Инвестком

Леонид Подольский, 2014

«Инвестком» – это эпический роман о новой России в начале двухтысячных, о российском капитализме и всевластии денег, о выживании и приспособлении к рынку, о дегуманизации и глубоком кризисе общества. Это роман о риэлторах, но не только… «Инвестком» – это история нравственных потерь героев… Роман Леонида Подольского чем-то напоминает «Процесс» Кафки и «Сто лет одиночества» Маркеса, но – это роман глубоко реалистический. В одном очень кратком резюме о романе Маркеса «Сто лет одиночества» предмет повествования был охарактеризован как притча о колумбийской жизни: «Люди занимаются любовью, совершают революции и воюют». Роман «Инвестком» о том, как люди в России выживают, приспосабливаются, делают деньги, обманывают друг друга, занимаются сексом, пьют водку и умирают. Содержит нецензурную брань.

1

Игорь Полтавский встретил Ирину Барзани в Инвестторгбанке на Кутузовском. Он в первый же момент обратил внимание, как быстро и уверенно Ирина вписывает в договор условия доступа к ячейке, давая одновременно пояснения клиентам. Те, в отличие от Барзани, выглядели растерянными. Они, по-видимому, не очень хорошо понимали, о чём идёт речь и лишь молча, с напряжением, но и доверчиво ловили каждое её слово. Игорь почувствовал лёгкую зависть. В последнее время он оказался не у дел, Ирина же, похоже, преуспевала. Между тем совсем недавно всё было наоборот: Полтавский успешно работал, доллары текли рекой, а Ирина казалась неудачницей.

Пути их пересеклись несколько лет назад в «Жилкомплексе». У Игоря была своя группа, почти фирма в фирме: помощница, которая занималась оформлением, а нередко и подделкой документов и относила их в «Мосжилсервис», агенты, диспетчеры, секретари на телефоне. В основном Игорь занимался неприватизированными комнатами — это был конвейер, в месяц продавали пять-десять неприваток. Ему удалось договориться с гендиректором Алексеем платить всего десять процентов, но Алексей был доволен, потому что Игорь приносил «Жилкомплексу» наибольший доход. Между тем Ирина лишь время от времени появлялась на фирме вместе с подругой Милой, когда у них — не слишком часто — находились клиенты. Игорю она, с ее утрированными кавказскими чертами лица, с большим, с горбинкой носом, с заметным акцентом, особенно проявлявшимся, когда Ирина волновалась, казалась чурковатой неумехой, случайно подавшейся в риэлторы. Мало ли людей в ту пору пытались заниматься недвижимостью. Работа вроде бы чище и интеллигентней, чем в торговле, в немалой степени бумажная, с документами, и притом, считалось, денежная.

Это было время, когда жизнь рушилась, наука умирала, институты закрывались, заводы стояли, миллионы людей теряли работу и профессии, зарплату не платили месяцами, десятки тысяч семей, сотни тысяч людей поодиночке или группами срывались с насиженных, ставших неприютными мест и ехали на заработки в Москву, где сливались финансовые потоки из всей обездоленной, разворованной России, а нередко и из ближнего зарубежья, где бурлили и рождали жизнь нефтедоллары.

Россия хирела и обезлюдевала, Москва строилась и росла. Нувориши, нефтяники из Тюмени, газовики, разбогатевшие чиновники, прокурорские работники и прочие силовики, предприниматели средней руки, нередко из бывших союзных республик, изредка беженцы из Чечни, пристроившиеся в Москве на рынках, директора, нажившиеся на приватизации, картёжники, преуспевающие торговцы, мошенники разных рангов, наркокурьеры, золотодобытчики, проститутки, уволенные из нищей армии офицеры, тысячи иногородних, в поисках лучшей доли устремившиеся в Москву, среди них даже беглый металлургический барон из Казахстана — все ехали в столицу, покупали квартиры и комнаты. Кто — жить, кто-то на всякий случай или для регистрации. Купить жильё в Москве считалось отличной инвестицией и великой удачей.

Игорь предпочитал работать с людьми небогатыми и непритязательными. Эти не гнули пальцы, не артачились, неприватизированные комнаты шли нарасхват. Набрать агентов представлялось делом несложным: страна была охвачена безработицей. Игорь подсчитал: с каждых четырёх объявлений в газете «Из рук в руки» приходил один человек. Потом, правда, не из всякого получался агент. Одни исчезали, находили другие занятия, у кого-то работа не клеилась, но и тех, кто оставался, вполне хватало. У Полтавского имелось важное преимущество — он купил для оформления подставные дома в Тверской области вокруг города Вятичи. С первым домом его обманули местные маклеры, всучили полуразвалившийся бревенчатый домик за полторы тысячи долларов. Но вскоре Игорь освоился и стал покупать развалюхи с участками за двести зеленых. В документах почерневшие от времени избушки на курьих ножках числились жилыми домами. Через эти халупы и шло оформление. Сначала на имя покупателя приобретали давно заброшенное жильё, потом мнимое жилище через «Мосжилсервис» обменивали на комнату в Москве, продавец комнаты получал деньги, на него переоформляли развалюху в Вятичском районе, почти всегда без оконных рам и дверей, а иногда и без крыши, но выписывался он не в деревню, а по какому-то своему адресу. У Полтавского оставались доверенности, — всё то же самое повторяли по новой. Каждый дом перепродавали десятки раз. Это напоминало вечный двигатель, но считалось совершенно законным; Игорь все отладил, как на настоящем конвейере.

В отличие от него агенты своими подставами не обзаводились, тем самым они оказывались надолго привязаны к Полтавскому. Через некоторое время самые ушлые из них уходили. Редко кто заводил своё дело, чаще начинали заниматься квартирами. С квартирами, а особенно с приватизированными комнатами работать было намного сложнее. Там сделки происходили значительно реже, зато новичок мог со временем начать работать самостоятельно, то есть превратиться в чёрного маклера (иногда они оставались в «Жилкомплексе», но работали на свой страх и риск) — такой агент срубал бывало со сделки не двести долларов, как у Игоря, а две-три тысячи баксов, но не чаще, чем раз в несколько месяцев.

Ирина Барзани когда-то начинала агентом в том же «Жилкомплексе». Однако быстро сориентировалась и ушла — фирм в Москве к середине девяностых развелось великое множество, — но через год вернулась вместе с Милой. В «Жилкомплексе» имелись немалые преимущества: Алексей и Борис — гендиректор и заместитель — не давали рекламу, на всех приходился лишь один телефон и всего одна комната для переговоров (если второй риэлтор приводил клиентов, Алексей с Борисом уступали свою), зато они располагали печатью и брали по-божески, но главное, в «Жилкомплексе» не нужно было платить налоги, и Алексей с Борисом ни во что не вмешивались. Так вот, у Ирины с Милой сделок было немного, да и те нередко сопровождались скандалами. После того, как они снова исчезли из «Жилкомплекса», Алексею долго пришлось ездить в суд — Ирина с Милой продали квартиру и получили деньги, а запивший продавец забыл купить новую и не стал выписываться.

С Ириной Барзани Полтавский в прошлом почти не общался. Он был человек не слишком общительный, вовсе не душа нараспашку, в «Жилкомплекс» приходил строго по делу, для встреч с клиентами и со своими агентами и мало интересовался делами других. К тому же в какой-то момент у него с Ириной случился конфликт, так что дело едва не дошло до драки. Вышло это так: Ирина попросила оформить продажу ведомственной неприватки для своей клиентки Таранцевой, которая покупала квартиру. Та оказалась женщиной с нелёгким характером и дурацкими принципами, завистливой и скандальной: она упорно не хотела собирать документы для обмена и получать разрешение у собственной давней знакомой, считая, что всё обязана сделать фирма. При этом она постоянно пеняла, что Игорь берёт за работу немалые деньги. Продолжалась эта история довольно долго, пока не взбунтовалась Рита, агент, много раз попусту ездившая в Кунцево.

— Представляете, — запинаясь от злости и обиды рассказывала Рита, — завод уже несколько лет не работает. На территории одни бомжи и собаки. Заводоуправление закрыто, везде железные двери и амбарные замки, только изредка появляются непонятные девочки. Женщины, что должна дать разрешение, нет неделями, и никто не знает, когда она будет. Это её соседка, нашей Таранцевой, они раньше сидели в управлении в одной комнате, вместе пили чай, с мужиками гуляли. Таранцевой ничего не стоит зайти к ней домой и взять бумагу. Это она нарочно, сволочь, чтобы я каждый день ездила в тмутаракань… Там даже телефон отключили. Её заело, что фирма берёт с нее деньги. Будто мы обязаны бесплатно корячиться.

В конце концов, пришлось пожаловаться Ирине. Барзани обещала поговорить с Таранцевой, но обещание не сдержала. И вот, когда комната с великими муками была продана и Таранцева получила свои доллары, Ирина потребовала заплатить ей двести долларов за вариант.

— Я полагал, что оказываю вам услугу или что заплатит Таранцева, — возразил Игорь. — Если вы хотели получить деньги, нужно было предупредить заранее.

— Я могла бы обратиться к Воронскому, — со свойственной южанам вспыльчивостью, так что даже акцент стал резче, почти закричала Барзани. — Вы взрослый человек, сами должны понимать. Давайте двести долларов.

Она наступала на Игоря со всей своей двухсотдолларовой яростью, теснила грудью и прижимала к стене: Игорю показалось, что Барзани хочет его ударить — он не знал, что делать с этой одержимой, не бить же и не отталкивать женщину.

В тот день они расстались почти врагами, некоторое время даже не здоровались. Но постепенно страсти улеглись, ни Игорь, ни Барзани никогда не возвращались к этому неприятному эпизоду, и со временем Игорь убедился, что Ирина Барзани очень даже неглупая женщина. Примерно год спустя она обратилась к Игорю снова. На сей раз Ирине требовалось устроить российское гражданство для своих грузинских родственников.

Сама Ирина была из Грузии, из Тбилиси, как оказалось, йезидка^[1] — раньше Игорь про йезидов никогда не слышал. Ирина приехала в Москву с родителями и почти взрослыми детьми в период короткого, но слишком бурного правления Гамсахурдиа. Хотя она и её родные внешне совсем не отличались от грузин, их напугали лозунги победившей на тот момент партии: «Грузия для грузин», начинающаяся гражданская война и нарастающая разруха. В Москве Ирина почти сразу устроила себе российское гражданство и приобрела квартиру. Позднее Игорь поинтересовался у Алексея, как она сумела это провернуть.

— Обыкновенно, как все, — усмехнулся Алексей; он как раз собирался в суд и злился на Барзани, — через фиктивный брак. С настоящим мужем она развелась специально ради фиктивного брака, а он воспользовался случаем и женился на бывшей любовнице, грузинской еврейке, и уехал с ней в Израиль. А Ирина выселила из Москвы алкоголика.

2

У Игоря к тому времени имелся налаженный канал для оформления гражданства и регистрации в Смоленской области. Года за два до того он продавал комнату таджикской семье, зарегистрированной в Холм-Жирковском. К удивлению, у таджиков, недавно зарегистрированных в Кулябе, оказалось российское гражданство. Рахматулло, глава семейства, человек продвинутый, недавний инженер, занимавшийся теперь мелкой торговлей, похвастался, что оформил гражданство в Холм-Жирковском, и предложил Игорю помощь, за деньги, конечно, — регистрировать в этом райцентре и делать гражданство всем желающим.

Потребность оформить регистрацию появилась у Игоря очень скоро, однако канал дал осечку. Рахматулло привёз из Холм-Жирковского паспорт с печатью о регистрации, но сопровождающие документы оказались перепутаны, из Москвы человека не выселяли. Рахматулло поехал снова и опять привёз не те бумаги. Его вины в этом не было, документы неправильно оформляли в милиции. Но Игорь больше не мог ждать, дело прогорало, он потребовал адрес следующего посредника. Рахматулло, слегка посопротивлявшись, сдался и навсегда выпал из цепочки.

Следующей оказалась Татьяна. Игорь, предварительно созвонившись, купил билет — четыре часа в купе до станции Сафоново и он попал в другой мир. В Сафоново было темно и безлюдно, жалкие домишки тонули среди сугробов. Игорь переночевал в пустой и убогой гостинице с удобствами в конце коридора и с первым семичасовым автобусом отправился в Холм-Жирковский.

Татьяна с семьёй — муж, родители и дети-школьники — как и Рахматулло и ещё несколько десятков семей, были то ли беженцы, то ли мигранты из охваченного гражданской войной Таджикистана. В самый разгар войны, оставив семью в посёлке, где жили почти одни русские, но всё равно стало опасно, где давно закончилась всякая работа и люди сидели без денег и без надежды выбраться в Россию, где иные, не выдержав, всё бросив, уезжали в никуда — Татьянин муж с бригадой строителей отправился в Смоленскую область: в Холм-Жирковском строителям обещали за работу жильё. Они проработали почти год, но их обманули. Тогда на помощь неумелым мужьям отправились жёны, более искушённые в тонкостях жизни, человеческих душ и поселковой дипломатии, с последними запасами быстро обесценивающихся денег. Татьяне, отчасти благодаря этим деньгам, а отчасти благодаря проявленной к ней жалости, удалось зацепиться за нищий посёлок почти на самом западном краю необъятной, но недоброй к своим российской земли, получить кособокий домик с двориком и маленьким садом у самой околицы, где давно никто не жил.

Когда Игорь вышел из автобуса, было ещё совсем темно. Он долго не мог сориентироваться. Вместо автостанции перед ним располагался пустырь, на пустыре — маленький домик. Безлюдье, сугробы, метель. Чуть поодаль чернели разбросанные пьяно дома, так что невозможно было определить, где проходит улица. Пока рассветёт следовало дожидаться на крошечной автостанции, но там оказалось очень жарко и грязно, свободные места отсутствовали напрочь и прямо на полу вперемешку спали похожие на бомжей мужики и бабы. К тому же Игорю требовалось спешить, чтобы застать Татьяну дома. Её дом должен был находиться в конце перпендикулярной улицы. Впрочем, назвать это улицей было нельзя: широкое поле с глубокими ямами, занесёнными снегом, куда провалишься — погибнешь, не докричишься; со стогами сена под снегом, напоминающими горы. Понять, где тротуары, не было никакой возможности; дома, вместо того, чтобы располагаться по прямой линии, разбросаны были самым причудливым образом, и ко всему — метель. Игорь, проклиная всё на свете: эту глушь, российскую дикость и неустроенность, мороз, свои городские сапоги и слишком тонкую дублёнку — ноги и уши даже под опущенной бобровой шапкой начинали мёрзнуть — шёл вдоль улицы, стараясь держаться ближе к заборам, но заборы не были сплошными, по ту сторону время от времени злобно бесновались собаки. Иногда собаки выскакивали на улицу или на заменявшее её снежное поле, тогда приходилось их обходить, делая большой крюк и сильно рискуя провалиться. Наконец, Игорь добрался до Татьяниного домика. Тот оказался кривой, приземистый, чуть ли не до окон врос в засыпанную снегом землю, но какое это сейчас имело значение — в нём были свет, тепло, жизнь. Во дворе залаяла собака, Игорь долго стучался в заледеневшее слепое окно, пока, наконец, к нему вышел — в валенках и телогрейке — Татьянин отец. Сама Татьяна уже с час, как ушла торговать на рынок. Вслед за Татьяниным отцом Игорь прошёл в дом.

— Будет часа через два-три, — сообщила Татьянина мать. — Вот так каждый день, до рассвета. Бывает, совсем ничего не продаст, только замёрзнет. Люди-то сидят без денег. Не думала я, что так повернётся жизнь. Я в Таджикистан в своё время ехала по комсомольской путёвке…

Она предложила Игорю позавтракать и он сидел в тепле, на старом, потёртом, перевезенном из Таджикистана диване, смотрел старенький телевизор и наслаждался домашним уютом, пока не появилась Татьяна. Она оказалась пышной — Игорь заметил, что в Холм-Жирновском чуть ли не все женщины отличались полнотой из-за хлебно-картофельной диеты, — но крепкой, с золотыми зубами, выдававшими уроженку Средней Азии или очень глубокую провинциалку. Татьяна быстро перекусила и повела Игоря в центр, где располагалась районная администрация; там же, рядом с администрацией, находилась и торговая площадь. Собственно, никакую площадь Игорь не обнаружил, скорее это был пустырь, кое-где окружённый деревьями, среди которого одиноко стояла парочка летних киосков. По периметру пустыря вдоль забора стояли женщины, разложив прямо на снегу сумки и развесив на деревьях и заборе нехитрый товар. Татьяна торговала в основном одеждой, которую привозила из Лужников.

— Вот моё место, — показала она Игорю на пару огромных клетчатых сумок для челноков и тут же обратилась к стоявшей рядом с такими же сумками женщине. — Макаровна, посторожи ещё немного, только сбегаю в администрацию.

— Тоже наша, из Таджикистана, — сообщила Татьяна, едва отошли, — несчастная женщина. Муж у неё был водитель, передовик, как получили независимость, связался от безвыходности с наркоторговцами. Одни его кинули, другие что-то заподозрили и зарезали. Перерезали горло крест накрест.

Расспрашивать про наркоторговцев было некогда. Татьяна с Игорем вошли в двухэтажный уродливый дом с облупившейся штукатуркой — это и было здание районной администрации, — и прошли по пустынному тёмному коридору со скрипучими полами. Татьяна, велев ожидать, юркнула в одну из дверей. Через пару минут навстречу Игорю вышла глава администрации, бедно и просто одетая женщина с грубыми чертами лица. Вместе с Татьяной они отвели Игоря в дальний угол коридора.

— У вас всё неправильно, — Игорь достал документы, — надо переделать листок убытия и регистрационный талон. Не понимаю, почему ваши милиционеры ничего не умеют. А лучше верните деньги, я всё сделаю в другом месте. С вами замучаешься… — Игорь разговаривал слишком резко, он это сознавал, но остановиться не мог — устал от дороги, от снега, от холода, а главное, от этого убогого места, от которого невольно портилось настроение. Хотелось побыстрее закончить все дела и уехать в Москву, никогда больше сюда не возвращаться.

Во взгляде главы администрации появилось что-то жалкое, жадное. Никогда раньше Игорь не встречал такой взгляд. Так могут смотреть только задавленные нуждой люди.

— «Не отдаст, — понял Игорь, — за эти деньги она скорее удавится».

— Всё сделаем, — подтвердила догадку Игоря глава администрации, — научимся. Не боги горшки обжигают. Вы погуляйте пока, я сама сбегаю в милицию к начальнику. Это здесь рядом. Через час приходите.

Проводив Татьяну к её торговому месту, Игорь принялся бродить по площади. Обойдя десятка два женщин, торговавших кто чем прямо из одинаковых клетчатых сумок, вернее, просто стоявших на морозе, потому что покупателей совсем не было, Игорь свернул в переулок, где располагались несколько маленьких магазинчиков. Народ толпился лишь у одного, где торговали водкой, дешёвым вином и ещё какой-то жидкостью для протирания стёкол, похожей на самогон. Игорь начинал мёрзнуть. Чтобы согреться, он зашёл в фанерный магазинчик напротив, где продавали соленья. В магазинчике было пусто, только двое мужиков, купив по солёному огурцу, стояли в углу и пили, крякая, мутную дрянь. Потом и они, слегка пошатываясь, вышли.

— А вам чего? У меня тут огурчики малосольные высшего класса. Совсем недорого, — обратилась к Игорю дородная золотозубая продавщица в полушубке с большими красными руками; она едва помещалась за прилавком, забитым ящиками.

— Если можно, погреться, — попросил Игорь.

— Да, я смотрю, вы не здешний, в таких ботиночках по морозу, — словоохотливо пожалела продавщица.

— Они с мехом, — возразил Игорь.

— А толку-то что. Мы здесь все ходим в валенках. Россия. Я сама тут недавно, не могу привыкнуть. Одни алкаши, — гигантше явно хотелось поговорить с приезжим. — Мы сами из Таджикистана. Посёлок недалеко от Душанбе. Там так не пили. Хорошо жили, фруктов много. Пока они не сбесились, все передрались между собой.

— Я так и не понял, кто там с кем воевал? — спросил Игорь.

— Так и мы не очень понимали. Кланы… Исламисты… То какие-то юрчики^[2] с вовчиками^[3], то кулябские с курган-тюбинскими, то гармские, то какая-то «молодёжь Душанбе»^[4], то Народный фронт Таджикистана… Там одно время всё возглавлял уголовный авторитет Сангак Сафаров… Вроде бы за конституционный порядок… Друг друга резали как барано́в… Израиль вывез своих евреев спецсамолётом, а мы, русские, как всегда, оказались никому не нужны. Наших стали резать просто за то, что русские… В феврале в девяностом году устроили бойню. Несколько сот человек… Женщин заставили раздеться догола и бегать по кругу, пока те выбирали… Я сама видела в Душанбе: подошли к офицеру человека четыре и порезали ножами. Как овец режут. Кровь хлестала, кишки вылезли на землю. Никто не подошёл, боялись. Женщин насиловали и убивали. А бывало наоборот. Сначала убивали, потом издевались над мёртвыми… — лицо продавщицы задёргалось и пошло красными пятнами. — У нас в посёлке шахта была, цветные металлы добывали, руду. Всё разрушилось. Мы им промышленность десятки лет строили, ехали по комсомольским путёвкам, а теперь всё, ничего не осталось. И наших там больше нет, разве что самые несчастные…

Её рассказ прервал вошедший в магазин пьяный. Игорь, погревшись ещё минут пять, вышел на улицу.

Через час документы в самом деле были в порядке.

— Приезжайте, — приветливо и, как показалось Игорю, заискивающе, попрощалась глава администрации, — выручайте нас. Мы тут, сами видите, как сидим. Можете прямо ко мне, без Татьяны.

— Не хочется Татьяну обижать. Хорошая женщина, — промямлил Игорь.

Выйдя от главы администрации, Игорь забежал на торговую площадь попрощаться с Татьяной. Она уже складывала вещи. Торговать было бесполезно. Покупателей не было.

— Приезжайте, Игорь Григорьевич, будем вас ждать, — ласково сказала Татьяна, сверкнув золотыми зубами. Игорь хотел уйти, минут через пятнадцать отходил автобус в Сафоново, но Татьяна его остановила.

— Извините, Игорь Григорьевич, я вот что хотела спросить. Можно в Москве купить комнату? Для дочки, хочу пристроить в институт. Пусть живёт по-людски. Сами видите, как мы тут маемся. Перспектив никаких. Ни заработков, ни пенсии. Начудили Горбачёв с Ельциным.

— Самые дешёвые комнаты стоят тысяч десять долларов^[5], — сказал Игорь.

— Сколько лет работать, — вздохнула Татьяна.

Игорь больше в Холм-Жирковский не ездил. Пристроил посыльным дальнего родственника, журналиста. Тот за пятьдесят долларов всегда был готов подработать. Этот родственник первым делом сократил цепочку посредников, выбросив из неё Татьяну. Игорь промолчал. Для дела так действительно было лучше. Да и не было у него никаких обязательств перед Татьяной.

Когда родственник отправился в очередной рейс регистрировать кого-то в Холм-Жирковском, Игорь попросил его узнать, нельзя ли сделать гражданство для сестры Ирины Барзани с мужем. К тому времени пару раз гражданство в Холм-Жирковском уже оформляли. На сей раз, однако, Александр Суворин вернулся с категорическим отказом.

— Не только гражданство, вообще запретили регистрировать чурок. Одних славян. Особенно строго с Грузией. Из Грузии не только грузин, но и славян велели не регистрировать; и вообще от лиц с грузинскими фамилиями, даже граждан России, советовали держаться подальше.

Существовала ли действительно какая-то письменная инструкция, кто её составлял, каким эвфемизмом обозначалось слово «чурки», был ли это устный приказ, узнать не представлялось возможным, но повеяло чем-то давно знакомым, советским, ясно было — не местный начальник милиции придумал такую инструкцию. За деньги Холм-Жирковский жадюга зарегистрировал бы любого, даже после того как вернулся из командировки в Чечню, где, по слухам, участвовал в допросах с пристрастием, так что на него заведено было уголовное дело, и где, по словам главы администрации, подхватил серьёзную ксенофобию. Да, явно не от него исходило — начальник был так напуган, что отказался оформить гражданство даже по двойному тарифу.

«Точно по Льву Толстому, — подумал про себя Игорь, — мы любим людей за то добро, что им сделали. И, соответственно, наоборот: ненавидим за причинённое зло». Игорь не стал говорить это Александру Суворину. Тот был наполовину славянин и мог обидеться за Россию. К тому же не так давно в своей «Новой русской газете» он писал довольно пасквильные статьи о Шеварднадзе и Грузии и брал интервью у Ардзинбы^[6]. Причём не просто брал интервью: целую неделю за счёт абхазов отдыхал в санатории, развлекался, охотился с тамошними политиками и привёз домой целых два чемодана вина. Спорить с ним Игорю совсем не хотелось.

После неудачи в Холм-Жирковском пришлось использовать корейца Цоя, хотя этот канал был для Игоря совершенно не выгодный. Цой не так давно приехал из Казахстана, куда несколько десятилетий назад по воле Сталина, позаимствовавшего опыт ассирийских и вавилонских тиранов, сослали предков Цоя подальше от японских границ. Поначалу, когда Цой пришёл покупать приватизированную комнату, Игорь принял его за очередного неудачника, заброшенного в Москву распадом Союза. Таких в те годы встречалось великое множество. Почуяв, что почва разверзается под ногами и что привычная жизнь рушится, что они в считанные дни стали чужаками, люди срывались с насиженных мест и бежали в Россию, в Москву — бродили неприкаянно и хватались за любую работу в почти несбыточной надежде устроиться. Цой, однако, оказался вовсе не неудачником. Напротив, он был очень даже успешен. Он, как рыба в воде, плавал в ельцинской взбаламученной России, заводя знакомства и делая одновременно множество разных хитрых дел. Комнату, как оказалось, Цой покупал вовсе не для жилья, а исключительно для своих комбинаций — для каких, Игорь догадался много позже, когда арестовали полковника с Арбата, через которого Цой оформлял российское гражданство для особо важных персон. И выписаться в Холм-Жирковский Цою потребовалось совсем не от безысходности. У него к тому времени имелась московская регистрация, но вовсе не по адресу недавно купленной в дорогих переулках недалеко от Курского вокзала квартиры (регистрироваться по месту жительства Цой не хотел, как и почти все занятые рискованным бизнесом дельцы), а по ложному; на самом деле это оказался адрес известного московского кинотеатра. Однако начальник паспортного стола, зарегистрировавший Цоя по сходной цене, неожиданно умер, и комбинатору потребовалась помощь, чтобы сняться с фальшивой регистрации, а заодно и замести следы.

Вскоре после знакомства с Игорем Цой успешно развернул свой новый бизнес: раза два в неделю он возил на автобусе клиентов, всё больше из разных республик СНГ, на регистрацию в Московскую область — для этого Цой обзавёлся домами в Рошали, в Егорьевске, в Орехово-Зуевском районе и где-то ещё. Параллельно с регистрацией Цой занимался оформлением российского гражданства с помощью подмосковной милиции. Игорю он клялся, что делает всё по закону, с соблюдением всех формальностей, что у него везде есть нужные люди на местах и в центральном аппарате в министерстве, так что документы проходят все инстанции без сучка и задоринки, но Игорь не очень в это верил. Скорее, новоявленным россиянам просто выдавали паспорта нового образца вместо устаревших советских.

Вот к этому Цою почти бескорыстно, если не считать ста долларов, полученных в благодарность за клиентов (Ирина Барзани об этих долларах, естественно, не знала), Игорь и отправил родственников Ирины Шотаевны, и вскоре они сделались россиянами. Выходило, Ирина Барзани была Игорю очень даже обязана.

3

Ирина закончила писать бумаги, подняла голову и увидела Полтавского.

— А, Игорь Григорьевич, какими судьбами, очень рада вас видеть, — Игорю показалось, что она в самом деле обрадовалась. Ирина обернулась к клиентам. — Мой старый знакомый. Подождите пару минут.

— Приятно наблюдать за вами. Вы очень выросли над собой. Где вы сейчас?

Ирина сделала вид, а может и в самом деле не уловила иронию.

— Я сейчас зав. отделом в «Инвесткоме» на Арбате, — сказала гордо, уверенно, перед Игорем стоял совершенно новый человек. Из Ирины просто сочилось самодовольство. Весь вид её словно говорил: «Вот она я! Вот видите, чего я достигла! А вы во мне сомневались». — А вы, Игорь Григорьевич?

— Да так, — неопределённо отвечал Игорь. С тех пор, как он закрыл свою фирму, дела шли не слишком хорошо. Даже совсем нехорошо. В самом конце девяностых неприватизированных комнат стало мало, к тому же изменились правила регистрации: если раньше зарегистрировать куплю-продажу подставного дома можно было за один день, теперь приходилось ожидать целую неделю, да и то только в Тульской области, из Тверской же вообще пришлось уйти — золотая жила истощилась, а новой не намечалось. Оставалась рутинная, нелёгкая работа риэлтора, но это было не то, совсем не то. Не те заработки и не то настроение. Игорь стал зарабатывать за год столько же, сколько в середине девяностых за месяц.

Ирину, к счастью, не особенно интересовали его дела и спрашивала она, скорее, для проформы. Игорь быстро сообразил, что нужен ей он сам.

— Приходите в «Инвестком». С вашим опытом и деловой хваткой. Мы боремся за звание лучшего отдела в корпорации, это очень хорошие деньги. С вами мы уж точно будем первыми.

Это едва ли была лесть. Ирина — прагматичная женщина; она знала, чего хотела и говорила с ним прямо. Но он колебался. С «Инвесткомом» у Игоря имелись старые счёты.

— В «Инвестком»? — переспросил он, выигрывая время. — Я недавно пытался работать в «Инвесткоме». Ничего хорошего. Ушёл через два месяца.

— В каком отделении? — заинтересовалась Ирина.

— В Перовском.

— У них действительно. Там один Гейдар. Я вам открою секрет. У нас инвестиционные сделки. На них можно очень хорошо заработать.

— А что это такое, инвестиционные сделки?

— Вам даже не объяснили? — удивилась Ирина. — Выкупаем квартиры на себя… Этот Гейдар из Перовского отделения прославился на инвестициях.

— А… — Игорь только сейчас сообразил, отчего в Перовском отделении так много говорили про Гейдара. А он, Игорь, полагал, что Гейдар просто хороший работник. Однако сейчас нужно было думать не о Гейдаре, а о себе. На инвестиционных сделках действительно можно хорошо заработать. Это не то, что тупо сидеть у телефона и ждать, пока позвонят. Нужно копнуть старые связи. В «Жилкомплексе» Игорю не раз предлагали такие варианты. Но он лишь несколько раз выкупал комнаты и всего два раза квартиры, причём на второй квартире серьезно влип. На большее не хватало денег, а главное, смелости. Инвестиции — это очень рискованно. Но рисковать инвесткомовскими деньгами совсем не то, что собственными. Действительно, можно хорошо заработать. Только не следует спешить, нужно сначала всё как следует обдумать…

Ирина, словно угадав его мысли, сказала:

— У вас ведь в «Жилкомплексе» были хорошие связи…

— Что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался Игорь.

— Ну, всякие варианты… — так же осторожно сказала Ирина, — помните, был у вас такой Зелимхан…

— Он потом сел. После тюрьмы я его не видел, — уклончиво сказал Игорь. Непонятно было, откуда Барзани могла знать про Зелимхана. Игорь познакомился с ним, когда Барзани и Милы в «Жилкомплексе» уже не было.

Ирина тактично перевела разговор.

— Кстати, при перевыполнении плана из сверхплановой прибыли у нас платят шестьдесят процентов вместо тридцати.

Это было приятно, но малореально. Игорь знал, что в «Инвесткоме» всё очень хитро придумано. Вроде приманки на ниточке. Висит перед носом, а не достанешь. Специально, чтобы риэлторы не уводили сделки. Ну уж нет, синица в руке всегда лучше, чем журавль в небе. Во всяком случае в отношениях с «Инвесткомом».

— За инвестиционные сделки тоже? — на всякий случай поинтересовался Игорь.

— За инвестиционные — нет, — призналась Барзани.

— Вот видите, как всё хитро, — Игорю захотелось осадить Барзани, но тут же он пообещал, — хорошо, я подумаю. Выглядит очень заманчиво. Скоро я еду отдыхать в Турцию. Вернусь, позвоню.

— Обязательно. Я буду ждать вашего звонка, — многообещающе заулыбалась Барзани.

4

Хотя для солидности Игорь пообещал Ирине Шотаевне подумать, решение он принял практически сразу. В самом деле, о чём думать? Ему давали шанс. Шансом следовало воспользоваться, другого не будет. В последние годы окно возможностей стремительно сузилось…

… Сразу после того, как Игорь закрыл «Мегаполис-недвижимость» (решил не рисковать, важнее было сохранить заработанные деньги — в последний год фирму трясло как на американских горках, хорошие прибыли сменялись столь же большими убытками, люди потихоньку разбегались), он с остатками своих риэлторов подался в «Бест». Там, по слухам, был приличный генеральный. Но генеральный, Полторак, сидел на проспекте Мира, возле дворца спорта «Олимпийский», Игоря же направили на Фрунзенскую во Дворец Молодёжи. Помещение было тесное — дорогая аренда, и разделено на множество мелких клетушек. В каждой клетушке стояли стол или два и сидели человек пять или шесть риэлторов. Игорю с его кадрами — сколько их будет, он не знал, люди сами решали идти ли за ним, но рассчитывал человек на десять — выделили одну такую клетушку. Из-за дорогого паркета требовалось обязательно менять обувь; есть, даже пить чай, не разрешали, чтобы не развести тараканов. В середине дня Игорь ходил обедать в кафе, остальные риэлторы — свои и чужие — покорно голодали. Телефоны в отделении молчали, клиентов Игорь не встретил ни разу. Беременная заведующая собиралась в декретный отпуск, дела её интересовали мало. Игорь честно пытался, но не мог понять, на что живут и что делают в тесном офисе десятки людей и как они выдерживают с утра до вечера голод и ничегонеделание. Его собственная команда разбегалась с каждым днём, через неделю Игорь остался один.

Несколько лет спустя, случайно встретив офис-менеджера Викторию, Игорь узнал, что заведующая филиалом, хотя и была членом совета директоров, вернувшись из декретного отпуска, увела остатки людей и организовала новую фирму. Вообще, Полтораку постоянно не везло на помощников: он организовывал всё новые отделения, а заведующие уводили их у него из-под носа. В «Инвесткоме» такого не случалось. Боялись? Эти мысли, естественно, пришли к Игорю много позднее. Он подумал (не в первый уже раз), что в бизнесе накладно быть приличным и мягким человеком; ты не обманешь — обманут тебя. Он сам, вероятно, вынужден был закрыть свою фирму, потому что не был достаточно крут…

Но это много позже… Тогда же Игорь просто доложил заведующей, что у него не осталось людей. К удивлению Полтавского, она проявила полное безразличие.

— Вот и хорошо. Теперь набирайте новых.

Игорь не понял, зачем. Лишь один раз за всё время на его дежурстве зазвонил телефон. Кто-то хотел оформить неприватизированную комнату. Игорь доложил управляющему (непонятно зачем, но, кроме заведующей, имелся ещё и управляющий).

— Сколько за это можно взять? — лениво спросил тот, зевая.

— Не больше тысячи долларов.

— Зачем мне головная боль из-за этой тысячи? Да и вам — из-за трёхсот долларов? — Игорь посчитал: с учётом накладных расходов получалось гораздо меньше, почти ничего. Неприватизированные комнаты не имело никакого смысла оформлять на чужой фирме. Ему стало печально. Короткое время он ещё ходил на работу, испытывая смешанное чувство скуки, сонливости, печали и уплывающего зря времени. Запасясь терпением, несколько недель Игорь ожидал, что заявки поступят во время дежурства и что появятся новые сотрудники, но телефон молчал ещё упорнее, чем прежде, порой казалось, что он вообще не работает и что смена дежурных перед безмолвной трубкой — всего лишь ритуальная пантомима, как у мавзолея. Через некоторое время Игорь обнаружил: в «Бесте» встречно ожидают, что он вот-вот достанет из рукава собственных клиентов, а может, сотрудников, но клиентов у него не было, иначе зачем бы ему «Бест»? Получалось, что он и руководство, та же дохаживающая последние дни заведующая, обманывали друг друга и одновременно испытывали взаимное разочарование. Заведующая как-то не сдержалась — упрекнула, что у него нет сделок. Это была последняя капля. Игорь ушёл по-английски.

Покинув «Бест», Полтавский всерьёз задумался, не оставить ли работу риэлтора. Перспектив он больше не видел.

Пытаться стать частным риэлтором не имело смысла — у него не было наработанной клиентуры. На «Мегаполис» клиентов приводили агенты, у них и оставались контакты, идти же на очередную фирму после «Беста» было тошно. Он не сомневался: не будет ничего хорошего. Риэлторов стало слишком много и с каждым годом становилось всё больше, по существу так проявлялась скрытая безработица. Фирмы набирают людей в надежде, что те принесут им сделки. Бесплатные работники заменяют дорогую и неэффективную рекламу. Своеобразный сетевой маркетинг.

Игорь знал, что риэлторы месяцами не получают зарплату, что у большинства сделки редки, что дикие деньги, которые якобы зарабатывают риэлторы — миф. Ему не нравилось, что клиентов заманивают бесплатными консультациями и пустыми посулами, он не любил, когда риэлторы устраивали скандальные шоу перед клиентами во время сделок, чтобы доказать свою мнимую преданность и нужность, и запугивали дичайшими историями. Он очень хорошо понимал, что работа риэлторов — скандальная и что конфликт заложен в саму технологию сделок. Риэлторы и клиенты почти всегда спорят, иногда чуть ли не до драки, из-за условий доступа к банковской ячейке, особенно при сделках-цепочках, потому что все очень боятся и никто не доверяет друг другу. Эти страх и недоверие стали расплатой за бандитские девяностые. К тому же и сами риэлторы люди нередко скандальные — самоутверждаются перед клиентами и друг перед другом; мягкий, спокойный и покладистый в риэлторы не пойдёт, его облапошат в два счёта. Это раньше, в советское время, Игорь верил в великую силу конкуренции. Как-то, ещё школьником, он слышал по «Голосу Америки», что конкуренция — одно из главных преимуществ капитализма и что советская система так и не смогла придумать настоящих трудовых стимулов. Теперь он видел обратную сторону — конкуренция делает людей хитрыми волками. Ещё недавно он и сам был волком; нет, конечно, не самым хищным, даже по-своему добрым, делал немало хорошего для людей, но, если требовалось, а требовалось часто, Игорю ничего не стоило сцепиться с конкурентами, перехитрить или обмануть слабого. Он, как и все, был вынужден жить по волчьим рыночным законам. Однако сейчас он устал. Волчья хватка, видно, не была в его натуре. Со временем она начала Игоря тяготить. Одним словом, с годами он очень хорошо узнал работу риэлтора, и она ему больше не нравилась, ему перестало быть интересно, он захотел уйти…

5

C того времени, когда Игорь занимался неприватками^[7], у него оставался десяток деревенских домов-халуп в Тверской области и ещё пять — в Тульской, но бизнес с комнатами закончился, и дома эти больше не были нужны. Из всех своих домов Игорь видел только первый — в деревне Любодицы недалеко от Вятичей — тот дом, на котором его обманули посредники и который Игорь продал через некоторое время за те же деньги странноватому молодому человеку для регистрации, жить там было невозможно. Этот блаженный, по воле родителей или судьбы носивший имя Велемир Хлебников, по совету друзей, таких же странных, как и он сам, но и корыстных одновременно, продал в Москве свою комнату и с одним рюкзачком отправился бродить-бродяжничать по Святой Руси.

Тот домик, первый, был маленький, кособокий, квадратов^[8] в тридцать, бревенчатый. Игорю он напоминал курную избу из XVII — XVIII века. Соседи давно вытащили из него оконные рамы и сняли с петель единственную дверь. Эта хибара стояла на пустыре посреди давно заросшего сорняками огорода. За огородом под низким пасмурным небом до самого горизонта тянулись пустые, много лет не сеянные поля — рассказывали, что запустение началось ещё при Советах лет за двадцать до конца. Деревня похожа была на призрак — везде такие же хромые, почерневшие от времени дома, но в ней жили: кое-где на скамеечках сидели беззубые бабушки, во дворах чернели старые стога, изредка лаяли собаки и кудахтали куры, возле одного из домишек Игорь заметил прицеп.

Перед соседским домом, почти таким же кособоким, Игорь с посредниками встретили мужика навеселе. Одет он был очень странно: в резиновых сапогах, грязной фуфайке и в драной зимней шапке с опущенными ушами, хотя было сухо и стояла ранняя тёплая осень. В руках у мужика была коса.

— Трудимся? — спросил Алексей, местный бизнесмен-посредник. — Как живётся на новом месте?

— Да как. Марья приболела, слегла от палёнки. Иду травы накосить для коровы. А так ничего. Где водка, там и Родина, — мужичок осклабился, показав чёрные зубы.

— Мы им дом продавали, — сообщил другой посредник, Валера, любивший называть себя «средним классом». — Не им, конечно, людям, которые с ними работали. Алкаши из Москвы. В первопрестольной продали квартиру. Живут второй год. Мы им помогли купить корову, чтобы хоть было, чем запить.

— И много здесь таких? — спросил Игорь.

— Полдеревни, — засмеялся Алексей. — Так что вы поторопитесь. Последний дом остался. А так всё продали.

