Клуб «Апатия». Роман

Леонид Левкович

Казалось, что я нашел свое место и время в жизни. Время бодрствования сильно сместилось в сторону ночи. Интересы – в сторону сумрачного пространства, далеко отстоящего от обычного мира, того, где люди утром встают, завтракают перед телевизором, по которому показывают новости их большого разнообразного мира, идут на работу, вечером возвращаются домой, заходят по пути в магазины, делают покупки, потом как-то проводят досуг. Господи, каким этот мир мне казался далёким! Почти несуществующим Книга содержит нецензурную брань.

IV

Мы прошли в комнату, Агата включила бра на стене возле дивана и маленькую настольную лампу розового абажура, стоящую на полу. Комната была одна, зато большая. За широким окном, задернутым плотными цвета металлик шторами находился балкон. Еще имелись кухня, тоже достаточно обширная, и ванная, вся отделанная черным кафелем. Сама ванна была розовая.

Меня поразил интерьер квартиры. По сравнению с моей убогой лачугой здесь всё было просто шикарно, точнее, элегантно, красиво, современно. Мебель, по-видимому, была куплена недавно — от неё исходил еще тонкий запах магазина: большой угловой диван, раскладывающийся в двуспальную кровать, кресло в одном наборе с диваном, журнальный столик прямоугольной формы, компьютерный стол с компьютером, софа, небольшой сервант с зеркалами и подсветкой, пара стульев — всё выглядело безупречно. Еще имелся шкаф-купе, предназначенный под гардероб. Телевизора не было и музыкального центра тоже — всё это заменял Агате компьютер с большим монитором и пятью разнокалиберными колонками. Агата подошла к компьютеру, произвела мышкой какие-то манипуляции, экран монитора замерцал, и откуда-то отовсюду полилась приятная музыка не известной мне готической группы. В музыке улавливались индийские мотивы. На полу лежал мягкий светло-коричневый с зелеными и синими геометрическими фигурами ковер. Узор ковра был выполнен на мотивы Кандинского.

Половина журнального столика была заставлена различными большими и маленькими, причудливо отекшими и только начатыми свечами. Они стояли плотно, некоторые — в подсвечниках или чашечках, другие — прямо на столе, покрытом застывшими потоками воска и парафина. Рядом с этим фантастическим лесом свечей стояла черная чашка с остатками кофе, лежали три белых кубика игральных костей и зажигалка. Рядом с зажигалкой топорщилась фольгой обертка от шоколада.

Агата взяла зажигалку и принялась воспламенять свечи одну за другой. Свечи, загораясь, прибавляли в освещение лица девушки всё больше теплоты и золота, глаза её начинали причудливо играть золотисто-зеленым — вся комната превратилась в храм, жрицей в котором была Агата, а божеством… большой черный с белым пушком на груди кот по имени Секс.

Секс не встретил у порога хозяйку, поскольку сидел закрытым в ванной. Мне еще в прихожей послышалось какое-то подозрительное бурчание из ванной. Так, утробно мяукая (по словам Агаты Секс вообще старался никогда не мяукать, плохо умел это делать, зато мурлыкал громко, как трактор), Секс требовал отпереть его. Зачем Агата закрыла кота в ванной, я так толком и не понял. По её словам выходило, что кот сам не захотел оттуда выходить, поэтому она его там и закрыла, оставив ему лоток с песком и немного китикет. Излюбленным местом кота во всей квартире было кресло в первую очередь и ванная во вторую, точнее — сама ванна, в которую Секс забирался и требовал, чтоб из крана пустили струйку воды. Странной причудой этого кота была любовь сидеть в ванне и смотреть на струйку воды, падающую из крана. А кресло было его законным местом. Никто, включая и Агату, не смел его занимать. Еще кот любил располагаться на компьютерном столе возле мышки, когда Агата садилась за компьютер. Это был короткошерстный большой и важный, абсолютно черный, за исключением белого пушка на груди, зеленоглазый кот, отличающийся сложным независимым поведением. Когда он обижался на хозяйку за что-то, он не приходил к ней спать на диван.

К гостям Агаты он подходил избирательно: одних ненавидел, других любил, к третьим относился равнодушно, как к шкафу. К некоторым парням он ревновал Агату и не давал им заниматься любовью, с рычанием вспрыгивая на диван и впиваясь когтями в ягодицы парня, к другим абсолютно не ревновал. Критерии, по которым Секс испытывал свои симпатии или антипатии к разным людям, Агата так и не смогла определить.

