Тришестое. Василиса Царевна

Леонид Резников, 2020

Решил царь Антип обженить сынов своих, дабы к порядку привесть и Тришестое родное в надежные руки передать. Да только без надобности молодцам женитьба та. Но разве поперек батюшки-царя пойдешь? Взяли они луки и пустили по каленой стреле. Старшим братьям по тому еще чуду досталось, а вот Ивану и вовсе не свезло. Сыскалась стрела его на болоте в лапах у дочки Кощеевой – Кваки Болотной, а Василиса вроде как и вовсе ни при чем оказалась. Но правду все одно не спрячешь… Банально, скажете? А как же любовь и злоба, дружба и ненависть, козни коварные и приключения? В общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Глава 5. Невестушки дорогие

Царь Антип места себе не находил, мерял шагами неширокую залу, заложив руки за спину. Посох его стоял прислоненный к трону. Иногда царь останавливался, уставившись в узкое окошечко, и щурил глаза на яркий солнечный свет, грустно улыбаясь каким-то своим мыслям. А потом, будто очнувшись, вновь принимался бегать туда-сюда.

Бояре сидели в своем углу, наблюдая за царем-батюшкой. Головы их синхронно поворачивались вослед ему, словно за бороды привязанные. Ожидание было тягостно. Никто из бояр слова молвить не мог, боялись спугнуть счастие свое, ведь еще вовсе неизвестно было, на чей терем стрела заветная указала. По направлению, вроде как, выходило, терем боярина Трофима али Семена. Хотя как знать, как знать. Глаз — он ведь видит то, чего хочется, а не то, что на самом деле есть. Хитрый он, глаз-то.

Первым не выдержал боярин Семен. Повозившись на скамье, нахмурил он брови, пожевал губами и посохом так легонько пристукнул.

— Да чего ты мечешься-то, отец родной, аки зверюга загнанная? Ужо голова от тебя кругом идёть.

Царь Антип остановился посредь залы, обернулся к боярину, окинул его долгим взглядом и палец воздел.

— Но-но! Я те дам зверюгу, Потапыч.

— А чего я сказал-то? — подивился боярин Семен.

— А того!

— Да будет вам, — тяжко вздохнул боярин Филимон. — Перемелется, мука будет, пирогов отведаем.

— Это ты к чему опять? — уставился на него царь Антип.

— Да все к тому. Образность такая, мол, все нормально будет.

— Странная у тебя какая-то образность, однообразная, прямо скажем, — повертел пальцами царь-батюшка. — То груздёв тебе подавай, то пирогов.

— Так энто я к тому, что свадебки намечаются.

— У Андрошки что ль научился, ась? Тот все образностями своими блистал.

— Чур меня, чур! — перекрестился боярин Филимон, будто намек уловил какой.

— Во-во! Пироги ему свадебные… — покачал головой царь Антип. — Рано-то пирогов вкушать. Их наперво замесить надоть да испечь.

— Голова! — цыкнул зубом боярин Трофим.

— Цыц, Фимка! — топнул ногой царь Антип.

— Трошка я.

— Един хрен.

— Дык я про пироги-то: а не пора ль и вправду месить их — да в печь, — важно огладил боярин Трофим окладистую бороду с вкравшейся в нее сединой.

— Знамо, пора. Токма дождемся сынов моих с невестушками.

— Да чего ждать-то? — спросил Филимон, нетерпеливо ерзая задом по скамье. — Дело-то к ужину, чай. Жрать ужо пора, ан пирогов-то и нет!

— Будут те пироги, утроба твоя ненасытная, — заверил царь-батюшка. — Енто только в сказках пироги сами на столы ставятся, а оттендова в рот прыгають.

— Галушки, — поправил царя-батюшку боярин Семен.

— Чего — галушки? — переспросил царь Антип.

— Я про галушки слыхивал, будто те сами в рот прыгали.

— Бред у тебя голодный, что ль? — покрутил царь-батюшка у виска пальцем.

— То не бред — то притча.

— Да ну тебя, Потапыч, — отмахнулся от него царь Антип. — Глупости все енто. А мыслю я так…

— Голова! — опять вставил боярин Трофим, который сидел будто на иголках и ни о чем другом думать не мог, как о мечтаниях своих.

— Да погоди ты! Зарядил одно и то же. Я и слова-то молвить не успел.

— А у тебя, надёжа-царь, что ни слово, так мысль глубокая, — заискивающе брякнул боярин Трофим.

— Ан верно глаголешь, Трошка! — приосанился царь Антип, плечи старческие расправив. — Так вот вам мое слово, коли так: невестки должны будуть показать, каковы они из себя стряпухи и рукоблудницы.

— Рукодельницы, — поправил боярин Семен Потапыч, перекрестившись.

