Расказаченные

Леонид Фролов, 2022

1918 год, вовсю идёт Гражданская война. На Дону всё больше противоречий между казаками. Одни принимают сторону красных, другие белых. В хуторе Ольховый живёт уважаемая семья казаков, главой которой является Иван Тимофеевич Тишин. Дети уходят на войну и оказываются по разные стороны. В 1919 году выходит знаменитая директива о расказачивании, которая не обойдёт стороной семью Тишиных. События разворачиваются в Усть-Медведицком округе, на знаменитой реке Медведица, которая впадает в Дон. В книге описывается трагедия эпохи и трагедия одной взятой семьи. Как пережить встречу с братом на поле боя? Как понять, какая власть лучше? За что мы воюем? Главный герой, Степан Тишин, постоянно задает эти вопросы, но не может найти ответ. Эта история и про преданную любовь девушки из дворянской семьи, которая оставила Петроград и переехала к любимому на Дон.

Глава 1

Раннее утро (заранка) в хуторе Ольховый было теплым и почти безоблачным. Во всех дворах кричали кочеты, поднимая казаков. Хозяюшки уже вовсю доили коров, чтобы накрыть парного молока к завтраку, а казаки собирались на службу. На краю хутора стоял большой курень, в котором утро начиналось с упреков и приговоров.

— Хоть бы один в батю пошёл! Этот вон до есаула дослужился, другой балбес в урядниках всю жизнь проходит, а кто мне помогать будет? — обращался к своей женушке уже довольно пожилой, но еще крепкий казак. — Твое воспитание, Варвара! И твоего братца окаянного! Хоть бы одного выучили делу лекаря. Все с шашкой наголо, будь вы неладны!

— Вот отец до чего дожили, никто родному бате помощником не стал, — обращался он к старичку, сидевшему в углу на табурете возле печи. Это был Тимофей Аристархович: самый старший и уважаемый в семействе. Ему было уже за восемьдесят, он практически никуда не выходил и только сидел дома, изредка выглядывая в баз, подышать свежим воздухом.

— Ну что ты к отцу привязался, — сказала Варвара Семёновна, хозяйка этого дома и жена того самого ворчуна. Ворчун этот был уважаемым казаком в округе и по профессии фельдшер. Звали его Иван Тимофеевич Ти́шин. Ворчал он потому, что наделал пятерых детей, а никто не стал лекарем. Старший сын Петька уже год служил и не появлялся дома, средний Степан дослужился до есаула, а младший Дмитрий у него же в урядниках ходил. Были еще две девчонки: Антонина и Мария. Старшая Тоня жила отдельно со своей семьей, а маленькой Марии было всего шестнадцать.

— Димка, лошадь запряг? — крикнул Иван Тимофеевич.

— Да, батя! — ответил Димка. Его все так и звали — Димка! Он был совсем еще молод, озорной и непутевый. Иван Тимофеевич взял свой лекарский сундук и направился бричке. Каждый день он рано утром ездил на работу в станицу. Лекарь он был единственный во всей округе, а замены ему не было. Поэтому и злился, что в таком возрасте приходится ездить по десять верст туда и обратно.

— Папаня! Папаня! — кричала Маша вслед отцу, держа в руке довольно большой свёрток.

— Ну что тебе! — бормотал Иван Тимофеевич, а делал это с таким удовольствием, щурясь, как бы улыбаясь. Души в ней не чаял, но пытался этого не показывать — такова казачья натура.

— Я тебе еды собрала, а то будешь целый день голодный.

— Ну кинь в бричку. Все, я отправился! — прокричал Иван Тимофеевич, запрыгнул в бричку, как восемнадцатилетний подросток, и покатил.

Хутор был небольшим — дворов пятнадцать. Вокруг сплошные луга, а совсем рядом река Медведица, которая впадает в Дон. Народ здесь жил простой и работящий. В каждом дворе по две коровы, лошади и обязательно гуси с утками. Ти́шину много раз предлагали переехать в станицу, но он всякий раз отказывался, дескать, «как оставить родовое имение».

Иван Тимофеевич никогда не подозревался во вредности, но как вернулся с фронта (Первая мировая), так стал себя чувствовать неважно, а работать надо. Все ждал замены, а ее все не было. На войне он служил полковым врачом. На дворе стоял 1918 год. Многое изменилось за год власти большевиков, вовсю шла Гражданская война.