Когда Секс вышел из ванной, он сначала, не обратив на меня абсолютно никакого внимания, потерся о ноги Агаты, громко мурлыча, и ходя сложными кругами, потом прыгнул на кресло и стал не мигая созерцать огоньки свечей. Мне даже показалось обидным, что он полностью проигнорировал меня.

Агата принесла из кухни полбутылки коньяка, две пузатых рюмки, ложечки и половину торта на пластиковой подложке. Сверху белого крема лежали зеленые пластинки киви и оранжевые дольки мандаринов.

— А может, ты есть хочешь? — спросила Агата, разливая по рюмкам коньяк.

— Нет. А ты? — ответил я.

— Я торт хочу.

С этими словами Агата взяла ложечку и принялась за торт. Я сделал то же самое. Крем у торта был легкий, воздушный и таял во рту. После торта коньяк показался необычайно терпким. Мы сидели в углу дивана. Столик нам пришлось придвинуть так, чтобы было удобно. От горящих свечей исходили мягкий свет и тепло.

Вскоре мне стало жарковато, и я попросил у Агаты разрешения снять кофту. «Да снимай хоть всё», — сказала Агата. Я снял джемпер и положил его рядом на диван. Под джемпером у меня была простая хлопчатобумажная полинявшая футболка. Агата сняла свою черную кофточку с серебристым черепом и костями на животе и осталась в зелёной маечке на тонких бретелях. Плечи её и руки, гладкие и бархатистые, засияли в свете свечей телесно-золотистым светом. Стальные ромбики на черном ошейнике тускло мерцали. Груди Агаты под маечкой свободно дышали и слегка колыхались, когда она делала круговое движение корпусом. Она была без бюстгальтера. На глаз я определил примерный размер и форму её груди — то, что можно было разглядеть сквозь атласную ткань маечки — не слишком большие, но и не маленькие груди её слегка расходились в стороны и немого клонились вниз под собственной тяжестью. Пуговки сосков выделялись сквозь ткань. Мне захотелось потрогать волосы Агаты — сильно меня удивляла её беспорядочная прическа, похожая на воронье гнездо.

— У тебя прическа такая странная. Можно потрогать? — попросил я.

— Потрогай, — с улыбкой сказала Агата и наклонила ко мне голову. Ошейник на её шее еле слышно скрипнул. Даже оставшись в одной маечке на голое тело Агата, благодаря этому ошейнику, не выглядела раздетой. Между нижним краем маечки и поясом кожаных брюк оставался небольшой промежуток. Я понял, что кожа её брюк очень мягкая и качественная, она удобно натягивалась, облегая бедра Агаты.

Я протянул руку. Вопреки всем ожиданиям, волосы не оказались жесткими — они были мягкими, гладкими и слегка упругими.

— Я думал, они… лаком закреплены.

— Это мусс такой, специальный, укладочный, — пояснила Агата и в свою очередь прикоснулась к моей голове; слегка поводила пальчиками по коротким волосам и вынесла вердикт:

— Прикольно.

Внезапно я почувствовал сильный прилив блаженства во всем теле. Видимо, коньяк догнал меня. Глаза мои на секунду осоловели, но я взял их под контроль, поскольку Агата была трезвее меня и хотела еще о чем-то побеседовать. Она тоже чувствовала себя очень хорошо, ощущала счастье бытия всем телом, но глаза её оставались ясными, хотя и смеялись беспрестанно.

–… Это у меня началось еще в детстве, но тогда я не понимала, что это такое, — продолжала рассказывать Агата, — а впервые отчетливо ощутила это в 13 лет. Знаешь, что такое синдром Кассандры? Мне кажется, я с ним родилась. Во всяком случае, в тот момент, когда пришло осознание своего «я», это в три года, синдром Кассандры у меня уже был. А в 15 лет я поняла, что не такая, как все, и узнала, как это называется. Синдром Кассандры — это когда предвидишь будущее, но ничего не можешь с этим поделать. Во-первых, сама сомневаешься: а вдруг это всего лишь фантазии? Во-вторых, другие все равно тебе не поверят — предвидение будущего никому не нужно, ведь его все равно не удастся изменить.

Я крутил в руках бокал с коньяком и смотрел сквозь него на огоньки свечей.

