Противостояние. Часть 2. МУРЕНА

Лидия Грибас, 2016

Стоит ли заставлять себя жить дальше, если судьба отняла всех ради кого ты жил, кем жил, кем дышал? Нужно ли пытаться выстоять, когда судьба то и дело валит тебя с ног, пытаясь поставить на колени, если жить больше не для кого и не зачем? Нужно ли противостоять своему второму я – коварному и жестокому?… Стоит ли противостоять своей судьбе? Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Через две недели после суда, мне позвонил начальник зоны, где сидели наши ребята. Поскольку Марк, сейчас, делами не занимался и судьи, и прокуроры, и все, кого интересовали какие-то вопросы, связывались со мной.

— Слушаю, — сухо сказала я, взяв трубку.

— Мурена? — раздалось в ней.

— Да, — коротко ответила я.

— Это начальник зоны, где сидят твои друзья. Если тебе интересна их судьба, ты должна явиться ко мне, — нагло сказал он.

— Я выезжаю, — ответила я и положила трубку.

«Какого хрена тебе надо? — думала я. — Обращался он ко мне, совсем не официально, стало быть и разговор предстоит не официальный. Ладно, посмотрим».

Я села в Хаммер Германа и отправилась в соседний город. Приехав в зону, я прошла в кабинет, куда меня проводил дежурный.

— Садись, Мурена, разговаривать будем, — нагло сказал мне мент.

Я присела на стул и внимательно посмотрела на него.

— Твои друзья, как-то хреново приживаются здесь, Мурена.

— В смысле? — так же нагло спросила я.

— В смысле, среди себе подобных, они прописались не плохо, но, сидящие здесь зэки, не решают, кому и как здесь сидеть. Этот вопрос они могут решить лишь между собой, но не более того. Над всеми зеками, есть начальник — хозяин. Ты понимаешь, о чем я говорю? — вальяжно, говорил начальник зоны.

Понимала я то, что этот урод, хочет бабла.

— Где они? — жестко спросила я.

— Ну, сами они договориться со мной не захотели и хаты у них, были каждый день разные, сейчас, они в лазарете. Следующей их хатой, будет петушатник. Думай, Мурена, — нагло ухмылялся мент.

Я же, хотела вцепиться ему в глотку и оторвать на хрен, его наглую башку. Но, пока ребята сидят, делать этого нельзя. Пришлют другого начальника и ситуация станет еще сложнее, того и гляди, не завалят, так отправят в Магадан тайгу валить.

«Су. а, он знает, что я смогу заплатить и будет ломать наших ребят, пока не забьет до смерти, если я не заплачу. Понятно, в зону пришли не рядовые гопники, директора крупнейшей в крае фирмы и владелец сети АЗС».

— Веди меня к ним, — нагло и жестко сказала я.

— Ну, так не положено, — издевался надо мной мент.

— Веди и успевай считать, ментяра.

— Мурена, ты сильно то, не быкуй.

— Веди! — жестко повторила я.

Он провел меня в палату лазарета. Три кровати в ряд: Степан, Данила, Артур.

Я ужаснулась, посмотрев на них. Перебитые и переломанные напрочь.

Ублюдки менты, решили нажиться на том, что не всех нас перевалили и с фирмы еще есть, что взять.

— Выйди, — жестко сказала я менту.

Он повыделывался, но все же, вышел. Я подошла ближе к ребятам, поздоровалась, пожав им руки.

— Какого хрена, вы не связались со мной? — возмущенно спросила я.

— Мы вывезем, Настя, — еле ворочая языком, сказал Степан.

— Ни хрена, вы уже не вывезете, — я старалась держать себя в руках, ярость переполняла меня.

— Су. и, — прохрипел Артур, он прекрасно знал, что такое беспредел в зоне и как он происходит.

— Я зайду еще, — сказала я и пошла к начальнику зоны.

— Что ты решила? — спросил он, когда я вошла в кабинет.

— Вести их лечение, будет мой хирург, в отдельной, полностью оборудованной хате на троих, у моих ребят будет связь, — жестко сказала я.

Мне было по хрен, сколько этот упырь снимет с меня бабла. Придушить его я не могла, допустить, чтобы ребята жили, как придется, тоже не могла, оставалось платить, а если уж платить, то знать за что.