Проезжая мимо одного куреня, Иван Тимофеевич дернул вожжи,

— Тпр-р-р, родная! Постой одуванчик, малеха, — говорил Иван Тимофеевич, а сам привязывал кобылу к забору. Одуванчиком он называл лошадь. Накинув вожжи на забор, да ловко так завязав узел, Тишин стал кричать: — Степан! Степан! Иринушка! Да где вы подевались? Дрыхните небось, а скот не кормленный стоит.

На крыльце появился высокий и статный казак, волосы его были черные, и только челка свисала, прикрывая лоб. Черты лица были настолько правильные, как на картине: высокие и подтянутые скулы, выразительные и пропорционально расположенные глаза, неширокий и недлинный нос, немного острый подбородок. Это был Степан Иванович — средний сын лекаря.

— Батя, ну, что ты орешь с утра пораньше?! — потягиваясь, спросил Степан.

— Я тебе сейчас дам орешь! Как ты с отцом смеешь гутарить?! — пробираясь через калитку, ворчал Иван Тимофеевич.

— Не слыхал, что ль? Нет больше Советской Донской республики.

— То есть, то нет! — возмущался Степан.

— Круг Спасения образовался! Кого только спасать будут. Теперь объявили Великое Войско Донское. Давай собирайся, хватит молодую жену ублажать, да скачи в Усть-Медведицкую, разузнай, что к чему. На обратном пути, чтобы у меня был.

На крыльце появилась Ирина — жена Степана.

— Доброе утро, Иван Тимофеевич, — мило сказала она.

— Сколько я тебя гутарил — отцом меня кликать! — возмущенно сказал Тишин старший. — Высеки ее, да так, чтобы ребеночка не тронуть, — обращался он к сыну, а сам подошел к Ирине да поцеловал в щеку. Ирина находилась на восьмом месяце беременности, и они ждали первенца.

— Квасу нам принеси да наливай подольше, — обратился Иван Тимофеевич к Ирине, а сам уселся на крыльце рядом со Степаном потолковать о мужском.

— Вчера дед Митяй весточку принес, что четвертый Хоперский полк в полном его составе на сторону красноперых перешел, — сказал Иван Тимофеевич. — Сам-то, что думаешь?

— А я уже устал, батя, думать. То республику объявляют, то к Советам переходим, теперь опять что-то новое. Навоевался я, отец. У меня вон жена на сносях, да мира хочется.

— Так оно так. Какая она — Советская власть будет. Ты, есаул, царю присягал, а не большевикам!

— Где он царь? Теперь все переменилось. Не знаешь, где свои, а где — чужие, — сказал Степан.

— От Петьки весточки нет? — спросил Иван Тимофеевич.

— Нет! Ежели Петька к красным подался, что изволишь делать?

Иван Тимофеевич посмотрел на Степана, опустил голову.

— Я уже старый, а вам жить. При какой власти — вам выбирать!

На крыльце появилась Ирина с большой кружкой кваса. Жена казака была красивая, белокурая и почти такого же высокого роста, как Степан. Глаза голубые, как небо в ясную погоду без туч, а через плечо свисала коса до самого живота. — Папаня! Кваску!

Иван Тимофеевич приподнялся, схватившись рукой за плечо Степана, да взял кружку.

— Ну, отведаем вашего кваска, — по-доброму пробурчал Иван Тимофеевич. Выпил пару глотков, поморщился да вылил все в палисадник. — Фу, гадость какая! — вскрикнул он. — Отравить деда вздумала? Отмахнулся и поковылял к лошади.

— Ха-ха-ха, — раздался громкий смех. — Батя, ты чего? — смеялся Степан.

— Выбирать жен надо путевых, — кричал Иван Тимофеевич.

— Опять не угодила, — тяжело вздохнула Ирина. Степан обнял жену.

— Не обращай внимания, он как вернулся с фронта, так ворчит на всех, а тебя любит.

До станицы было час езды, кругом поля переливались лесами. Вдоль текла речка, на которой с утра уже плескались мальчишки, а мамки их погоняли — майская вода была еще холодная. Этот удивительный край казаков напоминал рай среди заросших лугов и плодовитых деревьев. Иван Тимофеевич ехал и бурчал что-то себе под нос, поглядывая по сторонам.

