Шелепин и ликвидация Бандеры

Леонид Млечин

Александр Николаевич Шелепин вошел в историю как человек, организовавший осенью шестьдесят четвертого года свержение Хрущева. Именно Шелепина считали тогда самым реальным кандидатом на пост руководителя партии и государства – его имя гремело не только в нашей стране, но и за рубежом. Возглавив в 1958 году КГБ, он сделал упор на электронную разведку и работу дешифровщиков, которые читали иностранную шифропереписку. Именно тогда внутри Первого главного управления создали отдел, весьма успешно занимавшийся проникновением в иностранные посольства за границей и вербовкой шифровальщиков. При Шелепине Комитет госбезопасности сконцентрировал усилия на «активных мероприятиях», для чего в январе 1959 года был создан отдел «Д», отвечавший в том числе за проведение операций по устранению убежавших на Запад врагов советской власти. Одной из таких операций стала ликвидация Степана Бандеры.

© Млечин Л., 2015

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

От автора

25 декабря 1958 года председателем Комитета государственной безопасности был назначен Александр Николаевич Шелепин. Ему было всего сорок лет. Он никогда не служил в госбезопасности. Отказывался от назначения.

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев наставительно пояснил, что работа в КГБ — это такая же партийно-политическая работа, но со спецификой. В комитете госбезопасности нужен свежий человек, который был бы нетерпим к любым злоупотреблениям со стороны чекистов. И в заключение, вспоминал сам Шелепин, Никита Сергеевич неожиданно сказал:

— У меня к вам еще просьба: сделайте все, чтобы меня не подслушивали.

Хрущев доверял Шелепину, считал его своим человек. И вознес очень высоко. Пост председателя КГБ станет для Александра Николаевича лишь ступенькой на пути к Олимпу. Но первым человеком в стране он не станет.

Эта книга не появилась бы на свет, если бы много лет назад я не познакомился с Александром Николаевичем Шелепиным. Это произошло в середине семидесятых годов на Северном Кавказе, в городе Железноводске, известном своими минеральными водами. Я учился тогда в московском университете и жарким летом оказался вместе с родителями в санатории «Дубовая роща», где поправляли здоровье те, кто, говоря медицинским языком, жаловался на органы пищеварения.

Место не слишком веселое, но располагающее к раздумьям. Три раза в день обитатели санатория организованно направлялись к живительному источнику, потом располагались в столовой. Санаторий был для начальства, поэтому все друг друга знали, встречали и провожали друг друга в соответствии с занимаемой должностью. Разница в служебном положении ощущалась во всем. Скажем, обитатели люксов сдавали анализы без очереди, а сеансы массажа у них были подлиннее.

Пожалуй, единственным свободным от чинопочитания был я — как лицо в ту пору очень молодое и неноменклатурное.

Среди отдыхающих выделялся посол в одной из скандинавских стран, бывший партийный работник из Сибири, с роскошной седой шевелюрой, доброжелательно посвятивший меня в тонкости дипломатического протокола. Единственный трехкомнатный люкс занимал мрачный заместитель министра внутренних дел. Его замкнутость и тоскливое выражение лица объяснялось необходимостью в течение месяца ограничивать себя в самом необходимом. Рассказывали, что весь срок в санатории замминистра крепче минеральной воды ничего в рот не берет, зато остальные одиннадцать месяцев ни в чем себе не отказывает. Но будто бы чем больше коньяка выпьет, тем лучше работает. Говорили, что даже во время заседания коллегии министерства он вдруг просил разрешения выйти.

Министр, понимая, в чем дело, не возражал. Замминистра поспешно уходил в свой кабинет, вынимал из сейфа вожделенную бутылку пятизвездочного, делал порядочный глоток и, вернувшись в зал заседаний, выступал разумнее всех.

С главным редактором одного партийного журнала, тоже поправлявшего здоровье в санатории, мы вместе оказались в кинозале. Показывали модный тогда фильм, где парочка (весьма целомудренно) предавалась любви подальше от шума городского. Выходя из зала, я из вежливости поинтересовался у главного редактора:

— Как вам понравился фильм?

