Акакий Акакиевич

Леонид Левинзон, 2021

«Акакий Акакиевич» – автобиографический роман известного израильского писателя Леонида Левинзона, лауреата «Русской премии». Содержит нецензурную брань.

© Левинзон Л., текст, 2021.

© «Геликон Плюс», макет, 2021.

В книге использованы стихи Андрея Андросова

Студент

1

«Здравствуйте, мои дорогие мама и папа! Извините, я долго не писал. А сегодня сжалось сердце и взялся за ручку. У меня ничего особенного, разве повзрослел только. Живу как все — ем в столовой, хожу на лекции, иногда бываю в театре. Вечером возвращаюсь домой, выхожу остановки на три раньше и иду по скрипящему снегу, ветра нет, город тих и спокоен…»

Они жили маленькой семьёй в продуваемом всеми ветрами городе Североморске, около которого в ледяной воде Баренцева моря прятались тупорылые подводные лодки, в тундре росла морошка, а с пирса ловили плоскую камбалу. Чуть дальше от пирса на берегу были свалены одна на другую какие-то трубы гигантского диаметра, и дети капитанов самозабвенно играли там в прятки, переползая из хода в ход. Стальные облака наверху сцепились руками, российские флаги треплет ветром, разбитая техника во дворах. Около дома сарай, и маленький Мишка ныряет с крыши в наметённые сугробы. Аквариум трёхкомнатной квартиры, часы тикают. Наконец долгожданный звонок и, взрывая тишину смехом, врывается, весь в снегу, раскрасневшийся от мороза отец.

К выпускному вечеру Мишка, как все выпускники, получил в подарок записную книжечку, где на первом листке красовалась фотография их школы — казарменного длиннющего здания в три этажа, окружённого небольшим деревянным палисадником. Под фотографией было выведено летящим, как ленточки бескозырки, почерком: «До свиданья, школа, — золотое начало пути!»

Потом выпускники, отслушав последний звонок, писали друг другу пожелания:

«Нас с тобой познакомила школа, и сейчас разлучает она, но даю тебе честное слово, не забуду тебя никогда!»

Мишка и сам написал одной девочке:

«Таня! Все люди стремятся к высокому. В этом смысл жизни. И главное — в мелочи повседневных дел не забывай об этом!»

Таня недоумённо посмотрела и отвернулась.

Кто-то из них собирался стать учителем, кто-то юристом, инженером, а Мишка решил быть врачом. Большого призвания к этой стезе он не ощущал, но так как он вообще не знал, что с собой делать, а мать весь последний год вела целенаправленные атаки, сопротивляться смысла не было.

Питер встретил сумасшедшей жарой — солнце пылало над головой и плавило асфальт. Вначале они вселились в коммуналку к родственникам. Главный родственник Слава, низенький и широкий, как Азазелло, но очень смешливый, на второй день предложил Мишке пиво.

— Да я не пью, — робко сказал Мишка.

— Он не пьёт, — подтвердила мать.

— Не страшно, — успокоил Слава-Азазелло и подмигнул, — я научу.

Мать немедленно нашла другую квартиру.

Ещё была проблема: куда поступать? В стоматологический, хотя там был недобор, Мишка поступать отказался, в педиатрический тем более. Но когда проезжали по Гражданке, будущий абитуриент заметил огромный плакат «Здесь готовят организаторов здравоохранения». Сердце возбуждённо ёкнуло, судьба была решена. Они подали документы в Санитарно-гигиенический мединститут и начали готовиться. Единственное, мать часто застревала около таких вот объявлений: «Даю уроки физики, химии, математики. Гарантирую результат!» и долго задумчиво стояла. Наконец решилась.

Учеников было двое. Будто рыба, тягуче разевающий рот физик медленно растолковывал задачи, ученики уныло их решали, физик тоскливо проверял ответы. На прощание грустно сказал, что очень сомневается, сдаст ли Мишка физику.

Следующей попыткой стала химия. Маленький лысый дядька бегал вокруг двадцати ошарашенных пацанов и девчонок и раскидывал листки с задачами. Молниеносно сам их решал и немедленно набрасывал новые. Неучи только головы успевали поворачивать. Мишке он на прощанье ничего не сказал — некогда ему было.

Перед последним экзаменом приехал крайне взбудораженный отец. С поезда бросился в институт и затряс первого попавшегося абитуриента:

— Ты моего в кителе не видел?

Отпустил и побежал к вовремя появившемуся сыну.

Но вот повешены на замечательной доске списки поступивших. Ура! Мишкина фамилия там тоже. Ещё день и ещё день они чувствовали себя счастливыми. Бродили по улицам, пытались с ходу запомнить названия мостов и площадей, в Петергофе попали под дождь. Спрятались под деревом и смотрели, как испуганные люди пытаются втиснуться в такси.

День была пробежка по Эрмитажу. После просмотра Мишка понял главное: Эрмитаж очень большой и в нём много разнообразных картин и статуй.

А вот дальше начались серьёзные хлопоты по поводу места жительства. Дело в том, что люди, обещавшие оставить за Мишкой комнату, вдруг передумали. Как выяснилось, у них жили постоянным образом две студентки, и когда девочки уезжали на лето, предприимчивые хозяева сдавали освободившуюся комнату абитуриентам.

Но, наконец, поиски позади, и надо перетаскивать вещи на новую квартиру. Её хозяину шестьдесят лет, у него нет ноги, но есть крепкие руки и маленькая комнатка с раскладушкой для постояльца. И хотя от него тянет алкоголем, искать больше уже некогда. Мишке строго наказывают — пиши, пиши часто, обо всём, пиши длинные-длинные письма. Его целуют и вместе бегут к далеко остановившемуся автобусу. Через мгновение он один. Шумит внезапно налетевший ветер, поднимая с земли упавшие листья, на небо наползают тучи, Мишка бежит, падают первые дождинки, он прячется в подъезд и пережидает дождь.

2

Каждый человек должен иметь план, как жить. Мишка решил все шесть лет учиться очень хорошо, никуда не опаздывать и записал для себя в тетрадке строгие правила:

7.00 — встаю.

7.00 — 7.15 — зарядка.

7.15 — 7.20 — моюсь.

7.20 — 8.00 — еда.

8.05 — у остановки.

8.15 — 8.30 — еду.

8.35 — прихожу на лекцию.

8.45 — лекция.

Подумал и дописал: «Каждый день готовиться к урокам не менее пяти часов и не откладывать на завтра».

Итак, цикл Б, группа двадцать четыре. В первый день очень собранный Мишка правильно встал, помылся по минутам, съел оставленную ему колбасу, зарядку делать не стал и поехал в институт. Через час он уже знал, что с ним в группе будет учиться маленький ростом, с пышной причёской Лев и белобрысый наглец Колька Клёпин, при знакомстве попытавшийся испугать его резким движением. Учёба начиналась семинаром по химии. Семь ребят и семь девушек вошли в лабораторию, где параллельно друг другу стояли два длиннющих стола.

— Быстро, быстро! — молодецки выкрикнул преподаватель и постучал указкой. — Тра-та-та. Времени мало. Садитесь.

Мишка приготовился было записывать, но вспомнил, что ручка в портфеле. Не отрывая преданного взгляда, он потянул вниз руку, нащупал портфель, стал расстёгивать замок. И вдруг почувствовал, что тишина сделалась какой-то другой. Он ещё поискал ручку, когда окончательно понял — всё-таки что-то не то. Зацепившись о совершенно потрясённый взгляд рядом сидящей девушки, посмотрел вниз и задохнулся от ужаса: вместо портфеля он расстегнул замочек длинного моднючего сапожка на её ноге. Обернулся — сзади, раскрыв рты, половина группы напряжённо наблюдала за его действиями. Мишка, так и оставшись без ручки, тихонько застегнул обратно чужой сапог и сделал вид, что ничего не произошло.

— А вы почему не записываете? — недовольно указав на него указкой, в этот момент спросил преподаватель. — Надеетесь всё запомнить?

— Да я… — растерялся Мишка. Судорожно опять полез вниз за ручкой, и тут сидящая позади часть группы, не выдержав, грохнула так, что химик от неожиданности вздрогнул.

— Эт-то что такое! — возмутился. — Что смешного? Что смешного, я спрашиваю! Так вы начинаете учёбу? Кто у вас староста! Кто староста, спрашиваю! Нет до сих пор? А кто куратор? Кто куратор?

— Зинаида Михайловна, — робко сказал девичий голос сзади.

— Придётся поговорить! — и повелительно постучал указкой по столу. — Продолжаем.

В перерыве к Мишке подошёл наглый Колька:

— А ты стебок! — одобрительно сказал и, видя, что Мишка не понял, объяснил: — Стебёшься хорошо, — повернулся к собравшимся вместе девушкам и строго добавил: — Сейчас будем разбиваться на пары.

— Зачем? — полюбопытствовала девушка в модных сапожках и кинула озорной взгляд на Мишку.

— Готовиться. У нас какой первый зачёт? По физике?

— Сложно, — вздохнул кто-то.

Колька чуть не поперхнулся от возмущения.

— Да это надо трёхслойной фанерой быть, чтобы физику не сдать! — выпалил. — И вообще, со мной бояться нечего, — добавил успокоительно.

Перед лекцией по анатомии все побежали в буфет за пирожками. Мишка, хотя и не проголодался, тоже решил там отметиться. Когда подошла очередь, важно сказал толстой очкастой тётке в фартуке:

— Двести грамм беленького и конфету.

— Что-что? — переспросила та. — Чего двести грамм?

— Сока, — недоумённо ответил Мишка. — Беленького.

Сзади покатился от хохота Клёпин.

Мишка смутился.

Перед физикой девушка, выглядящая постарше, строго сказала:

— Нам надо старосту группы выбрать. И вообще относиться серьёзнее. А то уже опозорились. Теперь Зинаиде Михайловне за нас будет стыдно.

— Не помню никакой Зинаиды Михайловны, — отметил Клёпин.

— Куратор. Она же представлялась. Клёпин, как не стыдно!

— Понятно. Любка, да ради бога, — Колька был очень великодушен, — я ведь не возражаю. Хочешь, сама и становись. А заодно комсоргом и политинформатором.

— Мы серьёзный вопрос решаем! — разозлилась Любка. — Кто за то, чтобы я была старостой? Кто против? Нет? Всё — я староста. Теперь выбираем комсорга. Кто хочет?

— Я хочу, — подняла руку серьёзная на вид черноволосая девушка и тут же покраснела.

— Очень хорошо, Надя. Кто против? Нет? Надя — комсорг. А тебя, Клёпин, я назначаю политинформатором.

— Ещё чего!

— Не хочешь? Ну и дурак!

— Сама дура!

— Ах, ты так! Надя, предлагаю обсудить его на комсомольском собрании за грубиянство.

— Нет, — неожиданно проявила характер Надя и опять покраснела, — мы уже не дети, чтобы всякие глупости обсуждать.

Люба удивлённо на неё посмотрела.

— Ну как хочешь, — сказала обиженно.

После занятий Мишка направился в магазин. Запасы колбасы кончились, надо что-то покупать. Вообще мама записала рецепт, как варить курицу, но ему было лень возиться. Немножко подумав, взял себе пакет супа харчо. Прочитал инструкцию: так, так, опять варить! Нашёл сковородку, налил масло, открыл суп и за три минуты поджарил. Засунул ложкой в рот твёрдые перчёные катышки, с усилием прожевал — вроде жуются, но не до конца. Сел за стол, открыл химию и начал читать. Рот бесконечно наполнялся слюной, обманные катышки усиленно жевались, но глотать их, так и оставшихся твёрдыми, было невозможно. В конце концов злой Мишка выплюнул свою еду и понял, что сегодня останется голодным.

3

С анатомией плохо — никак она в голову не влезала. Вечером — да, точно открывал, учил. Потом побежал в кино. Утром же ничегошеньки не вспоминалось. А ведь когда-то думал — будет прочитывать материал наперёд. Куда благие намерения делись?

— Кац! — железным голосом сказала их Рыжая. — Что это за кость?

— Кость, — обречённо пробубнил Мишка, — э-э-э, берцовая.

— Чем характеризуется?

— Длинная.

— Так, молодой человек, может, вы ещё что-нибудь вспомните? Не томите, нам интересно…

— Ну пупырышки разные, выступы, места прикрепления то есть, — и, неожиданно вспомнив, Мишка быстро выпалил два латинских названия.

— Да уж, Кац, — засмеялась Рыжая, — ничего на вас не влияет, садитесь, придёте на отработку.

Мало-помалу на эти отработки стала собираться вся группа. И не потому, что двойки получали. Просто ехидны устроили себе бесплатное представление. Особенно радовался наглец Колька, садясь в первый ряд и записывая особо удачные выражения. А после того как, изучив кости и мышцы, они подошли к более интересным темам, Мишкина известность вышла за пределы двадцать четвёртой группы. На одном из семинаров его заставили взять в руки некий высушенный орган и объяснить — ну конечно! — анатомию. Так как Мишка сильно смущался, орган из руки вывалился. Потом ещё пять раз.

— Вы что, смеётесь надо мной?! — возмутилась Рыжая.

— Пусть лучше на своём объяснит! — посоветовал Колька с места.

— Выйдите, Клёпин!

Комсомольское собрание.

— У нас сегодня два вопроса, — строго сказала Надя. — Первый — билеты в театр. Второй — изучение трудов Маркса, Энгельса, Ленина.

— Предлагаю ограничиться первым вопросом, — внёс предложение Клёпин.

— Это почему?

— Потому что на второй у меня не хватает времени.

Надя покраснела:

— А на кидание пакетов с водой с третьего этажа общежития у тебя время есть?

— На это есть! — великодушно согласился Клёпин. — Кстати, Лёвка тоже кидал.

— Я не кидал!

— Ну хотел кинуть.

— Не хотел!

— Тогда уткнись. Ну, Надька, что там? Какие билеты?

— В театр. Надо развиваться. Я буду покупать, потом по лотерее распределяем. Кому досталось, пойдёт в театр.

— Мне не надо, пусть Бододкина ходит, она из Сибири. Бододкина! Ме-е-е-е…

— Молчи, фанера! — не выдержала староста.

Все засмеялись.

— Ну ладно, дальше?

— Дальше труды.

— Но ведь у нас и так есть история КПСС? — робко сказал Мишка.

— Этого мало! — запальчиво крикнула Надя. — Мы должны дойти до самой сути! Кто за? Единогласно.

— Вношу дополнительный третий вопрос! — сказала скуластая Маша Бододкина.

— Какой?

— А пошли ко мне варенье есть?

С анатомией плохо, а с английским ещё хуже. Молодая женщина, их англичанка и куратор Зинаида Михайловна, почему-то возненавидела некоего незадачливого студента всей душой. Это чувство так ясно читалось на её лице, что Клёпин одно время перестал с Мишкой садиться, чтобы рикошетом не получить неуд. Вообще отношения куратора с группой не сложились: узнав, что они решили самостоятельно читать классиков, Зинаида Михайловна сообщила в деканат, куда вызвали Надю, и она вернулась притихшая и растерянная. В общем, начало учёбы оказалось довольно волнующим, к тому же Мишка умудрился получить выговор за безнравственность — Маше Бододкиной варенья присылали так много, что съесть его было невозможно. Варенье бродило, и группа быстро переключилась пить перебродивший сок. В злополучный вечер они играли в загадки, и Мишка обошёл всех по юмору. Когда его спросили:

— Что бы ты делал, если бы тебе на голову вылили кофе?