Самый первый дом Игорь купил по неведению за полторы тысячи долларов, но скоро освоился и стал покупать дома, минуя посредников, через глав администрации за двести-триста долларов, всегда заочно. Теперь же эти дома-развалюхи в заброшенных деревнях, где никто не жил, или оставались одни старики и алкоголики, стоили сущие копейки. Игорь не стал терять время на их продажу. Всё равно найти покупателей было нереально. Дома эти оформлены были на последних продавцов московских неприваток (у Игоря имелась доверенность на перепродажу в течение трёх лет), но бывшие продавцы государственных комнат даже не подозревали, что являются собственниками. А между тем… Игорь представил как завертится в какой-то момент неповоротливая бюрократическая машина и налоговые инспекторы, сами нищие, начнут разыскивать по всей России ничего не подозревающих бумажных хозяев домов-фантомов, чтобы получить копеечный налог на имущество — становилось смешно, это было похоже на «Мёртвые души». Дома, существующие только на бумаге, в которых невозможно жить и бумажная карусель вокруг них — вот и всё, что останется в память о его былой риэлторской деятельности.

В какой-то момент, пока он работал с комнатами, Игорь сообразил, что вовсе не обязательно покупать дома, трястись в автобусах, ночевать в убогих гостиницах, возить подарки главам администраций и тратить деньги на нотариусов, чтобы законным образом обойти закон. Достаточно подделать печати и можно продавать неприватки, не выезжая из Москвы. Он попробовал. Всё прошло отлично. Налаженная схема работала. Но Игорь слишком сильно нервничал. Он понял (не в первый раз), что разведчик из него бы не вышел. И через некоторое время решил не искушать судьбу. Доходы и так были хорошие.

6

Самое денежное время началось для риэлторов вместе с началом приватизации. К расселениям Игорь успел к самому концу — в девяносто втором и девяносто третьем он занимался совсем другим. В то время у него имелись немалые деньги: в течение нескольких месяцев, пока не напали рэкетиры. Квартиры стоили ещё недорого, а прибыли от расселений выходили огромные, но Игорь не сумел сориентироваться вовремя, а потом стало не до того…

В девяносто пятом, когда он впервые пришёл в «Инвестком», расселений ещё было много, но поток уже слабел, а прибыльность операций с недвижимостью стремительно падала (долларов, возможно, не становилось меньше, но доллары, как и рубли, пожирала инфляция), — он ещё вкусил от сладкого пирога, но только последние крохи. Основная прибыль доставалась «Инвесткому», а у Игоря к тому времени не осталось ни денег, ни команды, чтобы работать самостоятельно. Время оказалось упущено. Сливки с расселений сняли самые первые, кто открыл эту жилу. Среди них были «Инвестком», «Интероксидентл», «Миэль», «Московская центральная буржа недвижимости»^[9] и ещё несколько десятков фирм помельче, а также банки, бандиты, ссужавшие деньгами и выселявшие жильцов из Москвы, встречались и отдельные шустрые частники, но таких было очень немного, единицы. Капитализм нахраписто и нередко жестоко (совков из коммуналок очень часто обманывали) демонстрировал свою деловитость. Коммуналки, наследие развитого социализма, расселены были очень быстро. Москва менялась на глазах. Элитного строительства ещё не существовало. В бывшие коммуналки въезжали первые бизнесмены, бандиты, разбогатевшие мошенники и первые коррупционеры-чиновники. Параллельно с расселением шёл и другой бизнес — с неприватками. Здесь, конечно, масштабы были не те, требовались совсем другие деньги и занимались неприватками люди не столь крутые. Среди этих людей — не первым — утвердился и Игорь. К тому времени, когда он стал заниматься неприватизированными комнатами, все схемы были уже разработаны и опробованы, он сам очень мало чего изобрёл. Сейчас Игорь понимал: чудо, что он продержался на неприватках целых пять лет. На них Игорь заработал свои основные деньги. Однако чудо закончилось, нужно было искать что-то другое. Но что?

7

Возвращаться к прежней профессии врача смысла не имело. За девяностые Игорь забыл очень многое, а медицина, несмотря на разруху в стране, сильно ушла вперёд. После падения железного занавеса появились десятки импортных лекарств, о которых Игорь раньше никогда не слышал, импортное оборудование, новые методы — он отстал безнадёжно. Правда, почти так же, как Игорь, отстало множество врачей в поликлиниках, для них время словно не двигалось, но Игорь не мог и не хотел на них равняться. Пойти в поликлинику означало для него падение, крах; к этому он не был готов. К тому же Игорь не слишком любил медицину. Несколько лет в свое время работал с увлечением, но потом интерес угас, из медицины он ушёл легко и никогда потом не жалел. Так же легко, как забывал мимолётные романы и случайно встреченных женщин. У него в характере вообще не было свойства жалеть о прошлом, обычно он думал о будущем. Даже сейчас, когда стал немолод и будущего оставалось совсем немного. Игорь даже стал забывать, что является кандидатом медицинских наук. По крайней мере, он никому об этом не рассказывал. Да и что рассказывать: защита диссертации состоялась в совсем другой жизни…

О возвращении в науку Полтавский тоже не думал. Наука отстояла ещё дальше по времени. К тому же науки в России больше не существовало. Четверть века назад, когда Игорь работал мэнээсом, её тоже было не очень много, он оказался на обочине и сильно от этого страдал, его честолюбие было ущемлено. Он не умел, как другие, просто ходить на работу и получать деньги — хотелось яркой карьеры, открытий, славы. Когда Игорь вынужден был признаться себе, что из него, увы, не выйдет большой учёный, он ушёл и сразу почувствовал облегчение. Теперь же возвращаться было практически некуда. Произошла катастрофа, наука погибла окончательно вместе с прежней страной, но это была не его катастрофа. Игорь, напротив, бывало, радовался, что вовремя покинул корабль, — прежде, чем тот дал течь и разбился о рифы в девяностые годы. Учёные и врачи вместе с педагогами стали главными жертвами реформ. Иные из них, лучшие, отправились на Запад, кое-кто устроился в иностранные фирмы торговать оборудованием и медпрепаратами, остальные, большинство, бедствовали. Он, Игорь, никогда не пошёл бы работать за такие ничтожные деньги. Это было бы слишком унизительно. Да его бы и не взяли.

Оставалось устраиваться менеджером. Игорь считал себя хорошим организатором, энергичным, самодисциплинированным, очень толковым человеком; ему казалось, что он доказал это своей биографией. В газете Игорь нашёл несколько интересных, денежных предложений — так, по крайней мере, казалось — и разослал резюме. Но в ответ — молчание. Он не знал, читали ли его резюме. Возможно, не устроил возраст, возможно, что-то ещё. Гадать было бесполезно. Новорусский мир, создать который он когда-то стремился и к которому Игорь Полтавский когда-то принадлежал, повернулся к нему жестокой, безразличной своей стороной. Новое общество оказалось не лучше прежнего, советского: в мире чистогана никто никому не был нужен. Если вам больше тридцати пяти, на вас смотрели, как на отработанный материал. Больше Игорь не стал терять время, не стал снова рассылать резюме. Сам он позвонил только в одну фирму. Это была небольшая индийская компания на Пречистенке, торговавшая медикаментами. Индус-директор Санджаб Сингх пригласил Игоря на собеседование.

— Вот новые препараты, очень эффективные, — можно сказать, последнее слово фармацевтической науки, — говорил Санджаб Сингх, — вот статьи о них. Для начала переведите эти статьи. Подумайте, как лучше организовать распространение препаратов в России.

С виду это было серьёзное предложение, именно то, чего хотел Игорь. Он почувствовал воодушевление. Индус-директор, молодой, смуглолицый, почти годившийся Игорю в сыновья, вызывал огромную симпатию. Едва вернувшись домой, Игорь принялся за перевод, ему действительно стало интересно. К удивлению, старые навыки сохранились. Он переводил легко, с воодушевлением, поднял энциклопедию, пошёл в Ленинку, как раньше называлась РГБ, чтобы разобраться в механизме действия новых препаратов и почитать отзывы, наметил, где можно провести конференцию, каких пригласить специалистов, продумал, как выйти на региональные минздравы, как организовать систему распространения.

Игорь, видно, всё-таки соскучился по науке, пожалуй, это было его дело, оно увлекло его не меньше, чем в своё время неприватизированные комнаты или финансовая компания. По своей природе Полтавский, видимо, был не столько учёный, сколько популяризатор и менеджер. За несколько дней он подготовил доклад и был уверен, что доклад его блестящий и что он произведёт немалое впечатление на Санджаба Сингха. Скорее всего так оно и произошло. Индус, слушая Игоря, причмокивал языком и всё время кивал, не перебивая. Когда Игорь закончил, он сказал с видимым уважением:

— Очень впечатляющий план. Пожалуй, так и надо. Я чувствую, вы могли бы развернуться… — Санджаб Сингх помолчал и добавил не совсем понятно. — Я не могу вас использовать как этих женщин, что ходят по поликлиникам, хотя все они врачи (женщин, очень деловых с виду, Игорь заметил в коридоре перед кабинетом директора и даже слегка позавидовал им, потому что в объявлении написано было про высокооплачиваемую работу). Для вас нужно действительно что-то более серьёзное. Позвоните мне через неделю.

Игорь вышел в приподнятом настроении. У входа стояли две женщины с сигаретами в руках. Это были те самые, которых он видел в коридоре перед кабинетом директора, но теперь они не казались такими деловитыми, скорее усталыми.

— Простите, вы здесь работаете? — спросил Игорь. Интересно было хоть что-то узнать о фирме.

— А вы хотите устроиться? — вопросом на вопрос ответила одна из них, красивая, высокая, со слегка вздёрнутым носиком, которая ещё в коридоре понравилась Игорю. Теперь он разглядел, что у неё были красные руки и лёгкие морщинки у глаз.

— Да, хочу, — подтвердил Игорь. — Как вам работается?

— Можно сказать, неплохо. А разве есть выбор? — красавица снова отвечала вопросом на вопрос. — Вы знаете, как платят врачам? У меня двое детей, муж тоже врач. Только он фанат своего дела, готов работать бесплатно. А я бегаю.

— Здесь хорошо платят? — спросил Игорь.

— Везде хорошо, где нас нет, — сказала женщина, затягиваясь дымом, — конечно, лучше, чем в поликлинике. Долларов пятьсот. Если очень постараться, бывает до тысячи, но редко.

— А я из Мари-Эл, — сказала вторая, с раскосыми глазами и смуглым лицом слегка увядшей восточной красавицы. — У нас вообще почти не платили зарплату. По нескольку месяцев. А в Москве, сами знаете, везде нужна регистрация. Вот и бегаю. И не одна я такая. У нас в республике много врачей разбежалось…

«Вроде не очень хорошо», — подумал Игорь, но не стал на этом зацикливаться. Индус-директор ставил его выше этих женщин, у него совсем другой полёт, он не станет бегать по поликлиникам, постарается завести связи в министерстве, в областях, фирма будет процветать — и он тоже. Игорь был так добро настроен, что даже решил про себя при случае помочь восточной красавице с московской регистрацией.

Как и договорились с Санджабом Сингхом, Игорь позвонил через неделю. Трубку снял охранник.

— Фирма съехала, — сообщил он.

Игорь понял: придётся остаться риэлтором.

8

Так и случилось, что Игорь оказался в только организованном Перовском отделении «Инвесткома». Если точно, «Корпорации «Инвестком-недвижимость». Недавний знакомый Полтавского, бывший частный предприниматель-риэлтор Лёня Трегубов, устроился там зав. отделом и пригласил Игоря к себе. Особого выбора не было и оттого Игорь Полтавский решил попытать счастья. «Инвестком» — не самый худший вариант. По крайней мере, реклама всегда на первой странице. И ещё: в других фирмах риэлторов называют агентами, а в «Инвесткоме» — экспертами. Вроде мелочь, практического значения это не имело никакого, однако приятно. Игорь знал, что глупо, но разве волен человек над своим мелким тщеславием? Тем более недавний директор.

Лёня Трегубов совсем недавно был Игорю подельником-конкурентом и товарищем, то ли по несчастью, то ли по афере. Они оба, Лёня как частный предприниматель, а Игорь от своего «Мегаполиса», заключили посреднический договор со строительной фирмой «Стройдекор-М», не то, чтобы однодневкой, но какой-то очень уж невнушительной фирмочкой.

Фирма эта, «Стройдекор М», занимала пару грязноватых комнат с цементным полом и ободранной мебелью, с картиной Матроны московской и дешёвыми иконами на стенах в хозяйственном блоке Московского областного научно-исследовательского клинического института (МОНИКИ). Кроме гендиректора Людмилы Яковлевны Мищенко, с виду простоватой и никак не тянувшей на гендиректора солидной строительной фирмы, в этих двух комнатах находились ещё бухгалтер, солидного вида крупная женщина с распятием на шее (она всегда сидела молча и слушала или читала Евангелие; ни компьютера, ни одной бумаги, ни даже, похоже, собственного стола у неё не было), и странного вида бородатый мужчина в скуфейке. Иногда возле него лежал добродушный пёс.

Стол самой Людмилы Яковлевны, в отличие от главного бухгалтера, всегда был завален бумагами, договорами, разными планами и духовными книгами, но всё это находилось в таком беспорядке, что ничего найти там было совершенно невозможно.

Квартир, которые по договору требовалось продавать, пока не существовало в природе, их только предстояло построить в результате перепланировки общежития в Солнцево. Имелся лишь договор, подписанный Мищенко с Институтом и завизированный сразу тремя областными министрами — строительства, имущественных отношений и здравоохранения — о выселении и реконструкции институтского общежития. Между тем, дело представлялось исключительно заманчивым: Мищенко продавала будущие квартиры баснословно дёшево, на посредничестве можно было здорово поживиться. Игорь сначала сомневался: подписи подписями и печати печатями, но к Мищенко доверия у него не возникло никакого, всё вроде правдоподобно и вместе с тем похоже на аферу, многие нужные бумаги отсутствовали, но устоять перед соблазном он не смог — никто бы не устоял, потому что светили очень хорошие деньги, а он ни за что не отвечал. В задачу «Мегаполиса» входило всего лишь найти покупателей и привести к Мищенко.

Квартиры, естественно, продали очень быстро — покупатели все видели, догадывались (в отличие от Игоря все они ездили на объект и разговаривали с жильцами), но от дешевого сыра потеряли головы. «Мегаполис» нашёл десять покупателей и Лёня Трегубов ещё четырёх, как оказалось, самых скандальных (они бегали потом за Игорем, хотя именно перед ними у «Мегаполиса» не было никаких обязательств). Словом, «Мегаполис», то есть Игорь Полтавский, гендиректор и частный предприниматель Трегубов законнейшим образом получили свои деньги. И вот тут, едва только получили деньги, грянул давно ожидаемый Полтавским скандал. Дирекция МОНИКИ и министерства, дав добро на продажу квартир и даже гарантии кому-то из покупателей, — Мищенко с ними сильно была аффилирована: все подряды в МОНИКИ вопреки закону без конкурса отдавали ей — и пальцем не пошевелили, чтобы переселить своих же сотрудников, так что реконструкция сразу застопорилась. Мищенко, правда, пыталась копошиться: через пень колоду начала работы, не получив ни одного разрешения, что-то вроде самостроя, говорили — вкривь и вкось, рабочие были пьяные, но до последнего все надеялись, что дело каким-то чудом сдвинется с места. В МОНИКИ обещали, вроде вели переговоры, только с кем, совершенно неизвестно. Жильцы же в это время писали письма-жалобы: то требовали оставить их в покое, то предоставить квартиры, обещанные лет десять-пятнадцать назад. Приходили комиссии, что-то обсуждали, шла обычная в таких случаях деловитая суета. По слухам, состоялось и ещё заседание, тайное: замминистра строительства предлагал квартиры не выделять, все оставить, как есть, а инвесторов послать к чёрту — знали, мол, что шли на халяву. Как говорил Лёня, опыт кидалова у подмосковных чиновников имелся немалый, не только даже против мелких инвесторов. В свое время сломали и обанкротили «Гуту», главного кредитора области, которому задолжали миллионы долларов^[10]. В общем, рядили и решали, а дело с места не двигалось. Позднее Игорь догадался, что это такая чиновничья тактика — тянуть дело до края, писать бумаги, чтобы ничего не решать по существу и со временем утопить.

Покупатели квартир приходили к Полтавскому и требовали назад свои кровные, не идти же им к Лёне, его ищи-свищи, но деньги находились у Мищенко, а она стала малодоступна. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но вдруг решилось сразу — Людмила Яковлевна погибла в автокатастрофе, пьяный водитель КАМАЗа наехал на её «Жигули». Стало ясно: ничего не будет. Мищенко не приходовала деньги, счёт «Стройдекора М» оказался пуст. Бухгалтер, что с распятием на шее, сдававшая фальшивый баланс, уехала или скрылась в Смоленскую область, а у престарелого замдиректора «МОНИКИ» случился инсульт. Отвечать стало некому.

В начале девяностых, когда Игорь Полтавский организовал финансовую компанию, её удалось закрыть тихо. Он так никогда и не узнал, происходили ли какие-то волненья. Он опасался за свою жизнь и вынужден был прятаться от бандитов. Тогда он завис над пропастью — между рэкетирами и милицией. Вкладчики, вероятно, роптали и жаловались, быть может, писали письма в прокуратуру, но его никто не нашёл, а он он был так напуган, что и близко не приближался к Госкомстату, где раньше находилась его кридитная контора. Потом он сам много раз становился вкладчиком и инвестором, не раз и не два терял свои деньги, видел, как протекают банкротства, как собираются толпы и требуют кровные. Не слишком приятное зрелище, особенно когда не можешь спрятаться за строем охраны.

На сей раз Игорь не на шутку испугался инвесторов. Он, вроде, не сильно виноват, но всё равно, бегать станут за ним…

Нет, не только из-за этой истории закрыл он свой «Мегаполис». Фирму давно лихорадило, прибыли сменялись убытками, он словно находился на качелях, могущих в любой момент оборваться, но эта история с Мищенко, с «МОНИКИ» и с подмосковным правительством стала последней каплей. Если бы не инвесторы, Игорь, вероятно, ещё продержался бы несколько месяцев. Но и Леонид, тот тоже закрыл свой бизнес.

Вот так и получилось, что Леонид Трегубов устроился зав. отделом в «Инвестком» и пригласил Игоря. Вообще-то Игорь не очень хотел в «Инвестком», с корпорацией у него были давние счеты. Если бы в «Инвесткоме» существовал чёрный список, Игорь, вероятно, оказался бы в нём.

Выяснилось, однако, что никакого чёрного списка не существует в природе. Заведующая Перовским отделением — ещё несколько недель назад она работала главным экспертом на Чистых прудах и не очень понимала, в чём состоит её новая работа, — с Игорем была чрезвычайно приветлива: «Вы опытный человек, умеете работать. Леонид мне о вас рассказал. Желаю удачи». И всё, никаких инвестиционных сделок, деталей, никакой информации, будто Игорь всю жизнь проработал в «Инвесткоме». Леонид тоже молчал. Вскоре стало ясно, почему — недели через две он перешёл в «Миэль». Игорь встретил его года через три. К тому времени Трегубов давно ушёл из «Миэля» и подвизался на государственной службе. «В нашей стране лучше всего быть чиновником, — со знанием дела самодовольно изрёк он. — Главное, ладить с начальством».

Секретарша — она в отделении бо́льшую часть времени оставалась за главную — дала Игорю подписать трудовой договор. Как он и ожидал, Игорь уже знал немного местные порядки, в одном экземпляре.

— Положено в двух, — напомнил Игорь, — один хранится в «Инвесткоме», другой у меня.

— У нас положено только в одном, — отрезала секретарша. Девица была из породы дрессированных исполнителей, не привыкших подвергать сомнению распоряжения свыше, спорить с ней было бесполезно. Не согласен, уходи.

Дежурств Игорю сразу дали много, однако дежурства оказались исключительно странные: телефон звонил почти непрерывно, но это не были звонки от потенциальных клиентов. По дежурному телефону звонили эксперты, разыскивавшие друг друга и заведующую, которой никогда не оказывалось на месте, секретарша болтала с кавалерами, звонили домой и из дома. Вообще жизнь в отделении текла удивительная: люди бродили по коридорам, стояли группами, часами курили на ступенях у входа, обсуждая текущие новости, клиентов практически не было, лишь изредка кто-то заходил на консультацию и совсем уж редкие счастливцы заключали договора. Перекусить в Перовском отделении было негде. Раньше в «Москомрегистрации» имелась большая столовая, единственная на весь район — теперь на её месте располагался «Инвестком». В восемнадцать часов в «Москомрегистрации» закрывали центральный вход. В «Инвесткоме» имелась вторая дверь, но никто не удосужился сделать вывеску и повесить объявление, клиенты об этой двери не знали, в вечерние дежурства эксперты сидели как в бункере в полной тишине. За два месяца Игорь почти ни с кем не познакомился. Да и с кем знакомиться, если люди постоянно менялись? Лишь немногие ожидали, что что-то изменится. Игорь тоже ожидал, а пока старался бывать в «Инвесткоме» пореже, приходил только на дежурства. Работал один Гейдар. Игорь не был любопытен и общителен, но и до него доходили слухи: Гейдар — азербайджанец, на него работают родственники, чуть ли не вся диаспора… Одни говорили с завистью, другие почти с восторгом… Сейчас Игорь корил себя. Его, как это часто с ним бывало, подвело отсутствие любознательности. Разговоры про Гейдара он пропускал мимо ушей. Не узнал даже, что Гейдар делает инвестиционные сделки. А ведь не только по углам про Гейдара говорили, но и лекторы тоже… Эти не прямо, намёками… Игорь слушал — и ничего не понял… из-за жоп…

9

Собственно, лекторы и были главным впечатлением за два месяца, проведённых в Перовском отделении…

10

Игорь нередко задумывался о том, как устроен «Инвестком». Вроде новорусская фирма, хитрая. Не платит налоги, зарплаты — по липовым ведомостям, трудовые договора — в одном экземпляре, то есть риэлторы у неё на крючке, и она, если что, их подставит. Все документы хитроумно составлены юристами, естественно, в пользу «Инвесткома». А с другой стороны, что-то было в «Инвесткоме» советское, а может, новорусское перемешалось с советским, не разберёшь. Во-первых, план. Плановый отдел на целый этаж в главном офисе на Щербаковской во главе с бывшим госплановским чиновником. И система советская: каждому отделению спускается разнарядка. Тоже, как в Советском Союзе, — с потолка… или нет, от достигнутого. Или, скорее, от желаемого. То есть вечный рост. Всё по-прежнему, только компьютеры вместо арифмометров. Во-вторых, идеологическая работа. Когда стало ясно, что Перовское отделение тонет и занимает место в самом хвосте, прислали нового командира — Кулика, но главное — лекторов…

…Кулик, главный менеджер, брошенный на прорыв, был поначалу малозаметен. Пообещал побеседовать с каждым риэлтором персонально и объявил с завтрашнего дня лекции: строго обязательно, вплоть до увольнения. Он, видно, верил в магическую силу этих лекций — и заперся на время за бронированной дверью.

11

Итак, в строго назначенный час в сопровождении Кулика, который, показалось Игорю, отчего-то заискивал перед лектором, появился главный идеолог «Инвесткома» — толстопузый, криво — и коротконогий, рябоватый, рыжеватый, с узким лбом, маленькими глазками, огромным носом и сразу с несколькими перстнями на коротеньких жирных пальцах. Но самое яркое впечатление — жопа. С каждым шажком она колебалась от собственной тяжести. Размера эдак не меньше восьмидесятого. Судя по виду, еврей. Игорь генами, что ли, потому что тоже был евреем, или по сильно измятому, мешковатому костюму почуял в Разбойском, такова была фамилия лектора, какую-то неистребимую, даже нарочитую, местечковость. Притом сразу видно, плут. Одним словом, Шейлок^[11]. Очень обаятельный, жовиальный, как говаривал Бабель, и вместе с тем донельзя уродливый Шейлок. Каким, собственно, Шейлок и должен быть.

— У вас, мне сказали, отстающее отделение, — начал Шейлок-Разбойский; впрочем, это позже Игорь поименовал его Шейлоком, тогда же присутствовало лишь лёгкое любопытство, — руководство «Инвесткома» послало меня научить вас делать настоящие деньги. Из всех искусств — это самое главное. Не кино, как, если вы помните, говорил Ленин, а именно — делать деньги. Большие деньги. Нас учили в прошлой жизни, что всё зло в мире — из-за денег, из-за презренного металла. Что из-за денег люди ненавидят друг друга. Что надо устранить деньги, и сразу наступит рай на земле. А сами в это время посылали зэков на золотые и платиновые рудники, продавали из-за денег сокровища Эрмитажа, открывали в Швейцарии тайные счета партии. Деньги партии и сейчас работают, есть уполномоченные люди, а может, и лежат где-то. Счета за границей. Никто не знает, сколько этих денег и где они. Есть красные олигархи, выросшие на деньгах партии. Может быть, не самые видные, но зато их много. Последний, кто знал про деньги КПСС всё, — Николай Ефимович Кручина. Выпал с балкона собственной квартиры на пятом этаже сразу после ГКЧП. Вы верите, что он свалился сам? А ведь он унёс с собой тайну. Тайну миллиардов долларов, которыми кто-то распоряжается. Я так думаю, вернее, слышал от умных, знающих людей, — поправился Разбойский, — что ГКЧП устроили специально, из-за больших денег. Не поделили и устроили оперетку…

Помните, писали «жёлтый дьявол», «золотой телец» — это и есть Бог, которому тайно, стыдясь, всегда поклонялось человечество. Лгали, стыдились, а поклонялись. Потому что деньги — вот он, Бог. Свобода — это когда поклоняются деньгам, а не усатым вождям…

Вот вы думаете, Советский Союз развалили демократы, Ельцин. Да ничего подобного. Кишка тонка. Советский Союз развалил КГБ, потому что гэбисты решили его приватизировать. Вам и не снилось, какие деньги вывозили в последние годы перед крахом… Вся наша жизнь крутится вокруг денег, вокруг прибыли… как Земля вокруг воображаемой оси… Мир так устроен…

Знаете, почему Бог изгнал Адама и Еву из рая? Потому что они вкусили от древа познания и увидели, что Бог любит деньги как простой смертный, что он жадный. А Бог был лицемером.

Я вам так скажу: деньги — это главное. Всё остальное можно купить. Деньги сделали обезьяну человеком. И продолжают делать. Помните поговорку: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек». Только на месте бумажки из ДЕЗа или откуда-нибудь ещё представьте толстенькую пачку зелёненьких купюр.

Я за что люблю современную Россию, — продолжал Разбойский, — за то, что мы перестали лицемерить. От рабочего до министра всем нужны деньги.

Почему-то в «Миэле» давно поняли, — подошёл к главной своей теме лектор, — что надо делать деньги, деньги, деньги. А мы всё ещё занимаемся благотворительностью. Жалеем бабушек-дедушек. С каждой сделки в «Миэле» получают десять тысяч баксов, — Разбойский остановился, обвёл взглядом зал, убедился, что никто не спит и все внимательно слушают, удовлетворённо хмыкнул, поднял вверх свой толстенький, пухленький палец и повторил, слегка возвысив голос, — десять тысяч зелёных. Я подчёркиваю: десять тысяч баксов. Зелёненьких. Хрустящих. С Бенджамином Франклином. А у нас в «Инвесткоме» только пять. И то — это в среднем по «Инвесткому». А у вас — не стыдно? За всё отделение пашет один Гейдар. Главный эксперт, главный передовик, главный санитар, наша главная гордость — всё в одном лице. Гейдар, если хотите знать, — не просто риэлтор, пользующийся инвестициями как инструментом. Он — строитель новой Москвы. Москвы XXI века. «Инвестком» именно в такие проекты, как у Гейдара, делает свои инвестиции. Не только потому, что выгодно, но и из идейных соображений.

«Что-то очень мудрёно, — подумал Игорь, — какие-такие проекты? Какие идейные соображения?» — он решил спросить об этом после лекции, но быстро забыл.

— Москва — вы не смейтесь — это город для богатых, даже для очень богатых, — продолжал между тем Шейлок. — В Париже, Лондоне, Нью-Йорке есть специальные районы для бедных и богатых. Да, отдельно резервации для бедных и отдельно районы для сливок общества. Совсем два разных города. И в Москве, пройдёт лет десять, будет то же. Полная сегрегация. Зачем какой-нибудь бедной бабушке жить в Москве, да ещё в центре, где метр площади стоит десять тысяч зелёных. Не хватит ей дальнего Подмосковья? У нас разница в доходах между богатыми и бедными намного больше, чем в Америке, я не говорю о Европе. Значит, и жить нам сам Бог велел раздельно. Мы идём к тихому апартеиду. Семнадцатый год не должен повториться. Вы думаете, наши богатые, наши форбсы так безумны, что не извлекли никаких уроков? Нет, они сделали выводы. Есть такая закономерность: революции совершаются в столицах, а побеждают в провинции. Так вот, есть план — в столице не будет бедных, рабочих, никакого горючего материала. Москва станет городом только для богатых. Да и вообще, России — если жить от нефтяной трубы и от газа, — население нужно вдвое меньшее. Бедные, алкоголики — это балласт, который постепенно вымрет.

Разбойский буйно фонтанировал гигантскими проектами. Художественный тип, он, не стесняясь, рисовал свою антиутопию. «Или в самом деле близкое будущее?» — засомневался Игорь. Моментами Игорю начинало казаться, что Разбойский-Шейлок сумасшедший. Есть такие виды нарушений психики, когда бред проявляется в каком-нибудь одном пункте, а во всём остальном человек совершенно нормален. Объелся Оруэлла и не переварил. Однако, было ли то, что говорил лектор, действительно сумасшествием или циничной правдой?

Между тем Разбойский продолжал рисовать любимую свою картину.

— Представьте себе огромное ядро в центре. Оно состоит из элиты и суперэлиты, форбсов. Это нефтяные и газовые короли, металлургические и угольные бароны, финансисты, банкиры, крупные чиновники и политики, девелоперы, богатые инвесторы и бизнесмены, телезвёзды, спортсмены, артисты, отдельные учёные, писатели, художники, врачи, успешные риэлторы, депутаты. Форбсы живут внутри Садового кольца, на Золотом острове, Остоженке, в тихих арбатских переулочках, на Золотой миле. Вокруг них вроде оболочки — врачи, учителя для богатых, институтские преподаватели, журналисты, юристы, повара, прислуга, охранники, обслуживающая форбсов интеллигенция, госслужащие рангом повыше. Следующая оболочка — опять обслуга, но помельче: продавцы, учителя, врачи, но не для форбсов, юристы, адвокаты, но не модные, журналисты из оппозиции, писатели, но которых мало кто читает, чиновники помельче или те, что не берут взятки, вернее, те, которым не дают взятки, всякая обслуга для обслуги. И, наконец, самое дальнее кольцо — пролы. Эти в самых отдалённых районах, вроде Бирюлёва и Капотни.

— Кто такие пролы? — поинтересовался у Разбойского кто-то из риэлторов, — пролетарии, что ли?

— Рабы. Читайте Джорджа Оруэлла^[12], — подсказал Игорь.

— Можно считать и так, — согласился Разбойский, — пролетарии-рабы, — он сделал характерный жест, пощёлкав себя по горлу. — Их время закончилось.

— Это новая Москва, — продолжил фантазировать Разбойский, — Москва Дерипасок и Прохоровых…

— И Ксении Собчак, — подсказал кто-то с места.

— И Ксении Собчак, — подтвердил Разбойский. — О ней мы как-нибудь поговорим с вами отдельно. Все богатые люди из России и СНГ, — продолжил Разбойский, — покупают недвижимость в Москве, потому что это самые лучшие инвестиции. Вечный двигатель. Пусть стоят пустые кварталы для богатых, с охраной, с обслугой. Современная экономика так устроена, что ей необходимо неравенство и перепроизводство. Пустые дома, всё новые и новые квадратные метры, новые инвестиции… Экономика как велосипедист, — перестанут крутить педали, она рухнет… В Москве процентов десять инвестиционных квартир, а будет больше… Значительно… Чем больше таких квартир, тем выше цена, тем больше прибыль… Один мой знакомый из Казахстана, заслуженный металлург, Герой соцтруда и всё такое… он очень здорово погрел руки на приватизации… Приехал в Москву и купил сразу десять квартир в высотках. Потом поехал в Лондон… Сидит на берегу, то Темзы, то Сены, ест-пьёт, а цены растут. И будут расти…

Новая Москва встанет на семи холмах, отстроится, подобно граду Китежу. Вширь и ввысь. Главная линия «Инвесткома» — всех расселить по своим местам, всем воздать по заслугам и на всех заработать. Форбсам — форбсово, пролам — пролово. Ради этого стоит работать в «Инвесткоме». Стать богатыми как финансисты. Риэлтор — это звучит очень гордо, — провозгласил Шейлок-Разбойский-Мюнхаузен, — у меня есть друзья среди риэлторов, которые купили квартиры в Париже и в Лондоне.

Закончив рисовать картину будущей классовой Москвы, города для инвестиций и супербогатых, поделённой на белые и чёрные районы, Разбойский принялся объяснять, как заработать много денег. Оказалось, что некий его знакомый, то ли сдуру, то ли, наоборот, по заранее досконально разработанному плану, энное количество лет назад вступил в ЛДПР. После успешных выборов, когда спонсорские деньги не были ещё истрачены, новоиспечённые депутаты отправились прожигать жизнь в речной круиз. Приятель Разбойского, естественно, с ними. Вот тут, между пивом, водкой и девочками и настало время нашего героя — он сумел убедить депутатов покупать квартиры в Москве, причём исключительно через него. ЛДПРовцы на радостях деньги особенно не считали — понятно, что немалая их часть оказалась в карманах дружка Разбойского. Этот дружок со временем так освоился в партии, что даже приглашал Разбойского выпить на брудершафт с самим Владимиром Вольфовичем; он, ни много ни мало, стал личным риэлтором самого Жирика…

— Да что ЛДПР, — продолжал Разбойский, плутовски улыбаясь, — есть ведь и «Единая Россия». Там тоже нужны квартиры. Владимир Владимирович и его друзья, тот же Тимченко^[13] — превосходные клиенты. Депутаты из «Единой России» звонят напрямую Козлецкому. Но бывает и мне, иногда, — не смог удержаться оратор.

Шейлок, впрочем, оказался вполне беспринципным. Вслед за «Единой Россией» призвал вступать в КПРФ, поскольку деньги не пахнут и поскольку это партии-сёстры, вышедшие из одного чрева. Ради денег можно молиться даже на Ленина. А уж Зюганов и компартия — эти не настоящие коммунисты, у них просто бизнес такой: делать вид, что защищают пролов.

— Сколько квартир в Москве у Абрамовича? — неожиданно поинтересовался Разбойский. — А ведь каждому олигарху нужен свой риэлтор.

Оказалось, что не только олигархам, но и деятелям искусства, спортсменам, иностранцам. Впрочем, можно и не гоняться за знаменитостями. Один из друзей поклонника Мамоны вместо этого ходил в баню: парился, сидел голый, пил пиво и раздавал визитные карточки, предлагая свои услуги. Вскоре собралась большая компания — наш голенький герой всем помог купить по квартире, а у кого не хватило денег — обменять старую. Другой приятель Мюнхаузена — вообще приятелей у Разбойского, судя по его рассказу, было что песчинок на берегу — любил играть в футбол. Понятное дело, компания там собралась серьёзная, статусная, и этот приятель обеспечил риэлторскими услугами целую армию футболистов.

— А вот ещё пример, — продолжал Разбойский, — рейдер. Этот выселяет алкоголиков из Москвы. Делает благое дело. Очень, кстати, хорошо зарабатывает. И алкаши всегда у него довольны, потому что он поселяет их — хоть в Вязниках, хоть в Петушках, хоть в Орехово-Зуево — недалеко от пивного магазина. Даёт им денег на первое время, но, главное, смотрит, чтобы была компания.

— Как-то на пари, — начал хвастаться Разбойский, переключившись с алкоголиков, — я без труда перечислил сто пятьдесят способов найти денежных клиентов и ещё двадцать пять, как растрясти их кошельки. Но это мало знать, это надо уметь, — заключил он.

— Так что, какое главное качество риэлтора? — спросил вдруг Шейлок.

Все молчали. Разбойский, явно торжествуя, провозгласил:

— Главное для риэлтора вовсе не недвижимость. В недвижимости разберётся каждый дурак. Самое важное качество: компанейский характер. Вам нужен язык без костей и чудовищное бесстыдство. Врать в глаза — вот что вам нужно. Брать деньги и не стесняться. Цыгане — прирождённые риэлторы. Учитесь у них. У нас есть специальные курсы в центральном офисе не только для начинающих, но и для маститых риэлторов. Мы не учим собирать документы. Мы две недели учим наглости. Только наглости. Психологические тренинги. Всё остальное приложится. Ради воспитания нужной ментальности мы даже водим мужчин и женщин в общую баню.

Вы знаете, что такое сетевой маркетинг? У нас те же приёмы. Каждый риэлтор обязан быть психологом. Использовать, если хотите, психотропное оружие.

А теперь повторяйте за мной, — приказал Разбойский и стал диктовать:

Я люблю деньги. Я хочу быть богатым.

Я люблю «Инвестком». Я предан «Инвесткому».

«Инвестком» — самая лучшая фирма.

Я буду работать в «Инвесткоме».

Я заставлю клиентов поверить в меня.

В «Инвестком» и в меня, и заработаю много денег.

Он заставил повторять эти слова раз пятнадцать или двадцать, всё ускоряя темп, так что в конце концов всем стало очень весело и все начали думать, что так всё и есть на самом деле. Что все они любят «Инвестком» и заработают много денег.

12

Вторая лекция состоялась через неделю. Лектор вроде был тот же — такой же толстопузый, криво — и коротконогий, рябоватый, рыжеватый, узколобый, с маленькими глазками и огромным семитским носом, и говорил примерно то же самое: про «Миэль», про Москву для богатых, про силу и власть денег, про «Инвестком», заглатывающий конкурентов, подобно тому, как факир заглатывает огонь. Опять же повторялись байки об ЛДПРовце и о голом риэлторе. Из нового Разбойский рассказывал о знакомой, бравшей с клиентов двойную цену, потому что ей требовались дорогие лекарства. Знакомая эта была так непосредственна и самоуверенна, так безапелляционно умела разговаривать, что клиенты терялись и платили по полной катушке, вдвойне, а потом, повозмущавшись, очень охотно посылали к ней своих приятелей и знакомых, так что у риэлторши не только не было отбоя от заказов, но и стояла длинная очередь — люди вовсе не добрые твари, им приятно, когда других дурят не меньше, чем их.

Да, всё было вроде то же, и лектор как будто тот же самый, но что-то всё же не так. Это что-то мешало Игорю сосредоточиться. У второго лектора (вроде тот же самый?) гузка явно была меньше. То есть сказать «гузка» было неправильно, она была большая, размера шестьдесят шестого или восьмого, правильнее назвать задница или жопа, — но явно меньше, чем в прошлый раз. Не мог же Разбойский так сильно похудеть за неделю; тем более казалось странным, что похудела только задница, во всём остальном лектор оставался совершенно прежним. Большую часть лекции Игорь промучился, пытаясь угадать, что произошло с лектором, он начинал думать, что забыл за неделю, что в прошлый раз померещилось, а на самом деле гузка была меньше. Не могло же быть двух совершенно одинаковых людей с разными гузками. Или могло? Порой Игорю казалось, что он сходит с ума. Это было навязчивое состояние: тот или не тот? Клоны? Но ведь и лекция была та же, чуть ли не слово в слово. Надо бы у кого-нибудь спросить, но было неудобно.

Только после лекции Игорь подошёл к Гейдару. С тем всегда было легко разговаривать. Он, хоть и звезда отделения, но был приветлив, весел и уважителен. К тому же Гейдар был чуть ли не единственный знакомый, другие оставались на одно лицо.

— Их два брата, клоны, — сообщил Гейдар. — Один заведует отделением на Октябрьском поле, другой — в самом центре, на Арбате. Бывшие фарцовщики. У них имелась своя фирма: шили тапочки, помните кооперативы при Горбачёве? Потом занялись книгами, а уже оттуда — в недвижимость. Дружили с Выхинскими бандитами.

— Откуда ты знаешь? — заинтересовался Игорь.

— Мои соседи. Бандитский район. Бабушка у них всю жизнь торговала в керосиновой лавке. Мотя Беньяминовна.

— А что за курсы «Долой стыд», не знаешь?

— Старший, это тот, у которого жопа больше, психолог. Вроде бы даже профессор. Он и организовал курсы в «Инвесткоме». Они там здорово зомбируют на этих курсах. Гипноз, аутотренинг, ещё какая-то хрень. Я работал с одним парнем после этих курсов. Он был зомбированный, точно. Трудился двадцать четыре часа в сутки. На улицах, в транспорте заговаривал, всем раздавал визитки. Подъезжать умел здорово. Женщину как-то во время секса начал уговаривать насчёт расселения.

— Уговорил?

— Получил в глаз, — усмехнулся Гейдар, — ходил с фонарём недели три.

— А младший? — полюбопытствовал Игорь.

— С младшим, Ионой, мы учились в школе, только он на два класса старше. Карьерист, рвался пролезть в ВКШ!^[14] Что-то у него там не срослось, может потому, что еврей. До «Инвесткома» он успел несколько лет побыть чёрным маклером. Очень прыткий, ни от чего не отказывался, ни от каких вариантов, тем более имелась бандитская крыша.

13

Видимая деятельность Кулика в Перовском отделении началась с собрания отдела, в котором числился Игорь. К этому моменту сотрудники, промаявшись больше месяца на бессмысленных дежурствах и прослонявшись от скуки по коридорам, начинали разбегаться, а некоторые ушли в «Миэль» вслед за Леонидом Трегубовым. Люди в отделе по большей части были новые и мало знакомы друг с другом, никто точно не знал, сколько в отделе сотрудников и скольких недосчитались за последнее время.

