Восемнадцать Безбожных лет

Лианна Гейл, 2016

С самого рождения Лианна знала о своём предназначении. Её отец, барон Горвей, никогда не скрывал от дочери, чем она должна стать для этого мира, и что ей предстоит совершить для своего отца. В мире, где каждые пять сотен лет старый Бог умирал, уступая место новому, Лианна готовилась занять свой небесный престол после Восемнадцати Безбожных лет. Скрытая с самого рождения от людских глаз, она должна была стать самым сильным и самым жестоким Богом, каких только помнили люди… Но судьба распорядилась иначе, столкнув её с тем, чему она не могла противостоять – простой человеческой любовью. Эта история о том, что самое ожесточённое сердце, самую израненную душу, можно растопить каплей тепла.

Глава пятая. Время отправляться в путь

У самой двери Горвей вдруг замедлил шаг. Сквозь щель из зала в тёмный коридор проникал мягкий свет, внутри было тихо.

«Может, это не такая уж и хорошая идея» — вдруг вновь пронеслось у барона в мыслях. Но, преодолев эту минутную нерешительность, он отворил дверь и вступил в зал.

— Лианна, мне нужно с тобой поговорить.

Дочь обернулась к нему. Одетая в строгое, чёрное платье, она стояла у окна, заложив руки за спиной. Волосы, как всегда, были беспощадно затянуты назад в длинную косу.

— Да, отец?

Барон изумился холодности, отчуждённости знакомого голоса. Её ледяной взгляд сверлил его, пронзал насквозь, так, что было даже неловко. Дочь изменилась. Изогнутая, как лук, такая же жёсткая, до изумления красивая и пронизывающая, как ледяной северный ветер. Ни один мускул в её лице не дрогнул, когда отец вошёл в зал. Да, за эти годы она научилась держать себя. Горвей подумал, что если бы такими девушками стали все те, кто наполняет залы короля, возможно, когда-нибудь он бы и женился. Лия казалась ему венцом его трудов и стараний. Идеалом. Верхом совершенства, в котором, впрочем, Горвей всё же не видел чего-то, что его завершало. Не хватало какой-то детали, какой-то одной единственной черты, которая сделала бы его дочь близкой, родной. Может частички тепла в её глазах?

«Последнее, что дополнит её — это Божий венец!» — решил про себя барон, остановившись в нескольких шагах от дочери.

— Через месяц у тебя день рождения. Тебе исполнится семнадцать. — Лианна не проронила ни слова. Горвей думал, что когда настанет день и он произнесёт эти драгоценные слова, он будет безумно счастлив! Но вместо счастья он чувствовал сосущую тоску внутри, которой не находил объяснения. — Уже совсем скоро день, когда ты войдёшь в Божий храм и предъявишь права на свой престол.

Она лишь покорно кивнула. Барон продолжил:

— Ты достойно прошла обучение. Ты выросла такой, какой я бы хотел тебя видеть, я горжусь тобой.

Лианна думала, что когда она услышит эти слова, она будет, наконец, счастлива. С безразличием она поняла, что не чувствует ничего.

— Ни один мужчина не сравнится с тобой в бою, никто лучше тебя не держится в седле. Ты изучила сотни книг и летописей, ты знаешь историю, ты изучала тактику. Ты станешь Богом, которого запомнят на все века. И я решил, что перед своим восхождением на Божий престол, ты должна увидеть мир, которым ты будешь править. Мы отправимся в путешествие, в котором ты увидишь земли и народы, города и деревни, замки и дворцы. Наконец, ты увидишь мир.

Стараясь произнести это как можно более торжественно, Горвей сам понимал, как нелепо это выглядело. Лия, пока он говорил, бесстрастно и безучастно глядела на него своими голубыми, раскалёнными глазами. Под тёмными ресницами чернел провал зрачка. Когда барон закончил, она подождала пару секунд, не продолжит ли он, а потом сухо ответила:

— Как скажешь, отец. — И она вновь устремила взгляд в окно, где под утёсом раскинулась гладь воды. И Горвей вдруг почувствовала себя так, будто не он здесь господин и хозяин, а она! Вновь почувствовал это. Впервые это было в тот день, когда Лианна явилась к отцу и сказала, что загнала своего коня до смерти. Это не было похоже на покаяние. Такой вызов, такая ледяная бесстрастность были в её голосе, что Горвею и в голову не пришло бранить дочь. Он лишь сказал, что конь был её, и что она имела право делать с ним всё, что ей захочется. После этого она взяла себе другую лошадь, простенького гнедого скакуна.