— Мурена, условия здесь, ставлю я! — заявил мент.

— Ты, ментяра, здесь считаешь! — буром ответила я. — Можешь вызвать их жен, только ни хрена, ты с них не поимеешь.

— Хорошо, зови своего лепилу. Я решу этот вопрос, — вальяжно ответил он.

Я набрала номер Никиты.

— Алло, Никита, привет.

— Привет, Настя.

— Никита, я сейчас у Степана и Данилы, их нужно немного подлечить.

— Я понял, Настя. Выезжаю.

— Я жду, Ник.

Я отключила телефон и посмотрела на мента.

— Сколько? — жестко спросила я.

— Отдельная хата на троих, с приличными для проживания условиями, — начал считать мент. — Твой лепила, связь в хате, твои сегодняшние и дальнейшие беспрепятственные визиты к друзьям. Я думаю, лямах на пяти сойдемся, — нагло ответил он.

Меня передернуло от его откровенной наглости.

— Ты не охренел, ментяра? — злобно спросила я.

— Я — нет, — уверенно ответил он. — А друзьям твоим сидеть шесть лет. Хотя, они, вполне, могут не просидеть и следующего месяца. И заметь, я прошу не в валюте.

«Жлобяра охреневший!» — подумала я.

— Номер счета? — я жестко смотрела менту в глаза.

Он продиктовал мне цифры, я связалась по телефону с Глебом.

— Глеб, записывай номер счета, — я продиктовала, он записал. — Со счета фирмы на этот счет нужно перевести пять миллионов в рублях. Сейчас, Глеб.

— Я понял, Настя. До связи.

— До связи, Глеб.

— Связывайся с банком, — сказала я менту, убрав телефон.

Пока мы ждали извещения из банка, в зону примчался Никита. Конвойный проводил его в кабинет. Молча, не здороваясь с начальником зоны, Никита вошел в кабинет и встал рядом со мной. Еще минут через десять, менту позвонили из банка.

— Счет пополнен, — гордо сказал он.

— Значит так, ментяра, — я злобно посмотрела на него. — Пополнение твоего счета было однократным. У моего доктора не должно быть ни препятствий, ни помех, пока он будет находиться здесь. У моих друзей, до звонка, не должно возникнуть больше ни каких проблем, — уверенно сказала я, положив перед ним диктофон и включив запись, на которой был записан весь наш с ним разговор, от начала до конца.

— Ну, ты и су. а, Мурена, — со злостью прошипел мент.

— Не ссученней тебя, ментяра, — жестко сказала я. — Веди нас в лазарет. Идем, Ник, — я убрала диктофон в карман и мы вышли из кабинета.

Мент проводил нас до палаты и удалился. Мы прошли к ребятам. Я взяла стул и присела между кроватями Степана и Артура. Дело ребят вели краевики, Астафьева в их защиту протолкнуть не удалось. Защищали их сильные адвокаты, но, адвокаты получали бабло и делали свое дело, ребята не знали толком о том, что происходило дома. Это была, по сути, первая наша с ними встреча, после того, как их закрыли.

— На хрена вы так со мной? — я жестко посмотрела них. — Почему я узнаю о вашем положении от какого-то гребанного мента и уже тогда, когда он решил опустить вас по тяжелой? Не доверяете или не воспринимаете всерьез?

— Настя, не гони…

— Я и не гоню, — я знала, что ребята просто жалеют меня, но, мне необходимо было знать, как они живут, я намеренно провоцировала их. — Мне че, ментов проплачивать, чтобы узнавать, как обстоят ваши дела?

— Настя…

— Что Настя? Как еще я должна все это понимать? Артур, — я посмотрела на него в упор. — Желающие есть нишу твою в городе занять, и твою, и парней твоих. Я имела неосторожность сказать Макару, что ниша эта ни хрена не свободна. Мне не стоило этого делать?

— Какого хе. а Макар пошел к тебе?

— А больше не к кому. Дед был в конкретном неадеквате, а так то, по сути, и нет больше ни кого, а спросить он у кого-то должен был. Ну так что, не стоило мне в это лезть?

— Стоило, но ты не обязана…

— Артур, — я жестко посмотрела на него. — У Ирины проблемы возникнут к кому она пойдет? К Макару?