— Будем принимать кардинальные меры, — бодро пообещал Кулик, открывая собрание, — я связался с кадровым центром, со дня на день нам должны прислать нового заведующего. Его рекомендовал сам Генрих Исаевич. Научит работать по новой системе. Скажу по секрету: за него очень большая конкуренция, но я решу вопрос, чтобы он пришёл к вам.

— Это с курсов «Долой стыд», что ли? — спросила немолодая риэлторша, знакомая с Куликом ещё по Чистым прудам. — Будет нас зомбировать? А может, лучше по-старому, просто навести порядок? У нас есть и свои кандидаты. Например, Валентина Зайчатова, очень серьёзная девушка. Суперответственный человек.

Кулик, к удивлению Игоря, не стал настаивать на своём кандидате. Минуты две он стоял молча, словно собираясь с мыслями, потом проговорил неуверенно:

— Пожалуй, мы пообщаемся и примем решение. Люди с курсов у нас на вес золота. Есть ещё кандидаты?

Игорь подумал, что, наверное, самый достойный кандидат — он. Много лет возглавлял фирму. Наверняка справился бы лучше, чем эта Зайчатова. Но было очевидно, что никто его не предложит. Никто его здесь не знал. Да и он сам — сказалось отсутствие интереса к людям и необщительность — ни с кем не познакомился из отделения. Сейчас, на собрании, присутствующие казались ему серой однородной массой, он не различал лиц. Если он предложит свою кандидатуру, они, скорее всего, будут против. Уж точно никто не выступит за. Игорю даже почудилось что-то враждебное в людях, сидевших вместе с ним в зале. К тому же имелось и ещё одно обстоятельство: его инцидент с Козлецким. Тот наверняка помнит. Если Игорь предложит себя в заведующие, его фамилия может дойти до директора. Пожалуй, не стоило светиться.

Пока Игорь размышлял и сомневался, стали говорить о другом, так что вопрос решился сам собой. Но в душе оставался осадок — непонятная смесь разочарования и одновременно облегчения, к этим чувствам примешивалось нехорошее чувство к Зайчатовой. Скорее всего зависть. Игорь не был с ней знаком, но ему неприятно было от мысли, что, возможно, придётся работать под руководством молодой, неопытной девочки.

14

Кулик, как и обещал, встречался с каждым риэлтором персонально. Очередь Игоря подошла почти в самом конце. Для себя он решил — уйти после разговора с Куликом, если, конечно, не произойдёт чуда. Тайно Игорь надеялся — знал, что совершенно напрасно, но всё равно надеялся, — что Кулик предложит заведовать этим отделом, или другим. Стоит Кулику узнать его послужной список и как здорово несколько лет назад он сумел раскрутить свою фирму.

Кулик восседал за столом, вальяжно развалившись в широком кресле. Игорь обратил внимание на его дорогой костюм, усыпанные бриллиантами запонки и заколку на галстуке. Этот бонвиван словно прилетел с другой планеты и казался совершенно чужеродным среди скромно одетых небогатых риэлторов. Кулик улыбался вполне доброжелательно, но свысока, что сразу покоробило Игоря, — у себя на фирме он никогда такого не допускал. Сбоку у стола примостилась Зайчатова.

— Ну-с, вы человек опытный, где вы работали раньше? — не без апломба поинтересовался Кулик. Игорю показалось, что это слегка похоже на допрос, но он решил допить чашу до дна.

— У меня была своя риэлторская фирма, несколько лет я работал очень успешно. И до этого тоже: был председателем кооператива, директором финансовой компании, — Игорь надеялся, что его сообщение должно произвести впечатление, особенно в сравнении с Зайчатовой.

— Вот как, — насторожился Кулик, — что же с вашей фирмой?

— Решил закрыть. Доходы упали, риски выросли. Аренда, реклама… Люди, сами знаете… игра не стоит свеч. Конъюнктура изменилась… Происходит концентрация капитала.

— Бывает, — согласился Кулик. — Бизнес — это искусство. Не у каждого получается.

В его словах Игорю послышалась издёвка. Конечно, у него был не «Инвестком», где Козлецкий мог позволить себе ни за что выгонять риэлторов. Кулику явно не требовался его опыт. Кулика вполне устраивала эта девчонка Зайчатова. Бессловесная, смотрит в рот, ловит каждое его слово. Интересно, какой он сам бизнесмен и кем был раньше? Говорили, что Кулик познакомился с Козлецким во время катания на лыжах в Италии. Козлецкий будто бы сильно грохнулся на склоне, а Кулик подоспел первым — помог подняться и стал обхаживать будущего хозяина. Вот и все его заслуги перед «Инвесткомом», чтобы Козлецкий назначил его главным менеджером. Впрочем, тут и ещё имелась интрига — Козлецкий как раз решил избавиться от прежнего главного менеджера, Петрова, бывшего школьного приятеля и одного из самых первых сотрудников «Инвесткома».

— И что же, у вас осталась серьёзная клиентура? — продолжал допытываться Кулик. — Или только для себя, любимого?

— Клиентура осталась, к сожалению, у агентов, — стал объяснять Игорь. — Я платил агентам шестьдесят процентов за те варианты, что они приводили сами. Оттого, может быть, и пришлось закрыть фирму, — сообщил Игорь не совсем впопад.

— Да, демпинг, — кивнул Кулик, — у нас это не годится. «Инвестком» — фирма номер один. Крупнейшая в Европе. Самая известная. Мы даём нашим экспертам стол и имя корпорации и берём за это семьдесят процентов.

— Скорее, пол-стола, — уточнил Игорь. Он решил резать Кулику правду-матку.

Кулик недовольно нахмурился, но ненадолго.

— Вы слушали лекции? — перевёл он тему. — Братья Разбойские — очень большие эрудиты.

— Да, — согласился Игорь, — клоны. Я промучился целую лекцию, пытаясь понять, один это человек, Разбойский, или два. Предположил, что один, но обнаружил одно серьёзное различие между ними.

— Задницу? — улыбнулся Кулик.

— Да, задницу, — подтвердил Игорь. — Что касается содержания: «Москва для богатых» ничем не лучше, чем «Россия для русских» или «Чемодан, вокзал, Россия»^[15].

— Вы настроены негативно, — констатировал Кулик.

— Скорее, да, — согласился Игорь.

— Генрих Исаевич очень серьёзный психолог, блестящий пиарщик, разработал очень действенный метод внушения, его даже за границей переводят, — обиделся Кулик.

— Может быть. Я не специалист, — пожал плечами Игорь.

— Ну, вот мы с вами и поговорили, — улыбнулся Кулик, — вы сказали мне больше, чем собирались. Мы нашли общую точку.

— Пятую? — хотел было сострить Игорь, но промолчал. Он не понял, что имел в виду Кулик. Тоже какие-то психологические штучки.

Минуту назад Игорю казалось, что после шутки насчёт задниц Разбойских Кулик потеплел. Главный менеджер явно не был лишён чувства юмора. Может, и лекции — своеобразное проявление этого чувства. Начальству позволительно чудить.

Кулик поднялся.

— Подумайте и решайте насчёт работы. Вы знаете, мы очень многих уволили, — похвастался Кулик.

— Да, обязательно, — поспешно сказал Игорь, тоже поднимаясь.

До последнего он не исключал, что Кулик сообщит ему об увольнении со всем своим инвесткомовским чувством юмора. Ведь многих так и уволили — после собеседования и без видимых причин. Без всякого объяснения. Люди так и не догадались, почему. Скорее всего, Кулик решил, что людей в отделении слишком много, нужно сократить часть риэлторов, закрутить гайки и укрепить дисциплину, а потом набирать заново, а заодно и показать собственную крутизну. В «Инвесткоме» подобные децимации^[16], или чистки, на управленческом языке они назывались «освобождением от балласта», практиковались регулярно. Но Игорь узнал об этом много позже из ораторских упражнений Разбойского. Такова была инвесткомовская феодальная система, однако в корпорации отчего-то считали, что это и есть управление персоналом.

В этот раз Игорь не стал прощаться по-английски. Он позвонил Валентине Зайчатовой, которая за всё время разговора с Куликом так и не проронила ни одного слова, и сообщил о своём решении.

Года через два Игорь случайно встретил риэлторшу, которая предложила Зайчатову в заведующие.

— Как дела у Валентины? Заведует? — с внезапно проснувшейся ревностью поинтересовался он.

— Нет, ушла. Её в «Инвесткоме» сильно подставили, — сообщила риэлторша.

— А вы?

— И я тоже, — нехотя призналась та.

15

За шесть-семь лет до Перовского отделения, в самой середине девяностых, Игорь чуть больше года проработал в «Инвесткоме». В то время «Инвестком» не стал ещё огромным спрутом-монополистом, разбросавшим отделения, словно щупальцы, по всей Москве и ближнему Подмосковью, в которых трудились тысячи подневольных риэлторов; корпорация не поглотила ещё ни Московскую Центральную Биржу недвижимости, ни десятки разных мелких фирм. Концерн, правда, являлся одним из крупнейших в Москве и занимал целый этаж в здании захиревшего НИИ на Щербаковской улице недалеко от Измайловского шоссе, где в высотке Госкомстата располагался флагман российского вторичного рынка недвижимости «Интероксидентл». Именно «Интероксидентл» в те дни считался первым в России — сразу в Санкт-Петербурге, в Москве и в Нижнем Новгороде.

Имя Дэна Коркорана, заезжего американца из Калифорнии, как говорили, асса в торговле недвижимостью, внедрявшего американскую систему, напоминавшую сетевой маркетинг, но в конечном итоге так и не прижившуюся, — возможно, он придумал эту систему специально для России, потому что неизбалованных русских агентов можно было как угодно эксплуатировать, — так вот, имя Дэна Коркорана гремело среди риэлторов, а о Козлецком никто пока не слышал. Но всё менялось на рынке очень быстро. «Интероксидентл» рухнул в конце тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Говорили, что Коркоран позаимствовал на фирме полтора миллиона долларов, уехал на Кипр и не вернулся, но не исключено, что крах был подстроен конкурентами. Так ли, нет ли, совершенно верно лишь то, что все расчёты за недвижимость проходили в это время через фирмы^[17], деньги неоднократно прокручивались, вкладывались в недвижимость, в ГКО, в голубые фишки, иногда их банально тратили в расчёте на новые — это была пирамида и, как всякая пирамида, она должна была раньше или позже обрушиться. Так и произошло. Вслед за «Интероксидентл» в Санкт-Петербурге из-за начавшейся паники разорились ещё с десяток фирм, продавцы квартир в какой-то момент оказались без денег, началось многолетнее следствие. В московском офисе «Интероксидентл» вслед за Санкт-Петербургом начались обыски, он закрылся и, как оказалось, навсегда. Вот тогда «Инвестком», объединившийся вскоре с Московской Центральной Буржей недвижимости, и вышел в безусловные лидеры на вторичке^[18], намного опередив конкурентов. Это произошло в самом конце XX века, но когда Игорь в девяносто пятом году пришёл в «Инвестком», тот был всего лишь крупной фирмой с единственным офисом.

Ещё продолжался, склоняясь к закату, золотой век риэлторов, уместившийся в одну пятилетку. По всей России, а в Москве особенно, шло расселение коммуналок. В коммуналках, по новорусской терминологии, жили лохи, то есть люди нетребовательные и податливые, на них можно было заработать тысячи, а нередко и десятки тысяч долларов. В гонке расселения коммуналок «Инвестком» находился среди безусловных лидеров — зарабатывал капитал, позволивший вскоре стать монополистом. Впрочем, и в девяносто пятом году «Инвестком» был очень богатой фирмой, хотя мало кто знал, откуда происходило это богатство.

Перепадало от расселений и риэлторам. В те годы платили всего восемнадцать процентов от прибыли — не тридцать, как стали платить позже, — но эти восемнадцать были значительно весомее. Именно в начале лихих девяностых, когда миллионы людей бедствовали, родилась легенда, отчасти справедливая, об очень высоких заработках риэлторов. На самом деле далеко не все, кто занимался недвижимостью, процветали, многие едва перебивались, но в «Инвесткоме» действительно очень неплохо зарабатывали на расселениях.

К середине девяностых, когда Игорь пришёл в «Инвестком», старые сотрудники начали забывать, а новые и вовсе не знали, что ещё недавно фирма работала как биржа^[19]. Мода на биржи проходила по всей стране и в то же время не было ещё ни тысяч полубезработных агентов и экспертов, перебивающихся случайными сделками, то есть жестокой внутренней конкуренции, ни пустых, поглощающих время дежурств, а фирмам достаточно было обычной рекламы и не требовались многочисленные уловки, чтобы заполучить клиентов.

Игорь пришёл в «Инвестком» почти вовремя, лишь чуть-чуть опоздал, это было ещё золотое время. Позже он подсчитал — выходило тысячи две долларов в месяц. Не самые большие деньги, но раз в десять больше средней зарплаты.

16

С конца восьмидесятых жизнь у Игоря протекала словно на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз. В самом начале, при Горбачёве, едва вышел закон «О кооперации», он, с полгода протолкавшись в очередях, зарегистрировал большой медицинский кооператив. Это оказалось очень успешное начинание — кооператив процветал, в регистратуре на запись постоянно стояла очередь, но сам Игорь скоро стал жертвой. Тогда ещё не знали такое слово, «рейдерство», но он стал жертвой именно рейдерства. В законе о кооперации, вышедшем из недр советской системы, — недаром Горбачёв, проталкивая закон, ссылался на Ленина, хотя Ленин имел в виду совсем другую кооперацию, — имелся роковой недостаток. Члены кооператива могли работать по-разному, могли и вообще не работать, но на собрании все имели равные голоса. Ложный дух коллективизма явно превалировал над здравым смыслом и частной инициативой. Не случайно очень многие кооперативы оказались вскоре поражены склоками, немалое их количество распалось, погрязло в судах, в иных по многу раз менялись председатели, с кооперативов начались заказные убийства. Это была несовершенная помесь социализма с капитализмом. Кооперативы оказались столь же противоречивы и двойственны по своей организации, как и вся горбачёвская перестройка.

Игорь Полтавский проходил это на себе — он стал одним из первых председателей, кого подсидели. Он подал в суд и выиграл — то был один из самых первых процессов по кооперативам, а потому дело рассматривали сразу в Мосгорсуде, но от одержанной победы ничего не изменилось. Суд длился очень долго и к тому времени, когда он выиграл суд, Игорь давно создал новый кооператив. В этот раз Игорь Полтавский пробыл председателем до конца, но в девяносто втором кооператив умер естественной смертью — у людей, потерявших сбережения и замученных гиперинфляцией, не стало денег на врачей. К тому же раньше до трети пациентов приезжали из Закавказья, но теперь в Закавказье полыхали межнациональные войны.

Проявилась и ещё одна закономерность: с началом российских реформ кооперативы ускоренно вымирали, как реликты позднесоветской эпохи, уступая место более совершенным капиталистическим формам.

Пока кооператив приносил доход, Игорь вместо того, чтобы развивать бизнес, занялся политикой. Он был демократом и либералом по убеждениям, участвовал в создании партии конституционных демократов и боролся за лидерство, два раза баллотировался в Мосгордуму, пытался пробиться на выборы в Государственную и недолго возглавлял московское отделение Демпартии.

Увы, в демократическом движении вместо того, чтобы бороться с коммунистами и отстаивать собственные принципы, вожаки отчаянно сражались за власть. Игорь тоже стремился стать генералом. Он и в самом деле был намного грамотней серой массы новообращённых. Но в генералы не получилось, и он ушёл разочарованный. Прежде всего в людях. В демдвижении, как и в кооперативах, повсюду процветали интриги и склоки. Полтавский больше не видел для себя перспектив и решил уйти из политики. На землю он спустился как раз вовремя: медицинский кооператив больше не приносил прибыль, требовалось искать новые средства для существования. Игорь купил акции Московской инвестиционной биржи, так, на всякий случай, в надежде чему-нибудь научиться. Слово «биржа» звучало модно. Но это оказался обман, хитроумных бирж в то время возникло великое множество. Занимались тем, что собирали деньги у населения и выдавали кредиты молодым бизнесменам без всякого обеспечения. Идея совершенно дикая, абсурдная, но Игорь осознал это много позже, лишь когда улеглась горячка.

Увы, он оказался крепок задним умом. К тому времени и Московская инвестиционная биржа, и его собственная фирма лопнули, словно мыльные пузыри, да это и были типичные пузыри. Один из заёмщиков биржи, двадцатидвухлетний мальчишка-бизнесмен из Волгограда, растративший деньги, повесился, а сам Игорь в течение нескольких месяцев вынужден был скрываться от рэкетиров. Впрочем, наверное, иначе и быть не могло. То было время всеобщего сумасшествия и слепоты, великих иллюзий и самообмана. Время невиданного воровства, столкновения популизма и кабинетных теорий с суровыми реалиями жизни.

Игорь оказался в водовороте, предоставленный сам себе. У него оказалось много энергии и явно недостаточно знаний и здравого смысла. Он очень хотел делать большой бизнес: создал финансовую компанию (тогда всё было можно) и скопировал чужую идею. Как и Московская инвестиционная биржа, Игорь стал собирать вклады у населения и выдавать кредиты…

О, это были несколько лунатических месяцев процветания. Деньги текли рекой, Игорь Полтавский мечтал открыть банк и вкладывать деньги в нефтянку. Он представлял себя миллиардером, одним из немногих, но скоро всё рухнуло…

Если бы Игорь был жуликом, он с собранными деньгами сбежал бы за границу. Так многие делали. Но он остался.

Когда-то, задолго до этого времени, в другой жизни, Игорь разбирал шахматную партию в матче Карпов-Корчной в Багио. Любой ход Корчного вёл к победе (так, по крайней мере, Игорю казалось), но гроссмейстер сделал единственный ход, который привёл к поражению, проиграл партию, а за ней и матч. Видно, не судьба. То же и у него. Если бы, собирая обесценивающиеся рубли, он покупал недвижимость (в действительности он покупал, но тут же и продавал через месяц-два, взяв свою маржу в десять процентов в валюте), обменивал рубли на доллары, покупал приватизационные чеки, а тогда их везли в Москву огромными сумками и баулами — курьеры колесили по всей России, скупали в деревнях за водку и задёшево продавали на бирже. На этих чеках вспухали состояния Дерипаски, Мельниченко^[20], Цветкова^[21], тысяч дельцов помельче, строился новорусский капитализм — да, будь Игорь Полтавский чуть-чуть умнее и удачливее, он стал бы долларовым миллионером и прославил свою фамилию, но вместо этого он выдавал кредиты без обеспечения.

Формально Игорь ничем не рисковал. Он давал деньги под векселя и авалировал векселя в страховой компании. В случае невозврата кредита заёмщиком выплачивать деньги должна была страховая компания, учреждённая, как позже узнал Игорь, бывшими ментами с не слишком хорошей репутацией. Но это в теории. А на практике страховая компания подсылала заёмщиков-кидал, а потом навела бандитов. Игоря дважды похищали — отчасти он был виноват сам: пожалел деньги вкладчиков и не нанял надёжную охрану (охрана существовала, но при первой же опасности разбежалась), деньги ушли бандитам, остались у кидал-заёмщиков и отчасти — в виде страховых платежей и откатов — в страховой компании у бывших ментов. Но Игорю дважды повезло: его не убили бандиты и не обвинили в мошенничестве. Всё закончилось вполне дружелюбным рукопожатием с убэповцем: «Мне в банке выдали толстую пачку платёжек, которые вы переводили вкладчикам. Вижу, что пытались работать честно. Не каждому суждено стать банкиром…»

На остаток денег Игорь организовал риэлторскую фирму. Но люди пришли с улицы, это был случайный сброд, деньги быстро закончились, а дело не пошло. В самом конце разворовали ортехнику и снова наехали бандиты; на сей раз Игорь их не очень боялся — грабить было нечего, он тихо закрыл фирму.

От всей затяжной семилетней комбинации с бизнесом у Игоря остались квартира в Чертаново (он не догадывался, что из-за квартиры предстоит шестилетний суд с бывшей хозяйкой) и две тысячи долларов. Так мало денег у Полтавского не было никогда в жизни, требовалось что-то срочно предпринимать. При закрытии последней фирмы Игорю перепала сделка по покупке квартиры в Бутово. Впервые в жизни он осуществлял сопровождение^[22], но держался очень уверенно и не дал ни малейшего повода заподозрить, что у него нет никакого опыта. На этой сделке Игорь заработал восемьсот долларов. Он приободрился. Понял, что сможет заработать ещё.

Из других активов от лопнувшей фирмы оставалось расселение на Шаболовке: когда люди разбегались и тащили всё подряд, Игорь оставил себе документы. На сделке можно было заработать несколько тысяч зеленых. Расселение, однако, оказалось очень сложным из-за того, что соседи — в четырёхкомнатной квартире их было две семьи — жестоко враждовали между собой. В очередной показ — Игорь назначил встречу во дворе дома — в роли покупателя перед ним предстал бандитский босс. Игорь понял это сразу, едва тот вышел из «Мерседеса»: крутой человек в длинном чёрном пальто. Босса сопровождали два амбала, телохранители. Главный молча осмотрел квартиру и, не говоря ни слова, стал спускаться по лестнице. Амбалы неотступно следовали за ним. У подъезда крутые неожиданно остановились. Они явно ожидали, когда уйдёт Полтавский. И он действительно собирался уйти, потому что не в его силах было запретить им вернуться в только что показанную квартиру.

В этот момент, в летних туфлях на босу ногу (а стояла ранняя весна, почти зима, снег лежал в почерневших сугробах) из подъезда стремительно вышла расселенка Марья Семёновна. Увидев Игоря, она слегка смутилась, но тут же нашлась и солгала, что решила прогуляться.

Игорь, чуть помедлив, попрощался. Уходя, он заметил, что крутые разговаривают с Марьей Семёновной и что она протянула им какую-то бумажку. Наверняка это был номер её телефона.

Выходя со двора Игорь снова обернулся: вслед за Марьей Семёновной босс с амбалами входили в подъезд.

В тот день он вернулся домой сильно расстроенный, но скоро успокоился — в самом деле, неужели Марья Семёновна со всем своим ушлым семейством, с взрослым сыном, дочерью и невесткой настолько глупы, чтобы добровольно совать голову в петлю? К тому же и соседи наверняка будут против. Да и насчёт бандитов не факт, что босс захочет купить именно эту квартиру. Игорь настолько успокоился и отвлёкся, что на следующий день, когда Марья Семёновна попросила его по телефону прийти поговорить и захватить с собой документы — ей кое-что нужно посмотреть — Игорь не заподозрил никакого подвоха, не вспомнил даже, что у Марьи Семёновны должны быть ксерокопии. Да и трудно было её заподозрить: голос Марьи Семёновны был как никогда мил, в её ворковании Игорю послышались извиняющиеся интонации.

— А что эти, о чём вы с ними говорили? — На всякий случай спросил он. — Хотят квартиру? Вы разве не поняли, что это бандиты?

— А, глупости, — очень правдиво, как показалось Игорю, отвечала Марья Семёновна, — квартира им не понравилась. Я хотела поговорить с ними насчёт соседей, — Игорь больше не стал расспрашивать.

Он приехал и позвонил, без всякой задней мысли, она открыла дверь, Игорь вошел и сразу понял, что влип. В квартире находилось человек десять бандитов. Что бандиты — это он сразу почувствовал безошибочно, ему не требовалось ни золотых цепей, ни наколок на пальцах. На этот раз были не те, что в прошлый — тогда приезжал босс, а эти скорее шестёрки. Игорь не успел их разглядеть. Марья Семёновна, улыбаясь, провела Игоря в дальнюю комнату, предложила сесть и тут же коварно исчезла. Не успел Игорь опомниться, как вошёл их главный, крутого вида, со шрамом на лице.

— Ты понял, кто мы? — спросил он у Игоря.

— Да, — бандит, как показалось Игорю, посмотрел на него с некоторым удивлением.

— Отдай документы от квартиры. Иначе тобой займётся милиция. Ты закрыл фирму, а документы оставил, это незаконно, — главарь с усмешкой назвал адрес чертановской квартиры, где Игорь в это время жил, но не был зарегистрирован. — А лучше я пошлю ребят, они тебя встретят у дома и как следует поколотят. Мы везде тебя найдём, если понадобится.

Насчёт милиции, конечно, это был полный блеф. Но с милицией бандит, похоже, всё-таки как-то был в связи. Иначе откуда он так быстро «пробил» адрес?

— Зачем вся эта инсценировка, — обиделся Игорь, — очень уж вы любите всякие мелодраматические эффекты. Прямо хлебом не корми… А зачем? Я всё равно не смогу никого расселить против их воли, — Игорь расстегнул портфель и достал документы Марьи Семёновны.

— Документы соседей тоже отдай, — распорядился бандит.

— У меня их нет… с собой.

— Поедем к тебе домой. Я пошлю ребят.

— Нет, лучше встретимся в метро, — у Игоря было только одно желание — побыстрее выбраться из западни, в которую заманила его Марья Семёновна. Больше он ничего не хотел. О соседях, что это их документы и что он не имеет права их отдавать, Игорь сейчас не думал — не до них. Пусть разбираются сами.

— Через два часа на Белорусской-кольцевой, — согласился уголовник со шрамом.

— Через три, раньше я не успею, — попросил Игорь.

— Хорошо, ровно через три. Без фокусов, — предупредил бандит, смерив Игоря грозным взглядом.

Едва вырвавшись из квартиры, Игорь позвонил по автомату сыну и попросил приехать на Белорусскую подстраховать, на всякий случай.

Встреча на Белорусской напомнила Игорю шпионский фильм. Бандит со шрамом тоже пришёл не один. В нескольких метрах от него стоял другой, молодой, с розой в руках для конспирации. Игорь подошёл и передал документы. Бандит перелистал листы — интересно, что он в них понимал? — и с угрозой сказал Игорю:

— Смотри, чтобы духу твоего больше не было. Иначе…

Он не договорил. Игорь отвернулся и хотел уйти. В этот момент подошёл младший, смерил Игоря враждебным и одновременно презрительным взглядом и сунул ему в руки розу. Растерявшись, Игорь взял цветок.

Он стоял и смотрел, как удаляются эти двое. Они шли быстро, словно чего-то опасались. Игоря охватила ярость. Оцарапав пальцы, он разломал розу на мелкие части, и так и стоял с этим мусором, урны поблизости не оказалось.

Игорь пытался позвонить соседям, предупредить, но их никогда не было дома, трубку снимала Марья Семёновна. Игорь так и не узнал, чем всё закончилось. Для себя он сделал вывод: нужно идти на большую фирму. Иначе слишком опасно.

17

В «Инвесткоме» Полтавскому повезло. Он оказался в отделе расселений у Валентины Антоновны Саблиной, но название это было чисто формальным: не возбранялось заниматься ни куплей-продажей, ни обменами, ни сделками с альтернативой. В той же комнате, разделенной на две части прозрачной перегородкой, размещался и отдел купли-продажи, что нисколько не мешало сотрудникам заниматься расселениями.

Игорь не помнил Валентину Антоновну, но она его узнала сразу — в недавнем прошлом Саблина работала на МИБе^[23] в отделе недвижимости, где Игорь Полтавский был акционером. Он с трудом припомнил: в одной из комнат на бирже сидели девочки, прозванивавшие заявки на куплю-продажу квартир, но он всегда проходил мимо, не обращая на них никакого внимания. Так вот, одной из этих «девочек», на которых акционеры смотрели свысока, и была Валентина Антоновна.

Куда ярче запомнился Игорю тамошний аукцион: на продажу выставлены были четыре квартиры, за которые развернулась нешуточная борьба. Во время аукциона цены сенсационно взлетели в несколько раз — квартиры раскупили какие-то очень крутые бизнесмены. Однако некоторое время спустя Игорь по очень большому секрету узнал: аукцион был инсценировкой, придуманной специально для акционеров. На самом же деле квартиры никто не продавал. Мало того, из четырёх якобы выставленных на продажу квартир две вообще не подлежали продаже. Одна из них принадлежала жене аукциониста, другая находилась в собственности у кого-то из сотрудников биржи.

Валентина Антоновна была сдержанная, почти без эмоций, — Игорь впоследствии не мог вспомнить, чтобы она когда-нибудь улыбалась, — скорее некрасивая, но зато очень неглупая и деловая, совершенно без возраста. Игорю казалось, что Валентина Антоновна существенно младше его, но сколько ей лет, он абсолютно не мог предположить — могло быть чуть больше двадцати пяти, но столь же вероятно, что около сорока. Игорь обращался к ней по имени-отчеству и она к нему тоже; отношения сложились официальные, деловые, очень удобные, но не близкие. Игоря это устраивало.

Он был доволен работой в «Инвесткоме». За неполный год сделал шесть сделок, из них четыре больших расселения. По его подсчётам чистая прибыль корпорации составила тысяч семьдесят пять долларов.

Работать в то время было относительно легко. Никаких дежурств и связанной с ними потери времени. Игорь приходил на работу, получал у Валентины Антоновны кучу заявок, а вечером с домашнего телефона обзванивал потенциальных клиентов и вёл с ними переговоры.

Расселяли коммуналки на инвесткомовские деньги: вначале приобретали жильё для расселенцев, одновременно выкупая их доли; оформляли эти доли на риэлторов или на специально зарегистрированные фирмы и лишь потом освободившиеся квартиры продавали свободными. Для выкупа жилья «Инвестком» брал кредиты в Московском городском банке. Работать подобным образом было значительно удобнее, чем расселять квартиры на деньги клиентов, несмотря на то, что проценты по кредитам съедали немалую часть прибыли. Но «Инвестком» не оставался внакладе. Наоборот, к банковским процентам он прибавлял свои и как бы условно выдавал кредиты риэлторам — эти проценты уменьшали расчётную прибыль и, следовательно, зарплату экспертов. Это было не очень справедливо, но ради удобства стоило терпеть, тем более, что доходы всё равно выходили хорошие. Однако месяцев через восемь после прихода Игоря в корпорацию Московский городской банк лопнул. Говорили, что к его банкротству приложили руку владельцы «Инвесткома» — не рассчитались по кредитам. Не рассчитались они вроде бы и потом, какая-то тёмная история, будто бы были повязаны, что-то об этом писали в газетах. Но Игорь так и не узнал ничего определённого, до него долетали только противоречивые слухи.

Без кредитов расселять квартиры приходилось на деньги толстосумов-покупателей. Это было намного сложнее, потому что крутые гнули пальцы и выкупать квартиры приходилось сразу целиком, а не по частям, как раньше. Получались очень сложные цепочки, однако именно в этот момент Игорю повезло на покупателей — попались хорошие, нескандальные люди, так что в итоге он оказался в выигрыше. Словом, Игоря всё устраивало в «Инвесткоме», он не собирался никуда уходить, даже, напротив, рассчитывал со временем получить повышение. Он ведь ничем не хуже Валентины Антоновны…

…Игорь слегка удивился, когда его вызвали к Козлецкому. Возможно, предстояло продолжение недавнего разговора. Он скорее ожидал хорошего. До этого общаться с Козлецким приходилось всего дважды. Первый раз, когда Игорь только пришёл в «Инвестком». Тот, первый разговор, показался ему очень странным.

— Какой у вас знак зодиака? — вместо вопросов по существу поинтересовался генеральный директор.

— Не знаю. Я этим не интересуюсь, — Игорь искренно удивился, не сумел даже скрыть усмешку. В то время подобные странности ещё не вошли в моду.

— Напрасно, — настойчиво сказал Козлецкий, — это важно. Когда вы родились?

— В конце января.

— Водолей, — воскликнул Козлецкий, — это скорее плохо.

— Почему? — удивился Игорь.

— Среди водолеев нередко встречаются ненадёжные люди. Вас могли бы не взять в разведку, — Козлецкий спохватился. — К вам это, скорее всего, не относится.

— У них что, нет других критериев отбора? — поинтересовался Игорь. — До сих пор я полагал, что каждого человека надо оценивать индивидуально. По личным заслугам. Сказать честно: я не верю в эту хиромантию, — получилось нехорошо, будто он, Игорь, поучает Козлецкого. Тому это могло не понравиться.

— Ладно, идите, — Козлецкий неожиданно поднялся, лицо расплылось в детской застенчивой улыбке, — желаю успеха. («Застенчивый человек. Не знал, о чём говорить», — пожалел его Игорь).

Скорее ошарашенный, чем огорчённый, Игорь вернулся в отдел.

— Как поговорили? — поинтересовалась Валентина Антоновна.

— Очень странный разговор, — признался Игорь, — ни слова по делу. Спрашивал мой знак зодиака. Почему-то ему не нравятся Водолеи.

— Это его пунктик, — понизив голос, сказала Валентина Антоновна, — у нас в отделе был такой Петя Ломакин, очень толковый риэлтор. Козлецкий его уволил. Не понравилось, что он то ли Козерог, то ли Овен.

— А в приказе что написал?

— Какой приказ, Игорь Григорьевич? — удивилась Валентина Антоновна. — У нас не Советский Союз. Профсоюза нет, трудовой договор — вы ведь сами уже знаете — в одном экземпляре, только у администрации. Приказал охраннику не пускать, вот и весь приказ. Он и меня может выгнать точно так же. И целый отдел.

— А зарплата? — продолжал расспрашивать Игорь.

— Что-то заплатили. Но не всё. Сами поймите, как этот Петя мог доказать, что работал в «Инвесткоме»?

— Полный произвол, — возмутился Игорь.

— Да, произвол, — подтвердила Валентина Антоновна. — Не только в «Инвесткоме». У нас на бирже бывало похлеще.

Игорь понял, что Валентина Антоновна находится в состоянии тайной оппозиции к Козлецкому. Но почему? Едва ли из-за этого Пети. Но ещё больше было непонятно, отчего Валентина Антоновна стала вдруг откровенничать с ним. Хочет, чтобы Игорь испугался и ушёл из «Инвесткома»? Едва ли. Она вроде совсем неплохо к нему относится. С другой стороны, Валентина Антоновна вовсе не выглядела женщиной, способной говорить необдуманно. В её словах, даже если всё, что она говорила, было чистой правдой, присутствовал какой-то дополнительный смысл. Но какой, Игорь не понимал. А сама она не стала расшифровывать. Видимо, ещё не вполне доверяла…

Причина, отчего Валентина Антоновна не любит Козлецкого, приоткрылась спустя несколько месяцев. Женя Маслов, когда заведующая отсутствовала, как-то разговорился:

— Козлецкий вызывает её на ковёр и дрючит. Бывает, чуть ли не по часу. Он форменный садист. Она выбегает от него вся красная, в слезах.

Игорю трудно было представить уравновешенную и спокойную Валентину Антоновну с красным лицом и мокрыми глазами. Он, по крайней мере, никогда её такой не видел. Но Женя работал с Валентиной давно и был среди её любимчиков. Может быть, и не только любимчиков. Самые лучшие заявки, к тому времени начал подозревать Игорь, Валентина отдавала Жене и Володе, студенту-заочнику из Питера — с этим Валентина вроде бы вместе играла в любительском театре, хотя вообразить сдержанную, даже несколько зажатую внешне Валентину Антоновну актрисой, да ещё после целого дня выматывающей душу работы, Игорь никак не мог, — и ещё своей то ли родственнице, то ли близкой подруге Нонне. С Нонной они вместе снимали квартиру.

— Откуда ты можешь знать? — усомнился Игорь.

— Да так, — Женя замялся.

— От секретарши, — пришёл на выручку Жене Володя, — он всех дрючит. В том числе и экспертов. Вас только почему-то пока не трогает.

— В данный момент я мелкая пташка, — возразил Игорь, — зачем я ему?

— Отвратный мужик, — продолжал Володя, всё больше распаляясь, — тут ещё до вас работал Лёня Зайцев. Продавал инвесткомовскую квартиру и напоролся на бандитов. Бандюки потребовали, чтобы он продал за полцены. Понятно, Лёня отказался. Они его поставили на счётчик. Не можешь эту, продавай свою и отдавай деньги. Лёня, естественно, обратился к Козлецкому. И что же, Козлецкий его просто уволил. Велел больше не пускать на фирму.

— И чем закончилось? — Игорь почувствовал волнение, такое могло случиться с любым.

— Человеку пришлось уйти в подполье. А потом вообще убежать из Москвы.

— А семья?

— Что стало с семьёй, не знаю, — признался Володя.

— У Козлецкого есть крыша?

— Конечно, — в один голос подтвердили Володя и Женя.

— Даже сразу две, — утверждал Володя, — одна бандитская, другая — милиция. Вы же знаете, кроме «Инвестком-недвижимости» есть ещё «Инвестком-авто». Торгует «Ладами» из Тольятти. А Тольятти — совсем бандитский город. Там всё под бандитами: милиция, суды, завод вместе с дирекцией. Бандиты приходят прямо на конвейер и выбирают машины. Без них на завод близко не сунешься. И выехать из города невозможно. На любой дороге тебя остановят, подойдут — плати дань. Как в Золотой Орде. Не хочешь платить — отдай машину. Это в лучшем случае, потому что сколько раз люди просто исчезали.

— Вы слышали про Березовского? — вдруг спросил Женя, обращаясь к Игорю.

— Да, — кивнул Игорь. Он не стал рассказывать, где и когда встречал Березовского. Это было не так давно, но в совсем другой жизни; та жизнь этих ребят не касалась.

— Слышали по ящику про покушение прошлым летом^[24]? — снова спросил Женя.

— Да, — подтвердил Игорь.

— Это всё автомобильные войны. Березовский, Сильвестр^[25], «Логоваз»^[26], — сказал Володя. — Березовский по нынешним временам может быть самый серый кардинал: издал книгу Ельцина^[27], пролез на ОРТ^[28], а его взрывают; зато нашего Козлецкого никто пальцем не тронул, и «Лады» всегда отгружают вовремя. Чудес ведь на этом свете не бывает. Просто крыша договорилась с тольяттинскими. И не знаю, с кем ещё. Вроде у Козлецкого в акционерах сам дед Хасан.

— Насчёт деда Хасана это всё враки, — со знанием дела перебил Женя, — но авторитет серьёзный. Вот ещё какое дело: Мосгорбанк.

— Мосгорбанк лопнул, а «Инвестком» кредиты не отдаёт. Говорят, договорились полюбовно. Крыша с крышей.

— Сейчас без крыши никуда, — заключил Володя. — Без крыши работают либо дураки, либо самоубийцы.

18

Женя Маслов был последний из могикан, из «ленинской гвардии», как однажды сострил Володя, последний из первой десятки отцов-основателей, включая самого Козлецкого, кто в девяносто первом году, почти день в день с ГКЧП^[29], начинал «Инвестком». За четыре прошедших года из этой десятки остались только трое: сам Козлецкий, его школьный приятель Петров, высросший до зав. отделом — через некоторое время он возглавит филиал «Инвесткома» на «Соколе», станет главным менеджером компании, но потом Козлецкий и его уберёт, и Женя Маслов. Все другие — исчезли: кто-то по собственной воле, учредил новую фирму, кого-то изгнали из «Инвесткома» без видимых причин, двоих уличили в воровстве сделок и заставили платить отступные.

Как раз в это время, то есть в конце девяносто пятого года, Женя обменял квартиру. Из однокомнатной в Кунцево он переехал с семьёй в двухкомнатную квартиру в Новогиреево. Этот обмен являлся для Жени предметом немалой риэлторской гордости — за пять тысяч долларов он прирастил комнату, к тому же окна новой квартиры выходили прямо в Терлецкий парк. Но, как всегда, имелась и обратная сторона. Квартира находилась в старом доме и в ней, едва Женя успел переехать, сразу же лопнули батареи, а потому, как минимум в течение недели Женя только и говорил о переезде. Но Игорю это событие запомнилось по совсем иной причине. Женя рассказывал, что из его окон видно, как над служебным домиком в парке развевается знамя РНЕ^[30]. Там же, в парке, боевики проводят учения и показательные бои, маршируют, поют и скандируют «Россия для русских», патрулируют парк и прилегающую территорию. Мало того, Женя утверждал, что в скором времени баркашовцы будут патрулировать и другие парки и присутственные места, якобы существует директива подключить их к борьбе с хулиганами.

— Не может быть, — возразил Игорь, но сердце невольно забилось сильнее, он почувствовал испуг, на мгновение представилась Германия тридцать третьего года.

— А вы поезжайте и посмотрите, — предложил Женя.

В скором времени Игорь убедился, что всё именно так и обстоит. Он отправился погулять в Терлецкую дубраву. От Перова, где временно жили у отца Юдифь с детьми, это было совсем рядом (в свою квартиру в Орехово-Борисово они боялись возвращаться из-за бандитов. Прошло больше полутора лет с тех пор, как Игоря с Юдифью по дороге из аэропорта захватили рэкетиры^[31], но они по-прежнему боялись возвращаться в засвеченную квартиру. Им казалось, что бандиты могут их подстеречь снова).

Всё оказалось так, как рассказывал Женя. Точно так — и иначе. В парке было спокойно. Гуляло много людей, мамаши с колясками, дети катались на качелях, бегали лыжники. Среди гуляющих встречалось немало кавказцев. В середине парка Игорь обнаружил небольшой, обнесённый забором дом, над которым действительно развевался флаг РНЕ с коловратом, напоминавшим фашистский знак. У входа и во дворе дома стояло несколько крепких мужчин с повязками на руках, на которых изображён был всё тот же коловрат. Человек тридцать боевиков, простовато и невзрачно выглядевших, в коротких пальтецах, в куцых куртках маршировали и упражнялись на соседней аллее. Время от времени, закончив очередные упражнения, они выстраивались, вскидывали по команде руки — точно так друг друга приветствовали гитлеровцы — и кричали «Россия для русских».