— Мне кажется, что всё дело в особой развитости сознания таких людей, как я, — продолжала рассказывать Агата. — К примеру, вот ты можешь сейчас сказать, что произойдет через час? Да? Приблизительно можешь. Каждый человек это может. Но на каком основании ты решаешь, что через час произойдет именно это, а не что-то другое? Работает твое сознание, узкое, дневное — оно опирается на твой, так сказать, оперативный опыт, отчасти на интуицию. Касательно меня, ты точно знаешь, что произойдет со мной через час, через 10-ть часов… Не вдаваясь в детали, ты спокойно можешь сказать, чем я буду заниматься ближайшие несколько дней. Если бы ты, как я, мыслил глубже, ты бы не смог избежать некоторых вещей во мне, в моем поведении и образе мыслей, которые заставили бы тебя увидеть мое будущее с большей точностью. Это и есть предвидение и, если облечь в слова, то предсказание. Понимаешь о чем я?

Я сделал глоток коньяка и спросил:

— А о моем будущем ты можешь что-нибудь сказать?

— Да, могу. Всё у тебя будет отлично, — Агата улыбнулась.

— Спасибо, — сказал я.

— Схожу в ванную, — сказала она, встала и вышла из комнаты.

Я отковырнул кусочек торта. Музыка из пяти колонок компьютера вводила меня в легкий транс. Я немного покачивался на диване из стороны в сторону и медленно вращал головой. Свечные огоньки синхронно колебались. В кресле полуразвернутом в нашу сторону мирно дремал кот Секс. Черная шерсть его поблескивала. Кот, растянувшийся во всю длину и заполнивший телом все кресло, казался просто-таки огромным. «Феноменальный кот», — подумалось мне.

Я вылез из-за столика и подошел к серванту. В его нише находилось множество предметов, самыми крупными из которых были книги, составленные в глубине у стеночки — корешок к корешку. Книги стояли справа, а слева находились стопки дисков для компьютера в футлярах. Другие диски без футляров просто лежали один на другом. На переднем плане находились различные мелочи: маленький термометр на пластмассовой подставке, какие-то конверты, пузырёк с духами, ножницы, зеленый квадратный будильник, ручки, карандаши, блокнотики, городской атлас, канцелярский клей, скрепки. Между книгами и стопками дисков в футлярах находилась подставка для письменных принадлежностей — в ней было несколько ручек и линейка. У самого края ниши лежала какая-то черная книга в твердом переплете. Видимо, Агата её недавно читала и положила сюда. Я взял книгу и прочел на обложке: «Монахи Я. Шпренгер. Г. Инститорис. Молот ведьм».

Буквы готического шрифта были выдавлены серебром. То же было выдавлено на корешке, только шрифтом поменьше. Больше снаружи книги ничего не имелось.

Музыка из компьютера плыла ровно и спокойно — мотив монотонно перетекал из одной своей части в другую. Нечто подобное этой музыке я уже слышал — пела женщина приятным высоким голосом, но здесь язык явно был французским.

Я открыл содержание книги и принялся читать:

Часть первая. О трех силах, составляющих колдовство, а именно: о дьяволе, о колдуне и о божьем попущении.

Часть вторая. Молот ведьм трактует о способах околдования и о том, как таковое можно снять.

Чтение мое прервали некоторые изменения, произошедшие с музыкой, которые меня отвлекли. Приятный голос женщины вдруг стал изменяться, замедляться, тянуть, плавать, грубеть и превращаться в мужской. Стройные гармонические переливы звуков преобразовались в какое-то тягучее утробное завывание — так, как если бы на обычном проигрывателе кто-то пальцем начал придерживать пластинку. Я положил книгу на место и подошел к компьютеру.

