Знаменитые бастарды в русской культуре

Леонид Нисман, 2019

В книге приведены истории жизни и творчества семи знаменитых деятелей русской культуры, рождённых вне брака. Таких детей называют бастардами. Судьбы этих, как и судьбы многих других бастардов в русской культуре, весьма интересны и во многом поучительны. Описаны их пути из безрадостного, тяжёлого детства к высшим достижениям в русской культуре в различных её областях. Их имена стали широко известны не только в современной им России, не только в современном им мире. И сейчас, в XXI веке, их творчество доставляет огромную радость знатокам и любителям подлинного искусства. Семь героев настоящей книги – по рождению люди самых различных национальностей, но все они творили на благо России, считали Россию своей Родиной и были её патриотами.

Мария Протасова

Несмотря на впечатляющие успехи в поэзии и благосклонность императорской семьи, в личной жизни Василий Андреевич долгое время был глубоко несчастен.

Долгие годы он был безнадежно влюблён в юную Марию Протасову (1793–1823), старшую дочь тульского губернского предводителя дворянства и, одновременно, азартного картёжника, Андрея Ивановича Протасова и его супруги Екатерины Афанасьевны, урождённой Буниной (1770–1848), своей сводной сестры.

Жуковский активно оказывал девушке знаки внимания и помогал её семье. В начале 1805 года он вызвался переехать к Екатерине Афанасьевне. Недавно умерший супруг её, имевший большие карточные долги, оставил жену без денег и надежды, что их девочки — Мария и Александра — получат достойное образование. А тут — Жуковский, брат по отцовской крови, прекрасный педагог и умница, приехал с сундуком книг и без промедления приступил к учительству. Просто подарок судьбы!

Сестры Протасовы отличались, как луна и солнце. Младшая Саша, яркая, жизнерадостная, озорная, обещала вырасти в великолепную красавицу. Маша, напротив, чертами простовата, всегда тиха, всегда послушна. Но было в её сдержанности такое ласковое очарование, такая сладостная умиротворенность, что Жуковский терял себя и любовался ей. Он видел Машу не такой, какой она была сейчас, а той, кем она может стать. Родной душой, верной покладистой супругой. А большего ему для счастья и не надо.

9 июля 1805 года Жуковский сделал в своём дневнике следующую запись: «Можно ли быть влюблённым в ребёнка?» Он признавал, что любит Машу и надеется впоследствии связать свою судьбу с ней: «Я был бы с нею счастлив, конечно! Она умна, чувствительна, она узнала бы цену семейственного счастия и не захотела бы светской рассеянности». Жуковскому в это время было 22 года, Маше Протасовой — 12 лет.

С течением времени скрывать чувства, которые он испытывал к Маше, Жуковскому становилось всё сложнее. Летом 1807 года он объяснился со старшей Протасовой, и его опасения подтвердились: сестра строго придерживалась религиозных правил и считала родство слишком близким для заключения брака. Кроме того, по мнению Екатерины Афанасьевны, дочь её была ещё очень молода. Для Жуковского начались долгие годы борьбы за счастье.

А Маша ничего не знала об этом первом сватовстве. Ей было 15, и чувство её к Жуковскому горело восторгом юной ученицы перед весёлым и привлекательным учителем.

Мария Протасова, рис. В. А. Жуковского

И вот — отказ. Екатерина Афанасьевна настроена решительно. Однако раздражённый и обиженный Жуковский надежды не терял, ибо знал, что любим. Сияющие глаза Маши выдавали её с головой, и Василий Андреевич, срываясь по делам в Петербург, верил, что не всё потеряно. Пусть пройдёт время. Екатерина Афанасьевна успокоится, а он поговорит со священниками, спросит позволение церкви, и всё уладится. Не может же любовь идти вразрез с Законом Божьим! Но мать Марии была непреклонна и не давала благословления на брак, считая близкое родство потенциальных супругов неприемлемым.

Мария, также как и Екатерина Афанасьевна, была глубоко религиозна, она верила, что в человеческой жизни есть смысл только потому, что существует «будущая вечная жизнь». Жизненные испытания она принимала без жалоб, по словам своей сестры Александры, «ища и находя в этом счастье». Александра удивлялась способности Марии превращать в поэзию самые обыденные жизненные обязанности и «распространять вокруг себя аромат благоухающего благочестия».

О том, что Жуковский любит её и собирается сделать ей предложение, Маша узнала в 1811 году из письма графини Анны Ивановны Плещеевой (1776–1817), близкой приятельницы Жуковского и посредницы в их отношениях. Письмо это увидела мать. Маша, по её словам, «упала ей в ноги» и клялась никогда не соглашаться на брак с Жуковским, уверяя, что испытывает к нему лишь родственную любовь. Как утверждала Екатерина Афанасьевна, Маша намеревалась просить Жуковского «оставить их», но она (Екатерина Афанасьевна) «удержала её». И впоследствии мать утверждала, что дочь не влюблена в Жуковского, и что она была бы спокойна, если бы он победил свою страсть.