И выполняли упражнения, и маршировали, и зиговали, и выкрикивали свой лозунг баркашовцы^[32] относительно вяло, без видимых эмоций, не обращая внимания на окружающих. Казалось, что в их будничной бестолковости и даже ленивости нет ничего страшного. Гуляющие, в том числе и кавказцы, скорее с любопытством, чем с осуждением или страхом смотрели на них. Но Игоря эти зомби не на шутку пугали и выводили из себя, это, видно, говорила в нем генетическая память. Он почувствовал глухие сильные удары сердца в груди. Это они сейчас такие смирные, безобидные с виду, пришибленные. А несколько лет назад, в самый разгар демократического движения, во время конфликта между Горбачёвым и Ельциным, когда Советский Союз бился в агонии, — в Москве шли перманентные разговоры о погромах. Националисты вроде бы собирались у станции метро Новогиреево. Кто-то, Игорь уже не помнил кто именно, уверенно говорил: «Погромы, конечно, будут. На Юго-Западе в основном интеллигенция, там демократы дадут отпор. А здесь, в Перово, в Новогиреево, рабочий район…». И опять же, ходили слухи, будто в ДЕЗах собирали сведения о евреях. Ещё на слуху долгое время были Смирнов-Осташвили^[33] и митинги «Памяти». Игорь запомнил фото из «Огонька»: один из национал-патриотов на сходке спиной к камере. На футболке выведено крупными буквами:

«Пьёшь вино и пиво?

Ты — пособник Тель-Авива».

И ещё всплыло: конференция представителей демократических сил в Вильнюсе под крылышком «Саюдиса»^[34], почти сразу после событий в Баку^[35]. Изольда с родителями и Гелочкой только спаслись — на военном самолёте их привезли на аэродром Чкаловский^[36].

Выступал известный правозащитник Григорян (вскоре он куда-то исчез, и Игорь многие годы ничего о нём не слышал): «Национал-патриоты хотят напасть на еврейский общинный дом в Малаховке (что за общинный дом, Игорь не очень представлял), в нём живут еврейские бабушки, а бейтаровцы^[37] этих нациков поджидают в засаде, собираются устроить сражение. Представляете, какой может быть взрыв, какая пойдёт волна?»

— «Откуда он всё это может знать?» — что-то подобное Игорь не так давно слышал, но тогда это звучало весело, с гордостью за своих, сейчас же апокалиптические предсказания Григоряна вызывали глухую тревогу. Игорь уже не помнил, кого именно он спрашивал, вероятно, кого-то из коллег по оргкомитету партии конституционных демократов. Они все вместе поехали на конференцию в Вильнюс, а в это время в Москве на Манежной площади проходил двухсоттысячный митинг демократических сил, самый большой в истории. Но о митинге Игорь узнал, лишь вернувшись в Москву.

Так вот, этот кто-то, лучше Игоря осведомлённый (Игорь не так давно пришёл в демократическое движение), а может в соответствии с неистребимым русским «авось», отмахнулся:

— Григорян вечно придумывает разные сенсации. Привык общаться с корреспондентами.

Игорь слегка успокоился, и все же — его долго не оставляло чувство, что что-то подобное в самом деле может произойти. Не в Малаховке, так в другом месте. Однако не рвануло и ни о каких бейтаровцах Игорь больше не слышал. Они, скорее, существовали только в воображении Григоряна и «памятников»^[38]. Всё постепенно успокаивалось.

Странно, что это вернулось после победы демократов. Женя Маслов утверждал, что баркашовцев допустили в Терлецкий парк с санкции мэрии.

Вид баркашовцев, нацистов, вывел Игоря из себя. Если что, если потребуется уезжать, у него не будет выхода, придется резать по-живому……Он по-прежнему разрывался между Юдифью и Изольдой. Он ничего не мог решить, это было выше его сил: любовная трясина, мучительный треугольник, из которого не было выхода — трясина затягивала все сильнее.

В какой-то момент Игорь осознал, что зашел слишком далеко и испугался — вся прежняя жизнь рушилась, — он подумал отыграть назад, но хода назад не было, сама история обрушилась на него.

Карабах^[39], Сумгаит^[40], огонь всё ближе подбирался к Баку, где жила Изольда. После Сумгаита армяне, кто попредприимчивей и умнее, начали срочно уезжать из Азербайджана. Но Изольда… она задержалась из-за него, пыталась поменять квартиру на Москву… На нем, пусть и невольно, лежала вина. Немалая часть вины… Изольда ведь вполне могла уехать в Германию с Гелочкой… Или в Израиль…

Когда Игорь весной летал в Баку, он остановился как-то перед закрытой парикмахерской.

— Парикмахер был армянин, убежал, — торжествующе, не скрывая удовлетворения, пояснил местный азербайджанец.

Тогда же весной Игорь был в гостях в культурной докторской азербайджанской семье. Две симпатичные девушки-студентки весь вечер ругали армян. Игорь молчал, хранил свою тайну. Изольда… Она всего на четверть армянка… Той весной, стоило только заговорить, сразу чувствовалось напряжение, но на улицах пока было тихо. Однако с лета восемьдесят девятого года стало трясти всё сильнее — появились тысячи озлобленных беженцев-еразов^[41], на площади перед домом правительства — на эту площадь выходила часть окон из Изольдиной большой квартиры, которую лет за десять до того получил ее дедушка — шли почти непрерывные митинги, по ночам жгли костры, иногда пели и выкрикивали лозунги, озлобление нарастало день ото дня, становилось все опаснее, обстановка все больше выходила из под контроля.

Изольда очень боялась из-за Гелочки, ведь та больше, чем наполовину, армянка; не могла из-за криков и пения спать по ночам. Их двор напротив дома правительства все больше превращался в отхожее место, там сутки напролет бродили темные, озлобленные, опасные люди…

Игорь по телефону убеждал Изольду на время переехать в Москву, предлагал снять квартиру. Изольда не решалась, она пыталась обменять свою шикарную квартиру на Москву, но у нее ничего не получалось. А время ускользало. Становилось все опасней. Лишь какой-то прохиндей вроде бы соглашался на обмен, но взамен требовал, чтобы Изольда вышла за него замуж.

Между тем, Игорь летал в Баку, Изольда — в Москву, узел затягивался все сильней. Странно, но они все еще верили в человеческий разум, надеялись, что власти примут нужные меры, их, как и миллионы других людей, усыпили мифы о братстве народов, о новой общности… Но власть бездействовала, а страна все больше сходила с ума — в разных республиках по-разному. Пожар разгорался все сильней…

В январе девяностого в Баку начались ожидаемые армянские погромы. Игорь каждый день звонил Изольде — с ее слов он представлял, как погромщики ворвались в соседний дом и выбросили в окно с восьмого этажа пожилую женщину с дочкой, как вынесли завёрнутую в ковёр девушку и, не разворачивая, в ковре, бросили в костёр; представлял, как мародёры тащут вещи, знал, что стреляют в районе Гальяновских казарм, что там идут бои, есть много раненых и убитых, — и всё же смутно представлял обстановку. Он пообещал Изольде прилететь.

Игорь сказал Юдифи, что летит в Ленинград и отправился в Домодедово. Но погода оказалась нелётная, аэропорт забит под завязку, люди по несколько суток ожидали рейсов, сидели и спали на полу. Прождав часов шесть, Игорь передумал лететь — понял, что не сможет вернуться через день, как обещал. Будут ли вообще летать самолеты? Он всё меньше понимал, что станет делать в Баку, найдёт ли на месте Изольду, и вернулся домой. Игорь стал звонить снова. Оказалось, правильно, что он не полетел.

Изольда с Гелочкой перебрались к родителям в более спокойный район, а потом через знакомых — вместе с родителями в Гальяновские казармы под защиту размещенных там военных. Вокруг казарм стреляли снайперы, но военные обещали, что будет самолёт и что женщин и детей вывезут. Самолёт должен был лететь в Ростов, но из-за нелётной погоды приземлился в Чкаловском. Вот так и получилось, что вместе с распадавшимся Советским Союзом у Игоря затрещала семья. Он больше не мог скрывать Изольду…

… В тот день, наблюдая за баркашовцами, Игорь потерял душевное равновесие. Баркашовцы… бандиты… — жизнь шла кувырком; его засосала, затянула трясина, и он уже никуда. Многие, глупее его, уехали из России, сотни тысяч… А он прикован, как Прометей — за свои грехи…За свою любовь…

19

О Женином обмене и переезде в считанные дни узнал весь «Инвестком». Узнал и Козлецкий. Вместо того, чтобы поздравить и вручить подарок, он вызвал Женю Маслова в кабинет и в присутствии акционеров, восточного вида сухого носатого старика с татуировкой на руке и милицейского генерала (генерал был в штатском, но Женя раньше встречал его в форме), стал допрашивать, на какие деньги Женя произвёл обмен и не ворует ли он сделки в «Инвесткоме».

Женя, кипя от возмущения, рассказывал:

— Я ему толкую: доплата всего пять тысяч баксов. Мог я собрать за пять лет? А Козёл своё: что у меня давно не было сделок и что он точно знает, что я начал курвиться. Я говорю: «Докажите, есть презумпция невиновности», а он улыбается гаденькой своей улыбочкой: «Я знаю, говорит, — все воруют. Русские такой народ. Нельзя держать ни одного эксперта больше трёх лет. Если б не воровали, уже бы давно построили коммунизм». Надо собирать монатки. Нужно было мотать на ус, пока он выгонял других. Только б закончить сделку. Если не заплатит, я в полной трубе.

В середине девяностых не было по соседству «Инвесткомом» ни торгового центра, ни множества небольших кафе, а потому обедали прямо на фирме. Деньги вычитали из зарплаты, за себя и за начальство — экспертов кормили обычно гороховым супом и макаронами, начальникам средней руки, сидевшим за отдельным столом, приносили сверх того салаты, овощи, фрукты и зелень, изредка ставили вино. Игорь эти колхозные обеды не любил, предпочитая бутерброды, кофе и шоколадки в универсаме. Он терпеть не мог алюминиевые ложки и вилки (у начальства они были из нержавейки), разговоры ни о чем за общим столом, он был чужой среди молодых ребят, казавшихся Игорю простоватыми и необразованными, но, главное, ему претило ощущение второсортности, демонстративная сегрегация. Сам Козлецкий в столовой никогда не обедал, ему готовили отдельно и отвозили в специальную комнату для избранных, — всё строго по ранжиру.

В тот день, выйдя от Козлецкого, Женя так распалился, что заговорил за столом о политике. Вообще о политике не говорили никогда, ни до того, ни после на памяти Игоря — это было такое же молчаливое табу, как рассказывать про свои сделки. Люди приходили в «Инвестком» делать деньги, другое, в том числе и политика, их интересовало мало. Завтра жизнь могла круто измениться, пока можно, нужно было запасаться валютой, рубли обесценивались слишком быстро. Но в тот день, Игорь это хорошо запомнил, Женя сказал:

— В девяносто первом я стоял в живом кольце вокруг Белого дома, рушил памятник Дзержинскому. Мы находились на Старой площади, когда опечатывали ЦК, а выиграли только Козлецкие. Если так будет продолжаться, пойду голосовать за Зюганова.

Игорь промолчал. Чуть больше пяти лет назад он был председателем оргкомитета московской организации Демпартии. Не хватило ровно одного голоса, чтобы стать избранным председателем: на оргконференции он получил пятьдесят два голоса из ста четырёх, став жертвой интриги со стороны Хаценкова^[42] и других аппаратчиков. В последний момент Хаценков неожиданно и непонятно зачем в противовес Игорю предложил другую кандидатуру: бывшего политэконома-марксиста, депутата Мосгордумы. Эти бывшие всё больше захватывали места. Конференция раскололась — переругались и стали выяснять отношения до полуночи, но так ни к чему и не пришли. Конференцию перенесли на осень, а до осени много воды утекло… Игорь уехал в отпуск, а пока он отдыхал, по-тихому выбрали Ройтмана. С подачи все того же Хаценкова.

В девяностом Игорь действительно был демократом, идеалистом… или слепцом?… Верил, что Россия станет новой, чистой, счастливой… Верил в частную собственность. Верил, что капитализм очистит Россию… Он мыслил широко и не видел людей… Но после всего, что с ним произошло, после того, как его два раза похищали бандиты, энтузиазм у Игоря пропал. И веры стало много меньше. Он сохранил свои убеждения, но говорить о политике больше не хотелось. Да и с кем?

Многие из тех людей, что прежде называли себя демократами, стали ему неприятны — оказались продажны, неискренни, эгоистичны, мелки, плели интриги…Выходило, что убеждения — отдельно, реальность и люди — отдельно. Они всё больше расходились в пространстве… Игорь перестал интересоваться людьми… То есть он разговаривал, но исключительно по делу, он замкнулся в себе, иссох душой… Люди — чужие…неискренние… Не стало прежней общности. Куда-то подевались, разбежались единомышленники. А может, им, как и Игорю, тоже стало не до политики, может, они тоже перестали верить в людей? Доверять людям? Игорю они больше не были интересны. Те редкие из прежних знакомых, кто пытался заниматься политикой, казались смешны. Жизнь изменилась, правда стала другой, а они — пели прежние песни… Легкокрылые, глупые бабочки.

Об Игоре тоже никто не вспоминал. Временами он чувствовал себя мизантропом. Теперь он видел людей совсем иначе, чем раньше. Люди — волки, каждый за себя… Он продолжал общаться, продолжал быть вежливым, но по инерции… Что-то в нём оборвалось…

Игорь, конечно, не стал бы голосовать за Зюганова… При Советской власти он ненавидел коммунистов, но сейчас ненависти больше не стало, одна усталость. За Зюганова он не стал бы голосовать никогда, хотя бы в память о прошлом. Он знал, что это хитрец и лицемер, спекулянт от мёртвой идеи. Не стал бы голосовать и за Лебедя, за генерала с непонятными взглядами, похожего на гориллу^[43], пусть даже программу пишет ему Найшуль^[44]. Из кандидатов хорош был только Явлинский, но народ не станет голосовать за Явлинского. Такой народ, наверное, и не заслуживает лучшего, чем Ельцин… Как ни крути, Ельцин — самое меньшее зло… Выбора не было… Впрочем, Игорь вообще не будет голосовать. Спасаясь от бандитов, он выписался с прежнего адреса и с тех пор на всякий случай жил без регистрации… Он не станет больше никого убеждать…

— Зачем тебе этот коммуняка? — поинтересовался у Жени Рома. Рома закончил ПТУ, у него имелась профессия мясника, но Рома предпочитал работать риэлтором.

— Да какой он коммуняка, — возразил Женя, — так… Надоели эти козлы…

— За что боролись, на то и напоролись… — возразил Рома. — Только всё равно Зюганов — коммуняка.

— А тебе-то что? — оборвал его Женя Маслов. — С твоей профессией при любой власти будет хорошо. Хоть при демократах, хоть при коммуняках.

Борис из соседнего отдела, парень лет тридцати, груболицый, неприятный, всегда сидевший за столом молча, — говорили, что раньше он работал вышибалой, а теперь специализировался на алкоголиках, — неожиданно вмешался в разговор:

— Да что вы, ребята, — коммуняки, демократы… Да все они пидоры… Вы видели пьяного Ельцина в Берлине? Про Шеннон слыхали?..^[45] Выборов, скорее всего, вообще не будет. Ельцин никогда не отдаст власть. Им всё равно, как вы будете голосовать. Как в Советском Союзе. Всегда девяносто девять и девять десятых процента. Даже не считали.

Спорить с Борисом не хотелось — мурло… Но и наверху — мурло… Все молча встали из-за стола.

20

История с Женей Масловым не произвела на Игоря, как и на других, особого впечатления. Ушёл и ушёл. Конкурентом меньше. Его дело. Вполне вероятно, действительно уводил сделки, подозрения Козлецкого казались отнюдь не беспочвенными. Во всех агентствах недвижимости воруют, то есть уводят клиентов; бывает, уводят и сотрудников, даже целые коллективы. Тем более, зачем агентам делиться с фирмой собственными вариантами, кровными? Странно было бы, если б эксперты не воровали, то есть не уводили варианты и не делали частные сделки. Здесь — кто кого, игра шла по понятиям, вечное перетягивание каната. «Инвестком» не защищал своих агентов, уволить в любой момент могли каждого, так отчего эксперты не должны были думать о себе? Тем более, в стране, где воровали всегда, даже в строгое советское время. Ведь всё было народное, а значит, ничьё.

Игорь не раз слышал истории, как продукцию вывозили с заводов, перебрасывали через заборы, выносили в специально пришитых карманах; людей раздевали догола и досматривали, но несмотря ни на что находились умельцы, женщины использовали даже влагалище. С оружейных заводов со строгой охраной выносили детали и дома собирали оружие. Во время Великой отечественной войны, рассказывали Игорю, на военный завод приезжали партийные чины и брали спирт, необходимый для производства боеприпасов. В стране, где не так давно за пять колосков давали десять лет и где всё принадлежало государству, где ещё недавно существовало крепостное право — при царях и снова при Сталине, в стране, давшей миру лозунг: «Грабь награбленное» — лозунг большевиков и рейдеров, тихо трансформированный слабыми в «Укради украденное», в стране, в одночасье родившей десятки тысяч бандитов, в стране воровской романтики и устойчивой уголовной субкультуры, просто не могли не воровать. Тем более, сразу после приватизации, то есть гигантских размеров жульничества, разделившего страну на два неравных лагеря — не на демократов и государственников-охранителей, но на тех, кто разворовывал, и на тех, кого обворовывали. Быть может, крупнейшей аферы в мировой истории.

Впрочем, эксперты или агенты — называйте, как хотите, в то время в «Инвесткоме» ещё не было разницы между агентами и экспертами, это позже агентам стали платить меньше, чем экспертам — обычно уводили вариант, не подводя под это никакие теории, потому что всем нужны были деньги. Увести вариант считалось нормой. Как нормой считалось не платить налоги. «Инвестком» же налоги не платил, то есть платил, но самую малость. В договорах на оказание услуг, заключаемых «Инвесткомом», писали долларов двести, остальные деньги передавали по гарантийным письмам. Клиенты, когда им объясняли, зачем нужно писать гарантийные письма, понятливо кивали головами. Обманывать государство не считалось грехом. Глупо не обманывать того, кто дурачит тебя. Но если кто попадался, или попадал под подозрение, того не принято было жалеть. Впрочем, обманывать государство было не так уж и опасно; государство обманывали все и, следовательно, вероятность попасться была минимальной, к тому же от государства почти всегда можно было откупиться. В «Инвесткоме» же выгоняли даже без доказательств, нередко — по одному подозрению, а бывало и заставляли платить. В «Инвесткоме», как и везде, жили по понятиям.

21

Игорь долго не уводил варианты и оставался честен перед «Инвесткомом». Вспоминая это время, после истории с Козлецким, Игорь часто мучился вопросом: почему так? Всё ещё оставался глупцом-идеалистом? Ведь знал же, полной чашей хлебнул от свинцовых мерзостей жизни…Знал уже людей… Да, работа риэлтора ему нравилась, ему было комфортно в «Инвесткоме», надеялся сделать карьеру и всё же… Козлецкий импонировал? Насчёт Козлецкого, пожалуй, у Игоря не было определённого мнения. Козла не любили, но он это откидывал, пока не обжёгся сам. Козлецкий интересовал Игоря мало, то есть Игорь подумывал, что хорошо бы найти к гендиректору дорожку, стать завотделом, но больше теоретически подумывал. А гад, не гад — для кого как. Игорь не был специалистом ни по интригам, ни по коммуникациям… И душеведом тоже не был никогда…

Единственное оправдание, или, скорее, объяснение своей честности Игорь видел в том, что не очень долго проработал в «Инвесткоме». Требовалось сначала освоиться. Но что не думал о том, чтобы уводить варианты, не догадывался, что другие уводят, что в «Инвесткоме» есть иная, скрытая жизнь, вот это глупо… Да, он всегда был непрактичным… Привык витать в облаках… В свои сорок восемь, словно мальчик, полон был спортивного азарта. Хотелось стать лучшим риэлтором в «Инвесткоме». Стахановым капиталистического труда^[46]… Мелкое тщеславие, прилипло что-то советское?.. Пустой ярлык… Хотя приятно, конечно… Синдром доски почёта… Да, идеалист… Но парадокс состоял в том, что он не мог стать Стахановым. В «Инвесткоме» в то время всё было устроено так, что ни один эксперт не знал, что делают другие, какие у них сделки и сколько они зарабатывают. Никакого соревнования, никакой доски почёта, голые доллары. Когда Игорь получал зарплату, он не успевал разглядеть чёрную ведомость. Да это ничего и не дало бы, потому что зарплату получали нерегулярно, только когда закрывали сделки.

Между тем, дела у Игоря шли хорошо — примерно через полгода он начал надеяться, тайно конечно, что он, возможно, действительно лучший риэлтор в «Инвесткоме». Предполагал и надеялся, но знать не мог. Игорь попытался осторожно спрашивать у Валентины Антоновны, но она отвечала уклончиво, что это, мол, не подлежит разглашению. Чуть ли не коммерческая тайна. Секретность исходила от Козлецкого. Он, как чёрт ладана, боялся налоговой полиции.

Игорь не был любимчиком у Валентины Антоновны. Не делился с ней, такое даже не приходило ему в голову. Он оказался слишком наивен и непрактичен и не подозревал, что другие могут делиться, хотя, скорее всего, — делились. Но, увы, мысль, что можно делиться и состоять с заведующей в особых отношениях, пришла к нему много позже, когда Игорь уже не работал в «Инвесткоме». Вполне вероятно, что лучшие варианты Валентина Антоновна отдавала другим, тому же Жене Маслову, Володе и Нонне. Вероятно также, что отдельные сделки любимчики уводили на сторону вместе с Валентиной Антоновной. Но Игорь мог об этом только догадываться. Догадываться же он начал слишком поздно…

22

Заявки, поступавшие за день, на следующий день распределяла Валентина Антоновна. Их должен был передавать ей строго в руки специально уполномоченный сотрудник, но если Саблина отсутствовала, он часто оставлял заявки на столе. Между тем, после первых успехов Игорь стал замечать, что заявки, которые выдавала для работы Валентина Антоновна, стали явно хуже, чем вначале. Происходило ли это преднамеренно, было приглашением задуматься и переоценить обстановку, результатом кумовства, как годы спустя предположил Игорь, или простой случайностью, — этого Игорь Полтавский не узнал никогда. Мысли его пошли в совсем ином направлении. Валентина Антоновна приходила на работу довольно поздно, так что, если прийти пораньше, лежавшие на столе заявки нередко можно было просмотреть и выбрать самые лучшие. Парадокс заключался в том, что чрезвычайная секретность в начале цепочки при поступлении заявок, которые принимали специальные девочки, сидевшие в комнате под охраной, сопровождалась чуть ли не полной безалаберностью в её конце. Заявки учитывались не слишком строго, а может быть, и совсем не учитывались. По крайней мере Валентина Антоновна относилась к учёту спустя рукава. Не исключено, что просматривал заявки и выбирал для себя не один Игорь…

… Вот так и получилось, что однажды зимним утром Игорь Полтавский выиграл свой золотой вариант. Трёхкомнатная коммуналка находилась в престижном доме на улице 1812 года рядом с площадью Победы и вполне тянула на сто пятьдесят тысяч долларов. Прелесть варианта состояла в том, что оставившая заявку бывшая медсестра Лена, проживавшая ныне с новым мужем в Тбилиси, хотела продать свою комнату, самую большую в квартире, за тридцать тысяч зелёных. И соседи согласны были на разъезд.

Парадокс: толпы русских бежали из охваченной смутой, полуголодной, холодной Грузии, где чуть ли не каждый день отключали электричество, из республики с разрушенной гражданской войной экономикой, наводнённой беженцами, смертельно обиженной на Россию, а белокурая Лена всеми силами рвалась в Тбилиси — любовь, любовь!

Увы, в риэлторском деле не бывает подарков без изъяна, и Лена оказалась подарком нелёгким — в её распоряжении имелось всего две недели, ни днём больше, из Тбилиси ежедневно звонил её ревнивый Отелло — то ли ещё жених, то ли муж. Через две недели назначена была свадьба, пир во время чумы, как сама она признавалась, который затеял сражённый в самое сердце любвеобильный кацо, самый лучший и даже единственный из многих её мужчин. Со всей Грузии собирались родственники и, понятно, срочно требовались деньги! Для полноты счастья в комнате вместе с Леной прописан был ее десятилетний сын. Мальчик давно жил в Тбилиси, говорил по-грузински, ходил в грузинскую школу, теперь его нужно было срочно выписать к Лениным родителям в Подмосковье. В милиции — и в Москве, и в области, — у энергичной Лены имелись завязки. Требовалось только получить разрешение из опеки. Задача почти невыполнимая. Опека обычно занимала больше месяца. Но отступать было некуда.

Соседей, деятельного, склеротического старичка-художника, много лет до пенсии рисовавшего на заводе плакаты и гордившегося тем, что во время войны он служил авиамехаником у самого Василия Сталина^[47] («Он и в войну много пил, почти не просыхал, часто летал пьяный, мне как-то тоже поднёс стакан»), со странным хобби — всё свободное время старик писал портреты Сталина-отца; портретами этими, в рамах и без рам, завалены были его комната, коридор и чулан, и даже на кухне среди кастрюль глядели со стен усы отца народов. У старика была удивительная для русскоязычного уха фамилия Качай — лишь лет через десять Игорь случайно нашёл в еврейской книге, что фамилия старика означала синагогального старосту. Старика Качая и туповатых молодожёнов, проводивших медовый месяц безвылазно в самой маленькой комнате, Игорь решил оставить на потом. Сначала нужно было решить все вопросы с Леной.

— Какая свадьба? — удивлялся старичок Качай. — Она тут столько мужчин водила со своей подругой. Только пару дней назад пили с мужчинами. В Тбилиси она уже несколько лет, туда-сюда мотается — какая может быть свадьба? — Но Игорю было всё равно, какая свадьба будет у Лены, у него в распоряжении имелось ровно две недели.

Между тем, выяснилось, что Лена оставила в Тбилиси свидетельство о рождении сына. Ближайший самолёт ожидался только через три дня. Время уходило, Лена грозилась сорвать сделку. Требовалось что-то срочно решать. На счастье обнаружилось, что ребёнок родился в Москве, а значит, можно получить дубликат.

В ЗАГСе стояла длинная очередь. Игорь, минуя очередь, бросился к архивариусу. Интеллигентного вида женщина в очках, бедно одетая — нищая бюджетная сфера, девяносто шестой год, эхо реформ — сообщила:

— У нас месячный срок.

Глаза у неё были голодные. Игорю редко приходилось видеть такие глаза, в которых, как в зеркале, так явно отражалась нужда. Только в те годы. Игорь протянул пятьсот тысяч^[48]. Это была, вероятно, четверть или половина её нищенской зарплаты. Не надо было ничего говорить. Она даже не смогла скрыть свою радость.

— Немного подождите. С полчаса, — попросила архивариус, позвала напарницу, чтобы та занималась очередью, и заторопилась в архив.

Радостный, с дубликатом свидетельства о рождении, Игорь ехал в опеку. Рядом с дверью заведующей висел длинный список требуемых документов. Пунктов двадцать. У Игоря, кроме дубликата свидетельства о рождении, Лениного паспорта и выписки из домовой книги, не было ничего. А главное, отец. О нём вообще ничего не было известно. И срок подготовки решения — снова месяц. Игорь опять попадал в почти неразрешимый цейтнот. Он поглубже вдохнул воздух и шагнул в кабинет. Перед чиновницей, на сей раз вальяжной, ухоженной, даже симпатичной, лет сорока пяти, Игорь положил двести долларов. Бенджамин Франклин^[49] на тот момент был самым важным человеком в России, влиятельнее президента, тем более хромой утки^[50], самым желанным и притягательным, суперзвездой. Ничто человеческое чиновнице оказалось не чуждо.

— Хорошо. Завтра всё будет готово, — мило улыбаясь, пообещала она, — завтра с утра должен быть глава управы. Нужна его подпись. Только вы меня не подведите, пожалуйста, поднесите недостающие документы. А то прокурор сделает мне харакири.

— Конечно, — заверил Игорь, — я всё сделаю. Я очень обязательный человек.

Сделку с Леной по выкупу её комнаты провели в день отлёта. Слава, специальный курьер, повёз заверенный нотариусом договор на регистрацию в здание бывшего райкома на Зелёном проспекте, то самое, где в две тысячи втором Игорю предстояло слушать лекции братьев Разбойских. Всё было заранее проплачено, никаких неожиданностей быть не могло — и всё-таки Лена с подругой до последнего сидели в слезах и в тихой истерике, несколько раз сменявшейся скандалом и бурными рыданиями. Они до последнего не верили своему счастью и время от времени громко требовали расторгнуть сделку, так что Игорь с немалым трудом ненадолго их успокаивал. Слава с документами вернулся только в шестом часу — Лена уже собиралась вызвать крутых приятелей, всё висело на волоске — деньги тут же перекочевали из сейфа в Ленины руки, они с подругой, едва попрощавшись, кинулись на улицу в поджидавшую их машину с крутыми, кортеж помчался в аэропорт.

Расселить оставшихся соседей было делом техники. Игорь справился с этим за месяц.

23

Покупатель на квартиру нашёлся очень скоро. Это был обувной нувориш, типичный новый русский, грубый и самоуверенный, лоснившийся от жира и спеси. На сделке он не присутствовал, улетел в Италию за очередной партией обуви. Вместо него приехала с доверенностью невеста, больше похожая на наложницу, в сопровождении растерянных родителей — эти простые, бедно одетые, немолодые люди из однокомнатной хрущёвки прямо-таки млели от нежданно-негаданно свалившегося на их дочь богатства. Сама девушка, в скромненьком пальтеце и в стоптанных сапогах, но уже с золотой цепью, свидетельствовавшей о новом её положении, видно, всё ещё чувствовала себя Золушкой. Она ничего не решала сама и старалась как можно точнее исполнить все инструкции своего то ли босса, то ли хозяина, то ли будущего мужа и повелителя. В день сделки она с родителями привезли деньги в небольшой сумке в шикарном «Мерседесе» нувориша, с дрессированным водителем под охраной двух автоматчиков-милиционеров. Деньги положили в сейф в отдельной комнате. Пока шло оформление у нотариуса и пока Слава ездил в «Мосприватизацию» регистрировать сделку, автоматчики сидели, застыв перед сейфом с каменными лицами, будто часовые у Мавзолея. Наконец, Слава привёз документы. Милиционеры расслабились и опустили автоматы. Золушка стала расплачиваться с ними стодолларовыми купюрами и спешно звонить в Италию.

Эта сделка, за вычетом небольших расходов, принесла «Инвесткому» сорок тысяч долларов, из которых Игорь получил около семи. Игорю стало ясно: университет закончен. Для него больше нет тайн. Теперь следовало подумать о карьере.

24

Примерно в это же время в отделе появилось трио чёрных маклеров, занимавшихся неприватизированными комнатами. Игорь их расспросил — оказалось, дело чрезвычайно выгодное и контингент значительно легче. При расселениях новорусские покупатели гнут пальцы и пыжатся, надувают щёки и изображают крутых, а там — обыкновенные люди, без дуриков. Главное, заиметь подставную площадь. У этой троицы площадей не было, а потому оформлять обмен они ходили в «Бонико». Игорь попытался поговорить с Валентиной Антоновной, нельзя ли и ему дополнительно заняться комнатами. Но Саблина к его инициативе отнеслась со скепсисом.

— Зачем вам, Игорь Григорьевич? Разве не хватает расселений? К чему вам эта возня? Вы в курсе, что у них всё время скандалы?

Наблюдая за Валентиной Антоновной, Игорь пришёл к выводу, что был бы лучшим, чем она, заведующим. Саблина очень даже неглупа, организованна и аккуратна, но при этом безразлична, себе на уме и явно недостаточно амбициозна. Нет, Игорь вовсе не хотел её подсидеть. Но ведь можно и ещё создать отдел. Много отделов. «Инвестком» будет расти. «Инвестком» — хорошая крыша и стартовая площадка. Ради этого Игорь готов был пахать на Козлецкого. Получилась бы хорошая синергия. Следовательно, необходимо было найти подход к гендиректору. Но как? Не мог же Игорь прийти к нему и сказать: «Хочу заведовать отделом». Или: «Давайте еще создадим отделение». Действовать нужно было через кого-то, но нужных людей у него не было. Оставалось предложить какую-нибудь новую идею. После долгих размышлений Игорь выбрал два направления: неприватки и обмены с Санкт-Петербургом. А там, кто знает, может, удастся открыть филиал… Воображение начинало разыгрываться. Игорь набросал схемы, продумал, с чего начать. Не всё было ясно. Но главное — ввязаться. Ему ведь всего лишь нужен был повод для разговора с Козлецким. Чтобы тот заметил. Конечно, главное сейчас — расселения и сделки купли-продажи. Никто не откажется от курицы, несущей золотые яйца, всё остальное так, для прикрытия. Собственно, почему Козлецкий выбрал в своё время Валентину Антоновну и почему не хочет замечать его, Полтавского?

Следовало только выбрать день, когда Саблиной не будет в отделе. Нет, он ни слова не скажет против неё, но всё-таки в отсутствие Валентины Антоновны явно удобнее… И вот, когда Игорь всё ещё собирался, но никак не мог решиться, он столкнулся с Козлецким в лифте. Начать разговор как бы спонтанно — это была удача.

— Сергей Александрович, я хотел к вам зайти, — заспешил Игорь. Заинтересовать Козлецкого нужно было прежде, чем лифт доедет до первого этажа. — У меня есть кое-какие идеи. Хотел поделиться с вами.

— Что за идеи? — лениво спросил Козлецкий, глядя куда-то мимо; по лицу генерального гуляла отрешённая улыбка. Спрашивал он так, будто каждый день к нему приходили с какими-то идеями. «У него прическа в барашек. Светлый барашек» — отметил про себя Игорь, будто этот барашек мог как-то повлиять на разговор.

— Обмены с Санкт-Петербургом, — сказал Игорь, — начать с обменов, а там можно утвердиться на новом рынке. И ещё неприватизированные комнаты.

Игорь хотел сказать, что у него большой опыт и что он абсолютно уверен, что справится с новым делом, продумал, с чего надо начинать, но, пока он собирался, лифт остановился. Двери открылись. Козлецкий, не говоря ни слова, вышел. Игорь последовал за ним.

— Нет, это неинтересно, — с прежней странной улыбкой произнёс Козлецкий.

И всё. На этом разговор закончился. Козлецкий не хотел разговаривать. Расстроенный, Игорь подумал, что в перспективе стоит уйти, поискать должность в другом месте. Свет вовсе не сошёлся клином на «Инвесткоме».

Дела, однако, пока шли хорошо. Думать об уходе из «Инвесткома» было явно преждевременно.

25

Когда недели через две после встречи в лифте Игоря вызвали к генеральному, он предположил, что, скорее всего, предстоит продолжение так неудачно начавшегося разговора.

На сей раз, войдя в кабинет, Игорь позволил себе оглядеться. Кабинет Козлецкого показался огромным, как у министра или олигарха, в несколько раз больше, чем разделённая надвое комната, в которой за перегородками теснились сразу два отдела. Кабинет был почти пуст, только в дальнем углу стоял стол для бильярда. Козлецкий сидел за огромным столом с львиными лапами вместо ножек, в огромном кресле, напоминающем трон, он одновременно казался маленьким и в то же время напоминал фараона.

— Садитесь, — предложил Козлецкий, — но ни стула, ни кресла возле стола не оказалось. Игорь беспомощно оглянулся. Единственное свободное кресло стояло в нескольких метрах от стола, недалеко от двери. Напротив этого кресла, по другую сторону гигантского кабинета стояло ещё одно, точно такое же, в нём сидел, положив руки на перекладины, восточного вида старик с седой шевелюрой, орлиным носом и пронзительным взглядом. На тыльной стороне правой руки и на пальцах у старика видны были татуировки, и огромные перстни на безымянных пальцах с обеих сторон. Игорь сел в свободное кресло.

— Мои акционеры утверждают, что вы сотрудничаете с налоговой полицией, — негромко и как бы слегка смущаясь, но в то же время чеканя каждое слово, заговорил Козлецкий. Игорь почувствовал: у него загудело в голове и загорелись щёки.

— Ваши акционеры? — растерянно переспросил он. От неожиданности Игорь забыл, что «Инвестком» — ЗАО^[51] и, следовательно, действительно должны быть акционеры и что он даже слышал о некоторых из них.

— Да, акционеры «Инвесткома», — подтвердил Козлецкий.

— Нет, — сказал Игорь, — я ни с кем не сотрудничаю. Это какое-то недоразумение, они что-то путают, — Игорь был уверен, что ни у Козлецкого, ни у его акционеров не могло быть никаких данных для подобных утверждений. Он и представления не имел, где находится налоговая полиция. Скорее всего, акционеры заподозрили Игоря просто потому, что он старше других, или потому, что у него в прошлом была своя фирма. Или это утончённое издевательство? Но зачем Козлецкому понадобилось издеваться?

— Вы были членом партии? — неожиданно спросил Козлецкий.

— Нет, никогда.

— Кто вы по профессии? — продолжил допрашивать Козлецкий.

— Врач. Кандидат медицинских наук.

Козлецкий молчал довольно долго. Игорь оглянулся на старика. Тот сверлил его пронзительным взглядом.

— «Неужели так смотрят убийцы?» — механически подумал Игорь.

Наконец Козлецкий произнёс:

— Ладно, идите.

Игорь поднялся и двинулся к двери. Спиной он чувствовал цепкий взгляд старика. Не выдержав, Игорь обернулся. Так и есть: худощавый носатый старик сидел в прежней позе и смотрел на него немигающим взглядом.

— Идите, — повторил Козлецкий.

Игорю стало ясно, что долго работать в «Инвесткоме» ему не дадут. Нужно быть готовым ко всему, а лучше самому уходить как можно скорее. Теперь Игорь ругал себя: работал на «Инвестком», на этих… Он не находил точных слов. А нужно было думать только о себе. Увести всё, что можно. Спасибо Козлецкому, Козлу, за отличный урок — нельзя быть преданным «Инвесткому», вообще никому; выигрывает тот, кто не рефлексирует, а думает о себе. Только о себе. Только о деньгах. Это главнейший закон российской жизни. Человек человеку волк^[52]. Говорили о БАМе, славили Павку Корчагина, Павлика Морозова — всё была ложь. Коммунизм — это тоталитарная секта. А он, Игорь, двоечник. Не усвоил урок, многократно преподанный государством… Нет, он не верил в эту галиматью, он либерал, и всё же… Идеалист… И всё же повёлся… Что в России можно построить демократию… А победили бюрократия и криминал. Во что он действительно верил, так это в российский капитализм с человеческим лицом; а в комсомоле тем временем растили Козлецких… Всякие центры НТТМ^[53]… Козлецкий ведь родом из комсомола… Комсомольско-бандитско-милицейское сообщество… Ну что же, низкий поклон Козлу за науку…

26

Игорь не фантазировал, когда, не остыв от разговора с Козлецким, возбуждённо и зло произносил про себя монолог насчёт комсомольско-бандитско-милицейского сообщества. В девяносто пятом-шестом годах ещё ничего не было забыто и живы были свидетели, прошлое не отболело и мучило фантомными болями. Кое-кто из сотрудников продолжали числиться в почти умершем НИИ, где работы практически не было, где не платили зарплату и жировала одна дирекция, кормившаяся с аренды. Последние из оставшихся изредка тенями мелькали по коридорам — в здании по-хозяйски расположился «Инвестком», постоянно расширявшийся, как Вселенная после большого взрыва. Представители вымирающего племени исследователей завистливо-ненавидяще смотрели на риэлторов: так смотрят на пиратов матросы с захваченного корабля.

Как-то Игорю пришлось выслушать одного из местных. Абориген был из опустившихся интеллигентов, слегка пьян, одет бедно и небрежно, не в меру разговорчив и классово зол на Козлецкого: «Что, думаете, “Инвестком”? Вы, может, не знаете, а я знаю. Я тут двадцать лет служу. Всё начиналось с комсомола, с затулинско-лигачёвских выкормышей^[54] — рыба гниёт с головы. Вот гнило-гнило и сразу посыпалось. Я примерно в это время выбросил свой партбилет. Помните, вы вроде не очень молодой, демплатформа, марксистская^[55], пошли разборки? Серёжка Козлецкий — тогда никто, рядовой программист, в институте без году неделя, всё больше ошивался в райкоме. Это как раз через дорогу. Незаметный такой, серенький. Уговорил дать ему пару комнат под новое дело. Центр, как там звали, НТТМ, — словечко стало модное. У нас говорили «замотай-центр». Они ведь ничего не производили. Только деньги крутили — из воздуха. Лёгкие деньги — у кого голова и связи. Обналичка. Мешками возили деревянные. С этих замотай-центров всё и началось. С них и ещё с кооперативов. Бандиты, рэкет только начинались. Стали облагать данью. Им ещё, бывало, безналом платили. А в замотай-центрах шла обналичка. Банк «Менатеп»^[56], только помельче. Вот ваш Козлик и всплыл. Как говно, знаете. Был Серёга Козёл, а стал Сергей Александрович. Так и пошла комсомольско-бандитская смычка. А потом смотрю: замотай-центр превратили в «Инвестком». Стали отмывать деньги. А друзья-приятели по комсомолу превратились в банкиров.

— Первоначальное накопление капитала, — напомнил Игорь.

— Политэкономия, — горько засмеялся абориген, — долдонили, галочки ставили. Как-то, помню, заспорили на семинаре, на сколько лет вперёд видел Ленин: на сто, на пятьдесят, или вообще бесконечно. Доигрались… Просмотрели… Зато нынче я приторговываю на рынке, изучаю на собственной шкуре эту самую политэкономию, а то как же, научный сотрудник без зарплаты. Ваш-то Сергей Александрович, Козлик, был у нас, между прочим, главный политинформатор, активист. Если б не эта катавасия, Горбачёв с Ельциным, быть бы ему секретарём парткома, а то б и в райком взяли…».

