Акакий Акакиевич

Леонид Левинзон, 2021

«Акакий Акакиевич» – автобиографический роман известного израильского писателя Леонида Левинзона, лауреата «Русской премии». Содержит нецензурную брань.

Клоун

1

В мятых штанах, с улыбкой на всю физиономию, засунув руки в карманы какой-то короткой, непонятного цвета куртки, один такой Мишка шёл получать подъёмные. Услышав перед распределением, что, если поехать на Север, то там без денег выдадут дублёнку, он вызвался на работу в Коми АССР, и теперь, довольный своим умением устраиваться, шёл получать — на что напросился.

В сером здании на Литейном, в кабинете, где за окном виднелось небо с проводами от троллейбусов, сидел майор. В новой форме.

— А дублёнку дадут? — ещё раз решил проверить Мишка.

— Приедете на место, там и дадут, — сухо ответил майор. И ткнул пальцем в бумагу. — А пока распишитесь в получении аванса, молодой человек.

И вот прошло лето. И пришёл поезд. И Мишка, имея в кармане только что полученный диплом, а на шее красивый галстук, надетый, чтобы создать о себе хорошее впечатление, слез с этого поезда в одном северном так себе городишке, в котором уже дул холодный ветер, обещавший зиму. Поправил галстук и огляделся: кроме него на перроне стояло серое помятое здание вокзала, уборная «М-Ж» да понатыканные в асфальтные дырки худые деревья, со злостью выставившие кривые потрепанные ветви навстречу ветру. Мишка вздохнул, поднял чемодан и пошёл искать общежитие, потому что именно там рассчитывал найти своего институтского друга, как и он сам, распределённого работать в этот маленький город. Город… на краю бесконечного леса и болот.

Когда открыл дверь, Андрей лежал на кровати и курил. Увидев знакомую физиономию, вместо приветствия спросил:

— Оформился?

— Нет ещё, — удивился Мишка, — только приехал ведь.

— Тогда уезжай, и быстро. Совет даю.

— Да брось ты, — ответил Мишка с обидой. — Вечно у тебя какие-то фокусы… Куда ехать, раз уже приехал?

— Ну если не хочешь, — Андрей бодро встал, — беги в штаб, они там ещё работают, а я пойду в магазин водку куплю, отметим.

— Слушай, — Мишка замялся, — скажи, а тебе дублёнку дали?

— Ой, хватит… Хочешь, подай заявление в МВД, и двадцать пять лет будешь носить и дублёнку, и погоны в придачу.

— Нет, не хочу, — сказал Мишка.

И побежал в штаб.

Штаб находился неподалёку и радовал глаз надёжностью постройки. При наличии героев в нём можно было держать круговую оборону. Хотя, надо отметить, здание было всё-таки меньше, чем на Литейном. В отделе кадров Мишку записали во все необходимые бумаги и выдали пропуск с красной обложкой и золотым тиснением «МВД». Про дублёнку он уже не спросил. А может, надо было? Носил бы — и холода не знал. Всё могло быть обосновано, а так — чего, спроси, приехал…

— Распишитесь, — показал пальцем офицер.

— За что?

— Не разглашать. Пять лет.

— Пять так пять.

Подписал и пошёл обратно в общежитие. Пока Мишка оформлялся, Андрей развил бурную деятельность. Венцом её стали застеленная кровать да на столе бутылка, консервы и хлеб.

— Ну, — сказал, когда сели, — с приездом!

Разлил горючее по стаканам.

Чокнулись. Выпили.

— А почему хлеб чёрствый? — спросил набитым рыбными консервами ртом Мишка.

— Ты что, сюда жрать приехал? За три тысячи километров? — возмутился друг.

— Работать.

— Ну это от нас не уйдёт.

А утром Андрей повёл Мишку представляться. Так как оба молодых специалиста закончили санитарный факультет мединститута, их начальник, естественно, находился в местной санэпидстанции.

Вошли внутрь — там было чисто, уютно. Стучала пишущая машинка, и кто-то диктовал текст. Главный врач СЭС МВД, крупный мужик с красной физиономией, сидел в отдельном кабинете, распространяя в замкнутом пространстве запах перегара.

— А сейчас выступит начальник транспортного цеха, — тихо сказал Андрей и уставился в потолок.

— Значит, приехал всё-таки, — медленно начал сидящий за столом. — Должен был к первому августа, а сегодня уже третье сентября, неплохое начало.

Налил себе из графина. Выпил. Посмотрел исподлобья.

— Расхолаживаться не дам. Тут тебе не по Питеру рассекать. Здесь работа серьёзная. Поедешь в Можский, у меня мест нет, — не удержался и опять налил из графина. — Всё. Идите.

— Вот сука! — разозлился Андрей. — Специально сделал. Я здесь, а тебя выпер.

— Да ладно… А где это — Можский?

— Отсюда примерно километров шестьдесят на север.

— Ну-ну.

Они ещё чуть покрутились в санэпидстанции, потом пошли в столовую, в магазин и вернулись в общежитие. Мишка лёг на кровать, а Андрей сел у окна и закурил.

