Гибель буревестника

Леонид Кабанов, 2022

Леонид Кабанов – бывший журналист. Латвия, Молдавия, Казахстан, Сибирь – вот неполный перечень мест, где он работал в редакциях газет. В Йошкар-Оле также трудился на журналистской ниве. В годы перестройки был предпринимателем. В Казахстане на его глазах поднимали целину. Свои наблюдения, рассказы ветеранов земледелия легли в основу книги. Патриотический подъем после войны и в последующем был велик. Люди даже отдавали свои жизни за колхозное добро. Так, юный Гера погиб в огне, спасая зерновое поле. Когда бандиты угнали скот, группа сельчан во главе с руководителем Пантелеем преследовала воров и обезвредила их. Герои романа не идеальные люди. Они ошибаются, мужчины прикладываются к бутылке, ссорятся, но если нужно – идут друг другу на помощь. К началу третьего тысячелетия совхозы и колхозы начали рушиться. Герои от этого страдают, умирают, но уверены – хозяйства возродятся и станут краше.

© Кабанов Л., текст, 2022.

© «Геликон Плюс», макет, 2022.

Часть первая

Тяжелое становление

Над седой равниной моря ветер тучи

собирает. Между тучами и морем гордо реет

Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой

взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат

радость в смелом крике птицы.

В этом крике — жажда бури! Силу гнева,

пламя страсти и уверенность в победе слышат

тучи в этом крике.

«Песня о Буревестнике» М. Горький

Глава первая

Валентина взглянула в окно и ахнула: во дворе стоял ее муж, фронтовик Егор. Сердце бешено заколотилось. Она отбросила в сторону полотенце и рванула дверь:

— Гора, Егорка, Горушка, — запричитала Валентина и затихла на груди мужа.

Тот ласково гладил ее голову и целовал мокрые от слез щеки.

— Идем в хату.

— А дети где?

— Гуляют. Мы ж не знали, что ты сегодня приедешь.

Валентина достала пару яиц, ломоть хлеба, плеснула в кружку чай:

— Перехвати немного. Обед быстро сготовлю.

Егор развязал рюкзак. На стол посыпались консервы, немецкие галеты, сладости, хлеб и пистолет.

Валентина вздрогнула, прошептала:

— Убивать сегодня будешь или потом?

— Ты чего бормочешь?

— Не обращай внимания, Горушка, это я свое, бабье.

Во дворе послышались детские голоса. Егор рванулся из-за стола. Два маленьких человечка уставились на него.

— Сашка, Мишка, идите ко мне.

Пацанята попятились.

— Это я, ваш папка.

Старший, десятилетний Сашка, осторожно приблизился:

— Ты точно наш батя?

Егор схватил в охапку сыновей, закружил вокруг себя. Младший, Мишка, заорал:

— Убьешь, гад.

Наступила тишина. Валентина вздохнула:

— Без мужской руки выросли, вот и грубят.

Егор опустил детей на землю.

— Идемте в горницу, там вас ждут гостинцы.

Братья за обе щеки уплетали сладости, повизгивали. Егор блаженствовал. Он дома. Вернулся с войны цел и невредим. Это ли не счастье?

Утром, невыспавшийся, но осыпанный ласками жены, направился в контору колхоза.

Председатель, однорукий Пантелей Рукавишников, встал из-за стола:

— Ну здравствуй, герой! Много ли наград привез?

— Два ордена и пяток медалей.

— Молодец! Я рад твоему возвращению. Отдохнешь или работать начнешь?

— Через пару дней сяду за трактор.

— Добро! Но его нужно починить. Пока же давай погутарим. Я со всеми фронтовиками на данную тему веду разговор.

— Не томи.

— Ты сюда шел, ничего необычного не заметил?

— Вроде нет!

— На детей внимание обратил?

— Да, некоторые рыжие, притом мелюзга.

— Семку, конюха, помнишь?

— Рыжего, косолапого?

— Да! Он за время войны обрюхатил нескольких наших баб. Они и нарожали рыжиков. У меня к тебе просьба: не бей Семку. Он ведь юродивый. Таких бить — грех.

— Я при чем?

— До тебя слухи дойдут. Лучше услышь от меня. Твоя Валюха, мягко говоря, тоже с ним была. Слава богу, не родила рыжика.

Кровь хлынула к лицу Егора:

— Это правда?

— Не горячись. Может, и вранье. Сам с женой потолкуй. Но не калечь ее. У вас малые дети. Это приказ.

— А если?

— Петька Федотов ослушался, до полусмерти избил свою половину, она умом рехнулась. Он в тюрьме, жена в психушке, детки в приюте. Тебе такой сценарий нравится?

— Нет!

— У тебя на фронте подруги были?

— Как без этого?

— То-то. Выходит, тоже грязью заляпан. Подумай о нашем разговоре. Марья, — крикнул он в приемную, — зови всех.

В кабинет ввалилось с десяток мужиков. Они дружно здоровались с Егором, закуривали махорку.

Председатель поморщился, но промолчал. Он с детства не курил.

Наконец все угомонились.

— Друзья, — начал речь Рукавишников, — нашего полку прибыло. Егора назначаю, впрочем, как и до войны, бригадиром. Задача сложная. За последние годы часть полей заросла бурьяном. Приказываю: починить всю технику и до заморозков вспахать землю.

Кто-то присвистнул:

— На это месяцы уйдут.

— Будем трудиться по восемнадцать часов в сутки. Кормежка в поле, за счет колхоза.

— И мясо в щах найдем?

— Не беспокойтесь. Я дал команду забить корову. На первое время ее хватит.

— Это та, что еле ходит? Ей от роду лет сто.

Все дружно захохотали.

Председатель вполне серьезно парировал:

— Зато щи будут наваристыми, да и кости погложете.

— Зубы сломаем.

— Тебе, Вася, беспокоиться не следует. В твоем рту всего три зуба.

И снова смех раздался в кабинете. Чувствовалось, мужики соскучились по работе.

Егор поднял руку:

— Председатель, зимой на печку сядем?

Пантелей нахмурил брови:

— Нет, дорогие мои, работы по горло. С октября и до весенней кампании возведем пять животноводческих помещений.

— Из чего?

— В соседнем городе заработал кирпичный завод. Оттуда по разнарядке поставят все материалы.

— Но мы не каменщики.

— Не хнычьте. Найдем специалиста — научит.

— Последний вопрос. Где сыщешь доярок, телятниц?

Пантелей и на это ответил:

— Ваши бабы родят — минимум на семью шесть-семь ребятишек. Многодетным предоставим льготы, премии, квартиры.

— Ты не рехнулся, случаем, умом, председатель?

— Не умничайте. Страна в разрухе. Приложим все силы, Родина зацветет, как весенний сад. Доярок со стороны пригласим.

Мужики почесали затылки, гуськом двинулись из кабинета.

Пантелей проветрил помещение, вызвал помощницу:

— Приведите ко мне Семку.

— Юродивого?

— Да. Правда, я думаю, он почти нормальный человек, немного с хитринкой.

Через полчаса Семен стоял перед Рукавишниковым.

— Присядь, Семен.

— Спасибочки, я постою.

Председатель на секунду задумался, наконец, чуть ли не краснея, спросил:

— Семен, мужики вернулись с фронта. Ты обрюхатил их жен. Как это происходило?

Юродивый, подбирая слова, объяснил:

— Я ни в чем не виноват. Они сами приходили ко мне. Люська с Динкой даже подрались.

— Понятно. Я думаю, Сема, тебе лучше временно исчезнуть. По пьяни могут и убить.

— Свят, свят, — перекрестился дамский угодник, — я уже наказан.

— Сейчас дуй до хаты, собирай манатки, продукты. Я тебя лично отвезу на четвертое отделение.

— Так это ж у черта на куличках?

— Верно. Двадцать километров. Вскоре на отделении поселятся пришлые люди. Им будешь подвозить воду, дрова. Наши мужики тебя не найдут. Время пройдет, все подзабудется.