27

Слегка успокоившись, Игорь попытался оценить ситуацию. Скорее всего, у «Инвесткома» имелся крот в налоговой полиции. Недаром среди акционеров присутствовали генералы. И этот крот сообщал, что кто-то на них капает. Но что Игорь, рядовой эксперт, мог узнать и чем бы он мог навредить «Инвесткому»? Того, что он знал, явно недостаточно. Тогда что же, Козлецкий зачем-то издевался? Без всякого смысла? Или между ним и акционерами шли какие-то игры? Тайный недоброжелатель сделал ложный донос? Сколько Игорь ни прокручивал в уме разговор с Козлецким, сколько ни думал об «Инвесткоме», ответа не находил. Разве можно понять, откуда растёт абсурд?

Зато тут же подвернулась возможность увести из «Инвесткома» сделки. Родственник одного из клиентов обратился с просьбой продать квартиру в Гальяново. Раньше Игорь скорее всего привёл бы его в «Инвестком», но сейчас оставил эту сделку себе. Принципиально. Вторая сделка пришла по инвесткомовской заявке. Вечером, как всегда, Игорь прозванивал потенциальных клиентов. Человек на другом конце провода сам предложил обменять квартиру без «Инвесткома», не хотел переплачивать. Игорь без колебаний согласился. Два ноль в тайном матче против Козла.

28

Валентина Антоновна, в свою очередь, сделала вывод, что Игорь, наконец, созрел. Правда, думать так он стал намного позже, после ухода из «Инвесткома», да и то не наверняка. Тогда же объяснил всё просто, жадностью. В любом случае это не был экспромт. У Валентины Антоновны всё хорошо было продумано, надо полагать, использовалась та же технология, по которой из-под носа у Козлецкого уводились и другие сделки. Игорь, грешным делом, предположил: а может и сам Козлецкий подобным образом уводит у своих акционеров? С помощью всё той же Татьяны Щербининой.

В это время Игорь расселял трёхкомнатную коммуналку в Перово на углу улицы Металлургов. Одну комнату в квартире занимала пожилая женщина, можно сказать бабушка, Тамара Степановна, ещё две — бойкая татарочка Галя с хамоватым русским мужем, охранником Николаем. Тамара Степановна запомнилась тем, что чуть ли не единственный раз в его риэлторской карьере пообещала отблагодарить Игоря: дать четыреста долларов в руки помимо «Инвесткома», если он хорошо её расселит. От неожиданности Игорь растерялся и промямлил что-то вроде: «Спасибо, конечно, но я риэлтор, а не врач. Когда я работал в хозрасчётной поликлинике, тогда, да, брал. А сейчас мы и так берём приличные деньги, — Игорь понял, что говорит не то и закончил уже совсем другим тоном, — но если не передумаете, я буду вам очень признателен». К концу расселения Тамаре Степановне, видно, стало жалко денег, но и нарушить слово было неудобно, и она пошла на компромисс между противоречивыми чувствами — вручила Игорю двести. Тогда же Тамара Степановна и поведала насчёт Гали с Колей. Где-то в соседнем доме, там как раз живёт её сестра, они нашли одинокого алкоголика и предложили ему на обмен очень хороший дом в области. Дом покупали по доверенности, погрузили мужичка в машину пьяным вместе с вещами и повезли — только километров на сто с лишним дальше от Москвы и в хибару с дырявой крышей. Проспавшись, бедолага поехал разбираться в Москву, жаловался соседям, ходил в милицию и в прокуратуру, но его отовсюду прогнали.

— Даже не знаю, — говорила Тамара Степановна, — сейчас все так делают, люди потеряли совесть. Одни деньги на уме. Поэтому я согласилась разъезжаться только через фирму.

К сделке всё было готово, Игорь собрался нести документы к нотариусу (примерно за месяц до этого Козлецкий пригласил в «Инвестком» свою знакомую нотариуса Олмазову, она сидела этажом ниже), как вдруг Валентина Антоновна распорядилась:

— Игорь Григорьевич, сделку будем оформлять у прежнего нотариуса, Филипповой. Эта новая, Олмазова — дура, лучше к ней не ходить.

— Хорошо, — Игорь удивился, но ничего не заподозрил.

Расселение делалось на средства покупательницы, так что обойти «Инвестком» вполне было возможно. Валентина Антоновна, сговорившись с Татьяной Щербининой, могли обойти и Игоря, отдав ему положенные восемнадцать процентов — он, скорее всего, ни о чем бы не догадался, — но они не решились, и потому уже на следующий день Валентина Антоновна предложила:

— Давайте эту сделку сделаем без «Инвесткома». Втроём.

— А кто третий?

— Татьяна Щербинина, — призналась Валентина Антоновна. — Она и прикроет. Деньги передадут через неё. Документы Татьяна придержала, Козлецкий о сделке ничего не знает. Ладно, я отблагодарю Татьяну из своей доли, — неожиданно расщедрилась Валентина Антоновна. Ей, возможно, показалось, что у Игоря есть какие-то сомнения. На самом деле Игорь был ошарашен другим: чтобы увести сделку, Валентина с Татьяной должны были сговориться заранее.

Татьяна Николаевна Щербинина служила главным офис-менеджером, а заодно кассиром, доверенным лицом и правой рукой Козлецкого. Она покрикивала на всех подряд, включая заведующих отделами, её боялись даже больше, чем Козлецкого. Он-то сидел в своём кабинете и редко показывался на людях. Как-то досталось и Игорю. Он привёл к Татьяне покупателей сдать деньги и вышел ровно на минуту, а когда вернулся, Щербинина их уже выпроваживала.

— Татьяна Николаевна, — заволновался Игорь, — вы что, так быстро приняли сто тысяч? — Игорь испугался, что вышла ошибка. Но она не отвечала. Игорь переспросил. И тут Татьяна Николаевна взорвалась и стала его отчитывать, чтобы не лез не в своё дело…

Она была красавица в русском стиле — полноватая, крепко сбитая, слегка похожая на матрёшку, с округлым кукольным лицом. Года через два Игорь зашёл как-то к нотариусу Олмазовой заверить документы и, кажется, встретил именно Татьяну Щербинину. Перед ним предстала худая, до прозрачности, болезненного вида женщина с желтоватым лицом, примерно треть от прежней Татьяны Николаевны. Женщина несколько смущённо (неловко было от своего вида?) поздоровалась первая. Игорь в растерянности смотрел на неё. Он перебирал в памяти всех, кого знал в «Инвесткоме», — это не мог быть никто другой, кроме Татьяны Николаевны. Однако Игорь всё равно продолжал сомневаться. Через некоторое время он поинтересовался у прежних знакомых. Оказалось, Щербинина умерла. Никто не знал, отчего, но подозревали, что её могли отравить…

29

Едва сделка закончилась, и Игорь получил от Валентины Антоновны несколько тысяч баксов, его снова вызвал Козлецкий. На сей раз генеральный был один.

— Вам надо пройти испытание на детекторе лжи, — велел он, — через два дня будет специалист.

Игорь мог, конечно, отказаться, мог сказать всё, что думает о самоуправстве директора. Но тогда пришлось бы уйти сразу, а Игорь всё ещё не был готов. У него оставалось расселение на ВДНХ, бросить которое было никак нельзя. События снова застали его врасплох. Игорь пожал плечами.

— Если это вам так нужно…

Кроме Игоря, на испытание детектором пригласили секретаршу из их отдела и ещё четверых малознакомых риэлторов. Спец протянул визитку и отпечатанный лист бумаги.

— Прочтите, пожалуйста, листок и, если вы согласны, поставьте свою подпись, — спец был по-старомодному вежлив, аккуратен и нетороплив. На листке было написано, что имярек — требовалось вставить свою фамилию, имя, отчество и год рождения — на испытание идёт добровольно, готов отвечать на все задаваемые ему вопросы и по результатам не будет иметь претензий к исследователю.

— А если я не подпишу? — недовольно спросил Игорь. — Я иду на исследование отнюдь не добровольно.

— Это не мой вопрос, — так же вежливо сказал спец, — решайте это с вашим руководством. Без вашей подписи начинать исследование я не имею права.

Получалось, что всё делается по закону, и только он, Игорь, может нарушить законную процедуру. Спорить с вежливым спецем — Игорь про себя назвал его Менгеле^[57] — было бесполезно, бунтовать против Козлецкого — гордо, но глупо.

Детектор лжи — очень простенький прибор. Спец, по фамилии Васильев, примерно в это же время он появился и в соответствующей передаче на центральном телевидении, — обмотал Игоря проводами и датчиками, одел манжету для определения давления (собственно, смысл исследования в том и состоит, что, когда испытуемый обманывает, у него учащается сердцебиение и подскакивает давление) и начал задавать свои вопросы. Вопросы казались совершенно нейтральными. Ни слова о налоговой полиции. Только фамилии: «Вы знаете Иванова, Петрова, Сидорова, Васильева?» Если Игорь отвечал «да», спец спрашивал, кто это такой. И вот тут Игорь перемудрил. Иванов, Петров, Сидоров — это, понятно, фон, обыкновенные русские фамилии. Васильев — в прошлой жизни Игорь вспомнил профессора, который работал у него в кооперативе. Но вот когда дошли до Горюнова, — тут Игорь, как ни гнал от себя эту мысль, стал думать, что Горюнов и есть человек из налоговой полиции, только интересно, кто — начальник, или какая-нибудь пешка и что, по всей видимости, его подозревают в связи именно с этим Горюновым. Что-то вроде детектива — тайные встречи, передача каких-то бумаг. Абсурд.

— Ну как, — поинтересовался Игорь, когда исследование закончилось, — всё в порядке?

— Да, — сказал спец, — результаты я доложу вашему руководству. Скажите, другого Васильева, кроме профессора, вы не знали?

— Вроде нет.

— Моя фамилия Васильев, — напомнил спец.

— Очень приятно. Но мы с вами не были знакомы.

— Скажите, — очень вкрадчиво, показалось Игорю, поинтересовался спец, — вы не учились в Ставрополе в мединституте?

— Да, — подтвердил Игорь. — Но меня об этом никогда не спрашивали, и я ни в какой анкете этого не писал. Что за бумаги вам показывали? — Ещё не хватало, чтобы в «Инвесткоме» на сотрудников собирали досье. — Вы что, из КГБ?

— ФСБ, — поправил Васильев. — ФСБ тут ни при чём. Мы с вами, кажется, учились в одной группе. Помните Сашу Васильева?

Игорь впервые внимательно посмотрел на Васильева. Вот так встреча. Однако этот Васильев совершенно не был похож на того. Тот был ярко выраженным блондином, почти альбиносом, у того кожа была очень светлая, с лёгким красноватым оттенком и глаза с едва заметными красноватыми прожилками, а этот, перед Игорем, сухопарый, очень интеллигентный, в тёмных очках (очки были и в прошлом, только светлые), с узловатыми пальцами и пепельного цвета волосами — в этом человеке присутствовало что-то от того Васильева, но не так уж много. Тот Васильев после третьего курса уехал учиться в Военно-медицинскую академию в Саратов. Игорь слышал, что после академии он служил в авиации.

— Но вы тогда были ярким блондином, а сейчас…

— Время, — печально сказал Васильев. — Почти тридцать лет прошло…

— Нехорошая у вас работа, — Васильев со своим аппаратом был по-прежнему неприятен и Игорь подчёркнуто говорил «вы». — Ловите шпионов. Прислуживаете…

— Жизнь, — философски заметил Васильев, — приходится.

На том и расстались.

30

Мимолётное пересечение с Васильевым, которого Игорь давно забыл, пробудило неожиданный вал воспоминаний — из другой жизни, очень далёкой от сегодняшней, но вместе и неразрывно с ней связанной. Саша Васильев уехал учиться в свою академию, но в Ставрополе оставалась его сестра, кажется, двоюродная — Марина? Наташа? Таня? — Игорь не мог вспомнить за давностью лет. Она училась на курс младше. Так совпало, что как только Саша уехал, сестра стала посылать сигналы — то как бы случайно встречала Игоря и начинала с ним заговаривать, просила проводить, то на институтских вечерах приглашала на дамские танцы, то, наконец, передала через кого-то из знакомых, что хотела бы встречаться. Это не было похоже на страстную внезапную любовь. Васильева была девушка рассудительная, прагматичная, она, скорее всего, решила, что перспективный отличник Игорь ей подходит, — девушки с её курса уже начинали выходить замуж.

Она, как и Васильев, была светленькая — в её белизне, в отсутствии пигмента, даже в какой-то блёклости, было что-то семейное, генетическое; но в отличие от яркого блондина Васильева сестра была незаметная, скорее некрасивая, и Игорь оставался к ней равнодушен. Между тем она сделала откровенную попытку: Игоря позвали на день рождения к её подруге. У той, единственное, что он помнил через почти тридцать лет, было непривычное восточное имя, Игорь был с ней едва-едва знаком по летнему институтскому лагерю.

В тот день много выставлено было угощения и пили много. Игорь плохо переносил алкоголь, но тут, казалось, выпил самую малость, однако то ли смешал вино с водкой, то ли всё же превысил свою норму, не сумев отбиться от доброжелателей, — он почувствовал, что ему плохо. Превозмогая тошноту, Игорь продолжал танцевать, как вдруг один из студентов, Игорь знал его смутно, простой парень из станицы, начал говорить:

— Ненавижу евреев. Они нас выселяли, — Игорь не понял, при чём тут евреи, но не спрашивать же, — я бы их всех расстреливал к чёртовой матери. Правильно делали немцы.

Его слова, скорее всего, никак не относились к Игорю. Он наверняка не подозревал, что Полтавский — еврей и всё же запахло скандалом. Но Игорю сейчас было не до него, не до выяснений и не до драки, он мечтал лишь, чтобы побыстрее закончился танец. Нужно было успеть выскочить на балкон. Игорь смутно отметил про себя, как к этому, из станицы подошла сестрёнка Васильева.

— Будешь убивать, и меня убей с ними.

Тот что-то ещё говорил, но уже негромко, Игорь не слышал. Через минуту, едва смолкла музыка, Игорь выбежал на балкон, перегнулся через перила — к счастью, внизу под балконом никого не было, и тут из него полилось. Он почти сразу пришёл в себя, никто ничего не заметил. Больше Игорь ничего вспомнить не мог. Скорее всего, он благополучно добрался до дома. Провожал ли он Марину — Наташу — Татьяну? — За давностью лет всё было забыто, он знал только, что не встречался с ней больше никогда. После дня рождения она прекратила свои попытки.

… Тут же, словно бусинка на нитке, возник из памяти другой эпизод — из почти того же самого времени. У Игоря был приятель Олег, у того приятель из группы, Иван Холодов.

— Он тебя люто ненавидит. Не знаю из-за чего, — как-то предупредил Олег. Он, вероятно, лукавил. Скорее всего, догадывался. Но дело было не в Олеге. С Иваном Холодовым Игорь никогда не пересекался, ни разу не говорил больше двух слов, между ними не было ссор. Иван был на несколько лет старше, после армии — они, хоть и на одном курсе, но жили в совершенно параллельных мирах. Игорь никак не мог затронуть его интересы, и однако же, Иван его ненавидел. Сколько Игорь ни перебирал возможные причины ненависти к нему Ивана, никаких личных оснований у того не могло быть, кроме одного, что Игорь еврей. Иван, как и тот, на дне рождения, тоже был сельский, из станицы, где евреи никогда не жили.

Но отчего? Отчего они оба так ненавидели евреев? Для Игоря это так и осталось загадкой, и он решил: средневековые глупые предрассудки. Но сейчас, после встречи с Васильевым (за прошедшие годы Игорь много чего узнал нового, тайного при советской власти), он подумал — расказачивание?^[58] Немало злопыхателей, в основном из национал-патриотов или бывших коммунистов, в последние годы обвиняли в расказачивании евреев; евреев, а не тайно лю́бую и ментально близкую им советскую, большевистскую власть; евреи-комиссарчики и евреи-чекисты нередки были в те злые годы — всё было, дьявол сеял ядовитые семена и жал кровавую жатву, но отчего они помнили и ненавидели так избирательно? Свердлова, а не Сталина и Сырцова?^[59] Евреев, а не русских, иногородних… Да и сами казаки… Игорь застал ещё время, когда живы были участники дьявольских игрищ… Как-то два подвыпивших казака, ещё крепкие, лет за семьдесят, обнявшись, вошли в автобус.

— Помнишь, Петро, как мы вас порубали под Воронежем и Касторной? — едва усевшись, стал вспоминать один, видимо, бывший будёновец.

— А мы вас под Харьковом и Екатеринославом. Аж шашка притупилась от крови, — засмеялся Петро.

— Да, крепко рубались. Брат на брата… Свои же станицы повырезали… — впал в задумчивость первый. — А вот спросишь себя, зачем? Чего нам с тобой делить, Петро? — они обнялись, поцеловались и запели старинную казацкую песню.

— «Да, — подумал Игорь, — почему казаки не помнили (или помнили, но не хотели вспоминать?) сотни жестоких еврейских погромов, особенно во время Гражданской войны?^[60] А геноцид во времена Хмельницкого?^[61] Разве не казаки залили еврейской кровью всю Украину и Польшу? Легенды, что ли, ходят среди казачества — про злобных евреев? Легенды, зеркальные еврейским»? Игорь не слышал никогда еврейских колыбельных песен, а если и слышал в раннем детстве, то давно и прочно забыл, но читал где-то, что в давнее время в еврейских колыбельных песнях часто пели про злых и жестоких казаков…

Но вот ведь ирония истории: Игорь сам, с детства, стоял за богатых и образованных и ненавидел комиссаров с чекистами и всю их хамскую низкую власть, и отец с дедушкой, хоть и не за белых, белых им не за что было любить, но и красных тоже. Красных отец всегда называл бандитами. А Игорь уже не знал прошлое, не мог помнить погромы, он не догадывался, что — чужой, что такие как он — меж жерновов, между красных и белых. Он-то себя ощущал белым. В юности было: мечтал вздёрнуть большевиков-комиссаров на телеграфных столбах от Калининграда до Владивостока. Классе в пятом-шестом с Сашей Рыбалкиным — тот наверняка был из казаков, из станицы, — племянником жены начальника краевой торговли Гольдмана, играли в Гражданскую войну против красных, били будёновцев, два воображаемых белых генерала, Деникин и Шкуро^[62]. Историю явно писали не чернилами, вязали морскими узлами.

— «Кризис самоидентичности, — усмехнулся Игорь. — Ничего-ничего не знал толком. Уже не настоящий еврей, но и не русский». Он принадлежал к поколению, из которого Советская власть на три четверти сделала зомби. — «Я, выходит, за расказаченных, а они меня ненавидели? А сами за комиссаров, но против евреев?..»

Каких-нибудь лет семь-восемь назад Игорю казалось (да что Игорь, так очень многие думали), что в Советском Союзе национальный вопрос успешно решён и притесняют одних евреев, если не считать отдельные эксцессы. Рассказывали даже такой анекдот: дружба народов — это когда русские, украинцы, белорусы, узбеки, казахи, армяне… когда все они, взявшись за руки, бьют евреев… Но вдруг оказалось, что все обижены, все недовольны и ненавидят друг друга и что советский народ, великая общность, как писали в учебниках, существовавшая вчера… что больше нет такого народа. История и вера разделили людей. Кровавое прошлое аукнулось новой кровью… Стоило только одно некрасивое слово: «национализм», заменить другим, привлекательным: «национальное самосознание», и всё — бомба взорвалась, огромная страна рассыпалась, как карточный домик…

31

Через несколько дней — на счастье, Игорь находился в отделе один — его снова вызвал Козлецкий. Генеральный сидел за столом и улыбался своей детской, слегка застенчивой улыбкой.

— «Иудушка», — подумал про себя Игорь.

— Поделитесь, — улыбаясь, поинтересовался Козлецкий, — кто такой Горюнов?

— Я полагаю, что это вы должны знать, кто такой Горюнов, — Игорь старался говорить вежливо, но, помимо воли, в его речи проскользнуло раздражение.

— Нет, отчего же, — продолжал Козлецкий, никак не реагируя на тон Игоря и всё так же улыбаясь, — у вас на него подскочило давление.

— Ну и что? — спросил Игорь. — И что это доказывает?

— Так кто же такой Горюнов? — с прежней улыбкой повторил вопрос Козлецкий. Ему, по всей видимости, интересно было играть в эту игру.

— Извините, но это становится похоже на дурной спектакль, — Игорь начинал раздражаться. — То вы меня подозреваете в связях с налоговой полицией, то предлагаете пройти испытание на детекторе лжи, теперь допытываетесь, кто такой Горюнов. Это выходит за все пределы.

— И всё-таки, вы мне скажете, кто такой Горюнов? — продолжал настаивать Козлецкий.

Это был уже театр абсурда. Козлецкий откровенно, по-мальчишески издевался.

— Вы думаете, что всё дозволено? — спросил Игорь. — Вся история с детектором — это просто сумасшедший дом.

— Идите, — вдруг сказал Козлецкий, продолжая улыбаться странной, Иудушкиной улыбкой.

Игорь поспешно вернулся в отдел. Ясно было, что его в «Инвесткоме» не оставят.

— «Нужно забрать документы по расселению», — сообразил он.

Игорь поспешно зашёл в недавно выделенную комнатку Валентины Антоновны, взял с полки толстую папку, где хранились документы по его сделкам — на сей раз это было расселение трёхкомнатной квартиры на улице Королёва — и стал запихивать в дипломат. Едва Игорь рассовал документы, снова вошёл охранник.

— Опять к Козлецкому, — сочувственно глядя, сообщил он.

Теперь Козлецкий не улыбался.

— Я решил вас уволить, — сообщил он.

— Вы на всё присвоили себе право: нарушать трудовое законодательство, не платить налоги, издеваться над сотрудниками… Вы плюёте людям в лицо и получаете от этого садистское удовольствие… Вы — очень странный человек… извращенец… — Игорь резко повернулся и вышел. По дороге он торопливо заскочил в отдел, схватил дипломат с документами и, пока не спохватились, быстрым шагом прошёл мимо охранника.

Как ни странно, никто не спохватился, что Игорь забрал документы, никто не стал его искать. Люди в расселяемой трёшке оказались приличные, тут Игорю повезло, он легко с ними договорился и сделал расселение без «Инвесткома». Это расселение надолго стало рекордным: Игорь заработал восемь тысяч долларов. В девяносто шестом году это были очень большие деньги…

32

После увольнения Игорь позвонил Васильеву.

— Из-за ваших незаконных действий меня уволили. Мне плевать, что мы когда-то учились в одной группе. Я буду обращаться в прокуратуру.

— Я не делал никаких заключений. Только передал результаты вашему руководству. И действовал я с вашего согласия, — Васильев отвечал терпеливо и вежливо.

— Фамилии вы придумывали сами?

— Кроме двух. Какие, разглашать не имею права.

— Надо полагать, работы у вас много. Копаетесь в грязном семейном белье и в криминальных разборках. Помогаете олигархам следить за жёнами. Продали душу ГБ, — Игорь со злостью бросил трубку. Тут концов не найдёшь. Только потеряешь время…

… Живет ли на свете Горюнов, из-за которого его уволили, или это всего лишь мистификация Козлецкого, так и осталось неразгаданным.

В первые дни, пока не остыл, Игорь хотел осуществить идею, позаимствованную у Козлецкого, — написать в налоговую полицию. Но скоро одумался. Он слишком мало знал и навредить мог скорее себе. Если он станет жалобщиком и об этом узнают, он не сможет устроиться ни на одну фирму…

… С другой стороны, Игорь должен был быть благодарен Козлецкому. Вместо многолетнего прозябания в «Инвесткоме» — с каждым годом риэлторов там становилось всё больше, а зарабатывали они всё меньше, — Игорь организовал своё дело и вскоре стал зарабатывать в несколько раз больше. Сделка с обменом, которую Игорь в последний месяц увёл из «Инвесткома», привела его в «Бонико», где он покупал комнату для расселения. Там он наконец-то разобрался в механизме оформления неприваток и принял окончательное решение. На сей раз ему повезло. Работать с неприватками оказалось выгоднее и легче, чем заниматься расселениями. Это был маленький конвейер. Но, главное, деньги капали намного регулярнее.

33

Иногда Игорь спрашивал себя: правильно ли он сделал, что закрыл свой «Мегаполис». И всегда по размышлении отвечал: правильно. Самое лакомое время было до дефолта^[63]. Потом сразу — шок. В сентябре ни одной сделки. Но затем рынок постепенно стал оживать. Потенциальные покупатели, кто не потерял свои доллары в банках, кинулись покупать неприватки. Три месяца — октябрь, ноябрь, декабрь — стали для Игоря золотыми. Сделок не стало больше, чем раньше, но — цены на комнаты ещё оставались прежние, с продажи Игорь, как и раньше, брал две тысячи зелёных, а вот рубль рухнул, оформление стало почти дармовое. Однако с нового года цены на комнаты и за оформление резко пошли вниз, а необходимые расходы начали быстро расти, прибыль сразу упала. Когда через пару лет цены на комнаты снова стали расти, неприваток на рынке оставалось уже мало — их разрешили приватизировать. Окончательно этот бизнес добили изменения законодательства: сначала сроки регистрации сделок выросли до месяца, соответственно, оборачиваемость подставных площадей резко упала, а потом и вовсе запретили обмены неприватизированных объектов на приватизированные. Правда, к последнему, заключительному акту Игорь давно закрыл свою фирму, а потому финал он наблюдал со стороны, втайне злорадствуя по поводу краха последних из бывших конкурентов.

Но дело заключалось не только в неприватках. Другая причина — люди. К началу двухтысячных все как-то пристроились, найти хороших, честных агентов стало почти невозможно. Конкуренция с крупными фирмами шла не только за заказы, не меньше — за людей. И эту борьбу малые фирмы проигрывали. Чтобы привлечь новых работников и удержать прежних, Игорь решил увеличить проценты, — увы, его доброта и добила «Мегаполис» окончательно.

Существовала и ещё одна причина: воровство. Во всех риэлторских фирмах воруют, то есть уводят варианты. В этом проявляется разумное экономическое поведение — своя рубашка всегда ближе к телу; разумное экономическое поведение вовсе не обязано совпадать с высокими нравственными принципами. К тому же и нравственные принципы можно толковать по-разному. Можно следовать максиме «не укради», а можно — «экспроприируем эксплуататоров». Как бы там ни было, пока сохранялось тучное время, воровали в пределах приличия. Стало хуже — агенты не захотели терять свою прибыль. Противоядие от воровства Игорь не знал. Слишком зарвавшиеся обычно попадались сами, их было нетрудно вычислить, но выгонять непойманных Полтавский не мог — агенты были на вес золота. К тому же он знал: другие будут не лучше. И — не-почеловечески. Он всё же интеллигентный человек.

В последний год, наступило новое тысячелетие, Игорь в основном перешёл на квартиры, потому что неприваток почти не осталось, а фирму всё больше трясло: прибыли регулярно сменялись убытками. Игорь устал, у него сильно убавилось оптимизма, он не захотел рисковать и ждать, когда станет совсем плохо. Стало ясно: пора закрывать свой бизнес.

34

Вскоре после закрытия «Мегаполиса» Игорь как-то ехал с бывшей своей агенткой Настей. Настя была высокая, ширококостная, крепкая, задиристая, курящая, чрезвычайно привлекательная, на восьмом месяце беременности бой-баба. «Девяносто килограммов неземного блаженства», по собственному её недавнему выражению. Настроена Настя была игриво: на «Жигулях» пятой модели, купленных несколько лет назад за шестьсот долларов и давно рассыпавшихся от старости, — Игорь величал их «Антилопа Гну» — она с громким, воинственным кличем подрезала едущие рядом иномарки; когда один из водителей в отместку покрутил у виска пальцем, Настя пришла в полный восторг и принялась азартно ругаться, не выходя, впрочем, ввиду присутствия Игоря, за пределы нормативной лексики. Игорю, честно сказать, стало слегка страшновато от такой Настиной лихости.

— Настенька, хватит, ведь нарвёмся, — попросил он, когда разъехались с очередной иномаркой.

— Люблю поиздеваться над пижонами, — Настя всё ещё светилась от удовольствия.

Момент был благоприятный для разговора.

— Ладно, Настя, Бог с ними, с пижонами. Лучше скажи, ты у меня воровала комнаты?

— Вполне по-божески, — созналась Настя, — одну из пяти.

— Действительно, по-божески, — согласился Игорь. — А другие?

— А как вы думаете? Помните Ленку Воронину?

Конечно, Игорь помнил. Лена — бывшая артистка провинциального театра, лет около сорока, деятельная и предприимчивая. Игорь ей симпатизировал, всё-таки образованная, читала наизусть Есенина и Бёрнса. Время было лихое, театры закрывались, артисты бедствовали — на поиски лучшей жизни Лена с почти взрослым сыном и матерью отправилась в Москву. Где она познакомилась с Настиным соседом, двадцатипятилетним Русланом, покрыто было завесой романтической тайны; они вступили в гражданский брак, в результате которого Лена со всем своим семейством и молодым мужем жила в однокомнатной квартире рядом с Настей. Музам Лена больше не служила. Настя привела их обоих — Руслана и Лену — к Игорю в «Жилкомплекс». Скоро они стали отличными агентами, сделок у обоих, особенно у Лены, было много и Игорь решил её поощрить: предложил стать диспетчером, фактически руководителем группы.

Теперь у Лены имелась целая служба: секретари на телефоне, подрабатывавшие за копейки, — они отдельно принимали звонки от продавцов и от покупателей и передавали диспетчеру; Лена должна была связывать сделки и руководить своими агентами. Игорь ожидал от неё успехов и денег, но, едва Лена стала диспетчером, сделок у неё и у её агентов (среди них был и Руслан) практически сразу не стало. Игорь надеялся, что они проклюнутся, медлил и ждал, пока Настя не сообщила: «Игорь Григорьевич, Лена с Русланом работают налево. У вас нет сделок, а они покупают новую мебель». Чтобы окончательно рассеять сомнения, Игорь попросил дальнего родственника — это был тот самый журналист Александр Суворин, что ездил в Холм-Жирковский — притвориться покупателем и обратиться к Руслану. Всё оказалось именно так, как и следовало ожидать. Едва Александр согласился купить комнату, Руслан раскрылся: «Вы можете купить комнату через «Жилкомплекс», но это будет дороже, или частным образом, через меня, но дешевле». Лену с Русланом пришлось уволить. Да разве одну Лену! Другая диспетчер, Валентина Ивановна, бывшая сотрудница министерства, сладкоголосая, льстивая — Игорь снимал для неё с дочкой квартиру в качестве офиса — года полтора проработала вполне успешно, но постепенно мать и дочь сориентировались и обнаглели — сделок не стало. Пожалуй, из всех агентов лишь одна, лучшая, Надежда, бывшая директор школы из Воронежской области, сделки не уводила, но и она в конце концов испортилась — стала требовать особых условий. Не согласиться с ней было нельзя, уйдёт, но и согласиться — тоже. Такое соглашение могло взорвать коллектив. Стоит уступить одному… Игорь договорился с ней втайне от всех и в тот же день почувствовал, что прежняя симпатия к Надежде исчезла. Заноза в сердце оставалась, даже когда он закрыл свою фирму. Дело было не только и даже не столько в деньгах: Надежда взяла над ним верх.

— Кстати, ты не знаешь, Лена всё ещё замужем за своим старичком?

— За каким старичком? — удивилась Настя. — Рассказывайте.

— Они с Русланом нашли комнату. Мне её тоже предлагали, какой-то мужчина, дальнобойщик, вроде бы дальний родственник старичка. Но оформить обычным образом было невозможно. Не хватало сколько-то сантиметров до пятнадцати метров общей площади, в «Мосжилсервисе» не брали документы. Старичок вроде должен был умереть со дня на день. Рак. Вот Лена и вышла срочно за него замуж. А дальше самое интересное. У Лены с Русланом не хватило денег, чтобы расплатиться с этим мужчиной, а может, они сделали вид. А старичок, в свою очередь, передумал умирать. Когда я встретил Лену не так давно, она всё ещё ждала его смерти. А пока носила продукты.

— Вот это да, — восхитилась Настя, — ну Ленка даёт. Я бы тоже вышла, не на жизнь, а на смерть. Зато знаете, Руслан Ленку бросил. После вас они устроились в «Домострой». Там Рустик закрутил роман с секретаршей.

— Этого логично было ожидать.

— Вы их очень разбаловали, агентов, — сказала Настя. — Сначала все воровали по-божески, но потом жадность заела.

— А что, по-твоему, я мог делать? Выгонять всех подряд? А кто бы работал?

Настя молчала. Ответа у неё не было.

— А Ирина Александровна? — продолжил расспрашивать Игорь. Ирина Александровна, основной, а потом и единственный диспетчер, служила у Игоря главной фигурой в работе с неприватками, всё было завязано на неё. Через Ирину Александровну шли все заявки по комнатам. У Игоря никогда не хватило бы на это терпения.

Он приметил Ирину Александровну почти в самом начале работы в «Жилкомплексе». В прежней жизни Ирина Александровна трудилась в космической отрасли, месяцами сидела на Байконуре с какими-то секретными измерениями. Рассказывали, что дома у неё множество фотографий, — чуть ли не со всеми космонавтами. У космонавтов даже существовала такая примета: чтобы всё прошло гладко, нужно сфотографироваться на память с Ириной Александровной.

Когда всё рухнуло и нужно было начинать жизнь заново, Ирина Александровна открыла вполне успешную торговлю цветами. С Игорем она делилась откровенно: у неё имелся умелец, который регулярно менял в кассовом аппарате ленты, а потому налогов она почти не платила. Но пришёл рэкет, она заупрямилась, — и киоски сгорели.

Во время разговора, когда Ирина Александровна всё это рассказывала, — они шли в «Мосжилсервис» и на ней была норковая шуба, — из-за этой шубы на Игоря и снизошло озарение: из этой энергичной, грубоватой, пробивной женщины должен выйти отличный диспетчер. Но то же озарение подсказывало: эта будет воровать, торговка. Прошлый космос не в счёт. Но, вопреки ожиданиям — Игорь так никогда и не верил ей до конца — Ирина Александровна продержалась целых пять лет, так и не дав повода её заподозрить, разве что одна очень маленькая, сомнительная деталь, из которой нельзя было делать категорические выводы. Если она и уводила сделки, то очень умно и умеренно. Игорь как-то мысленно даже сравнил её с хитрым Штирлицем.

— Она тоже, — сказала Настя, — все хотят жить.

— Ты с ней договаривалась, или уводила от неё? — продолжал допытываться Игорь.

— По-всякому, — весело призналась Настя.

— Ну, вот видишь. Я всё больше думаю, что это чудо, что я с таким народом продержался целых пять лет. Теперь лучше я буду воровать у других, чем вы все у меня.

— Вы слишком честный и не крутой, — сказала Настя. — Не стесняйтесь. Все воруют. И все кругом сволочи.

35

В скором времени последовать Настиному совету не удалось. После Перовского отделения «Инвесткома», где всё было глухо, Игорь отправился на собеседование на фирму с двойным названием «Риэлт-эстейт». Кроме звучного, но неграмотного названия^[64] привлекала заманчивая реклама, обещавшая неограниченные возможности выкупа квартир и высокие проценты. Ради такого дела стоило ездить даже на Студенческую улицу, что для Игоря было совсем неблизко.

Между тем у него появилась новая идея: договора ренты^[65]. Игорю казалось, что это последняя ниша, где нет запредельной конкуренции и где ещё возможно прилично заработать. Однако сразу снимать офис и набирать людей не стоило, следовало провести разведку малой кровью, для этого вполне годилась чужая фирма. Гипотетически доходы можно было бы честно делить пополам. От фирмы требовались лишь печать, стол и небольшое финансирование рекламных расходов.

— Вы бы сначала попробовали сами, на свои деньги, — выслушав Игоря, недовольно сказал директор «Риэлт-эстейта», немолодой, желчный мужчина, — если дело пойдёт, милости просим. Деньги у нас найдутся. Варианты получше будем скупать сами. А то вы пришли с улицы и хотите на халяву…

— Простите, а для чего вы мне будете нужны, если я всё налажу на свои деньги? — не удержался от встречного вопроса Игорь. — Я предлагаю идею и работу в обмен на рабочий стол и финансирование небольшой рекламы. Мне кажется, справедливо.

— А кто сказал, что у вас получится? — всё так же с недоверием спросил директор.

— Кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Вы же обещаете в рекламе неограниченное финансирование. Я не навязываюсь. Дело ваше.

Они говорили на разных языках. Директор явно был из той нахальной породы людей, которые, ничего не вложив, хотят задаром получать прибыль. Впрочем, директор, кажется, ровно то же самое думал об Игоре.

Игорь поднялся и хотел уйти, но директор предложил:

— Вы говорите, что опытный риэлтор. Ну так поработайте. У нас очень даже неплохо. А там посмотрим…

— Трудовой договор вы подпишете, или вам надо верить на слово? — поинтересовался Игорь. — Один экземпляр дадите мне на руки?

Директор скривился, словно у него заболели зубы, но всё-таки пообещал:

— Подпишем и дадим. Не опасайтесь. На днях выйдет с больничного секретарша.

«Ничего он не подпишет, — понял Игорь. — Будет тянуть до последнего, авось я смирюсь». Судя по поведению директора, дела на фирме обстояли не ахти как.

Теперь предстояло побеседовать с зав. отделом купли-продажи. Пока Игорь сидел в холле, от того вышел солидного вида прилично одетый мужчина с пачкой листовок.

— Что, дали расклеивать? — заинтересовался Игорь.

— Да, сказали, что неделю нужно поклеить, — мужчина говорил без эмоций, словно так и было нужно.

— «Из интеллигентов, наверняка остался без работы, риэлтором никогда не работал, пару месяцев побатрачит и уйдёт», — оценил его Игорь. Стало слегка жалко мужчину, но он промолчал.

Заведующим отделом оказался бойкий, нахальный и совсем молодой человек. Минут пять, не больше, он разговаривал с Игорем, так и не сказав ничего существенного, зато раздражался, когда Игорь задавал вопросы. Выяснилось, что высокие проценты — блеф и что насчёт выкупа квартир всё не так просто. В заключение молодой человек попытался всучить Игорю пачку листовок для расклейки.

— Расклеите в нашем районе, строго в тех местах, где я вам скажу. Поклейте неделю, потом поставим вас на дежурства, — субтильный молодой человек в собственных глазах наверняка выглядел генералом, а Игоря принимал за лоха.

— Вы разве не знаете, что от листовок никакого толка? — осадил его Игорь. — Листовки не позднее завтрашнего дня сорвут дворники. У вас что, нет даже расклейщиков?

На листовках напечатаны были только два телефона фирмы. Если кто-то все же позвонит, заявку наверняка передадут кому-то из своих, скорее всего самому молодому человеку. «Маленький лохотрон», — сообразил Игорь. Заманивают неопытных людей, те побегают месяц-два, а сливки снимут другие. Впрочем, похоже, со сливками было негусто.

— Вам бы ещё научиться разговаривать с людьми, — пожелал на прощание Игорь.

36

Через несколько недель поисков Игорь остановился на фирме «Москва-эстейт», недалеко от станции метро «Профсоюзная». Не то, чтобы эта фирма понравилась, скорее нет, но выбора не было никакого. Игорь решил попробовать и просидел там почти целый год, за который он так и не понял, чем эта фирма лучше его «Мегаполиса» и как ей удавалось выживать. Риэлторов здесь вроде бы не «кидали», зато это было царство сна, в котором, как в зеркале, отражалось российское, приличное и ненавязчивое, лицо безработицы. Люди, вместо того, чтобы ходить на биржу труда, ходили на работу, где месяцами ничего не делали и не получали зарплату.

В первой, большой комнате сидели сам директор, ничем не выдающийся человек, иногда он спал, уронив голову на руки, менеджеры и с десяток стажёров, которых месяцами якобы чему-то учили. Среди стажёров выделялся седой старик лет за семьдесят, бывший настройщик пианино, добродушный склеротик. Он целыми днями сидел за большим столом и участвовал в непрерывном разговоре, где все другие участники попеременно менялись — разговор был ни о чём, но его голос служил таким же привычным фоном, как полное молчание телефонов, жужжание неизвестно откуда взявшихся мух и полусонная секретарша за стойкой, где она вечно раскладывала свой нескончаемый пасьянс на компьютере. Работали, по наблюдению Игоря, только несколько человек.

Во второй комнате, разделённой надвое, сонно сидели, занимались своими делами и время от времени менялись риэлторы. Пожалуй, единственная достопримечательность — старый большой шкаф, куда складывали отработанные заявки. В этом шкафу Игорь и отыскал свой единственный стоящий вариант за год. Требовалось расселить современную трёхкомнатную квартиру в красивом новом доме на Новочерёмушкинской улице — дом этот виден был из задней комнаты, где находилась касса и где иногда сидела бухгалтер. Кто-то из риэлторов этой квартирой уже занимался, но то ли из жадности, то ли по незнанию так сильно занизил цену, что расселенцы отказались подписывать с ним договор. Присутствовало и ещё одно обстоятельство, о котором Игорь не знал вначале и которое могло отпугнуть и риэлтора, и будущих покупателей. Новый семнадцатиэтажный дом, в котором все квартиры больше года как были заселены, оказался не сдан строителями, то есть не принят префектурой. Типично московский парадокс: сила чиновников и их аппетиты так велики, что построить дом намного быстрее, чем собрать нужные подписи и получить заветное, на вес золота, решение. Но Игорь знал только, что квартира была неприватизированная. Его это не пугало.