Он, ни минутки не задумавшись, выпалил:

— Пророс и расцвёл.

Тут ввалился комсомольский патруль — они забыли запереть дверь. Посреди выяснения ситуации с соком Мишка почувствовал себя оскорблённым, вскочил, потребовал, чтобы патруль ушёл, попробовал драться и получил в нос. Очень скоро оказалось, что патрульный вожак, не удовлетворившись лаврами победителя, ещё и докладную написал.

Как раз за это время Мишка усовершенствовал окрошку. По рецепту, оставленному мамой, он всё исполнительно купил в магазине, мелко порезал, залил квасом и в тот же день съел. Сделал второй раз, третий, опять съел и задумался: уж слишком быстро окрошка заканчивалась. Сообразительная голова не подвела: Мишка купил дрожжи, вечером всыпал в остатки окрошки, утром кастрюля полная. Съел и отправился на занятия. Живот, правда, немножко побурчал. Три дня Мишка питался усовершенствованной окрошкой, подновляя её дрожжами, а на четвёртый день не обнаружил в холодильнике: хозяин квартиры, привлечённый странным запахом, выбросил её не раздумывая. Мишка до того обиделся, что отважился заявить:

— Борис Васильевич, это моя окрошка и моя частная жизнь. Вы не имели права!

— Ладно, ладно, — добродушно ответил Борис Васильевич и положил тяжёлую, натруженную костылём руку постояльцу на плечо, — съешь лучше мой борщ, давай, давай, сейчас сметанкой заправлю.

В конце семестра от них забрали англичанку и куратора Зинаиду Михайловну. Время шло быстро, о ней мигом забыли, Мишка тоже, пока не встретил случайно на Невском. Загорелая, в короткой юбочке, Зинаида Михайловна, чему-то заразительно смеясь, сидела на коленях у молодого офицера. Встретившись с Мишкой взглядом, она неожиданно подмигнула и показала ему язык.

4

Девочка Оля, у которой Мишка так и не дорасстегнул сапог, решила взять над ним шефство и пригласила в театр. До этого Мишка был в театре только раз, случайно зайдя в Дом работников связи, где танцевали самодеятельные артисты балета. Увидев ну совершенно трагический подхват, когда двое бедолаг чуть не свалились в оркестровую яму, Мишка не выдержал, засмеялся и был изгнан разгневанными родственниками артистов. Но Кировский — это не самодеятельность, Мишка даже брюки погладил. И конечно, очень понравилась «Иоланта», хотя, засмотревшись, театральный неофит уронил бинокль с галерки, по счастью ни в кого не попав. Ответный Мишкин жест был тоже красивым — билеты на знаменитую постановку про писателя и лётчика Сент-Экзюпери. Но тут Мишка просчитался — купил билеты в первый ряд. Почему просчитался? Дело в том, что по ходу пьесы военный лётчик Сент-Экзюпери, возвращаясь с полётов и показывая, как он устал, каждый раз с силой бросал боевые перчатки на сцену. Бросил один раз, ну второй, ну третий… Находка, конечно, но режиссёр не учёл, что при каждом таком бросании со сцены поднималась пыль, у Мишки першило в носу, и он оглушительно чихал. На седьмой раз, не дождавшись очередного чиха, уже раньше еле сдерживающийся зал взорвался таким хохотом, что спектакль оказался сорван: Сент-Экзюпери и ещё одна актриса убежали, перчатки некоторое время одни сиротливо лежали на голой сцене, наконец занавес грустно закрылся.

Мишка с Олей получили по номеркам пальто, вышли на Театральную и пошли в тишине к автобусу. Под ногами скрипел выпавший снежок, светила холодная луна, Оля согревала дыханием свои варежки и, улыбаясь, искоса посматривала на него. Доехали до общежития, Мишка потоптался:

— Ну, я пошёл? — спросил неуверенно.

— Конечно, — Оля отвела глаза. — Спасибо, Миша.

Она ещё раз улыбнулась, но уже как-то про себя, чему-то далёкому, не относящемуся ни к её спутнику, ни к прошедшему представлению.

— Спокойной ночи.

В первый зачёт по физике Мишка чувствовал себя преужасно. Решающий рывок по подготовке он оставил на последнюю ночь и как раз в эту ночь обнаружил на хлипкой коридорной этажерке в своей комнате книжку без обложки, начала и окончания: «Старший начинает подпевать. Глаза мрачны, но в них зажигается огонёк, в жилах — жар. Но тихонько, господа, тихонько, тихонечко: “Здравствуйте, дачницы, здравствуйте дачники, съёмки у нас уж давно начались…” Туманятся Николкины глаза…» Мишка метался от учебника к неизвестной книжке, обратно к физике, и опять к книжке, не в силах бросить волшебный текст. Опомнился он только утром, вместе с бледным рассветом, подкрашивающим усталые веки, и ему стало страшно.

— Какой кошмар! — думал в панике. — Теперь меня выгонят, и всем будет за меня стыдно! Маме и папе, дедушке и бабушке…

Прозвенели склянки первого трамвая под окном, захлопала дверьми проснувшаяся коммуналка, заняли уборную. Мишка без аппетита съел бутерброд и поехал.

Первым, кого он увидел, был бледный Клёпин, уныло сидящий на подоконнике.

— Ты что, не выучил?

Клёпин обречённо кивнул.

Великое дело солидарность — Мишку чувство вины сразу отпустило.

— Колька, подвинься!

Он открыл учебник и деловито стал его перелистывать.

— Так, так, так! Государство тратит на вас деньги, а вы преступно плюёте на учёбу…

Физик Гришка в вечно мятом белом халате с потёками от шариковой ручки во всех карманах яростно сверлил двоечников глазами.

— Вот вы! — рявкнул на Клёпина. — встаньте!

Клёпин понуро встал.

— Учиться надоело? — грозно произнёс Гришка. И мрачно поинтересовался: — В каких войсках хотите служить, рядовой?!

— В м-музыкальных, — судорожно ответил Колька, — я на гитаре играть умею.

Раздались смешки, но Гришка не остановился:

— Кто у вас комсорг?

Надя подняла руку.

— Как вы такое допустили? Почему столько двоек?

Надя покраснела.

— Я ничего не допускала.

— Тогда как вы это объясните? — рявкнул Гришка.

— Объясню, — дрожащим голосом ответила Надя. — Как комсорга меня в первую очередь интересует моральный уровень комсомольцев и верность идеалам партии. А учёба, — она выпрямилась и вызывающе посмотрела на Гришку, — это личное дело каждого.

5

Мишка подружился с Сергеем Бондарем — очень высоким и очень субтильным парнем из Украины. Сергей хорошо играл на гитаре, сушил сигареты «Аврора» на батареях, покупал и ел шпротный паштет и, будучи во всех отношениях намного более продвинутым, чем Мишка, научил его пить пиво. Ещё был он страшно упрямым. Как-то Сергей шёл по городу и тащил битком набитый портфель. Сзади шёл Мишка, и время от времени задумчиво портфель пинал. Неожиданно Сергей разжал руку, многострадальный портфель шмякнулся наземь, а его владелец как ни в чём не бывало продолжил величественное шествие. Мишка тоже прошёл спокойно — портфель то чужой. Опомнился он где-то через два квартала, побежал обратно, ничего не нашёл, и это уже было серьёзно: Сергей, пытаясь получить общежитие, полгода не прописывался. В конце концов упрямца вызвали и очень внятно объяснили, что выгонят. Так вот, паспорт с готовой пропиской и находился вместе с книжками в портфеле, а Сергей назавтра собирался в деканат. Теперь же он, устроившись на диване с гитарой, задумчиво перебирал струны.

— Серый, что делать? — тревожно спросил Мишка.

— Эта рота, эта рота, эта рота, кто привёл её сюда, кто положил её на снег…

Понимаешь, один раз Змей Горыныч летел и запутался в проводах.

— Се-е-рый!

— Ну не знаю! Пожалуй, собираться обратно на Украину.

Не выдержав моральной ответственности, Мишка встал и ушёл. Утром он взял в институтской библиотеке учебник микробиологии и принялся листать. Найдя самое страшное латинское название микроба, он аккуратно его выписал на листочек и вскоре соорудил следующее объявление: «Внимание, опасность! Пропал портфель, заражённый особо страшными бактериями типа Эшерихии коли! Нашедшего просим срочно сдать портфель в милицию и помыть руки хлоркой!» Сделав примерно сорок штук копий, он расклеил их по всем столбам и принялся каждый вечер объезжать милицейские райотделы. Что самое удивительное, через три дня в одном из них очень серьёзный белобрысый милиционер выдал ему портфель с полностью нетронутым содержимым.

— А кто принёс? — полюбопытствовал Мишка.

— Старушка одна.

— Мы объявление о пропаже писали, она не говорила?

— Просто нашла.

Мишка с триумфом притащил портфель в Нейшлотский переулок, где в одной из коммуналкок обитал Сергей, а у подъезда с висящей на одной петле дверью на вечном совещании сидели разноцветные кошки, зашёл и подчёркнуто небрежно поставил. Друг искоса посмотрел, улыбнулся и потянулся к гитаре.

— Серёжка, какие планы?

— Сейчас вот картошку пожарим, чур, ты чистишь! Чай вскипятим — и ужинать.

Нет, хорошо, когда душа спокойна. Серёжка сейчас накрошит сала на сковородку, зажарит его по своему украинскому рецепту до коричневых, хрустящих кусочков, позовёт:

— Насыпай картошку!

— Серый, брызгается!

— Ладно, Мишка, есть не будешь.

— Как это? Да я больше тебя съем!

— И зачем я про это говорить стал! — Сергей смеётся. — Ох, зря, зря!

Грозный экзамен по анатомии начинающая отличница, маленькая сибирячка Маша Бододкина, ринувшаяся сдавать первой, провалила на четвёрку. Выскочив обратно с красными пятнами на скуластом лице, она принялась в расстроенных чувствах лихорадочно листать учебник. На испуганный вопрос голубоглазой театралки Оли: «Что досталось?» Маша воскликнула:

— Мужские половые органы! Да я их в глаза не видела!

Оля в панике немедленно начала искать нужные страницы.

Мишка же, честно отдавший все пять дней подготовке к экзамену, зашёл в экзаменационный зал предпоследним.

— Ну-с, молодой человек, — пригласил профессор, — выбирайте!

Мишка осторожно приблизился к чану, откуда следовало вытащить орган, поднял крышку, просунул руку, ухватил, взглянул и облегчённо вздохнул.

— Сердце, — начал окрепшим голосом, — миокард, предсердия, желудочки…

Профессор доброжелательно улыбался.

Мишка продолжал. Наконец закончил и выжидательно посмотрел. Профессор улыбался.

— Хорошо, молодой человек, — произнес наконец, — очень хорошо. Всё знаете. Только, понимаете, это матка. Не сердце — матка. Извините, так уж случилось. Но, — предостерегающе поднял руку, когда залившийся краской студент попытался что-то сказать, — экзамен, я считаю, вы всё-таки сдали, да, сдали! А что, у меня всё-таки есть сердце? — и, почувствовав двусмысленность сказанного, расхохотался.

6

«С прискорбием сообщаем, что завтра, то есть 19 ноября, а именно в понедельник, ваша очередь убирать коммунальную жилплощадь. Заранее благодарны за качество».

Мишка полюбовался на объявление и спросил Сергея:

— Может, ещё что добавим?

— Ты Толика не знаешь? Бесполезно, пошли лучше за пивом.

Да, год прошёл. Не выгнали, анатомия позади, физика закончилась ещё в первом семестре, химия превратилась в органическую, понятно, как варить курицу: помыть (обязательно!), положить в кастрюлю, залить холодной водой, добавить чайную ложку соли. Четырнадцатый трамвай ходит через центр, Литейный, цирк, Финляндский вокзал, прямо к больнице Мечникова. Очень удобно пользоваться «Соткой», чтобы добраться до Дворцовой площади, Герцена, и Фонтанки. Пиво не такое противное, как думалось вначале.

— Мишка!

— Да, иду.

Пивной ларёк от Нейшлотского совсем рядом, только за угол завернуть — и пожалуйста. Внутри него — царица! Варварская, снисходительная, глаза взирают, рот в гримасе, халатик на груди натянут, телогрейка, руки в ленивом движении, ноготки с ярко-красным чуть облупленным лаком брезгливо постукивают по прилавку, на пальчиках колечки жёлтого известного металла — царица! А рядом мужичок на подхвате — бородёнкой трясёт, морщинками подмигивает, руки греет, пол-литровые ёмкости после использования собирает, ополаскивает и к владычице несёт. Залётный в очёчках, отхлебнув заветное, начинает возмущаться:

— Какое разбавленное! Как вода! Ну нельзя же! Я так не оставлю! Это безобразие!

Царица подымает царственную руку и делает движение, как бы лениво отгоняя комара.

— Ты что?! Ты что?! — бросается на защиту мужичок, наскакивая грудью на обидчика. — Что кричишь? Это же Валя! Валя!

Тут Мишка с Сергеем и подошли с ведром. Степенно подошли, осознавая, так сказать, значительность поступка.

Мужики посторонились.

— Дорогу! — голоса. — Дорогу!

Ах, отлезьте, интеллигент! Надо быть проще и масштабнее. Ну да, конечно, куда вам с вашим стаканчиком.

Жизнь удалась. Где-то разведены мосты, метро закрылось, в далёком с притягивающими звёздочками небе ещё более далёкая ледяная жёлтая луна, падает мокрый снег, прохожий поднял зонтик, спешит, поскальзывается, Клодтовы кони рвутся в вечном движении, хрипят на мосту, а нам не страшно, мы давно дома, а нам море по колено. Греют батареи, накурено, надымлено, даже нелюдимый холостяк-сосед Толик пришёл, Серёжкина гитара в действии:

— И когда-нибудь по переулкам ты пройдёшь, болтая про любовь…

При слове «любовь» Сергей сильно трясёт гитару, чтобы звук получился жалобнее и протяжнее. Звук получается.

Час ночи, два часа ночи, Толик ушёл.

— Серый, а кто тебе из наших девочек нравится?

— А тебе?

— Да никто! Машка зубрилка, Катю, Иру и Тоню вообще не видно, Надька двинутая. Оля ничего! Но что-то я её совсем не пойму…

Сергей молчит, потом тихо отвечает:

— Надя очень умная. И вообще, давай спать.

А утром, как в расплату за тёплый вечер, гололёд и холод. Выпавшую мокрую кашу подморозило, скользко, на остановке уже толпа, вдруг там кто-то падает, и люди рассыпаются, будто пластмассовые фигурки. Добрались — сразу автобус! Идёт необычно медленно, остановился, но корпус всё равно развернуло.

— Смотри, Серый, — говорит Мишка, — как надо входить!

Проталкивает в первые ряды на вытянутой руке портфель и держит. Дверца автобуса открывается, толпа качается в едином порыве, портфель резко дёргает, Мишку тараном волочит к открытой двери, но вдруг ручка отрывается и хитреца отбрасывает назад, Сергей сгибается от хохота, автобус уезжает. На игриво блестящем под лучами солнца льду пуговицы, смятая пачка сигарет и сиротливо валяющийся портфель.