Артур пристально смотрел мне в глаза.

— Я услышал тебя, Настя, — прохрипел он в ответ, понимая, что надеяться ему на данный момент больше не на кого, друзей, что были в Ижевске, перевалили, остальные близкие друзья далеко, а это значит долго, а дома у него осталась фирма, жена и трое сыновей 19-ти, 17-ти и 15-ти лет…

— Настя, — чуть слышно прохрипел Данила, выглядел он очень плохо.

Я подошла к нему, присела рядом на стул и взяла в руки его ладонь.

— Как ребята мои, Настя?

— Все хорошо, Данила. Они живут со мной, — я видела, что он очень переживает, так же я видела, что ему очень сложно говорить. — Спи, Данила. Потом Никита расскажет тебе о наших делах.

Я еще с час пробыла с ними и отправилась домой, Никита остался залечивать их травмы.

* * *

Когда я приехала домой, Марк позвал меня в кабинет.

— Присядь, Настя, — попросил он.

Мы присели с ним на диван, он виновато смотрел на меня и молчал. Я видела, что он уже более адекватно воспринимает действительность, но состояние его было все еще очень подавленным.

— Пап, ты чего? — я посмотрела на него.

Он присел ближе и крепко обнял меня.

— Прости меня, Настя.

— Пап, перестань, — я тоже обняла его. — Я понимаю насколько тебе тяжело. Возьми себя в руки, я прошу тебя. Не делай мне еще больнее.

— Ты ведь не уйдешь от меня, Настя? — горечь в его голосе пронзила мое сердце насквозь, я изо всех сил сжала его в объятьях.

— Папа, ну ты че? Ты решил, что я брошу тебя и рвану в свободное плаванье?

— Прости меня, Настя. Прости, родная моя.

— Мы должны жить, папа. Дети не виноваты в том, что у них больше нет родителей. Возьми себя в руки. Помоги мне все это пережить.

— Настенька, доченька, прости меня…

* * *

… Дети Степана и Данилы, суд, невменяемый отец, дела на фирме, которых накопилось довольно много, «Империя», явно, начала «хромать» и «падать на колени». Два месяца я держалась, как могла, как стойкий оловянный солдатик, как робот — машина, загруженная определенными задачами, но лишенная всяких эмоций.

Мне просто необходимо было «разрядиться». Марк, вроде, пришел в себя, стал работать. Дела, более — менее, были улажены.

— Тусенька, — попросила я ее вечером в выходной. — Если не будет конкретных вопросов, не беспокойте меня, пожалуйста.

Я взяла ящик водки и закрылась в спортзале. Первую бутылку, я выпила почти залпом, прямо из горла.

Моему, «изодранному в куски сердцу», необходимо было выплеснуть, хотя бы часть боли. Какой бы сильной я не была, какой бы жестокой не стала, я — живой человек. И, теперь, я дала волю своим эмоциям. Содержимое второй бутылки провалилось в меня, я не пьянела. Я ревела, как дикий зверь, захлебываясь собственными слезами.

Аскольд, Рик, Генри — хорошие добрые ребята. Сколько времени мы провели здесь, в этом спортзале. Сколько пережили вместе, за эти шесть лет. Мои любимые старшие братья! Как сильно они любили меня!

Марта — добрая, мудрая женщина. Моя — вторая мама. Сколько любви она отдала мне, стараясь заменить мать! Сколькому она научила меня!

Герман — мой единственный мужчина, мой герой, мой идеал. Самый нежный, самый добрый, самый хороший, самый родной, самый любимый… Единственный!!!

Марик — мой маленький мальчик, мой долгожданный, мой желанный сыночек. Мой милый, мой хороший. Как? Зачем, мне жить без него?! Его звонкий заливистый смех, до сих пор, звучит в моих ушах.

Этот дом, этот спортзал, здесь все напоминает о них! Мое сердце разрывалось от боли!!! Зачем?! Почему Я осталась жива?! Зачем Господь, так поступает со мной?! За что, судьба, так ненавидит меня?! Я даже застрелиться не могу! Что станет без меня с сыновьями Данилы?

