Тёплые пляжи моря Лаптевых

Леонид Шевырев

Фрилансер Семён, геолог, фехтовальщик, амбидекстр, ищет таинственный источник цветных алмазов на побережье моря Лаптевых. У него конфликт с местным авторитетом Вольдемаром, контролирующим добычу бивней мамонта, поставляемых в Китай. Чудом избежав смерти, Семён оказывается в Москве, где знакомится с Изольдой и её состоятельными друзьями. Со свежими силами и новыми идеями они вместе возвращаются на море Лаптевых, чтобы продолжить поиск.

Глава третья.

Беенчиме — река кречетов

Истина есть поэтичней всего, что есть в свете…, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий

Ф. Достоевский

Небо над Семёном в белесых облачных сгустках. Луна некрасивая, блеклая. Она только что возникла на горизонте. Вид у неё… несколько помятый. Не благородный и прекрасный спутник на фоне заката, а… сиротская глазунья из одного яйца. Семён возлежал на спине. Отталкиваясь ногами, полз головой вперед под кустиками крупной голубики. Когда ягоды оказывались надо ртом, ловил губами. Капризничал. Расслаблялся. Маленькие послабления вроде ползанья на спине по ягоднику необходимы его замордованному организму. Без шалостей разорвёт. Реакция на то, что месяцами, день за днем, исполнял необходимое, без чего тут исчезнешь с лица земли. Никто и не поинтересуется, не будет искать. Некому.

Рядом остывала от шестнадцати часов перехода верная «лягушечка». Двигаясь таким макаром, Семён раздавил спиной крупный подберёзовик, о чем догадался по вкусному грибному запаху. Другой красавец с красной шляпкой набекрень ещё высился над правым ухом. Семён скосил на него глаза. Прекрасен. Шляпка в этом ракурса повыше Луны. На черноземной родине он от такого красавца не отказался. Но здесь — не там. На Севере нет грибной мухи, не бывает червивых грибов, но Семёну даже грибного супчика не захотелось. У северян к грибам отношение… разное (чуть не вставил из штамп-лексики «неоднозначное», но удержался; с читателя лайк). Эскимосы твёрдо знают, что грибы, именуемые ими «экскрементами звёзд», «чёртовыми ушами», это слуховые трубки через которые мир мёртвых подслушивает живых.

Для хорошей жизни на Севере каждому местному жителю нужно в день килограмма полтора мясца да жирку граммов сто пятьдесят. А что ему дадут грибы? Клетчатку и белки вроде азотистого полисахарида-хитина. Из такого Мать-Природа жукам крылья делает. Грибочки вкусны, желудок вмиг заполняют, только энергии работающему человеку не дают. Аборигены называют грибы «ушами черта», «гнилой пищей», «испражнениями оленей». Олешки их обожают. Если найдут, любимый ягель оставляют. Аборигены смотрят. Пример берут. Пробуют. Кто-то заготавливает впрок. Не все, некоторые.

Это что за красные ягодки? По размерам и виду словно земляника. Листья как у малины. Три ягодки полностью зрелые, вкус и дух хорошего ананаса, остальные — розовые, зелёные. И алые цветочки присутствуют. Господи, это же княженика! Она же куманика, поляника и красная морошка. Откуда? Ареал сильно южнее. Птицы занесли? От глубинного тепла разрослась? Князь-ягоды много не бывает. У неё долгий сезон вегетации, всё лето. Цветёт, пока мороз не погубит. Ягоды поспевают понемногу.

Луна поднялась выше. Похорошела. Стала крупнее и ярче. Темные разливы лунных морей разрисованы кружками и точками кратеров, коих больше трехсот тысяч. Некоторые Семён без бинокля различал.

Вот он, прекрасный кратер Аристарх. Славная такая дыра глубиной в три версты. Ярче его на Луне ничего нет. Засыпал окрестности оранжевыми шариками из стекла, оттого и сияет. Аристарх вдохновил на писательский подвиг любимого Семёном Артура Кларка. Есть у этого писателя славный роман «2061: Одиссея Три» (1987).

