Девятый Дом

Ли Бардуго, 2019

Алекс Стерн не похожа на других первокурсников Йельского университета. Она выросла на задворках Лос-Анджелеса, рано бросила школу, дружила с плохими парнями и перебивалась случайными заработками. В двадцать лет Алекс выжила в ужасной бойне – и благодаря этой трагедии загадочным образом получила шанс стать студенткой одного из самых престижных университетов мира. Почему она? И в чем тут подвох? В Нью-Хейвене к вопросам, которые терзают Алекс, прибавляются новые. Запрещенная магия, секретные общества, порочная элита Лиги плюща… Что за страшные тайны скрываются в древних, благопристойных стенах Йеля?

2

Прошлая осень

Дэниел Арлингтон гордился тем, что готов ко всему, но, если бы ему пришлось подобрать слова для описания Алекс Стерн, он бы назвал ее неприятным сюрпризом. В голову ему приходило множество определений, но ни одно из них не было вежливым, а Дарлингтон всегда старался быть вежливым. Если бы его вырастили родители — дилетант-отец и болтливая, но остроумная мать, — возможно, он имел бы другие приоритеты, но его вырастил дед Дэниел Тэйбор Арлингтон Третий, который верил, что большинство проблем решается с помощью крепкого скотча, льда и безупречных манер.

Его дед никогда не встречал Гэлакси Стерн.

Дарлингтон нашел комнату Алекс на первом этаже общежития Вандербильта унылым жарким днем в начале сентября. Он мог бы дождаться, пока она сама явится в дом на Оранж, но, когда он был первокурсником, его собственная наставница, неподражаемая Мишель Аламеддин, которая стала его Вергилием, приветствовала его в Йеле и Доме Леты, придя к нему в общагу первокурсников в Старом кампусе. Дарлингтон твердо решил все делать правильно, хотя вся эта история со Стерн пошла не так с самого начала.

Он не выбирал Гэлакси Стерн своей Данте. Более того, самим фактом своего существования она украла у него мгновение, которое он предвкушал все три года службы в «Лете», — мгновение, когда он подарит свою любимую работу кому-то новому, приоткроет завесу обычного мира для какой-то достойной, но ничего не подозревающей души. Всего несколько месяцев назад он привез в «Черный вяз» коробки с заявками на поступление и сложил их в большом зале. Полный энтузиазма, он собирался прочесть или хотя бы пробежать глазами все тысячу восемьсот с лишним заявок, прежде чем огласить свои рекомендации выпускникам Дома Леты. Он был намерен выбрать двадцать кандидатов на роль Данте после честного, непредвзятого и скрупулезного рассмотрения их документов. После этого «Лета» должна была подвергнуть их прошлое тщательной проверке, выяснить, не проявляют ли они признаков душевных болезней, каково состояние их здоровья и финансовое положение, и принять окончательное решение.

Дарлингтон рассчитал, сколько заявок нужно рассматривать ежедневно, чтобы успевать ухаживать за домом по утрам, а дни посвящать своей работе в музее Пибоди. В тот июльский день он уже опередил график и дошел до заявки 324: Маккензи Хоффер, навыки устной речи — 800, математика — 720; девять углубленных курсов в выпускном классе; блог о гобелене из Байё на английском и французском языках. Она казалась многообещающей, пока он не дошел до ее личного эссе, где она сравнила себя с Эмили Дикинсон. Дарлингтон только что положил ее папку в стопку «нет», когда позвонил Сэндоу, чтобы сказать ему, что их поиски окончены. Они нашли кандидатку. Выпускники проголосовали единодушно.

Дарлингтону хотелось возразить. Черт, ему хотелось что-нибудь сломать. Вместо этого он выровнял лежащую перед ним стопку папок и спросил:

— Кто это? У меня здесь документы всех абитуриентов.

— Ее документов у тебя нет. Она их не подавала. Она даже не окончила старшую школу, — не успел Дарлингтон возмутиться, как Сэндоу добавил: — Дэниел, она видит Серых.