Встретила Игоря молодая симпатичная грузинка Манана и стала показывать квартиру. Квартира была большая, современная, с одиннадцатиметровой кухней, с эркером. В светлых комнатах — симпатичные цветочные обои и нарядная, хотя и недорогая, мебель. Лишь в одной комнате, угловой, открыв дверь, — Манана не успела его предупредить — Игорь почувствовал смрадный дух и увидел лежащую на грязной постели почти голую женщину с мутным взглядом и страшными язвами на ногах, грязный стол, неубранную посуду, водочные бутылки на подоконнике, и тотчас захлопнул дверь.

— Здесь живут мой бывший муж с матерью, — пояснила Манана, — они сильно пьют. Серёжа недавно ударил её бутылкой по голове. Вот с ними мы и хотим разъехаться.

— А мы — это кто?

— Я с дочкой, папа с мамой и мой новый муж Виталий.

— А дочка — от Сергея? — неуместно спросил Игорь.

— Нет, — смутилась Манана. — От первого мужа, настоящего. Мы беженцы из Абхазии. Тенгиза убили при штурме Сухуми.

— В девяносто третьем году?

— Да. Нино тогда было пять месяцев. Нас вывезли на российском корабле в Сочи, меня с Нино и родителей. А Тенгиз остался защищать город. Наши там были с одними автоматами против танков и БТРов. Абхазы нас обманули. И русские тоже. Подписали мирное соглашение^[66], — в соответствии с соглашением Грузия вывела тяжёлые вооружения, а абхазы сдали оружие на хранение русским. Русские за деньги им всё вернули и сами участвовали в штурме. Чеченцы, казаки, северокавказцы — это была очень хорошо продуманная операция. Говорят, её планировали в российском генштабе. В плен никого не брали.

— Я слышал, отрезанными головами играли в футбол?

— Я тоже слышала, — сказала Манана. — Когда подписали соглашение, мы поверили и вернулись в Сухуми, всего недели за три до штурма. А Тенгиз оставался в городе всё время. Родители у него жили в Гагре, их убили ещё осенью девяносто второго года. Мы с Тенгизом закончили Сухумский университет. Успели. В перестройку в университет не стали брать грузин. В Тбилиси в противовес решили открыть в Сухуми филиал Тбилисского госуниверситета. «Айдгылара» — это абхазское национальное движение — в ответ устроила беспорядки^[67]. Они не хотели, чтобы в Сухуми учились грузины. С этого всё и началось. Даже чуть раньше — та же «Айдгылара» устроила сход с демонстрациями в селе Лыхны, стали требовать отделения. Они очень старались, вплоть до самой войны^[68], но главные кукловоды были в Москве. Хотели наказать Грузию за 9 апреля.^[69]

— Я вам очень сочувствую, — сказал Игорь. — Россия вела в Грузии двойную игру. Имперские комплексы. Я не вижу никаких рациональных мотивов. Знаю, что очень много людей погибло в Кодорском ущелье^[70]…

— Да, — сказала Манана, — там тысячи людей замёрзли. В горах уже наступила зима, а люди были в летней одежде, без пищи и воды.

Игорь не стал расспрашивать, как Манана попала в Москву, как и зачем вышла замуж за Сергея. Этот брак казался странным, но ведь всякое бывает. Захочет, сама как-нибудь расскажет…

37

Кровавые волны далёких войн регулярно докатывались до Москвы. Так докатываются волны цунами, утихая…

Игорь видел: москвичи к сообщениям с периферии распавшейся империи, где бушевали конфликты и лилась кровь, относились довольно равнодушно, мало вникая в то, что там происходит, — с тем же ленивым любопытством они, наверное, встретили бы сообщение об инопланетянах — и СМИ о многом не говорили, и он, Игорь, тоже очень многого не знал. Да и знание его было чисто умозрительным, схоластическим, лишённым красок. Люди устали, они заняты были выживанием; это была физиологическая защита — не знать, не вникать… Чечня казалась не ближе, чем Афганистан. И даже Будённовск^[71] и Первомайское^[72] — на самой периферии сознания. Где-то в другом мире привозили гробы, хоронили убитых; через несколько лет войны чеченцы внезапно, как по мановению волшебной палочки, заняли ценой многотысячных потерь захваченный российской армией Грозный^[73], потом был Хасавьюрт^[74] — облегчение пополам со стыдом. Всё происходило словно на другой планете… Вместо могучей и непобедимой предстали солдатики-срочники, мальчики, не обученные как следует воевать. Разворованную армию добивали коррупция, бестолковщина и пьянство. Росли недовольство и презрение к ничтожной власти и злоба против воинственных чеченцев. Тень этой злобы падала на весь Кавказ…

… А людей, как щепки после кораблекрушения, выбрасывало на берег. Иные из них добирались до Москвы, и сейчас, на одно мгновение, Игорь их вспомнил всех…

…Беженка из Грозного Серафима, красавица, она совсем недолго проработала у Игоря агентом. Потом оказалось, что Серафима каким-то образом получила вид на жительство в Австралии.

…Чеченка с выбитым глазом, которая покупала у него комнату, — Игорь в то время работал в «Жилкомплексе». Женщина была ранена в Первую чеченскую войну. Осколок был русский, артиллерия Рохлина^[75] била по квадратам, но она кляла и ненавидела Шамиля Басаева. Бывшая инженер-нефтехимик, она потеряла в Грозном всех родственников и теперь торговала на рынке, заведя своё маленькое дело. Возвращаться в Чечню, откуда несколько десятилетий назад были депортированы её родители, умершие в Казахстане, к родовым башням и незахороненным родичам, под сень воскресшего Пророка она больше не хотела. За годы, проведённые на чужбине, Фатима стала почти русской.

… Раиса Сметанина, тоже инженер, из Тбилиси. В независимой Грузии места ей не стало. НИИ, где она работала, закрылся, ни работы, ни зарплаты, ни родственников в Грузии у Раисы не осталось, и на русских после Абхазии стали смотреть косо — говорили, что продажные русские генералы за деньги послали русских лётчиков бомбить грузин, и что русские офицеры за деньги передавали абхазам оружие. Раиса Сметанина тоже покупала комнату и так и осталась работать агентом.

…Женщина-врач из Кутаиси, решившая перебраться в Москву и случайно оказавшаяся дальней родственницей Нани Орбелиани^[76]… Да, Нани, смуглолицая красавица Нани, рождённая для страданий, в которую Игорь был когда-то влюблён. Но много-много лет прошло с тех пор, почти тридцать пять… О Нани сейчас лучше было не думать. Нани почти десять лет в психбольнице. Игорь на миг представил Кодорское ущелье. Чеченские бандиты убивают её мужа, затем насилуют и убивают дочку-подростка (сын Нани за год до этого погиб в Гагре), потом со смехом насилуют саму Нани…

Следом за Нани представились Игорю армяне из Карабаха — у этих всё было благополучно, но решили подальше уехать от войны. Их сыну, торговавшему водкой, Игорь продал собственную квартиру в Орехово-Борисово, в которой они с Юдифью боялись жить из-за бандитов. Квартира находилась на первом этаже, москвичи о ней и слышать не хотели, так что Игорю очень повезло с этими кавказцами…

И Изольда, его любимая Изольда, рыжеволосая красавица с фигурой и ногами богини, Изольда тоже была беженкой — из Баку…

… Да, Изольда, чудо природы, высокая, стройная, которую он так любил, и по-прежнему любит, несмотря на расставание, и каждый год ездит к ней в Германию, с тех пор, как она развелась со своим кратковременным мужем. И, может быть, когда-нибудь уедет совсем…

… Изольда — это вовсе не немецкое имя. Мама — еврейка, пианистка, была очень романтично настроена… Тристан и Изольда… Мама очень любила Вагнера… Антисемита… Все окончательно перепуталось в доме Облонских…

… На грани XX века инженер из Ганновера приехал за богатством в Российскую империю, в сонную мусульманскую провинцию у границы с Персией, где женщины по-прежнему носили чадру, и где, казалось, ничто не предвещало скорую бурю. Восток еще спал, быть может, только начинал просыпаться… Нефть… Баку… Русский капитализм получал здесь международное крещение… Братья Нобели, Ротшильды, Рокфеллеры, черный город, крики муэдзинов, экзотика, запечатленная на старых фотографиях и открытках, которые совершенным чудом сохранились…

… Он работал в «БраНобеле»^[77]. Женился на местной немке из Еленендорфа^[78], согласно семейным преданиям, красавице. Изольда слегка похожа на нее, только смуглее — от примеси армянской крови.

Прадедушка и прабабушка Изольды были счастливы и рожали детей, они до последнего не догадывались, что им уготовано судьбой. Что история приготовила для них ловушку. Впрочем, Первую мировую войну они пережили почти благополучно. Зато в Гражданскую прадеда Гюнтера, инженера из Ганновера, расстреляли. Не за то, что немец — красные комиссары считали себя интернационалистами, — а за то, что буржуй. А вот дедушку Дитера, который женился на армянке и который, как и его отец, стал инженером, несмотря на все их запреты (для этого дедушке пришлось подделать документы и отслужить в армии) — дедушку Дитера вместе с бабушкой-армянкой выслали уже как немца в сорок первом. Им, однако, повезло: попали не в морозную Сибирь, не в забытый Богом Казахстан, а в теплую Среднюю Азию, в экзотический древний Коканд, бывшую столицу Какандского ханства, где очень кстати пришлись и голова, и руки дедушки Дитера. В Коканде и вырос отец Изольды, Виктор, который тоже станет инженером, как и все его, в нескольких поколениях, немецкие предки. Но, главное, и он, и дедушка с бабушкой, в середине пятидесятых счастливым образом возвратились в Баку, что было немаленьким чудом, потому что немцы в большинстве своём так и не вернулись из ссылки до самого конца Советов.

Армянский прадед Изольды тоже происходил не из простых — из меликов^[79], наследственный домовладелец, очень грамотный, бухгалтер, в начале века он тоже работал в «Бранобеле».

Когда Игорь приезжал в Баку, Изольда показывала ему длинный-длинный дом на целый квартал с огромным двором, наполовину деревянный, двухэтажный, старинный, начинавший разваливаться от времени, остатки былой роскоши скрипели и качались. Дом этот давно пора было сносить, на памятник архитектуры он не тянул, но обширный двор полон был детских голосов, музыки, криков и запахов — где-то поблизости жарили шашлыки, и в распахнутых настежь окнах трепетали многочисленные занавески. Этот доходный дом, чье начало терялось в XIX веке, принадлежал когда-то прадедушке Аршаку, тому самому бухгалтеру и дальнему отпрыску некогда всесильных багратидов^[80], которого Изольда застала девяностолетним. Прадед запомнился в очках, в темном костюме, в неизменной шляпе и с тростью; еще раньше этот дом принадлежал отцу прадедушки, чье им Изольда не знала, а может быть и деду.

Прадеда Аршака все чрезвычайно уважали. Он и в самом деле был исключительно умный и даже мудрый, недаром что учился за границей и знал чуть ли не все европейские языки — в двадцатые годы он раньше всех догадался с кем имеет дело и к чему все идет и сам, не дожидаясь требований безбожников, переоформил свой дом на многочисленных жильцов. «Продал», как шутил сам прадедушка Аршак, а вслед за ним и прабабушка Карина — с каждого жильца он брал по чекушке за комнату. Это так понравилось кому-то в Бакинском Совете, что о прадедушке Аршаке даже напечатали большую статью в газете. Впрочем, не только статью, благодаря такому мудрому поведению и умению видеть далеко вперед прадедушка Аршак сумел сохранить несколько комнат, даже отдельную квартиру для собственной семьи, так что много лет спустя дедушке и бабушке Изольды вместе с отцом, который только-только поступил в институт, нашлось куда вернуться из кокандской ссылки.

Кстати, и само их возвращение было чем-то совсем невероятным — это опять-таки мудрый прадедушка Аршак нашел какие-то ходы и подходы, потому что указ о высылке немцев к тому времени еще не отменили. Его и не отменят вплоть до Горбачева. Вернее, отменят, но совершенно тайно, так что никто из ссыльных об этой отмене не сможет узнать. Да и некуда будет ссыльным немцам вернуться…

К счастью, Изольде никогда не пришлось жить в ставшей тесной прадедушкиной коммуналке, забитой антиквариатом и мебелью из прежней жизни, где обитали сразу три большие семьи, потому что другой ее дедушка, еврейский, служил директором немаленькой фабрики и к тому же был орденоносцем. Он и выхлопотал квартиру для молодых вскоре после рождения Изольды, но, по ее рассказам, немалую часть детства Изольда провела именно в этом древнем доме — в совершенно интернациональном старобакинском дворе, где жили русские, армяне, азербайджанцы, курды, грузины, татары, персы, лезгины, аварцы, греки, целый Ноев ковчег, по которому можно было изучать многовековую историю Закавказья. Там Изольда и познакомилась со своим будущим мужем-армянином по имени Гарик…

… Изольда долго не догадывалась о своем изгойстве. Что принадлежит она сразу к трем нетитульным, не пользующимся доверием народам. К нелюбимым. Она без особых мук поступила в консерваторию, куда только за очень большие деньги брали армян, ее выручила немецкая фамилия. Изольда вообще многие годы не задумывалась о своей национальности. Кто она? Еврейка, армянка, немка? В Баку, пожалуй, лучше всего было числиться еврейкой, но мудрый дедушка Марк, который все мог, он даже квартиру получил на Гаджибекова, прямо напротив Дома правительства, предусмотрительно записал ее русской.

Дедушкину мудрость Изольда оценила только много позже, когда вышла замуж за армянина. Впрочем, тоже оценила не сразу, до поры Гарик лишь жаловался, что должен работать не на себя, а писать диссертацию для босса-азербайджанца, коренного. Но вначале Изольда не придавала этому значения и смеялась, потому что это и называлось дружбой народов. Она не подозревала, чем со временем обернется эта дружба…

… Игорь познакомился с Изольдой совершенно случайно. Он работал врачом в хозрасчетной поликлинике на Арбате и, так повернулась судьба, к нему зашла на консультацию мама Изольды, Виктория Марковна. Это была умная, красивая и любезная женщина, человек искусства, которая, прощаясь, оставила телефон и пригласила Игоря приезжать в Баку. «Мой зять с дочкой покажут вам город. У нас очень много интересного», — пообещала она. Скорее всего, что была чисто формальная любезность, еще до Карабаха, но года через три Игорь в самом деле оказался в Баку. Он приехал по кооперативным делам, в столице Азербайджана у него работал агент, плюс он хотел привести на консультации московских профессоров, он практически ничего не знал об Изольде. Даже имя. А может, знал имя? Помнил? Сейчас это уже никакого значения не имело. Как бы там ни было, он приехал и позвонил…

… Произошло это через год с лишним после Сумгаита. Стояла благоухающая весна, город в свежей зелени, сирень, цветы, мандарины в огромных сетках на каждом углу, на приморском бульваре старики играли в шахматы и в нарды. Игорь позвонил и Виктория Марковна, чуть замявшись, сообщила: «У нас очень большое несчастье. Убили зятя. За то, что армянин. В те же дни, что происходили погромы в Сумгаите. Только это случилось здесь, в Баку». Игорь растерялся, ему стало неловко, он выразил соболезнование и хотел положить трубку, но Виктория Марковна настояла: «Здесь такая гнетущая атмосфера, обязательно заходите, мы будем очень рады свежему человеку», — и ему пришлось зайти.

Это было в восемьдесят девятом весной — тогда он впервые увидел Изольду. Она играла Шопена и Листа. И, так случилось, любовь — будто вспышка, его обдало жаром… До того он не верил в любовь. Верил в секс, в дружбу, в наваждение, в преданность, в долг, в привычку, во что угодно… Но вот, стрела Амура… Она была очень красива, Изольда… Каштановые, чуть рыжеватые волосы, дань Германии — светлые глаза. Высокая, стройная, изящные руки с тонкими пальцами, сексуальная, притягательная… Марлен Дитрих Востока… Игорь почувствовал, как заиграли в нем гормоны… Весна…

… Они поднимались на Девичью башню, бродили по старому городу, осматривали дворец Ширваншахов, но Игорь не мог оторвать от нее глаз… Это было сильнее его, сильнее разума… Изольда… Необыкновенные теплые нити протянулись между ними. В тот момент он не думал об опасности. Ни о чем не думал, только о ней… Он забыл, что женат и пригласил Изольду в Москву. И, наверное, сбил с толку. Потому что она действительно приехала…

… Нет, он совсем не чувствовал историю, не предвидел будущее. Не знал — да, еще совсем не догадывался — на что способны люди. Не хотел знать. Генетическая память изменила ему. А между тем все многочисленные родственники Изольды были очень сильно напуганы и все, как один, собирались уезжать. Вот только куда? Немецкие родственники стремились в Германию, еврейские — в Израиль, армянские подумывали об Армении, а кто-то мечтал об Америке. Изольда предпочитала Германию, она очень боялась из-за дочки, Гелочки, та ведь больше, чем наполовину, армянка и — черненькая, смугленькая, в отца. Но он, Игорь, сбил ее с толку. Любовь в самый неподходящий момент, во время чумы, когда прежняя жизнь неумолимо рушилась. Когда люди зверели прямо на глазах. Когда все прежнее распадалось…

Из-за воспоминаний Игорь на миг отключился. Длилось это миллисекунду или чуть больше, он тут же пришёл в себя и подумал, что Манану не следует расспрашивать…

38

… Да, Манану не следовало слишком расспрашивать. Её можно было спугнуть. Мананина история открылась уже после обмена, когда квартира была переоформлена на покупательницу, Розу Наильевну, жену нефтяника из Тюмени, уехавшего на заработки в Алжир. Она ещё не переехала, но стала появляться в новой квартире, и ей тут же всё выложила соседка, которая и в старой хрущёвке жила рядом. Эта женщина знала всю историю женитьбы Сергея. Его семья — обычная московская семья алкоголиков, отец умер от палёного спирта, мать быстро спилась, гуляла и не работала, сам Сергей пристрастился к выпивке ещё в школе. Он был добрый парень, приветливый, учился кое-как, но любил читать книжки. После школы Сергей болтался без дела, иногда, если перепадала работа, подрабатывал; вот только пьяный он становился неуправляемым. Так вот, пьяный, он угнал автомобиль и тут же врезался в столб. Иномарку Сергей помял очень прилично и даже не попытался убежать, заснул прямо в угнанной машине. Хозяин, а это оказался Мананин двоюродный брат, справедливо потребовал компенсацию. Но Сергею не на что было даже опохмелиться. Добрый Зураб, вместо того, чтобы бить Сергея или безнадёжно судиться, стал покупать Сергею водку и давать деньги, только заставил за это жениться на Манане и зарегистрировать её с дочкой, а за ней и Мананиных родителей в своей двухкомнатной квартире в хрущевке.

Мананин отец, профессор, в прошлой жизни он заведовал лабораторией в Сухумском физтехе^[81]. Его выгнали с работы за то, что грузин и теперь в Москве он работал на рынке в администрации. Через некоторое время появился новый муж Мананы Виталий, с Украины — и его Сергею тоже пришлось зарегистрировать. С Виталием Сергею очень даже повезло. У того имелась своя фирма в подмосковных Люберцах, где клеили картонные ящики. Он пристроил Сергея к себе на работу и каждый день возил в своем автомобиле.

Старую хрущёвку, между тем, снесли и большое семейство — настоящий теремок — переехало в новый дом. Теперь самое время настало разъезжаться. Манане с родственниками получалась трёшка, но в доме похуже, Сергею с матерью однушка. Но мать Сергея умерла прежде, чем Игорь успел подписать с ней договор.

Поскольку красавец-дом оказался не сдан, то есть существовал в природе, в нём жили и платили коммунальные платежи, но в нужных бумагах он не числился, приватизировать квартиру оказалось невозможно. Оставался один вариант — на деньги Розы Наильевны и на её имя купить две квартиры — для Мананы с семьёй и для Сергея, а потом обменять в «Мосжилсервисе», что Игорь за несколько месяцев и сделал. В результате Манана с Виталием оказались в трёшке в девятиэтажном доме вместе с родителями, Сергей — в разбитой однушке на Севастопольском проспекте, которую Игорь купил для него у чёрного маклера Николая (тот год назад приобрёл эту квартиру на имя сестры у барышников, которые вывезли бывшего жильца-алкоголика умирать в Петушки), а семейство нефтяников из Тюмени — в новом красивом доме. Все были очень довольны.

Игорь, пока занимался расселением, подбирал и оформлял квартиру для Сергея, регистрировал его по новому адресу и снимал с учёта по старому, проникся к парню симпатией. Тот был безропотный, сразу согласился на первую попавшуюся квартиру, и абсолютно не приспособленный к жизни; его было очень жалко. Сергей и пил-то, возможно, не от физической потребности, а просто оттого, что ничего другого не знал и не умел в жизни. У него не хватало воли бороться за место под солнцем, никакой профессии, он не умел работать и не знал, где искать работу. К тому же и никому он не был нужен. Ясно было, что Сергей пропадёт. Как только разъедутся, Виталий не станет возить его на работу в свой цех. И тут же найдутся охотники, которые станут спаивать Сергея, чтобы отнять квартиру. Сергею даже нечем оказалось оплатить телефон. Он был похож на бабочку, а бабочки летают только до осени.

Жалея Сергея, Игорь в то же время подумывал, не стоит ли переселить того в Подмосковье — ему всё равно где жить, но, главное, в Москве Сергею в любом случае не удержаться. Игорь хоть оставил бы дурачку часть денег. Другие ведь просто выбросят его на улицу. Но вместе с тем не слишком хотелось этим заниматься. Игорь никогда раньше не работал в Подмосковье, да и неудобно было сразу начинать разговор. Он решил отложить это дело на осень. К тому же у Сергея, как только тот переселился в однушку, обнаружились родственники с Украины, он сдал квартиру каким-то охламонам и уехал на лето куда-то в Донецкую область.

39

Почти параллельно к концу года, проведённого (очень часто он с сожалением думал: «потерянного») в сонном «Москва-Эстейт», Игорь завершил выгодную частную сделку, которой, конечно, не стал делиться с полумёртвой фирмой. Эта сделка и привела его в «Инвестторгбанк», где он встретил Ирину Шотаевну Барзани.

Во время отдыха в Турции появилось время подумать. Варианты практически отсутствовали. Из царства сна необходимо было бежать как можно скорее. Все сделки Игорь закончил, ничто больше не связывало его с фирмой, нельзя было потерять ещё год. Оставалась Ирина Шотаевна. И, следовательно, «Инвестком». Или запасной вариант, Александра. Вернее, её молодой и нахальный заведующий. И опять-таки «Инвестком». Только на Соколе.

Игорь давно знал Александру. Некоторое время она работала у Владимира Павловича Пивоварова, у того была даже не фирмочка, а так, пиратская группка. Даже офис он снимал неофициально. На Игоря Полтавского Владимир Павлович вышел через диспетчера Валентину Ивановну. Пивоваров пытался заниматься неприватками и жаждал узнать секрет оформления. Но Игорь секрет не открыл, наоборот, убедил, что у Пивоварова при малом количестве сделок выйдут слишком большие накладные расходы — пусть лучше водит клиентов на оформление к нему в «Жилкомплекс». В ответ Пивоваров предлагал объединиться, звал переехать на Южную, но на первых же совместных переговорах начал наезжать на клиента, а потом выговаривал за то, что Игорь искал компромисс — сразу стало ясно, что от подобного ломовика желательно держаться подальше.

Получив отпор, Владимир Павлович почти перестал появляться, а вместо себя стал посылать Александру. С ней у Игоря наблюдался полный контакт, они сделали вместе две или три сделки, пока по вине Пивоварова не случился прокол.

К тому времени Игорь со своими агентами переехал из «Жилкомплекса», организовав филиал на «Красных воротах», и готовился открыть свою фирму. Так вот, вскоре Владимир Павлович привёз на оформление сразу двоих: продавца-детдомовца, не достигшего двадцати трёх лет^[82], и несколько странную покупательницу. Детдомовец, как оказалось, запуганный Пивоваровым, к тому же психически неустойчивый, клялся, что хочет продать комнату и переехать в Тверь. Владимир Павлович, что у него всё схвачено, опека непременно даст согласие, а странная покупательница не только оплатила оформление, но ещё и вручила Пивоварову аванс в размере двух тысяч долларов без всяких расписок.

Одним словом, в офисе всё выглядело прекрасно, но стоило только разойтись…

Пивоваров запил на целый месяц, вместо него в опеку пришлось идти Александре, там с ней и разговаривать не стали, а детдомовец тотчас передумал продавать комнату и обратился в милицию. Пока Пивоваров пьянствовал, Александра, и раньше хлебавшая с ним лиха, решила покинуть тонущий корабль. Игорь пригласил её к себе, она обещала, пару раз появилась в офисе и исчезла. Как оказалось, ушла в «Инвестком».

События, между тем, продолжали свой бессмысленный ход. Покупательница, вместо того, чтобы приехать за деньгами на оформление, которые отдала Игорю и расторгнуть договор, наняла то ли коллекторскую фирму, то ли бандитов. Они звонили, грозились, требовали деньги, но по ошибке поехали в «Жилкомплекс» к Алексею, директору. Он и вернул по просьбе Игоря деньги, взятые за оформление. Коллекторы, к большой радости Игоря, отвязались. Лишь звонили несколько раз, разыскивали Пивоварова, но он словно провалился сквозь землю. Зато вместо коллекторов пришёл немолодой, чрезвычайно разговорчивый убэповец^[83] в штатском, предъявил удостоверение и начал записывать показания, а заодно ругал риэлторов, «Жилкомплекс», странную покупательницу, которая пряталась от милиции, «Инвестком», залоговые аукционы, всеобщую коррупцию, суды и странные российские порядки, которые мешают бороться с преступностью. Игорь попросил купить для убэповца водку и организовать ужин. Выпив, тот принялся рассуждать:

— Ну, какой-то хернёй вы тут занимаетесь, мелочёвкой. Какого хрена вам сдался этот дебил — детдомовец? Ваш Пивоваров — ещё один дебил… Люди делают настоящие деньги, по-крупному, а мы тут ковыряемся в вашем дерьме…

А ведь что делают, сволочи, — убэповец забылся и перескочил на другое, — продали человеку палёную квартиру, потом сами же вернули её через суд, ну там целая цепь, не придерёшься, а иск к ним подать нельзя. Купил-то он вроде у «Инвесткома», а по бумагам — нет. У какого-то «Жерминаля». Доверенность из Ростова, учредитель, он же директор, бомж. Доверенное лицо вроде бывший агент, но тоже никаких документов. Теперь безработный. А договор с «Инвесткомом» то ли утерян, то ли изъяли в компании. Сплошная, получается, липа. Знаем, кто мошенники, вот они, сидят перед нами, а получается — состава преступления никакого. Известно: вор должен сидеть в тюрьме. Ан нет… Дела-то разваливаются. А ещё говорят: «обвинительный уклон»… Доработать бы до пенсии… и баста. Тоже мне, химию развели с какими-то дебилами…

Игорь не очень понял, что хотел рассказать странный убэповец. До него дошло, как до жирафа: только через много лет он вспомнил убэповца, когда увидел подобную схему. И снова задействован был «Инвестком»…

Между тем, странный убэповец ушёл, дело на время заглохло, пока не появился вышедший из запоя Пивоваров. К Игорю он не приходил, послал за документами Асуану Кужугетовну, заменившую в этом деле Александру. «Асуана, — пояснила она, — это имя от Асуанской плотины. Отец был строитель, ездил на заработки в Египет». Вдвоём они, то есть Пивоваров и Асуана, принялись снова гоняться за детдомовцем и прятаться от коллекторов, вместо того, чтобы просто вернуть деньги. Игорь так и не узнал, чем вся эта история закончилась, его больше не беспокоили…

… Так случилось, что чуть ли не в тот самый день, когда Игорь повстречался с Ириной Шотаевной, позвонила Александра.

— Игорь Григорьевич, — быстро перешла она к делу, — вы ещё работаете в Тверской области?

— Нет, давно не работаю. А что?

— Асуане надо выселить из Москвы алкашей. Очень неплохая квартирка…

— Нет, эти дома не годятся. И доверенности давно просрочены. А ты по-прежнему в «Инвесткоме»?

— Да. А что? — Александра слегка насторожилась.

— Выкупаете у Кужугетовны, что ли?

— Не только у неё, — похвалилась Александра, — у меня отличный заведующий. Если хотите, я с ним поговорю насчёт вас.

— Как его фамилия?

— Морозов.

— Лев Сергеевич, лет тридцати пяти?

— Вы его знаете? — вопросом на вопрос отвечала Александра.

— Да так… очень шапочное знакомство…

… Игорь с Морозовым пересёкся не так давно, в «Москва-эстейт». За год прошла ещё одна сделка: Игорь продавал квартиру на улице Подбельского. Продать квартиру пара пустяков, но сверху выстроилась длинная, ветвистая цепочка. В ней и оказался от «Инвесткома» этот самый Морозов. Он так ломал комедию перед своими клиентами, запуганными донельзя бюджетниками, так делал вид, что защищает их интересы, так упирался, так расписывал маски-шоу и риэлторов-убийц, развёл такой популизм — стало ясно, что Морозов взял очень хорошие деньги и теперь доказывал, что не зря. В конце концов все закончилось громким скандалом. Непосредственно Игоря и его клиента скандал не касался, он сидел молча, вмешаться пришлось лишь в самом конце, перед закладкой денег, когда стараниями Морозова сделка оказалась на грани развала. В этот момент Морозов начал понимать, что зашёл в своей игре слишком далеко и перегнул палку, теперь ему нужно было, не теряя лица, пойти на попятный, так что дело к всеобщему удовлетворению решилось миром. И сделка, и отношения были сохранены, но у Игоря оставалась к Морозову стойкая антипатия. Игорь не любил, когда риэлторы устраивали дешёвые шоу перед клиентами, набивая цену.

— Интересно, — сказала Александра.

— Можно сказать, что не знаю, — уточнил Игорь.

На самом деле сказать так было нельзя. Игорь насквозь видел этого Морозова — дрянной человек, прохиндей.

— Так вы подумайте, — настойчиво посоветовала Александра. У неё, вероятно, было поручение от Морозова. Едва ли насчёт Игоря, вряд ли тот мог знать, что Александра знакома с Полтавским. Скорее, Морозову просто нужны были хорошие риэлторы.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал Игорь.

Но, по размышлении, думать особенно было не о чем. Ирина Шотаевна подходила много больше по возрасту и, главное, Игорь не чувствовал к ней той скрытой неприязни, которую испытывал к наглому выскочке Морозову. К тому же филиал, где работала Барзани, находился в самом центре, на Новом Арбате. Это было удобнее. Единственный чёткий критерий. Он и определил окончательный выбор…

40

В самом конце августа Игорь позвонил Барзани. Начинался новый сезон, нужно было отыгрываться за два прошедших ленивых года. С Барзани — это сразу отметил Игорь, едва пообщавшись на Арбате, — явно можно было работать. Оказалось, что в Перовском отделении то ли с умыслом, то ли, скорее, в силу царившего там беспорядка от Игоря скрыли не только инвестиционные сделки, их-то ещё нужно было найти, но и дежурства в центральном офисе на Щербаковской. В отделения, а их у «Инвесткома» имелось около тридцати, клиенты звонили слабо, чаще всего, с разными глупыми вопросами. Реклама в корпорации была устроена так, что лучшие заявки поступали в центральный офис. Талоны на дежурства распределяли по отделениям, в отделениях — по отделам, в отделах распределяли среди лучших, или самых близких к заведующему. Отдел Барзани, как один из передовых в «Инвесткоме», плюс её близкие отношения с заведующим филиалом, получал талонов несколько больше, чем другие. Игорю, как опытному риэлтору, Ирина Шотаевна пообещала талон на дежурство в первый же месяц.

— Но главное, — напутствовала Барзани, — инвестиционные сделки. На дежурства надейтесь, но всё равно ищите.

В тот же день Барзани повела Игоря познакомиться к Разбойскому. Из двух братьев-лекторов Арбатским отделением заведовал младший, Иона, у которого задница была слегка меньше. Кроме Разбойского, в кабинете сидели ещё двое, Прошкин и Бельский (фамилии Игорь узнал позже), один коротко постриженный под ёжика, другой — с бритой головой. В тот момент, когда Барзани с Игорем вошли, все трое громко смеялись. Игорь успел разглядеть, что один из приятелей Разбойского держал в руках журнал с голыми девочками. Разбойский слегка кивнул, и Прошкин с Бельским, оборвав смех, вышли из кабинета.

Кабинет оказался довольно тесненький, не по выдающимся габаритам хозяина, но зато оригинальный. В шкафу, на шкафу и на столе среди папок и бумаг стояли спортивные кубки разной величины и висели вымпелы, — Игорь сумел прочесть надпись на одном из них: «И. И. Разбойскому от Льва Яшина». Кроме вымпелов и кубков на столе стояла странная скульптура из папье-маше, напоминавшая фаллос, увенчанная сверху футбольным мячом; в дальнем углу висели в рамках несколько фотографий полураздетых мужчин и женщин в фривольных позах, одна из них сильно напоминала Бориса Моисеева с серьгой в ухе, на другой в спортивных трусах, с выпирающим животом запечатлён был сам хозяин кабинета, но больше всего Игоря удивила висевшая на стене рваная грелка, под которой на листе ватмана было выведено: «Разбойский порвёт, как Тузик грелку». Судя по оформлению кабинета, в Разбойском причудливо сочетались природное или выработанное бесстыдство, болезненные склонности и неординарное чувство юмора. Он протянул Игорю короткую жирную руку с толстыми, унизанными перстнями, пальцами. Рука была влажная, пожатие слабое, как у гея.

— Вы человек опытный, Ирина Шотаевна рассказывала мне про «Жилкомплекс». Надеюсь, вам у нас понравится, — произнёс Разбойский, изображая улыбку. — У нас совсем другие перспективы, чем в хилом «Жилкомплексе». Имейте в виду, у Ирины Шотаевны лучший отдел в «Инвесткоме», а «Инвестком» — лучшая фирма в России.

На этом официальная часть была закончена. Игорь хотел подняться, но Разбойский неожиданно спросил:

— Как вы относитесь к Достоевскому?

Игорь с удивлением посмотрел на заведующего. — «Все начальники в “Инвесткоме” — люди со странностями?»

— Достоевский — великий русский писатель, — осторожно сказал Игорь.

— Великий-то великий, — усмехнулся Разбойский, — а ведь врёт. Родион Раскольников убил старуху-процентщицу. Верю. А вот в раскаяние его — не верю. Полная чушь.

— Болезненный, экзальтированный человек, — подсказал Игорь.

— Разве что. Современный человек, нормальный, не боится совершить убийство. Да, теоретически совершенно не боится. Ему наплевать. Он боится только наказания за убийство. Вот и вся совесть. Совесть — это страх наказания. Освободив человека от страха наказания, вы освободите его от совести.

— Это у кого как, — возразил Игорь, — у многих есть внутреннее табу. Сознательное или даже на подсознательном уровне. Чтобы убить, нужно перешагнуть через табу. Иначе было бы слишком страшно жить.

— Да, нужно перешагнуть, — согласился Разбойский. — Наполеон перешагнул. И вы, если нужно, перешагнёте… Борьба за существование… Почти каждый может…

Игорь промолчал. Не нашёлся, что ответить. Этот странный разговор показался ему неуместным. У каждого в душе есть свои бездны, но зачем же их выворачивать? Тем более перед малознакомыми людьми.

— Я могу идти? — спросил он.

— Да, — вяло сказал Разбойский.

Игорь направился к двери.

— А вы, Ирина Шотаевна, задержитесь на минутку, у меня к вам приятный тет-а-тет, — игривым баритоном произнёс Разбойский. Игорь вспомнил про Шейлока.

Через несколько минут, когда Барзани вышла из кабинета, Игорь заметил у неё в руках пачку долларов. Она пыталась их прикрыть, но спрятать деньги было некуда. Едва Барзани прикрыла дверь кабинета как эти двое, Прошкин и Бельский, ожидавшие в коридоре, вернулись к Разбойскому.

— У Ионы Исаевича бывают заскоки, — сообщила Барзани, — любит пофилософствовать, не обращайте внимания.

— Кто эти двое? — полюбопытствовал Игорь, когда они вернулись в отдел, пока Барзани поспешно открывала сумочку и прятала её в сейф.

— Приятели Ионы Исаевича. Он с ними работал ещё до «Инвесткома».

— Лысый, который с блестящей головой, Бельский, бывший майор милиции, ты с ними не шути, — вмешался в разговор сидевший рядом лысоватый крупноголовый риэлтор с широким, скуластым, некрасивым лицом.

— Да ладно, Дима, — попыталась приструнить Барзани.

— А что, какие секреты? — зарокотал Дима. Игорю показалось, что он слегка пьян. — Как они шили для мёртвых тапочки, а Бельский их прикрывал?

41

В отделе у Барзани всё было иначе, чем в Перово. Там Игорь за два месяца почти ни с кем не познакомился. Люди приходили, уходили, разговаривали, что-то делали, но при этом в воздухе висело ощущение полного разброда и спячки, работал лишь один Гейдар. Здесь же, не то чтобы был спаянный коллектив, — через короткое время Игорь увидел, что многие терпеть не могут друг друга, постоянно доходило до стычек, — но и невооружённым глазом было видно, что люди заняты делом, делают деньги, каждый в соответствии со своими способностями. Игорь относительно скоро стал различать лица. Не все. Бо́льшая часть риэлторов — здесь они назывались экспертами — появлялась на фирме редко, только на собрания, дежурства, или когда у них проходили сделки. Но были и такие, кто целыми днями торчали на фирме, как бы образуя ядро.

Вот Михаил Волосевич, «демагог», или «златоуст», как назвал его про себя Игорь, прожжённый циник, хитрец, необыкновенно общительный, исключительно умелый в обращении с людьми, — этот целыми днями сидел на телефоне, разглагольствуя с невидимыми, неизвестно откуда появившимися клиентами. Он любил показать, что всё знает и умеет, хотя на самом деле было совсем не так, врал, иногда при этом выразительно делая знаки, какие, мол, лохи сидят по ту сторону провода, шутил до одурения — разговоры его выглядели искусственными и наигранными. Игорю казалось удивительным, почему это не чувствуют собеседники Михаила, однако у того не было отбоя от клиентов. Волосевич легко, весело и ловко собирал с них деньги.

В недавнем прошлом Михаил работал чиновником, подвизался на очень хлебном месте в префектуре, в отделе, занимающемся оформлением земли для инвесторов, но погорел и, говорили, едва откупился. Сам он рассказывал по-иному. Что сменился начальник (прежний действительно погорел) и стал расставлять своих людей на ключевые должности.

В отдел к Ирине Шотаевне Волосевич пришёл стажёром чуть больше года назад. Он и ещё несколько человек последовали за своей наставницей Элеонорой Ивановной из другого отделения. Но, в отличие от остальных, Михаил быстро адаптировался и вырос до старшего эксперта, обогнав Элеонору Ивановну. Между тем, старший эксперт отличался от простого тем, что приносил «Инвесткому» общий доход больше шестидесяти тысяч долларов за год. Выше старшего считался только главный, приносивший доход свыше семидесяти пяти тысяч. За это у главного повышался личный процент. Но главных экспертов было всего несколько человек на весь «Инвестком».

Элеонора Ивановна, бывшая наставница Волосевича, представляла собой полную противоположность своему недавнему ученику. Женщина прямая и открытая, кандидат наук, вынужденно ставшая риэлтором из-за того, что в институте, где она работала, два года не платили зарплату — сотрудников выживали, чтобы сдать помещения. В околопенсионном возрасте Элеонора Ивановна всё ещё гордилась, что лет в двадцать врезала по морде слишком нахальному ухажёру, комсомольскому вожаку. В отличие от более молодых коллег, Элеонора Ивановна не дурила клиентов, принципиально не делала инвестиционные сделки, по завершении сделок не отбирала у клиентов документы, а потому, хотя сделок у неё было много, в передовиках она не числилась и к тому же находилась в состоянии перманентного вялотекущего конфликта с Разбойским. Элеонора Ивановна постоянно возмущалась его неразборчивостью, криминалом, его приятелями Прошкиным и Бельским, трудовыми договорами в одном экземпляре, но больше всего — из-за этого она несколько лет спустя и ушла из «Инвесткома» — позднейшим изобретением инвесткомовских юристов: подписывая трудовой договор, эксперты одновременно должны были написать и приложить к нему заявление об увольнении по собственному желанию с открытой датой.

Другая ученица Элеоноры Ивановны Лариса — в девяностые она с мужем вынуждены были переехать в Москву из Риги, где оказались негражданами и потеряли работу из-за незнания языка, — была, скорее всего, очень средним риэлтором (о её сделках Игорь ничего не знал), зато у Ларисы были очень красивые, длинные ноги, крайне сексапильная фигура и груди, как сказал Михаил Волосевич, «словно бокалы с шампанским».

Как-то, идя на работу от станции метро Арбатская, Игорь увидел перед собой женщину — походка её была лёгкой и плавной, она плыла в толпе Афродитой, мелькая изящными, хотя и чуть крупными ногами в стоптанных туфлях без задников. Такая заключалась гармония, такая притягательность и сексуальность в её походке и в ней самой, что Игорь едва не сошёл с ума от нахлынувшего желания — он шёл сзади, наслаждаясь её созерцанием, вожделея и в то же время боясь догнать. Да, именно так должна была выглядеть богиня. Между тем, богиня повернула ко входу у магазина «Восточные товары» у первой высотки на Новом Арбате. В ту же дверь нужно было входить и Игорю. Тут только он догнал её и заглянул сбоку: это оказалась Лариса. Игорь смутился от неожиданности, они поздоровались и вместе поднялись в лифте на шестнадцатый этаж. В тот день Игорь с огромным трудом рассеял её чары, ее невероятное притяжение, но усилием воли строго-настрого запретил себе пытаться завести с Ларисой роман — он твёрдо знал: романы не следует заводить на работе. Такие романы самые опасные и до добра никогда не доводят. К тому же, он был теперь ученый. С тех пор как несколько лет тому назад Изольда уехала в Германию, так и не дождавшись, пока он на что-то решится, Игорь поклялся себе больше не встревать в авантюры. Лучше заочно любить Изольду. А потому, порой с трудом превозмогая вожделение, Игорь так никогда и никак не выказал Ларисе свои чувства.