На улице пошёл дождь, серый, холодный, в комнате потемнело, за дверями смеялись и разговаривали. Оба молчали. Андрей докурил, взял гитару, проверил звучание и тихо-тихо начал:

И вот наконец-то дождливый сентябрь,

И вот наконец-то прохладная осень,

И тучи поникли густыми сетями,

И кончился месяц под номером восемь.

Пустой с утра, немытый внутри поезд ушёл в семь сорок пять. Не сильно радуясь работе. Дорога была муторная. Через каждые полчаса приходилось останавливаться, впускать одних, выпускать других. И все морды знакомые, приевшиеся. Ездят и ездят, пытаются окна открыть, ноги расставляют. О! Новенькие есть — на свиданку, что ли?

В отделении у самого тамбура сидели Мишка, толстая курящая девушка с большими ресницами и старичок. После первых слов выяснилось, что все они едут в одно и то же место и едут в первый раз. Мишка, человек непонимающий, конечно, подёргал окно. Так, на пробу — не открылось.

— От сглаза закрыли, — сказал и посмотрел на курящую девушку.

Девушка хихикнула.

— Меня Мишей зовут, — представился.

— А я Лена.

— Алексей Сидорович, — влез старичок. — Может, в шахматишки сыграем?

Мишка открыл рот, но сообщить что-либо не успел.

— Ваши документы? — четыре человека с цепкими глазами. Руки в карманах. Проверяют.

— Патруль, — сказал старичок. — Мне это знакомо — работал в таких местах. Так как насчет шахматишек, молодой человек?

— Нет, — отказался Мишка. — Я не в форме.

И повернулся к Лене.

Добрались через полтора часа. Маленькая станция: перрон, какие-то заборы, рядом несколько домов — и всё. Там, где обрывается перрон, — загон из колючей проволоки, автоматчики, собаки. И из вагона с зарешёченными окнами — его раньше Мишка не увидел — спрыгивают на землю люди в чёрном и под крики конвоя становятся в колонну.

— Ваши документы? — опять патруль.

Посмотрели. Отдали обратно.

— А где же посёлок? — спросил у них Алексей Сидорович.

— Если есть попутка, то по бетонке три с половиной километра, а идти напрямую — всего полтора. Во-он там, где трап.

Хорошо, пошли по трапу. Через лес. Доски скрипели и прогибались, кое-где трап был сломан и приходилось прыгать. В лесу пахло осенью, грибами. И пригревало северное солнце.

— Трап какой-то идиотский, — сказал Мишка. — Зачем он нужен?

— Это чтобы по болоту не ходить, — ответил Алексей Сидорович. — Я знаю. Работал в таких местах.

Центральная улица в посёлке была асфальтирована. Асфальт вёл от штаба мимо гостиницы и школы к магазину. А всего улиц было две. Стояли деревянные, привычные к зиме дома, около них сараи с заготовленными дровами. И от дома к дому проложенные трапы.

Ну, первым делом пошли в штаб. Сначала представился старичок:

— Малявин. Назначен на должность начальника медчасти.

«Чёрт возьми, — подумал Мишка, — надо было с ним в шахматы сыграть».

— Очень рад, — сказал начальник штаба. — А то у нас всё на фельдшерском уровне. Спросить не с кого, — и повторил: — Очень рад.

Мишка протянул свои документы. Тот мельком посмотрел и кивнул. Ленка сказала, что она зубной техник.

— Итак, — подвёл итоги местный бог. — Пока устраивайтесь в гостинице. По вопросам жилья — к заместителю по быту. Начальника медчасти прошу быть завтра на планёрке в восемь ноль-ноль. У меня всё.

В гостинице жили командированные, телевизор и шум без конца открываемых дверей.

Телевизор жил в холле, командированные в комнатах, шум — везде, где командированные. По вечерам, в девятнадцать тридцать, телевизор показывал фильм «Место встречи изменить нельзя». Офицеры, те, кто не совсем пьян, выходили из комнат и шли в гости к телевизору. Вместе с ними кино смотрели два уголовника — прислуга гостиницы (вместо шоколадных негров с белыми зубами). И надо отметить: и гости, и прислуга — все болели за советскую милицию.

Ну а в первый же день работы Сидорович и Мишка вместе отправились туда, где жили люди в чёрном. Пошли утром по скользкому, ещё мокрому от росы трапу, от посёлка прямо на юг. И вот — огороженное колючей проволокой и вышками пространство, четырёхугольник для жизни.

Один ряд проволоки, второй ряд проволоки, а между ними медленной вонючей рекой текут стоки уборных.

Нажали кнопку звонка на входе, и открылась дверь, потом коридор, окошко, куда суёшь новенькое удостоверение, и наконец комната с прапорами — личный досмотр. В самой зоне пусто — все на работе. Бараки стоят, в бараках дежурные — шныри. Между бараками светлый воздух и подметено. Тут же административное здание в два этажа, кухня, медчасть, баня с прачечной, клуб. И хватит.

В медчасти у входа встречает санитар. Бритый, здоровый. Бегает вокруг. Юлит. Потом слышен его мат в коридоре — устанавливает очередь.