— Да ну, Серый, брось, это только сегодня, ведь всегда получалось…

7

Клёпин занялся карате и приходит на занятия с побитой мордой. Всем хвастается:

— Это не просто карате, а стиль «шотокан»!

— Ну и чем же он отличается, этот стиль? — полюбопытствовал Мишка.

— Отточенной техникой, лёгкостью и быстротой перемещений, — заученно ответил Колька. — Смотрите!

Колька поставил за спиной стул и что есть силы прыгнул назад. Упал.

— Лучше бы ты почаще учебник открывал! — посоветовала Маша Бододкина.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона? — поднимаясь с пола, в ответ задумчиво спросил её каратист. — А? Я тебя спрашиваю, дочь ошибок трудных?

— Что-что? — у Маши заалели красные пятна на скулах.

— Мишка!

— Ну?

— Вроде уши мы ещё не проходили?

— Фанера ты трёхслойная как был, так и остался! — выпалила Маша. — И не подходи ко мне больше списывать, вот получишь! — показала крепкую розовую фигу с обгрызенным ногтем.

Клёпин открыл рот, зашёл преподаватель, Клёпин быстро сел и прошептал Мишке:

— Я видел, у тебя в сумке ватрушка.

— Ну и что?

— Дай взаймы.

— Я тоже хочу карате заниматься.

Клёпин подумал. Получил ватрушку, закрываясь рукой, откусил и пробормотал набитым ртом:

— Глупый ты ещё, нельзя тебе.

— Ах ты гад! — разозлился Мишка. — Значит, как ватрушку, значит… Отдавай!

— Поздно.

— Отдавай половину! Может, я тоже есть хочу.

— Я уже откусил. Вот, смотри…

— Всё, не садись со мною больше!

— А с кем мне садиться, с мадемуазелью Бододкиной?

— С ней и садись.

Клёпин посуровел:

— Маваси хочешь?

— Я тебе сейчас сам как дам!

— Да ну? Мишка, пойми, я ведь из добрых побуждений, ведь кто, как не я, тебя жизни учить будет? Доверчив ты, товарищ, а жизнь, понимаешь, непроста.

— Гад!

— Ну вы там, Кац, Клёпин! — подал голос биохимик Пеличко, получивший кличку «Лысый пряник». — Может, хватит?

Колька состроил умильное лицо и с жаждущим знаний выражением уставился вперёд.

— Да, кстати, — он вспомнил на перерыве, — где Ира? Её вроде уже два дня нет?

— Болеет, — сказала Надя.

— Да? Так у неё климакс?

— Ты что себе позволяешь? — возмутилась голубоглазая Ольга.

— А что? Подумаешь, климакс.

— Она только вступила на дорогу потерь, — внушительно говорит Сергей.

Вдруг взрыв. Это Надя взяла с подоконника горшок с цветком и со всей силы грохнула о пол. Все молчат. Красная, как огонь, Надя с бешено сверкающими глазами заикается:

— Ты… ы… ы… Я думала… А ты такой же, как все!

Опрометью выбегает.

Сергей встаёт. Топчется.

— Уберу, — с трудом выталкивает из себя.

Именно на втором курсе Мишка по-настоящему открыл для себя театр. Но не просто театр, а Большой драматический имени Горького. Началось всё с «Истории лошади», где Евгений Лебедев играл великолепного иноходца, а Олег Басилашвили — его блестящего, надменного хозяина. Оба были озарены таким бездумным счастьем молодости, что захватывало сердце. Спектакль на всю жизнь остался в памяти, хотя в тот вечер Мишка ничего не понял — ну спектакль, ну хороший. Посмотрел, вышел — холод, снег, смазанные огни, застывшая болотная свежесть гигантского города. Запрыгнул в полупустой троллейбус, сел возле замороженного окна, подышал в него, приставил ладонь и в оттаявший отпечаток начал смотреть на проносящийся мимо ночной Невский. В дальнейшем Мишка ходил в этот театр, как к друзьям. Тебя ждут — в прихожей свет, в кухне звяканье посуды. Стряхиваешь снег с обуви, вешаешь пальто, устраиваешься поближе к горячей батарее, негромкий разговор, но тише! Раздвигается занавес, и появляется мистер Пиквик.

8

— Лев, у тебя в волосах расчёска застряла!

— Где? — Лев хватается за голову и багровеет. — Колька!

Самое главное у маленького Льва — это чувство собственного достоинства и большая, стоящая дыбом шевелюра, которой он уделяет необычайно много внимания. Ещё ему нравится тоненькая ловкая Ольга в своих красивых сапожках и джинсовом костюмчике, поэтому весь второй курс он нудно смотрит на неё влюблёнными глазами. Вот и сейчас уставился.

— Лёвка, хватит, прекрати!

Лёвушка грустно вздыхает.

— Ну и когда же вы наконец, Лев и Олечка, пойдёте глазами к солнцу? — интересуется вездесущий Клёпин.

— Заткнись, Клёпин! — Ольга фыркает и вступает в содержательную беседу со старостой Любой. Люба кивает, кивает, а сама косит глазом на Клёпина.

— Миш, — поднимает от морского боя глаза Сергей, — а чего Левушка этой высокой блондинке на грудь кидается?

— Щемящее чувство дороги, — реагирует Мишка, — ах, чёрт, опять проиграл. Серый, как тебе удаётся?

К ним присаживается отвергнутый Лев.

— Лёва, она тебя не стоит, — как бы рассеяно замечает Сергей.

— Думаешь?

— Конечно. Посмотри на себя — стройный моложавый мужчина.

— То есть?

— Оговорился — молодой. Так вот, она тебя не стоит.

— Думаешь?

— Конечно. Правда, Миша?

— Правда. Бододкина гораздо лучше.

— Думаешь?

— Да.

— Она списывать не даёт.

— Точно. Ну их всех.

— Мужики, пошли ко мне после семинара? — предлагает Лев.

— А у тебя поесть что-нибудь имеется? — оживляется Мишка.

— Конечно.

— Серый?

— А я что, против? Налицо деловое сотрудничество.

У Льва очень уютная комната в общежитии, которую он делит с иностранцем из Северной Кореи. У корейца на специальной полочке портрет вождя, книги вождя, на подушечке ручка, подаренная вождём его папе. У Льва на полке лосьоны, сеточка для волос.

— Подождите!

Пара минут, и хозяин возвращается из кухни, торжественно водружая на стол сковородку — внутри бедненькая яичница. Физиономии Сергея и Мишки вытягиваются.

— А хлеб у тебя есть? — осторожно спрашивает Мишка.

Лев вытаскивает полбуханки и расставляет ещё баночек десять приправ — это он от корейца научился.

— Как сосед?

— Мужики, не представляете! Каждый вечер конспектирует своего Ким Ир Сена. Из общежития никуда.

— Он, наверное, каратист! — завистливо говорит Мишка.

— Очень сильный, — авторитетно подтверждает Лев.

— Надо бы с Клёпиным свести, пусть он ему морду набьёт. Правда, Серый?

— Им нельзя драться, — пренебрежительно фыркает Лев. — И на танцы ходить тоже нельзя.

— Можно подумать, ты большой драчун!

— Да я, если хотите, такие удары знаю!

— Не надо! Сядь, Лев. Сядь!

Лев сел.

— А я вот думаю, — говорит невпопад, — подожду месячишко, да и сделаю Оленьке предложение, правильно, мужики?

— Ну… Ну можно, конечно.

— Как я понял, хлеб у тебя кончился…

— Серый, — спрашивает Мишка по пути обратно, — а что мы вечером будем делать?

— Миш, меня вечером не будет.

— Ты с кем-то встречаешься? С кем?

— Да нет.

— Тогда что?

— К родственникам надо.

— К родственникам? — Мишка с сомнением качает головой. — Что-то ты к ним зачастил, — замечает.

— Тихо, тихо! Кому сказала — тихо! — седовласая декан, чьё розовое полное лицо выражает довольство жизнью, звучным голосом перекрывает невнятный шум в лекционном зале. Надевает очки. — Та-ак… К сессии привлечено внимание общественности института, посвящается сессия Двадцать шестому съезду. Продлится сессия с двадцать первого декабря по двадцать седьмое января. Гордитесь, — делает неопределённый жест, — для экзаменов мы выделили лучшие комнаты. Кто там тянет руку? Сначала халат наденьте! Что, подали как не вышедших? Исправим. И в большом деле бывают ошибки, а уж в вашем маленьком личном…. Так что те, кто чувствует, что много знает, бегайте по кафедрам, — и вдруг патетически восклицает: — Никто не должен ехать домой, не сдав долги! Так, нам надо закончить все дела к четырём… Ну тогда к пяти. Читаю расписание экзаменов. Почему не надо? Мнения учёных разошлись? Так читать или нет?! Ну ладно, в деканате вывешено.

9

Сергей наконец получил общежитие, а Мишка, хотя тоже просил, — нет. И по-прежнему мыкался по квартирам — никак ему не удавалось надолго зацепиться на одном месте. Когда он поступал, они с мамой написали в заявлении, что на общежитие не претендуют, надеялись, что поможет, теперь же приходилось расплачиваться. А в этот раз вообще пролёт из пролётов: договорился, заплатил, получил ключ от квартиры, приехал — а ключ к двери не подходит. Ну и где ночевать? Ещё и экзамены… В общем, спал с Серёгой валетом целую неделю. Вечером Сергей ушёл на свидание (признался наконец), сидеть одному было скучно, пошёл к Клёпину. Клёпин вальяжно пьёт чай, и, похлопывая себя по животу, спрашивает:

— Слышь, Мишка, а можно химию за три дня выучить?

— Можно, наверное.

— А ты учил?

— Вчера начал.

— А пожрать у тебя есть?

Мишка посмотрел подозрительно.

— Мужик, деньги кончились!

— Ну, огурцы есть солёные.

— Что, домашние?

— К Серёжке мать приезжала.

Клёпин оживился:

— Счас организуем! — вскочил, распахнул дверь и немедленно увидел в коридоре чёрного как смоль важного негра. — Эй, товарищ, — заорал, — стой, да-да, тебе! Не хочешь русские огурцы попробовать? Правильно, конечно, вкусно. Давай так — через час приходи, с нас закуска, с тебя спиртное, а что, всё честно? Зубровка? Тащи зубровку.

Побежал по коридору:

— Костя? Как дела? Выпить хочешь? Но мы без картошечки не принимаем! Давай, паря. Жду!

Перегнулся через перила:

— О, какие! Девочки, а у нас праздник, ну да — в двадцать седьмой комнате, только вас и не хватает. Милости просим.

Возвратился:

— Теперь от негра избавиться — и всё путём.

Мишка пошёл в кино. Экзамены экзаменами, но и в кино ходить надо. Особенно если это «Цирк» Чарли Чаплина. Показывали в одном из маленьких кинотеатров на Невском, где покатые полы и деревянные стулья с откидывающимися сиденьями. Народу в очереди стояло немного, Мишка пристроился и вдруг почувствовал, как дёргают за рукав. Обернулся: парень чуть младше его, в руках чёрная шапка.

— Нужна?

Мишку словно кто-то за язык дёрнул:

— Сколько?

— Пятерик.

— Не-а. Я бы лучше белую.

— Будет!

Парень исчез и вернулся с белой.

Мишка понял, что попал. Но отступать было некуда.

— Не-а… Вот если бы с чёрными крапинками.

Шапка из рук парня пропала.

— Ты что, сука, издеваешься? Да я тебя? — попёр грудью.

Мишка воинственно напрягся. Парень быстро оглянулся — очередь внимательно смотрела.

— Мы тебя подождём! — прошипел. — Только выйди!

Мишка купил билет, зашёл в полупустой зал и сел поближе к экрану. Начался фильм, он забыл о неприятностях и начал жизнерадостно хихикать. Его опять потянули за рукав:

— Тише, молодой человек, тише!

Рядом сидела сухонькая маленькая старушка.

— Что смешного, молодой человек, ну что тут смешного?

Мишка пожал плечами и повернулся к экрану. Сзади раздалось бульканье — кто-то явно пил из горла. Грустный человек с тросточкой споткнулся, Мишка рассмеялся.

— Как не стыдно! Вы мешаете смотреть!

Нищий спрятался от полицейского, сзади с громким стуком упала и покатилась бутылка, полицейский тревожно обернулся.

Мишка прыснул.

— Какой наглый молодой человек!

Сзади раздался храп.

Мишка встал и, подойдя к выходу, осторожно отодвинул щеколду: его ждали. Но через переднюю дверь путь оказался свободен. Мишка с удовольствием вдохнул морозный воздух и затерялся на Невском.

— Мишка, вот ты скажи, а за ночь химию можно выучить или нет?

— Можно, Колька, отстань!

10

Сессия позади, а Мишка опять пролетел: не смог по-человечески списать формулы с внутренних полей халата — химик, заподозрив неладное, постоянно крутился рядом. Столько времени убил на подготовку, халат испортил, а стипендия ахнулась. И с надеждами на общежитие пришлось расстаться: ничего не подозревая, сидел в комнате у Клёпина в спортивных штанах — и вдруг заходит декан с патрулем. Увидев постоянного просителя, декан остолбенела:

— Кац, а вы что здесь делаете? — и свирепо обернулась к патрулю. — Где хозяин?!

— Я поищу, — Мишка, не растерявшись, выскочил за дверь.

— Кац, Кац! — закричали следом, да где там. Каца и след простыл.

И Серёжку не видно. Кстати, теперь ясно, с кем он встречается, — с Надей! Что он в ней нашёл? Надя ему свободной минутки не оставляет, забыла комсомол, моральные качества, Маркса, Ленина, верность — всё в загоне.

— Надька, гони шоколадку! — Клёпин.

— За что?

— За то, что я разрешаю вам вдвоём сидеть.

Надя молчит, но зато реагирует Мишка:

— Серый, ты ему лучше трусы индивидуальные подари.

— Подарю. Со своего плеча.

— Таких уже не выпускают, — замечает Ольга.

Через некоторое время, когда все забыли, Надя вежливо просит:

— Коля, повернись, пожалуйста, в профиль.

Удивлённый Клёпин поворачивается, потом спрашивает:

— А что?

— Ты так хуже смотришься.

— Серый! — Клёпин в расстройстве роняет дневник. — Ну что ты в ней нашёл?

— Комсомольские билеты… — серьёзно отвечает Сергей.

Надя опрометью выбегает, Сергей за ней. Возвращаются вместе. У Нади постное, как бы только вымытое лицо, потупила глаза, румянец на щеках. У Сергея в глазах смешинки.

Но, конечно, не это главное. Главное то, что группа по инициативе правильной Любы подхватила начинание москвичей — взяла на себя обслуживание двух палат в больнице. А бывший провинциал, оставшись без друга, зачастил в Эрмитаж и выписал в школьную записную книжечку: «Сюрреализм отличается от абстракционизма неполным уходом от действительности».

Ещё недавно в метро рассматривал мозаику, ну то есть ворон, как всегда, считал, только решил сесть в поезд и вдруг услышал:

— Молодой человек, молодой человек!