— А я чего сказал? — рассеянно глянул на него царь Антип.

— Повторить боязно да грешно, отец родной, — кхекнул в бороду боярин Семен.

— Разве? Не помню. — Царь Антип задумчиво почесал ладонь пальцами, снял с головы корону, поскреб макушку и водрузил корону на место. — Послышалось тебе, чай. Так вот, пироги есть будем, кады невестки-то спекут их.

— Так это ж… — Лицо у боярина Филимона сильно вытянулось.

— Чего?

— Дык… — Боярин Филимон все мялся, не зная, как мысль свою выразить, царя-батюшку не обидев и под нагоняй новый не попав.

— Боярин Филимон сказать хочет, — быстро смекнул Семен Потапыч, в чем загвоздка вышла, — что голодом нас всех уморить хочешь, отец родной. Да во первой черед себя.

— Истинно так! — разулыбался Филимон, так все хорошо вышло: и гроза миновала, и мысль свою до царя-батюшки мудрую донес.

— Энто с чего же?

— А с того, надёжа-царь, что дочери наши не приучены работу холопскую справлять, не дело то! — пристукнул посохом боярин Семен.

— Во как! А к чему ж они у тебя приучены? — прищурился царь-батюшка. — Пузо набивать да в потолок плевать?

— Знамо, на том стоим, — гордо ляпнул боярин Филимон.

— Рожать еще, — добавил боярин Трофим.

— Ишь ты! Ужо приучил?

— Э-э… о будущем мыслю, царь-батюшка. — У боярина Трофима щека так и дернулась: намекает на что царь-батюшка али так, к слову ляпнул?

— Ну-ну, мыслитель. Так энто вы что ж, мне дармоедих своих подсунуть решили, мол, пущай теперича государственные харчи жрут и в носу ковыряють?

— Не обеднеет, чай, государство-то! — буркнул окончательно разобидевшийся на царя боярин Трофим.

— Э не-ет! — покрутил царь Антип пальцем. — Не пойдеть, господа дерьмократы. Коли у них руки из вон откендова растут… Мне и своих дармоедов хватает.

— Это ты про кого, царь-батюшка? — насторожился боярин Семен.

— Да все про них, про дармоедов-то. В общем, пустое все это. — Царь Антип прошел к трону, взобрался на него, смерил бояр думских решительным взглядом и посохом пристукнул. — Будет так, как сказывал. Нет пирогов — нет свадьбы!

— А… — поднял руку боярин Филимон.

— Ты, Филька, по делу али опять о пузе своем печешься?

О чем пекся боярин Филимон, узнать царю-батюшке так и не привелось, поскольку на дворе загрохотал колесами возок, и бояр будто ветром сдуло. Смотреть рванули, кто приехал.

— Э-хе-хе.

Царь Антип сполз с трона и заковылял вслед за боярами на двор царский, гостей встречать.

Трое бояр — Семен, Василий и Филимон — сгрудились на крыльце. Щурясь от яркого солнца после темной залы, с завистью взирали они на возок, груженый сундуками. На сундуках гордо восседали Данила с невестой своей Глафирой — платье на ей новое, шелковое, пальцы в перстнях тяжелых, шею лебяжью тяжелые бусы к земле гнут. На голове кокошник простреленный красуется, как символ счастия привалившего. А вокруг возка боярин Трофим вьется, посохом сундуки обстукивает, понять пытается, чего в них и не много ль из дому вывезли — не одна ведь дочка, а цельных четыре, и всем приданого подавай!

Как остановился возок, Данила спрыгнул с него, руку невесте подал. Та в руку предложенную пальчиками элегантно вцепилась, улыбку изобразила, ножку то так поставит, то эдак, ан никак слезть с возка не получается: то платье узкое мешает, то побрякушки перевешивают. А царь Антип на крылечке стоит, бороду в кулаке мнет и тихонько посмеивается.

Мучилась Глафира, мучилась, а опосля плюнула на приличия глупые и бухнулась в объятия Данилины. Тот едва подхватить ее успел — так бы и брякнулась наземь. Постоял Данила с невестой на руках, повертелся туда-сюда — не знает, чего с ней делать: то ли на землю спустить, то ли прямо так и несть к царю-батюшке на поклон-благословение. А Глафира уж к нему ластится, ручками шею Данилину обвила, головку на плечико приложила, любовь свою, значит, демонстрирует да в царя-батюшку глазками стреляет — вот она какая я верная.

— Чего ты в нее вцепился-то? — разрушил царь Антип идиллию ихнею в единый миг. — Калека, что ль, какая, ноги не ходють?

Глафира так ротик напомаженный и распахнула. А Данила Царевич залился краской и спустил с рук невесту. Стоят оба, словно дурни, как дальше вести себя не знают.