— Ну, начинаем, — бодро говорит Сидорович и надевает приготовленный для него белый накрахмаленный халат.

2

Самая лучшая машина на свете, даже лучше «Жигулей» и «Феррари» — МАЗ с прицепом. Забираешься наверх и плывёшь над землёй, глотая километры, как судьбу. Крошечные люди машут руками, просят остановиться, подвезти. И уже почти неважно, что ты всего лишь пойманный уголовник, отпущенный за послушание на поселение, грязный, обросший, пропахший потом, со всеми своими потрохами отданный в подчинение начальнику отряда — рязанскому мужику с такими же повадками, как у тебя. Мужику с тяжёлыми кулаками и крошечными звёздочками на погонах.

Ну а кроме МАЗов есть ещё школьный автобус. В нём возвращались из школы дети поселенцев, которым было разрешено жить с семьёй. Вёл автобус грузин-убийца. Был он толстый, с добродушным, немного плаксивым лицом. Мишка часто слышал его рассказ, точнее, не рассказ, а без конца повторяемую одну и ту же фразу: «Ну зачем он вернулся… Ну зачем он вернулся… Ведь не хотел я…»

А хозяйкой поселения была Анна Ильинична. Конечно, официальным заместителем по режиму являлся Шмоняк. Но Шмоняк был уже не первым, назначенным на эту должность. И наверняка не последним. А Анна Ильинична была всегда.

Со Шмоняком санитарный врач познакомился сразу, как добрался в это место, — всегда надо представляться начальству, чтобы оно потом не возмущалось. Шмоняк сунул жёсткую ладонь и, не дослушав, круто развернулся, поднял воротник шинели от ветра и зашагал к строю новоприбывших объяснять правила. Потом Мишка увидел, как он, короткий, широкоплечий, прямым ударом в лицо сбивает с ног одного из них, чтобы, видимо, тот быстрее понял, что поселение — это тоже зона.

А Анна Ильинична официально числилась всего лишь заведующей столовой.

— Я новый санитарный врач, — сказал Мишка, появившись там. — Хочу проверить соблюдение приказа по профилактике желудочно-кишечных заболеваний.

Анна Ильинична улыбнулась:

— Приятно познакомиться, уже наслышана о вас. Может, для начала снимете пробу пищи, доктор?

Доктор немножко подумал: «Да плевать, всё чище будет», — решил.

— Ладно.

— Тогда прошу вас сюда.

И пошла вперёд, показывая дорогу.

Стол был в форме дубового листа, инкрустированного в осенний полированный пейзаж. На стенах висели картины, в картинах плескалось и шумело море. А окно, выходящее на бараки было занавешено, чтобы не отвлекаться на факты.

— Ничего себе, — удивился санитарный врач.

И сел. Анна Ильинична села рядом.

— Это обеденный зал для офицеров. Вы даже не представляете, сколько труда… сколько труда… Руками, — показала, — буквально этими руками всё сдвинула с места.

Появился бритый с подносом: чешское пиво, селёдочка, борщик со сметаной, жареное мясо, горчичка.

— Даже заместитель по режиму Филипп Аркадьевич, — сказала хозяйка, — уж на что человек серьёзный, ответственный — и тот хвалит нашу еду.

«Но чтоб на Севере было пиво?!» — подумал проверяющий.

Когда наконец вышли в саму столовую, там, конечно, было прибрано. Единственное, въедливый доктор вдруг нашёл и показал липкие до безобразия вилки на раздаче. Анна Ильинична покраснела. Тучное, с бородавками лицо затряслось, как в лихорадке, и она, обернувшись к бритому, вдруг завизжала тонким, пронзительным, прыгающим голосом:

— Ну ты, сука, мразь! Да я тебя за что кормлю?! Кто здесь работает?!

И схватив вилки, размашисто бросила их ему в физиономию.

— Эй, Хвост! — заорал, закрываясь, бритый. — Эй, Хвост, а ну сюда быстро, быстро, сказал!..

— Ладно, ладно, — побледнев, торопливо проговорил Мишка. — Сегодня первый раз, я ничего не напишу.

— Спасибо, — Анна Ильинична тяжело дышала. — Сердце болит, просто сердце болит от этих гадов. Стараешься, стараешься, и вдруг какая-то именно-таки мелочь выводит из равновесия…

Из начальников отрядов в поселении Мишке нравился старший лейтенант Анохин. Был он крупный, с зычным голосом. В кабинете у Анохина стояла тяжёлая самодельная штанга, которую Мишка и поднять бы, наверное, не смог. А нравился этот человек ему тем, что честно выполнял свою работу.

— Ты представляешь, — гремел Анохин. — Вчерась приходит ко мне жулик, старик такой незаметный, дерьмо возит. «Начальник, — просит, — подай бумагу на досрочное, десять лет уже тяну на этой командировке, ни одной жалобы…» — «А за что сел?» — спрашиваю. «Да так, ерунда». Ладно, смотрю в папку… Ах, мать твою, ерунда — двух дочерей своих изнасиловал, мерзавец! Вызвал и свернул рожу набок. Да ты, говорю, и сгниёшь у меня тут в дерьме. Досрочное захотел! Дня не дам!

