Рада, наследница заклинателей

Лея Р., 2023

Бродяжка и уличная плясунья Рада оказывается в темнице, приговорённая за убийство возлюбленного, которое не совершала. Настоятель «Храма Всемилостивого Дракона» Михель Буша обещает спасти от ужасной участи, но просит взамен непомерную цену – две ночи любви. Не видя иного выхода, Рада в конце концов соглашается, надеясь как-нибудь отвертеться и оставить священника ни с чем. Но, может, он не так уж плох, как ей поначалу казалось?.. А сама Рада, возможно, вовсе не нищенка и отребье, а последняя из рода заклинателей драконов?..Сумеет ли выросшая в трущобах красавица вернуть имя и славу предков? Сможет ли Михель, давший обет безбрачия, растопить сердце юной Рады и разрубить сковывающие его оковы долга?

Глава 3

С момента заключения соглашения минуло больше дюжины дней. Священник приходил раз пять, ненадолго, и никогда — с пустыми руками. Обыкновенно приносил то кусок вяленого мяса, то засахаренные лепестки роз, то кувшин сладкого вина в дополнение к сытному ужину. Кроме того, у Рады появился ещё один тюфяк, а также тёплая шерстяная шаль и маленькие кожаные башмачки. Буша, разбирающийся в медицине, оставил стеклянный пузырёк с мазью, наказав каждый день наносить снадобье на израненную спину. Строптивица поначалу отказалась, но под угрожающим взглядом покорно вздохнула и обещала сделать всё сама, как только посетитель уйдёт. Удивительно, но вскоре узница и впрямь почувствовала, что шрамы мало-помалу перестают отзываться ноющей болью на каждое неосторожное движение. Не прошло и десяти дней, как три глубокие борозды, пересекающие спину, совершенно перестали тревожить — прекратился даже обычный для зарастающих ран слабый зуд. Пленница невольно начинала привыкать к суровому священнослужителю с бесстрастным лицом, который больше не предпринимал попыток покуситься на её честь.

Для Михеля Буша эти дни показались самой сладостной пыткой, какую только можно вообразить. Он, как мог, торопил пересмотр дела, но судебный процесс никогда не был скорым, особенно в вопросах вынесения оправдательных вердиктов. Если бы не живое участие внушающего уважение настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона», всё это могло растянуться на год, а то и больше. Однако усилиями по временам впадающего в дрожь от нетерпения председателя церковного суда слушания закончились довольно быстро.

Угрозами и щедрой наградой Гожо из рода Лайош удалось вынудить предстать перед законом и рассказать, как всё произошло на самом деле. Тогда же Михель взял с офицера слово, что в день освобождения тот лично спустится за Радой (конечно же, тайно, так что его честь не пострадает) и объяснится с несостоявшейся возлюбленной.

Упрямого прокурора, не желавшего отпускать ведьму и пытавшегося сослаться на признания обвиняемой, легко удалось усмирить парой тихих фраз о его периодических посещениях кельи одного молоденького аколита. Таким образом, приговор вскоре пересмотрели: ввиду отсутствия состава преступления, то бишь наличия живого и почти невредимого офицера королевской гвардии Гожо Лайоша на слушании дела о его убийстве, немедленно освободить обвиняемую из-под стражи.

Что значил долгожданный день для Буша, невозможно передать словами. Его трясло, точно в лихорадке, глаза ярко полыхали нетерпеливым пламенем на бледном измождённом лице. Все прошедшие дни он старался держать себя в руках, чтобы хоть немного сгладить ужас, внушаемый им этой восхитительной дикой девчонке. Михель не питал иллюзий, будто она может проникнуться симпатией, но ему было бы довольно и того, если бы в огромных золотых глазах испуганной лани не сквозило отвращение.