— Нет, ходючая, — обмахнулся ладонью царь Антип. — А я уж думал, Трошка брак какой подсунул. А руки-то у ей правильно растут али как?

— В верном месте, не сумлевайся, царь-батюшка, — горячо заверил боярин Трофим из первого спущенного наземь сундука, в который забрался по самые плечи, вороша в нем тряпки. — Я уж расстарался.

— А мы вот поглядим на твои старания.

— Погляди царь-батюшка, погляди. — Боярин Трофим покончил с одним сундуком и полез в другой.

— Матерь Божья! — подивился царь Антип, глаза широко распахивая. — Да куда ж тряпок-то столько?

— Дык куды ж бабе-то без тряпок! — буркнул из сундука боярин Трофим. — В тряпках-то, почитай, весь ейный смысл и кроется.

— Да ну? Слишком много в ней смысла будет! — дернул царь Антип посохом. — Эй, грузи обратно! — скомандовал он слугам.

Двое здоровенных бугаев отодвинули боярина Трофима, захлопнули сундук и, шутя, вскинули его на возок.

— Да как же энто, отец родной? Да что ж энто деется-то? — перепугался боярин Трофим, всплеснув руками, и вцепился в другой сундук, а Глафира стала бледнее белил, что обильно покрывали ее холеное, с тонкими чертами личико.

— А что, прикажешь мне цельный склад строить для ее барахла? Чай, не заграница тут у нас, дефилями вилять да народ смешить. Грузи!

— Не дам! — вцепился боярин Трофим в последний сундук. — Царь-батюшка, помилуй! Баба же…

— Ладно, чего уж, — смилостивился царь Антип. — Энтот оставь. А ты, кобылища, — обернулся он к стоявшей столбом невестке, — чего рот-то раззявила? За хозяйство принимайся. Филька вон, поди, без пирогов уж извелся весь.

— Ох, извелся, — покачал головой боярин Филимон. — Мочи уж нет, как жрать хочется.

— Вишь? — мотнул головой царь Антип.

Глафира ротик захлопнула, головку к супружнику своему будущему повернула и глаза округлила, мол, не поняла ничего. А Данила только плечами пожал.

Над двором царским повисла молчаливая неловкость.

Трое бояр мялись на крылечке в ожидании неизвестно чего. Четвертый, Трофим, уселся верхом на сундук на всякий случай — так вернее.

Глафира хлопала ресницами, натужно соображая, чего от нее все ждут.

Данила сделал вид, будто его все это и вовсе не касается и смотрел в небо, насвистывая.

Царь Антип нетерпеливо постукивал носком сапога.

И тут обстановка разрядилась сама собой.

В распахнутые настежь ворота, кренясь с боку на бок на ямках и буграх и натужно притом скрипя ступицами, вползла тяжело груженая подвода. Колеса ее расходились в стороны, решетчатые боковины ходили ходуном, едва сдерживая напор пузатых мешков и тюков. На тюках, почитай, на высоте локтей пяти от земли гордо восседал, упирая руки в колени… Тарас Бульба!!! О Бульбе царю-батюшке сказывал Андрон, мол, есть на свете такой народ — казаки, очень далеко, отсель не видать, а средь них ентот самый Тарас, крупный мужчина да вояка хоть куда. И так его живописал Андрошка, что как узрел его воочию царь Антип, так враз и признал: та же гордая посадка, то же телосложение, острый орлиный взгляд, те же усищи седые и обвислые и чуб из-под платка выбивается. А под мышкой Тарас Бульба держит сына царского старшего, Козьму, к себе бережно прижимает, шоб не сверзился с верхотуры той.

Царь Антип почуял, словно корона на его голове зашевелилась (знамо, корона — волос-то, почитай, не осталось!), брови поползли на лоб, а посох сам собой из рук царских вывалился, по ступенькам загремел. Смотрит царь-батюшка, глазам своим не верит и ну тереть их. А как протер, так первым делом усомнился: платок! При чем здесь платок-то к Бульбе ентому неведомому? И верно! Не чуб то вовсе, а челка густая выбилась, не усищи, а платок бабий под носом завязан, концы его свисають на манер усов, потому как на харю такую ни в один платок не завяжешь как полагается. И не Бульба вовсе это, тем более, не казак неведомый, — и чего с перепугу только не привидится! — а баба крупного телосложения, очень крупного, ажно не сказать насколько. Ну, обознался, с кем ни бывает? Тем паче ни единого казака до сей поры не видывал. Жаль только, человека хорошего, знатного почем зря обидел, с образиной такой сравнил. А все Анрошка с байками своими глупыми, шоб его!..

