Шуршание философа, бегающего по своей оси

Юна Летц, 2012

Происхождение снега, фермер, высаживающий мысли, колдуны, суперсамки, регистрация смысла жизни, пособие для бродячих мальчиков, биосхемы влюбленных, столкновение с криком, каменные мимы, многополые люди, подделка брендабог, кабинки с автоматической любовью, месмерист и большие над нами создают «Шуршание философа, бегающего по своей оси». Это книга предчувствий.

УЗЕЛ И ШИПИТ

Он стоял над ней своевременно, нависал обстоятельством, как вис, но головой вверх. Наждачная тишина и медленная тайна. Сейчас пора было. Она и сама знала: пора было рассказать. И так столько времени держала при себе, всё не могла отпустить. Наконец, села на стул — комната такая упругая, натянутая по углам, и ни одной двери — как она сюда вошла?.. Кажется, что ни одной двери, но это иллюзия, это полумрак клеит глаза, а вообще-то тут одни двери, как будто это кабинет дверей, и вот она смотрит на все эти выходы и будто бы знает, что там по ступенькам вниз магнитные коридоры, там что-то спрятано — невидимое, густое — шевелится…

Как бы это? Подвальное хранилище. Может, интерпретация жизни… Людей тут нет. Вещи особого содержания, хоть и не вещи вовсе: «что-то» конвертировано в однородную информацию, и к названиям приклеены тела, выловленные известными способами: опытом, реакцией; другие на чистых именах держатся. Назови это «каталог невозможного».

— Вот у меня есть для вас… — сказала она подоспевшим голосом.

— Для меня есть?

Мужчина повернул лицо, как бы отдельно от головы — лицо, повернулся, зрачки в одну сторону — понаехали, потом ещё внешняя благосклонность, улыбка, такт — и как их мастерят (интересными собеседниками). Совсем ведь не похоже: чудолобый.

— Куда будете говорить?

— В историю сразу пишите, в общее достояние, или как это у вас…

— Можете своими словами.

— Они все мои. Все, что я буду говорить. Только вот оно новое, не знаю, как и выразить.

— Представьте, что мы приятели, беседуем, и вы мне что-то…

— Сообщение? Я поняла, поняла. Надо расслабиться.

— Просто рассказать.

— Рас-ска-зать… Ладно, ничего сложного. Вот как-то сижу я в своей комнате… Это интересно вам?

— Конечно.

— Вначале окно… Окно. Сижу я, и тут вдруг оно как появилось! Я его отчетливо так увидела. Увидела и сразу поняла, что это новое, его раньше не было в мире… И — да, да, я помню, что количество материи неизменно, но это точно не отсюда. Оно новое, понимаете?! Ну, может, дырка где-то и оттуда полезло…

— И как оно смотрелось?

— Это и есть ваш вопрос?.. Оно не смотрелось само, но я на него смотрела — какой-то узел и шипит. Да, именно так. Ни к чему не пристегнут, висел там, чистый такой, никем не названный ещё, и, может быть, я первая его увидела, и тоже думаю: надо как-то назвать. А потом стало жалко: вот он передо мной — тайна, а я его готовыми словами…

— Но всё-таки отнесли сюда.

— Это историческое, наверное, для всех людей. Потому и отнесла.

— Ну, а подробней. У вас что-то осталось?

— Впечатление осталось. Но не слишком отчетливое. Это что-то такое — узел. Не совокупность данного, но откуда-то вылезло. Оттуда не лезло раньше, но теперь началось.

— И как вы узнали?

— Я увидела. Человек видит своими качествами, и я увидела своими. Ин-ту…

— Не надо про это. Говорите общими словами.

— Мышь, лень. Ие.

— Ие?..

— Я же рассказала про узел. И шипит. Вы дадите мне билетик?

— Зеленый билетик?

— Он самый.

— Тот, на котором портрет человека?

— Конечно, такой билетик.

— Я вам дам. Но сначала опишите этот узел.

— Это был узел такой… То есть, он не шипел, а шипит. Как имя предмета или собственное. Узел и шипит. Понимаете? Что-то новое образовалось, вылезло, больше не знаю, как и сказать.

— Но оно плотное?

— Оно из каких-то сил. Я сначала подумала: может, это бог материализовался? Ну, знаете, люди думали столько лет об одном и том же, а потом возникли вот такие узлы и торчат около окон…

— А потом что?