Я могла лишь пить и рыдать. И я пила и рыдала, сгоняя свою злость и обиду на боксерских грушах, которые лопались от моих беспощадных ударов и разлетались в клочья. Потом я снова пила, забываясь в пьяном беспамятстве. Сколько прошло дней? Потом оказалось семь, и два пустые ящика из-под водки.

Очнулась я от того, что мне на лицо льется ледяная вода. Я открыла глаза, надо мной стоял Глеб.

— Настя, Настюха, — перестав лить воду, он хлопал меня по щекам.

— Какого хрена, Глеб?! — «прорычала» я. — Че, на хрен, надо?! — я присела на спортивном мате, он протянул мне бутылку холодной минералки.

— Могу я, твою мать, побыть одна?! — продолжала я «рычать», отпив пол бутылки воды. — Могу я, нажраться и забыться хоть на пару дней?!

— Можешь, Настя. Можешь. Только уже не два дня, а семь, — сказал Глеб.

— И че?! Мир, на хрен, рухнул, без меня?!

— И это тоже ни чего. И мир, ни хрена, не рухнул. Настя, — он серьезно посмотрел на меня. — Отца закрыли.

— В смысле? — я почти очнулась. — Его какого хрена закрывать?

— Шьют ему последнюю перестрелку, — серьезно сказал Глеб.

— Но, его там не было! Он в тот момент в доме был! — я встала с мата, меня дико мутило и «штормило». — В смысле, он там был, но не «воевал», ни хрена. У Марты мотор прихватило, он с ней в доме был! — возмущенно орала я.

— А менты говорят, что очень даже «воевал». Вешают на него четверых жмуров: его пули, его ствол, ну, и дальше больше.

Дальше было ясно, что дело сфабриковано, но сфабриковано очень умно и хитро. Отца конкретно подставили, что-то им было нужно, но судя по всему, не посадить его, а развести.

— Менты, су. и, совсем охренели! — орала я. — Глеб, какого хрена, меня сразу не дернули? Когда его забрали?

Я, не стесняясь Глеба, сняла мокрый костюм.

— В девять утра, — ответил Глеб. — Туся не смогла разбудить тебя и позвонила мне.

Сняв костюм, я нырнула в ледяной бассейн, через полчаса голова начала «вставать на место», но мне все еще было очень хреново.

— Поехали, — сказала я Глебу. — Сначала к Никите…

* * *

— Здорова, Никита, — сказала я, войдя к нему в кабинет. — Никита, нужен нарколог и косметолог.

Никита удивленно посмотрел на меня.

— Дел много, — пояснила я. — А я выгляжу хреново и чувствую себя крайне дерьмово.

— Понял, — ответил Никита.

Пока нарколог ставил мне капельницы и поил какой-то дрянью, косметолог «колдовал» над моим лицом. Через два часа выглядела и чувствовала себя я вполне нормально.

— Что говорит адвокат? — спросила я Глеба, когда мы вышли из клиники и сели в машину.

— Говорит, есть вариант, пообщаться с прокурором, не особо честный прокурор из край. отдела, — ответил Глеб.

— Был бы честный, отец сейчас был бы дома, — сказала я. — Поехали к нему.

* * *

— Мурена, — сказал мне прокурор, без приветствий и вступлений, он явно, ждал меня. — Твоему Деду, вменяется четыре огнестрела со смертельным, и грозит ему, как ты понимаешь, не мало.

— Но ты же знаешь, что все это фуфло! В этом беспределе, Дед не замазан.

— А, по моему выходит, что очень даже замазан, — нахально ответил прокурор и положил передо мной материалы дела. — Вот, смотри. Экспертизы, заключения, показания свидетелей. И состояние аффекта не проканает. С такими обвинениями, все адвокаты города не смогут тебе помочь, — вальяжно говорил он.

«Ублюдок, ты тоже решил нажиться, за мой счет».

Я рассматривала материалы дела, разложенные передо мной. Из них следовало, что отцу светит лет 15-ть, а то и 20-ть. Они даже свидетелей нашли. Су. и! И адвокат, действительно, вряд ли, чем-то сможет помочь.

— Я тебя слушаю, — нагло сказала я.

— Ну, ты ведь, не хочешь, чтобы остаток своих дней, твой отец провел в камере, — ухмылялся прокурор.

