Восемнадцать Безбожных лет

Лианна Гейл, 2016

С самого рождения Лианна знала о своём предназначении. Её отец, барон Горвей, никогда не скрывал от дочери, чем она должна стать для этого мира, и что ей предстоит совершить для своего отца. В мире, где каждые пять сотен лет старый Бог умирал, уступая место новому, Лианна готовилась занять свой небесный престол после Восемнадцати Безбожных лет. Скрытая с самого рождения от людских глаз, она должна была стать самым сильным и самым жестоким Богом, каких только помнили люди… Но судьба распорядилась иначе, столкнув её с тем, чему она не могла противостоять – простой человеческой любовью. Эта история о том, что самое ожесточённое сердце, самую израненную душу, можно растопить каплей тепла.

Глава вторая. Остров в океане

Только спустя месяц, когда все божьи монахи вернулись в Главный храм, вдруг стало ясно, что в этот раз Бог был упущен. Многие считали это невозможным, ведь слишком уж тщательно велись приготовления, слишком дотошно и внимательно монахи искали всех женщин, носивших под сердцем дитя на позднем сроке. И каково же было всеобщее отчаяние, когда ни один из монахов не принёс на руках Божьего наследника! Некоторые уверяли, что Новый Бог так и не родился, что настал конец света, и это первый его ужасный знак. Но большинство всё же осознавало, что просто в этот раз момент был упущен, и ребёнок родился в неведении. Но где? Как его отыскать?

На поиски были отправлены сотни и тысячи гонцов, которые обыскивали все захудалые деревеньки, цыганские таборы и стоянки бродяг, тщательно разыскивая драгоценное дитя. Было найдено множество детей, которые родились в Ночь Бури, но все они были рождены людьми. Бога же нигде не было.

Барон Горвей выделил на поиски как можно больше своих людей, чтобы отвести от себя подозрение. Он даже лично объехал свои владения, дабы показать, как сильно он встревожен и изумлён подобным происшествием! И везде ему приходилось сдерживать злую, победоносную улыбку, находился ли он в зале короля, стоял ли в толпе переговаривающихся, обеспокоенных баронов или монахов, причитающих и испуганных. Нет, нужно было держать себя в руках во что бы то ни стало! Стоило лишь раз широко улыбнуться, внимательные, злые глаза сразу это заметят!

И Горвей сдерживался, позволяя себе неистово радоваться, только когда оставался наедине с собой. С каждым днём его мечты и чаяния только крепли, наливались, словно зрели под ласковыми лучами нового взошедшего для него одного солнца. Никто не догадывался, что Новый Бог, тщательно скрытый от посторонних глаз, находится в замке Горвея.

Маленькая Лианна была здоровой и крепкой девочкой. Для неё взяли кормилицу, настрого запретив ей распелёнывать малышку, чья опасная для чужих глаз метка теперь была спрятана чистой, мягкой пелёнкой. Горвей вообще не подпускал бы к Лианне никого кроме старика Арахта, если бы её не нужно было кормить. Маг сам заботился о новорождённой, испытывая радость из-за оказанной ему чести, ведь в его руках была жизнь Нового Бога! Барон догадывался в глубине души, что колдун, наверняка чувствовал в девочке скрытую силу, которой, возможно, даже питался, но ничего не говорил. Ребёнок был здоров, не хворал и не чах, значит нечего и беспокоиться, даже если Арахт использует её Божественную искру.

Сам Горвей мало принимал участие в её жизни. Барон объезжал свои земли, притворяясь, что тщательно разыскивает Бога, находился при дворе короля. Но однажды, когда он вернулся в свой замок, после почти месячного отсутствия, его встретил нахмуренный Арахт.

— Хозяин, — начал маг, стоя в стороне, пока Горвей обедал в одиночестве, — слуги беспокоятся.

— О чём ты?

— Они слышат детский плач и лепет, суют нос куда не следует. В городе скоро пойдут толки о том, что в замке ты скрываешь ребёнка.

— А ты не можешь сделать так, чтобы она была тише? — раздражённо спросил барон, пригубив кубок с вином.

— Это ребёнок, господин.

— Я знаю, что ребёнок! Если не пускать слуг в восточное крыло, если она будет там жить, изолированно от всех, это сойдёт?

— Разве ты хочешь вырастить зверя, а не человека?