Он изумил меня ответом:

— Я еще не готов ответить на этот вопрос.

На следующее утро, увидев меня, он отвел меня в тенек и сказал:

— Ты спрашивал вчера о фильме. Так вот…

И главный редактор, бывший заведующий сектором отдела пропаганды ЦК КПСС, изложил мне выдержанную, четкую, глубоко партийную оценку: с одной стороны, с другой стороны, вместе с тем… Я восхитился: это было железное правило, привычка, впитавшаяся в плоть и кровь — ни одного необдуманного и невзвешенного слова! Прежде чем что-либо сказать — подумай! Даже в разговоре с каким-то студентом.

Но главный редактор был светочем мысли и просто даже вольнодумцем по сравнению с нашим соседом в столовой.

За нашим столиком оказался первый секретарь Пятигорского горкома Иван Сергеевич Болдырев, сравнительно молодой человек. Он почему-то держался крайне настороженно. Избегал общения с другими отдыхающими и только осматривал высокопоставленных чиновников внимательным взглядом. Сам он ни о чем не рассказывал. На вопросы отвечал, хорошенько подумав, и только на нейтральные темы — о семье, о сыне, которому подарил только-только появившиеся тогда электронные часы по случаю поступления в Бауманское училище.

Иван Сергеевич, видимо, еще крепче редактора партийного журнала усвоил, что молчание — золото. Ей-богу, свет не видел более осторожного человека.

Я заметил, что наш сосед почему-то никогда не подходил к отдыхавшему в том же санатории своему непосредственному начальнику Виктору Алексеевичу Казначееву, второму секретарю Ставропольского крайкома партии. Они словно не замечали друг друга. Видно, отношения в краевой верхушке были непростые.

Казначеев был человек иного типа, чем Болдырев, очень заметный и даже шумный. Официантки так и порхали вокруг него, готовые исполнить любое желание второго человека в крае. Санаторий хотя и подчинялся Москве, но находился на территории края, и Казначеев вел себя по-хозяйски. Кстати говоря, имя главного хозяина — первого секретаря Ставропольского крайкома — в разговорах ни разу не возникло. А ведь это был не кто иной, как Михаил Сергеевич Горбачев. Пройдет каких-нибудь пару лет, и его имя услышит вся страна.

Характерно, что Горбачев впоследствии забрал Виктора Казначеева в Москву, но дал ему сравнительно невысокую должность заместителя министра. А нашего соседа-молчальника, Ивана Болдырева, посадил на свое место, сделал хозяином огромного края.

Но все лечившиеся в санатории начальники в упор не замечали одного из отдыхающих, немолодого уже человека в трикотажной рубашке с короткими рукавами. И не потому, что он никому не был известен. Совсем наоборот. Его-то знали все и каждый! Но, встретив его в столовой или на дорожке, ведущей к источнику минеральной воды, те, кто постыдливее, отводили взор и заговаривали с женой, остальные равнодушно скользили по нему взглядом, даже не делая попытки поздороваться.

Одинокий отдыхающий находился в опале. Это было страшнее, чем проказа. Решительно никто не желал оказаться рядом с ним даже в лифте или тем более сесть за один столик. А вдруг кто-то доложит о странном интересе к опальному политику? О чем это он с ним говорил? Подсел к нему… Прогуливался вместе… А зачем? Уж не группа ли сколачивается, может быть новая политическая оппозиция? Это что же, вызов генеральному секретарю? И все, и конец карьере…

В роли санаторского прокаженного пребывал Александр Николаевич Шелепин, недавний член политбюро. Бывшего комсомольского вожака, бывшего председателя КГБ, бывшего главу комитета партийно — государственного контроля, бывшего секретаря ЦК и заместителя председателя Совета министров СССР перевели — словно в насмешку — на незначительную должность во второразрядное ведомство.

