались обувные и ювелирные магазины, парфюмерные салоны, табачные лавки и роскошные бутики одежды для женщин, которым не нужно было работать. Мама проходила мимо всего этого великолепия каждый день, утром и вечером. Она любовалась витринами: изысканной обувью из нежной кожи, сверкающими ожерельями.

Но прежде чем войти в этот торговый квартал, ей нужно было выйти из квартиры, спуститься по узким улочкам мимо кузнечной мастерской и козлиной бойни. В переулках воняло мочой и застоявшейся тухлой водой, которая скапливалась меж камней. Вот на этих улицах ее и преследовал тот мужчина.

Когда он впервые ее увидел? Думаю, в магазине. Красивая женщина в окружении роскошных свежих фруктов и овощей — посреди груд каштанов и сочных персиков, спелого инжира, белоснежных головок фенхеля, брокколи, гроздей томатов, на которых еще сохранилась огородная пыль, пирамид блестящих фиолетовых баклажанов, мелкой, очень сладкой клубники, блестящих вишен, винограда, хурмы… В этом же магазине торговали крупами, хлебом, таралли, фризелле, багетами, медными мисками и плитками шоколада для кулинарии.

Мужчине было за шестьдесят: лысеющий, с крупным носом и седой щетиной на впалых щеках. На голове бейсболка, как и у других стариков, которые с тросточками выходят на улицу для ежедневной прогулки.

Затем ему удалось проследить ее путь до дома, потому что, когда одним ранним майским утром мама открыла тяжелую дверь своего дома и вышла из мрака на яркий свет (в Италии почти во всех домах очень темные коридоры, свет там включается и выключается по таймеру, чтобы сократить расходы, а солнце не проникает сквозь толстые, холодные каменные стены), ее поджидал старик, которого она никогда не видела.

Он улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ. А потом она пошла на работу, слегка размахивая недорогой сумочкой, в юбочке до середины икры. Мамины ноги даже в почтенном возрасте были поразительно женственными. Могу представить, что творилось в голове этого мужчины, когда он увидел ноги моей матери и пошел за ней. Мы веками жили под мужскими взглядами, и теперь гетеросексуальные женщины часто смотрят на других женщин так же, как это всегда делали мужчины.

Она, вероятно, чувствовала его присутствие, пересекая кварталы, проходя мимо торговца оливками, мимо винной лавки, где продавали портвейны и хересы. Но старик не просто шел за ней. Сворачивая за угол, мама боковым зрением уловила движение. В такой час на мощеных мостовых было пусто — еще только занимался рассвет. Мама повернулась и увидела, что из брюк мужчины торчит пенис, длинный, тонкий, твердый. Мужчина энергично наяривал рукой вверх-вниз, не отрывая взгляда от мамы. Он смотрел на нее так пристально, что могло показаться, что все происходящее ниже пояса управляется каким-то посторонним разумом.

В тот момент мама испугалась, но позже, за годы, прошедшие с того майского утра, ее страх поблек и превратился в сардоническое развлечение. За месяцы преследований этот человек появлялся возле ее дома несколько раз в неделю, а потом стал провожать ее от магазина до дома. На пике этих странных отношений он следовал за ней дважды в день.

Мама уже умерла, и я не могу спросить, как же она позволяла такое изо дня в день. Но я спросила мнение старшего брата, почему она ничего не сделала и никому ничего не сказала.

Дело было в Италии в шестидесятые годы. Полицейский просто ответил бы: «Ma lascialo perdere, e un povero vecchio. E una meraviglia che ha il cazzo duro a sua età» («Брось, это просто бедный старик. Удивительно, что в таком возрасте у него еще стоит»).

Мама позволяла этому мужчине мастурбировать, глядя на ее тело и лицо, прямо на улице, по пути на работу и обратно. Она была не из тех женщин, кому такое доставляет удовольствие. Но наверняка я не знаю. Мама никогда не говорила о своих желаниях. О том, что ее заводит, а что вызывает отвращение. Иногда казалось, что у нее вовсе нет собственных желаний. Что ее сексуальность — это лесная тропинка, никем не проторенная, которую можно угадать только по примятой высокой траве. А примял эту траву мой отец.

Отец любил женщин по-особому, и они считали его очаровательным. Он был доктором. Если медсестры ему нравились, он называл их «сладенькими», а если нет — «милочками». И он очень любил мою мать. Его влечение к ней было настолько очевидно, что мне даже неловко об этом вспоминать.