Да, с того дня она изменилась. Казалось, что в ней исчезла жестокость, исчезли злоба и ненависть. Но, несмотря на то, что она почти ни с кем не разговаривала, её молчаливая фигура, тихо движущаяся по замку, пугала и настораживала его обитателей. Она больше не водилась с приятелями, не бранила и не наказывала слуг, даже почти не разговаривала с ними. Чаще всего она сидела в библиотеке за чтением, или в зале у большого окна, откуда было видно всю широту моря. И она выезжала из замка. Обычно, её сопровождал один только Кай, с которым она, казалось, тоже примирилась. Она больше не пыталась задеть юношу, не измывалась над ним, не унижала. Они постоянно были вместе, и он был бы самым близким ей человеком, но это было очень трудно назвать дружбой. Иногда они разговаривали, но Лианна всегда говорила неохотно, сдержано, холодно, с трудом подбирая слова. Кай не позволял себе досаждать ей, потому чаще всего их выезды из замка были абсолютно безмолвны.

Теперь, вместо её прежней жажды повелевать, жажды сломить всех, кто ей не покоряется, в ней поселилось желание покоя. Она постоянно искала уединения, то в тёмных закоулках замка, то в мрачной, затхлой библиотеке, то на просторах острова, который всё больше стал тяготить её тем, что был окружён со всех сторон водой, что некуда было ей скрыться. Кай, её верный спутник, не мог развеять её тоску. Иногда ему часами приходилось ждать её, пока Лианна сидела на утёсе под вековым дубом, обхватив колени руками и глядя куда-то за линию горизонта. В такие моменты она представляла себе, что же там за водой? Какие страны? Какие города? Она изучала карты, читала книги, слушала рассказы Арахта, и её воображение тут же рисовало ей огромные крепости, обнесённые стенами, и роскошные дворцы, величественные города и башни, и Божий Храм, где ей предстояло принять её Благодать.

И вот, теперь перед ней открывалась возможность увидеть всё наяву. Но, почему-то, Лианна не испытала ни счастья, ни восторга. Кроме непомерной усталости и безразличия в её душе не вздрогнула ни единая струна. Она сделает так, как хочет отец. Если это всё, что от неё требуется, тогда так тому и быть. Она отправится в путь и увидит свои земли, она наконец узнает, каков же мир за этим беспокойным морем, она, высоко подняв голову, войдёт в Храм и скажет во всеуслышание, что она, Лианна, дочь Горвея Змееносца, Новый Бог! Она подарит своему отцу корону, и славу, и богатство…

И всё это она сделает, только бы её оставили в покое.

Поняв, что означает остекленевший, прикованный к горизонту взгляд дочери, барон молча удалился.

«Это очень плохая идея» — подумал он опять.

— Это верное решение, мой господин, — вспомнил Горвей слова Арахта. Маг явился в его покои, и своим предложением заставил Горвея метаться из угла в угол, словно безумному.

— А если кто-нибудь узнает о том, кто она? Что тогда? Здесь мы можем её защитить. Почему нельзя отправиться в Божий Храм перед самым её совершеннолетием?

— Потому что она тает, хозяин.

— О чём ты? — вдруг весь похолодел Горвей. Он не замечал в дочери никаких признаков болезни. Но вдруг она больна?

— Лианне одиноко. Всю жизнь она провела здесь, взаперти, вдалеке от людей. Она не видела мира, но в книгах родилось её желание увидеть свет. Она не доживёт до восемнадцати лет, если ты не дашь ей увидеть её мир.

— Она увидит мир таким, каким его не видим даже мы! — возразил раздражённо барон. — С вышины неба она станет взирать на землю, оттуда она изучит каждый краешек земли, каждый камень. На это у неё будет пятьсот лет, неужели ты не можешь объяснить ей этого?

— Она всё понимает, господин. И она не просит свободы. Но я клянусь тебе, если ты продолжишь держать её в клетке — можешь проститься со своей мечтой, быть отцом Бога Войны.