Дарлингтон застыл. Рука его по-прежнему лежала на папке Маккензи Хоффер (которая два лета проработала в благотворительной организации «Среда обитания для человечества»). Его поразило даже не то, что Сэндоу назвал его по имени, что случалось редко. Она видит Серых. Живой человек может увидеть мертвых, только выпив «Оросчерио» — бесконечно сложный эликсир, приготовление которого требовало мастерства и скрупулезности. Сам он пытался приготовить его в семнадцать лет, когда еще не слышал о «Лете» и только надеялся, что, возможно, мир куда более удивителен, чем принято считать. Эта попытка привела его в реанимацию. Кровотечение из ушей и глаз не прекращалось два дня.

— Ей удалось приготовить эликсир? — с восторгом и, откровенно говоря, некоторой завистью спросил он.

Повисло такое долгое молчание, что Дарлингтон успел выключить светильник на дедовском столе и выйти на заднее крыльцо «Черного вяза». Отсюда видны были дома на отлого спускающемся к кампусу Эджвуде и, далеко вдали, пролив Лонг-Айленд. Когда-то вся земля до самой Централ-авеню принадлежала «Черному вязу», но, когда богатство Арлингтонов поистощилось, была продана по частям. Остался лишь дом с садовыми розами и полуразрушенный лабиринт на краю леса — и присматривать за ними, подрезать их и возвращать к жизни было некому, кроме Дарлингтона. Спускались длинные, медленные летние сумерки, кишащие москитами и блестящие от светлячков. Он видел вопросительно изогнутый хвост кота Космо, охотящегося за каким-то мелким зверьком в высокой траве.

— Никакого эликсира, — сказал Сэндоу. — Она просто их видит.

— А, — сказал Дарлингтон, наблюдая за тем, как дрозд равнодушно поклевывает расколотый пьедестал того, что когда-то было фонтаном-обелиском.

Больше сказать было нечего. Хотя «Лета» создавалась для надзора за деятельностью йельских тайных обществ, ее дополнительной миссией было открывать тайны, скрывающиеся за Покровом. Годами они документировали истории о людях, способных видеть призраков, — некоторые из них были доказаны, другие же оставались лишь слухами. Так что, если совет нашел девушку, которая на это способна, и сможет принять ее в Дом Леты… Что ж, прекрасно. Он будет рад с ней познакомиться.

Ему хотелось напиться.

— Меня это радует не больше, чем тебя, — сказал Сэндоу. — Но ты сам знаешь, в каком мы положении. Это важный год для «Леты». Нам нужно, чтобы все были довольны.

«Лета» отвечала за надзор за Домами Покрова, но от них так же зависело ее содержание. В этом году общества должны были решить, продолжать ли ее финансировать. Дома вели деятельность без нарушений так долго, что кое-кто начал поговаривать, что и дальше тратиться на спонсирование «Леты» нет смысла.

— Я отправлю тебе ее досье. Она не… Она не та Данте, на которую мы надеялись, но постарайся отнестись к ней непредвзято.

— Конечно, — будучи джентльменом, сказал Дарлингтон. — Разумеется.

И постарался сдержать слово. Он продолжал стараться даже после того, как прочел ее досье, просмотрел видеозапись разговора между ней и Сэндоу, сделанную в больнице в Ван-Найс, Калифорния, и услышал ее хриплый, похожий на сломанный деревянный духовой инструмент голос. Ее нашли обнаженной, в обмороке на месте преступления рядом с девушкой, недостаточно везучей, чтобы пережить принятый ими обеими фентанил. Подробности этой истории оказались гораздо более омерзительными и печальными, чем он мог вообразить, и он пытался ее пожалеть. Его Данте, девушка, которой ему предстояло подарить ключи от тайного мира, была преступницей, наркоманкой, недоучкой, ценности которой нисколько не совпадали с ценностями Дарлингтона. Но он старался.

И все же при встрече с ней в той жалкой общей комнатке в Вандербильте ничто не могло уберечь его от шока. Комната была маленькой, но с высоким потолком, тремя высокими окнами, выходящими на двор в форме подковы, и двумя узками дверями, ведущими в спальни. Первокурсницы только что заселились, и везде царил характерный легкий хаос: пол был заставлен коробками, и у девушек почти не было мебели, кроме шаткого светильника и просевшего кресла, придвинутого к давно не работающему камину. Мускулистая блондинка в беговых шортах — как он догадался, Лорен (скорее всего, из мединститута, хорошие оценки, капитан команды по хоккею на траве в своей филадельфийской подготовительной школе) — устанавливала на краю подоконника вертушку в винтажном стиле. Рядом стоял пластиковый ящик с пластинками. Кресло, привезенное из округа Бакс в Нью-Хейвен на грузовике, скорее всего, тоже принадлежало Лорен. Анна Брин (Хантсвилль, Техас; стипендия точных наук; солистка хора) сидела на полу, пытаясь собрать что-то похожее на книжную полку. Этой девушке было определенно не суждено вписаться в коллектив. Дарлингтон подумал, что она, скорее всего, начнет петь в какой-нибудь группе, а, может, ударится в религию. Что-что, а ходить по вечеринкам вместе с соседками по общаге она явно не станет.