Хотя у меня не было повода спрашивать отца о его желании, в очевидной силе этого чувства, в силе мужского вожделения было нечто такое, что меня завораживало. Мужчины не просто хотели. Им это было необходимо. Мужчина, который каждый день преследовал мою маму, нуждался в этом. Президенты лишаются славы ради минета. Мужчина готов поставить на кон всю свою жизнь ради мгновенного наслаждения. Я не верю в то, будто у могущественных мужчин мира сего настолько мизерное эго, что они не способны понять: об их похождениях может стать известно всему свету. Я думаю, что просто их желание в тот момент настолько сильно, что все остальное — семья, дом, карьера — меркнет и превращается в каплю, холоднее и прозрачнее спермы. Превращается в ничто.

Начиная писать эту книгу, книгу о человеческом желании, я думала, что это будут истории о мужчинах. О жажде страстей. О том, как мужчины готовы перевернуть империю ради девушки, сидящей перед ними на коленях. И я начала разговаривать с мужчинами: философом из Лос-Анджелеса, учителем из Нью-Джерси, политиком из Вашингтона. Их истории поразили меня. Я пристрастилась к их рассказам, как человек может пристраститься к одному и тому же блюду из меню китайского ресторана.

История философа, красивого мужчины средних лет, началась с жалобы — жена больше не хотела с ним спать. Да и он больше не пылал к ней страстью: с годами ее привлекательность в его глазах поблекла. Позже он стал одержим татуированной массажисткой, к которой обратился по поводу боли в спине. Ранним утром он прислал мне сообщение: «Она говорит, что хочет сбежать со мной на Биг Сур». Когда мы с ним встретились в кофейне, он пылко описывал мне бедра этой массажистки. Его страсть не выглядела достойной, особенно учитывая непоправимые потери, которые он понес бы в браке. Скорее казалась поверхностной.

Мужские истории стали неумолимо бледнеть. В некоторых случаях было долгое ухаживание, иногда ухаживание, граничащее со сватовством. Но чаще всего истории заканчивались ослепляющим пульсированием оргазма. Однако если на заключительных вспышках заканчивалась и мужская прыть, то, на мой взгляд, женская зачастую только пробуждалась. В восприятии женщины намного сложнее выглядели те же самые события, и красота любовного акта могла обернуться насилием. В этом отношении именно женские чувства отражают то, как выглядят в Америке страстное желание и душевные порывы.

Конечно, женское желание могло быть таким же напористым, как и мужское. И все же, если желание было движущей силой на пути к определенному финалу, если оно было осознанным, мой интерес ослабевал. Но истории, в которых страсть не поддавалась контролю, где объект желания будто диктовал рассказчику саму историю, — именно здесь обнаруживала я и истинное величие, и страдание. Была в них беспомощность и тщетность, как во вращении педалей велосипеда назад, были в них боль, и агония, и даже уход в мир иной.

Чтобы разыскать эти истории, я шесть раз исколесила страну. У меня не было определенного маршрута. Обычно я приезжала куда-нибудь вроде Медоры в Северной Дакоте. Усаживалась в кафе, заказывала тост с кофе и начинала читать местную газету. Так я нашла Мэгги. «Толстой шлюхой» молодую женщину называли даже те, кто был гораздо моложе ее. Предполагалось, что она состоит в связи с женатым учителем старших классов. Что удивительно, реальное сношение в ее истории отсутствовало. Она рассказала мне, что у них с учителем был оральный секс и он не позволял ей расстегивать его джинсы. Он оставлял записки в ее любимой книге «Сумерки». В этих записках он проводил параллели между отношениями героев книги и их собственными. Более всего поражало и возбуждало молодую женщину огромное количество этих записок и их детальность. Она не могла поверить, что учитель, которым она так восхищается, прочел всю книгу и нашел время написать такой проницательный комментарий — словно он вел специальный курс по углубленному изучению любви между вампирами. А еще он, по ее воспоминаниям, опрыскивал страницы своим одеколоном, зная, что ей нравится этот аромат. Получать такие записки, переживать такие отношения — и внезапно, вдруг всему конец. Могу представить, какая пустота возникла в жизни этой молодой женщины.

Я узнала о Мэгги, когда ее ситуация из плохой стала просто кошмарной. Передо мной была женщина, чью сексуальность и сексуальный опыт отрицали самым ужасным образом. Я буду рассказывать историю так, как ее видела Мэгги, хотя версия, которую услышали присяжные, была совершенно иной. История Мэгги подскажет читателям ответ на распространенный вопрос: кто, когда и почему верит женским откровениям — и при каких обстоятельствах — и кто в них не верит.