Оглянулся — к нему пробирался незнакомый седой мужчина. Мишка задержался.

— Извините! — мужчина тяжело дышал. — Будем знакомы — Исаак.

— Михаил.

Мужчина скользнул взглядом по окружающим:

— Отойдёмте?

— Ладно, — Мишка недоумевал.

— Простите, Михаил, вы еврей?

— Еврей.

— Понимаете, Михаил, я уезжаю в Израиль, на нашу родину.

— Да? — Мишке стало интересно. — Именно в Израиль? Не в Америку?

— В Америку ни в коем случае!

— Но в Израиле же война!

В глазах Исаака мелькнула сумасшедшинка:

— Хватит мне этих гоев! Все евреи должны жить в Израиле!

— Я не спорю, — миролюбиво сказал Мишка.

— Так вот, — Исаак глубоко вздохнул, — у меня есть дочка, а у вас, молодой человек такое хорошее еврейское лицо, что я подумал… Подумал…. А давайте я вас с дочкой познакомлю?

— Меня? — Мишка растерялся.

— Вас, именно вас! Быстро оформляем брак и всей семьёй уезжаем на историческую родину.

— Но я, я…

— Прошу вас, подумайте, вы не понимаете, от чего вы отказываетесь! Это уникальная возможность! Подождите!

Исаак встревоженно посмотрел по сторонам, вытащил блокнот и, записав номер, оторвал листочек с телефоном.

— Возьмите! И приезжайте! Обязательно приезжайте к нам.

Быстрым шагом ушёл.

Мишка ещё подержал листочек в руке и неуверенно сунул в карман. Так сложилось, что в их семье мало говорили о еврействе, да и в институте с евреями, сплошь питерскими ребятами, живущими своей, отличной от его, провинциала, жизнью, он не сошёлся. Куда ехать? Зачем? Из Питера?! А как же БДТ, Эрмитаж? В своё время он брал в библиотеке книжку про арабов, но до конца не дочитал — где он и где арабы… Кстати, за два года Мишка только раз оказался в чисто еврейской компании — все после танцев собрались в закутке, и хозяйка квартиры, поставив пластинку с песнями, торжественно зашептала:

— Слушайте! Надо слушать между строк.

Мишка вслушивался, вслушивался, но ничего не разобрал. Между прочим, час назад та же самая хозяйка в ответ на приглашение потанцевать томно сказала что, видите ли, она его боится, и завела в кухню, где состоялся многозначительный разговор по поводу её загадочных глаз, мятежной души и невыразимой грусти. После пластинки Мишка окончательно почувствовал себя не в своей тарелке, разозлился и ушёл.

Так что глупости. Он достал листок и выкинул в ближайшую урну.

11

— Усе мысли начальства спускаются в этот жёлтенький продолговатенький квадратик…

На третьем курсе началась военная кафедра. Руководил ею полковник Семенюк — огромный, важный, роняющий медленные слова с очень слышимым украинским акцентом. На первой лекции, оглядев молча полупустой зал, он лениво проговорил:

— По поводу отработок всем обращаться к Татьяне Петровне Дурик, — чуть подумал, — или к Дурик Татьяне Петровне, что то же самое.

Раздались смешки. Семенюк ещё раз оглядел зал:

— Наша кафедра, как вы понимаете, имеет важное отличие. У нас вы не только приобретаете знания, но ещё и взрослеете. И мы вам в этом помогаем. Так, к нам приходят курсанты-девушки, а уходят офицеры-женщины.

Смешки раздались громче.

— А начнём мы с самого простого, тут я диаграммку придумал. Сверху, как всегда, начальство — штаб. Извилистой такой линией обведено. Все мысли начальства спускаются.… И туда спускаются, и сюда спускаются, а что им не спускаться? Штаб ведь. А вот сбоку, туточки, у нас разведка. Разведка осуществляется подглядыванием, подслушиванием, подсматриванием…

Смех прокатился уже почти не скрываемый.

Семенюк ещё раз оглядел зал и вдруг позвал:

— А ну-ка встань сынку, да-да, ты.

Кто-то встал.

— Ну, сынку, расскажи мне, что смешного? Чего ты смеёшься? Расскажи дядьке, может, и я посмеюсь с тобой? Вместе посмеёмся? Не хочешь? — и таким же будничным тоном добавил: — А ну вон отсюда. И завтра ко мне в кабинет. Лично буду тобой заниматься.

Зал оцепенел.

— На чём мы остановились? — продолжил. — Разведка осуществляется… Подглядыванием, подслушиванием, и всё это военная хитрость. В нашем деле ведь именно это главное — запутать возможного противника. Кстати, а почему вы так сидите? Полно мест, а расселись как на гулянке. А ну быстро на первые ряды. Не поняли? — и рявкнул. — Вперёд, я сказал!

Студенты тихо пересели.

— Плотнее! Ещё плотнее! Вот так у меня и сидеть.

Посмотрел на часы:

— Перерыв.

На второй половине он так же лениво вошёл в аудиторию и усмехнулся:

— Вот они, наши родимые, как на выставке.

Присутствовавшие на первой половине лекции испуганно обернулись: на задних сиденьях с разрывом пять и больше рядов сидели попавшие в ловушку, ничего не понимающие опоздавшие.

— Вот это и есть военная хитрость, — полковник улыбался. — Татьяна Петровна Дурик, запишите их всех, ох они у меня попляшут.

Одним из попавшихся оказался, конечно, Клёпин. Когда к Семенюку выстроилась повинная очередь, он каждого вышедшего с дрожью в голосе спрашивал:

— Что сказал? Как он ответил? А ты что сказал?

Оказалось, что на жалобу «лечил зубы» Семенюк реагирует положительно: сочувственно кивает и желает выздоровления. Клёпин приободрился, бодро прошёл внутрь. И выскочил красный как рак через минуту.

— Колька?! — подбежали Сергей с Мишкой.

Он отмахнулся.

— Ну!

Клёпин, не глядя в глаза, выговорил с ненавистью:

— Сказал: лечи дальше.

— Так что же делать?!

— А я почём знаю?

Наконец Мишка снял новую квартиру. Квартира находилась в полуподвале, и сквозь небольшое окошко были видны ноги прохожих. Жёлтый свет робкой лампочки, стены с разводами, клопиные пятна. И всё бы ничего, но, почуяв свежего жильца, бодрое местное население взяло привычку нападать на него каждую ночь. А когда жилец по чьему-то совету поставил ножки кровати в банки с водой, зловредные гады собирались на потолке и пикировали вниз. Вот в этой квартире на Садовой и прожил Мишка свою третью золотую питерскую осень с её порывами холодного ветра, жёлто-красной опадающей листвой и вечно нахмуренным, полным дождя небом. Но в квартире было тепло, лежали учебники, а на одной из стен Мишка нарисовал ёлочку в преддверии неизбежно наступающего праздника.

12

И всё-таки с квартирами была настоящая беда: то ключ не подходил, то клопы, то алкоголики, то бабка мерзопакостная попадалась, а один раз его даже попытались ударить ножом в спину за то, что позвонил из коридорного телефона. Хорошо еще, отскочил вовремя. Несостоявшийся убивец, еле удержавшийся на ногах от богатырского замаха, пьяно качаясь, удивлённо посмотрел на зажатое в руке орудие возмездия и поплёлся обратно в свою комнату. Но, так или иначе, каждое утро по свежему снежку, лужам, под дождём или солнцем, с троллейбуса на автобус, с автобуса на метро, с метро на трамвай и вперёд, дальше, выше — к знаниям. На третьем курсе одним из базисных предметов была фармакология. В двадцать четвёртой группе её вела совсем молодая с конопушками на миловидном лице женщина. Шмыгая носом (у неё был хронический насморк) и не имея привычки что-либо объяснять, за семинар она успевала опросить почти всех, задавая коварные блицвопросы. Мишка с ней совсем замучился — как ни учил, постоянно вляпывался. Хотя, надо сказать, не только он. Когда эта молодая и красивая женщина входила в аудиторию, в группе начиналась тихая паника. Плюс физиология с лягушками, военная кафедра с Семенюком и Пилипенко, их преподавателем. Ходили слухи, что Пилипенко из секретного шестого отдела, но по его вечно улыбающейся усатой физиономии ничего понять было нельзя — похохатывал, масляно смотрел на девиц, закручивал шуточки не хуже своего неординарного начальника и задолбал с зарином и заманом. На одном из занятий, когда медленно, как в раздумье, открылась дверь и через неё к ним протиснулась туша Семенюка, Пилипенко немедленно верноподданнически заорал:

— Встать!

Студенты вскочили.

Семенюк, ни на кого не глядя, продвинулся в середину помещения и вдруг застыл, уставившись в стенку около доски.

— Эт-то что такое? — недовольным и почему-то писклявым голосом он произнёс.

— Что, товарищ полковник?

— Что-что! — передразнил Семенюк и побагровел. — Что-что, ебит твою мать!

Протянул руку и толстым пальцем указал на почти незаметную щель в стене.

— Ведь только ремонт сделали! — рявкнул.

— Недосмотрели, товарищ полковник.

— Ах, недосмотрели…

Багровый от злости, громко сопя, Семенюк сдёрнул пухлой рукой на пол невиновный ни в чём плакат про эпидемиологическую службу и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Пилипенко подождал, пока затихнут шаги.

— Быстро плакат подняли и повесили, — распорядился, — продолжаем.

Группа облегчённо вздохнула.

Именно на третьем курсе они все резко, как-то скачком повзрослели, у каждого появились личные дела, и началось убыстряющееся отдаление друг от друга. Лев записался в школу танцев, Ольга пропадала в театральной студии, староста Люба вышла замуж, Клёпин крутил сложные фарцовные дела, Сергей всё хороводился с Надей, Маша Бододкина яростно училась, и только Мишка никак не мог найти себе применение. От этого вдруг начал перечитывать печальную «Анну Каренину» — похожие семьи, непохожие семьи… эмоции, чувства и резкий росчерк в конце.

— Мужики, она в меня влюбилась! — самодовольно сказал Клёпин.

— Чего-чего? Кто?

— Ну Шмыга, фармакологиня наша.

— То есть?

— Краснеет, глаза опускает. Кстати, уже месяц, как она меня не трогает. Понимает, что я ничего не знаю. Жалеет. Баба…

— Может, ты с ней и на свидание ходил?

— Серый, у меня не застоится. Где там мой младший друг Михаэль? Учись, пока я жив, баб использовать.

— Сам дурак.

Клёпин вздохнул:

— Ну что ещё от тебя ждать? Мужики, понимаете, всё дело в особом нежном взгляде. Его надо выработать. Смотреть так, чтобы между вами протянулась ниточка взаимопонимания. Ещё ничего нет, никто не догадывается, а вы уже связаны неким общим. Ты смотришь и вот так совсем чуть-чуть улыбаешься уголками губ, горько, но понимающе.

Началась фармакология. Клёпин нежным розовым взглядом уставился на предмет любви. Та несколько раз споткнулась о его взгляд, недоумённо шмыгнула носом и спросила:

— Клёпин! А не скажете, чем отличается принцип действия тра-ля-ля от тра-ля-ля?

Клёпин молчал.

Ещё раз шмыгнула носом:

— Два. Кац?

Мишка понуро поднялся.

— А не скажете… Два. Пошли дальше.

На перемене под общий хохот Клёпин, вытаращив глаза, свирепо приказал:

— Всем молчать!

— Горько молчать? — поинтересовался Сергей.

— Раздвинув краешки губ, — успокоительно объяснил Мишка.

13

Зима. Снег, ветер, на всём белом свете ветер. В Питере он наиболее пронзителен, промозгл, с какой-то особенно сырой болезненной составляющей. Из-за летящего снега почти ничего не видно. Мишка после библиотеки с трудом добирался до дома, когда увидел, как невдалеке остановилась машина и два человека, пригнувшись, вынесли тяжесть и сбросили в переулок. Извечно любопытный студент пошёл посмотреть и наткнулся на лежавшего человека.

— Эй! — позвал на всякий случай.

— А ни хрена! — жизнерадостно ответил тот и попытался приподняться.

— Опять пьяный! — чертыхнулся Мишка. Но всё-таки подошёл ближе и ахнул: в глаза бросилась белая кость, выступившая из рваной штанины.

— Где тебя так угораздило?

Человек, как бы просыпаясь, недоумённо посмотрел на свою ногу.

— Не помню, — ответил, запинаясь, — я пьяный был.

— Что же делать? Что же делать? — Мишке стало жарко. Он начал лихорадочно вспоминать, чему учили, попытался прикрыть кость. Вскочил:

— Подожди, я вызову «скорую»!

— Ладно, — тихо ответил человек.

— Вот только деньги разменяю!

— Конечно.

Побежал, чувствуя взгляд.

«Скорая» прибыла минут через двадцать и остановилась на перекрёстке под мигающим фонарём, вспышками окрашивающим падающий почти отвесно снег в жёлтое.

— Надо же, ветер кончился…

Мишка указал врачу место и направился домой.

Дома грели батареи и радостно бегали тараканы. Мишка обидчиво им пригрозил:

— Ишь, разбегались, а дихлофосом по балде?

Тараканы не отреагировали.

Мишка чуть подумал.

— Граф, а не найдётся ли у нас что-нибудь пожевать? — осведомился сам у себя. И поспешно себе ответил: — О да! Лакей! К делу!

Лакей нашёл лапшу, поставил кастрюлю на огонь, высыпал туда лапшу. Помешал:

— Что-то медленно варится!

Сунул в кастрюлю кипятильник и отправился доучивать физиологию, но, по обыкновению, переключился на очередную книжку, где чрезвычайно понравилась фраза: «Главное в том, чтобы дождаться лета…» А через полчаса, забыв о физиологии и лете, мрачно соскребал лапшу с кипятильника. Самое обидное, что, когда он решился её съесть, лапша оказалась сырой. Мохнатый кипятильник и неудачливая еда полетели в мусорное ведро. Мишка окончательно разозлился, выключил свет и обвинив себя: «Никакой ты не граф!» — пошёл спать, плюнув на завтрашний экзамен.

Но на экзамене ему неожиданно повезло. Во-первых, не выперли, когда он опробовал новую методу: как бы очень волнуясь, цапнул сразу два экзаменационных билета, пробежал их глазами…

— Э-э…

— Ох, извините!

Положил билет похуже обратно.

Крупный усатый экзаменатор в чуть ли не хрустящем от крахмала белом халате иронически взглянул и покачал головой.

Когда подготовленный Мишка подошёл снова, усач вовсю кокетничал с черноглазой коллегой, также принимавшей экзамен.

Мишка монотонно забубнил, искусно вворачивая:

— Катехоламины резко увеличивают силу сердечных сокращений, катехоламины резко увеличивают силу сердечных сокращений, ка…

Усач, улавливая мерный шум со знакомыми вкраплениями, увлечённо улыбался в сторону. Мишка замолк. Усач развернулся:

— Ну?

— Таким образом гипоксемия угнетает сократительную активность миокарда! — эффектно закончил Мишка.

— Да?

— Да.

Тот ещё было хотел спросить, но запнулся и махнул рукой:

— Ладно, давайте зачётку.

Счастливый Мишка вылетел наружу:

— Сдал! Сдал!