Из одной из спален, неуклюже неся видавший виды рабочий стол, вышли еще две девушки.

— Обязательно ставить это здесь? — угрюмо спросила Анна.

— Нам нужно больше места, — сказала девушка в цветочном сарафане, которую, насколько знал Дарлингтон, звали Мерси Цао (фортепьяно; 800 по математике; 800 по навыкам устной речи; удостоенные наград сочинения о Рабле и причудливое, но убедительное сравнение абзаца из «Шума и ярости» с эпизодом о грушевом дереве из «Кентерберийских рассказов», привлекшее внимание кафедры английского в Йеле и Принстоне).

А потом из темного уголка спальни, удерживая худыми руками край стола, показалась Гэлакси Стерн (аттестат старшей школы отсутствует; диплом об общеобразовательной подготовке отсутствует; какие-либо достижения, помимо того, что ей удалось пережить свои невзгоды, отсутствуют). Одета она была в рубашку с длинными рукавами и черные джинсы, совершенно неуместные в такую жаркую погоду. На зернистом видео Сэндоу видны были ее гладкие, прямые, густые черные волосы, но не отточенность черт ее лица, не пустота и чернильная темнота ее глаз. Она выглядела истощенной, и под ее рубашкой выпирали острые, как восклицательные знаки, ключицы. В ней не было влажного блеска, только унылая сырость — не Ундина, всплывающая на поверхность, а скорее саблезубая русалка.

А может, ей просто нужно было перекусить и хорошенько выспаться.

Ладно, Стерн. Давай приступим.

Когда они поставили стол в углу комнаты отдыха, Дарлингтон постучал в дверь, вошел и широко, весело, доброжелательно улыбнулся.

— Алекс! Твоя мама велела мне тебя проведать. Это я, Дарлингтон.

Секунду она казалась совершенно растерянной, даже охваченной паникой, а потом ответила на его улыбку.

— Привет! Я тебя не узнала.

Хорошо. Она легко приспосабливается.

— Прошу нас представить, — сказала Лорен, глядя на него заинтересованным, оценивающим взглядом, и достала из ящика альбом «A Day at the Races» группы Queen.

Он протянул руку.

— Я Дарлингтон, кузен Алекс.

— Ты тоже из Джонатана Эдвардса? — спросила Лорен.

Дарлингтон помнил эту странную приверженность. В начале года всех первокурсников распределяли по корпусам колледжей, где они ели и спали, пока не покидали Старый кампус на втором курсе. Им предстояло купить шарфы цветов своих колледжей, выучить их кричалки и девизы. Как и сам Дарлингтон, Алекс принадлежала «Лете», но ее распределили в колледж Джонатана Эдвардса, названный в честь сурового проповедника.

— Я из Дэвенпорта, — сказал Дарлингтон. — Но я не живу в кампусе.

Ему нравилось жить в Дэвенпорте, нравилась столовая, просторная лужайка во дворе. Но ему не нравилось, что «Черный вяз» пустует, и денег, которые он сэкономил на проживании и питании, хватило, чтобы отремонтировать протечку, обнаруженную им в бальном зале прошлой весной. Кроме того, Космо любил общение.

— У тебя машина есть? — спросила Лорен.

Мерси рассмеялась:

— О боже, ну ты даешь.

Лорен пожала плечами.

— А как еще нам добраться до «Икеи»? Нам нужен диван.

Очевидно было, что она станет в их компании заводилой: это она будет выбирать, на какие вечеринки им ходить, она убедит их устроить тусовку на Хэллоуин.

— Извините, — с виноватой улыбкой сказал Дарлингтон. — Я не смогу вас отвезти. По крайней мере, сегодня.

«И никогда», — мысленно добавил он.

— А еще мне нужно украсть у вас Алекс.

Алекс вытерла ладони о джинсы.