Как только я тронул мышку, темнота с экрана с плавающими в ней объемными цифрами, показывающими время, уступила место рабочему столу с обоями в виде кровавого морского заката или рассвета. Тут же музыка заиграла снова нормально. Я уселся на стул и открыл winamp. Winamp был новой, третьей версии, русифицированный с красивым интерфейсом нежно-фиолетового цвета. Я стал просматривать папки с музыкой. Здесь было очень много музыки и в основном иностранной. Я читал названия групп и ни одной не узнавал. Периодически в случайном порядке я включал какую-нибудь из композиций — часто попадались гитарные рифы, тяжелые размеренные ударные и глубокие, иногда рычащие, голоса вокалистов. Но вот я нашел сборник альбомов известной мне группы «Dead Can Dance» — «Мертвые могут танцевать» в переводе. Здесь же были сольные проекты вокалистки группы — Лайзы Джерард. Я включил песню Yiulunga и заслушался. Эта песня наилучшим образом подходила атмосфере квартиры Агаты, хотя никаких особенностей в интерьере этого не предполагало. Обычная светлая квартира — ничего хтонического в ней не наблюдалось. Но сам дух этого жилища, невидимый, как нельзя лучше соответствовал духу песни Yiulunga. Наверное, если б здесь жила не Агата со своим котом Сексом, а кто-нибудь другой, то и дух здесь был бы другой — к примеру, соответствующий песням замечательной отечественной певицы и актрисы Жанны Фриске. Я слегка покачивался на вращающемся стуле в такт музыке. Тут из ванной вышла преображенная Агата и подошла к компьютеру.

— У меня винамп этот почему-то тормозит, когда заставка включается, — сказала она, взяла мышку и стала открывать какие-то папки одну за другой.

Теперь на Агате был мягкий до середины голеней халат бирюзового цвета; воронье гнездо с головы исчезло — влажные, постриженные неровными клоками, волосы лежали смирно по обеим сторонам головы. А раньше они дыбились, создавая воронье гнездо. Однако кожаный со стальными ромбиками ошейник все еще находился на шее Агаты. Всю косметику с лица Агата смыла. Я увидел совершенно новое её лицо — нежное, совсем не агрессивное, чистое и красивое. Трогательные мягкие влажные реснички обрамляли её зеленые глаза. Розовые губы слегка улыбались.

— Тоже любишь Дэд Кан Дэнс? — спросила Агата и широко улыбнулась. Я заметил, что два передних её верхних зуба чуточку длиннее остальных — белоснежные, они трогательно выглянули из-под верхней губы. — А мне в последнее время нравится ориентальная музыка.

— Это какая?

— Восточная. Наташа Атлас, например. Щас поставлю… Где же она…

Yiulunga доиграла.

— Наташа на этом винампе не идет. Я вообще, обычно, пользуюсь икс-пишным проигрывателем.

Агата открыла большой универсальный проигрыватель, на котором можно было, как слушать музыку, так и смотреть видеофильмы.

— Так… — Агата присела на краешек стула, пододвинув меня. От неё запахнуло ромашковым шампунем. Она произвела какие-то манипуляции с файлами, находящимися в библиотеке проигрывателя, и вдруг случайно запустила какой-то фильм с середины, который, очевидно, просматривался в этом проигрывателе последним. Во весь экран открылся следующий непонятный кадр телесного цвета.

— Ой… это не то, — Агата сразу же его закрыла.

А до моего мозга только секунду спустя дошло, то, что я увидел: раскинутые бедра женщины, приподнятые и уходящие в стороны за экран, лобок, покрытый гребешком мягких волос, крупные розовые половые губы, обрамленные мокрой порослью, между ними, вверху, набухший клитор, напоминающий розовый пальчик под тонкой кожицей, и толстый смуглый, похожий на ствол член, ритмично входящий и выходящий из влагалища. Ствол члена блестел от смазки. На нем были видны выделяющиеся вены. Влагалище обнимало член эластичной розовой манжеткой и слегка подрагивало.

На какую-то долю секунды Агата случайно открыла кадр порнофильма, тут же его спрятала, ужаснувшись, но я всё увидел, не увидеть было невозможно. И Агата, конечно же, поняла, что я увидел, но не подала виду… она уже ставила свою Наташу Атлас.

Мельком увиденный кадр взволновал меня. Для меня не стало шоком, что у такой девушки, как Агата, в компьютере имеются порнофильмы и что, может быть, она даже иногда их смотрит. Но меня поразило то, что в этот момент вдруг всё в Агате соединилось: её тонкая и сложная психическая организация, синдром Кассандры, её внешняя необыкновенная красота, сквозь которую просвечивает превосходящая её сексуальность; ум, душа, любовь к вампиру в прошлом, грусть, одиночество по поводу своей уникальности, хрупкость и сила и, ко всему этому, любовь к сексу, к порнофильмам и просто любовь. Фраза «любовь к сексу» искажает подлинное состояние вещей — это не было любовью к чему-то внешнему — секс, разный, порнографический и нежный, и секс, переходящий в любовь, как и наоборот — всё это находилось в Агате — это большой мир, в котором разум затемнялся, а на первое место выходило мощное, властное нечто, возможно, подводная часть её души или, лучше, психики, поскольку сексуальное очень хорошо описывают психологи, соотнося его с сакральным.