Анну Ильиничну он не переваривал органически.

— Жрать туда не хожу и тебе не советую, — проорал своим громкоговорителем. — Дорого потом обойдётся. Ты вместо вилок в котлы загляни — эта сволочь мужиков гнильём кормит, потом полбарака из уборной не вылазит. А недавно выдумала в счёт зарплаты талоны давать на обед. Мол, если мужик пропьётся, талоны есть и всегда сыт. Со стороны кажется — правильно. Но ведь минимум треть поселения в лесу, домой не приходят месяцами. А деньги от них за талоны уже получены и поделены. В-ворюга!

По плану политчасти каждый вечер в субботу в зоне, в бараке номер шесть, Мишка читал политинформацию. Это было не очень приятно. Стол, сверху тусклая жёлтая лампочка, полуголые татуированные люди с угрюмо-враждебными лицами, сбоку жарит печка, а с двухъярусных кроватей волнами накатывает тёплый вонючий воздух. Воспринимали уголовники эту обязаловку равнодушно, со скукой, но иногда начинали спорить. А когда спор разгорался, в него вступал начальник Кузнецов, крича своим резким высоким голосом:

— Ма-алчать! Тихо! Тихо! В ШИЗО посажу!

А до политинформации Мишка просиживал время как раз в кабинете Кузнецова, смотрел, как тот проводит личный приём.

Вообще все эти начальники отрядов обычно набирались из сельских шофёров, из механизаторов, поддавшихся на уговоры спецуполномоченных и после учёбы сменивших родные края и нищенскую зарплату на погоны, шинели и колючую проволоку.

— Гражданин начальник, — гундосил на приёме приземистый с мутными глазами. — Ошибочка вышла.

— Какая? — спрашивал Кузнецов, прихлёбывая чай из железнодорожного стакана.

— Ну как же, ведь ударили мы с Игорьком по одному разу только, ну ладно, попал Пухов в больницу, но пролежал-то там всего месяц. А нам начислили платить за три. Я письмо получил, он уже дома с бабой спит, а я плати?

— А чем бил-то? — интересовался Кузнецов, шурша конфетой.

— Да лопатой получилось.

— Плохо, видать, бил, если только на месяц уложил, — в рифму констатировал начальник, рассматривая на свет ложечку.

Молчание.

— Плохо, спрашиваю, бил? Да?

Приземистый стоит, опустив длинные угловатые руки.

Кузнецов отодвигает стакан.

— Ну иди, так и быть, уговорил ты меня. Напишем апелляцию. Действительно, уложил на месяц, а плати за три, непорядок, непорядок получается.

В гостинице Мишку поселили вместе с Алексеем Сидоровичем и Василем, худым усатым парнем из Львова, присланным сюда на инженерную работу. В отличие от некоторых, Василь был шахматист заядлый и часто вызывал Сидоровича на поединок. Обычно это происходило так.

Один ход Василя.

Сидорович (тянет):

— Пра-а-вильно.

Второй ход Василя.

— Пра-авильно. Шажочек.

Василь:

— Ишь, все захотели учёными стать…

Сидорович:

— Пра-авильно.

Василь:

— А я вот так.

Сидорович:

— Пра-авильно, фигурку выиграл, подумаешь…

Василь:

— Ну-ну, посмотрим…

Сидорович:

— А мы её чайником.

— Правильно.

— Правильно.

Василь:

— Чёрт, конь залез, никакого проку от него.

Сидорович:

— Пра-авильно, ведь там-то она мне и нужна, ло-ошадь…

Василь:

— Ну, с чем играть, с чем играть?

Сидорович:

— Ой, что-то я засыпать стал, скучная партия.

Василь:

— Ладно-ладно…

Сидорович:

— А мы её…

Василь:

— Последний прыг.

Сидорович:

— Хороший ход, да?

Василь молчит.

Сидорович:

— Мат. Красивая партия, да?

Вот так, ночуя в одной комнате, не ссорясь и особенно не залезая друг другу в душу, они прожили месяца полтора, а потом начали разъезжаться.

Первому квартиру дали, конечно, начальнику медчасти. В «белом» доме. Ведь в каждом городе в Союзе существовали белые дома для начальства. Вот и здесь. Белый дом — всё как у людей. С отоплением из маленькой котельной и даже проточной водой. Ну очень приятно… Так что в гостинице из постоянных остались Василь, Мишка, Ленка да телевизор, до того разозлённый на командированных, что весь покрывался рябью, когда его пытались смотреть. Утром троица уходила на работу, а вечером Ленка на кухне варила опята, которые Василь собирал прямо под трапами. Но тут вдруг на работу позвонил Андрей, сказал, что поругался с главврачом и переезжает в Яренгу, спросил:

— Как насчет Нового года?

— А что ты предлагаешь?

— Давай в Питер?

— Могут не отпустить, — засомневался можский доктор.

— Да ладно тебе, поедем, и всё.

Мишка положил трубку и, улыбаясь неожиданно возникшей идее, пошёл в зону смотреть, как ведёт приём Алексей Сидорович. Он вдруг безумно захотел в Питер.