Василий Жуковский

Мария Протасова

Впервые Жуковский просил руки Марии в январе 1812 года, но Екатерина Афанасьевна решительно отказала, заявив, что «по родству эта женитьба невозможна», более того, она запретила брату даже упоминать о своих чувствах.

В начале Отечественной войны Жуковский вступил в ополчение, 2 августа он простился с Протасовыми, которые жили в то время вместе с другой его племянницей, Авдотьей Киреевской (1789–1877), дочерью Варвары Афанасьевны Юшковой, сводной сестры Жуковского, и её мужа, в Орле в доме Плещеевых, и 19 августа отправился из Москвы со своим полком в Бородино.

Вторично поэт сватался в апреле 1814 года, и снова Протасова-старшая отказала ему, к тому же она запретила сводному брату появляться в их доме.

С Машей он переписывался, передавая ей тайно тетради, «синенькие книжки», это были послания в виде дневников. Маша отвечала, что они несчастливы, она обвиняла себя в том, что Жуковский не может писать, и требовала, чтобы он много работал («Итак, занятия! Непременно занятия!»). Уверяя его, что через несколько лет они будут вместе, просила уехать его в Петербург. Она не только восприняла «философию смирения», но в отличие от Жуковского, сумела соединить «смиренное ожидание» и стремление к деятельному образу жизни. Впрочем, Маша страсти к Василию не испытывала, искренне считая его своим другом и учителем.

Увы, но стало слишком очевидно: Жуковскому не уговорить старшую Протасову, Маше не быть его женой.

К тому же выводу пришла и Маша. И потому на предложение своего врача, голландца Иоганна Мойера, ответила согласием. «Бог хотел дать мне счастье, послав Мойера, но я не ждала счастья, видела одну возможность перестать страдать», — признавалась она в дневнике.

Жуковский принял её решение безропотно, и только пожелал убедиться, что Мойер достоин несравненной Маши. Голландец ему понравился, они смогли подружиться: заботливый, степенный благородный человек. Да, пожалуй, ему можно вверить судьбу любимой.

В феврале 1816 года брак был уже делом решённым, и Жуковский, как он внутренне ни готов был к такому исходу, пережил сильнейшее потрясение. Самой Маше, несмотря на все достоинства жениха, решение о замужестве далось тяжело. Более всех её понимала, вероятно, лишь Авдотья Киреевская, которая не одобряла союза Маши с Мойером и до самого последнего момента надеялась, что Маша сделает выбор в пользу Жуковского.

Иван Мойер

Иван Филиппович Мойер (1786–1858) происходил из голландской семьи, переселившейся в Россию. Сын пастора в Ревеле. Сначала изучал богословие в Дерптском (Тартусском) уиверситете (1803–1805). После этого отправился за границу для изучения медицины. Был слушателем Геттингенского университета, а затем занимался хирургией в Павийском университете, одном из старейших университетов Италии. В городе Павия получил степень доктора хирургии. Работал в госпиталях Милана и Вены.

Время возвращения Мойера на родину совпало с Отечественной войной, и он смог сразу же применить свои знания в военных госпиталях. Под конец войны Мойер работал помощником заведующего госпиталем в Дерпте. Получил степень доктора медицины и хирургии (1813) в Дерптском университете. Занимался практической хирургией. С 1815 года — ординарный профессор и руководитель кафедры хирургии Дерптского университета. Неоднократно избирался деканом медицинского факультета, а в 1834–1835 академическом году был ректором университета.

В связи с открытием новых университетов одной из главных задач системы образования в Российской империи стало создание отечественной системы подготовки преподавателей высшей школы. Для этой цели в 1828 году при Дерптском университете был открыт Профессорский институт. Одной из форм подготовки была практика командировок выпускников университетов, будущих профессоров, «с учёной целью на два года за границу».

Мойер был одним из руководителей Профессорского университета. Среди его учеников были Николай Иванович Пирогов (1810–1881) — хирург и учёный-анатом, естествоиспытатель и педагог, основоположник русской военно-полевой хирургии, основатель русской школы анестезии, и Владимир Иванович Даль (1801–1872) — военный врач, писатель, этнограф, собиратель фольклора. Уйдя 9 марта 1836 года в отставку, Мойер передал кафедру хирургии Николаю Ивановичу Пирогову.

Он успевал соединять преподавательскую деятельность, занятия медициной и благотворительность. Позднее Мария, говоря о его доброте, вспоминала также доброту Жуковского и сравнивала их обоих с филантропами — героями романа «Адель и Теодор, или Письма о воспитании» графини де Жанлис (1746–1830). Екатерина Афанасьевна находила в Мойере лишь один недостаток — он не был дворянином.

Маша вышла замуж, а Жуковский, вспомнив, что «на свете много прекрасного и без счастья», уехал в Петербург. Любовь теперь могла жить только на расстоянии. А Маша писала в своём дневнике: «Когда мне случится без ума грустно, то я заберусь в свою горницу и скажу громко: «Жуковский!» И всегда станет легче».