— Что ты несёшь, Арахт? — Горвей был явно не в настроении. Его последний визит к королю кончился не очень удачно: один из баронов перед всеми выставил Горвея лукавым гордецом, делающим всё из своей выгоды. На эту открытую насмешку он не мог ответить ничем, кроме злобного взгляда. Ещё не хватало теперь голову ломать из-за ребёнка…

— Ты забыл, что это не простой ребёнок, хозяин? Если ты запрёшь её, какой Бог будет у этого мира? Никчёмный, слабый, калека. Ей нужна воля, воздух. Нужно место, где она сможет жить и учиться, где познает свой мир, но где будет в безопасности. И ещё ей нужен ты, Горвей.

— Что?! — изумился барон.

— Ей нужен отец. Если ты хочешь, чтобы новый Бог был предан тебе, чтобы был на твоей стороне — ты должен заслужить это. Она не станет тебя уважать и любить просто так. Стань её учителем, стань примером, будь отцом.

Горвей хмуро молчал. В его планы это не входило… Возиться с ребёнком, учить его. Нет, барон никогда не хотел иметь детей. Когда-то у него был младший брат, единственный человек, которого он любил по-настоящему. Но с тех пор утекло много воды, и больше никто не вызывал в замершем сердце барона подобных чувств. Никто. И эта девочка тоже пока не вызывала у него никаких эмоций.

— Это точно нужно? — спросил барон с досадой, рассматривая серебряный нож, зажатый в его ладони.

— Это твоё решение, хозяин.

Горвей вздохнул.

Через неделю они собрались в путь. Уложив вещи на повозки, Горвей, старый Арахт, кормилица с малышкой Лией на руках, некоторые слуги, которых лично выбрал маг, и стража, отправились в путь, лежавший почти через все земли барона. Их провожали удивлённые, но скорее облегчённые взгляды людей. Суровый барон уезжал!

Почти на самой границе своих владений, в море, у Горвея был замок. Эти мрачные, суровые, готовые к осаде стены были возведены на острове, далеко от материка. Чтобы добраться до него, нужно было пять дней плыть по бурным, изменчивым водам моря. Туда то барон и решил перевезти свою дочь.

Рядом с замком раскинулась крохотная деревушка, где в основном жили огородники, ремесленники да слуги, работающие в замке. Все они были такими тихими и робкими, так редко видели людей, что приезд хозяина немало их напугал и всполошил. Заметив на горизонте корабль со знаменем барона — чёрным вороном, несущим в когтях змею, они мгновенно начала готовить замок к приёму гостей. Были затоплены камины, с запылившейся мебели снимали простыни, убирали комнаты. По старой памяти, ведь барон иногда приезжал сюда охотиться на оленей, слуги приготовили лишь несколько комнат, но, когда явился паж хозяина и велел передать, чтобы убирали весь замок, они впали едва ли не в отчаяние. Неужели жестокий господин явился сюда не на двухнедельную охоту? Что если он останется? Слуг ждало глубокое, страшное разочарование.

Остров встретил своего хозяина бурным шёпотом. Уставший от качки, барон с благоговением оглядывал каменистую бухту, куда направлялось их судно. Ветер скулил в скалах, крики чаек, кружащих над сушащимися рыбачьими сетями, разносился далеко по морской глади. Пушистые волны, беспокоясь, накатывали на каменистый берег, омывая зелёные и серые, покрытые водорослями камни. К запаху моря примешался далёкий дух костров и пищи. У Горвея в животе что-то свернулось в узел. Ему не хотелось признаваться ни себе ни другим, что недолгое морское путешествие подкосила его. На еду он смотрел с отвращением, боясь, как бы она не попросилась у него наружу, поэтому совсем воздерживался от пищи.

Пока они огибали остров, чтобы войти в бухту, барон успел хорошенько рассмотреть и вспомнить свои владения, которые уже давно не посещал. Кое-где скалистые берега так вздымались вверх над водой, что было едва видно деревья, гнездящиеся на самой вершине. Густые леса, лоснящиеся высокими соснами, могучими дубами и елями, худенькими берёзками и лиственницами, кое-где сменялись долинами, по которым бежали быстрые речки, узкие и холодные, словно ручьи. Остров был не таким уж и маленьким, за один день его было бы сложно обойти, но резвый конь смог бы обогнуть его и в половину этого срока.