— Что пришлые будут делать?

— Строить кошары для овец.

— Хорошо, я побёг домой за шмутками.

Пантелей закрыл кабинет на ключ, направился к машине. Мотор завелся с третьего раза. Он вырулил на улицу и медленно поехал вперед. Возле дома Егора остановился. Хозяин сидел на завалинке. Лицо хмурое, щеки обвисли.

— Егор! Иди в хату да готовься к работе. Колхоз лежит в развалинах. От нас с тобой многое зависит. Да, прошу, не дури с хозяйкой. Жизнь сложнее, чем мы думаем. Иди, парень.

Егор вздохнул, открыл калитку. Валентина хлопотала возле печи. Рядом ребятишки. Санька подтаскивал дрова, Мишка грыз репу. Картина семейной идиллии до слез растрогала хозяина дома. Он сел за стол, похлебал полупустого супа, внимательно посмотрел на жену. Та съежилась. Егор вытер рот, произнес:

— Идем, Валюха, потолкуем.

— Если будешь бить, то без детей. Не хочу, чтобы мы их травмировали.

— Давай двинем к реке.

— Топить будешь?

Егор промолчал. Противоречивые чувства раздирали душу. Он в сотый раз представил жену в объятиях чужого мужика и застонал. У реки взял себя в руки:

— Расскажи о грехе.

— Тебе это надо? Вижу, весь извелся. Делай то, что задумал. Знай одно: зов женской плоти выше морали, выше всякого стыда. От тебя полтора года ни весточки, что я могла подумать?

Егор брал в руки плоские камешки, бросал в воду. Они, как лягушки, прыгали до средины реки, образовывая небольшие круглые волны.

— Вот что, Валя. Трогать я тебя не смогу, ты мать моих детей, моя жена. Но если изменишь — убью.

Валентина долго молчала, тихо ответила:

— Спасибо и на этом. Я буду верна тебе, как преданная собака. Но предупреждаю: тронешь — соберу пацанов и уеду к сестре в город. Там ты меня не достанешь. А прощения от меня не будет.

Егор вымолвил:

— На том и порешим.

Он обнял за плечи жену, и они долго любовались закатом.

Глава вторая

Пантелей всю длинную дорогу молчал. В голове крутились невеселые мысли: вот-вот привезут людей, а кормить нечем.

— Семка, — обратился он к юродивому, — хоть ты подскажи насчет продуктов.

Семка хитро посмотрел на председателя:

— Сто граммов нальешь — вобью в твою глупую башку нужную мысль.

— Говори, там поглядим.

— Ты питерский. Нашу природу знаешь слабовато. Погляди в степь.

— Смотрю.

— Слышишь свист?

— Суслики балуются.

— Председатель, это решение твоей проблемы.

— Сусликов жрать?

— Ну и дурак, прости меня господи, они ж питаются зерном. Чистейшее мясо.

Пантелей остановил машину, сделал несколько шагов по ковылистой степи. Свист продолжался. Метрах в двадцати заметил нору, оттуда высовывалась рыжеволосая голова зверька. Далее — целый городок нор.

— Семка, с меня сто, нет, двести граммов. Привезу в следующий раз. Людей как обманешь?

— Легко. Пустим слух, что у нас есть кроликоферма.

— Добро! Ложь во имя спасения. Вдруг раскусят?

— Откуда у них на западе суслики? Да и под фашистом они наголодались. Сапоги будут жрать.

На отделении полный разгром: окна выбиты, полы вывернуты, двери валяются по всему двору.

— Семен! Завтра привезу на полуторке пиломатериал, плотника, проволоку под силки, — пообещал председатель.

— Не забудь двести граммов, лучше бутылку.

— С катушек съедешь.

— С них я давно съехал.

Дома Пантелей вызвал к себе Егора.

— Чем сейчас занимаешься?

— Трактор отремонтировал, другим парням помогаю.

— Егор, у меня к тебе ответственное поручение. На четвертое отделение приедут переселенцы. Твоя задача — отремонтировать все здания. Работать день и ночь. Сейчас грузи полуторку, вот список, и в путь. Здесь также мука, макароны, немного картофеля и лука.

— На этих харчах далеко не уедешь.

— Наловите сусликов. Шкурки снимите вдали от поселка, чтоб переселенцы не видели.

— Ты говоришь во множественном числе.

— Тебе поможет Семка. Прошу о его местонахождении — никому ни слова. Убьют!

Егор ухмыльнулся:

— Он давно наказан. Его теперича никто пальцем не тронет.

Председатель насторожился:

— Чего еще учудили?

— Дай слово о гробовом молчании.

— Ну, наверное, даю.

— Месяц назад мужики нашли пенсионера-хирурга. Где — не скажу. Отвезли ему муки и Семку. Последнего напоили и… хирург его оскопил.

Глаза Пантелея расширились.

— Отрезали что ли?

— Почти. С той минуты он как мужик не мужик.

— Ну и звери вы.

— Он-то что натворил — полдеревни рыжих бесенят бегает, все его. За своих баб и поквитались.

Председатель расхохотался:

— Семка демографию поднял. Ладно, ближе к делу. Через неделю появлюсь, чтоб бараки блистали готовностью.

Он достал из стола бутылку водки:

— Передай Семке. И не дури. Я обещал.

Егор сглотнул слюну:

— Я сто граммов себе налью?

— Но не больше.

В субботу прибыли переселенцы из западных областей. Пантелей, увидев их, прикусил язык. Мрак! Четыре старика, две непонятные бабы и куча ребятишек.

— Кто старший?

Вперед вышел крепкий, с сиплым голосом дед:

— Я. Кличут Корнеем Ивановичем.

— Знакомь со своим воинством.

— Я бывший красноармеец, воевал в Гражданскую с Колчаком. Родил четверых сыновей. Все пропали на фронте. Жена умерла. Жить негде, фашист пожег все деревни. Трое стариков, Сергей, Никандр и Григорий — бывшие колхозники. Они, как и я, остались без детей и имущества. Пацанята — наши внуки. Диковатые они. При фашистах занимались подаяниями, воровством. Видишь мальчишку без руки? Димка украл у фрица продукты, тот отрубил ему ручонку. Благо, в селе жил доктор — он и спас ребенка.

С женщинами сложнее. Верка — молчунья, молодая, красивая, на самом деле — урод.

— Кто, кто? — удивился Пантелей.

— Гестаповцы решили, что она партизанка. Пытали хуже, чем в Средние века. Девку изувечили, отрезали уши и язык. С тех пор замкнулась, людей сторонится. Но работящая.

А вот Анка — бывшая партизанка. Огонь девка. Убили, гады, ее мужика, ребенка. С той поры она закрылась сама в себе.

Пантелей вогнал в себя ужас, который услышал, распорядился:

— Деды в одном бараке разместятся, бабы с ребятишками — в другом. Сейчас повечереете и спать. Утром за работу. Да, Корней Иванович, поставь одну женщину кухаркой. Ей в помощь наш мужик, Семка.

— Он не кобель случаем?

Пантелей усмехнулся:

— Семка смирный, даже очень.

Гостям подали на первое уху, на второе — пшенку с мясом. Все были в восторге. Молчаливая Анка произнесла несколько слов:

— Сколько лет не пробовали мясо. Спасибо, председатель!

Корней Иванович полюбопытствовал:

— Мясо чьего животного?

Пантелей не моргнул глазом:

— Кроличье.

Старик усомнился:

— Я до войны держал кроликов. Ваши мелковаты, и вкус не тот.

Председателю подыграл Семка:

— Это южно-казахстанские кролики, они, верно, мелковаты. В нашей жаре крупными не растут.

Старик посерьезнел:

— Что робить будем?

— Пока тепло, отремонтируйте кошары, они все разрушены. Озеро покроется льдом — начнете резать камыш и плести маты. Ими закрывают верх, получается своего рода крыша. Осенью мы научим вас этому ремеслу.

Корней Иванович остановил председателя:

— Мне знакомо это дело.