Он был чуть выше среднего роста с крупными руками и широкоплечий. Лоб его был морщинистый от времени, нос широкий и чуть приподнятый вверх, а под ним — густые и вьющиеся седые усы. Он имел привычку крутить кончики усов двумя пальцами, образуя скрученную веревочку. Одевался всегда одинаково: в длинные сапоги, шаровары и гимнастерку темно-желтого цвета, а на голове обязательно фуражка. Фуражка была одета так, что козырек всегда смотрел в правую сторону.

Въезжая в станицу, Иван Тимофеевич всю дорогу опускал голову — таким образом здоровался с местными жителями, которые всегда остановятся при виде его и приветствуют. Лечебница, где принимал Тишин, находилась прямо в центре станицы, возле майдана. Рядом же стоял местный храм и рынок с местной администрацией.

В это утро на майдане было шумно — собрался казачий круг. Во главе находился атаман станицы Семен Петрович Лагов. Они что-то громко обсуждали, а порой кричали и ссорились.

— Иван Тимофеевич, только вас и не хватает! — крикнул Лагов.

— Я в ваши дела военные не лезу! — ответил Тишин, довольно выразительно. — Меня больные ждут! Ну, коли так, гутарьте, послухаю.

Иван Тимофеевич привязал лошадь и стал наблюдать за сходкой казаков, находясь как бы в сторонке.

— Казаки! — держал слово атаман. — На днях Круг Спасения Дона решил: образовать Великое Войско Донское и назначить войсковым атаманом Петра Николаевича Краснова. Предлагается от каждой станицы сформировать войсковые полки для борьбы с большевиками.

Казаки зашумели и стали обсуждать решение. В этот момент Иван Тимофеевич думал о сыновьях. «Опять война», — размышлял Тишин. Кто-то из толпы крикнул:

— Где Степан Тишин, есаул наш? — это был Хлопушин Андрей, ровесник Степана и в кой-то мере другом назывался.

— Да, Иван Тимофеевич! Прикажи сыну прибыть ко мне! — выкрикнул атаман.

— Некогда Степану, у него девка на сносях, — негромко сказал Иван Тимофеевич и направился в лечебницу.

— У нас постоянно кто-то на сносях, но служба есть служба, — крикнул Хлопушин и так, оглядываясь на казаков, чтобы те поддержали.

— Да-а-а… — зашумели казаки.

— А ты баглай, помалкивай, сам давно воевал? — крикнул в адрес Хлопушина Тишин.

Хлопушин состоял на службе простым казаком и сильно завидовал Степану, который к своим годам дослужился до чина есаула. Да и в личной жизни тоже не ладилось, когда-то он пытался ухаживать за женой Степана, но та выбрала бравого казака. Хлопушин был высокого роста и белокурый, а когда ходил, дергал правым плечом. Он жил с родителями, которые пытались его женить чуть ли не каждый год, подыскивая ему невест.

Хлопушина оскорбило обращение Ивана Тимофеевича, а казаки не слишком-то его поддерживали.

— А вы, Иван Тимофеевич, давно ли Петра своего видали? — выкрикнул Хлопушин. Иван Тимофеевич остановился и посмотрел на Хлопушина. — Гутарят, у красных он! — добавил казак. Тишин молча развернулся и пошел по своим врачебным делам.

В небольшом коридорчике его уже ждали бабоньки.

— Иван Тимофеевич, опаздываете сегодня! — выкрикнула одна. Кабинет Ивана Тимофеевича был совсем небольшим, больше напоминал комнатушку или чулан, но с маленьким окошком. В нем размещался стол со стульями и небольшой сервант, который был набит всякими банками и мазями.

***

Тем временем Степан собирался в столицу Усть-Медведицкого казачьего округа. Отец наказал, значит, надо ехать. Там служил старшиной его родной дядька Афанасий Семенович Тюрин. Бравый казак и тот самый окаянный брат жены Ивана Тимофеевича. Он и приучил Тишиных к служению и военному делу. Своих детей у Тюрина не было, вот и возился он с племянниками, любил их и души в них не чаял. Степан был любимчиком и самым способным к военному делу, поэтому и вырос по службе.

— Неужто опять война? — спросила Ирина, прижимаясь к Степану. Сама поморщилась в этот момент, схватилась за живот, а другой рукой уперлась на Степана. — Шалит, казак, толкается! — сказала она улыбаясь.