14

Теперь споём:

«В Ленинграде городе у Пяти углов получил по морде Саня Соколов…»

Короче, не только Саня, но и Миша. Гулял этот Миша, гулял, да зашёл в некий бар, стены которого были затянуты сеткой, а с потолка на верёвочке свешивалась большая жестяная рыба, угрожая нахалам открытой пастью. Новый посетитель взял себе пива, и тут его внимание привлекла высокая тоненькая девица с роскошными каштановыми волосами, мирно разговаривающая с соседкой. Заиграла музыка, Мишка вскочил, пригласил девицу, положил руки на её талию, девица доверчиво его обняла, ближе, ближе, коснулась грудью, Мишку тряхнуло током, он уже лихорадочно начал прикидывать, как приведёт её домой, но тут кто-то, разорвав оказавшееся таким непрочным соединение, схватил его за плечо, развернул и с криком: «А этого не хошь!» — со всей силы двинул в глаз. Роняя стулья, Мишка повалился на пол, через него переступили, и сверху началась махаловка: автозаводские метелили купчинских. Вскоре драка выплеснулась на улицу, в освободившемся баре опять заиграла музыка, и Мишка здоровым глазом печально увидел, как его несостоявшаяся подружка прижимается к другому танцору.

— Вот, нельзя им верить… — грустно, по-взрослому, по-мужски подумал, отклеился от стенки, вышел.

И застыл, очарованный: весна! Снег слежался, подтаял, ручейки вдоль поребрика, сверху голубое небо с редкими облаками, солнышко пригревает и отовсюду какой-то особый запах радости и нового счастья. Только вот глаз стремительно закрывался, набрякая.

«Всё правильно! Главное в том, чтобы дождаться лета! — радостно подумал Мишка. — Ой, глаз!»

Осторожно обошёл милицейский газик с его противной музыкой, лейтенанта, кроющего матом двух захваченных драчунов, зашагал к метро.

— Что с тобой приключилось?! — ахнула на следующий день Ольга. — Тебе к врачу надо!

— Раны украшают мужчину, — отбился Мишка.

— Оля, нам понятны твои чувства, — как всегда внушительно сказал Сергей.

Ольга сверкнула голубыми глазами:

— Я совет дала, не хотите, не надо.

— Что тут у нас? — сунулся Клёпин. — Так-так, ну и рожа… Похоже на базофильную зернистость! — объявил радостно.

— Что-что?

— Между прочим, пора уже голову на плечах иметь и не встревать, куда не следует, — сухо отметила Люба.

— Кого это ты хочешь запугать, ста-рос-та? — возмутился Клёпин. — Мишка, выдай ей профнепригодность! Хотя нет, пусть лучше пойдёт и сдаст РОЭ. И не в час, а в сутки.

— Хоть что-то усвоил за три года…

— Ну уж нет, снижение интеллекта налицо, — засмеялась Надя.

Клёпин нахмурился:

— Не плюйте в колодец, а то вылетит, не поймаешь…

— Это у тебя-то вылетит? На что намекаете, парниша?

— Хватит, хватит! — заволновался Лев. — Семинар с минуты на минуту!

— Подумаешь, зернистость…

На третьем курсе начался предмет, более приличествующий организаторам здравоохранения: общая гигиена. Мишка приуныл — выбранная наугад дорога явно вела не в ту сторону. Ещё на третьем курсе они потеряли сразу двух человек: неоднозначного Костю Шпагина и тихую Тоню Кравченко. Костя по случаю женитьбы взял академотпуск, перед этим выпросив у Маши Бододкиной конспект по фармакологии. А вернул только обложку с припиской: «Извини, конспект сгорел…» По этому поводу Клёпин Машу доводил месяц, всё удивлялся:

— Странно, рукописи не горят, а твоя сгорела! Ты это можешь объяснить?

Тоню же отчислили по неуспеваемости. И на третьем же курсе произошло событие, которым Мишка впоследствии гордился всю жизнь.

В один из дней он опоздал на лекцию на военной кафедре. Происшествие само по себе очень неприятное, учитывая личность Семенюка. Примчался, а дверь закрыта. Мишка согнулся и в замочную скважину начал печально обозревать недоступные ему окрестности: тишина, затылки, опять тишина. Что-то лектора не видно… Где же Семенюк? Нету?! И тут на Мишку снизошло озарение: он тихонечко открыл дверь и со всей силы заорал:

— Встать!!!

Весь поток в триста человек поднялся. А Мишка под немедленно начавшийся и с каждой секундой усиливающийся смех спокойно прошёл на первое сиденье.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Красноармейская…»

— Миша, Миша…

Мишка оглянулся — к нему подходила Тоня Кравченко. Бледное, усталое лицо, измученные глаза.

— Тоня, привет!

— Как вы, Миша?

— Да ничего, учимся… — Мишка понял, что ляпнул что-то не то, и запнулся. — Как ты?

— Работаю. На прядильно-ниточном комбинате. Общежитие дали. Я ведь там и раньше смены делала. Понимаешь, — Тоня покраснела, — я ведь не успевала не потому, что… Я вообще всё на лету хватаю, просто я одна, приходилось столько тянуть, не высыпалась, уставала очень. Я опять поступлю, вот увидишь!

— Конечно, Тоня.

— Ты передай всем привет, ладно?

— Ладно.

15

Началась сессия. Для фармакологии выделили семь дней и Мишка, очень боясь провалиться, с раннего утра уходил в библиотеку, возвращаясь домой затемно. Чтобы бороться со сном, хватающим посреди непрерывной зубрёжки, он взял книжку про сталинские репрессии, быстро прочитал, поменял на такого же сорта другую книжку, ещё раз поменял. И оторопел: в третьей книге автор первой яростно обличался как предатель. Мишка растерянно подёргал себя за волосы, подумал, медленно отодвинул страшные мемуары на край стола и решительно занялся заждавшейся наукой. Экзамен он впервые в жизни сдал легко, без шпаргалок. Вышел счастливый в коридор и наткнулся на Шмыгу.

— Ну? — спросила она.

— Пять.

— Пять?!

Шмыга взвизгнула, неожиданно подскочила, крепко обняла, вблизи оказались её сияющие глаза, чмокнула в щёку.

— С-спасибо.

От неожиданности Мишка покачнулся, еле удержавшись на ногах. Но Шмыга уже справилась с собой. По-прежнему сияя, неловко отступила, шмыгнула носом и быстро скрылась за одной из дверей на кафедре. Мишка, Надя, Сергей, Клёпин, Ольга изумлённо смотрели вслед.

Несмотря на первый успех, экзамен по общей гигиене Мишка провалил. Она, эта общая гигиена, после фармакологии казалась настолько понятной, что готовиться не было никакого смысла. Мишка пренебрежительно полистал учебник, отправился на экзамен и получил трояк, перечёркивающий надежды на стипендию.

В полном душевном раздрае, проклиная организаторов здравоохранения и их идиотские предпочтения, вместо того чтобы готовиться к патофизиологии, он отправился в Кавголово кататься на лодке. Заплатил на станции за каяк, сунул в круглое отверстие посередине ноги, опустил в воду весло, сделал молодецкий гребок и немедленно перевернулся. Побултыхавшись, вытащил ноги, вытянул лодку на мелководье, залез опять и уже осторожно отплыл, взяв курс на другой берег.

На другом берегу в пасторальной идиллии паслось стадо коров. Мишка причалил и оторопел от испуга — на него нёсся здоровенный чёрный бык. Судорожно оттолкнувшись веслом, Мишка не удержал равновесия и опять перевернулся. Кое-как вытащив ноги из каяка и подняв из воды голову, первое, что он увидел, это победно стоявшего быка.

— Ну, ты! — изумлённо сказал Мишка.

Бык грозно молчал. Потом развернулся и с видом героя не спеша побрёл к своим коровам. Мишка, зацепив рукой каяк, чтобы не уплыл, тихо подгрёб к берегу, торопясь, засунул ноги внутрь… Бык посмотрел назад. Видимо, от ярости у быка потемнело в глазах, с такой скоростью он бросился в атаку. Мишка лихорадочно загрёб веслом и опять перевернулся. Отплевавшись, закричал:

— Дурак! Да не нужны мне твои коровы!

Но весь вид быка, неподвижно застывшего у самой кромки воды, свидетельствовал об очень серьёзных подозрениях на этот счёт.

— Му! — глухо, не допуская возражений, сказал бык.

— Пойми, я ведь сесть могу только на мелководье!

— Му!

Весь промокший и продрогший Мишка, чуть не плача, успокоил себя:

— Зато искупался, и вообще я должен быть польщён. Нет, ну что за день!

Зашагал по грудь в воде, толкая впереди лодку. Бык неотступно шёл по берегу.

Наконец за какими-то кустиками Мишка с трудом сел в свой каяк и, очень осторожно действуя веслом, отправился восвояси.

Со всех расстройств он опоздал на экзамен по патофизиологии, а это означало автоматический неуд и пересдачу летом. От такой новости Мишка совсем было захандрил, и тут к нему пришла в голову гениальная идея пойти сдавать патофизиологию с другой группой.

Рассудил он так: беру билет, если окажется плохой, то говорю, что ошибся и пришёл не в тот день. Если билет хороший, сажусь и готовлюсь.

Принимал экзамен Сеньор Жофрей, прозванный так за хромоту, маленький строгий человечек. Он долго елозил пальцем по списку двадцать третьей группы:

— Кац, Кац, не вижу…

— Как это! — ахнул Мишка. — Неужели забыли вписать! Быть того не может!

Жофрей задумчиво почесал кончик носа. Мишка изобразил волнение.

— Ладно. Кац, вы говорите?

— Кац.

— Берите билет, Кац.

И чуть погодя своей красивой ручкой аккуратно вывел: Кац Михаил — билет номер пять.

16

Студентов отправляют в колхоз, и Мишку тоже. Холодно, дождливо — октябрь, Сергея с Надей нет, вообще никого из группы нет, но большое дело делает Михаил — помогает колхозникам, ведь картофель на полях пропадает.

Устроили Михаила на нары, выдали подушку, одеяло, показали, где столовая. Всё: пальцы мёрзнут, вода по утрам ледяная, в столовой на завтрак — силос и компот, в обед суп и силос, ужин — силос и компот. Вот так: встать, наскоро помыться, доковырять несъедобную кашу — и в поле на грядки. Сверху дождик моросит, ящики уже кончились, и до обеда добрых четыре часа. Хорошо, Жофрей рядом крутится, и чтобы подбодрить, по своему предмету задаёт хитрые вопросы на сообразиловку. До вечера дожили — костры, печёная картошка, песенки…

— Созрели вишни в саду у дяди Вани, у дяди Вани са-азрели вишни…

Вот только соседи по избе попались мерзкие — наглец Петров, наглец Васильев и с ними балбес Сёмкин из соседней группы. Хотя Сёмкин сам по себе ничего. Как-то ещё на втором курсе он с Мишкой поспорил, что съест в один присест десять пирожков. Мол, если съест, то съест, а если нет — вернёт деньги. Ну, первые три Сёмкин слопал мгновенно, вторые три с трудом, ещё два пирожка жевал целый час, а на оставшиеся посмотрел так скорбно, что Мишка рассмеялся, хлопнул едока по плечу и сказал, что деньги возвращать не надо. Теперь же Сёмкин так возгордился причастностью к клубу Петрова — Васильева, что на Мишку внимания не обращает. Ещё в избе очень жарко, множество мух, тараканы и зловредные кусачие клопы. Недолго думающий Сёмкин до того озлился на всю живность, что неделю давил и выдавил клопами у себя в изголовье лозунг «Ленин, Сталин, Сёмкин. Время, вперёд!» Жофрей как увидел, так чуть себе вторую ногу от испуга не повредил:

— А ну быстро замазал! — сказал свистящим шёпотом. — Быстро! Я повторять не намерен!

Потом набросился на соседей художника:

— Вы в своём уме? Этот идиот ничего не понимает, но вы-то нормальные!

— А чо? — обижался Сёмкин и косил хитрым глазом. — А чо? Чо сделал-то? Подумаешь…

Тем временем Мишка договорился с одной бабкой пить у неё парное молоко после ужина и дважды в неделю шлёпал в недалёкую деревню набирать калории. Как-то раз после двойной порции лапши он влил в себя столько молока, что не мог прямо стоять. Мимо тёмного леса в безлунную ночь, согнувшись и обхватив себя руками, он тяжело плёлся обратно по сельской дороге, вспоминая десять пирожков Сёмкина и проклиная себя за жадность.

— Вот, — трагически думал, — сейчас я умру, и все поймут, что обожрался. Какой стыд! Какой позор! Нет, какой позор…

На этой острой мысли неожиданно оступился и кувырком полетел вниз.

Когда он очнулся, оказалось, что сидит в довольно глубокой и грязной яме, а сверху величаво сияет недоступными звёздочками далёкое небо.

— Ни фига себе! — изумился Мишка. — Как это я?

И шустро полез вверх, цепляясь за корни. Вылез. Быстро пошёл к избе и вдруг вспомнил, что ещё недавно были какие-то страдания, а сейчас такое чувство, что вроде и не ел совсем. Удивился происшедшему, нащупал шишку на затылке и открыл дверь.

— А ну быстро закрыл! — раздался рёв.

— Да, да, — Мишка испуганно вздрогнул.

— Ходят тут всякие!

Здоровяк Петров тяжело глядел на него. Наконец презрительно сплюнул и отвернулся. Мишка тихо полез на нары.

— Ну поехали, поехали, — Васильев раздавал карты.

«Нет, последнее время Петров совсем обнаглел! — раздеваясь, возмущённо подумал Мишка. — Хамит, задевает при каждом удобном случае, застращал всех. Каждый день в карты играют до двух часов ночи, спать мешают, а назавтра вставать».

Тут Петров зевнул, потянулся, при этом явно нарочно толкнул Мишку рукой, неожиданно рыгнул и громко рявкнул:

— Эх, бабу бы…

— Бабу, бабу! — повторил Васильев.

А Петров опять толкнул щуплого Мишку.

— Ах так! — закусил губу Мишка и с этого момента решил копить злость, чтобы разозлиться и ответить обидчику.

Ничего не подозревающий Петров ежедневно подливал масло в огонь.

Через две недели созревший Мишка при всём честном народе подошёл к нему в столовой и, подбоченившись, грозно спросил:

— Эй ты, в морду хочешь?

— Че-го? — Петров отставил компот.

— А ничего.

И со всей силы засветил изумлённому верзиле в глаз.

Мишку хорошо побили, но Петров как-то поутих. А тут резко похолодало, лужи подёрнулись ледком, замёрзла грязь, и кончился колхоз со всей его картошкой. Обрадованные студенты весело грузились в автобусы и громко пели на прощание:

— Пусть дядя Ваня моет спину тёте Груне стиральной доской в колхозной бане… От этих вишен остался один след…

17

Да, время бежит быстро — уже четвёртый курс. Мишка совсем взрослый, и с осознанием этого факта пошёл работать. Поначалу он хотел устроиться в гинекологию, чтобы быть поближе к женщинам (с чисто медицинской точки зрения), но заведующий отделением очень подозрительно посмотрел и отказал. Пришлось взять Серёжку и идти в новоотстроенную хирургию, где небольшой унылый человечек, главный там хирург, объяснил проблему.