— Сколько? — дерзко спросила я.

— Не очень много, — нагло сказал прокурор. — Дачу Деда. Зачем она вам теперь?

Дача Деда — двухэтажный деревянный дом, отделанный резьбой ручной работы, находящийся в лесополосе, среди дубов и берез. В доме — сауна, бассейн, во дворе озеро с лебедями… Чудесное место и стоит оно, как три коттеджа в нашем городе.

— У тебя рожа не треснет? — так же нагло, спросила я.

— У меня нет, — самоуверенно ответил прокурор. — А вот Дед, до звонка, вряд ли, доживет.

«Дачу захотел? Будет тебе дача!»

— Хорошо, — спокойно сказала я. — Сейчас ты, закрываешь дело Деда, да так закрываешь, чтобы оно случайно снова не открылось, — я зло посмотрела на него.

— И сейчас же, выпускаешь Деда. Мы едем к нотариусу, я пишу дарственную.

— Разве дача записана не на Марка? — спросил он.

— Нет! — резко ответила я.

После гибели сыновей и бизнес и все свое имущество, отец переписал на меня.

«Ни хрена мне в этой жизни больше не нужно», — сказал он тогда, я не стала с ним спорить, видя в каком состоянии он тогда находился.

— Сначала нотариус, потом Дед, — сказал прокурор.

— Мы — не на рынке! Хорош, торги устраивать! Не хочешь так, не будет, вообще, ни как, — этот урод уже порядком меня достал.

— Хорошо, — ответил прокурор.

Через час Марк был дома, полностью реабилитированным.

Мы с прокурором поехали к нотариусу.

— Когда думаешь там быть? — спросила я, подписывая дарственную.

Он с удивлением и презрением посмотрел на меня.

— Собака у меня там, — пояснила я. — Забрать хочу.

— Ну, я думаю, завтра вечером, часам к десяти, можешь подъехать, — брезгливо ответил он.

Он, вероятно, гордился собой. Ни хрена себе, у Гретмана дачу отжал!

«Ну-ну, гордись» — думала я.

— Хорошо, — ответила я и мы разошлись.

У меня, действительно, была собака — щенок Алабай. Я купила его месяц назад. У Марка хватало собак и Кавказцы, и Доберманы и этого щенка я купила лишь потому, что его взгляд заставил меня, пожалеть его. «Ну, пошли, — сказала я тогда. — Будешь мне другом». И он стал мне другом, когда подрос, умным, сильным и преданным, а сейчас это был еще щенок, маленький и игривый, как все дети. Гектор — я назвала его, как троянского царевича, зная, что он вырастет большим и сильным псом.

* * *

Вернувшись домой, я застала Марка и Тусю у камина. Сашка и Димка резвились в спортзале, где Федор успел навести порядок после моего буйства.

Туся подала нам кофе, мы тихо разговаривали и услышали шум из спортзала. Я пошла посмотреть, что там происходит. Пацаны, видимо, нарезвившись на тренажерах, пошли в смежный зал, где находился бассейн и полезли в воду. Бассейн был глубоким и холодным. Очень глубоким — три метра, и очень холодным — один-два градуса. Димка захлебывался, Сашка пытался помочь ему выбраться из бассейна, но было глубоко и холодно, ребята замерзли, устали и начали тонуть оба.

«Твою ж, мать! Я чуть не проворонила сыновей Данилы!»

Я прыгнула в бассейн. Димка уже конкретно, нахлебался воды. Одной рукой я подняла над водой его, другой Сашку, взяв их обоих подмышки, я, на спине, доплыла с ними до трапа. Ребята умудрились забраться почти в центр бассейна, размерами 10-ть на 12-ть метров. Вошедший в спортзал Марк, помог мне вытащить ребят из воды. Я сделала Димке искусственное дыхание, он проплевался водой и прокашлялся. Я взяла его на руки и понесла к ним в комнату, Сашка шел следом.

«Они же, запросто могли утонуть! Еще бы пять минут и все!» — с ужасом думала я.

Это потрясение, окончательно встряхнуло меня. Да больно! Да плохо! Но нужно жить дальше. Жить, ради этих ребят. Они имеют право жить! Они совершенно ни в чем не виноваты!