— Откуда?

— Я отсидел в ваших местах до войны пять лет.

— Убил кого?

— По пятьдесят восьмой статье загремел, по политической.

— Так ты же бывший красноармеец.

— Чудак! Командиров расстреливали, а мы — мусор. Напишет гнилой сосед бумагу — всё, загремел человек на нары. Хорошо, если на тот свет не отправят.

Мужики шли по песчаной дороге, остановились у озера. Председатель дал совет:

— В воде живут карасики. Привезу сеть, ловите, но понемногу. Это озерцо много народу кормило.

— Спасибо! У меня две просьбы.

— Слушаю.

— Мальцам надобно учиться. Мы нуждаемся в куреве.

— Насчет ребятишек решим. На центральной усадьбе организуем школу. Детям из отделения приготовим спальное помещение. Домой, если так можно выразиться, будут отпускать по выходным.

С куревом вопрос проще. В счет трудодней выдадим махорку. Весной под окнами бараков высадите табак. Соберете урожай, порубите листья — вот вам и табачок высшего класса.

Домой председатель вернулся под утро.

Глава третья

Перед осенними работами Пантелей пригласил колхозников. Пришли человек пятьдесят.

— Маловато нас, — сказал председатель. — Перед войной две сотни приходили, не умещались в клубе.

Парторг Виктор Ермаков открыл собрание:

— Дела, как видите, неважные. Ощущается нехватка людей. Кто предложит что-то дельное?

Все молчали.

Пантелей взял слово:

— У меня в областном городе есть интересный человек.

Он обвел взглядом зал. Все притихли.

— Этот человек работает в тюрьме. На днях выходят за ворота шесть человек.

— И что? — раздался тревожный голос из зала.

— Я их привезу. Будут работать. Мой знакомый успокоил: сроки небольшие. Нормальные люди.

Тот же голос прервал:

— Не дури, председатель. Они разворуют и сожгут колхоз.

— Цыц! — резко крикнул Егор. — Вези мужиков сюда, Пантелей. Я воевал с зэками. Многие проявили себя героями.

С тревожным чувством ехал Пантелей в город. Он и сам побаивался авантюры. Но выхода не видел. Война выкосила мужиков, народное хозяйство требовало немедленного восстановления.

В тюрьме председатель ждал недолго. Его накормили невкусным супом, положили черпак гороховой каши.

Приятель, офицер внутренних войск, прокомментировал:

— Наших постояльцев так кормим. Негусто, но умереть от арестантской пищи нельзя.

Мужчины вышли из столовой. На плацу ждали шестеро вчерашних зэков. У каждого за плечами тощие рюкзаки.

— Давайте, хлопцы, знакомиться, — протянул каждому руку Пантелей.

Те неуверенно, робко ее пожали. Отвыкли от человеческого общения.

Пантелей обратил внимание на маленького, сухонького, с потухшим взглядом мужичка. Звали его Николаем, фамилию пробубнил так, что никто не расслышал. Пантелей переспросил. Тот неохотно ответил:

— Убийцын.

И мужичок сник.

Приятель отвел Пантелея в сторону:

— Сильно не донимай его. Он сидел за неосторожное убийство маленького сына. Николай ремонтировал трактор, а мальчонка играл под колесом. Отец дал задний ход, и все… Получил парень восемь лет. Отсидел половину. Ты, Пантелей, будь с ним поаккуратнее. Его дурацкая фамилия под стать совершенному преступлению, она давит на его психику.

Приезжих в колхозе встретили настороженно. Жить распределили по квартирам. В основном там, где хозяева — мужчины. Убийцын попал к вдове. Ее муж погиб на фронте, она, как могла, тянула двоих детей. Пришлый мужик пришелся ко двору. Колхоз за него начислял лишние трудодни, постоялец выполнял по дому мелкий ремонт.

Ночью загорелась конюшня. Люди с ведрами и баграми прибежали спасать колхозное добро. Егор, не раздумывая, кинулся в конюшню. Огонь уже подступил к стойлам. Мужчина открывал двери и выгонял лошадей на улицу. У него начали гореть волосы. Увидев это, жена Валентина тоже ринулась в огненный ад. Она с трудом оттащила мужа от маленького жеребенка и вытолкнула их на улицу. На Егоре тлела одежда. Десяток ведер ледяной воды обрушились на него. Он лежал на земле и стонал от боли.

Старая жительница, бабка Ружбеляева, приказала принести картофель и терку. Она быстро измельчила клубни и обложила ожоги Егора жижицей. Через пару минут он открыл глаза, удивленно произнес:

— Боль-то уходит, спасибо, бабушка!

Та улыбнулась:

— Это самое лучшее средство от ожогов.

Кто-то из колхозников крикнул:

— Поджигателя надобно найти.

Все притихли, потом оживленно начали переговариваться. Фронтовик Зудин хлопнул себя по лбу:

— Вечером я видел одного зэка, он прогуливался возле конюшни.

Гул усилился. Председатель строго сказал Зудину:

— Назови фамилию.

— Кличут Петькой, он за поджоги сидел.

Толпа ринулась к дому, где жил Петька. У некоторых в руках появились жерди.

Возле калитки все остановились. Из дома вышла хозяйка:

— Чего всполошились?

— Где постоялец?

— Спит.

— Давай его сюда.

Хозяйка пожала плечами, крикнула:

— Петька, к тебе гости.

Вскоре вышел заспанный мужчина. Десятки разъяренных людей молча пошли стеной на Петьку. Тот от страха попятился.

— Как я понял, ко мне претензии.

Рев усилился:

— Ах ты, гад, издеваешься!

Из толпы вышел фронтовик Кирилл. В его руках блестело лезвие топора.

Зэк попятился:

— Объясните.

— Голову на плаху, собака, — Кирилл взмахнул топором.

Вдруг перед ним возникла девичья фигура.

— Остынь, Киря, он не виноват.

Наступила неловкая тишина. Его нарушила та же девушка Дуся:

— Мой жених, Димка, поджег. Мы любились на сеновале. Димка покурил, потушил окурок, но, видимо, не до конца.

Девушка зарыдала. Она поняла, что рушит свою жизнь, губит и жениха. В толпе стоял и Димка. Он вырвался вперед, упал на колени:

— Простите меня, люди!

Односельчане стали молча расходится. Участковый поднял с земли парня:

— Идем, глупый щенок. Свой дом увидишь лет через пять. Невесту тоже.

Дуся зарыдала еще громче:

— Не вини меня, Дима. Не могла я иначе. Люди могли погубить невинную душу.

— Обо мне подумала?

— Не знаю.

— Я проклинаю тебя!

— Умолкни, подлец! — заорал милиционер.

Димку увели, а Дуся, как заклинание, шептала:

— Я не виновата, не виновата, Дима. Прости меня…

К ней подошел Пантелей, обнял за плечи:

— Иди домой, дочка, ты все правильно сделала. Завтра вечером жду тебя на общее колхозное собрание.

…Зал гудел, как улей. Все обсуждали происшествие с конюшней. Димку не вспоминали. Доброго слова удосужились Егор со своей женой. Председатель представил его к местной награде.

— За героизм и мужество, — торжественно начал он, — чету Гредневых награждаю мешком муки.

Гул одобрения разнесся по клубу. Конюшню решили отремонтировать. За это проголосовало большинство.

Затем утвердили план работы на ближайший месяц. Надо было много построить, вспахать, надоить.

Люди чесали затылок: до войны за полгода это не делалось.

Пантелей резко обрывал панические разговоры:

— То было другое время. Враг разрушил полстраны. Партия приказала немедленно восстанавливать народное хозяйство. Кто против?

Все притихли. Знали: если что, придут сотрудники НКВД.

В конце собрания председатель обратился к Егору:

— Ты с женой пока никудышные работники. Даю неделю отпуска. У вас в Троицке родня, поезжайте, отдохните.

На глазах Валентины выступили слезы благодарности.

Председатель поднял руку, шум утих.