— Ну, присядь, а то разродишься раньше времени, — сказал Степан и, аккуратно придерживая супругу, посадил на стул.

— Казак, гутаришь? — громко вскричал Степан. — Али казачка будет?

— Казак! Смотри, какой живот, точно казак!

— Давай я тебя покормлю, а то будешь голодный целый день, — сказала Ирина и пошла на улицу к печи. Во дворе стояла летняя печь, которой казаки пользовались с весны до осени. Рядом росли деревья, вишня и яблоня, а чуть поодаль большой стол. Ирина подкинула кизяков и поставила на печь чугунок с ухой. Степан обожал уху, а жена старалась ему угодить.

На крыльце появился Степан в парадном мундире. Сапоги его блестели на солнце. В них были заправлены черные брюки, китель темно-синего цвета, на котором переливались погоны есаула, а на талии свисала наградная шашка. На голове фуражка: тулья синяя, околыш багрецовый и кокарда.

— Куда это вырядился? Ишь ты какой сегодня! — спросила Ирина. — Как соберешься в Медведицкую, так наряжаешься. Небось бабу заприметил!

— Ну какая баба! — улыбаясь, сказал Степан.

Ирина накрыла на стол и уселась рядом с мужем, всматриваясь ему в лицо.

— Чего смотришь? — спросил Степан.

— Любуюсь!

— Сама чего не ешь?

— Что-то не хочется!

Так и смотрела, пока Степан не поест. Любила его и не могла наглядеться.

Ирина была отменной хозяйкой, а уха у нее получалась такая, что соседи завидовали. Даже Иван Тимофеевич, принимая трапезу, не ворчал. Она ее варила по особенному рецепту, которому научила матушка Степана. Особенно вкусной удавалась уха, сваренная в котле на костре.

Сначала в кипящую воду бросала картофель; когда он был готов, клала рыбу, желательно разную. Затем в кипящий бульон с рыбой добавляла томат, лук, горький перец, болгарский перец, петрушку, укроп, лавровый лист. Часто делала двойную уху. Это когда в один и тот же бульон закладывала по очереди две партии рыбы. Варила рыбу в открытом котле, не закрывая крышкой. Готовую рыбу клала на чисто выскобленный стол или блюдо. Для рыбы готовила «тузулук» (тузлук) — острая приправа, состоящая из горького перца, чеснока, бульона и соли. Тузулуком поливала сваренные куски рыбы.

Отобедав, Степан вскочил, поцеловал жену и пошел в сарайчик за конем.

— К вечеру воротишься?

— Постараюсь! Ты бы шла к маманьке. Что будешь одна? — сказал Степан, сидя верхо́м на коне.

— Где же я одна? У меня вон сколько добра — гуси, утки. К вечеру тебе истопку сделаю, — сказала Ирина, смотря вслед Степану. Казак поскакал галопом в станицу.

Он мчался по степям и лугам, средь густой лес в станицу Усть-Медведицкая, где была расположена администрация округа. Станица была большой и формально являлась столицей округа, где принимали самые важные решения. Здесь Степан и познакомился со своей будущей женой.

Возле штаба казачьего войска была суета, Степан спрыгнул с коня и одернул китель вниз, проводя руками по плотно прилегающему ремню, чтобы разгладить складки. Поправил фуражку и направился в небольшое двухэтажное здание, где заседали главные казаки округа.

Не дойдя до крыльца, навстречу вышел дядька.

— Степан! Ну наконец! А я было хотел за тобой гонца посылать, — разводя в обе стороны руки, выкрикивал Афанасий Семенович.

— А чего посылать, я сам тута, — сказал Степан.

— Гутарят, ты на круг не явился? — обнимая Степана, спросил Афанасий Семенович.

— А мне тот круг без надобности, дядь! Батя сказал сюда ехать, я и приехал.

— Ну пошли ко мне, растолкую, что к чему, — сказал Афанасий Семенович, и они направились в кабинет старшины.

Афанасий Семенович был совсем небольшого роста и крупного телосложения, седоватый, лицо имело округлую форму, а под правым глазом на щеке имелся шрам. Он его получил на войне с турками еще совсем молодым казаком. Имел чин войскового старшины и звания полковник. Большая личность среди казаков в округе.