— Мы тут пытаемся разобрать вещи, — нерешительно, даже с надеждой сказала она.

Он заметил круги пота у нее под мышками.

— Ты обещала, — подмигнув, сказал он. — И ты знаешь, как серьезно моя мать относится к семейным делам.

Он увидел вспышку неподчинения в ее масляных глазах, но сказала она только:

— Ладно.

— Можешь оставить нам наличных на диван? — спросила ее Лорен, небрежно засунув пластинку Queen назад в ящик.

Он понадеялся, что это не оригинальный винил.

— А то, — сказала Алекс и повернулась к Дарлингтону: — Тетя Айлин ведь обещала раскошелиться на новый диван?

Мать Дарлингтона звали Харпер, и он сомневался, что ей вообще известно, что такое «Икея».

— Серьезно?

Алекс скрестила руки на груди.

— Ага.

Дарлингтон вынул из заднего кармана бумажник и отстегнул триста долларов наличными. Он протянул деньги Алекс, а та отдала их Лорен.

— Не забудь написать ей благодарственную записку, — сказал он.

— Ой, обязательно, — сказала Алекс. — Я же знаю, как для нее важны приличия.

Когда они шли по газонам Старого кампуса, оставив позади красные кирпичные башни и зубцы Вандербильта, Дарлингтон сказал:

— Ты должна мне триста долларов. Я не собираюсь покупать тебе диван.

— Ты можешь себе это позволить, — невозмутимо сказала Алекс. — Похоже, ты из преуспевающей ветви семьи, братан.

— Я нашел тебе оправдание для частых встреч со мной.

— Брехня. Ты меня испытывал.

— Испытывать тебя — моя работа.

— Я думала, твоя работа — меня учить. Это не одно и то же.

По крайней мере, она не глупа.

— Справедливо. Но визитами к дорогой тете Айлин можно будет иногда объяснять твои поздние возвращения.

— Насколько поздние?

В голосе ее чувствовалось беспокойство. Что это, осторожность или лень?

— Много тебе рассказал декан Сэндоу?

— Не особо.

Она оттянула рубашку от живота, пытаясь проветриться.

— Почему ты так одета?

Он не собирался спрашивать, но ей было явно неудобно в застегнутой на все пуговицы черной рубашке с расплывающимися темными кругами пота под мышками, и выглядела она совершенно неуместно. Девушка, умеющая так гладко лгать, должна получше разбираться в маскировке.

Алекс только покосилась на него.

— Я очень скромная.

Не найдясь с ответом, Дарлингтон показал на одно из двух неотличимых друг от друга зданий из красного кирпича по обеим сторонам дорожки.

— Это старейшее здание в кампусе.

— А так и не скажешь.

— Его поддерживают в хорошем состоянии. Но его чуть не уничтожили. Люди решили, что оно портит вид Старого кампуса и хотели его снести.

— Так чего не снесли?

— Книги приписывают все заслуги кампании за сохранение памятников архитектуры, но на самом деле «Лета» выяснила, что оно несущее.

— Несущее что?

— Оно несущее в духовном смысле. Оно являлось необходимой частью старого ритуала, оберегающего кампус.

Они повернули направо, в сторону псевдосредневековой опускной решетки Ворот Фелпса.

— Так раньше выглядел весь колледж, — продолжал Дарлингтон. — Небольшие здания красного кирпича. Колониальные. Во многом похоже на Гарвард. Потом, после Гражданской войны, возвели стены. Теперь большая часть кампуса представляет собой россыпь запирающихся и обнесенных стенами фортов. Что-то вроде главной башни замка.

Отличным примером был Старый кампус — внушительный четырехугольник высоких каменных общежитий, окружающий огромный солнечный двор, вход в который был открыт для всех, пока не спускалась ночь, и ворота не закрывались.

— Зачем? — спросила Алекс.

— Чтобы отвадить чернь. После войны солдаты возвращались в Нью-Хейвен одичавшими. Большинство из них были холостыми, многие получили увечья в боях. К тому же прошла волна иммиграции. Ирландцы, итальянцы, освобожденные рабы — все искали работу в промышленности. Йелю все это было не нужно.

Алекс рассмеялась.

— Что тебя насмешило? — спросил он.

Она оглянулась на свое общежитие.

— Мерси — китаянка. Рядом с нами живет нигерийка. Плюс я, полукровка. Все мы так или иначе сюда пробрались. Со временем.