Одним лишь небесам ведомо, каких усилий стоила священнослужителю эта показная холодность!.. И всё же томительное предвкушение было настолько же сладким, как и ожидаемая награда. Ночами, мучимый чувственными видениями, настоятель едва мог провалиться ненадолго в спасительное забытьё. С каждым днём нетерпение, мучащее влюблённого, усиливалось — и в то же время нарастало удовлетворение от осознания того, как скоро все потаённые грешные помыслы воплотятся в реальность вспышкой самого ослепительного наслаждения. Он снял прелестный домик в предместье Старой Рутны — небольшой, но уютный двухэтажный коттедж. Поручив жилище заботам престарелой служанки и по совместительству кухарки, Михель с облегчением подумал, что скоро сможет принять все дары, какими неприступной красавице будет угодно одарить его.

В ночь перед заседанием, когда суд должен был вынести оправдательный вердикт, Буша принял перед сном сильное успокоительное, чтобы наконец нормально выспаться. А ещё — чтобы не придушить Гожо Лайоша, который обещал явиться на слушание, а после — сопроводить настоятеля в темницу.

Рада вздрогнула одновременно от страха и восторга, когда спустившийся священник объявил, что она свободна, и протянул платье, меховую накидку и сапожки, более подходящие для прогулок по улице, нежели тюремная рубаха.

— А это — тот, кого я обещал привести, — добавил он.

Стоявший позади в облачении аколита человек откинул с лица капюшон.

— Гожо!.. — воскликнула бывшая узница и, не помня себя от счастья, кинулась к офицеру.

Припав к его груди, плясунья обвила возлюбленного тонкими ручками, устремив снизу вверх взгляд огромных, золотистых, влажных глаз, блестевших нескрываемой радостью. Михель лишь скрипнул зубами и отвернулся, трясущимися руками вешая на крюк масляный светильник. Лайош, вопреки ожиданиям Рады, не обнял её в ответ, а, чуть помедлив, напротив, взял за плечи и несколько отстранил от себя.

В ту же секунду бродяжка отпрянула от дворянина, содрогнувшись от страшного прозрения. Взволнованная малютка вдруг почувствовала себя ужасно разбитой, сердцем уже зная, что возлюбленный отрёкся от неё. Усилием воли она собрала в кулак остатки мужества и попыталась объясниться:

— Гожо, неужели ты не рад встрече со своей Златоокой Радой?.. — жалко улыбнувшись сквозь сдерживаемые слёзы, проговорила она дрожащим голосом. — Ты ведь не поверил, будто это я, готовая отдать за тебя свою ничтожную жизнь, нанесла тот роковой удар? Да, под пыткой я признала вину — прости мне эту слабость! Но больше мне не за что извиняться, клянусь!.. Это всё он, похотливый священник, который преследует меня!..

Глаза говорящей полыхнули бессильным гневом, а тонкий пальчик обличительно указал на застывшего у стены мрачной тенью со скрещёнными на груди руками настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона». Тот лишь побледнел, однако не изменился в лице, сурово и смело глядя прямо в глаза удивлённо воззрившегося на него офицера королевской гвардии. Тот поспешно отвернулся:

— Да ты никак не в себе, малютка! Успокойся, я не обвиняю тебя. Но и ты не говори таких ужасных вещей про мэтра Буша. Он, как видишь, хлопочет о тебе, добился пересмотра дела, оправдания…

— Хлопочет!.. — воскликнула бедная плясунья, теряя остатки самообладания. — О, Гожо, забери меня отсюда, прошу тебя! Иначе этот церковник сотворит со мной нечто ужасное!.. Увези меня, спрячь — я сделаю для тебя всё, что скажешь! Стану, кем пожелаешь — любовницей, служанкой, рабой — только забери меня от него! О, ведь я так люблю тебя! А ты — ты же тоже любил меня, помнишь?.. Возможно, ты полюбишь меня снова… А если нет — мне довольно будет и того, что я хоть изредка буду видеть тебя, чистить сапоги, стирать мундир… О, Гожо!..