Но до медчасти Мишка добрался не сразу, так как по дороге его остановил старший оперативник Комков и пригласил зайти. С ним Мишка по работе дел не имел, да и вообще сторонился. Но Комков постоянно затаскивал нового молодого специалиста к себе за обитую дерматином дверь, поил чаем и буравил маленькими глазками, напряжённо улыбаясь. В этот раз после ничего не значащих вопросов вдруг попросил помогать.

— Чем помогать? — удивился Мишка.

— Да там… если… вдруг кто говорит что…

— А что не надо говорить?

— Ну… кто вот Высоцкого слушает и вообще…

Мишка пожал плечами:

— Да и я, в общем, слушаю.

Комков озадаченно посмотрел и вдруг рассмеялся.

— Ладно, — сказал. — У меня и без тебя дел много. С чем чай-то пить будешь?

— Ну, если больше ничего нет, — обнаглел приглашённый.

— Есть, парень, есть.

И оживившись, поглаживая чёрные пышные усы, стал длинно и нудно рассказывать, какое и каким способом он получил удовольствие однажды на юге.

Отвязавшись от оперативных дел, Мишка дотопал-таки до медчасти. Там перед дверью стояла очередь, а за — Сидорович чинно сидел за столом и, поглядывая на очередного больного поверх очков, нацепленных на самый кончик носа, что-то быстро писал в журнале приёма.

— Миша! — обрадовался он и, привстав, пожал протянутую руку. — Посмотреть пришёл?

— Да.

— Ну садись со мной.

Крикнул:

— Следующий!

Входит один:

— Начальник, я иголку проглотил, бери в больницу.

— Болит?

— Вот счас, счас, — хватается за живот, — мочи нет терпеть!

— Нет, молодой человек, это не то, когда по-настоящему будете болеть — тогда и приходите… — поворачивается к соседу и объясняет: — Много симулянтов — проверка идёт, что знаю и как реагирую. Дело знакомое. Кстати, Миша, известие получил: должен приехать ещё один доктор, терапевт, зовут Николаем Павловичем, молодой специалист, как вы.

После приёма они идут домой. Уже холодно, темнеет, и вдалеке виден посёлок с притягивающими внимание уютно светящимися окнами домов и вьющимся дымом из труб наверху.

— Знаете, Миша, — говорит Сидорович, — удивительное дело — боли больше всего боятся убийцы.

Мишка вздыхает:

— Ну, что делать здесь врачу, я примерно представляю, а вот что делать мне?

— Пригласить Кастро, — улыбается старичок.

— Какого Кастро?

— Фиделя. Героя Кубы. Страшный революционер такой. Он, когда к нам в Воронеж приезжал пару лет назад — так город вылизали, что куда там… А вообще, начинать всегда надо с пробы пищи на кухне. Во-первых, это наш долг, а во-вторых, просто полезно быть сытым.

И тут наступила зима. В одну ночь. Снег скапливался где-то в вышине и падал, падал бесконечно, цепляясь за стёкла холодными пальцами и рисуя на них узоры. А после снега ударили морозы. И вот радость: наконец-то и можскому докто-санитару дали квартиру. Две комнаты с кухней и печкой в двухэтажном доме на краю посёлка. По совету умных людей, ещё не вселившись — тем более что вселиться было невозможно, так как там покрасили масляной краской полы, — Мишка заранее заказал в бухгалтерии забесплатно положенные ему три кубометра дров, подождал, пока их привезут, купил топор и пришёл колоть. А вслед за ним во дворе появился сосед, Черкесом его звали, прапорщик.

— Дэрмо, — сказал Черкес через минуту после изучения обстоятельств дела.

— Что дерьмо? — не понял Мишка.

— Дрова дэрмо.

— Почему?

Черкес оставил вопрос без ответа, зато сказал:

— Топор тоже дэрмо.

— Почему?

— Сэйчас увидишь, а ну, па-пробуй…

Мишка па-пробовал.

— Тэпэр отнэси в сарай.

— Почему?

— А па-пробуй вытащи топор.

Мишка па-пробовал.

— Нэ получается?

— Нет.

— Отнэси в сарай. Пусть стоит.

— А сколько стоять должно?

— Года два, пока не висохнет. И купи колун и нормальные дрова.

— А где?

— Колун в магазине, дрова у жуликов, шесть пачек чая, не знал, что ли?

На следующий день, гружённый чаем, Мишка пошёл в промзону. Проверять его никто не проверял, он беспрепятственно отдал чай двум работягам и через день получил с зовущим сосновым запахом звонкие, лёгкие дрова.

А тем временем появился Николай Павлович с женой и ребёнком, и медчасть наконец стала укомплектована. Кроме известных врачей и полуврачей в штате числились Виталий Дормсович Бормыслов — работал пьяницей, стоматологом и мужем председателя сельсовета; Вася — весёлый фельдшер, единственный коми на весь посёлок. Вёл приём в поселении. По сравнению с Вит Дор Бор немножко пил. Ещё Галя — фармацевт: сидела в аптеке, тихо выдавая лекарства страждущим. Плюс… плюс несколько медсестёр. И конечно, Ленка с неизменной сигаретой во рту, со своими круглыми, вечно удивлёнными глазами и густо накрашенными ресницами. Когда раз в квартал наезжали комиссии, Сидорович выставлял Дормсовича, спирт, соцобязательства, и всё обычно кончалось хорошо. Однажды медчасть даже заняла первое место по подведению итогов. В остальное свободное время персонал эффективно трудился по поддержанию здоровья уголовников и тех, кто их охраняет, а Вит Дор Бор рвал зубы, принимая их за больные, ни в чём не повинным трезвым людям и уезжал в Сыктывкар гулять, спасаясь от жены.