Наконец, когда корабль вошёл в бухту и заскользил по спокойной водной глади, Горвей увидел и свой дом, тот, где он родился и вырос. Старый замок возвышался на скале, стрельчатыми окнами устремляясь к морю, глядя на него, словно хищная, горделивая птица, сторожащая утёс. Фундамент его давно покрыла зелень, потому что в дни самых сильных штормов удары волн достигали самых стен, и они всегда были влажными. Четыре строгие, высокие башни были устремлены каждая к своей стороне света, будто следя десятками пустых окон-глазниц за морской гладью, не появится ли кто на горизонте.

Когда Горвей родился, этот остров и замок — это было единственное, чем владел его отец. Их род был старинным и знатным, но всё, что у них осталось за долгие годы — это обветшалый, но крепко держащийся за скалу замок, да бедствующий остров. Отец Горвея, Лейган Серая Чайка, обнищавший и озлобившейся, погряз в долгах и разврате. Его жена и сыновья ежечасно подвергались грубому, жестокому обращению и побоям, но были не в силах ничего с этим поделать. Когда же отец, наконец, к великому счастью Горвея скончался, сын сам стал управлять замком, сменив ненавистный герб их дома, серую чайку, на чёрного ворона, несущего в когтях змею. С этого дня Горвей Змееносец решил, что добьётся такой власти и могущества, что никто и не посмеет больше напоминать ему о его деспотичном, развратном отце, погубившем всех, кого барон когда-либо любил…

На берегу протрубил рог.

— Они ждут нас, — проговорил тихо Арахт, вставая рядом с господином.

— Я всегда ненавидел это место, — произнёс Горвей задумчиво, оглядываясь кругом. Всё было до боли знакомо. — Я сбежал отсюда, как только у меня появился другой замок. И вот я вновь возвращаюсь сюда, но уже для того, чтобы воспитать здесь дочь, которая станет Богом. Что если этот остров проклят, и она будет так же несчастна, как и я?

— Ты — не твой отец. И ты преследуешь другую цель.

Барон удивлённо посмотрел на мага. Тот сурово взглянул на господина из-под косматых бровей.

— Тебе нужно, чтобы она стала сильной, а не счастливой. Твоя цель требует этого, господин.

Барон кивнул, устремив бессмысленный взгляд на берег, где собирались люди. Родной остов приветствовал его непогодой. Сквозь собирающуюся пелену дождя Горвей видел, как на воду спускают лёгкие лодки, как они скользят по воде, взмахивая вёслами, словно крыльями. Горвей поискал глазами кормилицу. Та осторожно выглянула из каюты, держа закутанную, спящую девочку на руках. Барон смущённо отвёл взгляд. По крайней мере, здесь не придётся её запирать…

* * *

— Они не в восторге, что я вернулся, — заметил с усмешкой Горвей, когда они с магом остались одни. Библиотека была тускло освещена горящими лампами и камином, жадно пожирающим поленья. Всё здесь выглядело пыльным и старым. И мёртвым.

— Они боятся тебя, господин, — без особого участия ответил Арахт.

Барон скривился в усмешке, вспомнив понурые, скорбные взгляды людей, провожающие его от берега до самых ворот замка. Шёл дождь. Усадив кормилицу с Лианной в крытый экипаж, Горвей сел верхом на гнедого коня, и, окружённая стражей, их процессия двинулась вверх по дороге, ведущей к замку. Под копытами лошадей хлюпала грязь. Сзади оставались грязные, маленькие домишки, из которых вились тонкие струйки дыма. Добрый плащ барона, подбитый мехом, уже давно промок, и Горвей мечтал о пылающем очаге. Арахт решил ехать в экипаже.

Оглядываясь вокруг, борон со смесью тепла и боли вспоминал это место. Рыбачьи сети, раскинутые на берегу, разномастные лодочки, разбитая, изрытая колёсами дорога. Деревушка встретила его толпами молчаливых, угрюмых людей, глазеющих на хозяина и на повозку, в которой то и дело мелькало лицо женщины. Никаких криков приветствия, никаких возгласов. Ни звука. Все встречали Горвея Змееносца с немой ненавистью. Пусть он и не пустился по стопам отца, отдал все долги, не распутствовал и не пьянствовал. Всё же, люди не любили его, видя, с какой бесчеловечной жестокостью он расправляется с преступниками и провинившимися слугами. Ни один человек ни разу не был удостоен его похвалы. Народ чувствовал, что этот новоиспечённый барон, всё же кровь от крови Лейгана Серая Чайка, жестокого, развратного зверя, в облике человека.