Барон молча остановился, глядя куда-то в сторону. Сердце неприятно стучало по рёбрам, отбивая беспокойство и недовольство. Арахт осторожно добавил:

— Она потеряет рассудок, если ты не вмешаешься.

Тогда Горвей взглянул на него с недоверием и злостью. Потеряет рассудок? О чём говорит этот ветхий, выживший из ума стрик? Он дал дочери то детство, которого не было и у него! Он никогда не избивал её и не унижал, она жила в достатке, окружённая слугами и учителями. И главное, у неё был отец, которым она могла гордиться и которого не ненавидела! Или всё же ненавидела?..

Он очень часто задавался себе этим болезненным, таким важным вопросом. Что если, дочь всё же ненавидит его? Но каждый раз этот вопрос разбивался об восстающую в сознанию стену — «она лишь инструмент к моей цели, остальное не имеет значения».

Да, ничто не имело значения, кроме золочёной короны, которая с каждым днём виделась ему всё яснее. Старый король умирал. Горвей поразился тому, как совпадал этот срок со временем восхождения Лианны. Не иначе как сама судьба подсказывала ему, что вот он, шанс!

Но если Лия потеряет рассудок…

Прозрачный, ничего не выражающий взгляд, полное беспристрастие и безразличие дочери даже не встревожили, а напугали Горвея! Она и правда, как говорил Арахт, выглядела так, будто её разум начинал таять. И он надеялся, что ещё не поздно. Она почти не разговаривала, реагировала на всё вяло или вообще не реагировала, слушала со скукой, мало ела. Только после разговора с ней барон припомнил всё это. Неужели, он всё же был точно таким же, как его собственный отец?..

И всё же он никак не мог понять — почему? Он дал ей семью, дал дом, друзей, учителя, слуг, которые подчинялись ей во всём. Он подарил ей пажа, с которым она могла делать всё что угодно. Почему же его дочь сходила с ума?.. Горвей не видел всего ужаса её существования. Он и не подозревал об этом, теряясь в догадках. Лишённая материнской ласки, имея отца, который растит тебя только с одной целью, который ждёт от тебя только одного, Лианна постоянно находилась в нервном, настороженном состоянии. С друзьями, которым велено было с ней дружить, окружённая слугами и селянами, чьей любви она в глубине души страстно желала, но которой никак не могла, да и не пыталась уже добиться, не имеющая понятия о добре и зле, Лианна не понимала, где кончается её власть над людьми и начинается жестокость к ним. С самого детства, огороженная от всех, особенно от женщин, она не представляла, как подобает вести себя девушке, поэтому представляла какую-то немыслимую пародию — горделивого молодого лорда в теле прекрасной девы. Лишённая возможности хоть кому-то открывать свои мысли, она уже даже и не думала о том, что такое возможно. Она не представляла, что такое ласка. Ни одна собака или кошка не решались подойти к ней близко, зная, что от этой стремительной госпожи можно ожидать чего угодно, и пинка, и крика. Отец и Арахт ни на секунду не позволяли ей забыть, для чего она рождена. Кто знает, если бы она не была вынуждена всё время держать голову гордо поднятой, презрительно глядеть на окружающих её людей, быть непоколебимой и суровой — кто знает, какой бы она стала.

На секунду Горвей задумался. Что если бы он не отгородил Лию от мира? Что если бы он позволил ей расти среди сверстников, окружённой женской заботой и теплом? Если бы оставил ей хотя бы няню, чтобы та ухаживала за девочкой? Неужели та бы выдала секрет своей возлюбленной госпожи? И вдруг барону представилась странно сладостная картина: он сидит перед камином, отдыхая, а в комнату вдруг вбегает Лианна, малышка, в красивом платье, с распущенными, рыжими волосами. Она смеётся, забирается к нему на колени и обнимает его, повторяя: «Папа! Я так рада, что ты вернулся!»