А тут высохли полы, а тут ещё более похолодало, и, попробовав затопить печь, Мишка немедленно пригласил печника. Тот пришёл вместе с Василем. Василь сел на табуретку, печник же залез всей рукой внутрь, что-то там долго шарил, но до трубы, видимо, не достал, так как вытянул руку обратно с весьма сокрушённым видом. Потом залез вновь и вытащил наружу кирпич. Почти размял его в пальцах и кинул в сторону.

— Труха, — сказал. — Переделывать бесполезно.

— Не выживешь, — обрадовал Василь.

— Выживу, — ответил Мишка.

— Посмотрим, — примирил печник, и они ушли.

3

Числа 28 декабря Мишка позвонил Андрею:

— Ну как, едем? Я с Сидоровичем уже договорился…

— Да нет, — ответили с Яренги, — наверное, не получится.

— Не вешай трубку, саботажник, — сказал Мишка. — Завтра я подскочу к тебе, разберёмся…

Когда приехал, Андрей с гитарой уныло лежал на кровати, перебирая струны.

— Почему грусть? — спросил можский доктор-моктор.

— Денег нет, — ответствовал яренгский кутила и, зацепив рукой что-то под кроватью, выволок вещь на свет божий.

Это был всего лишь пустой ящик. Просто из-под коньяка. Ещё даже одна бутылка осталась.

— Армянский. На всю зарплату купил…

— А ты щедр, — констатировал доктор-моктор. — А как же Питер?

Возмутительно не ответив на прямо поставленный вопрос, яренгское коньячное мурло сказало:

— Между прочим, я и о тебе беспокоюсь. Вчера, например, приобрёл два приглашения для нас на новогодний вечер, так что есть куда пойти.

— Послушай, — вежливо начал Мишка, — ты не понимаешь, я купил уже билеты на поезд, а ты мне какой-то клуб предлагаешь… Там, наверное, все пьяные будут, некультурные, так что давай поедем…

И Андрей решился:

— А, чёрт! Едем!

Вскочил с кровати, схватил рюкзак, сунул туда оставшуюся бутылку, закинул за плечи гитару, сказал:

— Подожди!

Убежал, прибежал:

— Вот смотри, ещё восемь рублей за приглашения плюс занял немного, а у тебя?

— Триста. На обоих хватит.

— А когда поезд?

— Через двадцать минут — до Котласа.

На станции Мишка пошёл в кассу.

— Зачем? — удивился Андрей. — Билеты ж есть.

— Глупый ты, — сказал Мишка с превосходством. — Кто ж их заранее покупает…

Через четыре часа они были в Котласе и там сели в поезд, спешащий в Санкт-Петербург.

За окном темно, за окном мороз и снег. И лес бесконечной чередой проносится. А в купе тихо, тепло, и коньяк стоит на столе. Медленно уменьшаясь в количестве. Андрей перебирает струны, Андрей поёт и играет Визбора.

Тут открылась дверь и внутрь просунулась голова:

— Эй, мужики, я смотрю, у вас и карты есть… Сыграем?

— Потом, — ответил Мишка. — Извини, не сейчас…

— Да ладно, ну ты совсем… Быстренько уговорим на интерес партеечку, а?

Мишка стал подниматься.

— Послушай, — Андрей отложил гитару. — Мы отдыхаем. Сами. Расслабуха. И ты лишний. Понял?

Дверь со злостью захлопнулась.

— Главное — уметь донести до человека в доступной вежливой форме свою мысль, — сообщил яренгский философ и уничтожающе посмотрел на соседа. — А кулаками махать — последнее дело.

И опять взялся за гитару.

На следующий день вечером с пригородов начался Питер, а чуть попозже поезд наконец подошёл к такому знакомому Московскому вокзалу.

Только недавно был посёлок, утопающий в снегу, деревянные дома с печками, трапы, лес вокруг, люди в шинелях и люди в чёрных робах. Дрова за шесть пачек чая. Какая-то совсем другая жизнь. И вдруг, всего через день — Питер. И в нём идёт дождь.

— Я Вите позвоню, — сказал Мишка. — У него ночевать будем. У тебя мелочь есть?

Набрал номер. Гудок. Дли-инный.

— Виктора можно?

— Его нет.

— Извините… а это Соня? Соня?! Это я, Миша, привет, а когда Витя будет?

— Ах, Миша… Как же, как же, помню. Ты ещё свидетелем был у нас на свадьбе, правильно?

— Ну да.

— Ещё напился безобразно, маме моей нагрубил…

— Соня, ну что вспоминать-то. Витя когда будет?