— Понимаете, — сказал грустно, — они в коридоре сначала постелили линолеум, а затем покрасили стены и потолок, — вздохнул и добавил с выражением: — Собаки! — попросил с надеждой: — Ребята, вы не могли бы оттереть пятна?

И вот в рабочее время Серёжа и Мишка занимаются странным делом: ползают в гулкой тишине по приблизившемуся, как в увеличительное стекло, полу и скребут ножами пятна. По обе стороны коридора одна за другой ждущие двери палат, внутри затаившиеся, заправленные кровати.

— Серый, убери ноги — пол запачкают!

— Вот сам и убери!

— Серый, а я слышал, на кафедре урологии есть кошка Простатка. Она каждый год рожала котят, так ей сделали операцию, и теперь профессор, когда делает обход, каждый раз подходит и осматривает.

— Я знаю.

— Кстати, я был на выставке: Привезли Тутанхамона. Он так сохранился…

— Ну тогда и мы с Надей пойдём.

— Слышь, Мишка, — торжественно сообщает Сергей чуть погодя, — а мы жениться надумали…

— Да ты что!

— Точно. Тебе первому говорю. Пока никому ни слова, ладно?

— Конечно. Слушай, а потом?

— Что потом?

— Ну так… Потом? Как жить?

— Снимем вместе комнату, хозяйство вести будем. Тебя в гости пригласим. Придёшь?

— Ну приду, — с сомнением отвечает Мишка. И любопытствует: — А я-то вам зачем?

— Для разнообразия, дурак!

— Сам дурак! Тромбоцит!

Оттёрли краску, отделение наполнилось больными, и уже надо раздавать таблетки, делать уколы, перевязки. Устающий Мишка начал засыпать на занятиях. Зная за собой такой грех и пытаясь противостоять, он крепился изо всех сил, тёр глаза, тряс головой, но один раз на семинаре по терапии не выдержал и начал отключаться. Из последних сил сопротивляясь, отчаянно взмахнул руками и немедленно проснулся от хохота, охватившего группу.

— Ну ты даёшь! — сказал, потирая щёку, каратист Клёпин. — Я-то тут при чём?

— Да, Кац, — тоже отсмеявшись, заявила докторица, — вас не исправишь. Скажите, что вы у нас делаете вообще?

— Как что? — не понял Мишка. — Учусь…

— Учитесь, — вздохнула докторица, — учитесь…

В ту зиму Мишка рассекал по Питеру в очень, как он искренне считал, хипповом прикиде: против холода — телогрейка и солдатские ботинки плюс вязаная шапка на голове. А как телогрейку Мишка снимет — боже ж ты мой! Под ней купленная на Серёжкины жениховские талоны фирменная цветастая индийская рубашка и галстук из двух шнурков, скрепленный брелоком с гордым словом «Киев». Только брюки были обычные — ничего особо экстравагантного не нашёл. Вот так Мишка мотался, мотался по Питеру и забрёл в Клуб пожарников, где должна была давать представление какая-то неизвестная труппа «Лицедеи». Народу почти не было, Мишка, помня о Сент-Экзюпери, предусмотрительно сел в пятый ряд, приготовился. И… забыл про окружающее. На сцене разворачивалось старое как мир, простое действо: Пьеро страдал, Арлекино смеялся, Мальвина влюблялась в бравого гусара. А в самом пронзительном моменте вышел большой грубый человек и стал отнимать у персонажей картонные сердца. Гусар с отчаянием попытался было защитить возлюбленную, но безуспешно. Большой человек погрузил застывших кукол в тележку и большой рукой задёрнул занавес. Ошеломлённый Мишка с трудом заставил себя выйти из зала. Потом стоял снаружи, запрокинув голову, ловил снежинки ртом и никак не мог понять, что же это было. В дальнейшем Мишка стал гоняться за «Лицедеями» по всему Питеру — в Дом связи так в Дом связи, в Клуб железнодорожников так в Клуб железнодорожников. И каждый раз погружался в трогательную атмосферу сказки. Вот уж действительно: в институте талдычат про гигиену питания, рассказывают, как обеззаразить канализационные стоки, а тут, всего в двух шагах, другая жизнь.

18

Мишка наконец записался на карате — Клёпин соизволил принять. Этих кружков после официального разрешения расплодилось видимо-невидимо. На первом занятии Клёпин, после долговременных занятий в стиле «шотокан» превратившийся в коренастую тумбочку, откуда высовывались похожие на лопаты руки и ноги, угрожающе сопя, походил напротив новичков и с возгласом «Хы!» неожиданно сделал выпад в сторону Мишки.

— На сцене цирка Казимир Алмазов! — еле слышно сказал Мишка.

Возмущённый Клёпин хотел было ответить, но, вспомнив, что он «мастер», сделал непроницаемую физиономию и отошёл на безопасное расстояние.

Сергей женился, и теперь у него всегда хорошее настроение.

— Мишка, — спрашивает в столовой, — где ты умудрился достать столько чёрствого хлеба?

— Кроме хлеба я ещё лапшу с мясом достал.

— А у меня булочка имеется.

— Она на руках следы оставляет.

— Подумаешь, след здорового повидла…

— Больному организму даже здоровое повидло не поможет.

— Смотри, Клёпин появился! Эй, Колька!

Клёпин упирает руки в бока и угрожающе смотрит на Мишку:

— Если ты ещё раз что-нибудь вякнешь, то винтом пойдёшь!

— В какую сторону? — безмятежно интересуется коллега.

— По правилу буравчика, балда!

Как раз в это время Мишка зачастил в «Кинематограф» на Васильевском — там шли фильмы Акиры Куросавы: чёрно-белый экран, вечный дождь, нищета, самураи. Незнакомая победительная мощь чужого народа. Обычно в «Кинематографе» разные фильмы шли один за другим, и ты мог купить билет сразу на три-четыре фильма до конца вечера. «Гений дзюдо», «Семь самураев», «Расемон», «Телохранитель» — Мишка запомнил эти названия на всю жизнь. Потом пришёл домой и, чиркнув ногой по выключателю, попытался выключить свет. Не получилось. Мишка приуныл и понял, что ещё долог путь…

Мишка в гостях у Сергея и Нади. Надя с перевязанной рукой, на повязке кровь проступила.

— Миш, жаркое будешь? — мило интересуется Надя.

— Конечно!

— Серый, а что приключилось? — шёпотом спрашивает гость, когда Надя уходит на кухню.

— Поспорили. — так же шёпотом отвечает Сергей. — На столе стакан стоял, так Надька как хватит по нему рукой — стакан вдребезги, кровь ручьём!

— А ты?

— А я продолжаю чай пить. Разбила, — говорю, — убери.

— А она?

— Рассмеялась и убрала.

«Ну и ну, — думает Мишка, — так это и есть семейная жизнь?»

Заходит Надя.

— Мишенька, жаркое.

Сергей вдруг вскакивает:

— Я совсем забыл! Сегодня же футбол! Мишка, пошли!

— А кто, Серый?

— «Динамо» против «Спартака».

— Да я не болельщик…

— Зато я болельщик.

— За кого болеем?

— Естественно, «Динамо-Киев»!

— Ну пошли.

При подъезде к стадиону из перегруженных троллейбусов, автобусов, трамваев несётся:

— «Спартак» — чемпион! «Спа-ртак» — чемпион!

Друзья заняли очередь за билетами, Мишка с тревогой оглядывается.

— Что-то не нравится мне это… — бормочет.

Дышащую алкоголем очередь качало, как судно в шторм. Их прибило к окошку и выбросило с билетами к воротам на стадион. Места были удачные, и Мишка очень воодушевился, наэлектризованный всеобщим возбуждением. Всё бы ничего, но в конце матча Сергей начал громко поддерживать свою, кстати, с успехом выигрывавшую, любимую команду.

— Ты что делаешь?! — увидев пробирающихся к ним людей, толкнул друга Мишка.

— «Динамо», «Динамо»!

— Серый, линять пора!

— Опаньки! — Серёга увидел противников, и засобирался. — Мишка, кажется, мы засиделись.

Им удалось выскочить, и они рванули что есть силы. За ними, отягощённые водкой, бежали болельщики «Спартака» и грязно ругались. Так быстро Мишка ещё никогда не бегал.

19

Весна. Солнце встаёт рано, и утром в аудитории совсем светло. Впереди семинар по политэкономии. Клёпин зевает:

— Опять у нас этот дуб будет? И откуда его только выкопали?

— Уж лучше он…

Входит высокий плечистый мужчина с цветущим лицом и благообразными седыми волосами. Останавливается и оглядывает комнату.

— Встать!

Двадцать третья и двадцать четвёртая группы с шумом встают. Клёпин еле приподнимается.

— Клёпин, почему не встаёте?

— А я уже вставал два раза, Николай Павлович, и устал очень.

— Когда?

— Вы не видели.

— Меня не волнует, вы встанете и третий раз!

Мужчина проходит, садится и открывает журнал. Угрюмо смотрит и вдруг раздражается:

— Это что такое? Сколько двоек? Почему не учите? Бододкина!

— Здесь.

— Отвечать «я», нет у вас воинской выучки. Бондарь Сергей!

— Да я здесь.

— Худо, Бондарь, очень худо, — улыбается.

— Касимов!

— Я!

— Что я? — вдруг не понимает Николай Павлович.

— Я Касимов, — за первым столом терпеливо отвечает вежливый Лев, автоматически поправляя причёску.

— Садиться, Касимов, — отмечает в журнале. — Что вам на сегодня задавали? Хоть помните? Ну, Сёмкин!

Сёмкин уныло поднимается.

— А почему опять я? Всегда я да я…

— Рассказывать!

Сёмкин, запинаясь, говорит. В аудитории мерный гул. Николай Павлович задумчиво смотрит в окно, рассеянно переводит взгляд на столы и вдруг взрывается:

— Бондарь, ты что? Нет, ну как они воркуют, чуть не обнимаются. Под самым носом!

Клёпин тут как тут:

— Они ещё целоваться могут, у них справка есть.

Но Николай Павлович уже сменил гнев на милость:

— Ладно, пусть.

Уничтожающе смотрит на Сёмкина:

— Совсем худо, Сёмкин! Садиться.

— Я же хорошо отвечал! — возмущается Сёмкин.

— Он же хорошо отвечал, — веселится аудитория.

Николай Павлович неумолим.

— А Викторов-то, Викторов! — смотрит на обычно незаметного Викторова и хихикает: — Амурные дела, ай-я-яй, двойка!

— За что?! — краснеет Викторов.

Клёпин сзади:

— За дело, правильно я говорю, Николай Павлович?

Тот оставляет Клёпина без ответа и вызывает Бододкину:

— Ну хоть вы что-то знаете?

Бододкина не спеша отвечает.

— Садиться…

Николай Петрович ставит оценку и, прохаживаясь, начинает объяснять новый материал.

— Рабочий — это само понятие ответственности. Вот из чего сделана машина? Из металла! Так и у рабочих главное — ответственность. Смотрите, артистов ведь всегда можно узнать.

— А врачей?

— И врачей… в общем. Так и рабочие имеют ответственность, общую классовую солидарность и сознательность. Это, кстати, контролируется. Директор же должен быть умным. Но умных много, а волевых качеств нет, нужно быть ещё волевым.

— И хозяйственным! — отмечает Клёпин.

Николай Павлович думает и соглашается:

— Да, надо уметь с народом работать.

Он ещё что-то рассказывает, но студенты начинают собираться.

— Вы куда?

— У нас хирургия, не успеем.

— Кто помоет доску, немедленно помыть доску!

Около него задерживается Клёпин и советует:

— А вы поставьте всем двойки, когда они вернутся и помоют, обведём их?

Плечистый мужчина берёт журнал под мышку и, качая левой рукой в такт шагам, уходит. На миг в аудитории становится тихо, в раскрытое окно царственно вступает солнце.

20

Практика. Женщин почему-то не записали, так что поехали сугубо мужской компанией: Мишка, Сергей, Андрей и Роман. И если кругленького остроглазого Рому Мишка совсем не знал, то Андрей на курсе был личностью известной: небольшого роста, с усиками, он обладал ясно подчёркнутым собственным достоинством. Никуда не торопился, везде поспевал, учась вполне равнодушно, на интересующем его предмете мог задать такой вопрос, что преподаватель или запинался, или, воодушевляясь, оставшуюся часть лекции разговаривал только с ним. Ну а сама практика оказалась лениво не интересной. В санэпидстанции трещали пишущие машинки, звонили телефоны, кто-то, явно местный буйвол, кричал на очередного заведующего столовой, происходила невнятная бюрократическая возня, в которую очень не хотелось влезать.

— Неужели мы будем этим заниматься всю жизнь? — как-то возвращаясь оттуда, задумчиво спросил Мишка.

— Я — нет, — решительно отверг судьбу Андрей.

Сергей помрачнел.

— Ну-ну, не надо так строго, — усмехнулся Роман.

Как-то само собой произошло, что они вообще перестали приходить в санэпидстанцию, благо начальнику было всё равно. Шлялись по городу, сидели в общежитии, играли в карты. Сначала в дурака, потом Роман научил в покер. Научил и предложил:

— А давайте на интерес? Не на много, копеечки по четыре?

— Здорово! — обрадовался Мишка. — Да ладно, Серый, подумаешь, это же не рубль?

Сергей пожал плечами.

Через два дня они, полностью подавленные, всё ещё сидели в тех же позах, а у весёлого, зубоскалящего Романа лежали все их деньги.

— Ещё по партеечке? — ловко тасуя карты и широко улыбаясь, спросил Роман.

— Давай я сдам? — протянул руку проигравший совсем немного по сравнению с друзьями Андрей.

— Ради бога! — Роман подмигнул. — Думаешь, поможет?

Андрей не ответил, принялся раздавать, и через некоторое время Мишка понял, что только сейчас началась настоящая игра. Скоро Роман начал медленно, но верно проигрывать.

Ещё день, и наутро Андрей раздал обратно бумажные деньги, а мелочь критически взвесил в руке:

— На пиво хватит. Эй, игрун! — позвал насмешливо Романа. — Ты с нами или как?

— Завсегда, — тот угодливо рассмеялся.

Впоследствии оказалось, что деятельная натура Романа так и не успокоилась. Обнаружив в одном из дальних уголков общежития теннисный стол, он, явно воспрянув духом, быстро предложил:

— Мужики, а давайте в теннис научу играть?

— По копеечке? — осведомился Сергей.

— Ну зачем же? — Роман дробно рассмеялся. — Пока просто научу.

— Начни с меня? — попросил Андрей и выиграл партию.

— Что ж это? Как? — Роман не поверил. — Давай ещё!

И проиграл. И опять проиграл. И опять.

— Андрей, ты учился?

— Да.

— И?

— Я кандидат в мастера.

Этого Роман уже выдержать не смог. Побагровел и молча двинулся прочь.

— Ты заходи! — крикнул ему вслед Сергей. — Может, опять что придумаешь?

— Здорово ты его! — сказал Мишка с восхищением.

Андрей зевнул:

— Разве в этом дело?

— Точно, не в этом, — согласился Мишка, и они пошли пить пиво.