— Товарищи, нас объединили с соседним слабым колхозом. Нужно дать коллективу красивое, современное название.

Со всех сторон посыпались предложения. Их тут же опровергали. Егор вспомнил школу, великого писателя Максима Горького. Сквозь шум и гам воскликнул:

— Буревестник!

Шквал аплодисментов прокатился по залу.

Глава четвертая

Председатель колхоза выделил Егору лошадь с телегой, на прощание напутствовал:

— Погрузи со склада мешок муки, выменяй на гвозди.

— Постараюсь, в Троицке пять заводов, глядишь, где-то и клюнут.

Егор лукавил. Сестра Валентины Зина была замужем за директором дизельного завода. Там занимались производством, строили дома для рабочих.

Выехали спозаранку. С собой взяли хлеб, лук, вяленое мясо. Егор правил лошадьми, Валентина с детьми расположились в телеге. В перелесках часто останавливались. Мальчишки носились между деревьями, взрослые собирали грибы. К полудню набрали три ведра груздей, белых и рыжиков.

В Троицк заявились под вечер.

Сестра с мужем жили на окраине города, занимали маленький бревенчатый дом. Недалеко от них еще раньше поселился отец Александр Владимирович с женой Галиной Петровной.

Остановились у Зины. Муж ее, Сергей Семенович, послал сына за родителями. Александр Владимирович с супругой пришли нарядные, счастливые.

— Дайте я вас расцелую, мои хорошие.

Он облобызал все семейство, обратился к Галине Петровне:

— Вот какими орлами, мать, семейство Дикопольцевых прирастает молодой порослью.

Егор деликатно возразил:

— Семейство Гредневых.

Все дружно рассмеялись, взрослые подняли стопки, чокнулись.

Пока мужчины вели свои разговоры, Зина отозвала сестру на кухню.

— Рассказывай новости.

— Их полно. Есть хорошие, есть не очень.

— Не тяни.

Валентина поведала о жизни колхоза. Зина спросила:

— Как живет Дарья, моя одноклассница?

— Ее посадили. На поле сорвала колоски зерна, набила ими карман. Парторг поймал. Дали восемь лет.

— А дети? Ведь мужик ее сгинул на войне.

— Они в детдоме, все четверо. Родня не взяла их к себе, сами впроголодь живут.

— Что ж это творится, сестренка? Дашка была комсомолкой, отличницей, потом в колхозе трудилась как ломовая лошадь.

— У нас еще тихо насчет посадок. В соседнем колхозе в неволю угнали половину баб, несколько мужиков. А подростков, если поймают на воровстве, руководство жалеет. В первый раз выпорют кнутом, во второй — тоже в тюрьму. Парторг говорит, что это линия партии. Если будем прощать — страна с голоду сдохнет.

Разговор прервал Александр Владимирович:

— Хватит балаболить. Собирайте детей, двинем к нам. Мужикам надобно утром на завод. Вы переночуете у нас. Чай, Валя, родной дом не забыла?

— Ой, батя. Я скучаю по дому.

— Не жалеешь, что за Егоркой махнула в деревню?

— Жалей, не жалей — уже ничего не исправишь. Прикипела я к деревне. Там до войны хорошая жизнь протекала. Это сейчас каторга.

— Так возвращайтесь домой.

— Не могу, папа, документы никто не даст. Да и ты нас учил от трудностей не бегать, не предавать ни людей, ни дело.

— Как знаешь, дочка. Запомни: жизнь у человека одна. Колхозное рабство может длиться очень долго.

— Прикуси язык, папа. Иногда у стен бывают уши.

Утром мужчины уехали на завод. Пока Сергей Семенович проводил планерку, Егор выправил в бухгалтерии документы на гвозди.

Наконец директор нашел свободное время.

— Что скажешь, свояк?

— Впечатляет. Цеха — как футбольные поля. Люди, словно муравьи, копошатся у станков. Словом, военная дисциплина.

— Недаром завод носит гордое имя «Буревестник».

Егор поперхнулся:

— У нашего колхоза такое же имя.

— И вы, свояк, подниметесь на высоту. Наш завод когда-то находился в сараях.

— Какую продукцию выпускаете?

Директор оглянулся по сторонам, чуть ли не шепотом ответил:

— Двигатели для военных катеров.

В это время недалеко от них послышался шум. Они оглянулись и обомлели. На лестничной площадке стоял мужчина и кричал. Лицо багровое, гневное. Он не только кричал, но и рычал:

— Не подходите, гады! Убью!

В руках мужчины зловеще поблескивал прут арматуры. К нему медленно подступали люди в форме.

— Сотрудники из госбезопасности, — прохрипел Сергей Семенович.

Мужчина замахнулся. Люди отступили. Директор узнал в кричащем лучшего токаря Кречетова.

Сотрудник повернулся к директору:

— Успокойте подчиненного.

— Что он натворил?

Военный мрачно ответил:

— К нам поступил сигнал о том, что двигатель, на который точил вал этот человек, заклинило. Надо разобраться с ним. Судя по поведению, враг народа.

Директор не сомневался в правоте чекиста. В документации указывались фамилии токарей, слесарей, сборщиков.

Сергей Семенович выбрал момент, обратился к Кречетову:

— Володя, не дури, спускайся вниз.

Тот, услышав голос директора, с визгом изрек:

— Я уже отсидел срок по политической статье, теперь же меня расстреляют. Сначала будут ломать кости, пусть лучше сейчас убьют.

Он размахнулся и бросил в сотрудников металлический прут. Железка угодила в ногу одного из них. В ответ раздался выстрел. Кречетов схватился за грудь и рухнул вниз.

Наступила зловещая тишина.

— Вызывайте труповозку, — приказал чекист. — И ко мне приведите мастера, который контролировал сборку бракованного двигателя.

Директор с горечью отметил:

— Мастера упекут надолго. Жалко, хорошие специалисты были.

— Почему были?

— Один уже погиб, ты видел, другого на долгие годы отправят в лагеря, а может, и к стенке поставят.

Вечером за ужином Егор едва ковырялся в пище.

— Егорушка, ты случаем не захворал? — заволновалась хозяйка.

— Нет, нет, Зинуля. На душе тошно.

Он в упор уставился на Сергея Семеновича:

— Серега, объясни дураку, что происходит? За кражу горстки зерна — в тюрьму упекают. А у вас — ужас! Не в моем это понимании. За что я воевал?

Директор долго молчал.

— За годы войны народ изголодался. В твоем колхозе хлеб-то рядом. Вот и тянут.

— Так детей кормить надо.

— Вы трудодни зарабатываете, почитай, ежедневно хлебушко в кубышку складываете. Осенью с вами рассчитаются.

— Прости, до осени жрать надо.

— Рассчитывай, не смог что-то сохранить — проси аванс.

— Эх, Серега, Серега, как ты далек от наших проблем. Вы зарплату деньгами получаете. Пошел в лавку — купил не только хлебушка, но и детишкам конфет.

— Потерпи, Егор. У вас все наладится. Заживете — мы будем вам завидовать.

— Фантазер ты, Сергей. Не за то мы воевали, чтобы наших жен и братьев в советские лагеря отправляли. С какой стати убили вашего работника?

— Егор, завод на военном положении. За брак — отвечай. Конечно, жалко слесаря, но он сам на чекиста полез с железякой. Я понимаю, с ним случился приступ отчаяния. Давай вернемся к нашему разговору лет через десять.

Провожали семейство Гредневых с грустью. Понимали, не скоро увидятся. Александр Владимирович часто хворал, Галина Петровна тоже не блистала здоровьем.

На прощание дед подарил Сашке с Мишкой добротные брюки на двоих да пару рубашек. Валентина улыбалась:

— Папа, мамуля, спасибо вам. Им в школу не в чем ходить. Мишка учится в первую смену, надевает единственные штаны да ботинки. Сашка — во вторую. Он снимает с брата одежку и в ней бежит на занятия. Теперь будет благодать. У каждого своя надевка.