«Ты, или живи и неси ответственность или не живи вовсе!» — приказала я себе.

Войдя в комнату ребят, я отправила их в горячую ванну, затем уложила их в постели, накрыв теплыми одеялами, и дала им горячего чая.

— Простите нас, тетя Настя, — виновато сказал мне Сашка, взяв из моих рук кружку с чаем.

— Ребята, бассейн рассчитан на взрослого, тренированного человека, без меня к нему не подходить. Хотите спортзал, будет вам спортзал. Завтра в шесть утра подъем, — серьезно сказала я.

Сашка, укутавшись в одеяло, пил чай. Димка отвернулся от нас и накрыл голову одеялом. Я подошла к нему и присела на край его постели.

— Дима, — я сняла с его головы одеяло и посмотрела на него.

Он уткнулся носом в подушку, не желая поворачиваться ко мне. Он упирался, но я все же взяла его за плечи, усадила перед собой и посмотрела на него.

— Дим, ну ты чего? — я видела, что он вот-вот заплачет.

Он молчал. Я крепко обняла его и погладила по голове.

— Ты испугался, Дим? — тихо спросила я.

Он, молча закивал головой и начал плакать мне в плечо.

«Господи, он ведь ребенок еще совсем. Ему мамка нужна» — думала я, продолжая гладить его по голове.

Он крепко обнял меня, продолжая плакать. Я обнимала его и вспоминала, как тяжело было мне, когда погибли мои родители. Мне стало невыносимо жаль этих ребят. Еще совсем недавно у них были родители, была семья и нормальная, спокойная жизнь, а теперь… Теперь, у них есть лишь я и я обязана помочь им, все это пережить.

— Тетя Настя, прости нас, — снова сказал Сашка. — Я буду смотреть за ним, мы больше не будем доставлять тебе забот… Тетя Настя, в интернате ему будет совсем тяжело…

— Саша? — я посмотрела ему в глаза. — О чем ты говоришь? Ты считаешь, что я отдам вас в интернат, потому что вместе с вами в моей жизни появились заботы? — я продолжала смотреть на него, он молчал. — Ни кому я вас не отдам. Я прекрасно понимаю, как вам тяжело. Я не могу облегчить вашу душевную боль, но я всегда буду рядом с вами. Я понимаю, насколько вам больно и обидно, но у вас еще есть отец. Он очень любит вас и очень за вас переживает, ему тоже очень тяжело и ради него вы должны держаться, вы очень нужны ему. Я знаю насколько это сложно, но вы должны постараться все это пережить. Уже ни кто не сможет вернуть вам материнской любви, но знайте, что вы не одиноки в этом мире. У вас есть я, и я всегда буду рядом, всегда, в любой ситуации. Перестаньте считать меня чужой и думать, что вы в тягость мне, это совсем не так. Вы очень дороги мне и вы всегда можете рассчитывать на меня.

— Спасибо, тетя Настя, — сказал мне Сашка.

— Пройдет время, ребята, боль притупится. Я, как смогу, помогу вам эту боль пережить, — я невольно вспомнила Марту, свою вторую мать…

— Спасибо, тетя Настя, — сказал мне на ухо Димка. — Что ты не бросила нас.

Он перестал плакать и лег на подушку.

— Все будет хорошо, ребята. Прорвемся, — сказала я и вышла из их комнаты.

«Настя! Возьми себя в руки! Ты очень нужна этим детям! Они еще дети и им необходимо родительское тепло и внимание!» — твердила себе я. Невыносимо больно смотреть на чужих детей и понимать, что твоего родного малыша ни кто и никогда уже не вернет… «Но я должна, поддержать этих ребят, я должна быть для них не надсмотрщиком, Я должна стать им и мамкой и папкой!

Я — смогу! Сколько бы ненависти и жестокости не скопилось в моей душе, для детей, в ней осталось и тепло и забота. Дети — ни в чем не виноваты!»

Я прошла к себе в комнату, вошла в нее и остолбенела — ни кроватки, ни игрушек, ни фотографий… Переполненная яростью, я спустилась в гостиную. Никита и Глеб вместе с Марком сидели у камина.

— Кто посмел? — яростно прохрипела я, посмотрев на них.

Они молча смотрели на меня.