И барон улыбается, гладя её по пушистым завиткам волос, любуясь лучистым лицом дочери. Она без умолку щебечет. Милая картина…

Но тут перед ним вновь, словно призрак, встала его нынешняя дочь, их встреча, её жесткая поза, её безучастный взгляд и начинающий шуршать, словно у Арахта, голос. Барона пробрала внезапная дрожь. И это была его дочь? Но не это ли была его цель? Сильная и непоколебимая, беспрекословно подчиняющаяся? Чего же ты ждал, Горвей? Мягкая, податливая глина в твоих жёстких руках стала подобна стали. Лия теперь больше напоминала скалу, на которой стоял замок — неподвижную, бесстрастную, каменную. Из прежнего ребёнка в ней остались только рыжие волосы, да метка на спине, которая из неясного, красного пятна превратилась в потрясающей красоты узор, испещрённый линиями и знаками, завитками и символами. Плащом метка скатывалась по плечам девушки, падая до самого крестца. Иногда борон со смешанным чувством горького смеха и страха думал, что не заметь оборванец-тюремщик этого пятна, Лианну ждала бы совсем другая, короткая судьба. Нового Бога утопили бы в канаве у стены. Но вот если бы её не убили… В конце концов, она бы попала в Божьим Монахам, была бы воспитана ими совсем в другом месте, в других традициях, с другими целями. Какой бы она была? Слабовольной? Умиротворённой? Жалкой или стала бы воплощением чистоты и добродетели? Какой?

Горвей с раздражением встряхнул головой. Лия родилась в его темницах не просто так. Сама Судьба распорядилась таким образом, и было бы глупо отказываться от подобного подарка.

Размышляя, он вышел на балкон, откуда был виден внутренний двор. Осенние дожди превратили его в грязевую лужу, где нельзя было пройти, не замарав сапог до самой щиколотки. Хлюпая, по двору шагали слуги, вёл лошадь конюх, иногда пробегали поджарые, худые дворняги. Начальник стражи развлекался, заставляя юнцов нападать на себя. Все они отлетали, словно щенки, от второго-третьего удара. Торос, даже не надевший кольчуги, притворно-яростно бранился, называя мальчишек остолопами и калеками.

— Дерётесь как бабы! — кричал он, дав под зад одному пареньку, не успевшему ещё подняться. Тот ткнулся лицом в грязь. — Где вас, таких сопляков, понабрали, а? Кто следующий?

Ребята замялись, зашевелились.

— Пусть паж идёт, — вдруг сказал кто-то, и все дружно поддержали. Кай, всё это время стоявший в сторонке, поднял взгляд и, пожав плечами, вышел вперёд. Товарищи дружно подбадривали его. С того случая на кухне, когда Кай спас повара от Лианны, его стали невольно уважать. Трудно было сказать, что его начали любить, но больше никто не позволял себе насмешек в его сторону. Скорее все поняли, что мальчишка не зарвался от своего положения, чем снискал себе снисхождение среди других слуг. Даже сейчас его послали вперёд не из ненависти, а только потому что знали, что он лучший из фехтовальщиков. Торос, хоть и не признавался, любил парня.

— Значит ты, паж, будешь отрабатывать за всех? — улыбаясь в побелевшие, но густые усы спросил начальник стражи. Кай достал меч.

— Похоже на то. — В его глазах зажглись лукавые огоньки. Торос придал себе суровости.

— Только не думай, что я дам тебе расслабиться! Раз бьёшься за всех, я тебя жалеть не стану! — расправивший плечи старик представлял собой величественное, грозное зрелище. Казалось, что годы не только пощадили, но и преумножили его силы, оставив таким же высоким и могучим, как в дни юности.

Когда они сошлись, взглянувший со стороны мог бы подумать, что сейчас здесь будет учинена расправа — так, на первый взгляд, были неравны силы. Кай, стоя в гуще товарищей, мало чем среди них выделялся, разве что своим полным спокойствием. Он не был выше остальных, его мускулы ещё только обещали стать крепче стали, обхватив широкую грудную клетку и плечи. В его чертах не было ничего такого, что заставило бы сразу обратить на него внимание. Но знавшие Кая, видя, как тот выходит один на один с могучим Торосом, знали, что юноше ничего не грозит. Вступая в бой, он следил за противником во все глаза, отмечая каждый его шаг, каждое движение рук. Видя, что противник быстр, как молния, паж занимал оборону, отбивая многочисленные, внезапные атаки, а потом бил сам, в нужный момент, точно и хладнокровно. Если, как с Торосом, противник был силён, как скала и так же медлителен, Кай превращался в рысь, танцующую вокруг противника, нанося молниеносные, короткие удары. Сверху, снизу, снова снизу, справа, выпад! С Торосом он дрался не в первый раз. Первые раз пятьдесят, когда Кай ещё только был зелёным мальчишкой, он, как и все, летел через весь двор, словно разбившееся о скалу судёнышко. Но, вытирая кровь, упрямый паж поднимался и, держа наперевес деревянный меч, снова кидался в бой. После всех ушибов, падений и унижений, Кай всё же нашёл слабое место своего противника, после чего ему стало значительно легче удерживаться на ногах.