Когда за ними закрылись решётчатые ворота, Горвей вдруг почувствовал облегчение. Нет, этим людям придётся смириться с его присутствием здесь! Иначе им не поздоровится.

— Лучше пусть боятся, чем презирают, — проговорил барон. — Когда-нибудь я стану их королём.

— Да, станешь. Но впереди ещё много лет упорных трудов. Где девочка?

— Не знаю. Кажется, кормилица с ней, — Горвей раздражённо поморщился. Как только они приехали в замок, Лианна разразилась громогласным рёвом, который никак не смолкал. Барону пришлось удались её как можно дальше от своих покоев, чтобы этот звон затих в его ушах. Всё-таки, он не выносил детей.

— Ты меня совершенно не слушаешь, господин, — угрюмо проговорил Арахт. — Ты должен заняться её воспитанием, не кормилица, не слуги, и не я!

— Не вижу в этом такой необходимости. Я рос без влияния своего отца. Более того, если бы эта скотина приложила руку к моему воспитанию, я бы, скорее всего, впал бы в то же ничтожество, что и он! — губы барона ненавистно скривились. — И ведь видишь, чего я достиг без него! Каждый сам куёт свою судьбу и характер, Арахт.

— Это верно, — заметил маг, — но скажи, что ты сделал, как только умер твой ненавистный родитель?

— Я стёр его имя из всех летописей и книг, из всех записей. Предал его забвению, — с окаменевшим лицом проговорил Горвей, взглянув на пустующую стену над камином. Светлый квадрат на камнях говорил, что раньше там век за веком висели портреты.

— Каждый куёт свою судьбу, — повторил Арахт. — Но это ты и должен сделать. Твоя судьба — это девочка с отметиной на спине. Запомни это, если хочешь стать королём.

Барон, не поворачиваясь, медленно кивнул. Маг вскоре удалился.

Горвей долгое время оставался без движения, погружённый в какие-то внутренние, тягучие, как смола раздумья. Его голова отяжелела от долгого путешествия, от крика Лианны, холода и сырой погоды. И эти покои, такие родные и угрюмые, совсем не радовали его. Со стены над камином на него бессмысленно глядела пустота. Там, на протяжении веков висели портреты их предков. Глава семьи всегда наблюдал с этого места, будто следя за порядком. И в детстве, Горвей частенько был вынужден стоять в этой комнате, с ужасом ожидая отца, который принесёт с собой отчаяние и наказание. Мальчик был не в силах пошевелиться, потому что, даже когда отца и не было в комнате, его портрет, тёмный, страшный, всё равно сверлил его пронзительным взглядом, сулящим страдание.

Когда отец его умер, барон не позволил послать за живописцем, чтобы повесить на стену свой портрет. В своей дикой жажде уничтожить всё, что могло бы напоминать об Лейгане, Горвей сорвал картину со стены и в звериной радости разорвал его голыми руками на тысячу маленьких кусочков. И он не собирался продолжать традицию своего отца, потому что отрёкся от его имени. Никогда его портрет не будет висеть здесь, потому что этот замок не останется навсегда единственным его владением! Он достигнет большего, он покорит мир, он получит власть! Он станет королём.

Резко вздрогнув, Горвей вдруг очнулся. Он и не заметил, как сон сморил его. Барон сидел в своём кресле, видимо, перед этим он о чём-то размышлял. В голове неприятно саднило. Потерев переносицу, он попытался вспомнить, что же ему снилось, но ниточка сновидения, которая, казалось, попалась ему, вдруг лопнула и растворилась, когда до слуха барона донёсся детский плач. Видимо этот звук и разбудил его.

— Проклятье, — ругнулся он, поднимаясь и разгибая затёкшую спину. Да, его возраст уже не тот, чтобы спать где попало, пренебрегая мягкой постелью. Ему стоило бы отправиться спать в свои покои, но раздражающий, неумолкающий плач сводил с ума.

Выругавшись уже менее сдержанно, Горвей двинулся по сумрачным коридорам на нарастающий детский рёв. У раскрытых дверей в крыло, где он позволил разместиться кормилице с Лией, он приостановился и украдкой заглянул внутрь. Сам не понимая почему, он вдруг решил проследить, достаточно ли внимательно и осторожно кормилица обращается с девочкой. Красивая полная Герда ходила взад и вперёд по тускло освещённой комнате, прижимая к себе ревущего ребёнка, стараясь укачать его. Её светлые волосы растрепались, под глазами виднелись синяки. Выглядела она сильно измотанной. Девочка продолжала кричать, надрывая свои маленькие, но громогласные лёгкие. Горвей бесшумно вошёл. Когда кормилица заметила его, она в страхе замерла, вытаращив глаза. Видимо, это было как раз то, чего она боялась.