21

— А я как-то в Колю влюбилась, — задумчиво сказала Ольга, — ненадолго, на неделю. В нём столько намешано… Как в шекспировском герое.

Присутствующий рядом Мишка ничего не сказал, но внутри почувствовал резкий укол неожиданной ревности.

Пригляделся к Клепину: широкие плечи, скуластое, сильно вылепленное лицо, настороженные, не вяжущиеся с обычными шуточками, внимательные глаза. Будто шелуха спала.

Все изменились. Сергей — спокойный, властный, Надя с загнанным внутрь огнём, сама Ольга — осознающая свою красоту молодая богиня. Даже Маша Бододкина чуть отпустила вожжи учёбы. Подводит глаза, превратилась в момент во взъерошенную молодую девицу в открытом платье. Клёпин над ней посмеивается:

— Ваши ключицы, фройлен Ангелика, меня не волнуют…

Вообще все старательные на первых курсах девушки волшебным образом утратили вкус к учёбе, спят на лекциях, еле-еле готовятся к семинарам. Похоже, их начали волновать совсем другие проблемы.

Люба-староста — у неё уже второй муж, и к Клёпину она благоволит. Да кто только к нему не благоволит? Тянет их, как на масло.

«Только вот я таким же остался, — подумал Мишка с обидой. — Я, да ещё Лев».

Лев, по-прежнему ухаживающий за своей причёской, ещё более смешон, чем раньше. И не замечает, что чем пышней волосы, тем менее видно под ними его маленькое веснушчатое лицо.

— Эй, Лев, — зевая, спрашивает Клёпин, — это как понять, что у твоего больного яйца глистов не обнаружены?

— Мой больной здоровее, — удачно отвечает Лев.

— А наш в яйцах не нуждается, правда Наденька?

— А вот я подумала… — задумчиво говорит Ольга.

— Подумала! — фыркает Клёпин. — А ты думала, зачем ты думала?

На пятом курсе Мишке наконец соизволили выделить общежитие. Мишка заявился в свою комнату и увидел, как белобрысый парень натягивает посреди верёвку. Парень заметил гостя, слез с табуретки и подал руку:

— Павел. Вот занавеску приделываю. Мы же с Ленкой живём, а тут вдруг вас двоих вселили. Сколько я ни ругался… Какие сволочи, а?!

Мишка помрачнел.

А Павел неожиданно весело хлопнул Мишку по плечу:

— Не боись! И с Ленкой познакомлю. Знаешь, какая она девчонка? Во!

— Да уж, счастье… — Мишка предусмотрительно занял кровать подальше от занавески.

Вечером Павел на правах хозяина разлил портвейн. Провозгласил:

— За знакомство!

Два новых соседа подняли стаканы.

— Вот я в армии был, — затянулся сигаретой Павел, — служил в радиотехнических, так мы салаг на кухне заставляли продувать макароны. А если помехи, то салаги метлой отгоняли радиоволны.

Ленка захихикала.

— То-то у тебя руки в мозолях… — невинно сказал Мишка.

— Что-что?

— Ничего. Уши прочисть. Макаронами.

Семинар по психиатрии. Гулкий тёмный коридор, палата с зарешёченными окнами. Напротив огромный молодой парень.

— Лёша, — говорит врач, — расскажите о своей болезни.

Лёша медленно тянет басом:

— Половой жизнью начал жить в двенадцать лет. А в семнадцать, когда выпали наружные усы, потерял к ней вкус, — вздохнул: — Ничего не чувствую.

И неожиданно обеими руками ухватил за грудь полненькую, очень тихую Катю. Все оцепенели.

— Никакого удовольствия, понимаете?

Убрал руки.

Так уж лучше гигиена питания, на которой их в целях ознакомления повели на колбасный завод.

— Это передовое предприятие, — гордо рассказывала стройненькая светловолосая, с тщательно наманикюренными розовыми ноготками, заведующая производством. — Вся продукция, — сделала большие глаза, — идёт в ЦК КПСС.

Студенты молчали, ошарашенные ассортиментом.

И вдруг сзади громко взвизгнула Катя.

— Что, что такое?

— Ничего не чувствую! — вместо Кати ответил Клёпин.

22

В ресторане Московского вокзала Мишка сломал зуб. Гады посоветовали съесть там вроде бы очень вкусный стрелецкий борщ. Но в стрелецком борще оказалась стрелецкая же кость. Короче, недаром стрельцы столько раз брали Кремль… Зуб пришлось удалить. Мишка держался за щёку и мрачно думал: «Вот и первая потеря. Как рано».

Вернулся в общежитие и обратил внимание, что сосед Игорь, занявший место у занавески, какой-то уж очень бледный.

— Ты чего?

— Да так, — вяло ответил тот, — не высыпаюсь.

Мишка кивнул. Сам он, набегавшись по Питеру, приходил домой очень поздно и спал без задних ног. Вообще весёлая жизнь первых курсов в общежитии давно закончилась, теперь все были взрослые и скучные.

— Знаешь, Игорь, уйду я, наверное, обратно на квартиру, — сказал Мишка задумчиво, — не нравится мне здесь. Так что переселяйся на мою койку — всё лучше спится.

Завалился с книгой. А на следующее утро рассказывал всем вычитанный из неё чрезвычайно понравившийся анекдот:

— Стоит старик на базаре и продаёт орехи за ту же цену, за которую покупал. Его кто-то спрашивает: «Старик, а почему ты продаёшь орехи за ту же цену, за которую покупал?» — «Люблю шорох орехов», — отвечает старик.

— Ну как?

— Так себе, — фыркнула Ольга.

— Глупость какая то, — пожала плечами Маша Бододкина.

— Никак не повзрослеешь, — догнала Люба.

— Не сдавайся! — посоветовала Надя.

— И не сдамся! — Мишка взъярился.

После семинара во всеуслышание предложил:

— А у меня анекдот классный. Рассказать?

— Давай, давай, — заинтересовались.

— Стоит старик на базаре и продаёт орехи…

Молчание.

— Ты к пятому курсу совсем с глузду съехал? — спросил Клёпин. — Сейчас на Катьке проверим. Катька, готовься!

— Я тебе проверю! — испугалась Катька.

— А я думал, вам понравилось, — притворился Мишка.

На следующий день:

— Смотрите: стоит старик на базаре…

— И продаёт орехи, — закончил Клёпин. — Знаем. Что дальше?

Дальше Мишка рассказывал этот анекдот месяц, рассказывал всем вместе и каждому в отдельности, на перерывах и лекциях, в общежитии и столовой. И таки добился понимания. При словах «Стоит старик на базаре…» все начинали смеяться так, что на глазах показывались слёзы. Это даже стало каким-то кодом. Если кто-то из преподавателей не нравился, тот же Клёпин произносил:

— Опять шорох орехов…

И группа взрывалась смехом. Мишка тихо сидел в стороне и чувствовал, что впервые в жизни сделал большое дело.

«Вчера труп Павлова ходил на ногах и был пьяный» — со второго семестра началась судебная медицина. К этому времени Мишка переехал из общежития в квартиру на площади Репина. Вот действительно удовольствие! Театральная рядом, Васильевский через мост, до Петроградской тоже можно дойти пешком. Сама комната представляла собой конус, в узком конце заканчивающийся дверью в коридор и была, видимо, частью зала — стена закруглена, на потолке любопытные амуры, старинное огромное окно с резным подоконником и хлипкая, дрожащая от трамваев перегородка к ближнему соседу, одинокому угрюмому старику. Вместе с Мишкой комнату делил толстенький живчик Витя Мецер, вскоре перешедший жить к невесте, но из природной осторожности платящий за квартиру по-прежнему. Мишка был счастлив.

23

Ольга вышла замуж и стала ещё более красивая и загадочная. Лев печально вздыхает по несбывшемуся. Вопрошает в перерыве:

— Лучшие женщины уходят! Оленька, ну что ты в нём нашла?

— Он военный, — объясняет Маша Бододкина, — из академии. И рижанин к тому же.

— А я врач!

— Дерьматолог-гигиенист! — вставляет Клёпин.

— А ты нет?

— Я? — Клёпин раздувает щёки. — Я дракон-карате!

— А будешь тем же, — отмечает Сергей.

Но Клёпин на Сергея не реагирует.

— Что, красавица? — обращается к Ольге. — Военных любим? На портупею купилась?

— Завидуешь? — искрит голубыми глазами Ольга под общий хохот.

— Тихо, тихо, я только отмечаю факт. Это Лев у нас завистник. Лев, немедленно забудь об этой девушке и подстригись! А это что у тебя?

–?

— Не замечаешь? Такие мурашки по предплечью ползают.

— Мурашки? — не понимает Лев. — Какие мурашки?

— Обыкновенные! Хвойные ванны принимать надо!

Мишка познакомился с ребятами из ЛИСИ. «Лисята» оказались любителями театра и ходили в театральную студию при родном Инженерно-строительном институте. Однажды они пригласили нового знакомого на свою постановку про Степана Разина: на небольшой сцене живописно одетые казаки преувеличенно волновались, угрожали друг другу деревянными саблями, произносили страшные речи, скрывались за кулисами и выходили обратно, потом сели в картонную лодку и во втором отделении решили сбросить в картонные волны толстенькую девушку и таки сбросили, правда, волны были маленькие и эффект нарушила её кругленькая попа, неудачно выглядывающая со дна. Сразу заиграла трагическая музыка, казаки встали и поклонились. Из волн поднялась девушка и тоже поклонилась. Зрители восторженно захлопали, кто-то рядом с Мишкой, весь в бороде и усах, изо всей силы закричал:

— Браво! Браво!

Казаки и девушка сбежали со сцены, началось братание со зрителями. Совершенно счастливо они хлопали друг друга по спинам, поздравляли с победой, пили вино. Мишка участвовал в веселье и молчал, как партизан. И как оказалось — очень правильно. Уже под утро выяснилось, что буквально несколько дней назад основная часть труппы, наплевав на диплом, ушла с последнего курса института и собралась поступать в Театральный. Мишке стало страшно.

Подоспели экзамены. Мишка давно относился к ним философски — куда от них денешься? К тому же за пять лет привык учиться. Ну ещё, ну сдадим, ну подумаешь? Но на этот раз решили готовиться, как на первых курсах, все вместе: Мишка, его нынешний сосед толстенький Витя, ради хороших оценок покинувший невесту, и бывший сосед Алекс — когда-то жили с ним на Лиговке. Серьёзные люди немножко позанимались наукой и послали Мишку, как самого лёгкого на подъём, за едой. Мишка купил конфеты. Послали второй раз, терпеливо объяснив, что надо купить мясо. Мишка принёс лёгкие.

— Ты что, издеваешься? — обидчиво спросил Витя.

— Но их же можно сварить! — удивился Мишка. — К тому же они дешёвые.

— Нет, он точно издевается! — пожаловался Витя, повернувшись к улыбающемуся Алексу. — Ну, наглец, ну, наглец!

— Не наглец, — поправил Алекс, — просто… ну просто он такой.

— Да ну вас, привереды какие! — обиделся Мишка. — Сам буду готовиться.

Подготовились, сдали экзамены, и Витя Мецер женился. Предъявил, так сказать, зачётку, что умный, и с триумфом женился. По этому поводу перестал платить за квартиру и забрал вещи. Его женой стала остролицая, худенькая девица, дочь инженеров с Пискарёвки с приданым в виде огромного дога, которого Вите вменили в обязанность выгуливать. Он и выгуливал. Как-то Мишка встретил своего бывшего соседа в общежитии, стоящим на лестнице в глубокой задумчивости.

— Ты моего Джо не видел? — спросил Витя Мишку.

— Какого такого Джо?

— Ну пса!

— Не видел, а что?

— Да вот, — на Витькином лице отобразилась сильнейшая растерянность, — не представляю, на какой из шести этажей он забежал!

24

Военная кафедра устроила сборы в Кандалакше, и Мишка совершил стратегическую ошибку: решил, что его будут кормить бесплатно, пошёл в ресторан «Кавказский» и ухнул там все свои деньги. От замечательного вечера только и осталась в раскалывающейся утром голове сногсшибательная фраза, сказанная приобретённым айзербайджанским друганом опоздавшему официанту:

— Трахал я тебя, твой мама, твой папа, твой газовый колонка и пятьсот метров возле дома!

На Мишкино удивление, официант на оскорбление не отреагировал, но легко взял двойные чаевые. Нет, действительно, был цыплёнок табака и терпкое красное вино, но вчера. А сегодня, сегодня что? А ничего — фига без масла, железный поезд и в нём верхняя полка сверху. Хорошо ещё, давний друг Андрей взял с собой ящик пива и отпаивал страдающего Мишку. Пожар внутри Мишки потихоньку успокоился, но вот в самой Кандалакше… не то чтобы не кормили, но есть было нечего. Мишка мог совсем похудеть, если бы Сергей не подкармливал его в буфете. А ещё он чуть не загремел на гауптвахту: вышли строем в Кандалакшу — небольшой посёлок с серыми домами, и Мишка, шедший последним, напялил ради смеха вместо пилотки весёлую соломенную шляпу с широкими полями. Взводный по изумлённым лицам редких прохожих понял, что что-то неладно, резко обернулся и чуть не упал от такой наглости.

— Взвод, стой! Рядовой Кац, выйти из строя!

Пойманный с поличным балбес вышел.

— Вы что себе позволяете? Почему одеты не по форме? На гауптвахту захотели? Отвечайте: да или нет! Ах, нет? Два наряда нужник чистить!

А через день всех бросили в пеший поход на сорок километров. На половине пути новоявленные пехотинцы стали падать, и их подбирал специальный двигающийся следом грузовик. Мишка дошёл до конца, но в кровь стёр ноги. Теперь вместе с другими покалеченными он сидел на крылечке казармы и благосклонно взирал на отрабатывающих строевой шаг однокашников.

Медленно ракеты уплывают вдаль, ать-два….

Встречи с ними ты уже не жди, ать-два…

Мы сегодня начали бомбить Китай, ать-два…

Только б не взорваться по пути…

Вот так сидели, сидели и вдруг:

— А вы почему не в строю? — дыша перегаром, возмущённо спросил их чужой и грубый майор.

— Выздоравливаем! — отрапортовал кто-то.

— Встать, когда с вами офицер разговаривает!

— Больно же!

Майор побурел:

— Встать, я сказал!

Калеки поднялись.

— Кто такие?

— Студенты мы… На сборах…

Майор презрительно сплюнул:

— Студенты? Да вы просто стадо коров. А ну освободи дорогу! — рявкнул на Мишку.

Прошёл дальше.

— Мишка! — появился Клёпин. — Ты чего смеёшься?

— Хочу — и смеюсь.

— Дурак! Смеётся только тот, кого назначили.

— Да? Иди, Колька, съешь лучше курочку, а то ты похудел за последнее время…

Клёпин свирепо посмотрел:

— Я тебе руки-то обломаю!

— Эй, мужики? Сидим… А для меня местечко найдётся? — задорный голос Пилипенко.