— Это была долгая изнурительная осада.

Слово «полукровка» показалось Дарлингтону опасной наживкой. Черные волосы, черные глаза, кожа с оливковым отливом — она могла быть гречанкой. Мексиканкой. Белой.

— Мать — еврейка, никаких упоминаний об отце. Но я полагаю, что он у тебя был?

— Никогда его не знала.

Здесь скрывалась какая-то история, но он не собирался давить.

— Есть темы, думать о которых никому из нас не хочется.

Они дошли до Ворот Фелпса — большого гулкого сводчатого прохода, ведущего на Колледж-стрит, прочь от относительной безопасности Старого кампуса. Ему не хотелось отвлекаться. Им предстояло преодолеть слишком большое — буквально и образно — расстояние.

— Это Нью-Хейвен Грин, — сказал он, когда они зашагали по одной из каменных дорожек. — Когда была основана колония, здесь построили молитвенный дом. Город должен был стать новым Эдемом, заложенным между двух рек, как между Тигром и Ефратом.

Алекс нахмурилась.

— Зачем столько церквей?

На лужайке их было три: две в федеральном стиле, почти одинаковые, а третья — жемчужина неоготики.

— Почти в каждом квартале этого города есть церковь. Или раньше была. Сейчас некоторые из них закрываются. Люди их попросту не посещают.

— А ты? — спросила она.

— А ты?

— Нет.

— Да, посещаю, — сказал он. — Это семейная традиция.

Он заметил в ее взгляде тень осуждения, но объясняться было излишне. По воскресеньям церковь, по понедельникам работа — так было принято у Арлингтонов. Когда Дарлингтону исполнилось тринадцать и он заявил, что готов рискнуть гневом Господним ради пары лишних часов сна, дед схватил его за ухо и силком вытащил из постели, несмотря на свои восемьдесят лет.

«Мне все равно, во что ты веришь, — сказал он. — Работяги верят в Бога и ожидают от нас того же, так что ты либо оденешься и дотащишь свою задницу до церкви, либо я выпорю ее так, что живого места не останется».

Дарлингтон пошел в церковь. И продолжал ходить туда после смерти деда.

— Этот парк — место первой в городе церкви и первого кладбища. Это источник колоссальной силы.

— Ага… Охренеть.

Он заметил, что ее плечи расслабились и опустились. Изменилась и ее походка. Уже не казалось, что она собирается с силами перед ударом.

— Что ты видишь? — стараясь не выдавать чрезмерного любопытства, спросил Дарлингтон.

Она не ответила.

— Я знаю, что ты умеешь. Это не секрет.

Взгляд Алекс оставался далеким, почти безучастным:

— Тут пусто, вот и все. Вообще-то на кладбищах я никогда не вижу ничего такого.

Ничего такого. Дарлингтон огляделся по сторонам, но увидел только то, что увидел бы любой: студентов и людей, работающих в суде и магазинах на Чепэл-стрит, вышедших на солнышко в обеденный перерыв.

Он знал, что дорожки, которые пересекали парк, казалось бы, как попало, были распланированы группой франкмасонов в попытке ублажить и удержать мертвецов, когда кладбище перенесли за несколько кварталов отсюда. Он знал, что их разметку — или пентаграмму, мнения разнились, — видно с высоты. Он знал, где ураган «Сэнди» повалил дуб Линкольна, и что в корнях дерева обнаружили скелет — одно из многих тел, которые так и не перенесли на кладбище на Гров-стрит. Благодаря этим своим знаниям он видел Нью-Хейвен по-другому, и они достались ему не случайно: он обожал этот город. Но никакая любовь не позволяла ему видеть Серых. Увидеть их можно было, только приняв «Оросчерио» — очередное чудо-средство из Золотого блюда. Дарлингтон вздрогнул. Каждый раз, выпивая эликсир, он рисковал: его тело могло попросту сказать «хватит», у него могли отказать почки.

— В том, что ты их здесь не видишь, нет ничего удивительного, — сказал он. — Кое-что может привлечь их на кладбища и в места захоронения, но, как правило, они держатся от них подальше.

Ему наконец удалось привлечь ее внимание. Если до этого в ее глазах читались только сдержанность и настороженность, то теперь в них впервые вспыхнул искренний интерес.

— Почему?