— Хозяин, — пробормотала она, уложив девочку в колыбель, откуда донеслась новая разъярённая волна рёва. — Господин, она побеспокоила вас?

— Да, побеспокоила, — процедил барон, стараясь не глядеть на красивую кормилицу, чья обширная грудь бесстыдно колыхалась от тяжёлого дыхания. — Неужели нельзя было её успокоить?

— У малышки небольшой жар, — начала тараторить она, стараясь справиться со страхом. — Я покормила её, но она никак не успокаивается.

— Что же ты не послала за Арахтом?! — барон начал чувствовать гнев, клокочущий где-то глубоко внутри. Несмолкаемый плач и лепет этой женщины выводили его из себя.

— Боже упаси! — начала бормотать Герда. — Чтобы подпускать к детю колдуна?! Нет, я молитву прочла, от порчи и сглаза. Что вы, хозяин, мало я таких деток выходила что ли?

Но, увидев горящий взгляд Горвея, она вдруг умолкла.

— Дура! — закричал он вдруг вне себя. — Идиотка! Проклятая баба! Молитву ты прочла?! Идёт первый безбожный год, кому ты читала свои молитвы?! Несносная женщина, хочешь загубить ребёнка? Иди сейчас же за Арахтом, пока я не велел высечь тебя как следует!

Ей вслед ещё летели ругательства, когда Герда выскочила из комнаты и помчалась разыскивать мага, молясь, чтобы её после этого не пороли. А у Горвея руки тряслись от гнева. Он вдруг понял, что его мысли, относительно глупости женщин не были безосновательны. Напуганная Лианна заревела с новой силой. Немного поостыв, барон подошёл к колыбели. Покрасневшее от слёз, перекошенное лицо младенца заставило его поморщиться. Он никогда не питал иллюзий по поводу красоты новорождённых, в чём вновь убедился. Большая голова была безобразно непропорциональна к телу, короткие ручки и ножки выглядели словно кочерыжки. Красная, всклокоченная, орущая девчонка могла бы показаться детёнышем какого-то зверя, если бы Горвей не знал, что это будущий Бог. Чтобы на всякий случай убедиться в этом, он перевернул её, поглядев на метку, расползшуюся по спине. Большое солнце, испещрённое узором. Лиа закричала от негодования и гнева. Вдруг барону стало жаль её.

— Ну что ты, тише, — постарался как можно спокойнее и величественнее произнести он, помня, к кому обращается. Ответом ему послужил новый приступ детской ярости. Не зная, что делать, Горвей немного покачал колыбель, но, поняв, что это не помогает, а, кажется, только усугубляет дело, он неловко поднял Лианну на руки и попробовал успокоить.

— Тише, тише, — повторял он, медленно бродя по комнате, от стены к стене, слегка покачивая ребёнка. Странно, но постепенно она начала успокаиваться, сменив крик и рёв на короткие, нервные всхлипывания. Барон не понимал, что же заставило её замолчать, но улыбнулся. Ему показалось, что сердце его начало наполнять тепло, поднимающееся изнутри. Теперь он глядел на пушистые рыжие волосы и успокоившееся лицо девочки без прежнего отвращения. Ему вспомнилось лицо его брата, с тёмно-серыми глазами и чёрными волосами, как его собственные, так близко от лица его матери, улыбающейся, на минуту счастливой. Барон улыбнулся. Его брат и мать были светлым воспоминанием его детства. Но и оно походило на одно короткое мгновение, так быстро их у него отняли.

Лицо его вдруг омрачилось.

— Ты не будешь похожа на моих мать и брата. Ради тебя же самой. Ты станешь самым сильным Богом, который когда-либо существовал! Не волнуйся, я сделаю тебя сильной.

Девочка причмокнула во сне губами. Навряд ли она услышала обещание отца.

Дверь тихонько скрипнула.

— Господин, — произнёс Арахт, на вопросительный взгляд хозяина, когда Горвей обернулся.

— У неё небольшой жар, посмотри, — сказал барон, смутившись, отдавая девочку в руки магу. Сам он задержался у двери на несколько секунд, обернувшись, но потом решительным шагов вышел прочь. От смешанного чувства ему было не по себе.