Так! А что за светлые лучи расходятся от центров Коперника и Тихо? У Клиффорда Саймака о том своя повесть: «Зловещий кратер Тихо («The Trouble with Tycho»). Фантастика, конечно. Навеяна необычным обликом южной части нашего спутника. Именно там герои встретили лунные лишайники и самоцветы. И любовь.

Семён вздохнул. Когда-то Роберт Гук тоже размышлял о лунных ямищах. Ставил опыты. Удары метеоритов имитировал бросками горошин в жидкую глину. Зарисовывал, что получилось. Размышлял, не возникли ли лунные кратеры из идущих снизу вулканических газов. Кипятил масло, рассматривал газовые пузыри на поверхности. Очень схожи с лунными. Николай Козырев в 1959 году доказал: из центральной горки кратера Альфонс газы струятся поныне. Жив, жив наш спутник! Семён всмотрелся. Кажется, тот темный сгусток и есть Море Облаков. Где-то на его северо-востоке прячется буйный кратер Альфонс.

А в итоге что? Научная общественность доводы выслушала. Метеорную гипотезу сочла подходящей. Не смотря на очевидные нестыковки. Так, на внешней стороне Луны, что распахнута к Космосу и ничем не защищена, меньше «кратеров», чем на той, что глядит на Землю. Не логичней ли обратное? Опять же, крупные «кратеры» очень древние. Им миллиарды лет. Куда делись молодые? Метеориты продолжали падать, но новых гигантских ям не создавали. Может, не в метеоритах дело?

Да, вздохнул Семён, наука авторитарна. Корифеи зорко следят, чтобы подопечные следовали заданным ими трендам. Исследователю приходится выбирать между вкусными грантами за соглашательство с западными коллегами и мощным отторжением научным сообществом собственных работ, если пойдёт вразрез. Независимые мнения есть. На презренной научной периферии. Это энтузиасты вроде Семёна — «симпатичнейшие уродцы с перекошенными мозгами» (Павел Коган). В научном андерграунде (как и в любом другом) выживают те, кто решил проблему автономного пропитания. Например, Семён со своими нахлыстом и спиннингом.

Но ближе к теме. Кратеры, подобные лунным, на Земле есть. Полторы сотни. В 1960-м Роберт Сиклер Диц из Чикаго назвал такие земные штуковины «астроблемами», «звездными ранами». Это корифеям понравилось. Да и что проще? Неуправляемая небесная глыбища бабахнула, куда пришлось. У появившейся дыры нет и не может быть предыстории, С ней не может быть связано никаких закономерностей. С ученых взятки гладки. Ехидные альтернативщики могут сколь угодно спрашивать, почему в этих кратерах не бывает железа с никелем, как в метеоритах. Почему «сидят», не абы как, а словно с умом расставлены. В Русской Арктике, например, на границе Ледовитого океана и Евразии вдоль прямой линии. Возможно ли такое при случайном расстреле Земли каменными блоками из Космоса? Наука, конечно, нацелена на обретение истины, насколько возможно, но из-за человеческой природы штука… подловатая. Еретик в ней не задержится. Семён, бывший аспирант-геолог, немало потёрся в своё время на научных конференциях. Ответ официальной науки знал. Как и то, что за неудобным вопросом всегда следует раздраженная отповедь. С намёками на глупость вопрошавшего и на закрытые источники, к которым научным смердам доступа нет. Например, так:

— Как вы не поймёте, не может кратер родиться при ударе из недр! В породах астроблем особые трещины! Такие для появления требуют грандиозной энергии, которой нет в недрах Земли! Возникают только от наложенного сверху атомного заряда. Или от удара метеорита!

Здесь основное слово: «только». Намёк на причастность к закрытым (но корифеям доступным) сведениям об испытаниях атомных бомб в шахтах и штольнях. Горе тем, кто найдёт такие же трещины в обычных породах (а научные изгои ищут и находят). Прощение невозможно. Ерник пожизненно помещён в позорный стан «альтернативщиков» и недоумков. В бан! Семён тоже полагал, что лунные и земные кратеры не имеют отношения к метеоритам, Они — места выхода на поверхность внутренней энергии. На Луне очень давние.