Егор не удержался:

— Пацаны ведь, могут и порвать что-либо.

Валентина отрезала:

— Пороть буду нещадно. Надо с детства приучать к дисциплине и всему прочему.

— Чему прочему? — засмеялся Егор.

— Дурак ты, Горушка, — с любовью обняла мужа Валя.

Глава пятая

Пантелей вызвал Егора. Разговор начал без предисловий:

— За гвозди спасибо! Но я о другом. Между четвертым и пятым отделениями есть клин земли, почитай, не паханная целина. Его нужно поднять за неделю.

— Ты с ума сошел, председатель. У меня в бригаде шесть тракторов, и те на ладан дышат. Там работы, почитай, на месяц.

— Я понимаю, но это распоряжение райкома партии. Вас будут три раза кормить. Ночевать — на стане. Думаю, часика четыре на отдых хватит.

— Но, Пантелей…

— Никаких «но». Семь дней, и ни секунды больше. Потом снег ляжет, вас же другие дела ждут.

— Кормить будете, как всегда, водичкой, заправленной крупой, да требухой?

— Угадал. Договорились с соседним мясокомбинатом. Нам по мере необходимости выделят поросячьи кишки, бабы наши их обработают. Чем не мясо?

Егор поморщился:

— Так-то оно так, но ты изверг, председатель.

Пантелей засмеялся:

— Какой есть. По рукам?

Мужчины крепко пожали друг другу руки, и Егор направился домой.

Валентина встретила мужа, в глазах хитринка:

— Угадай новость.

— Кто-то из пацанов пятерку получил?

— Вот и нет.

Она прижалась к мужу:

— На сносях я.

— Как?

— Думаю, девочка у нас родится.

Егор закружил вокруг себя жену. Та слабо отбивалась:

— Пожалей нас, поосторожнее верти, медведь ты эдакий.

Весь разговор слышал сын Саша. Он заорал:

— Ура! У нас появится сестренка. Назовем ее Люба.

— Почему Люба? — спросила мать.

— Мы все ее будем любить, а она — нас.

Увидев, как отец собирается в поле, Саша робко спросил:

— Возьми меня с собой.

— Еще чего. Учиться кто будет?

— Нас временно отпустили по домам.

— На каникулы?

— Нет, училка сорвалась в город домой.

— Расскажи подробнее.

Сын, смущаясь, поведал:

— На русский язык Софья Петровна пришла в коротком платье.

— Что в этом плохого?

— Сережка Беззубов прополз между партами, устроился под ее столом и заглянул под юбку.

Егор, сдерживая улыбку, сказал:

— Нехорошо это, даже отвратительно. Дальше-то что?

— Училка вытащила Серегу из-под стола, надавала пощечин. Он заверещал, как баба. Здесь появился директор. Не разобрался, наорал на Софью. Она и сквозанула до дому.

— Понятно, сын. Вернется твоя училка. Пока собирайся со мной. В помощники возьму на трактор.

Валентина возразила, но Егор отрубил:

— С малолетства пусть приучается к труду. Глядишь, и под юбки девок начнет заглядывать попозже. Да возьмем с собой Серегу, его батя на войне сгинул, мать будет не против, немного трудодней заработает. Я сам схожу к Беззубовым, с тобой сына мать не отпустит.

Егор попил чаю, оделся, вышел во двор. За ним увязались оба сына.

Беззубовы жили через несколько домов, на берегу реки. Подходя к ним, услышали душераздирающий детский крик. Егор рванул калитку и остановился как вкопанный. Мать Сереги Евдокия нещадно била сына широким ремнем. Оба плакали: мать — от горя, сын — от боли.

Егор опустил руку на плечо Евдокии:

— Успокойся, соседка.

Женщина опустилась на землю:

— За что мне такие лишения? Троих тяну, тяну одна, а они растут непутевыми.

Егор тихо возразил:

— Вспомни наше детство, Евдокия. Мы похлеще дела творили. Деда Прохора не забыла? Ты своими руками пьяному подложила под задницу ужа. Ох и верещал он! Потом и ты получила. Отец лупцевал тебя таким же ремнем.

— Ну, — возразила женщина и засмеялась. — Это война всю память отшибла. Прости меня, сынок. Больше так не поступай.

Сергей всхлипнул, прижался к Егору.

— Спасибо, дядя!

— Не за что. Только знай — в следующий раз за подобные проступки я лично тебя отлупцую.

— Вы — не обидно. Вы мужик.

Егор обратился к Евдокии:

— Я на недельку уеду пахать. Возьму с собой Саньку, отпусти и своего.

— С удовольствием, Егор. В поле уму-разуму научится.

На пути в отделение, где предстояло работать, Егор не удержался:

— Серега, что тебя потянуло под стол учительницы?

— Дядя Егор, я поспорил с пацанами на сахар. Но для этого был должен заглянуть под юбку Софье Петровне. Приз — пять кусков сахара. Эту сладость я никогда не пробовал. Ну и выиграл. Отдал богатство матери. Она поинтересовалась: «Откуда сахар?» Я сказал, что наградили за ударный труд. Не успел и кусочка попробовать, как мама узнала про мою шалость и отлупцевала. Вся спина горит.

На отделении группу трактористов встретил Корней Иванович.

— Прошу, дорогие мои, дом для вас готов. Пацанов не ждал. Будут ночевать с нами, стариками. Теперь к столу.

Повар Анка разлила суп, в большой кастрюле водрузила посредине стола картошку с мясом.

Егор похлебал вкусное первое блюдо, вонзил ложку в картофель. На зубах захрустело мясо.

— Откуда такое добро?

Корней Иванович стушевался:

— Не ругай нас. Чуешь, мясо особое, похрустывает, как сухарик?

— Да, чудной вкус!

— Мы наплели из камыша маты и поменяли у казахов на вяленую баранину.

— Но маты делают зимой, когда озеро замерзает.

— Егор, мы все, вся наша бригада, женщины тоже, после работы шли на озеро, стояли по пояс в воде и резали камыш.

— Но вода ледяная.

— Жрать-то хочется, суслики надоели, да и жалко их.

Егор замолчал. В его голове роились мысли, одна другой лучше.

— Лады, — наконец произнес он, — посоветуюсь с председателем. Даст добро — будем обменивать камыши на мясо, в итоге кормить в школе детишек. Озер вокруг полно. На многие десятилетия камыша хватит. Вы молодцы…

— Голь на выдумки хитра.

После обеда заправили трактора соляркой, Егор взял сына с собой, а Сергея прикрепил к Николаю Убийцыну. Тот начал сопротивляться.

— Егор! Я боюсь. Своего сынишку угробил, ты подсовываешь чужого.

— Коля! Побори страх. Парень наловчится, помогать тебе начнет.

Пахали до позднего вечера. Каждый тракторист сделал почти по две нормы. У Егора от усталости вырывались из рук рычаги, глаза слипались.

— Папа, разреши сесть на твое место.

— Не сможешь. Выскочишь из колеи.

— Я не устал.

— Попробуй.

Сашка сел на место тракториста. Егор мгновенно заснул, сын внимательно следил за бороздой. Краем глаза заметил, что и Сережка заменил Убийцына. Сашка помахал ему рукой.

Ребята пахали еще два часа. Они чувствовали себя героями, радовались, что взрослые спали.

Проснулся Егор за полночь. При свете луны он увидел проделанную работу сына и присвистнул: почти половина дневной нормы. Егор набросил на спящего фуфайку и выпрыгнул из кабины. Рядом стоял трактор Николая. В нем спал Сережка. А Николай примостился на земле и задумчиво смотрел на луну. Егор опустился рядом.

— Хорошая смена растет.

— Да. Вот только я своего хлопчика не уберег.

И заплакал.

Утром на полевой стан приехал председатель. Егор в деталях рассказал о сделке с мясом, первом дне работы, помощниках.