Теперь же, восемнадцатилетний паж служил едва ли не путеводной звездой для остальных учеников Тороса, показывая на своём примере, что матёрого волка можно если не одолеть, то хотя бы выстоять в схватке с ним.

В их бешеной пляске начал угадываться исход. Начальник стражи стал двигаться чуть медленнее, отвечал ленивее, казалось, что меч в его руке с каждой секундой тяжелеет всё больше. Кай же, напротив, всё это время берёгший силы, вдруг стал нападать ещё яростнее, удары стали более меткими, злыми, наносились в самые уязвимые места. Старый воин был слишком хорош, чтобы сдаться так просто. Несмотря на усталость, он продолжал отбиваться, в надежде на удобный случай. Но его не было, Кай казался неуязвимый. Бой затянулся настолько, что по лбу Тороса начал катиться пот, даже паж запыхался в своём неистовом танце. Но тут главе стражи, казалось, надоел бой. Словно разъярённый бык, он вдруг вышел из обороны, ринулся на врага и мощным ударом выбил оружие у того из рук. Кай, как бывало в детстве, отлетел в сторону, на губах его показался сгусток крови. Товарищи разочарованно поникли.

Торос, с трудом отдышавшись, бросил меч и подошёл к поверженному ученику. Кай приподнялся на локтях, сплюнул кровь и улыбнулся учителю.

— Что, мальчишка? Не настолько я ещё стар, чтобы всякие сопляки бросали мне вызов! — грозно пробасил Торос, хмуря брови.

— Всегда настаёт день, когда ученик превосходит учителя, — всё улыбаясь, глядя в глаза старику, произнёс юнец. Его приятели были готовы поклясться, что это были последние слова Кая в жизни. Но Торос, вместо того чтобы проучить наглеца, расхохотался, поднял пажа с земли и с силой хлопнул того по плечу.

— Настанет такой день, я не сомневаюсь, но не сегодня! Нет, Кай, знаешь, я в какой-то момент решил, что ты меня заморишь!

— На это я и рассчитывал.

— Нет, парень, если хочешь меня победить — меняй тактику! Я ещё не настолько стар, чтобы поддаваться юношеской юркости. А вы, щенки, учитесь! Он был таким же сопляком, как вы!

Поражённые приятели восхищённо загалдели. Горвей, всё это время наблюдавший с балкона, усмехнулся. Этот мальчишка, которого он подобрал едва ли не на улице, был подобен лорду, вынужденному жить среди простолюдинов. Его спокойному достоинству можно было только позавидовать. И он оказался отменным бойцом! Для своей дочери барон не смог бы найти более надёжного телохранителя. Вот только это ненадолго…

— Паж! — крикнул Горвей. Кай поднял взгляд, и барон знаком велел ему подняться. Юноша скрылся в дверях замка. К Горвею у Кая сохранилось особое, почтенное и благодарное отношение. Если со всеми остальными, даже с Лией, он позволял себе быть подчёркнуто гордым и полным достоинства, то для барона он был верным, преданным слугой, готовым исполнить любой приказ. Мальчишка понимал, какую честь оказал ему его хозяин, забрав из грязного приюта и дав кров. Даже, не стань Кай пажом, получив при этом море привилегий, возможность учиться наукам и фехтованию, стань он простым кузнецом или пекарем, он бы всё равно чувствовал себя в неоплатном долгу перед этим человеком. Главное, он имел бы дом, крышу над головой, свой кусок хлеба и возможность отплатить долг.

Кай вышел на балкон и поклонился господину.

— Ты превосходно владеешь мечом, — заметил благосклонно барон.

— Благодарю вас, хозяин. Всё это заслуга мастера Тороса.