В этот свой поход он, наконец, достиг места из заветного списка мировых астроблем. о котором мечтал давно. Вдоль южного побережья Ледовитого океана «звёздных ран» три. Две притулились у моря Лаптевых в устье реки Беенчиме и на реке Попигай. Ну, на Попигай он ещё поедет. Третья астроблема — Карская. До неё далеко.

Огляделся. Ничего необычного. Плоская равнина. Левый берег подмыт Оленьком. Ягельная тундра. Куртины созревшей крупной голубики. У русла обильными гроздьями светились кусты красной смородины. Прутики карликовой берёзки, известной как «цепляй-нога». Путник не сразу понимает, что его сапог уже намертво схвачен длинным прочным стеблем и продолжает движение. Ещё шаг, рывок и — он на земле.

Семён огляделся и весело во весь голос крикнул:

— Ну, здравствуй, дорогая Беенчиме-Салаатинская астроблема!

Рассмеялся. Он добился своего. Находится там, где давно хотел побывать. Скромная, конечно, штучка, эта Беенчимская астроблемка. В поперечнике верст восемь. Но у неё, как у Лунных красавцев-кратеров, есть собственная центральная горка. И кольцевой вал. Будет на что глянуть.

По прибрежной гальке с ласковым «пиу-пиу» сновал пёстрый кроншнеп-малютка. Галечник под ним не простой. В нём алмазы. Где тут участок Пироповый? В кубометре песков там больше карата драгоценного минерала.

Парочка черных журавлей замерла вдали. Желтоватый мамонтовый бивень длиной метра три выглядывал из промоины на пойме. Ценная штука для поделок. Семён присмотрелся. Да, крупная зверюга здесь когда-то жила. Вода вымыла из вечной мерзлоты и другие кости. Бивни мамонта и моржовые клыки в старину именовали «рыбьим зубом». В 1662 году Дежнёв вывез в Москву и сдал в казну его 289 пудов. Государство приняло всё по 60 рублей за пуд. Насчитали семнадцать тысяч «рублёв», По-царски отблагодарили. Званием атамана. Выплатой личной доли — пятьсот рублей соболями. Погасили долги по вещевому и денежному довольствию за несколько лет службы. Ныне спрос на бивни возродился. Ими заинтересовался Китай. Туда идет вся добыча, законная и незаконная. Всё побережье поделили добытчики. В их ватагах человек по пятнадцать-двадцать. Уголовники есть. Ездят и на острова моря Лаптевых. Дорого, далеко, опасно. Китайцы дело ведут умело. Оттого цена падает. Общаются с искателями через перекупщиков. Те недавно за килограмм платили искателям шестьдесят пять тысяч, теперь — двадцать. Другое дело, что бывают бивни по девяносто килограммов (пятьдесят, в среднем). Так что заработать пока можно.

Семёну не нужны бивни. Рассмотрел еще раз космический снимок и в туче гнуса, как в скафандре, двинул по мягкому мху на север. Через километр под ногами пошла пологая узкая каменистая гряда, царившая над приречной равниной. Стал, наконец, виден весь вал, кольцом огородивший большой кусок тундры. В центре кольца высились небольшие горки. Ветерок доносил оттуда нефтяной запах — на жарком солнце парили пласты горючих сланцев и известняков, пропитанные битумом.

Грубоватое громкое «кьяк-кьяк» с неба. Светло-серый кречет высматривал с воздуха беренгийских сусликов-евражек. Заметил Семёна, сделал над ним круг. Крупная птица. Размах крыльев больше метра. Кречетиха, выходит. Они вдвое крупнее самцов. Не заинтересовавшись пришельцем, птица с долгим «кеек-кеек» унеслась на правый берег Оленька. Один кречет улетел, другой прилетел! Любопытные птички. Всего Семёна посетили не меньше пяти хозяек беенчимского неба.

На самом валу ветерок свежее. С гнусом полегче. Туча мельчайших подлых тварей сгрудилась в западинке, выжидая, когда Семён продолжит путь. Семён поднял увесистую сланцевую плиту и с силой обрушил на злобную ораву. Эффект нулевой.