Пантелей долго думал, наконец чуть ли не шепотом заговорил:

— Обмен с казахами я поддерживаю. Нам надобно кормить школьников. Но это мероприятие на совести Корнея Ивановича. Я как будто ничего не ведаю. Узнают власти — из партии вышибут, а то и посадят. Теперь о ребятишках. Учительница вернется на неделе. Пусть Сашка с Сережкой помогают. Ты, Егор, составь на них отдельный наряд. Трудодни получат по закону. И последнее. Свободных людей поставьте на посадку саженцев. Их вам привезут. Здесь начнем строить коровник.

— Кто будет махать топором?

Пантелей ответил:

— Ребята, что прибыли к нам из заключения, начнут плотничать. Николая Убийцына назначаю бригадиром. Клин, что вы допашете, даст нам столько пшеницы, что через год мы купим с десяток телочек и пару бычков.

Уезжая, как бы ненароком спросил:

— Семку не обижают?

— Нет! Мужик взвалил на себя обязанности завхоза. Справляется неплохо.

Глава шестая

Верка шла к реке. На душе скверно. Она и не человек, и не животное. Фрицы вынули из нее душу, тело изувечили так, что люди шарахались, как от прокаженной. А когда-то она слыла красавицей. В мужья набивался хороший парень. Илья трудился токарем, помогал больной матери, считался активным комсомольцем. Они собирались пожениться, но грянула война. Илья ушел на фронт, через месяц матери пришла похоронка. Осенью районный центр, где они жили, заняли немцы.

Трудно приходилось Вере с матерью. Больная, с потерей памяти, она почти лежала и все время плакала.

Кончились продукты. Девушка собрала кое-какие теплые вещи, книги, пошла по деревням менять это добро на продукты.

В лесах уже пошаливали партизаны. Они то полицая прикончат, то конюшню с фашистскими животными подожгут. Немцы в ответ лютовали. Вешали людей без разбора. Под эту гребенка попала и Вера. В соседней деревне ее остановил эсэсовец. Без церемоний открыл рюкзак. На землю посыпались вещи. Один сверток привлек внимание фашиста. Носки были завернуты в газету «Правда» с портретом Сталина.

— Партизанка!

Мощный удар свалил девушку навзничь. Ее схватили, поволокли в штаб. Долго били. Она только плакала и сквозь удары кричала:

— Я деревенская, живу в соседнем селе. Вещи пошла менять.

Удары сыпались все круче и больнее. Вера теряла сознание. Тогда ее приказали отдать солдатам. Двое суток продолжались издевательства. Под завязку Вере отрезали уши, язык и выкинули за околицу.

Добрые люди подобрали истерзанную девушку. Искусство местной бабки-знахарки спасло ей жизнь.

На берегу реки сидел человек. Верка опознала в нем местного жителя Семку. Она и раньше приглядывалась к нему. Худой, рыжий, с тоскливым взглядом, он привлек ее внимание. Нутром чувствовала: родственный ей человек, обиженный судьбой.

Верка тихонько примостилась рядом. Мужчина вздрогнул, с недоумением уставился на женщину:

— Ты что здесь делаешь?

Верка замычала, рукой показала на тихую гладь реки, чистое небо.

— А-а, пришла отдохнуть. Садись и молчи.

Сказал, сразу осекся. Он слышал о судьбе девушки, застеснялся своих последних слов.

Сидели тихо и долго. Под ногами плескалась мелкая рыбешка, порывы теплого ветра ласкали щеки.

Верка достала листок бумаги, карандаш и что-то написала. Семка прочитал: «Ты почему такой грустный, я никогда не видела твоей улыбки».

— Чему я должен радоваться? Тому, что меня сделали уродом?

«Расскажи, легче станет», — написала девушка.

Семка внимательно посмотрел на Верку, и его прорвало:

— На войну меня не взяли: слаб здоровьем. Мужики уходили воевать, один за другим. В колхозе остались дети, женщины, председатель да я.

У председателя жена Фекла строгая, она следила, чтоб он на баб не был охоч. А ко мне потихоньку стали липнуть женщины. Крепкие, в соку, красивые, они будоражили мою плоть. И я ударился в блуд.

Председатель за это давал мне встрепку, а его жинка, кажется, поощряла мои поступки. Главное, ее Пантелей не ходил на сторону.

Иногда я спрашивал у баб об их мужиках. У одних весточек не было месяцами, у других мужей поубивали. Я же отпустил все тормоза. Даже рождение рыжих бесенят меня не смущало. Отрезвление пришло позже. Один за другим возвращались фронтовики. Меня стали поколачивать, притом крепко. Ад наступил, когда вернулся Кирилл. Лютый, гад. Мне кажется, он и не воевал: за три года на груди появилась одна медалька «За боевые заслуги». Говорят, в обозе служил, спирт по частям развозил. Пьяница, боже упаси. Как нажрется самогону, жену колотит до крови, потом меня по деревне гоняет. Если честно, с его женой у меня ничего не было.

Как-то в праздник подпоил он мужиков и уговорил их меня убить. Они в штыки, мол, не следует грех на душу брать. Бабы сами виноваты.

Тогда он придумал одну лютость. Поймали меня, влили пару стаканов крепкого пойла. Я охмелел. Очнулся, когда из меня сделали евнуха. Пьяный старик-хирург отрезал мое «богатство».

Семка надолго замолчал. Верка написала: «Почему не обратился в органы?»

— Так я ж виноват.

«Дурачок!» — вывела на листке девушка. И вспомнила, как фашисты издевались над ней. Ненависть заполонила с ног до головы. «Зверей надобно уничтожать», — с нажимом написала она.

Со стороны домов раздался голос:

— Семка, Вера, идите сюда, приехал председатель, вас кличет.

Парочка медленно побрела от воды.

Пантелей пригласил их в конторку:

— Ребята, вам предстоит серьезная работа. Тебя, Семка, назначаю завхозом в школу. Тебя, Вера, посудомойкой и кочегаром в котельную. Подумайте над моим предложением.

— И думать нечего, — ответил Семка, — я согласен.

Пантелей перевел взгляд на Верку. Та утвердительно кивнула. Она твердо решила Семку не бросать. Слабый он, могут добить парня.

Работа Семке нравилась. Он выписывал на складах краску, продукты, если надо — пиломатериалы. Сам чинил крышу, перестилал полы, правил заборы. Не стеснялся, помогал Верке. Девушка не умела колоть дрова, эту обязанность Семка взвалил на себя.

Односельчане наблюдали за необычной парой. Их жалели, кое-кто приносил одежду. Верка жила в доме Семена. Она готовила еду, обстирывала парня. Все понимали, что они не муж и жена, они гонимые, прилипшие волей страшных событий друг к другу.

Изредка по ночам Верку мучили видения: она целовала своего погибшего Илью. Он тянул к ней руки, но ветер рвал любимого на части, он растворялся в воздухе. На смену ему показывался маленький ребенок. Верка пеленала его, баюкала, пела песни. Он тоже исчезал.

Верка просыпалась в страхе. Она непонимающе смотрела в потолок и начинала рычать. От этого звука просыпался и Семка. Он подходил к девушке, гладил ее по голове, шептал:

— Успокойся, моя девочка, я тебя люблю.

Верка на мгновение приходила в себя, издавала последний рык и начинала рыдать в голос.

Сердце у Семена готово выпрыгнуть из груди. Но он ничем не мог помочь несчастной женщине.

Верка успокаивалась и проваливалась в небытие, где было хорошо и уютно.

От работы Семку оторвал председатель:

— Срочно собирайся, берем на отделение двоих стариков и едем за овцами.

— За кем?

— Нам в счет будущих ягнят и шерсти соседи отдают отару овец.

— Но помещения-то не готовы. Крыши нет.

— Пригоним овец, займемся и крышей. Камыша полно.

— Верка одна справится?

— Справится, она рукастая в работе. Мы через три дня вернемся.