— Это я, Настя, — услышала я за спиной голос Федора.

— Кто тебе позволил? — гневно прохрипела я.

— Ни кто. Можешь пристрелить меня, Настя, у меня нет больше сил, видеть, как ты рыдаешь ночами, качая пустую кроватку Марика, — впервые в жизни я слышала дрожь в голосе Федора, я смотрела на него и понимала, что голос у него дрожит совсем не из страха передо мной.

— Как ты мог, Федор? Кто позволил тебе смотреть за мной в камеру? — боль в моей душе пересиливала ярость.

— Я боялся оставлять тебя наедине со стволом. Прости.

— Верни мне его игрушки, — по моим щекам покатились слезы.

— Нет, Настя.

Я посмотрела на сидевших у камина, они молча смотрели на меня. Не в силах сдерживать свою боль я ушла в кабинет. Взяла бутылку коньяка и присела за стол, на котором тоже больше не стояли ни фотография Марика, ни фотография Германа. Слезы градом катились по моим щекам, я выпила стакан, подняла голову и замерла — на стене висели шесть больших портретов — Марта, Аскольд, Рик, Генри, Герман и мой маленький Марик…

Я смотрела на них и опрокидывала стакан за стаканом. Спустя час, дверь кабинета открылась. Федор прошел к моему столу и присел рядом.

— Насть, — он взял в руки мои ладони и посмотрел мне в глаза. — Поверь, мне нелегко было делать это.

— Я знаю, — вытерев слезы с лица, ответила я и налила себе и Федору. — Мне нужны шныри Сухого. Кто-то ведь остался?

— Я пробью.

Я смотрела на портрет Германа и вспоминала его последние слова «…Ты обещала мне, Настенька… Сейф, Настя…»

— Сейф, Федор.

— Что? — не понял он.

— Герман сказал мне — сейф, Настя. Какой сейф, Федор?

— Только этот.

Я встала из-за стола, открыла его и стала все из него извлекать.

— Деньги… документы… Что я должна найти здесь?

— Хрен его знает, — ответил мне Федор.

Мы перетрясли с ним все, что было в сейфе, но так ничего и не нашли.

— Но ведь зачем-то он сказал мне о нем.

— Я не знаю, Настя…

* * *

С утра, мы с Марком поехали на фирму. Дела здесь шли не очень хорошо. Директоров не хватало критически. 15-ть филиалов пришлось сократить до 10-ти. Финансы, вынутые из фирмы Ильей, пришлось покрывать. Снять наличность со счета в Швейцарском банке, Марк пока не мог. Судьи, адвокаты, прокуроры, начальник зоны, помощь семьям погибших ребят из СБ… — фирма понесла не мало растрат.

Глеб, как мог, помогал мне, но он еще не был сильным специалистом, мне приходилось многому его учить, но ему я могла доверять, как самой себе, что упрощало ситуацию. Я много и усердно работала. Бизнес должен вернуться в прежнее состояние…

* * *

Вечером я отправилась «за собакой». В доме горел свет, во дворе стояла лишь одна машина — прокурора. Как я и предполагала, сегодня, на даче он был один. Я тихо вошла в дом. Он сидел в кресле перед камином. Наслаждался жизнью, потягивая коньяк.

— Здорова, прокурор, — сказала я.

— А, это ты, — брезгливо сказал он, обернувшись в мою сторону. — Я, что-то не заметил здесь твоей псины.

— Не псина, а собака, — спокойно сказала я. — Ты ее не видел, потому что она у меня, дома.

— Че ж, ты приперлась тогда, Мурена? — вызывающе спросил он.

— Я то, на дачу к себе приехала, — так же спокойно сказала я. — А вот ты, че здесь делаешь?!

Прокурор вытаращил на меня глаза.

— Ты че? — орал он. — Это — моя хата!

— Да ладно? И документики есть? — нахально спросила я.

— Мурена! У тебя крыша поехала?! Ты же, сама подписывала!

— Да ну? — продолжала я издеваться над ним.

Он достал из сейфа документы и тряс ими передо мной.

— Вот! Видишь? — орал он.

Я взяла из его рук документы.

— Вот, вижу. Документы на дом. На мое имя.