С вала хорошо видна тундра за пределами кратера. Тропинки, уходящие вдаль. Откуда взялись? Дикие олени ходят. Когда в 1971 году Пинчук открыл кратер Беенчиме, он сразу предположил, что тот рожден глубинным взрывом в недрах Земли. Проведав о том, корифеи идею высмеяли. «Да, взрыв был, только астероида из Космоса».

У Пинчука не было космических снимков. У Семёна они есть. Прежде чем их извлечь осмотрел ближайшие тропки. Стало ясно, почему олени их использовали. Потому что удобно. Грунт на тропинках тонкий, почти без камней. Сами камни другие. Конечно, не оранжевые стеклянные шарики лунного Аристарха, но тоже что-то вулканическое. Парень «освежился» передерием, вытер руки о глину (не попасть бы репелленту в глаза) и разложил по ягелю космоснимки. Тропинки на них видны хорошо. Светлые, чуть изогнутые, они расходились от вала в стороны. Очень напомнили ему лучи лунного кратера Тихо. Семён увлекся, забыл про гнус. Поднимал их на снимке фломастером. Всё больше понимал, не «тропинки» это, старые трещины. Теперь у кратера появилась густая поросль расходившихся лучей. Так малые дети изображают Солнце. Некоторые простирались далеко за пределы снимка в сторону моря Лаптевых. Как появились, неясно, но ответ найти можно. Он должен быть в районе центральной горки. Кратчайший путь к ней оказался не лучшим. То и дело приходилось пересекать старицы, озерца, непонятные рытвины. А вот такое здесь зовётся «гладью»: сверху ровная поверхность, густая трава, а ниже коварная топь. Семён подумал, как он пойдёт назад с пробами. Трудненько будет, однако. Как ни близка была центральная горка, благоразумие победило. Поплёлся за «лягушечкой». Много времени потерял, но через четыре часа машина в целости и сохранности доставила его к центру кратера. Ничто теперь не мешало осмотреть выходы серой породы, по первому впечатлению, вулканической брекчии. Семён долго по ним ползал на четвереньках, всматривался в обломки. Соображал. Выходило, породы центральной горки мощные силы Природы перемалывали не раз. Сколько? Минимум, два. После первого страшного удара возникшие глыбы и щебень сцементировал какой-то карбонат. Позже второй удар всё вновь перемолол. Позже все снова залечилось, объединилось. Кварц сцементировал. Породы с такой историей именуют «грис». Могут они возникнуть от падения метеорита?

Семён засмеялся. Наблюдения подтверждали его мысли. Если большой метеорит куда-то шлёпнется, он, конечно, много чего наломает. Но — один раз. Второго раза не будет. Снаряд, даже космический, в одну воронку вряд ли снова попадёт. Военные в том уверены, А вот недра Земли способны послать по одному каналу вверх сколько угодно дробящих импульсов.

Существуют способы точно установить, откуда пришёл удар. Спросите криминалистов, те всегда определят, пришла ли пуля убийцы сверху, сбоку, снизу. Геологу в подобном деле поможет тектонофизика. Любой удар о препятствие плодит весьма говорящие трещины. Во-первых, «сколы», протяженные, ровные, закрытые. Их немного. Во-вторых, «отрывы», мелкие, многочисленные, с пустотами. Их сочетание выдаст правду об источнике встряски. Предстоял большой долгий труд. Семён к нему готов. Другого не ожидал.