Будучи не в силах более сносить нетерпеливо-раздражённый взгляд Лайоша, бродяжка упала на колени, молитвенно простирая руки к своему «спасителю». Одному лишь Дракону ведомо, что чувствовал в тот миг наблюдавший за этой сценой Буша. Его впалые от бессонницы и нервной болезни глаза горели на побелевшем лице, подобно огонькам свечей. Зубы сжались с такой силой, что челюсть свело болезненным спазмом. Михель разрывался между отвращением и состраданием, ревностью и любовью, гневом и поклонением. О, как пылко просила юная красавица, как очаровательно сквозила в огромных глазах мольба о помощи, как страстно бедняжка заклинала спасти её!.. Священник, не раздумывая, отдал бы всё, лишь бы вот так она смотрела на него. И, одари плясунья подобным взглядом его самого, мир бы перевернул, лишь бы выполнить просьбу.

— Послушай, крошка, ты сама не понимаешь, что говоришь! — начал офицер. — Куда же я тебя спрячу? И как, в конце концов, объясню твоё появление невесте?..

На этом месте Рада перебила, вызвав в душе возлюбленного, мечтающего поскорее убраться восвояси, не вникая в подробности этой тёмной истории, новую бурю негодования и чуть ли не отвращения к себе:

— Невесте?.. О, мой Гожо, так ты помолвлен?! Разве не ты говорил мне, что брак — всего лишь ненужная формальность?

— Так и есть, милая Рада, если только речь не идёт о богатом приданом, — небрежно проронил посетитель, надеясь, что упоминание о невесте заставит малютку отступиться: должна же в ней прорезаться хоть какая-то гордость?!

Однако в вопросах любви бедняжка была столь же неопытна, как и её преследователь, а в своей наивной мольбе выглядела ничуть не менее жалко. И если Михель вызывал в Раде лишь брезгливое отвращение, когда заклинал ответить на его страсть, то в Лайоше при виде коленопреклонённой бродяжки, по щекам которой текли горькие слёзы, сейчас пробуждалось аналогичное чувство. Ему и впрямь нравилась эта малышка, столь очаровательная и невинная, и он готов был снизойти до её любви. Но ведь в тот момент Рада ничего не требовала взамен и казалась лакомым кусочком, вполне подходящим развлечением. Теперь же просила забрать, увезти, спрятать, спасти — и храбрый вояка готов был бежать от неё на край света.

— Гожо, неужели ты оставишь меня здесь, с этим ужасным священником? — дрожащим голосом спросила несчастная. — Ужель пусть не любовь, но даже и милосердие не шевельнётся в твоей душе?.. Ведь ты желал меня однажды — меня, бедную нищенку! А теперь даже и не глядишь в мою сторону!.. Вспомни же о своих словах и любовных клятвах. Забери меня, прошу!

— Глупости! — потеряв терпение, отрезал Лайош. — Мне некуда забрать тебя, негде спрятать. Я пришёл в суд и дал показания, как просил мэтр Буша. Тебя оправдали, ты будешь жить и обретёшь свободу. На этом вынужден откланяться: офицер королевской гвардии не может надолго покидать пост.

Михель, давно ждавший подходящего случая выпроводить сыгравшего точно по нотам предназначенную ему роль мальчишку, тотчас кивнул на закрытый люк. Гожо из рода Лайош ретировался по шаткой лестнице столь поспешно, что Рада успела лишь вскочить на ноги, кинуться вслед за ним — и угодить прямиком в объятия священника.

— Пусти, пусти меня!.. — благо, нужно было очень постараться, чтобы расслышать тихие восклицания бедняжки через тяжело захлопнувшийся люк. — Гожо, мой Гожо!

— Он ушёл! — настоятель крепко держал отчаянно бившуюся в его руках красавицу, чувствуя, как непреодолимое желание поднимается из самой глубины существа. — Успокойся же!.. Я ведь говорил, что ты не нужна ему, что он никогда не любил тебя!