— Что это делается, дядь? — спросил Степан и присел на стул.

— Казаки не хотят мириться с большевиками. Будем отстаивать свое право на отдельное образование. Каково оно будет — время покажет, — сказал Афанасий Семенович.

— Что ж, получается, война?

— Ты давай езжай к себе, а завтра на службу. Дам тебе самую боевую сотню. Димку прихвати, нечего ему возле мамки сидеть, — приказал Афанасий Семенович.

— Что ж это выходит, дядь! На своих, что ль, идти? — стукнув по столу кулаком, возмущенно спросил Степан.

— Своими были до того, как красную ленточку не повесили, а сейчас чужие! — крикнул Афанасий Семенович. — Иль будем смотреть, как они землю нашу рубают на куски, которую наши деды и прадеды осваивали и кровь за нее проливали! — на повышенных тонах высказал Афанасий Семенович. — А коли встретишь Петьку среди красных, тебе решать, поднимать над его головой шашку иль нет!

— Значит, не брешут казаки — у красных Петька, — с грустью сказал Степан.

— Я вообще не понимаю, дядь, что с людями делается. Выходит, брат на брата? — для Степана это было потрясение.

— Ты, Степан, вот что. Не говори пока Ивану Тимофеевичу про Петьку. Пусть гадает, думает. Вообще никому не говори, а Иринку отвел бы к матушке, пусть там пока будет, — сказал Афанасий Семенович.

— Раз так гутаришь, дядь, значит, надолго свистопляска затянется, — подметил Степан.

Афанасий Семенович взял стоявший рядом стул, присел рядом со Степаном.

— Кто его знает, Степан, наше дело военное: сказали в атаку, значит, в атаку. Ступай. Отдохни, сходи в истопку, побанись. А завтра — как штык в штабе.

— Слухаю! — сказал Степан и пошел к своему верному другу — коню.

Степан прекрасно понимал, что это война собственного народа. «Нет! Эта война двух режимов! Это результат 1917 года, а бьются между собой февральские и октябрьские. Это они не могут поделить власть и землю, а люди? Люди оказались между двух этих самых режимов — это инструмент в борьбе за власть, а какая она потом будет эта самая власть! Вот то-то и оно!» — размышлял Степан Иванович, поглаживая по морде своего коня. Постоял, подумал да запрыгнул в седло. Теперь нужно было доложить все отцу, а у Степана не выходил Петька из головы. Нет, он вовсе его не осуждал, он просто не мог понять, как сражаться друг против друга.

Думал Степан и про Димку, которого придется тащить с собой. «Молод ведь совсем, сопляк еще, но уже в урядниках ходит». Всю дорогу казак думал, но самое тяжелое — как оставить Ирину без своего внимания. «Родить должна. Будет же переживать дуреха, а живот то вон какой — точно крепкий казак будет!» И тут Степан улыбнулся, и печаль его на мгновение куда-то делась.

Станица, где проживали Тишины, называлась А́дринская. На въезде в станицу Степан встретил Хлопушина, который возился возле куреня с седлом и что-то мастерил. Хотел мимо прошмыгнуть, но Андрей заприметил.

— Степан Иванович, куда собрался? Мимо братушки проезжаешь!

Степан посмотрел на Хлопушина, развернул коня и медленно направился в сторону Андрея.

— Здорово! Чем занят, Андрей Савельевич? — спросил Степан и спрыгнул с коня.

— Да вот, готовлюсь к походу на красных. Иль ты не знал, что война намечается? — ехидно так поинтересовался Хлопушин.

— Ну почему ж не знал. Казаки гутарят, а я слухаю.

— А я думаю, дай сообщу. Атаман тебя искал, ты заехал бы к нему.

Степан взялся за уздечку и пошел в сторону майдана.

— Зайду, а ты Андрей, не слухай, что брешут, а доверяй правдивым источникам.

— Где же эти источники взять? Это ж ты у нас в родстве с начальниками ходишь, а я простой казак, — подковырнул Хлопушин.

Степан шел и размышлял: «Что его зазирать, какой он был непутевый и варка у него такая же».

— Степан, далеко собрался?

Атаман подоспел. Лагов бежал за Степаном, а тот даже не оборачивался.

— Ты что это, атамана не признал? — одергивая сзади, выговаривал Лагов.