* * *

Во все времена мужчины разбивали и разбивают женские сердца особым способом. Сначала мужчины любят или слегка влюблены, потом их это начинает утомлять — и они прячутся в своих раковинах на недели и месяцы, не давая о себе знать. Они охладевают и перестают звонить. А женщины ждут. Чем сильнее они влюблены и чем меньше у них шансов, тем дольше они ждут, надеясь, что он вернется с разбитым телефоном и разбитым лицом и скажет: «Прости, меня похоронили заживо, и единственное, о чем я думал, была ты, я боялся, что ты подумаешь, что я бросил тебя, но на самом деле я всего лишь потерял твой номер, потому что мой телефон украл тот тип, который похоронил меня заживо, и я три года рылся в телефонных книгах, пока не нашел тебя. Я не исчез, мои чувства к тебе не изменились. Ты имеешь право думать, что все это жестоко, непростительно, невозможно. Выходи за меня замуж».

Преступление, в котором обвинили того учителя, разрушило жизнь Мэгги, хотя у нее было нечто такое, что редко бывает у оставленных женщин. Она обладала властью, продиктованной силой ее возраста в сочетании с родом занятий ее бывшего любовника. Мэгги считала, что ее власть вполне законна. Но на самом деле это было не так.

Некоторые женщины ждут, потому что им кажется, что если они перестанут ждать, то все исчезнет. Объект желания становится для них единственным, и другого им не надо. Проблема может быть и экономической: ведь революциям требуется немало времени, чтобы докатиться до населенных пунктов, где люди больше интересуются рецептами из журнала «Сельская жизнь», чем статьями о том, как положить конец зависимому положению женщин.

Вот Лина — домохозяйка из Индианы. Ее много лет не целовали, но она не уходила от мужа, потому что у нее не было денег, чтобы жить самостоятельно. Поэтому она ждала, когда младший ребенок подрастет и она сможет выйти на работу, начать себя обеспечивать. А потом ждала, когда другой мужчина оставит ради нее свою жену. А потом она ждала еще чего-то…

Ветры перемен в нашей стране заставляют нас задумываться, кто мы есть в нашей собственной жизни. Часто ожидающие ищут одобрения своего поведения от других женщин. И тогда они получают право одобрять собственные действия.

А вот Слоун — спокойная и уравновешенная хозяйка ресторана, которая позволяла мужу смотреть, как она занимается сексом с другими мужчинами. Иногда они оказывались в постели втроем или вчетвером, но чаще всего муж наблюдал, как она имеет других мужчин — в видеозаписи или собственными глазами. Слоун очень красива! Муж наблюдает, как она занимается сексом с другими, а за окнами спальни разбивается о скалы океанский прибой… А вдали пасутся овечки соломенного цвета… Моя подруга, которая считает отношения «свингеров» достойными презрения, сочла, однако, историю Слоун жизненной и поучительной. А жизненность истории всегда заставляет нас сочувствовать ей.

Я думаю о том, что я — дочь женщины, которая позволяла мужчине каждый день мастурбировать, глядя на нее. Я думаю о том, что сама позволяла делать с собой. Все это было не столь отталкивающе, но тоже вписывалось в общую схему. Еще я думаю о том, как много я хотела от мужчин. И сколько из этих желаний было тем, что хотела от себя самой или, может, от других женщин. И как много из того, что я хотела от любовника, мне было нужно от собственной матери. Потому что множество услышанных мной историй показали, что женщины зависят друг от друга больше, чем от мужчин. Женщины могут заставить нас чувствовать себя неряшливыми, старомодными, распутными, нелюбимыми, некрасивыми. В конце концов, все сводится к одному — к страху. Нас запугивают как женщины, так и мужчины. Иногда мы так много думаем о своих страхах, что достигаем оргазма только наедине с собой. Мы притворяемся, что хотим того, чего вовсе не хотим, чтобы никто не понял: у нас нет того, что нам на самом деле нужно.

Моя мать боялась не мужчин. Она боялась бедности. Она рассказала мне однажды другую историю, и, хотя я не могу вспомнить точные обстоятельства этого разговора, помнится, она не предлагала мне сесть. Не было элегантных закусок и розового вина. Скорее так: на кухонном столе лежала пачка сигарет, окно было открыто, собака терлась о мои колени, часто моргая от сигаретного дыма. А мама надраивала салфеткой стеклянный стол.