Да, трудновато, ребятки, на Земле понять своё предназначение. Всё мешает. «Ту жизнь, что дал тебе Создатель, давно забрал работодатель». Делать то, что считаешь нужным, почти невозможно. Однако, если на такое пойти, душа… расцветёт. Академик Яков Борисович Зельдович — один из творцов советского термояда. Он делал оружие (так надо было), душой же стремился… к звездам. Получил «за бомбу» три золотых звезды Героя Социалистического труда. Получил премии: четыре Ленинских, одну Сталинскую. Но, лишь появилась возможность, в сорок девять лет сбежал от денежного и престижного «атома» в любимую астрофизику со словами: «Я всю жизнь делал, что надо, дайте же мне делать, что хочу!». Его не смогли удержать. Последние двадцать четыре года Зельдович служил только своей любви, звёздам небесным. Портрет этого Человека был у Семёна в «лягушечке». Каждому неплохо сделать собственную калибровочку жизненных ценностей. И желательно, пораньше. По такому как Зельдович, вполне можно. А как иначе? Семён тоже любил звёзды (ну, и Луну, конечно).

Да, непоседливым был его кумир! Высшее образование терпения не хватило осилить, пошел лаборантом в Институт механической обработки полезных ископаемых. Дофонтанировал идеями до того, что огорчил самого директора академика Иоффе. Тот его спихнул в Институт химической физики.

«Меня обменяли на вакуумный насос!» — радовался неугомонный лаборант. А когда Иоффе через годы вернул в свою группу, спросил:

— А насос вернёте?

— Какой насос?:

— Нет справедливости, — вздохнул Яша.

Пробовал он ходить на лекции в МФТИ, учился на физмате Ленинградского университета. Не получалось! Скучно. А время было интересное. Начало и конец рабочего дня у ученых…расплывчатые. Работали и по ночам. Желающие, на энтузиазме. То, что в институтах «понедельники начинались в субботы» знали до Стругацких.

Разрешили всем защищать кандидатские диссертации без диплома о высшем образовании. Потом запретили, но Яков успел. Через два года легко осилил докторскую. Сталин подарил своему любимому «атомному маршалу» «Победу», Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ» предоставил «Волгу», но Зельдович носился всюду на мотоцикле, часто с дамой на заднем сиденье. Шутил, что не зря родился Восьмого марта. Пять детишек от разных женщин! Неплохо? Яков ни от кого не отказывался и мечтал собрать однажды всех вместе. Была расположенность к актёрству. При вызове к трибуне взлетал, игнорируя ступени. Использовал анекдоты с одесским шармом. Шутил и одновременно учил. «Продавщице газированной воды вы никогда не скажете, без какого сиропа налить вам стакан воды — без вишневого или без малинового. Никогда не начинайте статью с того, чего вы не делали. Напишите, что сделано», В итоге на праздновании в честь звания академика, получил от друзей в подарок черную шапочку с надписью «академик» и плавки с надписью «действительный член».

Семён это знал и, вспомнив, улыбнулся портрету. Что делать, нужен человеку Учитель. Если с живым встретиться не получилось, пусть он будет кумиром. Иконой. Вот и тетрадь у Семёна, как у Зельдовича. Толстая. В ней выкладки, сомнения, наблюдения. Учиться у Гигантов не стыдно. В себе разбираться — тоже. Вынес из трудов Учителя многое. Например, то, что знания и компетенции, не дающие преимуществ перед современниками, штука приятная, но бесполезная. Прок от дипломов и общей эрудиции разве что в разгадывании кроссвордов под стук колес. В телеиграх для бездельников типа «Что? Где? Когда?». После получения высшего образования перед вами открыли сто дорог, но — только те, которые можно подмести. Умение и идеи ценней знаний будут. Лишь когда человек творец, он подобен Богу. Как Зельдович. Потребление без творчества, праздность — прямой путь к вырождению и порокам. Оно нам нужно? И свою истину, как Зельдович, стоит искать. Всю жизнь. Хотя бы, как говорится, «не истины, окаянной, ради, а абы не прослыть дураком». Ведь она «поэтичнее всего, что есть в свете, особенно в самом чистом своем состоянии; мало того, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий». Так у Достоевского (Дневник писателя).

Понял я: одиночество лучше друзей,

Чтоб не видеть добра или зла у людей,

Чтобы строго с своей же душе разобраться.

Лишь затем для людей быть средь строгих судей.