— Семен Петрович, здорово! А я думаю, мне или не мне кликают.

— Ты мне не бреши! Не слыхал он! Где был?!

— В округ ездил, дядьку навестить, — Степан как шел с конем, так и не останавливался, отвечая на вопросы атамана. Лагов бежал, не успевая, и пытался выпытать, что там в округе решают.

— Да, ты ж у нас особенный есаул, родней прикрываешься, но коли живешь в нашей станице, выполнять будешь мои поручения! — кричал атаман.

— А это ты, Семен Петрович, Тюрину скажи. Он мне приказал прибыть завтра на сборы да Димку прихватить, вот я и выполняю приказ. Иль ты перечить старшине вздумал?

— Ладно! Не ворчи, есаул. Хотел узнать, к чему готовиться? — спросил Лагов более уважительно.

— К войне с красными! — сказал Степан и пошел к отцу.

Не то чтобы Степан пренебрегал атаманом, но дела решать ездил к дядьке, особенно военные. Воспитание казака не позволяло перечить старшим, но в Адринской сложилась такая ситуация, что кругом все завидовали Тишиным. Иван Тимофеевич был на хорошем счету, даже награды царские имел. Тюрин был очень влиятельным казаком в округе, вот и бесились казаки, что кому-то все, а другим — ничего. А какую жену Степан отхватил. Хлопушин до сих пор этого забыть не мог.

Иван Тимофеевич сидел на лавочке, грелся весенним солнышком да потягивал цигарку. Он вообще-то давно бросил курить, но если взялся за табак, значит, что-то неладно на душе. Увидев Степана, он так аккуратно поглядывал и отводил глаза в сторону, пытаясь рассмотреть настроение сына.

— Батя, о чем размышляешь? — спросил Степан и присел рядом с отцом.

— Думаю, какую ты весть из Медведицкой привез. Али пустым прискакал? — опять ворчал старик. Степан протянул руку и вынул его цигарку, затянувшись.

— Весточка есть. Завтра с Димкой отправляемся на службу, красных будем бить, пока не кончатся.

Иван Тимофеевич аж поменялся в лице, ногами начал дрыгать, лавочка под ним зашаталась, руками размахивал в разные стороны.

— Как! — вскрикнул он. — И Димку на погибель тащите?

— Приказ есть приказ, — сказал Степан, докуривая цигарку.

— Ну, шурин! Ну, Тюрин! Ах ты змей, Афанасий Семенович! Мало мне детей по полкам таскал смалу лет, так теперь двоих забирает, — бормотал Иван Тимофеевич. — Димка ему зачем?

— Батя, вообще-то Димка не малолетка, а служивый казак. Не забывай — в звании урядника ходит.

— А мне кто помогать будет? — разрывался Иван Тимофеевич, дюжа не хотел детей отправлять на войну, понимая, чем это все может закончиться.

— Про Петьку выведал?

— Пока никаких известий.

— Не бреши, по бельтюкам вижу. Правду казаки гутарят, у красных он. Ах ты сукин сын! Я его породил, я его и убью, только воротится.

***

Вечер был томным и безрадостным. Закат опускался на хутор, а зарево покрывало все небо, и только майские жуки летали, издавая звук моторов. Ирина сидела на крыльце, одетая в альяный балахон, и поглядывала в сторону истопки, где банился Степан. Весть о том, что мужу завтра придется уехать на службу, расстроило ее, но такова казачья доля.

С тех пор как они поженились, еще не было долгой разлуки, а теперь перед самым рождением первенца ей придется это ощутить. Но больше всего пугала Ирину в тот момент не служба Степана, а страх остаться вдовой. Она серьезно и, наверное, впервые в своей жизни об этом задумалась. Страх в ее мысли настолько сильно проникся, что в одних только размышлениях становилось тяжело на душе, а по коже бегали мурашки, покрывая красивые обнаженные руки мелкими пупырышками.

Ирина вовсе не из казачьей семьи. Она уроженка Петербурга — из знаменитого дворянского рода. Эта была благородная, образованная, владеющая языками красивая женщина. В Усть-Медведицкую она приезжала к своей тетке и проводила там много времени. Там и познакомилась со Степаном. Ее матушка, Екатерина Алексеевна, была против этого брака, желая дочери более подходящей партии из местных дворянских чинов.