Это был рассказ о жестоком мужчине, с которым она встречалась до знакомства с моим отцом. Мама употребила достаточно слов, которые меня интриговали и пугали одновременно. И «жестокость» было одним из них.

Мама выросла в очень бедной семье. Она писала в горшок, а потом протирала мочой веснушки, потому что считалось, что это ослабляет пигментацию. Вся семья — мама, две ее сестры и их родители — жили в одной комнате. Потолок в доме протекал, и вода часто капала маме на лицо, когда она спала. Она почти два года провела в санатории, борясь с туберкулезом. Ее никто не навещал, потому что никто из семьи не мог позволить себе такую дальнюю поездку. Ее отец работал на виноградниках и был алкоголиком. Младший брат умер в младенчестве, ему еще и года не было.

Со временем мама перебралась в город, но накануне ее отъезда, в феврале, заболела ее мать. Рак желудка. Ее положили в местную больницу, откуда она уже не вышла.

Как-то вечером повалил снег. Брусчатка стала очень скользкой. Мама была с тем жестоким человеком, когда ей сообщили, что ее мать умирает и может не дожить до утра. Жестокий мужчина повез маму в больницу через сильную метель. В машине они серьезно поссорились. В детали мама не вдавалась, но сказала, что в конце концов он попросту вышвырнул ее из машины — в темноту ночи, в пургу. Она смотрела, как исчезают огни автомобиля. Других машин на обледенелой дороге не было. Мама не успела — когда ее мать скончалась, ее не было рядом.

Я и сейчас не знаю, что мама имела в виду под словом «жестокость». Не знаю, избивал или насиловал ее тот мужчина. Я всегда полагала, что в ее мире жестокость подразумевала какую-то сексуальную угрозу. В самых мрачных своих фантазиях я представляла, как он заставлял ее заниматься сексом в ту ночь, когда умирала ее мать. Я представляла, как он сжимал и кусал ее. И все же мама оставалась с ним — это был страх перед бедностью, а не перед этим жестоким мужчиной. Она не могла вызвать такси и поехать в больницу. У нее не было ни сил, ни средств.

Примерно через год после смерти моего отца, когда мы научились проживать день без слез по нему, мама попросила научить ее пользоваться интернетом. Она никогда в жизни не пользовалась компьютером. Набор одного предложения занял у нее несколько мучительных минут.

В конце дня, проведенного перед экраном, я сказала ей, чтобы она просто объяснила мне, что ей нужно. Мы обе были измучены.

— Я не могу, — ответила мама. — Я должна сделать это сама.

— Что?

Я знала о ней все. Я видела все ее счета, письма, даже ту записку, написанную от руки, которую я должна была бы обнаружить в случае ее неожиданной смерти.

— Я хочу разузнать об одном человеке, — тихо сказала она. — О мужчине, с которым я была до твоего отца.

Я была поражена, причем неприятно. Мне хотелось, чтобы мама навсегда осталась вдовой моего отца. Я хотела, чтобы отношения родителей сохранялись незыблемыми даже после смерти, даже ценой маминого счастья. Я не хотела ничего знать о желаниях моей матери.

Этот жестокий мужчина, хозяин большой ювелирной империи, любил маму так сильно, что даже пришел в церковь и попытался остановить венчание моих родителей, когда оно было в самом разгаре. Давным-давно мама подарила мне ожерелье из рубинов и бриллиантов. Она решила расстаться с ним, чтобы не хранить у себя и тем самым не показывать, насколько оно ей дорого. Я сказала ей, что она может попытаться разобраться с компьютером самостоятельно, но, прежде чем она смогла это сделать, она заболела.

Я думаю о маминой сексуальности и о том, как она проявлялась. Я чувствовала это в мелочах — как она прихорашивается перед тем, как выйти из дома или открыть дверь. Я могла расценивать это как силу или слабость, но никогда не считала это велением сердца. Как же я заблуждалась…

До сих пор удивляюсь, как женщина могла позволить мужчине в течение многих дней мастурбировать за своей спиной. Я думаю, плакала ли она по ночам? Возможно, она оплакивала того одинокого старика. В нюансах желаний скрывается истина о нас, каковы мы есть в самые откровенные моменты жизни. Я хотела бы поймать и зафиксировать само пылающее жало женского желания, чтобы мужчины и женщины попытались понять, прежде чем осуждать. Потому что каждая минута нашей жизни остается с нами навсегда. Эти минуты расскажут, кем мы были, кем были наши матери, наши соседи — ведь мы слишком упорно считаем, что в мире нет никого, похожего на нас. Итак, перед вами три истории.