— Вскоре ты и его сможешь превзойти.

— Очень не скоро, как мне кажется.

— Чушь. Ты владеешь мечом едва ли не лучше всех в замке. За исключением моей дочери.

Кай, выпрямившись, заложил руки на спину. Это движение напомнило Горвею Лианну.

— Моя госпожа — самый быстрый и острый меч на этом острове, милорд.

— Да, но я знаю, что она не может победить тебя. А ты её.

Горвей часто наблюдал за их схватками и успел заметить, как яростно дочь бьётся со своим пажом, и как она никак не может выбить меч у него из рук.

Кай молчал.

— Значит ли это, что моя дочь слаба?

— Нет, господин.

— Тогда, что же это значит?

— То, что мы не можем друг другу уступить.

— Почему же?

— Потому что она дочь Горвея Змееносца и не имеет права уступить. А я свободный человек и не желаю уступать.

— Свободный человек. А что же ты скажешь на то, что тебя здесь называют рабом?

— Это ложь, — голос Кая вдруг напрягся, хотя до этого он говорил спокойно. — Я не раб. Человек не может быть рабом.

— Тогда почему ты здесь? Зачем служишь госпоже, единственное желание которой — сломить тебя?

— Из верности, хозяин.

Горвей вскинул брови.

— Верности?

— Я поклялся служить вам и вашей дочери. Я поклялся быть её верным слугой и защитником. Меня держит здесь верность.

— Значит, если я скажу тебе, что ты можешь покинуть мой замок, и никто не будет тебя преследовать, ты не уйдёшь?

— Нет.

— А если тебе дадут денег. Так много, что ты будешь жить всегда в достатке, сможешь выстроить свой собственный замок и сделать лордом, тогда ты тоже останешься?

— Да.

— Почему?

Тут Кай впервые взглянул в глаза Горвею. Его чистый, прямой взор застиг барона врасплох и даже смутил.

— Потому что вы дали мне дом, господин, которого у меня никогда не было. Дали мне семью, растили меня как сына. Мой долг невозможно оплатить.

Горвей не хотел себе признаваться, насколько был растроган. Вместо этого он нахмурился и отвернулся от чистого взора юноши.

— Прекрасно. Раз ты так предан мне, слушай, паж. Через месяц с острова отправится корабль. Ты будешь сопровождать мою дочь в её путешествии. Вначале корабль отправится к южным островам, а оттуда дальше на юг, к материку и в его глубь. Ты везде будешь сопровождать Лианну в качестве её телохранителя, ясно?

— Да, хозяин, — тихо ответил Кай. — Госпожа знает?

— Да, я ей уже сообщил. Вы отправитесь вперёд меня, я двинусь следом, мы встретимся уже на материке. Ты отвечаешь за её безопасность, паж, слышишь?

Барон грозно взглянул на юношу. Кай поклонился.

— Я отдам жизнь за неё, хозяин.

— Отлично. Потому что если с ней что-то случиться — твою жизнь я сам заберу.

* * *

Вскоре снарядили корабль. Селяне с удивлением и трепетом наблюдали за этими приготовлениями. Столько лет никто почти не покидал остров, а сейчас на отремонтированное судно погружали тюки с провизией, бочки с водой и вином, сундуки и прочую поклажу. Никто и не предполагал насколько важное событие совершалось. Новый Бог готовился вступить на свой престол. Но Горвей всё знал. День ото дня он становился всё беспокойнее, озлобленней, слугам доставалось от него чаще и резче. Он то и дело гонял бедного служку на берег и обратно, самостоятельно проверял крепость мачт и руля, сам отбирал стражу для дочери.

А Лие, казалось, было всё равно. Она безразлично собирала вещи, со спокойным достоинством осматривала корабль вместе с отцом, тихо ждала путешествия. Никаких расспросов, никакого волнения не читалось на её лице. В детстве она часто представляла себе, каково ей будет покинуть дом, вступить в неведомые ей земли? Это будет восторг и пыл? Она клялась себе, что не будет спать целыми ночами, глядя в морскую даль, в надежде увидеть первые очертания берега. Нет. Лианна теперь с лёгкой грустью понимала, что от путешествия ей нечего ждать. Это странствие было лишь отсрочкой, только развлечением, чтобы скоротать время до того дня, когда она должна будет выполнить свой долг. От этого путешествия ничего для неё не изменится, так есть ли в нём смысл? Лия лишь чувствовала, как внутри неё начался внутренний отсчёт, как по крупинке уходило отведённое её на земле время. Один только жалкий год. Что она успеет увидеть? Потому, чтобы забыться, не чувствовать в себе этой сосущей пустоты, она сдержанно и холодно глядела вперёд, где уже маячил её Божий трон.