Буша и сам не понимал, почему с языка срываются эти злые, ревнивые слова. Михель видел, какую боль причиняют они и без того убитой горем плясунье, однако остановиться уже не мог:

— Твой военный — пустышка! Всё, чего он хотел, — забрать твою невинность, сорвать этот нетронутый цветок, чтобы наутро втоптать в грязь едва распустившийся бутон! Ты должна благодарить меня, что я помешал мерзавцу…

— Лучше бы это сделал он! — вскричала обезумевшая от горя Рада. — О, да лучше я достанусь палачу, чем тебе!..

— Ну уж нет, даже не надейся, — жёстко обрубил больно задетый священник. — Ты дала мне слово, помнишь? Свою часть уговора я выполнил, девушка. Сегодня ночью ты выполнишь свою!

От этих страшных слов освобождённая узница замерла, подняла всё ещё затуманенный слезами взор на мучителя — и обмякла, почти лишившись чувств от нервного потрясения и ужаса предстоящей ночи. Перед глазами всё поплыло, силы окончательно покинули хрупкое тело; бродяжка молила милостивого Дракона лишь о том, чтобы умереть прямо сейчас. Гожо не любит её, а, значит, жить больше незачем; к тому же перспектива лечь в постель с погрязшим в грехе церковником казалась сейчас страшнее смерти, которая могла принести желанное освобождение от боли, страданий и сердечной раны.

Буша аккуратно уложил плясунью, безмолвно шевелящую губами, точно она шептала молитвы, на тюфяк и осторожно провёл пальцами по щеке; откинул со лба прядь тёмных волос. Сейчас эта дикая кошка казалась такой трогательно-беззащитной, что Михель невольно проникся её горем. Даже беспрерывно терзавшая похоть куда-то испарилась, уступив место тихой нежности. Хотелось утешить, успокоить, стереть эти скорбные морщинки с милого личика. Влюблённый что угодно бы отдал, чтобы увидеть улыбку Рады, но мысль отпустить без всяких условий, ничего не требуя взамен, даже не пришла в голову. Он слишком долго боролся за возможность разделись с прелестной маленькой нищенкой сладчайший из грехов, слишком сильно страдал, слишком многое поставил на карту, чтобы теперь отступить. Нет, священник ни за что на свете, будь ему даже обещано вечное блаженство под крылом Дракона, не отказался бы от возможности провести эту ночь со златоокой красавицей.

Некоторое время Буша ещё бережно поглаживал тонкую ручку, сидя рядом с Радой, невидящий взгляд которой безразлично застыл. Наконец поднялся:

— Приходи в себя, переодевайся и уходи отсюда. Я отдал соответствующие распоряжения, тебя не станут задерживать. Буду ждать у Моста трёх опор. Не задерживайся, дни сейчас короткие, скоро начнёт темнеть.

Плясунья чуть встрепенулась. У ворот Моста трёх опор, она не ослышалась?.. Церковник что же, правда верит, что она придёт? Раздражённая на саму себя за настойчиво призывающий сдержать клятву голос совести, Рада перевернулась на бок. Услышала шаги поднимавшегося по ступеням священника и звук открываемой крышки люка. На сей раз её не закрыли.

Опустошённая, освобождённая узница лежала на тюфяке, вперив невидящий взор высохших глаз в камень стены. В голове билась одна-единственная мысль: «Он меня не любит». Если после вынесения приговора Радой завладело отчаяние, то теперь сердце переполняла неизбывная тоска. Горечь оказалась настолько сильна, что быстро переросла в тупое безразличие к собственной участи. Несчастная лежала неподвижно до тех пор, пока не погас выпивший масло до дна огонёк лампы и камера не погрузилась во тьму. Слабый свет лился лишь из открытого люка, напоминая, что пора уходить из мрачного подземелья.