— Серые любят жизнь и все, что напоминает им о том, каково быть живыми. Соль, сахар, пот. Драки и секс, слезы, кровь и сильные эмоции.

— Я думала, соль их отваживает.

Дарлингтон приподнял бровь:

— Ты это по телевизору видела?

— Ты предпочел бы, чтобы я прочла это в какой-нибудь древней книжке?

— Честно говоря, да.

— Какая жалость.

— Соль — это очиститель, — сказал он, когда они переходили Темпл-стрит, — поэтому она эффективно изгоняет демонов, хотя, к моему великому сожалению, мне лично честь проводить экзорцизм никогда еще не выпадала. Но, если говорить о Серых, начертить соляной круг — все равно что оставить лизунец оленям.

— Тогда что их отваживает?

В ее словах звенело неравнодушие. Так вот что ее интересует.

— Костяная пыль. Кладбищенская земля. Остатки праха из крематория. Memento mori, — он взглянул на нее. — Латинский знаешь?

Она покачала головой. Конечно, нет.

— Они ненавидят все связанное со смертью. Если хочешь защитить свою комнату от Серых, повесь гравюру Гольбейна.

Он всего лишь хотел пошутить, но заметил, что она обдумывает его слова, запоминает имя художника. Дарлингтон ощутил острый укол чувства вины, и ему это не понравилось. Он так завидовал таланту этой девушки, что даже не задумался, каково жить, не имея возможности прогнать мертвецов.

— Я могу защитить твою комнату, — сказал он. желая загладить свою вину. — Если хочешь, даже все общежитие.

— Ты можешь это сделать?

— Да, — ответил он. — И тебя могу научить.

— Расскажи мне все остальное, — сказала Алекс.

После выхода из сумеречной пещеры общежитий пот образовал лоснящуюся пленку на ее носу и лбу, собрался в углублении над верхней губой. Дарлингтон понимал, что еще немного, и ее рубашка промокнет насквозь, и, судя по тому, как она прижимала руки к бокам, она этого стеснялась.

— Ты прочла «Жизнь Леты»?

— Да.

— Правда?

— Пролистала.

— Почитай, — сказал он. — Я составил список других материалов, которые помогут тебе разобраться в основах. По большей части это книги по истории Нью-Хейвена и наша собственная сводная история обществ.

Алекс резко качнула головой.

— Я имею в виду, скажи мне, что ждет здесь меня… с тобой.

Ответить на этот вопрос было непросто. Ничего. Все. «Лета» должна была быть даром, но сможет ли она стать даром для нее? Ему предстояло о многом рассказать.

Они вышли из парка, и Дарлингтон заметил, что ее плечи снова напряглись, хотя своими глазами и не мог увидеть, по какой причине. Они прошли мимо банков на Элм-стрит, миновали «Кебабиан» — красный магазинчик ковров, торговля в котором процветала в Нью-Хейвене больше ста лет, — и свернули на Оранж. Они находились всего в паре кварталов от кампуса, но казалось, что за много миль. Сутолока студенческой жизни исчезла, словно, выйдя в город, они упали со скалы. На улицах соседствовали новизна и старина: слегка обветшавшие таунхаусы, пустые парковки, бережно восстановленный концертный зал, исполинская многоэтажка жилищного управления.

— Почему здесь? — спросила Алекс, когда Дарлингтон не ответил на ее предыдущий вопрос. — Что именно привлекает их в этом месте?

Коротким ответом было: «Кто знает?» Но он сомневался, что этот ответ вызовет у нее доверие к нему и «Лете».

— В начале девятнадцатого века маги, а вместе с ними и магия, покидали Европу и переезжали из Старого света в Новый. Им нужно было место, где они могли бы сохранить свои знания и сберечь ритуалы. Никто точно не знает, почему лучшим местом для этого стал Нью-Хейвен. Они испробовали и другие города, — с гордостью сказал Дарлингтон. — Кембридж. Принстон. Но именно в Нью-Хейвене магия прижилась и пустила корни. Некоторые считают, что причина в том, что здесь Покров тоньше, и через него легче пройти. Теперь ты видишь, почему «Лета» рада тебя принять.

По крайней мере, некоторые ее члены.

— Возможно, тебе удастся ответить на наши вопросы, — продолжал он. — Некоторые Серые были здесь задолго до университета.