Верка слушала разговор и одобрительно кивала. Семка уехал, а она пошла домой, начала стирать белье. Вода закончилась быстро. Верка взяла ведра, коромысло, спустилась к реке. В стороне, на крутом берегу, сидел мужчина и что-то бормотал. Через слово произносил ругательства. Верка поморщилась, поднялась на высокий берег. Там с бутылкой самогона сидел пьяный Кирилл. Он заметил девушку, ухмыльнулся:

— А-а, подстилка Семкина. На, выпей.

Девушка брезгливо отвела в сторону руку. Кирилл не унимался:

— Ублажил бы я тебя. Только больно страшная.

Верку словно пронзило током. Такое оскорбление она не могла стерпеть.

Кирилл глотнул из бутылки, что-то забубнил и повалился на самый край обрыва.

Верка услышала храп. Она смотрела на пьяного ненавистного мужика, и обида подступила к горлу. За что? Что плохого сделала этому человеку? Это он помог оскопить Семку.

Кирилл на мгновение очнулся:

— Не ушла еще, сука?

Верка потеряла разум. Она шагнула к обидчику и толкнула его ногой. Словно мячик, он перевернулся и полетел в реку.

Верка брезгливо рыкнула и пошла к ведрам. В душе была пустота.

Тело Кирилла нашли местные рыбаки. На похоронах даже жена не проронила слезинки. Самый пожилой житель тихо произнес:

— Собаке собачья смерть.

Милиция посчитала это несчастным случаем.

Глава седьмая

Клуб находился рядом с бывшей церковью, которую приспособили под зерновой склад. Люди медленно шли на собрание.

В сторонке пацаны тихонько покуривали, бросали камни в крыс, выбегающих из церкви, взрослые вели неторопливые разговоры.

Наконец секретарь партийной организации Ермаков пригласил всех в зал. Он с трудом успокоил односельчан и зачитал повестку. Главный пункт — увеличение поголовья скота.

Слово предоставили председателю колхоза Пантелю Рукавишникову. Он начал пафосно:

— Коли наш колхоз получил название «Буревестник», мы должны этому соответствовать. На два отделения завезем овец, на ферму в нашем селе поставим несколько десятков коров.

В зале возразили:

— Не круто ли берешь, Пантелей? Где корма, где люди, откуда возьмем животину?

Слово взял парторг:

— Послушаем председателя и примем это к сведению.

Пантелей благодарно взглянул на него, продолжил:

— Партия нам помогла с сеном, его завезут из Казахстана, коровы придут из соседней Оренбургской области. Доярки — местные. Понятно?

Зал ответил тишиной. Все понимали, что впереди многих ждет адский труд.

Виктор Ермаков хотел объявить перерыв, но не успел. Открылась дверь, и вошли трое в штатском:

— Кто из вас Николай Попов?

С заднего ряда поднял хилый, тридцатилетний мужичок:

— Ну я.

— Пройдемте с нами.

Едва Николая увели, послышались возгласы:

— За что? Он тихий, незлобивый человек.

Руку подняла доярка Вера. Все уставились на нее. Вера, чуть заикаясь, пояснила:

— Помните, позавчера шел фильм. По окончании его пьяный Попов на улице подошел к портрету Сталина и плюнул на него.

— А кто донес?

Ответа не последовало.

Раздался крик вдовы фронтовика Клавдии:

— Товарищи! Мы теряем классовую бдительность. Намедни ко мне зашел сосед Прошка. Попросил газетку. Я поинтересовалась, мол, читать? Он стушевался. Заметил на столе газету, там был снимок Сталина, схватил ее и умчался. В окно я приметила, как он заскочил в уборную, а обратно вышел без газеты.

Зал ахнул: все поняли, что простушка Клавдия подвела под тюрьму своего соседа. Назавтра об этом случае станет известно в органах.

Люди не ошиблись. Прошку расстреляли, а Николая осудили на десять лет лагерей.

Колхозники жили в оцепенении. Они перестали доверять соседям, женам, мужьям. Газеты не выписывали. Парторг ходил по домам и умолял подписаться хоть на газету «Правда». Люди отводили взгляды, но не поддавались на уговоры. Ермаков обратился к Пантелею:

— Давай кумекать насчет подписки. Сорвем ее — меня по головке не погладят.

Пантелей предложил выход:

— Оформи экземпляров сорок на колхоз. Будем развозить по станам, мастерским, отделениям.

— Спасибо, Пантелей. Век не забуду. Ты меня спас.

Председатель прищурился, спросил в лоб:

— Виктор, а не ты ли в органы стучишь?

Парторг покраснел:

— Докажи.

— Я не следователь. Забудем этот разговор. Но я надеюсь, что больше никого из колхозников не арестуют.

Парторг вдруг взъерепенился:

— Ты что, против линии партии прешь?

— Это какой линии?

— Покрываешь врагов народа.

Председатель долго смотрел на парторга:

— У тебя сколько детей?

— Ну трое.

— Виктор, у нас много отчаянных фронтовиков. Не повтори судьбу Кирилла.

Парторг начал хватать ртом воздух:

— Не повторю, Пантелей. Но за заботу спасибо! Думаю, никого больше не арестуют.

На ферму начали завозить молодых телочек и коров. Машины с мычащим скотом шли одна за другой. Кормить, чистить, доить собрались стар и млад. Пантелей подозвал к себе Валентину:

— Тебя назначаю заведующей фермой.

— Я не умею руководить.

Пантелей усмехнулся:

— И обязанности доярки с тебя не снимаю. Нужно будет — вилами навоз начнешь убирать.

— Председатель, уймись. Мы с четырех утра почти даром пашем на ферме.

— Ничего, Валя. Наступит и на нашей улице праздник.

— Ишь ты, заговорил словами вождя.

— Тебе что-то не нравится?

— Все нормально. Одно «но» — мне скоро рожать.

— Валя, ты знаешь, что все наши бабы рожают кто в поле, кто на ферме, а Нинка Гончарук умудрилась даже в конторе ребенка произвести.

— Тебя, председатель, не переспоришь. Ладно, согласна исполнять обязанности и бабы, и мужика. Коли придется — рожу вон в той каморке.

Пантелей облегченно вздохнул. Валентина согласилась возглавить ферму. Он сел в машину, с трудом выехал со двора: тяжело управлять одной рукой. Правда, была еще культяшка, он ею придерживал баранку.

Валентина собрала доярок и одного скотника, кривоного старика Фому.

— Не густо, — сказала завфермой, — на одну доярку — двадцать коров. Почитай, нужно приходить не в четыре утра, а на полчаса раньше.

Ропот недовольства прокатился по конторке. Валентина цыкнула:

— Не шумите, девоньки, всем сейчас тяжело.

Начали осматривать буренок и опечалились: у половины стада — мастит.

— Дела, — пробурчала одна из доярок. — Не вылечим — подохнут. Нас за это упекут туда, куда Макар телят не гонял.

— Куды-куды? — переспросил глухой Фома.

— В тюрьму, вот куды.

Валентина окинула всех строгим взглядом:

— Не талдычьте. Я приготовлю раствор, он поможет. Бабка меня научила. Вы же, кто может, принесите широкие напильники. Будем разрабатывать вымя.

Узнав про болезни коров, Пантелей сильно переживал:

— Это ж нас обманули?

Валентина успокаивала:

— Нет, председатель. Просто те люди знали, что скот продадут, перестали на него обращать внимание. Через недельку всех коров вылечим. Ты занимайся колхозными делами, я здесь справлюсь.

— Ну коли что, зови, сразу примчусь.

— Думаю, скоро понадобится твоя помощь.

— Что случилось?

— Потерпи.

Валентина приметила, что на ферме пропадает молоко. Она наблюдала за подчиненными, но те пили его немного. Куда исчезает остальное?

После вечерней дойки она притаилась у забора. Видит, одна доярка оглянулась, вытащила из-за пазухи бутылку и налила туда молоко. Вторая заполнила трехлитровую банку. Третья произвела такую же операцию. Свое добро женщины спрятали в кустарники, недалеко от фермы.