Щеки у Агаты слегка порозовели. Она встала и, пританцовывая под восточные ритмы Наташи Атлас, перешла на диван к столику и разлила коньяк по бокалам. Я тоже перешел на диван. Мы сели на свои места, но как-то по-новому. Агата, подогнув одну ногу под себя, практически полностью повернулась ко мне. Мы подолгу смотрели в глаза друг другу. Я преодолел какой-то внутренний барьер, больше не смущался и не отводил глаз. Глазами я отдавался Агате и овладевал ею — мы очутились в общем ментальном поле и, обнаружив взаимную комплиментарность, словно бы танцевали или же вели какую-то игру, в которой были соперниками примерно равных сил. Между нами начался тайный бессловесный диалог. Смысл звучащих фраз больше не имел значения. Мы шаг за шагом куда-то уходили от мира, быть может, вглубь, туда, где, как уже обозначено, разум затемняется, теряет свою силу и контроль. Агата вела меня туда, ласково и лукаво приглашая. Глаза её смеялись. Мы поговорили о какой-то ерунде, потом она подняла бокал и произнесла тост, то есть поздравила нас обоих с Днем рождения. После того, как мы выпили, она спросила:

— А ты веришь в гадания?

— Нет, — ответил я, — после четырех куров технического факультета начинаешь по-другому воспринимать всё это. Это все — теория вероятностей. А ты?

— Нет. Я верю не в гадания, а в гадалок. Если они настоящие. Если гадалка обладает даром, то она может на чем угодно погадать. Хоть на спичках.

— А я могу по узорам на подушечках пальцев определить психический тип человека.

Агата тут же протянула мне руку, я взял её и развернул ладонью вверх. Рука у неё была изящная и легкая, приятная на ощупь. Я уже примерно знал, что у неё будет на кончиках пальцев. Развернув подушечки пальцев к свету, я изучил каждый пальчик и изумился: у неё было семь завитков и три петли — узоры были четкие и однозначные.

— Ого! Да ты гений! У тебя семь завитков, — сказал я.

— А что это значит? — Агата приятно взбудоражилась.

Я объяснил ей, что папиллярные узоры на пальцах подразделяются на три типа: завитки, петли и дуги. Завитки соответствуют сложной организации интеллекта — чем их больше, тем неоднозначнее человек видит мир, он предрасположен к научной или творческой деятельности. У Эйнштейна было то ли семь, то ли восемь завитков. Завитки это самый сложный из трех возможных узоров — папиллярные линии образуют замкнутые кольца или спирали.

Преобладанием петель (линии образуют петли, но не замыкаются) обладает большинство населения земли — это среднестатистический, устойчивый тип. Может быть успешен в различных областях человеческой деятельности. Динамичен, коммуникабелен, из него получаются хорошие чиновники и коммерсанты. В общем, нормальный тип. Если у него есть два или три завитка в дополнение, то это вообще хорошо — он обладает креативными способностями.

Третий тип — дуги — самый простой и прямолинейный. Он так же прост, как и рисунок на подушечках его пальцев — простые дугообразные линии. Эти люди бесхитростны, сильны и, может показаться, примитивны. Из них получаются люди простого физического труда. А в спорте это представители тех видов, в основном силовых, где высокая координация не нужна.

У Агаты было семь завитков и три петли, почти как у Эйнштейна. Я знал, что связался с высокоинтеллектуальным существом или художественной натурой, но не предполагал, что настолько. Передо мной сидел редкий индивид, не сказать, что уж прямо вымирающий, но завитки в жизни встречаются гораздо реже, чем петли. Я сам проверял, когда еще жил в общаге. Часто встречались носители двух-трех завитков в дополнение к остальным петлям, но чтобы семь — такое мне попадалось только один раз. У самого меня — два завитка, это на больших пальцах рук, и восемь петель. Зато у меня частота линий высокая, что тоже немаловажно.

Всё вышеописанное я почерпнул из какого-то научно-популярного журнала.