— И эти маги решили, что будет умно научить своим фокусам кучку деток из колледжа?

— Взаимодействие со сверхъестественным негативно сказывается на здоровье. Чем старше ты становишься, тем тяжелее его переносишь. Поэтому каждый год общества пополняют свои ряды новыми студентами, новой делегацией. Магия — буквально вымирающее искусство, и Нью-Хейвен — одно из немногих мест в мире, где его по-прежнему можно вызвать к жизни.

Алекс молчала. Он ее напугал? Хорошо. Возможно, она все-таки прочтет заданные им книги вместо того, чтобы их пролистывать.

— Сейчас в Йеле более ста обществ, но большинство из них нас не интересует. Они собираются на ужины, делятся друг с другом подробностями своих биографий, немного занимаются общественной деятельностью. Но значение имеет только Древняя Восьмерка. Общества, владеющие землей. Дома Покрова. Те, что сохранили право собственности на свои гробницы.

— Гробницы?

— Готов поспорить, что некоторые из них ты уже видела. Это клубы, хотя выглядят они скорее как мавзолеи.

— А почему нас не интересуют другие общества? — спросила она.

— Нас интересует сила, а сила связана с местом. Каждый Дом Покрова избрал определенную сферу магии, посвятив себя ее изучению, и каждый возвел свою гробницу над нексусом силы. Кроме «Берцелиуса», а до него никому нет дела.

Члены «Берцелиуса» основали свое общество в ответ на распространение магии в Нью-Хейвене. Они занимались инвестициями в новые технологии и утверждали, что члены других Домов — шарлатаны и суеверные дилетанты. Согласно их философии, единственной истинной магией была наука. Они кое-как пережили биржевой крах 1929 года без помощи предсказаний и с грехом пополам перебивались до краха 1987 года, после которого практически исчезли с лица земли. Как оказалось, единственной истинной магией является магия.

— Нексус, — повторила Алекс. — И эти самые нексусы разбросаны по всему кампусу?

— Представь, что магия — это река. В нексусах сила образует водовороты, и благодаря им ритуалы обществ срабатывают. Мы нашли в городе двенадцать нексусов. Над восьмью из них были возведены гробницы. Остальные находятся там, где уже стоят здания, например, железнодорожная станция, и там, где строить невозможно. Несколько обществ со временем лишились гробниц. Сколько бы они ни изучали магию, связь была разорвана, и многого они не достигали.

— Хочешь сказать, все это творилось больше ста лет, и никто не пронюхал?

— Из Древней Восьмерки вышли некоторые из самых влиятельных мужчин и женщин в мире. Люди, которые буквально управляют правительствами, бюджетами целых наций, которые определяют направление развития культуры. Они руководили всем — от ООН до Конгресса, «Нью-Йорк Таймс» и Всемирного банка. Они определяли исход почти всех Мировых серий в бейсболе, супербоулов, премий Американской киноакадемии и как минимум одних президентских выборов. Сотни сайтов обвиняют их в связях с фримасонами, иллюминатами, Бильдербергской группой и так далее.

— Может, если бы они собирались в каком-нибудь ресторанчике вместо гигантских мавзолеев, им не пришлось бы об этом волноваться.

Они дошли до Il Bastone — трехэтажного дома «Леты» из красного кирпича с витражными стеклами, построенного Джоном Андерсоном в 1882 году за бешеные деньги и брошенного всего через год. Он утверждал, что его выжили из города высокие налоги. В летописях «Леты» сохранилась другая история с участием его отца и призрака мертвой продавщицы сигар. В отличие от «Черного вяза», Il Bastone не занимал огромную территорию. Это высокое, но сдержанное в своем великолепии городское здание по обеим сторонам близко соседствовало с другими домами.

— Они и не волнуются, — сказал Дарлингтон. — Все эти конспирологические теории и кретины в шапочках из фольги им только на руку.

— Потому что им нравится чувствовать себя в центре внимания?

— Потому что их настоящие занятия гораздо хуже, чем то, в чем их подозревают, — Дарлингтон подтолкнул черную чугунную калитку. Крыльцо старого дома слегка выпрямилось, словно в предвкушении. — После тебя.

Как только калитка закрылась, их поглотила темнота. Откуда-то из-под дома раздался пронзительный голодный вой. Гэлакси Стерн спрашивала, что ее ждет. Пришло время ей показать.