Был у нее ухажер из Петербурга, Маркин Аркадий Иванович, который даже после свадьбы не мог успокоиться, а однажды вступил в неравный бой со Степаном и был побит им же. Потом случилась революция. Ирина вопреки воле матушки отправилась за любимым в казачьи степи. Родители Степана обожали невестку, но по традиции Иван Тимофеевич всегда ворчал на дочку, как он ее мило называл.

Степан как ошпаренный выскочил из бани почти голышом, окутанный в простыню.

— Ну, что женка, рюмочку нальешь казаку?

— А то как же, — улыбаясь, сказала Ирина и пошла к летней веранде, где уже стоял богато накрытый стол. Степан, догоняя жену, накинул на ее плечи большой зипун, размера на три больше. — Замерзнешь, укатайся!

После ужина Степан обнял жену, так они и просидели, покуда не стемнеет, а звон казачьих напевов был слышан на весь хутор.

Утром все большое семейство собралось в курене Тишиных. Тимофей Аристархович, как всегда, сидел молча у печи и поглядывал на родственников, которые суетились в это утро больше прежнего. Варвара Семеновна с Ириной собирали продукты. Машка лежала на печи, только одна голова была видна, и хлопала блестящими глазками на братьев.

Иван Тимофеевич бегал по дому, держа в руке иконку Божьей Матери у своей груди, и молился. Подбежав к отцу, сунул ему эту самую икону.

— Батя, займись делом — помолись за детей!

Тимофей Аристархович взял икону хрупкими и морщинистыми от старости ладошками и прижал к себе, продолжая молчать.

Иван Тимофеевич удалился в одну из комнат, а через некоторое время вытащил ящик с какими-то мазями и наварами. Он внимательно стал рассматривать каждую, поднося к окну, тем самым мешаясь хозяйкам собирать казакам еду в дорогу. Отобрал несколько баночек.

— Димка! — Димка подбежал к отцу и внимательно слушал. — Запоминай, казак! Если секанет, в рану засыпаешь эту мазь. — Взял другую баночку. — А ежели варка твоя дурная забудет и загноится рана, то вот этот раствор.

Степан сидел на табурете.

— Батя, а ежели пуля живот секанет, есть у тебя средства?

— Тьфу, дурак окаянный, как ты с ним живешь? — посмотрел он на Ирину, а та улыбнулась, наверное, впервые за утро.

Неожиданно у Тимофея Аристарховича прорезался голос.

— Ты б лучше им горилки с собою дал, чтобы горло смочить, а не мази. В этот момент все семейство повернулось в сторону старика и стали внимательно смотреть, а Машка захохотала.

— Дед загутарил!

Иван Тимофеевич смотрел на деда пару минут, затем махнул рукой и опять куда-то убежал.

— Правильно дед гутарит, горилка пригодится, ей и раны можно смазать, — бурчал Иван Тимофеевич, держа в руке бутыль мутной горилки.

— Тьфу ты, я ему про горло, а он опять про раны, — сказал возмущенно дед. Все семейство опять повернулось, и на этот раз все захохотали, даже Иван Тимофеевич не удержался.

Машка спрыгнула с печи и, начала кричать, глядя в окошко:

— Тоня идет!

Антонина плелась с двумя своими детишками, держа их за руки, которые всю дорогу вырывались.

— Все семейство в сборе, — проворчал Иван Тимофеевич. — Присядем на дорожку.

А после все отправились на улицу провожать казаков в долгий путь.

Степан обнимал Ирину и наказал во всем слушаться родителей, та только кивала, а глаза наполнились слезами. Димка оседлал коня, а Иван Тимофеевич все твердил свое, про мази и растворы.

— Да ятно, батя, ятно — кивал Димка. Антонина обнимала Машку, которая выдавливала слезы, а Варвара Семеновна стояла как вкопанная и только смотрела на детей.

— Да будет вам реветь! — крикнул Степан и запрыгнул на коня. — Даст Бог, скоро свидимся, — добавил казак. Тимофей Аристархович стоял у окна и наблюдал, затем схватил со стола бутыль с горилкой, налил остатки в кружку, перекрестился и выпил со словами:

— с Богом!

Казаки удалялись от родного дома, а Иван Тимофеевич с иконкой так и шел за ними в степь, читал молитвы и крестился.