— Да вот же! — орал он, показывая мне, подписанную мной дарственную. — Вот дарственная!

Я вырвала из его рук дарственную, порвала ее на несколько частей и бросила в огонь в камине. А нотариус у меня свой, правильный.

— Где? — нагло спросила я, посмотрев на прокурора.

— Ты охренела, Мурена?! — в ужасе орал он.

— Нет, мент, это ты охренел, — я взяла его за грудки. — Ты че, пи..ор? — со злостью и презрением, спрашивала я. — Ты кого развести решил, быдло? Ты решил, что ты умный, ментяра? Ты, гребанный урод, решил, что, ТЫ, смог развести МУРЕНУ? Нет, мент, ты дебил! Ты дебил, если решил, что можешь на МЕНЯ пасть свою поганую открывать! — с ненавистью хрипела я.

Лысина мента покрылась каплями пота, руки мелко дрожали. Я достала свой любимый нож из чехла, висевшего у меня на ремне, и поднесла его к горлу прокурора. Хладнокровно и жестоко посмотрела ему в глаза.

— Нет, — перепугано шептал прокурор.

— Да, ментяра! — я убрала нож от его горла и поднесла его к жирному брюху мента. — Да, су. а! — зло прохрипела я.

Нож вонзился в его тело по самую рукоятку, на всю длину лезвия. Я рванула нож вверх, от пупа до солнечного сплетения, в теле мента была дыра, из него хлестала кровь. Он так и умер, с вытаращенными от ужаса глазами.

Никита был прав — ни капли жалости не было во мне. Хладнокровие, жестокость и беспощадность и все! Но я, все же, научилась контролировать свою жестокость, не позволяя ей затмить разум. Холодный разум и ледяное сердце! Я прекрасно понимала, что я делаю… Я превращаюсь в безжалостного головореза. Я осознавала это, но даже не думала отступать…

«Пусть, я стану самой жестокой в мире! Но ни кто! Никогда! Не посмеет «давить» моих близких! Ни кто и никогда!»

Я запихнула тело прокурора в большой пакет из плотного полиэтилена. Тщательно замыла кровь и, взвалив на плечо мешок с прокурором, вышла из дома. В Хаммере Германа, меня ждал Глеб. Я свалила тело мента в багажник его же авто и мы отправились в карьер. Глеб ехал следом за мной, чтобы забрать меня обратно.

Прокурор упокоился в колодце. Сколько в нем было жизней? Один Господь знает. Но не один благоразумный мент не сунется сюда. Сунуться сюда в момент упокоения кого-то — самому отправиться в колодец. Все менты знают и про карьер, и про колодец и про то, кто этим колодцем пользуется, но все считают этот карьер заброшенным и всех это устраивает. Орден посмертно — не нужен ни кому. Джип прокурора взорвался, слетев с крутого обрыва.

* * *

Когда я вернулась домой, Марк, все еще, сидел у камина, у его ног тихо дремал маленький Алабай. Марк, как-то странно посмотрел на меня. Я оглядела себя — моя дубленка была забрызгана кровью. Молча посмотрев Марку в глаза, я протянула ему документы на дачу. Он все понял.

— Выпьешь? — спросил он, когда я, переодевшись и приняв душ, спустилась к нему.

— Да, — ответила я, бросая в огонь в камине дубленку и остальные вещи, в которых была на даче.

Мы выпили, я закурила, Теперь я много пила и много курила. Не напивалась, не уходила в запои, нет, но мой издерганный организм, периодически требовал дозу.

Марк пристально смотрел мне в глаза.

— Марк, — жестко сказала я. — Не стоит на меня, так смотреть. И вопросов задавать мне, тоже не стоит. Ни кто и ни что уже не сможет остановить меня. Ни кто и ни что не сможет меня напугать. Меня — можно лишь завалить, но поверь, я перевалю всех, кого хочу завалить, прежде чем завалят меня.

Марк знает, если я зову его Марком, а не отцом — перед ним, реально обезбашенный «мужик», с которым, в данный момент, лучше не спорить.

Я очень люблю и уважаю Марка, который смог стать мне отцом, но, в отличии от его сыновей, всегда говорю с ним на равных — прямо и открыто.

Я — не девочка-соплячка!

Я — не умею по другому!