(О. Хайям)

В общем, «бей в свой барабан и дуди в собственную дуду!» («1001 ночь. Халиф на час»). Но — вернемся к трещинам. Самыми ценными для Семёна были долгие изогнутые «сколы». Чтобы такие найти, приходилось попотеть. От ползанья на коленях старые джинсы становились всё прекрасней и модней. Панкам, рокерам, хиппи и прочим изгоям и мятежникам шестидесятых на зависть. Колени Семёна покрылись сплошными ранами со струпьями нескольких генераций. Но дело того стоило. Чинил в очередной раз джинсы и наткнулся на странный уголок в кармане. Расшил, а там бумажка, совсем маленькая. Буквы микроскопические. Насилу разобрал. «Живущий под кровом Всевышнего пол сенью Всемогущего покоится..». Господи, это же весточка от прабабушки Марии Ивановны! «Живые помощи». Псалом девяностый от Давида из Псалтыря. Так Давид благодарил Господа за спасение от смертельной моровой язвы. Старушки давно нет, а её добрая душа по-прежнему с Семёном. Это третий уже её оберег. Два он нашел в старых рубашках, и вот теперь третий — в джинсах. Всюду вшивала, чтобы правнука сберечь. Поместил бумажку обратно. Не им положено, не ему забирать.

На круговых диаграммах, куда Семён помещал замеры трещин, уже чётко просматривалось «направление стресса». То, откуда Природа нанесла чудовищной силы удары по этим местам. Космос с его астероидами был не причём. Строгого направления снизу вверх не получилось. Канал, по которому дважды выбрасывались на поверхность потоки энергии, что дробили в щебень древние породы, имел наклон в сторону моря Лаптевых. Туда устремлялась и лучи-тропинки. Земной кратер Тихо! Чем корифеи будут на такое возражать? Но они не будут возражать. Не тот ранг у бузотёра. Пропустят, замолчат. Не должны тяжеловесы отзываться на каждый комариный звон. Семёну всё равно. Он искал истину, прежде всего, для себя. Как великий Зельдович. Масштабом Семёну до «атомного маоршала» далеко, но это не важно.

Стрекот мотора в небе. Кречетихи, внимательно высматривавшие на земле евражек, заволновались, понеслись на другой берег. Совсем небольшой чёрный вертолётик возник над Беенчиме. Семён присмотрелся, глазам не поверил. «Ми-1»? Такие в России не делают с 1965 года. Последние на материке списали в восемьдесят третьем. А этот еще в воздухе. И в ус не дует. Семён вспомнил, его верная «лягушечка» из тех же далёких советских лет. И ничего. Неплохо выкамаривает. Умели в СССР творить на совесть. Когда хотели. Теперь те технические чудеса сохранились, вопреки всему, только на Севере.

Семён подумал, что вертолет просматривает берега рек в поисках бивней мамонта, вытаявших летом из мерзлоты. Если бы машина присела, он бы показал пилоту огромный бивень на пойме. Внешне, неплохой. Но вертолёт дальше «лягушечки» не полетел. Сделал круг над ней и, показалось, Семёну, что-то сбросил рядом. Заинтригованный, Семён поспешил к вездеходу, недоумевая, чтобы это могло быть. А был это всего-навсего кусок картона с неровными краями и каракулями. Вроде тех, которыми играющие «ребёнки» исписывают в городах трансформаторные будки и заборы. Одним словом, кракозябры. Можно посмеяться, выбросить и забыть, но Семён к посланию отнёсся серьёзно. Вертолет летел откуда-то издалека, чтобы передать ему «это». Большие расходы должны иметь объяснимую цель. Вертя так и эдак странное послание, он рассмотрел в слитых кривулях наиболее вероятное слово из пяти букв. Смотрелось как: «уходи». Его прогоняют? Кто и за что? Понюхал картон. Слабый запах карболки (она же — фенол). Старинное обеззараживающее средство. На воздухе розовеет. Семён присмотрелся. Розового оттенка не разглядел. Чем написано? Тут интересней. Не карандашом, не шариковой ручкой. Синей краской. Может быть, масляной. Акрил? Картонка старая, но не расслоенная. Видно, хранилась в помещении, не на свежем воздухе под снегом.

Конец ознакомительного фрагмента.