В день, когда отправлялся корабль, стояла немного ветреная, но ясная погода. Холодные порывы трепали одежду Горвея, который, принарядившись, стоял на берегу и глядел на корабль, пришвартованный вдали. Худые вертикали мачт крестами разрезали небосвод. Солнце беспощадно жгло глаза, барон щурился, стараясь рассмотреть небо вдали, не виднеются ли тучи. Всё было чисто и бело.

Вскоре появилась Лианна. Послышалось конское ржание и глухой топот копыт по песку. Горвей, обернувшись, увидел дочь, одетую в тёмно-красное платье, впервые едущую в женском седле. Соскочив с песочного цвета лошади, он швырнула вожжи слуге и направилась прямо к отцу, выпрямившись, гордо неся рыжеволосую голову. Позади неё шёл Кай, на прощание улыбнувшийся приятелям, выстроившимся на берегу, слугам, которые кротко махали ему руками. Он был вооружён, одет не хуже сына лорда, в отличную кожу, на плечах его лежал тёмно-синий плащ, перехваченный серебряной застёжкой — вороном, несущим змею. Горвей с удовольствием подумал, что из мальчишки вышел отличный воин, и что его дочь теперь точно в безопасности. Взгляд у Кая, подошедшего к господину, стал вдруг серьёзным, рука сжалась на рукояти меча.

Лия двигалась стремительно, не глядя по сторонам, будто шла по коридору в замке, а не окружённая толпой людей, следящих за ней. Даже на шёпот: «Эк, рыжая то» — она и бровью не повела, хотя внимательный глаз и мог бы увидеть, как скривились её губы. Подойдя к отцу, она, словно вспышка молнии, глянула на Арахта, стоящего рядом. Его верхняя губа поднялась в улыбку, представив беззубый рот. Лианна более не удостоила его взглядом. Она смотрела на отца и ждала. Горвей медлил.

Что он видел перед собой? Семнадцатилетнюю девушку, в которой не осталось ни следа от ребёнка. С её лица была безжалостно стёрта улыбка, в глазах не были ни единой искры. Никакой радости или возбуждения в преддверии путешествия. Никакого азарта. Она стояла, выпрямившись, будто проглотила клинок, заложив руки назад, словно солдат перед командиром. Она глядела прямо и пронзительно, глаза её жги, как два раскалённых добела куска железа. Точки зрачков сверлили самое сердце барона. Он чувствовал себя неловко рядом с дочерью, и облегчённо вздохнул, когда она вошла в лодку и та отчалила от берега. Отец не обнял её на прощание.

— Настал день, когда ты покидаешь дом, — произнёс он торжественно перед этим. — Ты отправляешь в путь, мы скоро встретимся, а пока я поручаю твою защиту Каю и охране, которую я тебе подобрал. Они смогут постоять за тебя.

Лианна презрительно окинула взглядом солдат, окруживших её.

— Я сама смогу себя защитить, — процедила она, но добавила, смягчившись: — Благодарю за заботу, отец.

Горвей лишь протянул руку и прикоснулся к её плечу, и когда Лия опустила взгляд на неё, и он её тут же отдернул и кивнул.

Вёсла выбросили в воздух радужный вихрь брызг. Лодка, качнувшись, заскользила по волнам, к кораблю. Бирюза переливала под бортом, облизывала бока судёнышка, играла пеной. Барон провожал взглядом дочь, которая ни разу даже не обернулась назад. Он вздохнул, но тут же выпрямился и заставил себя почти что улыбнуться.

«Пришло время, — произнёс он про себя. — Остался всего лишь год. Он пролетит так быстро, что я и заметить не успею, как она сделает меня королём! Скоро мы с ней встретимся на материке. Скоро»

Но тайное беспокойство поселилось в его душе, мешая уснуть.