Перекрестился царь Антип, наклонился, не сводя глаз с подводы, пальцами посох нащупал и опять выпрямился. Спрятался за спины боярские и оттуда носом поводит. Баба-то ента, кажись, пострашнее Бульбы неведомого будет!

А Козьма царя-батюшку с верхотуры-то заприметил, обрадовался, ручкой замахал.

— Отец!

— Сидеть! — поплотнее прижала к себе мужеподобная особа Козьму, и царевич притих, вжался в телеса пышные, лишь глазами по сторонам вращает, сапогом по мешку елозит, пикнуть боится.

Остановилась подвода посредь двора, а за ней во двор купец Борис на коне въехал. Важный, весь из себя, одной рукой поводья держит, другая в колено упирается.

— Борька? — не поверил глазам своим царь-батюшка, выступая вперед из-за бояр. — Так энто твое чудо, что ль?

— Дочь моя, — гордо молвил в ответ купец Борис. — Милослава.

— А в телеге-то чего припер?

— Знамо чаво: муки-то, круп разных, — ступил Борис с коня на землю, кушак поправил, подбоченился. — Ткани разные еще. Чем богаты, как говорится.

— Во, гляди, Трошка, — указал посохом царь Антип на подводу груженую. — Видал? А ты: «тряпки», «смысел»!

— Дык я ж…

— Молчи уж, — отмахнулся от него царь-батюшка.

Между тем Милослава сграбастала Козьму за шиворот и передала вниз слугам, будто котенка. Лишь коснулись ноги его земли, бросился он к царю-батюшке земные поклоны бить.

— Отец!

— Вижу, сын, — похлопал царь Козьму по плечу. — За ум взялся, знатную бабенку отхватил! С такой, небось, не попьешь, а?

— Да я как узрел ее, так разом хмельное дело-то отшибло, вот те крест!

— Охотно верю. Дело то, — кивнул царь Антип. — Будет теперича из чего пироги месить. Я, в смысле, о муке… Невесте хоть помоги с телеги спуститься, оболтус. Глянь, мается же баба.

— Ага, я мигом! — подхватился Козьма и бросился обратно к телеге, что опасно кренилась в бок — Милослава сама слезть пыталась, ножкой бортик нащупывала.

— Давай, давай, — взялся подбадривать Козьма невесту. — Полегоньку, чуток правее бери. Ножку во-от сюды ставь.

— Не мельтеши! — огрызнулась Милослава.

— Да разве ж я… Это в помощь. Во-о…

Досказать он не успел. Милослава в этот самый момент встала ножкой своей девичьей на бортик. Прогнулся бортик, заскрипел и…

Хрясь!

Дворня в стороны шарахнулась, только бы не зашибло ненароком. Милослава съехала на пузе вниз, таща за собой пару мешков, да надо ж такому случиться, что на ее пути Козьма оказался.

— Ох, мать… — едва выдохнул Козьма, завозился, силясь выбраться из-под невесты, сидящей на нем с мешками подмышкой. — Снимите-е!.. — задушено выдавил он.

А Милослава сидит на нем да по сторонам озирается, понять не может, чего случилось. Не бывало с ней того отродясь, чтобы телеги под ней ломались — верно, гнилая попалась.

— Помогите… — еще тише прохрипел Козьма, и тогда опомнились слуги царские, кинулись к нему и ну тягать за ноги, за руки. Насилу вытянули с пятой попытки.

— Ох ты ж, горюшко мое! — опомнилась Милослава, бросила мешки наземь, сгребла суженого дорогого в охапку да так сжала в объятиях жарких, что пискнул Козьма на радостях. Чтой-то хрустнуло в нем, и обмяк Козьма всем телом. Висит, не шелохнется. Затих просто али разомлел от ласк девичьих — поди его разбери.

— Ну ладно, — ударил посохом царь Антип. — Побаловали и будет. Неча тут шашни с турусами разводить.

Милослава объятия ослабила, выпустила из рук Козьму, рядышком с собой пристроила. Стоит Козьма, без вина пьян — качается из стороны в стороны, глазами мутными по сторонам шарит. Вот она, чего любовь-то с человеком вытворяет!

— А Ванька где? — спохватился царь Антип, оборачиваясь к боярам. — Ванька где, спрашиваю?

— Дык, как в лес ушел, так и доселе не возвертался, — ответил боярин Семен. — Не видали его покуда.

— Может, заплутал? — занервничал царь-батюшка. — Надодь послать кого, пусть сыщут.

— Не надо никого посылать, — послышался от ворот голос Ивана Царевича, и ступил он на двор, обходя кругом телеги.

— Жив! — обрадовался царь Антип, который питал к младшему из сыновей особую отеческую нежность. — Жив, глядите!

Конец ознакомительного фрагмента.