Этот Пилипенко, единственный из офицеров кафедры, взятый Семенюком на сборы наблюдать за подопечными, неожиданно превратился в совершенно свойского парня. Смеялся шуткам, угощал сигаретами, рассказывал анекдоты, защищал парней от излишней придирчивости местных офицеров, раздавал вопросники, на которые действительно было интересно отвечать: про ощущение времени, кто тебе симпатичен, кого ты считаешь лидером, про организацию учёбы на кафедре. Серёжа с Мишкой даже как-то чуть не поссорились по поводу Клёпина. Сергей утверждал, что он лидер во взводе, а голодный Мишка обижался, потому что этот лидер пригрелся с дружками на кухне и там объедался.

После сборов оказалось, что Пилипенко выявил и разоблачил сионистскую организацию, зловредно окопавшуюся в рядах будущих докторов. Мишка под гребёнку не попал, ребят, в основном питерских евреев с лечебного факультета, выгнали из института, а Пилипенко получил подполковника.

По возвращении Мишкино плохое настроение ещё больше усилилось. Как-то стояли у общежития, и Сёмкин похвастал, что оббегал кухни ушедшего шестого курса и разжился множеством кастрюль и сковородок. Услышав о его практической хватке, Мишка обрадовался и наивно попросил:

— Сёмкин, дай мне одну кастрюлю, а то моя уже скоро совсем продырявится?

— Дай уехал в Китай, остался один Продай, — не спеша, стряхнув пепел с сигареты, внушительно ответил Сёмкин.

Вокруг понятливо рассмеялись, а у Мишки стали гореть уши, будто он сделал что-то стыдное. Неудобное, неловкое чувство мучило его несколько дней, пока он как-то не проснулся утром с очень ясной и чётко оформленной мыслью:

«А пошли они все к чёрту, сметливые и практичные. Есть у меня Сергей, Андрей — мне хватит. У меня своя дорога».

25

Мишка из любопытства пришёл в литературный кружок. Пришёл, а там девушки с томными глазами читают стихи. Руководитель, как положено руководителю, понимающе слушает, говорит скупыми фразами.

— А вот это стихотворение понравилось мне даже ещё больше, чем прежнее… И это стихотворение понравилось. А тут надо подумать, но в целом да, поэзия. Удалось, удалось…

Девушки нежно розовеют, затаённо и гордо смотрят. Мишка, не смешиваясь с ними, тихо сел сзади, но его заметили.

— А вы, простите? — обратился, улыбаясь, руководитель. — Вы тоже со стихами?

— Нет, нет, — оторопевший от солидности формулировок и неожиданного внимания, смутился Мишка, — я просто.

— Не стесняйтесь, — благодушно сказал руководитель, — и если надумаете что написать, приносите…

Проникнувшись, Мишка по пути домой купил новую красивую ручку, доехал, заперся, посидел на кровати, встал, подошёл к своему большому окну и внимательно обозрел пейзаж: снаружи шёл дождь, что он и так знал. Ещё внизу зазвенел и остановился трамвай, из него вышли люди. Одни вышли, другие зашли. Мишка схватил ручку:

Трамвай за трамваем…

Подумал и добавил:

А за ним ещё один трамвай.

На этом вдохновение закончилось, но Мишка не сдался и весь этот и следующий день мучился, пытаясь поймать ускользающего Пегаса, но так и не поймал. В конце концов разозлился и решил писать прозу — показалось, что это легче. И действительно сочинил рассказик. Принёс в кружок, волнуясь, прочитал. Закончил, огляделся: девицы напряжённо смотрят. Руководитель вздохнул:

— Надо ещё подумать, подправить, но в целом да, проза.

Мишка покраснел от удовольствия и с этого момента стал завсегдатаем литературного кружка.

И тут обозначилась проблема — ты ведь не можешь быть гением, если никто не знает? Поэтому молодой писатель расчётливо похвастался сначала Сергею, но Сергей промолчал, а потом бывшему соседу Алексу.

— Знаешь, Сашка, меня так уважают, руководитель просто без ума, все мои тексты забирает, говорит, что покажет в «Неве», а мне по барабану.

У Алекса в глазах заплясали насмешливые искорки:

— Я думаю, он пишет докторскую «Ошибки начинающих литераторов».

Мишка застыл с открытым ртом.

Но и после такого удара он не сдался, взял один из своих рассказиков и послал в «Неву». Через месяц зашёл за рецензией. В редакционном коридоре ему попалась высокая дама, нервно комкающая платочек.

— Мою повесть не взяли, — чуть не плача, объясняла дама сутулому молодому человеку. — Где трагедия, говорят, где столкновение характеров? Да вот же, говорю, Николай Павлович, вы что, не видите?

Мишка сунулся в одну из дверей.

— А где мне найти…

Кивнули.

Искомый человек копался в папках на своём столе.

— Подождите…

Поднял глаза:

— Как ваш опус назывался? Ага, девочка как там её… Помню, помню, было… Ну что сказать, автор не отграничивает мира девочки от собственного, загромождает различными сценами текст, идёт по линии эпигонства. Увы, молодой человек, не могу вас обрадовать.

Мишка молча ушёл.

В душе настоящий человек искусства, он надеялся использовать своё творчество для завоевания девушек с томными глазами, а тут такой облом. Да уж…

— Ну ничего, — чуть не плача успокаивал он себя, — главное не это, главное — диплом почти в кармане.

26

В Эрмитаже выставили иллюстрации Шагала к «Мёртвым душам». Вот Чичиков, а вот Собакевич, Манилов, Ноздрёв… Большие листы под стеклом. Линии — как танец. И как смешно! Мишка ходил наслаждаться каждую неделю. Как-то возвращался и заметил остановку, около которой стоял автобус в Ригу. Занял было очередь за билетом, потом отошёл:

— Не хочу. Осталось так мало времени.

Накануне расставания их опять потянуло друг к другу, и они начали, как раньше, собираться у Маши Бододкиной, Надя вновь предлагала билеты в театр, все уже не разбегались после семинаров, а шли вместе обедать. На шестом курсе всегда медленно думающий Лев решил, к общему удивлению, взяться за учёбу. И начал тянуть руку на семинарах, чего уже не делала даже Маша Бододкина. Как-то на кафедре «Отоларингологии» он, вызвавшись, старательно ответил на вопрос, потом написал записку сидевшему поблизости от стола преподавателя Мишке:

«Скажи, пожалуйста, что мне поставили?»

Мишка от такого возмутительного, недостойного поведения оторопел. Подумав, изобразил жирную двойку. Дальше бумага попала к Клёпину, который добавил помимо Мишкиной двойки ещё кучу разных оценок. Надя обвела их кружочками. Катя нарисовала цветочки. Между цветочков кто-то оставил надпись: «Лев, ура, наконец твоя кудрявая головка потянулась к солнцу!» Лев получил сложенный листочек, сладострастно развернул и оторопел. Мишка, пристально наблюдая за его физиономией, не выдержал и засмеялся.

— Кац? В чём дело, Кац? Что смешного в отите? — озадаченно спросил преподаватель.

— Да так, — вытирая выступившие слёзы, пробормотал будущий организатор здравоохранения, — я и сам не знаю. Сорвался.

— Больной он! — подал голос Клёпин. — Мы-то привыкли… Не обращайте внимания.

— Да ты на себя посмотри!

— Тихо, тихо… Что вы как дети?

На перерыве к Мишке подошёл Лев:

— Михаил, — начал официально, — если это ещё раз повторится…

— Лев, да ему просто смешинка в рот попала, — дружелюбно сказал Сергей.

— Не согласен! — заорал Клёпин. — Значит, так! Строго предупредить, а если повторится, будем лечить удлинённым сном.

— При чём тут удлинённый сон? — смешался Левушка.

— Чтобы тебя меньше видеть.

Лев побагровел:

— Замолчите! У меня серьёзный разговор!

Спортивная медицина. Кстати, точная наука. Например, для начала шестикурсникам дали задание измерить физические данные первокурсников. Честно говоря, только данные роста и веса, но Клепин, понятно, этими двумя мелкими параметрами не удовлетворился: помимо всего впускаемые по одному запуганные первокурсники должны были со всей силы тянуть на себя ручку громадного железного шкафа, тихо, никому до этого не мешая, стоявшего в углу. Клепин, делая озабоченную физиономию, командовал:

— Быстро слез с весов! Взялся за ручку! Да, за эту… Так! Тяни… Ещё! Не дёргай! Я кому сказал — не дёргай! Нет, нет, медленно…

Как бы проверяя, заглядывал за заднюю стенку шкафа.

— Движется! Вертится! Вижу, вижу!

Один раз особенно сильный парнишка таки сдвинул, ко всеобщему изумлению, шкаф. Клёпин с пиететом пожал красному от усилий, гордому силачу руку и постановил:

— Молодец, Галилей! Будешь профессором.

Дала ему отпор только одна девушка. Ехидно улыбнувшись, поднесла к самому носу обманщика крепенькую фигу и споро повертела ею, вызвав дружный смех остальных проверяющих. Колька, поражённый догадливостью и проявленной силой духа, немедленно захотел с ней познакомиться, но был остановлен:

— Николай! — укоризненно сказала ему Надя.

— Ну что?

— Будь умным. Иди, деточка, иди, не связывайся… — выпроводила девицу.

27

Витя Мецер хоть и женился по-умному — в Питере останется, а что-то не очень счастлив. Умирающим голосом пригласил Мишку на день рождения жены. Мишка притащился с книжкой и голодный — чтобы больше съесть.

— Вот, Сонечка, подарок, — дал книжку.

Сонечка фыркнула, бросила книжку на диван.

— Ну садись, — кивнула раздражённо. Вышла.

Мишка пожал плечами.

— Что это она? — спросил Витю. — А ты похудел, кстати. Диета?

— Достали…

Наконец, когда все собрались за столом, величаво вошли родители именинницы и начались поздравления:

— Спасибо за вашу дочь!

— Вы подарили нам замечательную девочку!

— Такие маменька и папенька, и такая кукла Сонечка!

Лица родителей озарились счастливыми улыбками. Мама от избытка чувств заплакала в платочек. Обратила внимание:

— Вот вы, молодой человек, всё кушаете и кушаете, не хотите что-то сказать?

Мишка промычал набитым ртом:

— А зачем?

Мама Сони запылала от гнева.

Кто-то наклонился к её уху, прошептал:

— Это друг Виктора.

— По-нятно… — протянула.

— Ну ладно, — Мишка решил сделать одолжение, встал, собрался с мыслями. — Выпьем, да, выпьем… — и радостно прокричал: — За нас, за лётчиков!

Резко залаял Джо, родители Сони встали и ушли.

— У тебя все друзья такие? — медовым голоском поинтересовалась у мужа Сонечка.

— Все, — огрызнулся Витя.

Воцарилась напряжённая тишина. Мишка ещё вгрызся в курицу и вдруг отставил.

— Наелся, — сказал удивлённо. — Вот спасибо. Сонька, это ты делала?

— Она не умеет, — мстительно сказал Витя.

— Жаль. Ну я пойду. Проводишь? — подмигнул Вите.

Распределение. Девушки, понимая, что решается судьба, падают в обморок, плачем пытаются добиться лучших мест, но мало что помогает — курс в полном составе отправляют в Вологодскую и Костромскую области. Ещё есть несколько мест на Кавказе, но туда тоже никто ехать не хочет, уж слишком отличаются местные обычаи от общепринятых. Два заказа было на крайний Север, и на них согласились возжелавшие романтики Мишка и его старый приятель Андрей. Сергей с Надей едут в город Никель, откуда Надя родом, Ольга в Ригу, Маша Бододкина возвращается в Иркутск. Клёпин никому не говорит, куда едет, только хитро блестит глазами, а вот Лев цветёт. На собеседовании он строго спросил:

— А буду ли я главным врачом?

Пузатый потеющий дядька, пряча улыбку, зашуршал бумажками. Нашёл что-то.

— Да, будете. В деревне Пуськино.

— Что за название такое?

— Ещё есть Дятлово, — пожал дядька плечами, — там тоже свободно.

— Нет-нет, — испугавшись, торопливо отказался Лев. Подумал: только скажи Кольке — сразу засмеёт.

— Скажите, а это далеко?

Дядька немного смутился:

— От Костромы на автобусе доедете, — сказал уклончиво.

Лев важно кивнул головой, соглашаясь.

Теперь же, размахивая руками, он горячо развивал планы:

— Так как я буду главврачом, в Пуськино мне дадут четырёхкомнатную квартиру. Её я поменяю на трёхкомнатную в Костроме, а трёхкомнатную в Костроме… — Лев победно оглядел собравшихся и, как опытный актёр, стал держать паузу.

— Ну что, что? — поторопила Маша Бододкина. — Говори уже!

— Трёхкомнатную квартиру в Костроме, — торжественно сказал Лев, — я поменяю на двухкомнатную в Риге! А что вы молчите?

— Я, кстати, был в тех местах, — заметил Клёпин. — Приезжаю на автобусный вокзал в Кострому, вижу, стоит памятник — мужик с бородой, и не Маркс. Подхожу ближе и обалдеваю — Иван Сусанин! Ну, думаю, занесло… — повернулся ко Льву: — Парниша, тебя обманули. Я чувствую, до этого Пуськина переть и переть.

На память они сделали альбом с фотографиями. На первом листе красовались виды их института, потом пошли молодые лица в витиеватых рамочках. Писали пожелания друг другу…

Тут, конечно, Клёпин приготовил сюрприз. Сам не выдумал, стянул откуда-то и теперь, притворно утирая слёзы, чиркал каждому: «Если встретиться нам не придётся, если так уж жестока судьба, пусть на память вам остаётся неподвижная личность моя!»

Мишка поднапрягся и, вспомнив томные глаза девушек из литературного кружка, написал в ответ: «Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья!»

Разошлись очень довольные друг другом.

Плывут облака над Петербургом. Всё остаётся: гранитные набережные, ажурные мосты, ветер с Невы, сфинксы, дворцы, дворы-колодцы, маленькие кинотеатры с покатыми полами и скрипящими стульями, толчея народа на Невском, станции метро, звонки трамваев, Лиговка, Васильевский, Петроградская сторона, Гражданка с названиями улиц из петровских времён.

Мосты разводятся шире, шире…

В БДТ премьера, а Мишка не успевает, в Эрмитаже новые экспозиции, но уже для других. В «Кинематографе» фильмы Феллини, но поздно, очень поздно.

— Смотрите! — Надя показала на группку первокурсников. Там дурачился и смешил друзей черноволосый паренёк. — Смотрите, новый Клёпин.

Мишка задумчиво идёт по Невскому, шумит внезапно налетевший ветер, поднимая с земли упавшие листья, на небо наползают тучи, Мишка бежит, падают первые дождинки, он прячется в подъезд и пережидает дождь.

— Ну что, Миша, пора прощаться?

— Да.

— Тогда запомни, — сказал Сергей, — что бы ни случилось, мужчина должен быть всегда чисто выбрит, хорошо одет и слегка пьян!

Мишка выпрямился и повторил про себя:

— Запомни, Мишка, мужчина должен быть.

А Надя вдруг добавила:

— И у него должны быть кривые ноги.

— Почему?

Надя опустила глаза и с каким-то затаённым смыслом упрямо повторила:

— Кривые ноги.

Вот, пожалуй, и всё.

А если встретиться нам не придётся, откроем альбом и посмотрим. Вот мы: Сергей, Надя, Колька, Маша, Ольга, Лев, Люба, Катя, Мишка…

И другие. В других альбомах и жизнях.