Напротив, в отличие от Игоря, Михаил Волосевич отчего-то любил поиздеваться над Ларисой, чуть ли не доводил её до слёз, делая разные мелкие пакости: то неожиданно щипал, проходя мимо, то подкладывал булавку или прятал туфли (как-то Игорю показалось, что Михаил, как кот, обнюхивает Ларисины туфли) — для сорокалетнего мужчины такое поведение выглядело странным, и Игорь не мог найти никакого другого объяснения, кроме того, что Михаил когда-то пытался ухаживать за Ларисой, но получил отпор и теперь мелко мстил. Или поведение его являлось каким-то очень странным извращением. Сам Игорь, как истинный джентльмен, неизменно в случае таких конфликтов старался защитить Ларису, из-за чего не раз сталкивался с Волосевичем.

Но, пожалуй, самым колоритным человеком в отделе был Димон, как он сам себя называл. Широколицый, скуластый, лысоватый, с большой головой и глубоко посаженными глазами, Димон по профессии был музыкантом, в свое время выступал по ресторанам и начал регулярно пить, отчего ему и пришлось податься в риэлторы. В отделе Димон с присущим ему нахальством захватил самый большой и удобный стол рядом с Ириной Шотаевной, развесил над ним фотографии группы «Лесоповал» и Михаила Танича — то ли он когда-то играл в этой группе, то ли был с кем-то из артистов знаком — и огромную собственную фотографию в обнимку с Разбойским (кто-то из остряков назвал её «Два толстяка»). Фотография была ненастоящая, смонтированная, но Димон очень гордился близостью к начальству. Он не скрывал, что и сам хочет стать начальством, — в отсутствие Барзани всегда пересаживался в её кресло, утверждая, что является её заместителем. Димон был груб, любил сквернословить, без стеснения перехватывал чужие дежурства и нередко расхаживал по отделению, распевая:

«Кто с Димоном не пивал,

Тот в «Инвесткоме» не бывал».

Но настоящий его день была пятница. Вечер пятницы в «Инвесткоме» на Новом Арбате считался чуть ли не официально праздничным. Здесь не боялись тараканов, как в «Бесте». В начале праздников нередко присутствовал сам Разбойский, но обычно он с ближайшими клевретами очень скоро укатывал в баню, эксперты же, разбившись по отделам, праздновали дни рождения и завершение сделок. Однако самым большим любителям выпить, повеселиться и побузить дней рождения и завершения сделок не хватало, они собирались отдельно, и тут Димон с его гитарой, с его размахом и кошельком бывал незаменим. Разбушевавшись, Димон, бывало, гулял всю ночь и приводил девочек прямо с Арбата.

Как-то отмечая день рождения, он впал в запой и, прогуляв с пятницы до понедельника, с утра в понедельник снова приехал на фирму с ящиком спиртного, встречал и заставлял пить пришедших первыми на работу экспертов. В этот день у него намечена была сделка; пьяный Димон, захватив документы, поехал в банк на закладку денег, но очнулся лишь через два дня у себя дома, и конечно, без документов. Где он пропадал всё это время и как оказался в собственной постели, кто его привёз, Димон якобы, а может и в самом деле не помнил. Все ожидали, что Разбойский выгонит Димона из «Инвесткома» с волчьим билетом, но бывший кооператор его только пожурил — с Димоном они были чем-то очень крепко связаны. Димон хвастался, что именно он нашёл помещение для офиса на Новом Арбате, но, скорее, это было не всё.

Случай с Димоновым загулом произошёл уже при Игоре, года через два после его прихода в «Инвестком». О продолжении же этой детективной истории, так до конца и не разгаданной, Игорь узнал лишь много позже, когда в «Инвесткоме» уже не работал.

Следующая была Чинара, «дочь советской Киргизии», как изящно выразился Димон. На шестом десятке лет Игорь начинал уставать от европейских лиц. По одной этой причине он был бы готов признать Чинару красивой, если бы не бородавка на подбородке. Кроме восточных черт и поэтического имени, Чинара привлекла внимание Игоря ещё по двум причинам. Над столом у неё за трудовые успехи чуть ли не за каждый квартал висели в аккуратных рамках грамоты за подписью Разбойского — выходило, ещё и отличница. С другой стороны, в один из первых же дней своего пребывания в «Инвесткоме» Игорю пришлось услышать, как Чинара разговаривала по телефону. Кто-то в чём-то её, видимо, подвёл, и она очень долго, нудно и педантично выговаривала этому невидимому человеку. Так долго, нудно и ворчливо, по-стариковски, что Игорю даже удивительно стало, как этот невидимый человек терпит. Такой же разговор, скорее всего с кем-то другим, повторился и на следующий день. И потом ещё не раз происходило то же самое. Очарование восточной почти красавицы пропало. «Ворчунья и зануда», — сделал вывод Игорь и решил держаться от Чинары подальше. Она же, со своей стороны, с мужчинами на фирме почти не общалась. При такой демонстративной необщительности казалось не очень понятно, откуда у Чинары столько сделок и как она находит клиентов.

Милу, старинную подругу Ирины Шотаевны, Игорь знал с «Жилкомплекса». Там он с ней почти не общался, но однажды, встретив в метро, разговорился. Оказалось, что помимо риэлторства, Мила работает администратором в театре. Близость к искусству вызвала у Игоря уважение и симпатию. Но потом отношение переменилось. Как-то в «Мегаполисе» Игорь хотел купить для клиентов комнату у Милы. Цена, однако, оказалась сильно завышена, но сколько Игорь ни убеждал, Мила упёрто стояла на своём, так что в конце концов он не на шутку обиделся. В другой раз — Игорь только пришёл в «Инвестком» — требовалось на кого-то выкупить неприватизированную квартиру и воспользоваться правом на приватизацию. Обычно в «Инвесткоме» за это платили тысячу долларов, но Мила для своей дочки потребовала с Игоря две. Игорь возмутился и отказался. С тех пор он с ней почти не разговаривал.

Массовку в отделе составляла семья. Глава семьи Саша, бывший офицер, демобилизовавшись из армии, развёлся с женой, оставил ей квартиру в Тмутаракани и сына, и с одним чемоданом в преддефолтном девяносто седьмом прибыл в Москву. В новой московской жизни он удивительным образом преуспел — женился и обзавёлся квартирой. Рассказывали, что Саша некоторое время очень успешно работал с цыганами. И вообще семья, как вскоре узнал Игорь, постоянно кочевала — они то приходили в «Инвестком», то уходили на другую фирму, то пускались в свободное плаванье, то возвращались назад. Вначале Игорь предполагал, что семья состоит из Саши с его новой женой, которая выглядела значительно старше мужа, из отца этой новой жены и её дочки. Но вскоре выяснилось, что Игорь ошибался: молоденькая Светлана, которую Игорь принял за дочку супруги, оказалась Сашиной новой женой, предполагаемая жена Валентина — Сашиной старшей сестрой, а пожилой мужчина, принятый Игорем за Сашиного тестя, мужем сестры, известным переводчиком испаноязычной поэзии. Семья работала дружно: все они то надолго исчезали, то возвращались всем квартетом и тогда отдел мгновенно превращался в табор — члены семьи одновременно шумели, смеялись, делали распечатки, встречались с клиентами, спорили с Ириной Шотаевной, подписывали договора, звонили, ели бутерброды, кипятили чай, а переводчик с потерянным видом сидел за столом и что-то невнятно шептал («сочиняет стихи», — с гордостью объясняла Валентина), а Саша в это самое время ходил к Разбойскому и одновременно шептался с подозрительными личностями на лестничной площадке. Как-то Игорь обнаружил, что к Саше приходил отсидевший своё Зелимхан. Игорь сделал вид, что не заметил старого знакомого, но вскоре он передумал, однако Зелимхана уже нигде не было.

Среди тех, на кого в самые первые дни обратил внимание Игорь, была ещё Дина Марковна, тучная, с цианотичным лицом, едва ходившая из-за одышки, её мучил астматический бронхит. Дина Марковна вечно опаздывала, её машина ежедневно застревала в пробках; добравшись до работы, она с трудом поднималась на второй этаж к лифту, — задыхалась и, хрипя, жаловалась на своё еврейское счастье. Игорь её жалел: Дине Марковне было лет пятьдесят, но ему казалось, что она не жилец и что ей осталось всего несколько месяцев.

Дина Марковна перешла в «Инвестком» с другой фирмы незадолго до Игоря и привела с собой кучу клиентов — почти каждую неделю она получала толстые пачки долларов, которые подолгу держала в полных, с глубокими складками руках с короткими, унизанными кольцами, пальцами, — видно, боялась оставить свои доллары в сумке. Через несколько месяцев Дина Марковна исчезла. Игорь предположил: болеет, или, не дай бог, умерла, но Волосевич сообщил, что она ушла из «Инвесткома» и занята ремонтом новой квартиры на Ленинском проспекте. Игорь случайно встретил её через пару лет. В отделе приватизации на Рязанском проспекте с ним поздоровалась крепкая, дорого одетая, вовсе не тучная женщина.

— Извините, я вас не узнаю, — смутился Игорь.

— Дина Марковна, — напомнила она, — мы с вами вместе трудились в «Инвесткоме». Передавайте привет Ирине Шотаевне. Очень хитроумная особа. Между нами, они с Разбойским — очень точная фамилия — обманули меня на насколько тысяч долларов.

— Обязательно передам, — пообещал Игорь. Он был поражён произошедшим с Диной Марковной чудесным преображением. — Про деньги тоже передать?

— Можете передать, они сами знают, особенно Тухес^[84], — разрешила Дина Марковна.

42

Дела в «Инвесткоме» заладились у Игоря с первого дня. Едва он появился на фирме, как Барзани обратилась за помощью — не за просто так, конечно — переоформить на Димона Берёзкина неприватизированную квартиру в Бутове. Димон её приватизирует и продаст, но по совсем другой цене. Как ни странно, до Игоря в отделе никто с неприватками не работал.

Вариант оказался шикарный. Два чёрных маклера, с виду сами глубокие выпивохи, скорее просто шпана, отыскали одинокого алкоголика. Тот был ещё почти мальчишка, но уже пропащий, готовый продать квартиру за копейки. От Игоря потребовалось только отнести документы в «Мосжилсервис», отдать знакомому инспектору, дать сто или двести долларов и договориться, чтобы пропащего не вызвали на комиссию. У Игоря к тому времени ещё оставались подставные дома, но посылать в Тульскую область было некого, а потому он предпочёл обратиться к бывшим конкурентам. Следовало только проследить, чтобы они не познакомились с Димоном. Димон, в свою очередь, бдительно охранял от Игоря своих маклеров-выпивох — они, видно, не в первый раз приносили бывшему музыканту многотысячедолларовые подарки. Хитроумный Димон, скорее всего, очень сильно им недоплачивал. Маклеры делали попытки подойти к Игорю, но Димон, не слишком церемонясь, все их попытки резко пресёк, а получив ордер, сразу же утащил обоих обмывать квартиру. Игоря он не позвал даже для проформы, но Полтавский остался очень доволен: Димонова компания его совсем не прельщала, зато кроме своих пятисот долларов он ещё пятьсот заработал от бывших конкурентов и ещё сто сэкономил на инспекторе.

43

Сделка с Димоном была мелкая, от Игоря не потребовалось сколько-нибудь значительных усилий — и, однако, сразу пошла слава…

Через несколько дней помощь потребовалась Малышеву…

Малышев — это был особый случай. Инженер из почтового ящика^[85], компьютерщик, Малышев оказался на улице, как и тысячи других, ставших ненужными, людей. Стране больше не требовались изобретатели и учёные, страна перестала делать ракеты и самолёты, страна гнала на Запад нефть, газ и лес-кругляк. Малышев вынужденно решил податься в риэлторы. Увы, риэлтор из него получился неважный, он так и не овладел не слишком хитрыми премудростями ремесла, он был человек флегматичный и не очень общительный, сделок у него всегда было мало. Малышев сменил несколько мелких фирм, потом пришёл в «Инвестком», в Тургеневское отделение — всё мимо; наконец, попал к Барзани. С её помощью Валерий Александрович разработал свой метод и стал лучшим риэлтором в «Инвесткоме». Так рассказывала Барзани. В чём состояла её помощь — не поддержка, но именно помощь, Игорь так и не понял, хотя это было очень важно для него. Барзани, возможно, что-то утаивала, но скорее не всё понимала сама.

Внешне метод Малышева был совершенно прост. Коммерческая недвижимость стоит значительно дороже, чем жилая. Следовательно, нужно находить подходящие жилые помещения, то есть квартиры на первом этаже, желательно в центре, в многолюдных местах и переводить в нежилой фонд. Не менее важно заранее представить, как перепланировать квартиру и кто и для каких целей может её купить. Одним словом, требовалось иметь пространственное воображение и одновременно трезвый расчёт. И, наконец, уметь убедить «Инвестком» вложить деньги. Малышев даже не переводил сам недвижимость из жилого в нежилой фонд — для этого существуют специальные фирмы, приближенные к строительному департаменту. Это их хлеб с маслом. Они знают, кому и сколько нужно дать, чтобы быстро получить разрешение. Чужие там месяцами, а то и годами ходят по кругу. Если бы Малышев надумал заниматься переводом недвижимости в нежилой фонд сам, он никогда не отбил бы инвесткомовский кредит в двадцать четыре процента годовых. Получалось: всё очень просто. Однако ни один человек в огромном «Инвесткоме» не попытался подражать Малышеву.

Игорь поинтересовался у Барзани:

— Ирина Шотаевна, вы сами пробовали работать по методу Малышева?

— Пробовала, — неохотно созналась Барзани, — но у меня мало свободного времени. Я так думаю: у Валерия есть какой-то секрет. Но вы обязательно попытайтесь. Обязательно.

Игорь действительно решил попробовать. Несколько дней он упорно сидел за компьютером, искал большие квартиры на первом этаже на Ленинском проспекте и в центре. Квартир находилось не так уж мало. Бо́льшую часть из них продавал «Инвестком». Игорь звонил, интересовался у риэлторов. Те отвечали, что сами всё просчитывали, заработать на переводе в нежилой фонд не удастся. В самом деле, выкупать квартиры нужно у жильцов, а не у ушлых риэлторов, те в свою цену закладывают любую перспективу. Но вся соль заключалась в том, что жильцы сами не дают объявления, вместо этого они звонят риэлторам. Да если бы и дали, — отчего бы Игорь опередил несколько тысяч других риэлторов и как бы определил по объявлению в газете, что квартира идёт от жильцов? Он попробовал подойти с другого конца: стал давать объявления на покупку. В ответ звонили только риэлторы. Игорь очень быстро устал от звонков. То ли у Малышева была каменная задница и он терпеливо месяцами собирал и анализировал информацию — Валерий Александрович ведь больше ничего не умел — то ли у него всё-таки имелся какой-то иной секрет. А может, осмотрев квартиру, Малышев сразу видел то, что другим не дано. Скорее, искать надо было не в компьютере, а через ДЕЗы^[86], управы или милицию. Вот если у Малышева все квартиры в одних и тех же ДЕЗах, тогда всё просто, компьютер только маскировка. Игорь поинтересовался у Барзани.

— Нет, в разных, — разочаровала Ирина Шотаевна, — я тоже пыталась анализировать.

Оказалось, по методу Малышева пытались искать квартиры Михаил Волосевич, Димон и Мила, но тщетно. И Игорь после нескольких дней нудного сидения у компьютера и пустых звонков тоже решил отступить. Сидеть недели и месяцы за однообразной тупой работой без всякой гарантии на успех было не в его характере, особенно после того, как легко и денежно пошли в своё время неприватизированные комнаты. Возможно, нужно было просто ходить по городу и смотреть вокруг намётанным глазом, но у Игоря глаз не был намётанным, да и не лежала к подобной методе душа.

Последний шанс проникнуть в секрет Малышева Игорь попытался использовать, когда они вместе отправились в «Мосжилсервис». Инспектор средь бела дня ушла бродить по магазинам, в бывшем бюро обмена было совершенно пусто, клиентов практически не было — все сделки давно совершались в совсем другом месте. Они сидели вдвоём с Малышевым, возможность расспросить Валерия представилась уникальная.

— Валерий Александрович, — издалека зашёл Игорь, — вам приходилось выкупать квартиры у «Инвесткома»?

— Бывало, — подтвердил Малышев, — да что далеко ходить, эту квартиру на Чистых прудах, которой мы с вами сейчас занимаемся, тоже продаёт «Инвестком». Обленились, не хотят даже сами приватизировать коммуналку, распродают по частям.

— И что, они сами не соображают? — удивился Игорь.

— Абсолютно, — с едва заметной усмешкой произнёс Малышев, — им только снять пенки.

— А под что, интересно, может пойти квартира?

— Да под что угодно. Хоть под магазин, только сделать перепланировку и пробить дверь в наружной стене. А можно под офис, или салон-парикмахерскую. Место блестящее.

— Это интересно: «Инвестком» выкупает у «Инвесткома». Они, как узнают, сразу, наверное, поднимают цену?

— А мы не говорим, что из «Инвесткома».

— Игорь удивлённо посмотрел на Малышева.

— Мы выкупаем на подставную фирму. На какой-нибудь «Гранд» или «Жерминаль». В общем, на рога и копыта.

Это была уже ценная информация.

— А как вы находите квартиры? По компьютеру разве видно?

— А я хожу, смотрю, делаю расчёты. Бывает месяцами жду, пока снизят цену.

— Бывает, уходят?

— Бывает, — подтвердил Малышев. — Я ведь на космос работал. Там требовалось адское терпение. Вы всё мои варианты считаете… Я бы и врагу не пожелал такую работу. Не вы один… Михаил, Димон. Никто не решился… Все хотят быстрые деньги. Знаете, что творят в отделе у Тараканова?.. Вот Разбойский… Он ведь умный, а строит пирамиду…

— Пирамиду? — удивился Игорь.

— Вот смотрите, — продолжил Малышев, — инвестиционные варианты… Сами понимаете… что это такое. Ну, год-два, пойдут суды, пересуды… Придётся возвращать деньги. Он думает только о сегодняшнем дне, хочет отличиться перед Козлецким… Перещеголять старшего брата… А завтра — хоть потоп.

— А вы думаете о репутации? — удивился Игорь. — О репутации думают, когда строят дело надолго. А тут неизвестно, что будет завтра. А по-существу… на его век хватит, Москва ведь очень велика, даже больше, чем Одесса… Потом, вы ведь сами говорили, что выкупаете квартиры на «Рога и копыта», а «Инвестком» в стороне. И договор на оказание услуг у клиентов после сделок забирают.

— Вот это не всегда. Дураков много… да не все. Когда-нибудь обязательно нарвёмся… Тот же Димон…

— Но это не пирамида. Да, отдельные эксцессы возможны. Система выстроена хитрая, «Инвестком» защищён со всех сторон. В крайнем случае принесёт в жертву какого-нибудь риэлтора. Так тут же придут другие на его место. Вы, Валерий Александрович, думаете, что в ваших сделках всё чисто?

Теперь настало время удивляться Малышеву.

— Вот, смотрите, — стал объяснять Игорь, — этот жилец, у которого вы выкупаете комнату, живёт тут всего полгода. А что было до него? Куда делся прежний?

— Выписался в Костромскую область.

— Вы уверены, что добровольно? Одно счастье, неприватки выстреливают редко. А с приватизированными комнатами вы просто не знаете, что там наверчено. Одни нотариусы оформляют продажу, только если получат отказ от соседей, другие, если в течение месяца нет ответа.

— Я отвечаю за своё, — недовольно сказал Малышев.

— На самом деле никто ни за что не отвечает. Или очень редко. Поэтому Разбойский ничего не боится. Единственным тормозом могла бы быть совесть. Но вы сами знаете, с этим у нас обстоит плохо.

— Поэтому я и послал дочку учиться в Англию, — сказал Малышев.

— «Сколько же он зарабатывает? — с завистью подумал Игорь. — Действительно, золотое дно».

44

После долгих раздумий Игорь решил отказаться от метода Малышева. Валерий знал что-то такое, чего он не знал. Сколько Игорь ни размышлял, оставалось непонятным, как искать квартиры для перевода в нежилой фонд и, главное, как правильно сделать расчёт. Но даже если найти, очень вероятно было ошибиться: выкупать квартиру, расселять, переводить в нежилой фонд, искать покупателей — и всё под кредитной бомбой. Риск был огромный. Любая задержка — взрыв. «Инвестком» — просто монстр. Попытаться обойтись без инвесткомовских денег? Но это почти безнадёжно. Можно месяцами, а то и годами искать покупателей — подобных объявлений полно — люди в квартире не станут ждать, да и у Игоря терпение не бесконечно. К тому же всю прибыль захочет съесть инвестор^[87]. Оставалось попытаться найти подходящую квартиру и поделиться с Малышевым, чтобы посмотреть весь процесс. Игорь действительно относительно быстро нашёл две вроде бы перспективных квартиры — в обеих, казалось, можно устроить парикмахерскую, — но Малышев, что-то посчитав, отказался. Возможно, в самом деле было невыгодно, но могло быть и так, что Валерий Александрович не захотел делиться секретом. Несколько лет он оставался единственным в своём роде и очень берёг свое ноу-хау.

Игорь выбрал иной метод. Он принялся обзванивать знакомых риэлторов. У тех не было денег на выкуп квартир, из-за этого они очень часто теряли варианты. Знакомых у Игоря было не так уж много, однако ему повезло почти сразу. Первая откликнулась Настя. У неё имелась в продаже неприватизированная двушка. Чтобы не возиться Настя согласилась продать квартиру за сорок две тысячи долларов^[88].

«За свободную квартиру можно будет взять пятьдесят, — тут же прикинул Игорь, — а если приватизировать, то и того больше».

— Эти тупыри мне осатанели, — призналась Настя. — Побыстрее бы с ними развязаться. Эта дура, Люся, из-за своей глупости утратила право на приватизацию. Нагулялась, наплодила детей-уродов из-за пьянства, одна глухонемая, другой дебил, от третьего отказалась в роддоме, теперь уезжает в Нижегородскую область в деревню. Материну квартиру продали, купили дом, а эта пойдёт им на пропой. Я из-за неё по судам избегалась.

— Из-за чего суд? — забеспокоился Игорь.

— Из-за третьего ребёнка. Эта дура Люся лет двадцать назад отбила мужа у нынешней начальницы ДЕЗа. Теперь та ей мстит. Не хотела давать документы. Нарочно зарегистрировала третьего.

— И что суд?

— Суд признал, что его не было.

— Так он был, или его не было? — не понял Игорь.

— Был. Но суд признал, что не было.

— Взятка?

— Ой, какая там взятка с этой паршивой овцы. Я подговорила свидетелей. Судья такая же дура.

— Ладно, суд всему голова. Раз суд решил, что не было, значит, не было, — подвёл итог Игорь.

Барзани была в восторге.

— Игорь Григорьевич, квартира маленькая, не стоит тратить деньги на приватизацию. Продадим неприватизированную? Вы в этом понимаете лучше меня.

— Вполне, — пообещал Игорь.

Дальше следовало согласовать вариант с Разбойским и с главным менеджером «Инвесткома» Куликом. Те, как и Барзани, одобрили сразу.

— Будем чистить Москву, — торжественно сказал Разбойский. — Кулику так и пишите в проекте: «маргинальный вариант».

Подписывать договор пришли Настя, Люся-дура с глухонемой дочкой и Люсина невестка Ольга.

— Игорь Григорьевич, я вас отблагодарю, отдам пятьсот долларов из своей доли, только ради Бога отправьте эту дуру с дочкой к матери, — с места в карьер принялась умолять Ольга. Игорю стало смешно. Он сразу сообразил, что над простодушной Ольгой рьяно поработала Настя — внушила, что продать квартиру-неприватку практически невозможно и надо благодарить Бога, что Игорь Григорьевич согласился выкупить квартиру на свой страх и риск исключительно ради неё, Насти. Судя по всему, Настя давно занималась их психологической обработкой, Ольга с Люсей-дурой смотрели на неё благоговейно, как на спасительницу.

— Это же надо, какие дураки, — продолжала Ольга. — Люська всю жизнь дура. А её сынок, Ваня, тот вообще что отчебучил. Его поймали на вокзале и заставили переписать комнату. Несколько месяцев ночевал по подвалам, пока Володя, мой муж, не отловил его и не отвёз к бабушке в Нижегородскую область. Это полный кретин.

— Можно комнату отыграть через суд обратно, — предложил Игорь. Вариант был хлопотный, но интересный, на нём можно было очень прилично заработать.

— Ой, да не связывайтесь вы с ним. Это такое фуфло. Всем растрепал в деревне, сколько мы взяли за бабушкину квартиру. В деревне про такие деньги даже не слышали. Их там чуть не ограбили. Там полно стало азербайджанцев, цыган и всякой разной нечисти.

Настаивать Игорь не стал. Лучше было переговорить с Ольгой без Люси и Насти.

Подписать договор Игорь пригласил Барзани. Едва она вышла, Настя разбушевалась.

— Терпеть не могу этих черножопых. Игорь Григорьевич, почему она ваша начальница? Эта чёрная вам в подмётки не годится. В «Жилкомплексе» над ней все смеялись.

— Ты её знала?

— Ещё бы. Эта сучка как-то увела у меня клиентов. Я хотела набить ей морду, так она несколько месяцев пряталась, пока не слиняла совсем.

Утихомирить разбушевавшуюся Настю стоило немалых усилий, Игорь был очень рад, когда выпроводил их всех из «Инвесткома».

45

Ордер Игорь оформил на себя. «Инвестком» платил за это пятьсот долларов. Люся с дочкой зарегистрировались в Нижегородской области, привезли документы в заклеенном конверте и вместе с Настей отправились сниматься с учёта.

В советское время труднее всего было прописаться, особенно в Москве. Прописка — советский эквивалент крепостного права. Москва являлась городом закрытым, привилегированным, московская прописка представляла собой огромную ценность — открывала доступ к лучшему снабжению и образованию, к престижной работе и карьере, к театрам и музеям. За прописку сотни тысяч людей годами, а то и десятилетиями работали по лимиту. Ради московской прописки люди женились и выходили замуж, нередко фиктивно, существовала даже целая индустрия фиктивных браков со своими сводниками и маклерами. Нередко решения о прописке принимались в Московском горкоме и даже в ЦК.

Ещё и в двухтысячные годы люди старшего поколения нередко трепетали от этого советского слова: «прописка»; для многих московская прописка становилась высшим достижением в жизни. Однако в середине девяностых всё переменилось. Новая Россия, стремясь прослыть демократической, — говорили, что вступая в ОБСЕ, Российская Федерация обязалась отменить прописку, — заменила сталинскую крепостную прописку на регистрацию. Правда, не очень понятно было, чем регистрация в принципе отличается от прописки, но теперь при наличии собственного жилья или ордера зарегистрироваться стало легко, зато выписаться, то есть сняться с регистрационного учёта, особенно из Москвы, превратилось в трудно решаемую проблему. По правилам, человек должен был зарегистрироваться в новом месте, там ставили в паспорт штамп о регистрации и одновременно о выписке с прежнего места жительства, после чего милиция сама обязана была отправить по почте листок прибытия и талон о регистрации по новому адресу. Но милицейская почта работала из рук вон плохо — документы не прибывали месяцами или вообще терялись, человека годами не снимали с учёта, а значит, нового собственника или обладателя ордера не регистрировали^[89]. Бывало, убывший человек повисал на годы. Поэтому опытные люди в обход правил в новом месте всеми способами старались взять документы о регистрации или их дубликаты на руки и отвезти на прежнее место жительства, однако по инструкции там их не должны были принимать.

Считается, что коррупция — абсолютное зло. Но в России с её дурными законами и ещё более дурными инструкциями, с издевательской системой их исполнения, коррупция нередко — единственный способ преодолеть бессмысленную дурь установлений. На практике стоило только заплатить паспортистке, документы в запечатанном конверте почти всегда принимали, а людей выписывали без проблем. И здесь, на Хохловке, бойкая Настя, как всегда, отдала паспортистке конверт и сунула деньги. Однако на сей раз через несколько минут паспортистка вернулась ни с чем.

— Начальница сказала: только по почте.

Цена снятия с регистрации возрастала многократно. Так, по крайней мере, посчитала Настя. С этим они и приехали в «Инвестком». Ради такого случая Игорю пришлось получить деньги в кассе, естественно, в счёт Люсиных будущих доходов. Все вместе снова отправились на Хохловку.

— Эта майорша — известная сволочь, мне приходилось с ней сталкиваться, — предупредил Игорь.

— Игорь Григорьевич, я — артистка, — похвасталась Настя, — я устрою такой концерт, что она не устоит. Буду лить слёзы в три ручья.

С деньгами и запечатанным конвертом Настя скрылась за дверью майорши. Через некоторое время в кабинете послышался крик, потом какие-то странные звуки. Игорь слегка приоткрыл дверь. Настя, рыдая, стояла на коленях перед майоршей, что-то говорила, всхлипывала и старалась обнять майоршины ноги. Та испуганно отодвигалась. Игорь прикрыл дверь. В кабинете снова послышались крики, затем Настя стремительно вылетела из кабинета.

— Вот сволочь, — Настя почти кричала, — это ты, Люся, во всём виновата. Зачем ты ходила в ДЕЗ и трепалась, что продаёшь квартиру за тридцать тысяч долларов? Это знаешь во сколько тебе теперь станет?

Люся затравленно молчала, зато Ольга принялась её отчитывать. Настя бросилась с деньгами к паспортистке, та распечатала конверт, — ко всему оказалось, что листок прибытия в районной милиции заполнили неправильно, и Люсе снова придётся ехать в Нижегородскую область. Через несколько дней Люся вернулась с новым конвертом, сумма для майорши снова возросла, Настя отправилась к ней повторно. На сей раз паспортная начальница смилостивилась. Знакомая паспортистка оформила всё за двадцать минут. Теперь можно было ехать в «Инвестком» за деньгами. Из сорока двух тысяч долларов, положенных Люсе, за минусом потраченных на майоршу, Настя отсчитала себе семь. Остальные деньги Люся попыталась спрятать.

— Ты что, Люся, совсем скурвилась? — возмутилась Ольга. — Поперхнёшься ты этими деньгами. Гони, как договаривались.

Люся испуганно положила перед Ольгой десятитысячную пачку. Та отсчитала ровно половину.

— Игорь Григорьевич, я вам обещала, — Ольга счастливо расслабилась и отсчитала пятьсот долларов.

В тот момент, когда Игорь взял деньги, в комнату вошла Ирина Шотаевна.

— А мне? — то ли полушутя, то ли в самом деле попросила она. — Я тоже хочу. Мне тоже нужны деньги.

И тут Настю понесло.

— Чёрным не даём. Попрошайка. Тебе на какой хрен, сука. Я ещё не забыла, как ты уводила у меня людей.

На Настин крик сбежались сотрудники.

— Она меня оскорбляет. Она хулиганка, — кричала Барзани. — Обманщица, её надо отправить в милицию.

Игорь, заняв позицию между Барзани и Настей, старался побыстрее выпроводить клиентов, но возбуждённые Настя и Барзани продолжали кричать до самого выхода.

Как ни странно, Игорь беспрепятственно зарегистрировался в новой квартире и получил документы на руки, чтобы отнести на место прежней регистрации. Майорша благосклонно взяла деньги. Отнести документы было нужно, чтобы через месяц-другой, продав бывшую Люсину квартиру, без помех зарегистрироваться на прежнем месте.

46

Эта сделка еще не закончилась, когда Игорь встретил в «Мосжилсервисе» Марину, цыганку.

— «На ловца и зверь бежит», — обрадовался он старой знакомой. Крутобёдрая, чуть полноватая, мягкая и плавная в движениях, Марина мало была похожа на других цыганок — ни манерами, ни способом одеваться, неброско и почти со вкусом. Её выдавали разве что смуглость лица и большие, карие, южные глаза. Похожа Марина скорее была на грузинку. Она приветливо, радостно улыбалась и, узнав, что Игорь работает в «Инвесткоме» и занимается выкупами, тут же предложила квартиру. Это показалось несколько удивительно, потому что года три назад — ещё в «Мегаполисе» — у Игоря с Мариной, а скорее с её любовником Рафаэлем, красивым, импозантным цыганом, называвшимся артистом театра «Ромэн», вышел конфликт. Они приходили в «Мегаполис» оформлять продажу неприватизированных комнат. В первый раз всё прошло благополучно и Марина с Рафаэлем остались очень довольны, но во второй раз продавец оказался неграмотный, они не сумели сделать доверенность и исчезли недели на три, а потом пришли просить назад отданные за оформление деньги. Но Игорь, сославшись на условия договора, возвращать ничего не стал.

— Покупатель — наш человек. Вы что, не доверяете? Зачем вы подходите так формально? — горячился артист, и даже стал угрожать, но Игорь выстоял до конца. С тех пор на фирме они не появлялись.

Однако то было дело прошлое, сейчас же Марина просто лучилась от симпатии.

— Нам с мужем надо побыстрее продать квартиру в центре, — сообщила она, — одну мы уже продали, тоже вашему «Инвесткому», возле ВДНХ. Хотим уехать в Ленинградскую область.

— Главное, чтобы мы могли на этом заработать, — обрадовался Игорь. — Все бумаги у вас в порядке?

— Конечно.

— Марина, а вы давно замужем?

— Около года.

— А этот, помните, с вами был, симпатичный, кажется Рафаэль. Говорил, что в театре «Ромэн».

— Да, Рафаэль, — подхватила Марина, — он в самом деле артист. Он мне помогает. Если всё будет хорошо, у нас есть и другие варианты.

Верить нельзя было ни единому ее слову, Игорь это знал, но вариант представлялся исключительно заманчивым.

Они пришли все трое: сама Марина, её муж, Юрий Иванович, нездорового вида мужичок, неоднократно сидевший, с татуировкой на руке, измятый, похожий на алкоголика, и красавчик-цыган Рафаэль, скорее всего Маринин любовник. Действительно ли Рафаэль, или нравилось называться этим именем, оставалось неизвестным. Впрочем, и Марина могла быть вовсе не Мариной. Зато документы действительно были в полном порядке, квартира получена Юрием Ивановичем по наследству от матери-фронтовички несколько лет назад.

— Даже ремонт сделали, — похвасталась Марина, — с маленькой перепланировкой. С ремонтом только не повезло. У Юрия Ивановича вышла драка с работягами. Ударили по голове и убежали. Ремонт так и не закончили.

— Почему решили уезжать? — поинтересовался Игорь у Юрия Ивановича.

— Надоело в Москве, — стал объяснять Юрий Иванович, — у меня сколько друзей жили в этом доме. Все по пьяни пошли по тюрьмам. Никого в живых не осталось. Тоскливо тут. Пора на природу, в этот, как его, город…

— Тосно, — подсказала Марина.

— Вот, Тосно, — подхватил Юрий Иванович, — там грибы, ягоды, это возле финской границы.

— Если вы не захотите, нам есть кому продать. Вашему же «Инвесткому» в Отрадном. Одну квартиру, на ВДНХ, мы им продали, — Марина повернулась к Барзани. — Мы давно знаем Игоря Григорьевича, свой человек, решили пойти навстречу.

— Нет, мы хотим. Никому не продавайте, — не выдержала Барзани, — только нам.

— Хорошо, — согласилась Марина. — Я же говорю: свои люди. Главное, чтобы быстро.

— Очень быстро, — заверила Ирина Шотаевна, — нам только нужно три дня, чтобы получить разрешение руководства.

— Мы знаем, — закивала Марина. — Мы как раз поедем в Крым на две-три недели. Надо пролечить Юрия Ивановича. А вам оставим ключи и доверенность на сбор документов. Как приедем, чтобы сразу.

— Мы согласны, — поспешно сказала Барзани.

— Марина деловая, — с гордостью сообщил Юрий Иванович. — У неё отец — цыганский барон. На самом деле он не цыган, а еврей из Одессы. Так получилось, что он убил прежнего барона, а у цыган так принято: должен занять его место, или его положено убить. Вот он и стал бароном, а в жёны взял себе абхазку. Вон, видите, Марина на грузинку похожа. Благородная. Грузины, абхазы — одна сатана. Вышло так, что я с бароном сидел в тюрьме. Очень умный был мужик. Он и умер у меня на руках от сердца.

— Давно?

— Лет пятнадцать тому. При Горбачёве.

Они поднялись.

— Попить водички у вас можно? — попросил Юрий Иванович.

Игорь кинулся искать стакан.

— Да не ищите, дайте, если есть, бумажный, у него туберкулёз, — Марина брезгливо скривилась.

Пока Юрий Иванович пил воду, Игорь отвёл Марину в сторону.

— Пьёт? На учёте состоит?

— Сейчас нет. Бросил. После травмы головы у него от водки очень сильно болит голова. А с учёта мы его снимем. У нас в диспансере есть знакомые.

Едва они ушли, довольная Барзани обратилась к Игорю:

— Вот видите, Игорь Григорьевич, у вас лёгкая рука. На этом варианте мы заработаем пятнадцать-двадцать тысяч. Я сегодня же поговорю с Ионой Исаевичем. Он любит такие сделки. У него все диспансеры схвачены.

47

Через три недели, когда Марина с Юрием Ивановичем вернулись в Москву, к сделке всё было готово: инвестиционный вариант утверждён Куликом, деньги выделены, документы собраны. Положенные в «Инвесткоме» запросы в диспансеры по просьбе Разбойского Игорь заказал с отсрочкой в две недели. Срок этот нужен был блатмейстеру, чтобы свои люди не только сняли Гаценко с учёта, но и уничтожили истории болезни, если таковые, конечно, имелись в наличии.

Ответ из наркодиспансера пришёл сразу. На милицейском бланке был отпечатан запрос: «В отношении Гаценко Юрия Ивановича возбуждено уголовное дело. Прошу сообщить, состоит ли означенный Ю. И. Гаценко на учёте в наркодиспансере» и подпись: «лейтенант Петров», а пониже штамп диспансера: «не состоит». А вот из ПНД^[90] ответа не было.

— Ну и ладно, нет, так нет, обойдёмся, — решительно сказал Разбойский, повстречавшийся в коридоре, — у наших юристов есть собственные психиатры. Пусть какой-нибудь пообщается с клиентом.

Распоряжение тотчас было исполнено. Юрист Боря передал Игорю телефон эскулапа: «Горячкин, кандидат медицинских наук, институт имени Сербского, за двести долларов напишет, что надо».

— Этот Гаценко, конечно, недопонимает последствия своих действий. Нарушение интеллекта на почве алкоголизма и перенесённой травмы. К тому же зомбирован. Но я напишу всё, как требуется, — психиатр почти слово в слово повторил юриста Борю.

— Раньше у вас в институте и не то делали, — напомнил Игорь.

— Да, при Советской власти имела место гипердиагностика, — подтвердил Горячкин. — Политический заказ.

Договор купли-продажи подписали на фирме. Юрий Иванович с трудом нарисовал каракулями свою фамилию. От имени покупателя, фирмы «Вирджиния» из Новосибирска, по доверенности, выданной в центральном офисе на Щербаковской, расписался Игорь. Сразу же инвесткомовский регистратор Шамиль отвёз договор на Большую набережную^[91], а Марина повезла мужа регистрироваться в Ленинградскую область в город Тосно.

Получать деньги из инвесткомовской кассы они снова пришли втроём. Юрий Иванович поставил свои каракули, а деньги по карманам рассовал цыган Рафаэль. Марина, в отличном настроении, отвела Игоря в сторону:

— Пристрою Юрия Ивановича и дней через десять, самое большее через две недели, вернусь. У меня есть отличный вариант, без Рафаэля, на Белорусской. Там всё чисто.

— Буду ждать звонка, — обрадовался Игорь.

— Хорошо. До встречи, — Марина многообещающе улыбалась.

Ни через десять дней, ни через две недели Марина не позвонила. Игорь решил позвонить сам. Номер не отвечал.

48

Огромный П-образный дом, в котором «Инвестком» выкупил квартиру у Гаценко, хорошо был знаком Игорю по прошлой жизни. В нём на углу Садовой-Черногрязской улицы и тихого Фурманного переулка, недалеко от станции метро «Красные ворота», располагалась почти семейная контора нотариуса Козловой. Вместе с Козловой работали помощницей нотариуса её дочка, единственная наследница конторы и муж, простоватый мужчина, выполнявший одновременно функции охранника, завхоза и мальчика на побегушках. Фирма Игоря «Мегаполис» в свое время находилась почти по соседству — по другую сторону Садового кольца, в Басманном тупике, так что в прошлой жизни Игорь с сотрудниками бывали у Козловой практически регулярно. Вот и теперь, идя показывать квартиру, Игорь хотел заглянуть к Татьяне Валентиновне посоветоваться, но, к его удивлению, на двери висело объявление, что через две недели нотариальная контора закроется.

Козлова оказалась больна, оттого контора и закрывалась. Игорь подошёл к её мужу.

— Пётр Васильевич, решили закрыть контору? А дочка? — без задней мысли поинтересовался Игорь.

— А вы знаете, сколько стоит лицензия? — вопросом на вопрос отвечал Пётр Васильевич. — Сто тысяч долларов только в карман.