— Не будет! Развелись мы. И кстати, можешь передать ему, что он свинья.

Гудки. Короткие. Пиип-пиип-пиип.

— Больше не буду свидетелем, — выпалил красный как рак Мишка, выскочив из телефонной будки. — Пролетаем, как фанера над Парижем. Выход один — ехать в общагу, там Вадик живёт. Помнишь Вадика?

— Опять общага, — грустно сказал Андрей. — Куда ни приедешь, кругом одна общага.

Вадик был длинный, худой парень. И вообще большого ума человек, любящий поспорить. Увидев знакомую парочку, он обрадовался до чрезвычайности. Особенно он обрадовался Андрею, так как знал его меньше и полагал за умного человека, равного себе. Он и раньше пытался приставать к нему с разного рода идеями, но у Андрея раньше был выбор — где ночевать. В этот раз после хорошей пробной встречи Нового года, где-то в два часа ночи, Вадик решительно пошёл на приступ:

— Вот, — сказал, — два интеллигента крутых встречаются — Руфь и Мартин Иден.

— Забавно, — ответил пьяный Андрей.

— И как! — продолжал собеседник. — Как из обычного моряка, из грузчика, наконец, получается интеллигент! Человек — это… это как губка! И он впитывает в себя, если хочет, только хорошее и становится… и становится…

— В губке очень много дырок, — пытаясь не упасть в грязь лицом, сообщил собеседник.

— Да. И человек впитывает, впитывает в себя, а если он голоден, а если он страдает, как усиливается восприятие! Вот я… голодал две недели…

— Чувственность возрастает, — в последний раз высказался Андрей, свалился со стула, попытался притвориться спящим и заснул.

На следующий день, когда проснулись, Вадика не было. Они посмотрели друг на друга, быстро оделись и драпанули из общежития. Уже наступил день 31 декабря и надо было что-то предпринимать.

— Пойдем в баню, — предложил Мишка. — Как в кино, с пивом. Заодно и помоемся.

Заодно и помылись. А Новый год справили в абсолютно незнакомой компании, которая буйно веселилась на лестничной площадке, потому что в маленькой однокомнатной квартирке, откуда часть компании была родом, спали дети. Андрей пел и играл на гитаре, Мишка с кем-то целовался, пили красивый вишнёвый ликер и танцевали, смотрели маленький телевизор «Электроника» на длинном шнуре, выставленный на табуретку, а в шесть часов утра бегали по улице и играли в прятки. И с тех пор больше никогда ни Мишка, ни Андрей не встречали этих людей, и забыли напрочь их лица, и где находится их дом — не могли бы вспомнить и найти уже на следующий день. Только и остался у Андрея подаренный хозяйкой той маленькой квартирки двойной альбом «Битлз» — за хорошие песни и, может быть, за то, что весь вечер и всю ночь он пел и играл для неё одной.

— Пора ехать, — сказал Мишка в январе.

— Едь, я ещё задержусь.

— Тогда и я. Надо бы только телеграммы отправить.

— Отправим.

Обратно было уже не так весело, да и денег на коньяк не хватило. Всё неожиданное кончилось, и дома Мишку ждала холодная квартира с трухлявой печкой и коричневыми свежевыкрашенными полами. Добравшись до Микуня, они попрощались, и каждый направился в свою сторону. Но оказалось, Мишке было приготовлено ещё кое-что: разрешения Сидоровича не хватило, надо было отпроситься у начальника штаба, и тот был донельзя взбешён самовольной отлучкой. Мишку месяц пилили на всех собраниях, а потом устроили показательный товарищеский суд. А когда, обруганный товарищами, злой, как собака, он позвонил Андрею узнать, как ситуация, тот стал смеяться.

— Ты представляешь, — проговорил сквозь смех, — я перепутал — вместо «вернусь 15 января» ляпнул случайно: «15 февраля». Они так удивились, когда я приехал, что даже забыли о том, что я вообще ни у кого не отпрашивался, пропал из посёлка, и всё.

С тех пор Мишка стал фаталистом.

Но фатализм фатализмом, а пришлось взять чемодан и вселиться в свой почти особняк, так как в гостинице его больше не держали. Чтобы топить, надо было вставать с кровати, идти через холодрыгу большой комнаты и подкладывать дрова. Дрова горели быстро, а вот печка нагревалась медленно — очень медленно для тридцати двух градусов мороза. Ещё, слава богу, не было ветра. Холодно было так, что не помогали ни телогрейка, ни валенки, в которых спал фаталист, накрытый сверху ватным одеялом. По утрам в ведре замерзала вода, правда, она замерзала и в кране водонапорной башни, но там каждое утро кран обжигали автогеном, а Мишка просто разбивал лёд кружкой. А тут замёрз замок на входной двери, и стены в коридоре стали покрываться изморозью. Пришлось прибить железки для висячего — чтобы легче было отогревать механизм, зажигая спички. Но это скоро надоело и Мишке, но недаром человек получил высшее образование, пришла гениальная идея: он снял ненужный замок, а пол в коридоре залил водой — против воров и террористов. Вода немедленно замёрзла, и образованный парень спал спокойно, надеясь, что если придёт жулик какой, то обязательно упадёт, и услышав стук жулика об пол, можно будет приготовиться к отпору. Но пришёл не уголовник, а приехал неожиданно Андрей, привёз две бутылки водки, с размахом шлёпнулся и всё разбил, чудом не поранившись. Была большая драма, Андрей очень разозлился, обозвал хозяина дураком и уехал. Другая идея, как оказалось потом, была не столь гениальна: Мишка решил, что тепло уходит главным образом через окна, и забил их до верха стекловатой. Теплее не стало, но теперь стекловата была везде. Когда столбик термометра начал подбираться к минус сорока, до фаталиста наконец дошло, что так больше нельзя. Он пробил стенку печки до конца, соединив её со стенкой квартиры, и сделал пожар.