— Стала сомневаться, конечно, решила его потрогать… Не как бога, но чтобы понять, из чего оно состоит. Так я вытянула руку, но его нельзя было потрогать. Его можно было просмотреть, и я просмотрела. А ещё речь… Оказалось возможным его проговорить.

— Вы храбрая.

— Я храбрая. Проговорила «узел и шипит». То, что в голову первое пришло.

— Странное имя.

— Растерялась…

— И где оно сейчас?

— Этого не могу сказать. Я проговорила, и оно исчезло. Ну, как бы засосалось в слова, и ему необязательно стало быть видимым.

— То есть, сейчас оно хранится в том словосочетании, которое вы всё время произносите?

— Вот именно.

— И вы понимаете, что после того, как я дам вам зеленый билетик, и вы подпишите договор, вы не сможете это никогда повторить? Ни-ког-да. Если вы ещё раз скажете это, вас будут судить, как преступницу.

— Зачем вы так?

— Я должен вас предупредить, потому что это обязательное правило. Раньше было ограничение типа «всуе», но теперь мы требуем полного молчания.

— Ладно, я поняла.

— Хорошо. Тогда спасибо за информацию, распишитесь, ещё раз… И держите ваш зеленый билет.

— Вот же, настоящий зеленый!

— Билет. Только вы осторожнее там с ин-ту…

— Я знаю, знаю.

Приёмщик аккуратно сложил бумаги — два комплекта, первый убрал в шкаф, второй поместил в конверт и отдал женщине, потом вежливое лицо и собирался её провожать до одной из дверей, привстал уже, но она так нервно его остановила.

— У меня ещё один вопрос, простите… И ещё раз простите, это, конечно, не моё дело, но я должна спросить, чтобы мне потом всю жизнь продержаться в этом молчании, я должна сейчас узнать: что вы с ними делаете, с этими штуками, которые просачиваются? В этом многослойном пространстве так сложно контролировать…

— На это я не могу вам ответить.

— Что-то секретное. Так я и думала. У вас тут густота кромешная, и ни одного растения даже, хоть бы цветочек в горшке или деревце… Они же как в тюрьме тут, бедненькие такие, а может, это щенки или дети, и не могут сами себя защитить, не могут вырваться из слов, которыми названы… Жалко их, до чего жалко их! И что-то со мной не так… Как это сказать, как же это сказать?.. Говорю: отдайте мне назад, вот ваш билет, отдайте мне!

— Возврат мы не осуществляем.

— Да что вы такое?! У меня бумаги тут, давайте я сотру, зачеркну — перепишите.

— Никакого возврата.

— Как же это?.. Дядечка, существо, отдайте назад! Отдайте… Иначе я возьму и скажу, я скажу…

Голос сорвался в еле слышное бормотание, и женщина расплакалась, выдавливая со слезами рыб, которые заплыли в глаза…

— Вот видите, эти рыбы, почему вы их не заберете? Они тоже не местные.

— Рыбы у многих. Вот что бывает, если вовремя нам не сдать.

— Если вовремя. Вам. Не сдать.

— Я так и сказал.

— Ладно, что ли… попробовать уйти надо… попробовать уйти. Но это полумандраж: не думала, что так тяжело будет расстаться… Теперь я не знаю… прихожу, а его нет — это как? Он у меня почти в каждой фразе жил, и я так привязалась, держала его своими словами, и он был близкий, герметично упакованный… в жизнь упакованный, такой мой… Рыбы точно не подойдут?

— Нам надо закрываться, извините.

— Вы и так закрыты… Ладно уж, билет мне пригодится, с портретом билет, а это моё… ваше останется тут, его будут изучать, и совсем не страшно… разные опыты…

Гостья встала, руки дергались, лицо, голова, и было невооруженным глазом заметно слово, передавленное в её горле — комок, но другое слово. Так она сотрясалась, и чудолобый тоже натянутый стоял, как бы готовый к самому худшему. Это был решающий сейчас момент: или уйдёт, или скажет. Присутствие летучей фразы, рука на сигнале, готовность номер один…

Женщина откашлялась.

— Всего доброго.

Развернулась и вошла в одну из дверей, где продолжалась одномерная жизнь с понятными вещами.

— И вам всего. Всего доб-ро-го, — ответил приемщик, выдохнул и отключил записывающее устройство.