— Ого, — изумился Игорь, — больше, чем квартира.

Бывшую квартиру Гаценко с окнами на сонный Фурманный переулок «Инвестком» продавал за восемьдесят тысяч долларов. Наверное, можно было и дороже, потому что покупатели нашлись практически сразу — центр, да ещё тихий. Правда, первая покупательница, тёртая дамочка-риэлтор, отпала сразу, как только узнала, что квартира в собственности у юридического лица.

— Знаю я эти инвесткомовские штучки, идёмте, — она подхватила своих клиентов под руки и увела, как детей от Бармалея, даже не попрощавшись.

Минут через пятнадцать, однако, приехали новые на «Лендровере». Несколько странная парочка. Он, немолодой, лет за семьдесят, но крепкий, она — девчонка, лет немногим больше двадцати. Мужчина протянул визитку, из которой следовало, что перед Игорем гендиректор «Монтажспецстроя», герой социалистического труда и председатель организации ветеранов Александр Гаврилович Терёхин.

— Карина — наш важный партнёр, — сообщил Александр Гаврилович, — мы решили ей помочь.

Карина Морозова, недавняя жительница Краснодарского края, осмотрев квартиру, не сумела скрыть восторг. Она что-то шепнула старшему партнёру, тот моментально сообщил Игорю:

— Берём. За сколько времени можно оформить?

— Неделя на подготовку сделки и ещё неделя на регистрацию.

— А побыстрее нельзя? — Александр Гаврилович, судя по всему, сгорал от нетерпения.

— Нет. Нужно подготовить документы.

— Только больше никому не показывайте.

— Конечно. Зачем? Как только внесёте аванс, пять тысяч долларов, квартира, можно считать, ваша.

— Можно сразу начать ремонт?

— Да уж потерпите две недельки, Александр Гаврилович, — попросил Игорь.

— Сегодня попозже Карина вам позвонит. Насчёт завтрашнего аванса. Мне самому не очень удобно, — замялся Александр Гаврилович.

На следующий день Александр Гаврилович Терёхин с Кариной прибыли на Новый Арбат и Ирина Шотаевна лично приняла аванс. А ещё через два дня Игорю позвонила Карина:

— Игорь Григорьевич, — сообщила она, — я уезжаю и покупать квартиру не буду. Извините, — она почти плакала, — я ещё что-нибудь вам должна?

— Вы же внесли аванс в размере пяти тысяч долларов, — удивился Игорь.

— Это внёс Александр Гаврилович.

— Какая разница. Он внёс от вашего имени. Аванс мы не отдадим, — Игорь почувствовал к Карине искреннюю симпатию. Молоденькая, красивенькая, наивненькая, какой уж там важный партнёр, не решилась продаться за квартиру старому козлу. Испугалась. Если Терёхин откажется от покупки, останутся лишние пять тысяч долларов.

Терёхин позвонил через час.

— Игорь Григорьевич…. — он замялся — такое дело. Карина решила уехать, обиделась… дурочка… Я могу забрать аванс?

— Нет, Александр Гаврилович. Договор подписан с Кариной. К тому же авансы вообще не возвращаются, на то они и авансы. Формально к этим деньгам вы вообще не имеете никакого отношения.

На той стороне послышалось сопение, потом Терёхин тихо спросил:

— А если я решу купить квартиру для себя?

— Думаю, это возможно. Только надо согласовать с Ириной Шотаевной.

— Я дам ей лично тысячу долларов, — прохрипел на другом конце Терёхин.

Игорь хотел сказать: «разделите лучше пополам», но, пока он решался, Терёхин положил трубку.

На следующий день в сопровождении сразу двух женщин, бухгалтера и юриста, Александр Гаврилович прибыл в «Инвестком» переписывать договор. Скорее всего, он действительно вручил Барзани тысячу долларов, потому что женщины — юрист и особенно бухгалтер — устроили с Ириной Шотаевной бурную перепалку и обзывали мошенницей. В результате новый договор едва не сорвался, но, в конце концов, всё утряслось. У Игоря на память о сделке и о незлобивом герое соцтруда осталась книжка: «Как сделать и как не потерять свои деньги» не очень известного американского автора с размашистой благодарственной записью Терёхина.

49

Фортуна продолжала благоприятствовать. Среди тех, кого Игорь обзвонил, чтобы найти варианты на выкуп, была и Татьяна Федотова. Когда-то Татьяна, преподаватель математики и информатики, проходила риэлторские университеты у Игоря в «Жилкомплексе». В те дни она начинала жизнь заново. Её муж, доктор экономических наук, проработав чуть больше двух лет в администрации президента, поражённый масштабами тамошней коррупции — чуть ли не каждый чиновник помимо государственных и значительно выше государственных заботился о собственных коммерческих интересах, крышевал и покровительствовал; в администрации нередко можно было встретить разные тёмные личности вроде Отари Квантришвили^[92], Семёна Могилевича^[93], Лучанского^[94] или даже Сильвестра с дипломатами, а то и с чемоданами, набитыми долларами; там в глубокой тени решали свои делишки олигархи; за деньги готовили разные письма, распоряжения, решения и указы, лоббировали нужные разным кланам законы; шла бойкая торговля местами, льготами и освобождениями от налогов; приватизировали право распоряжаться Россией, раздавали указания губернаторам, сколько голосов те обязаны собрать за Бориса Ельцина, — так вот, Татьянин муж, далеко не ангел, но чужой и возмущённый зритель на пиру нечестивых, как рассказывала Татьяна, решил сбежать от греха подальше и отправился в США преподавать в университете примерно за год до президентских выборов 1996 года и там потерялся, то есть просто забыл о существовании Татьяны, растворился в далёкой Америке, так что соломенной супруге пришлось учиться самой зарабатывать на жизнь. Преподавательских денег ей со студентом-сыном сильно не хватало. Зато ученицей в риэлторском промысле Татьяна оказалась прилежной и даже талантливой, не только легко усвоила нехитрые премудрости работы с комнатами, но и очень скоро стала чёрным маклером. Перед Игорем у неё имелось неорспоримое преимущество: Татьяна оказалась чрезвычайно разговорчива и приветлива, часами могла сидеть на телефоне, а потому вскоре у неё оказалось множество знакомых, таких же чёрных маклеров, как она и целый интернационал аферистов. Сама Татьяна работала честно. Она только продавала квартиры — иногда от многочисленных знакомых, но нередко и от квартирных жуликов. Что с квартирой происходило раньше, до неё, Татьяна предпочитала не интересоваться.

На сей раз Татьяна Федотова, как всегда благожелательная и разговорчивая, предложила Игорю:

— У меня есть знакомая, Любовь Михайловна, у неё всегда имеются квартиры для выкупа. Работает с цыганами. Раньше была мастером на атомном производстве на Урале. Если хотите, я вас познакомлю. С первой сделки мне тысячу долларов.

— Конечно, — обрадовался Игорь. — Как я её узнаю?

— Самая маленькая, страшненькая и старенькая, — сказала Татьяна, — не ошибётесь.

Встреча состоялась на следующий день. Татьяна описала точно: Любовь Михайловна оказалась малорослой и согнутой, лицо в морщинках, как печёное яблоко, седые спутанные волосы, на ней было старенькое пальтецо, но при этом, несмотря на возраст, чрезвычайно энергична, неприхотлива, бывало, как позже узнал Игорь, ночевала на вокзалах, чтобы успеть к раннему поезду, работала чуть ли не сутками, делала по несколько сделок сразу, ходила так быстро, что Игорю приходилось за ней чуть ли не бегать. С виду Любовь Михайловна казалась простовата, но вскоре Игорь убедился: себе на уме, соврёт — не моргнёт.

— Я хоть и с цыганами, — сразу заверила Любовь Михайловна, — но у меня всё чисто. Я человек дисциплинированный, двадцать пять лет оттрубила мастером на атомном производстве. У меня в подчинении было шестьдесят мужиков, я всех их знаете как держала! У нас нельзя было пить на производстве. Я за всеми смотрела, за всех отвечала, как мама. В Екатеринбурге у меня осталась дочка. А в Москве торчу из-за сына, у него тяжёлое заболевание: эпилепсия. В Москве врачи лучше. И с лекарствами проще.

— Наверное, и с доходами, — подсказал Игорь.

— И с доходами. Я снимаю квартиру в Кунцево.

Через некоторое время Игорь узнал, она же сама и проговорилась, что у Любови Михайловны есть однокомнатная квартира в Москве, в Братеево, и что приобрела она её через фиктивный брак. Игорь догадался — с алкоголиком. Но Любовь Михайловна предпочитала свою квартиру сдавать и снимать другую, при её нынешней профессии так было безопасней.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Йезиды — курды-христиане.

2

Юрчики — юрчиками называли сторонников Народного фронта Таджикистана, который выступал на стороне бывшей коммунистической номенклатуры. Полагают, что название «юрчики» возникло в честь Ю. Андропова.

3

Вовчики — так называли сторонников исламистов

4

«Молодёжь Душанбе» — так именовались участники волнений в Душанбе (в основном действительно молодёжь) в официальных сводках летом 1992 г., а также участники захвата резиденции незадолго до того (24 ноября 1991 года) избранного президентом Р. Набиева, который уже 07 сентября 1992 г. вынужден был написать заявление об отставке после неудачной попытки бегства из Душанбе в Хаджент.

5

Цены в масштабе 1996-97 годов.

6

Владислав Ардзинба — первый президент Абхазии. Владислав Ардзинба возглавлял самопровозглашённую Республику Абхазия с 1990 по 2005 год. С 1990 года — председатель Верховного Совета Абхазской ССР, провозгласившего независимость Абхазии, с 1994 по 2005 год — первый президент Республики Абхазия. Сыграл ведущую роль в отделении Абхазской ССР от Грузии и в последовавшей за отделением войне, в ходе которой из Абхазии было изгнано грузинское население.

7

Неприватки — на риэлторском сленге неприватизированные комнаты или квартиры.

8

Квадратов — квадратных метров.

9

Московская центральная буржа недвижимости (МЦБН) — одна из первых крупных компаний, занимавшихся недвижимостью. Первоначально: Московская центральная биржа недвижимости. Когда биржам было запрещено законодательством заниматься небиржевой деятельностью, переименована в «буржу».

10

«Гута» — «Гута-банк». При губернаторе А. Тяжлове Московская область получила у «Гута-банка» кредитов на сумму в 40 млн. долларов. К моменту избрания губернатором Б. Громова в 2000 году требовалось возвращать кредиты; область находилась под угрозой банкротства. С целью не возвращать кредиты были организованы милицейские проверки банка, арестованы документы и ценные бумаги, выяснялись источники доходов руководства банка в прошлом. В результате силовых действий руководству банка пришлось спасаться за границей, «Гута-банк» был обанкрочен, но Московской области удалось не возвращать кредиты.

11

Шейлок — герой пьесы В. Шекспира «Венецианский купец», хищный ростовщик, еврей по национальности.

12

Джордж Оруэлл (1903–1950) — известный английский писатель. Известен прежде всего повестью-притчей «Скотный двор», где в аллегорической форме изображена революция 1917 года в России и романом-антиутопией «1984».

13

Тимченко Геннадий Николаевич — предприниматель, гражданин Финляндии, основу бизнеса которого составляет торговля энергоносителями, владеет значительными долями в торговых, нефтегазовых и транспортрных компаниях, в частности в компании «Gunvor», основатель инвестфонда «Volga Resources». По неподтвержденным данным Тимченко имел(ет) контроль над российским нефтяным гигантом компанией «Сургутнефтегаз». По утверждению британской «Financial Times» успехами в бизнесе Г. Тимченко обязан близким отношениям с В. В. Путиным.

14

ВКШ — высшая комсомольская школа.

15

«Чемодан, вокзал, Россия» — лозунг прибалтийских националистов в начале девяностых.

16

Децимация — казнь воинов (легионеров) в Древнем Риме в случае позорного поражения. Казнили каждого десятого, подлежащих казни определяли посредством жеребьёвки.

17

Банковские ячейки для расчетов стали активно внедряться только с середины девяностых.

18

На вторичке — вторичный рынок недвижимости.

19

Работала как биржа — в начальном периоде рыночных реформ в России существовала повальная мода на биржи, всего в стране их было создано около тысячи. Первые риэлторские фирмы были устроены по принципу бирж, т. е. работали ещё не эксперты и агенты, а брокеры; одни брокеры принимали заявки и вели сделки от покупателей, другие от продавцов. Это, конечно, было не слишком рационально, и от подобной системы работы ушли очень быстро. «Биржевому» этапу предшествовал совсем кратковременный «аукционный», когда на рынке имелись единичные квартиры на продажу при относительно большом количестве покупателей. Оба эти механизма укладывались в принципы работы бирж.

20

Андрей Мельниченко — в будущем основатель МДМ-банка и МДМ-групп, один из наиболее крупных российских финансистов, в то время — студент МГУ, занимался обменом валюты и чековыми спекуляциями.

21

Николай Цветков — основатель ряда чековых инвестиционных фондов, компании «Брокинвест», инвестиционной компании «НИКойл», позднее трансформировавшейся в группу компаний и банк «Уралсиб».

22

Осуществлял сопровождение, т. е. сопровождал сделку — обеспечивал проведение сделки по покупке квартиры, подобранной самим клиентом.

23

МИБ — Московская инвестиционная биржа.

24

Покушение на Бориса Березовского было совершено 7 июня 1994 года, бомба была подложена под его «Мерседес», стоявший рядом со зданием, где располагался «Логоваз» (ул Новокузнецкая, 40).

25

Сильвестр — Сергей Тимофеев, лидер Ореховской преступной группировки, ему приписывают организацию покушения на Б. Березовского 7 июня 1994 года у здания «Логоваза». 13 сентября 1994 года Сильвестр погиб в результате взрыва бомбы, подложенной под днище его автомобиля. Между Сильвестром и Б. Березовским скорее была не автомобильная, а банковская война. Коммерческая структура Б. Березовского «Автомобильный Всероссийский альянс» («АВВА») разместила средства в Московском торговом банке, который возглавляла жена С. Тимофеева О. Жлобинская. Банк пытался не возвращать средства.

26

«ЛогоВАЗ» — структура Б. Березовского, которая занималась торговлей автомобилями. О вооружённых столкновениях см. предыдущую сноску.

27

Борис Березовский профинансировал издание «Записок президента» Б. Ельцина в 1994 г. в издательстве «Огонёк». С этого времени он стал одним из главных членов «семьи».

28

Б. Березовский — один из инициаторов создания и главных акционеров ОРТ, созданного в 1995 году, член Совета директоров.

29

ГКЧП — государственный комитет по чрезвычайному положению, попытка вооружённого переворота, ускорившая крах СССР, 19–21 августа 1991 г.

30

РНЕ — Русское национальное единство, экстремистская националистическая организация. В регистрации в качестве политической партии РНЕ было отказано.

31

Подробнее об этих событиях автор планирует рассказать в романе «Финансист», который является третьим в первоначально намеченной эпической серии романов под общим названием «Идеалист». Эта серия предположительно включает пять хронологически связанных между собой романов: «Кооператор», «Политик», «Финансист», «Риэлтор» и «Инвестком», охватывающих период с 1985 по 2012 годы. В настоящее время, кроме романа «Инвестком», к печати в основном подготовлен роман «Финансист», издание которого предполагается несколько позже.

32

Баркашовцы — последователи А. П. Баркашова — лидера и «вождя» РНЕ.

33

К. Смирнов-Осташвили — один из наиболее крикливых национал-патриотов, антисемит, председатель Союза за национально-пропорциональное представительство «Память». Стал особенно известен после дебоша в Центральном доме литераторов во время собрания членов общества писателей «Апрель» (писатели в поддержку перестройки) 18 января 1990 г. В связи с этим дебошем осуждён 12 октября 1990 года по ст. 74 УК РСФСР. В тюрьме повесился в апреле 1991 г. (есть версия, что убит).

34

«Саюдис» — массовая общественно-политическая организация (в переводе «Движение» или «Народное движение», первоначально «Литовское движение за перестройку», возникшее в 1988 году (официально зарегистрировано 16 марта 1989 года). Сначала «Саюдис» выступал под лозунгами культурного возрождения, демократизации и экономической самостоятельности республики, однако уже с конца 1988 года движение стало выступать за выход Литвы из СССР. На выборах в Верховный Совет Литовской ССР 24 февраля 1990 года «Саюдис» завоевал большинство мест (101 из 141) и 11 марта 1990 г. новоизбранный Верховный Совет принял Акт восстановления независимости Литвы.

Конференция представителей демократических сил СССР весной 1990 года проводилась в Вильнюсе при организационной поддержке «Саюдиса».

35

События в Баку — массовые армянские погромы и убийства, начались 13 января 1990 года. Эти события привели к вводу в Баку частей советской армии. В результате бакинских событий имелись многочисленные жертвы как среди населения, так и среди военных.

36

Аэродром Чкаловский — военный аэродром под Москвой.

37

Бейтаровцы — члены еврейской молодёжной сионистской спортивной (военизированной) организации «Бейтар». Организация названа в честь еврейского героя Иосифа Трумпендора, георгиевского кавалера, награждённого за храбрость при защите Порт-Артура; погиб при защите Тель-Хая в Палестине в 1920 г. Организация основана в 1923 году. Нет данных о существовании «Бейтара в России» в 1990 году.

38

Памятники — в просторечии так называли активистов общества «Память», национал-патриотической праворадикальной организации.

39

Карабах (Карабахский конфликт) — 1987–1991 гг., переросший в войну (1992–1994 гг.), имеет глубокие исторические корни. В частности, в 1918–1920 гг. имело место противостояние между Азербайджанской Демократической республикой и Республикой Армения из-за этой территории, населённой преимущественно армянами. Кровавые столкновения происходили в 1905–1907 гг. и в 1918–1920 годах. Решением Кавбюро ЦК РКП(б) от 05 июля 1921 года было принято решение оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджанской ССР (до этого неоднократно принимались противоположные решения). В процессе перестройки, начиная с 1987 года, в НКАО (Нагорно-Карабахской автономной области) и в Армении начинается движение в пользу пересмотра этого решения. 20 февраля 1988 г. с требованием решить вопрос о передаче НКАО в состав Армянской ССР обращается внеочередная сессия народных депутатов НКАО. Резко обостряется конфликт, вызвавший широкое противостояние двух народов и двух республик и ставший запалом для погромов в Сумгаите, в Баку и для войны 1992-94 годов. Конфликт до сих пор (2020 г.) не урегулирован.

40

Сумгаит — беспорядки на этнической почве 27–28 февраля 1988 года в г. Сумгаите, сопровождавшиеся массовым насилием, убийствами и грабежами в отношении армянского населения. По официальным данным генпрокуратуры СССР убиты 26 граждан армянской национальности, 6 граждан азербайджанской национальности, более 100 человек ранено. По утверждению правозащитных организаций число жертв во много раз больше.

41

Беженцы-еразы — ереванские азербайджанцы. Так называли в просторечии азербайджанских беженцев из нескольких районов Армянской ССР, вынужденных покинуть места своего проживания ввиду угроз, притеснений и страха возможных погромов. Время появления азербайджанских беженцев — с начала (по другим данным, с февраля) 1988 года.

42

Хаценков Георгий Фёдорович — бывший инструктор ЦК КПСС, заместитель председателя оргкомитета ДПР, затем первый заместитель председателя партии Н. И. Травкина. В конце 1990 года ввиду противоречий с Н. И. Травкиным исключён из ДПР. Позднее восстановлен в партии, в 1998–2000 годах избирался председателем ДПР.

43

Гориллами обычно называли военных диктаторов в Латинской Америке.

44

Найшуль Виталий Аркадьевич — известный радикальный экономист. В 1985 году опубликовал в самиздате книгу «Другая жизнь», в которой сравнивал экономические модели в США и СССР и выдвинул задолго до А. Б. Чубайса идею приватизационного чека-ваучера. С 1992 года президент Института национальной модели экономики. В 1996 году автор одной из двух экономических программ кандидата в президенты РФ генерала Александра Лебедя (вторая программа составлена С. Глазьевым и существенно отличалась от программы Найшуля).

45

Вы видели пьяного Ельцина в Берлине? Про Шеннон слыхали?.. — 30.08.94 г. в Берлине состоялись торжества по случаю вывода российских войск. Президент Б. Ельцин во время церемонии был пьян. Особенно запомнился общественности эпизод, когда пьяный Ельцин дирижировал оркестром. Шеннон — аэропорт в Ирландии. Возвращаясь из США, самолёт Ельцина 30.03.94 г. приземлился в Шенноне. На встречу с ним прибыл премьер-министр Ирландии, но Б. Ельцин не вышел из самолёта. Предполагалось, что он проспал встречу после обильного употребления алкоголя, что начальник охраны генерал Коржаков не разрешил будить Ельцина. Впоследствии А. Коржаков писал в мемуарах, что у Б. Ельцина имело место нарушение мозгового кровообращения, опять же после злоупотребления алкоголем.

46

А. Стаханов — наиболее известный передовик производства в СССР, шахтёр. В 1935 году установил рекорд, превысив норму добычи угля в 14 раз. Примеру Стаханова последовали на других шахтах Донбасса, так возникло стахановское движение. Имя А. Стаханова широко использовалось советской пропагандой. Впоследствии стало известно, что для Стаханова, чтобы он установил рекорд, создавались специальные условия.

47

Василий Сталин — сын И. В. Сталина, лётчик, участник ВОВ. В 1942 году ему присвоено звание полковника, в 1946 году — генерал-майора, в 1950 году — генерал-лейтенанта. Окончил войну командиром истребительной авиационной дивизии. Во время войны неоднократно получал взыскания за разные провинности, в то же время награждён двумя орденами Красного знамени, орденами Суворова I степени и Александра Невского. В 1947 году назначен командующим ВВС Московского военного округа, освобождён И. В. Сталиным в мае 1952 года за халатность. После смерти отца арестован 28 апреля 1953 года по обвинению в клевете и дискредитации руководителей КПСС. Умер в 1962 году в Казани. Диагноз: отравление алкоголем. Страдал алкоголизмом.

48

Пятьсот тысяч неденоминированных рублей, то есть пятьсот рублей по нынешнему курсу. По покупательной способности соответствовали нескольким тысячам нынешних.

49

Бенджамин Франклин — один из отцов-основателей США, крупный учёный, его портрет изображён на стодолларовой купюре.

50

Хромая утка — так называют президента, идущего на выборы. Президентские выборы в РФ состоялись летом 1996 года. Зимой 1995–1996 г.г. шансы Б. Ельцина на переизбрание рассматривались как очень низкие.

51

ЗАО — закрытое акционерное общество.

52

Человек человеку волк — древнеримская пословица.

53

Центры НТТМ — центры научно-технического творчества молодёжи — создававшиеся на базе комсомола в годы перестройки, научно-технические, финансовые, внедренческие организации, которые параллельно с кооперативами стали центрами развития новой и разложения старой советской экономики; через центры НТТМ шло быстрое обогащение определённых слоёв комсомольского актива, из которого вышли многие предприниматели.

54

Затулинско-лигачёвские выкормыши. К. Затулин, помощник секретаря ЦК ВЛКСМ (комсомола) в 1987-90 годах, выдвинул ряд предложений по вовлечению комсомольцев в хозяйственную деятельность, среди которых важнейшим было создание Центров научно-технического творчества молодёжи (НТТМ). Идея была осуществлена благодаря одобрению Егора Лигачёва, второго секретаря ЦК КПСС. Лигачёв, надо полагать, не догадывался, что одобрил создание школы молодых предпринимателей, которая стала формировать кадры и условия для прыжка к капитализму.

55

Демплатформа, марксистская — в КПСС на последнем этапе её существования в 1988-91 гг. произошло выделение нескольких идейных течений (платформ): большевистской, марксистской — оформилась в 1990-91 годах, а также демплатформы (демократической), образованной в 1989 году.

56

Банк «Менатеп» — в 1987 году при Фрунзенском райкоме комсомола был организован Центр «Межотраслевая научно-техническая программа», сокращённо «Менатеп», занимавшийся финансированием, торговыми и иными операциями. Предприятие оказалось очень успешным, на его основе в 1988 году создан банк с одноимённым названием «МЕНАТЕП», один из первых и самых крупных частных банков в России. Активно играл на рынке ГКО, входил в империю Ходорковского. Рухнул в момент августовского дефолта 1998 года, бо́льшая часть активов была выведена.

57

Менгеле — Доктор Йозеф Менгеле, нацистский преступник, врач, ставивший опыты на узниках Освенцима. За время своей работы отправил в газовые камеры более 40 000 человек.

58

Расказачивание — политика советской власти, направленная на ликвидацию казачества как привилегированного сословия и как особой этно-социальной группы. Расказачивание сочеталось с одновременным раскулачиванием и проводилось посредством массовых репрессий, в том числе массовых расстрелов казаков и даже казачек, сопровождалось уничтожением ряда станиц, — подавлением казацких восстаний против советской власти, массовой депортацией. В политике расказачивания власти в первую очередь опирались на так называемых иногородних, то есть пришлых людей, крестьян, которые не входили в состав казачества и в дореволюционное время не имели привилегий, в большой части составляли бедноту.

59

Свердлова, а не Сталина и Сырцова — 24 января 1819 г. Оргбюро ЦК РКПб приняло секретную директиву «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах» с резолюцией: «Принять текст циркулярного письма. Предложить комиссариату земледелия разработать практические мероприятия по переселению бедноты в широком масштабе на казачьи земли». Директива была подписана Я. М. Свердловым 23 января 1919 г. Эта директива стала главным документом, определившим политику расказачивания и массовых репрессий против казачества. Согласно мнению большинства историков, автором директивы и циркулярного письма был близкий к И. В. Сталину председатель Донбюро РКП(б) С. И. Сырцов. Политика расказачивания проводилась в широком масштабе в течение всех 20х-30х годов под верховным руководством И. В. Сталина.

60

Еврейские погромы, особенно во время Гражданской войны, больше всего на Украине, в Белоруссии, в Молдавии, т. е. в черте оседлости, где в основном проживало еврейское население, во время Первой мировой войны и в особенности Гражданской, чаще всего осуществлялись казацкими воинскими подразделениями, причём как белоказаками, так и красными казаками. За время Гражданкой войны на Украине имели место примерно 400 еврейских погромов — из них примерно 200 приходилось на долю Деникинской армии (в основном казачьих частей), 100 — на долю красных, в том числе будённовской армии; ещё 100 — на долю петлюровцев.

61

Геноцид во время Хмельницкого — под руководством Богдана Хмельницкого, гетмана Запорожского войска, в 1648–1654 годах с перерывом происходило восстание против Польши (Речи Посполитой). Запорожскими казаками в процессе восстания (войны) осуществлялось массовое уничтожение евреев захваченных районов Украины и Польши, а также поляков. По разным данным было убито от 40 до 100 тысяч евреев, примерно четверть еврейского населения Украины и Польши того времени. Многие еврейские общины были полностью уничтожены, в том числе многочисленные общины городов Немирова и Тульчина.

Запорожское казачество в XVIII веке сначала было преобразовано в Черноморское казачье войско, а затем, в царствование Екатерины Великой, запорожские казаки были переселены на Кубань.

62

Деникин Антон Иванович — с апреля 1918 года командующий, с октября главнокомандующий Добровольческой армией, с января 1919 года главнокомандующий «Вооружёнными силами Юга России», одновременно с января 1920 г. «Верховный правитель Российского государства», с апреля 1920 г. — в эмиграции.

Шкуро Андрей Григорьевич — белый казачий генерал (генерал-лейтенант), участвовал в Гражданской войне — вначале как белый партизан, освобождал Ставрополь, Кисловодск, Ессентуки, затем воевал в составе ВСЮР. В эмиграции с мая 1920 года. Во время Второй мировой войны участвовал в формировании казачьих частей СС, воевал в Югославии. После войны выдан СССР и казнён в 1947 году. Белоказачьи войска А. Шкуро известны участием в еврейских погромах.

63

Дефолт — в августе 1998 года Российская Федерация отказалась платить по своим обязательствам. Вслед за этим рухнули ведущие банки. Курс рубля в течение короткого времени упал в 4 раза. Значительно снизилось производство, кризис привёл к резкому падению доходов граждан и цен на недвижимость — с некоторым лагом.

64

Оба слова означают примерно одно и то же, обозначение фирмы, работающей с недвижимостью, то есть здесь явная тавтология, что-то вроде масляной каши.

65

Договора ренты — договора, заключённые с пожилыми людьми о праве наследования квартир в обмен на пожизненное содержание или единовременную выплату определённой суммы.

66

Мирное соглашение — имеется в виду соглашение «о прекращении огня и выработке механизмов контроля» от 27 июля 1993 г. В соответствии с этим соглашением, грузинская сторона отвела свои тяжёлые вооружения на предписанное расстояние от линии фронта. Соглашение было в одностороннем порядке нарушено абхазской стороной. Эти факторы и предательские действия со стороны сил, поддерживавших свергнутого президента Грузии З. Гамсахурдиа, а также негласная, но активная поддержка абхазской стороны со стороны российских вооруженных сил, расквартированных в Абхазии и привели в конечном итоге к захвату Сухуми абхазскими и союзными с ними силами.

67

Беспорядки в Сухуми в знак протеста против открытия филиала Тбилисского государственного университета происходили 15–18 июля 1989 года. Погибли 17 человек, 448 было ранено. Спровоцированы «Айдгылара», абхазским национальным движением. Эти беспорядки можно рассматривать как генеральную репетицию будущей войны 1992 года.

68

Грузино-абхазская война 1992–1993 гг. — вооружённый межэтнический конфликт, в котором, кроме грузин и абхазов принимали участие ополченцы из России (казаки, формирования Конфедерации горских народов Кавказа, чеченские сепаратисты, а также, неофициально, российские военные). В результате войны 1992-93 гг. Абхазская автономия де факто завоевала независимость от Грузии, а сотни тысяч этнических грузин вынуждены были бежать за пределы республики. Конфликт сопровождался массовыми зверствами с обеих сторон, вероятно, можно говорить о геноциде грузин.

69

За 9 апреля — с 4 апреля 1989 года в Тбилиси перед домом правительства начался бессрочный митинг, организованный лидерами грузинской оппозиции в ответ на демонстрацию 18 марта 1989 года в абхазском селе Лыхны, организованную «Айдгыларой» при поддержке местных партийных и советских функционеров за выход Абхазии из состава Грузинской ССР и переподчинение России. Митинг в Тбилиси быстро перерос в выступление против коммунистического режима, за свободу и независимость Грузии. В ночь с 8 на 9 апреля войсками были предприняты действия по разгону митинга. Использовались слезоточивый газ «Черёмуха», газ «Си-эс» (самовольно), резиновые палки и малые сапёрные лопатки. Погибли 19 человек, в основном от асфиксии в результате возникшей на площади давки, усиленной отравлением сильнодействующими химическими веществами.

70

Кодорское ущелье — соединяет Грузию и Абхазию, проходит через горную Сванетию, расположено на высоте от 1300 до 3984 м. После падения Сухуми и поражения Грузии в 1993 году десятки тысяч грузин вынуждены были бежать из Абхазии из-за проводившейся этнической чистки через Кодороское ущелье в условиях наступившей в горах зимы. От обморожений, из-за отсутствия пищи и тёплой одежды сотни людей погибли, потеряли здоровье, многие пропали без вести. По существу, это была очень крупная гуманитарная катастрофа.

71

Будённовск — вторжение отряда чеченских террористов в составе 195 человек во главе с Ш. Басаевым в г. Будённовск (районный центр Ставропольского края) 14 июня 1995 года с последующим захватом заложников (более 1600 человек) и больницы. В процессе спецоперации погибли 129 человек и 415 ранены. В результате переговоров террористы согласились освободить заложников (до этого в результате штурма 17 июня освобождены 61 человек), а российские власти — прекратить боевые действия в Чечне, вывести войска и предоставить возможность террористам вернуться в Чечню. Завершение спецоперации и возвращение террористов в Чечню произошло 18 июня 1995 года.

72

Первомайское — 9 января 1996 г. чеченские террористы во главе с Салманом Радуевым и Хункар-Пашой Исрапиловым атаковали г. Кизляр в Дагестане. Первоначальная цель: ликвидация вертолётной базы федеральных сил. Однако в ходе событий боевики закрепились в местной больнице и взяли более 3700 заложников. Под влиянием руководства Дагестана (аргументы неизвестны), боевики со 100 заложниками согласились вернуться в Чечню, однако были блокированы на границе, после чего захватили село Первомайское. 15–18 января состоялся штурм села Первомайское, однако основная часть боевиков с заложниками сумела вырваться из окружения. 9 февраля 1996 года Государственная Дума постановила амнистировать участников «противоправных действий» в Кизляре и Первомайском при условии освобождения оставшихся в плену заложников. В результате боёв в Кизляре и Первомайском погибли 78 военнослужащих, милиционеров и мирных граждан, несколько сотен человек были ранены. Боевиками уничтожено 2 вертолёта МИ-8 и 2 БТРа.

73

Чеченцы внезапно заняли Грозный — 6 августа 1996 г. в результате операции «Джихад» 850 чеченских боевиков заняли город, в котором находилось 15–20 тысяч российских солдат. В ходе последующей битвы за Грозный боевикам, к которым присоединилось примерно 2 тысячи народных ополченцев, удалось удержать город. В результате боёв за Грозный с 6 по 22 августа 1996 года по российским официальным данным федеральная группировка войск понесла потери: убитыми — 434, ранеными 1407, пропавшими без вести (фактически погибли) — 182 человека. Разгром русских войск в Грозном в августе 1996 года привёл к поражению России в Первой Чеченской войне.

74

Хасавьюрт, — Хасавьюртовские соглашения — совместное заявление от 31 августа 1996 года представителей Российской Федерации и Республики Ичкерии о разработке «Принципов определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой» (прилагались к заявлению), положившее конец Первой чеченской войне.

75

Артиллерия Рохлина — во время штурма Грозного (1994-95 гг.) генерал-лейтенант Рохлин командовал 8 армейским корпусом, наиболее успешный и целеустремлённый из российских генералов, широко использовал артиллерию для обеспечения действий пехоты и подавления противника.

76

Нани Орбелиани — по замыслу автора данный роман является последним в серии из пяти романов, объединённых под общим заглавием «Идеалист» («Кооператор», «Политик», «Финансист», «Риэлтор» и «Инвестком». О Нани Орбелиани предполагается рассказать в третьем и четвёртом романах, «Финансист» и «Риэлтор» (одна из линий).

77

«Бранобель» — товарищество нефтяного производства братьев Нобель (сокр. «БраНобель») — крупная нефтяная компания, основанная в 1879 году братьями Нобель, занималась добычей, частично перерапботкой и транспортировкой нефти. Основные районы нефтедобычи «БраНобеля» — Баку и Челекен (Хазар) в Туркмении.

78

Еленендорф — немецкое поселение в Азербайджане, основанное в 1819 году переселенцами из Швабии. Названо в честь Великой княжны Елены Павловны, дочери

79

Мелик — восточный дворянский титул и титул владетельного феодала (от арабского малик). В армянской дворянской традиции титул «малик» соответствует титулу «князя» (ишхана), что равносильно мусульманским титулам хана или бека.

80

Багратиды (Багратуни) — армянский княжеский род, одна из самых значимых княжеских династий Закавказья. С 885 по 1045 год царская династия Армении. Младшая ветвь княжеской фамилии правила в Грузии, где династия сохраняла царский титул, вплоть до начала XIX века. Короткое время династия Багратуни правила также в соседней Кавказской Албании. Согласно некоторым мифами род князей Багратуни берет начало от библейского царя Давида.

81

Сухумский физтех. После окончания Второй мировой войны и включения СССР в гонку ядерного вооружения в 1945 году в Сухуми из оккупированной Германии добровольно-принудительно были вывезены сотни немецких учёных-ядерщиков и сотни тонн оборудования и созданы два крупных центра ядерных исследований, где велись работы по созданию советской атомной бомбы. Позднее немецких специалистов заменили отечественные, на базе этих центров был образован Сухумский физико-технический институт, который являлся одним из ведущих учреждений в СССР в области ядерной энергетики. Просуществовал до распада Советского Союза.

82

Согласно законодательству, бывшие воспитанники детских домов не имели права продавать и обменивать полученное от государства жильё без согласия органов опеки до 23 лет.

83

Убэповец — сотрудник управления по борьбе с экономическими преступлениями.

84

Тухес — задница (идиш — язык евреев-ашкеназов).

85

Почтовый ящик — закрытые учреждения, институты или предприятия в Советском Союзе, работавшие на оборону.

86

ДЕЗ — дирекция единого заказчика, управляющая жилым фондом.

87

Инвестор — в данном случае инвестором является покупатель помещения, на чьи деньги производится расселение.

88

Цены 2003 года.

89

В 2000-е годы собственников жилья стали регистрировать при невыписанных предыдущих жильцах, за которых новым собственникам приходилось оплачивать коммунальные платежи. При этом, теоретически, прежние жильцы могли вернуться.

90

ПНД — психоневрологический диспансер.

91

На Большой Набережной располагался один из филиалов Москомрегистрации (в настоящее время — Федеральная служба государственной регистрации, кадастра и картографии (росреестр).

92

Отари Квантришвили — бывший уголовник и карточный шулер, «катала», участник «бригады» самого известного вора в законе Япончика, осужденного за грабежи (по делу проходили, но избежали наказания О. Квантришвили и его брат Амиран, также известный криминальный авторитет), заслуженный мастер спорта по греко-римской борьбе, тренер общества «Динамо», в новое время стал «крестным отцом» российского преступного мира. Воспитанные им спортсмены входили в состав люберецкой, бауманской, кунцевской и других ОПГ. На деньги, полученные от рэкета, проституции, подпольных казино (по некоторым данным О. Квантришвили получал доходы от Центра Международной Торговли, гостиниц «Метрополь», «Интурист», «Космос», «Ленинградской», «Университетской», ресторана «Гавана»), О. Квантришвили скупал или контролировал многие объекты московской недвижимости, торговые дома, НПЗ, вино-водочные заводы, банки и другие объекты. По утверждению ряда экспертов, О. Квантришвили получал долю от всего игрового бизнеса в столице. На эти криминальные деньги О. Кантришвили организовал фонд социальной защищенности спортсменов им. Льва Яшина, стал, совместно с И. Кобзоном и генералом МВД А. Бугаевым одним из организаторов ассоциации XXI век (президент Амиран Квантришвили, вице-президент О. Квантришвили). Ассоциация XXI век была создана путем объединения нескольких кооперативов и занималась в основном экспортом нефти, леса и цветных металлов и импортом газового оружия. Среди других детищ О. Квантришвили: фонд социальной поддержки милиционеров «Щит и лира» (совместно с И. Кобзоном), ассоциации профессиональных боксёров и кикбоксинга «Боевые перчатки» и «Китэк» (О. Квантришвили контролировал доходы от подпольного тотализатора при этих ассоциациях). Фонд им. Льва Яшина выступил одним из учредителей ЗАО «Национальный Центр спорта», которому благоволил Б. Н. Ельцин, предоставив за счет налогоплательщиков огромные таможенные льготы и выделив для реализации из государственного резерва тысячи тонн нефти, цемента, руды, алюминия. О. Квантришвили имел обширные связи и пользовался огромным влиянием в политических и предпринимательских кругах — он поддерживал тесные связи с московским мэром Ю. Лужковым, занимался меценатством, установил связи в правительстве и в администрации президента, встречался неоднократно и с самим президентом. О. Квантришвили и его спортсмены активно поддержали Б. Н. Ельцина во время штурма Белого Дома 3–4 октября 1993 года, после чего О. Квантришвили занялся организацией политической партии спортсменов России («Движение «Спортивная Россия»). О. Квантришвили стал слишком влиятелен и был убит (через 8 месяцев после заказного убийства старшего брата Амирана) у автостоянки при выходе из Краснопресненских бань 5 апреля 1994 года. По основной версии, его «заказал» лидер орехово-медведковской преступной группировки Сильвестр, он же Сергей Тимофеев. Согласно другой версии убийство О. Квантришвили было санкционировано «гарантом конституции». Похороны О. Квантришвили превратились в демонстрацию срастания российской элиты и криминального мира: на них присутствовали, наряду с многочисленными представителями криминалитета, Ю. Лужков, А. Владиславлев, В. Гусинский, И. Кобзон, Ш. Тарпищев и многие другие. Похоронили О. Квантришвили на Ваганьковском кладбище. «Он вызывал любовь и внушал страх», — писали о Квантришвили зарубежные средства массовой информации.

93

Семён Могилевич — международный авантюрист, криминальный предприниматель, считался одним из лидеров «русской мафии», боссом одного из ответвлений солнцевской ОПГ, также в прошлом видный участник кооперативного движения. С. Могилевич многократно менял фамилии, разыскивался Интерполом, обвинялся в экономических преступлениях в ряде стран, в том числе в США, в отмывании грязных денег в размере 10 млрд. долларов. Считался теневым владельцем известной фирмы «Арбат-престиж». Гражданин РФ, Украины, Израиля и Венгрии.

94

Лучанский Григорий Иммануилович — видный предприниматель, выходец из СССР, создатель и основной совладелец концерна «Нордекс» (Австрия), который осуществлял экспортные и импортные операции в странах СНГ (РФ, Украина, Казахстан, Молдавия). Занимался экспортом нефти, вкладывал средства и владел предприятиями металлургической промышленности в СНГ, в частности, Карагандинским металлургическим комбинатом. Обвинялся в связях с КГБ, в отмывании денег КПСС, в связях с «русской мафией», наркоторговле и т. д. спецслужбами и прессой США, Великобритании, Израиля и некоторых других стран. Г. Лучанскому был официально запрещён въезд в Великобританию. Однако официально эти обвинения никогда и никем не были доказаны.