Пожарники работали как бешеные: ломали стены, срывали электропроводку, разбили зачем-то потолок, в общем — старались. Мишка стоял снаружи. Подошёл Черкес, посмотрел умными глазами, сказал:

— Если б мой квартира горел — убил бы…

— Так не горит же?

— Так живи.

Мишка пожал плечами, взял чемодан и пошёл прочь от дома, в гостиницу. По дороге обернулся и крикнул:

— Можешь забирать дрова, мне пока не нужно.

4

А Николай Павлович оказался человеком нервным. Институт он закончил какой-то житомирско-хмельницкий и, взяв в багаж вилы и грабли, приехал на Север с твёрдым намерением заняться сельским хозяйством — кроликов, например, развести, лучок посадить. Но в этих местах болотистая земля рожала только мхи, жулики съедали собак, а из личной живности чудом присутствовала в посёлке одна на всех коза, заведенная было заместителем по быту в надежде получить от неё молоко. Но коза производить что-либо отказалась, мхи не ела, отвязалась и в конце концов ушла, бедная, куда глаза глядят. Горько блея на людей.

Так что, обманувшись в своих лучших ожиданиях и выбив между делом относительно неплохую квартиру, доктор поставил грабли с вилами далеко в угол, от скуки сделал жену опять беременной и стал ссориться с окружающими. С Сидоровичем, например, он поругался сразу. И всё из-за того, что Сидорович в медицинских вопросах его не слушал, а один раз позволил себе исправить в одной из историй болезни резюме Николая Павловича «чиряк» на более научный термин — «фурункулёз». Мишку же доктор невзлюбил — потому что это был Мишка. Один раз они даже чуть не подрались в зоновской медчасти.

— Я карате занимался, — кричал Николай Павлович, отступая после неудачного выпада в угол между топчаном для больных и столом с бумагами. — Маваси хочешь? — и поддёргивая для удобства вверх левую джинсу, замахивался ногой.

— Сейчас, сейчас, — обещал противник, надвигаясь боком на терапевта.

Но поединок был сорван. Сорван настоятельным стуком в дверь очередных пациентов, требовавших немедленного излечения. Что ж, Николаю Павловичу пришлось прекратить делать маваси, он повесил на должное место стетоскоп и сел. А Мишка, отойдя от доктора и его больных на безопасное расстояние, потоптавшись, со злости пошёл снимать пробу пищи, перехватывая обед у этого склочника, заявившего в своё время, что такая процедура является только его привилегией, так как именно он ведёт здесь приём.

Очень спокойно съев, что дали, записав в тетрадке объективно, что да, съел, и явно улучшив настроение, дегустатор заглянул в одну из подсобок, демонстрируя, что пришёл не только кормиться, и неожиданно обнаружил там червивое вонючее мясо.

— Когда получили? — спросил.

— Сегодня, — ответил заведующий уголовник.

— Это нельзя использовать в пищу. Я иду к начальнику колонии, — почувствовав себя при деле, строго сказал дегустатор.

— Как скажешь, начальник.

Но подполковник Седов слушать не захотел:

— Не мои вопросы, иди к режиму.

Заместитель по режиму молча прочитал акт о списании и, усмехнувшись, подписал.

— Всё? — спросил.

— Всё.

Донельзя довольный собой Мишка вышел из зоны и направился в медчасть. В медчасти в большом, не по росту, халате и беспрестанно поправляя колпак, падающий на глаза, Сидорович усиленно лечил какого-то человека с радикулитом. Наконец, отправив кадра домой и в который раз поправив опять съехавший колпак, больничный старичок весело подмигнул своему заместителю по санитарной части и, с наслаждением закурив, сказал любимое:

— Вот как хорошо было бы работать, если б больные не мешали…

Мишка улыбнулся — ему было приятно общаться со своим начальством. Несмотря на нагоняй, полученный тогда в штабе, Сидорович отношения к непутёвому санитарному доктору так и не изменил, и сидели они по-прежнему в одной комнате, где справа были бумаги и стол одного, а слева — бумаги и стол другого. На Мишкиной стороне дополнительно стоял железный сейф с двумя дверцами, где в верхнем отделении хранился спирт, а снизу — мясные консервы на экстренный случай. Сидорович посмотрел на время, вынул из секретного кармана ключ и небрежно кинул его санитарному соседу.

Конец ознакомительного фрагмента.