Медленно поднявшись, плясунья ощупью отыскала оставленную священником одежду, облачилась в новый наряд, с омерзением отшвырнув тюремную рубаху, и осторожно поднялась наверх. Стражник, скучавший в конце освещённого несколькими факелами коридора, коротко кивнул и повёл бывшую заключённую петляющими коридорами. Никто не пытался чинить им препятствий: быстрые взгляды встречавшихся на пути людей скользили по серому, чуть припухшему личику холодно и равнодушно. Наконец входная дверь тюрьмы распахнулась, выпуская Раду на залитый солнцем двор.

Солнце!.. Сколько же она его не видела?.. Безразличие, вызванное горестным потрясением, несколько пошатнулось. Зажмурившись от белизны покрытого снегом тюремного двора, малютка вдыхала морозный свежий воздух, так разительно отличавшийся от затхлой подвальной сырости. А потом, словно очнувшись, выпущенной из клетки птичкой поспешила по направлению к воротам крепости, желая как можно скорее покинуть неприветливое сооружение, приносящее людям столько горя и мучений.

Стоило угрюмому стражу распахнуть тяжёлую дверь, как вылетевшая на улицу Старой Рутны красавица замерла в нерешительности. Куда же направиться?.. Совершенно точно не туда, где ждёт похотливый святоша. Он, конечно, выполнил свою часть сделки, но ведь именно по его вине Рада оказалась запертой, значит, она, без сомнения, ничем не обязана за спасение. На секунду перед плясуньей возник образ сурового председателя церковного суда, на коленях молящего о капли любви… сдержанная нежность и попытки порадовать скромными подношениями… забота и пылкие взгляды, особенно выигрышно смотрящиеся на фоне холодного равнодушия предателя Гожо. Бродяжка решительно тряхнула головкой, разгоняя зародившиеся в сердце жалость и благодарность.

— Рада! — от стены соседнего дома отделились две фигуры и быстро пошли к ней.

— Джура, Зурало!.. Откуда вы здесь?

Снег приятно захрустел под мягкими сапожками, когда плясунья бросилась навстречу.

— Пэтро предупредил Баро, что тебя вот-вот выпустят и может потребоваться помощь. По его приказу мы дежурим тут каждый день по очереди. Здорово, что тебя выпустили именно сегодня! — быстро проговорил Зурало — крепкий светловолосый детина на две головы выше Рады, под курткой которого всегда пряталась увесистая дубина.

— Пойдём скорее домой, такую пирушку закатим!.. — добавил коренастый, косящий на один глаз Джура. — Баро, небось, заждался уже. Каждый день про тебя справляется.

— Я… — красавица заколебалась: ей не хотелось домой, не хотелось сидеть в духоте среди хмельных друзей и подружек. — Передайте отцу, что я приду позже. Хочу немного прогуляться после тесной клетки.

— Составить компанию? — тут же вызвался молодой силач Зурало. — Пэтро говорил, тебя надо защитить от кого-то. Только укажи, а мы уж…

Оба парня недобро ухмыльнулись.

— Нет, это лишнее, — быстро отказалась желавшая остаться наедине с сердечной болью Рада. — У меня нет никаких проблем, правда. Не от кого защищать. Просто хочу побродить в одиночестве.

— Как скажешь, — кивнул малопривлекательный, но очень деликатный и чуткий Джура. — Только возвращайся поскорее, не то Баро нам головы оторвёт.

— Конечно.

— Ну мы пошли, — неуверенно проговорил красавчик-великан и добавил: — Добрый у тебя наряд. Пару золотых, поди, стоит. Неужто в тюрьме такие дают?..

— Это подарок, — ответила плясунья и поскорее свернула беседу, предотвращая дальнейшие расспросы: — До встречи!

— До встречи! — в унисон ответили вслед удаляющейся подружке Джура и Зурало.