Валентина собрала доярок и возмущенно сказала:

— Верните молоко в бидоны, иначе вас просто привлекут к суду.

— Ты заложишь?

— Я не сексот. Я ваша коллега, но и руководитель. Уже идут разговоры о нехватке продукции при сдаче. Цифры не сходятся. Пишем один объем при дойке, сдаем — другой. Девоньки, прекратите это безобразие.

— Чем детей кормить? У тебя мужик есть. Он зарабатывает. А наших поубивали на войне.

— Я вас понимаю. Что-нибудь придумаем.

Расстроенная, она пришла в контору колхоза. Пантелей удивился:

— Случилось что?

— Да!

Она подробно рассказала о воровстве.

— Твое предложение?

— Нужно в счет трудодней разрешать людям брать молоко.

— А если продолжат воровать?

— Я этого не допущу.

— Согласен. Соберем правление колхоза, узаконим данное мероприятие.

Дома Валентину ждали голодные дети. Она на скорую руку сварила похлебку, нажарила карасей, которых поймал Сашка.

К ужину подоспел и Егор.

— Как идут дела, женушка?

— Лучше не придумаешь. Подворовывают молочко.

— Что решили?

— На правлении этот вопрос обсудим, думаю, разрешат брать молоко в счет трудодней. И я вам тогда начну его приносить.

— Ура! — завопили сыновья. — От пуза напьемся.

Валентина остудила пыл братьев:

— Не больше литра буду приносить. Так что пузо поберегите для речной водички.

Замигала лампочка. В десять часов отключат свет. Мигание — предупреждение людям.

— У тебя все в порядке, Егор?

— У меня да. Но в бригаде не очень. Трактора один за другим ломаются.

Валентина хитро прищурилась:

— Пошукайте по дворам. До войны мужики много добра принесли до хат, в том числе и запчасти от тракторов.

— У тебя золотая голова, женушка. Завтра обмозгуем этот вопрос.

Допивая густой чай, Егор вдруг задал неожиданный вопрос:

— Валя, за пару лет до окончания войны в отпуск поехал Ираклий Сухожилин из соседнего села. Я с ним послал для вас хлеб, консервы, сахар. Он вас нашел?

Валентина расхохоталась:

— И смех, и грех. Нашел нас Ираклий. Прибыл в самое голодное время. Я собрала в поле гнилую картошку, добавила в нее лебеду и напекла лепешек. Они получились румяными, пышными, но до тошноты невкусными. Посадила за стол фронтовика, он достал твои продукты, нарезал хлеб с колбасой. Все стали есть. Ираклий, видимо, подумал, что я напекла детям деликатесы, и не притронулся к еде. Он уплетал твои продукты.

Дети у нас стеснительные. Они давились лепешками и наблюдали, как исчезает хлеб. Осталось полбулки.

Ираклий поблагодарил нас и ушел. Я разрезала остатки хлеба и отдала по кусочку детям. Они с восторгом уплетали вкуснятину и даже собрали со стола крошки.

Егор потрепал сыновей по голове, сказал:

— Сынки, для вашего счастливого будущего мы побили врага и сейчас с мамкой работаем словно волы. Но это все временно. Наступит, я думаю, счастливое время.

Глава восьмая

Егор поделился мыслями о запчастях с председателем. Тот хмыкнул:

— Заманчиво, но незаконно. Как пойдем по домам?

— Мы не станем заходить в хаты, запчасти, если есть, валяются во дворах и сараях.

— Добро! Кликни с десяток активистов-механизаторов, и двинем экспроприировать колхозное добро.

Обход начали с самого дальнего дома. Там жила семья Зиминых. Хозяин погиб на войне. Его жена воспитывала четверых детей. Узнав цель прихода, буркнула:

— Ищите в огороде. Там что-то валяется.

В зарослях бурьяна обнаружили запасные части к гусеничному трактору. Председатель удивился:

— Когда мог столько утащить?

Хозяйка спокойно ответила:

— На втором месяце войны, всем было не до колхоза. Он мечтал вернуться, сесть за руль трактора.

И заплакала.

Пантелей распорядился выписать семье три килограмма муки и два литра молока.

Двор, другой, третий — везде находили запасные части для техники. Загрузили одну полуторку, наступила очередь другой.

На одном подворье вышла осечка. Нелли Загитуллина встретила пришельцев с ружьем.

— Зайдете — убью! — и взвела курок.

— Не дури, Нелька, — крикнул тракторист Грибанов и открыл калитку. Не успел сделать пару шагов, как раздался выстрел. Грибанов заорал так, словно его резали. Люди отпрянули в сторону. Загитуллина с усмешкой дала совет:

— Тащите его к реке. Я стреляла солью.

И захлопнула калитку.

Мужики глядели на Пантелея. Егор спросил:

— Что с ней делать?

Председатель глухо ответил:

— Мы похожи на грабителей. Забудьте этот эпизод.

В последний дом зашли для галочки. Здесь до войны жили Петр и Галина Филатовы. Оба ушли воевать и не вернулись. Детей-погодков воспитывала мать Петра Татьяна.

Едва открыли дверь покосившегося дома, как услышали тихий вой. Первым вперед рванул Егор. На полу сидели два мальчика-скелета и скулили. Один из них грыз деревяшку. На кровати лежал полуразвалившийся труп Татьяны.

Пантелей от ужаса глотнул воздуха, закашлялся:

— Почему к ним никто не заходил?

Люди молчали. Егор предположил:

— Татьяна слыла нелюдимой. В хату никого не пускала. Мужики, заверните мальцов в одеяло и помогите их донести до моего жилища.

Председатель осторожно вставил слово:

— Может, мальцов в детдом?

— Нет, Пантелей! Они будут жить у нас. Я не могу предать память родителей-фронтовиков, — твердо отчеканил Егор. И добавил: — Отец ребятишек — мой дальний родственник. В нашем роду не принято сдавать детей в приюты.

Валентина, увидев два маленьких скелета, запричитала:

— Что с вами судьба сотворила?

Детишки, словно зверьки, смотрели на хлеб, что лежал на столе.

Валентина размочила его в воде, дала каждому по мякишу.

— На этом хватит. Сварю похлебку, еще чуток еды дам. Ты, Гора, иди на службу, ни о чем не беспокойся.

Егор вздохнул и направился в контору. В председательском кабинете едва уместились механизаторы. Пантелей горячо убеждал:

— Ремонт всей техники надобно завершить за неделю.

В ответ рокот:

— Ты, председатель, держишь нас за людей, которые никогда не устают, у которых нет семей. Сегодня — срочно вспашка. Завтра — почини трактора. А послезавтра?

Председатель мрачно ответил:

— Послезавтра начнем и всю зиму будем строить двухэтажные дома.

Егор спросил:

— Среди нас нет каменщиков. Кто их нам пришлет?

Вдруг все услышали мычание, головы повернулись к двери. Там стояла Верка. Она что-то написала на бумаге, протянула Пантелею. Тот прочитал: «До войны в училище я получила специальность каменщика. Могу людей обучить».

Пантелей ошалело смотрел на Верку, словно это был кусок золота. Он невнятно что-то пробормотал, вдруг схватил руку девушки и поцеловал.

Секретарша, увидев происходящее, перекрестилась, а кто-то съехидничал:

— На вашей родине, в Ленинграде, всем конечности целуют?

Председатель нашелся с ответом:

— Так принято во всем цивилизованном мире. Думаю, ваши дети, внуки тоже будут целовать руки девушкам, матерям, сестрам.

— Председатель, сколько тебе годков? — спросил тот же голос.

— Это к делу имеет отношение? Так и быть, отвечу: мне двадцать восемь.

— Понятно, кровь играет.

В кабинете дружно захлопали.

Пантелей посерьезнел:

— Сразу после ремонта техники двадцать механизаторов переквалифицируются в строители. Бригадиром назначаю Веру.

Та озорно блеснула глазами и показала мужикам маленький кулачок. И снова в кабинете раздался хохот.

Конец ознакомительного фрагмента.