Я не выпустил руки Агаты из своей. Нежно поглаживая, стал рассматривать её линии и бугорки. Бугор большого пальца у неё весь был испещрен черточками. Агата, выпустив ногу из-под себя, придвинулась ко мне вплотную. Полы халатика её распахнулись, и стали видны голые белые коленки. Я отодвинул рукав и посмотрел на предплечье, у неё было тонкое красивое запястье с круглой косточкой. Я провел по внешней стороне предплечья ладонью — шелковые волоски на нем встали дыбом.

Агата с интересом наблюдала за тем, что я делаю. Молчаливо она разрешала мне исследовать свою руку. Это могло бы продолжаться вечность, мы вплотную приблизились друг к другу, оставалась последняя черта, и мы ждали, кто же первым её переступит. Очевидно, что сделать это должен был я. Но, честное слово, поглаживая её руку, лаская предплечье, я не знал, что будет дальше. Я просто не думал об этом. Все свои действия я не обозначал, как эротическую ласку, однако всё это нас возбуждало. Я провел рукой по спине Агаты, по скользкому материалу халатика. Агата качнулась ко мне, будто невзначай ткнулась носом в шею и потом легко, очень нежно почти неуловимо поцеловала меня в щеку. Она просто прикоснулась губами к щеке, и я почувствовал её теплое дыхание. После этого прикосновения мне стало ясно, что никакого барьера между нами давно уже нет, а медлим мы оттого, что в блаженстве этого вечера позабыли обо всех сценариях, которые обычно разворачиваются между парнем и девушкой в подобных ситуациях.

Я посмотрел в глаза Агаты — вблизи они казались просто огромными, чистыми, теплыми, изумрудными; посмотрел на её губы, розовые, полураскрытые — они тоже казались большими. И вдруг Агата вполголоса спросила:

— Ради чего ты живешь?

Я хотел что-то ответить, но вместо этого прикоснулся своими губами к её губам. Воздух между нашими лицами смешался и стал горячим. Я положил руку на её маленькое круглое белое колено и снова приблизил свои губы к её губам. Мне уже было очень трудно сдерживать себя, но это, очевидно, и не нужно было. Важно было не перепрыгивать через этапы, а в каждую минуту отдаваться тому, для чего предназначена эта минута.

Агата с мягким щелчком расстегнула ошейник, сняла его и отбросила в сторону. Произошло какое-то волшебство. Без ошейника Агата предстала передо мной не просто обнаженной, а обнаженной в 4-й степени. Она стала беззащитной и вручала себя слабую, открытую мне.

Я осторожно прикоснулся губами к её шее, потом еще раз… Агата повалилась на диван, увлекая меня за собой.

Ритмично двигаясь, я вдыхал её выдохи и отдавал свои, смешанные с её собственными. Она постанывала.

В какой-то момент я повернул голову и посмотрел туда, куда мы отодвинули столик со свечами, чтобы в порыве страсти случайно не опрокинуть его и не наделать пожара. Я увидел колыхающиеся огни, и тут затуманенный мой взор уловил нечто странное и, по всей видимости, разумное, сидящее рядом с нами у дивана. Взгляд прояснился, близко от нас сидел большой черный с белым пушком на груди кот Секс. Он внимательно смотрел на нас, наблюдая, что мы делаем, абсолютно спокойный и доброжелательный.

Он, видимо, давно уже нас созерцал, соскочил с кресла, заслышав подозрительное копошение на диване, уселся рядом и стал смотреть. Глубокая мудрость читалась в его больших с расширившимися зрачками глазах. Что он интересно о нас думал? Он догадывался, чем мы занимаемся? Кот теперь глядел в мои глаза всё такой же спокойный и внимательный. Ни тени стеснения не проскочило в его бессовестных кошачьих глазах. А может, он следил, чтоб я не причинил его хозяйке вреда? Но хозяйка уже давно стонала подо мной — любое животное подумало бы, что её обижают. Но Секс… все-таки удивительный кот.

Я отвернулся и продолжил заниматься своим делом. Вернее, я и не прекращал его, когда смотрел на кота. Этот кот… Хоть бы улыбнулся что ли… Но и то хорошо, что он не вспрыгнул на меня и не вцепился в мои ягодицы. Видимо, он все-таки одобрял то, что я делаю с его хозяйкой.

Когда мы закончили и просто лежали в обнимку, разомлевшие в томной расслабленной неге, Агата сказала:

— Ты мой подарок на день рождения.

Я ответил:

— А ты мой.