Часть исследователей полагает, что брак Марии Андреевны был счастливым и что только первые годы его были омрачены отсутствием детей, непривычной для молодой женщины, выросшей в русской барской семье, и малообщительностью мужа.

Под руководством мужа Мария Андреевна изучала медицину и помогала больным, работая также в женской тюрьме. По воспоминаниям её дочери, однажды Марию Андреевну случайно заперли вечером в остроге, и она, не желая никого беспокоить, провела ночь в тюрьме.

С Жуковским они встречались редко. Иногда он заезжал в Дерпт поглядеть на первенца супругов Мойер, дочку Катеньку. Маша светилась от счастья, наблюдая, как Василий Андреевич качает на руках её ребенка.

В скором ожидании второго ребёнка она звала Жуковского приехать, утешить её: беременность протекала тяжело.

Мойер тревожился, и не напрасно. Мария не справилась с нездоровьем и 18 марта 1923 года скончалась во время родов. Ребёнка спасти не удалось.

Жуковский, который незадолго до этого гостил у Мойеров и за десять дней до смерти Марии покинул Дерпт, не успел на её похороны. Он был сражён страшным известием. Только недавно он примирился с мыслью о потере, но всё случилось так окончательно и безвозвратно!

Родная сестра Марии, Александра, вручила ему последнее Машино письмо: «Друг мой! Тебе обязана я самым живейшим счастьем, которое только ощущала! И всё, что ни было хорошего, всё было — твоя работа. Сколько вещей должна я была обожать только внутри сердца! Знай, что я всё чувствовала и всё понимала. Теперь — прощай!»

Жуковский плакал. Но вдруг его обволокла знакомая умиротворенность и этот теплый ветер, и облака, стремящиеся вдаль. Позже он написал:

«Право, в небе, которое было ясно, было что-то живое. Я смотрел на него другими глазами. Это было милое, утешительное, Машино небо».

Жуковский оставался в Дерпте около двух месяцев. Он сделал план надгробного памятника в виде креста с распятием и написал тексты для могильной плиты, включив в них два изречения из Евангелия, которые особенно часто повторяла покойная: «Да не смущается сердце ваше» и «Придите ко мне вси труждающиеся».

Его душевное состояние нашло отражение в горестных и одновременно поэтичных письмах, продиктованных «сердечным воображением».

«Солнце мирно освещало этот клочок земли, который скрыл её от моих взоров. Там царила тишина, не скажу ужасная, но непостижимая и доводящая до отчаяния», — писал он 25 марта, по приезде в Дерпт, будущей императрице Александре Фёдоровне, — «Не Великой Княгине, но другу, одно существование которого служит утешением».

Особенно откровенно он делился своими чувствами с Авдотьей Петровной Киреевской. В молодости Дуняша (как они с Машей её называли) готова была уйти в монастырь, чтобы замаливать их «грех» — родственный, а поэтому не совсем законный брак, если бы Екатерина Афанасьевна Протасова, дала бы на него согласие. Теперь Жуковский писал ей: «Мысль о Вас сделалась мне дороже всего на свете: в Вас более всех моя Маша!» Он просил: «Не говорите: её нет! Говорите: она была. Это ободрительное слово: в нём благодарность за всё то, что она оставила в нашем сердце».

К этой мысли, примиряющей со смертью, Жуковский пришёл ещё раньше, в 1821 году, когда выразил её в своём знаменитом четверостишье «Воспоминание», ставшем девизом жизни никогда не расстававшегося с «прошедшим» поэта:

О милых спутниках, которые наш свет своим присутствием для нас животворили, не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были.

В память о своей возлюбленной Жуковский написал стихотворение под названием «9 марта 1823 года». В этот день он в последний раз видел её.

Ты предо мною

Стояла тихо.

Твой взор унылый

Был полон чувства.

Он мне напомнил

О милом прошлом…

Он был последний

На здешнем свете.

Ты удалилась,

Как тихий ангел.

Твоя могила,

Как рай, спокойна!

Там все земные

Воспоминанья,

Там все святые

О небе мысли.

Звезды небес,

Тихая ночь!..

Поразительно, что музыкальность этого произведения Жуковского достигается в рамках незарифмованного стиха. Отсутствие рифм компенсируется полным параллелизмом первых двух строф. Каждое двустишие первой строфы находит себе образный эквивалент в соответствующем двустишии второй строфы.

Общая логика зеркально-симметричного расположения строф такова: воспоминанию о последней встрече противопоставлена картина смерти героини. При этом строго соблюдаются «центры» соответствующих двустиший («стояла тихо» — «удалилась, как тихий ангел», «твой взор» — «твоя могила», «милое прошлое» — «земные воспоминанья», «здешний свет — небо»).

Из чётко проведённой системы параллелизма выпадает окончание стиха — начало третьей строфы, которая так и осталась незавершённой.

Свою любовь к Марии Протасовой Жуковский пронёс через всю свою жизнь.