А ведь этот человек обладал счастливым даром сплачивать вокруг себя людей. Некоторые из них остаются его искренними поклонниками и по сей день. В пору расцвета и стремительной карьеры его за глаза называли «железным Шуриком» с намеком на «железного Феликса».

Александр Николаевич Шелепин вошел в историю как человек, организовавший осенью шестьдесят четвертого года свержение Хрущева. Когда Никиту Сергеевича сняли со всех постов и отправили на пенсию, многие именно Шелепина считали самым реальным кандидатом на пост руководителя партии и государства.

Влиятельные и весьма близкие к высшей власти люди уверенно говорили, что Леонид Ильич Брежнев — фигура слабая и временная и скоро его сменит Шелепин. Его имя гремело. И в нашей стране, и за рубежом многие были уверены, что он вот-вот станет главой государства. Он приехал в Москву худеньким школьником поступать в институт и сделал фантастическую карьеру.

Он выиграл множество схваток, но одну все-таки проиграл. Брежнев и его окружение постепенно оттеснили его от власти. Его изъяли из большой политики. Исчезли его фотографии, перестали упоминать его имя.

Александр Шелепин был совсем другим человеком, чем Леонид Брежнев. И по характеру, и по взглядам, и по образу жизни. Если бы Шелепин возглавил страну, застоя, скорее всего, не было бы. Возможно, не было бы и перестройки. А следовательно, и Советский Союз бы не распался. Вся история нашей страны пошла бы иным путем…

Отдыхал в тот год Александр Николаевич в железноводском санатории без семьи, и это только подчеркивало его одиночество. Могу себе представить, каково ему было видеть всю эту чиновничью рать, которая прежде заискивала перед ним, за три шага шапку ломала, а теперь даже не здоровалась.

Несложно было заметить, что и Шелепин инстинктивно сторонился людей. Сам ни к кому не обращался, повсюду ходил один, погруженный в свои мысли. Да и старался поменьше бывать на людях, сидел в своем номере, тем более что жара была страшная.

И во всем немаленьком санатории только мои родители самым любезным образом приветствовали опального политика. Не потому, что они были знакомы. Раньше видели его только на трибуне или на портретах. Просто иной образ поведения для них исключался. Как же не поздороваться с человеком, с которым каждый день сталкиваешься нос к носу? А если другие из трусости его не замечают, тем более следует быть вдвойне вежливым и внимательным.

Той завидной осторожности, которой в избытке обладали наши чиновные соседи по санаторию, у моих родителей не было. За что я их люблю и уважаю, хотя в конце концов именно это обернулось для них бедой. Общение с еще одним опальным политиком стоило отцу любимой работы, и уже они оказались в положении прокаженных, которых не узнавали недавние приятели. Ну да это другая история.

Родители даже разок уговорили Шелепина прогуляться вместе после ужина и повели его по дорожке, петлявшей вокруг многоэтажного корпуса. И стали, конечно же, расспрашивать про Сталина. Александр Николаевич рассказал, как после смерти вождя секретарей ЦК комсомола привезли на ближнюю дачу в Волынском и он своими глазами видел этот дом, бесконечные репродукции из «Огонька», которые Сталин развешивал на стенах…

В столовой я сидел лицом к входу, родители спиной. Поэтому получалось так, что каждое утро Александр Николаевич Шелепин, который — пойди история иным путем — вполне мог стать главой нашего государства, входя в столовую, со мной одним приветливо здоровался и желал мне приятного аппетита, на который я в те годы и так не жаловался.

Маму эта забавная ситуация очень веселила. Она шутила:

— Раньше он с Леонидом Ильичом здоровался, теперь с тобой…

Я застал его на излете. А у молодого Шелепина — я потом видел его старые фотографии, просматривал кинохронику, взятую в Красногорском архиве, — было очень выразительное, интересное лицо, губы сомкнуты, взгляд внимательный, даже пронзительный.

Но и тогда, когда я познакомился с ним в Железноводске, в его глазах, в походке, манере говорить, в крепком рукопожатии было нечто, выдававшее в нем человека сильной воли, который до конца так и не реализовался.