Межлуние

Леонид Воронар

Случалось ли вам прикоснуться к чужой тайне, а затем опасаться гнева ее хранителей? Что, если вы сами скрываете правду, от которой зависит ваша жизнь?Эпоха паруса, пороха и шпаги. Вместе с молодой Аэрин из рода Урбан вы окажетесь в стремительно меняющемся мире, наполненном подлыми интригами, таинственными заговорами и неожиданными предательствами, где неосторожный шаг может стать последним.Эта книга никого не оставит равнодушным, ибо есть секреты, что требуют молчания от посвященных.

Глава вторая

По гулким сводчатым залам прокатился чуть приглушенный расстоянием резкий удар колокола. Архиагент замер на месте, почувствовав, как невидимая волна прошла через тело, оставив после себя блаженный трепет, и, прислушиваясь к эху, поднял голову к витражам, через которые прорывались полосы сине-золотых потоков утреннего света. Самой судьбою к нему был направлен своеобразный призыв вернуться к неприглядной реальности: несколько часов Тарлаттус бродил по мозаичному полу между колоннами, поддерживающими резные своды, и, вдыхая ароматы ладана, перебирал четки дрожащими руками, стараясь обуздать эмоции, а они, как необъезженные жеребцы, постоянно выбрасывали из седла и норовили затоптать ослабевшего всадника.

С точки зрения Собора, он сделал все возможное для задержания еретиков, пересекших границу Эспаона, и никто под Куполом, включая Тарлаттуса, не сомневался в их намерении безвозвратно покинуть Родину. Вручив секретарю кардинала зашифрованное письмо, он ожидал официального ответа из Вилона. Только дон Родригес, имеющий гораздо больше сведений, был способен решить, мог ли архиагент поступить иначе в сложившихся обстоятельствах.

На первый взгляд казалось, что, согласно долгу, пора собираться обратно в столицу для доклада. Тарлаттус в своих поступках руководствовался бы логикой, но возросшее на благодатной почве сомнений мучительно-горькое желание добиться поставленной цели и обрести покой отравило его помыслы. Не находя выхода из ситуации, он в порыве страстей бросался из одной стороны в другую будто дикий скакун, впервые поставленный на привязь.

Несмотря на взятые перед клиром обязательства, тревогу и нежные чувства, привязывавшие его к Кармеле, Тарлаттус не хотел возвращаться к ней, пока проблема с бегством Аэрин не завершена надлежащим образом, и тем более прислуживать палачам, поскольку испытывал вину за те преступления, которые ему пришлось совершить ранее. Возможно, если это не голос разума, то, по крайней мере, совести: он боялся и противился мысли о том, что и в дальнейшем ему придется попирать закон и мораль, но, тем не менее, разве кто-то освободил его от обязанностей супруга? Кто, если не он, клявшийся в верности, должен заботиться о безопасности жены?

Обессилев от споров с самим собой, Тарлаттус рухнул на скамью и в отчаянии схватился за голову. Бессонная ночь, плавно перешедшая в утро, приблизила его к рубежу, за которым, если выражаться словами еретиков, зияла бездонная пропасть безлуния. Такова горькая ирония сегодняшнего дня — одним еретикам и преступникам повезло немного больше, чем другим, узурпировавшим власть.

Непростительное бездействие, порожденное неуверенностью, на этот раз сыграло в жизни архиагента неожиданную роль. Прими он поспешное, необдуманное решение — и все могло бы получиться иначе.

Архиагент вздрогнул, когда послышались тихие шаги и голос секретаря:

— Прощу прощения, Брат, кардинал ожидает вас в исповедальне.

Клирик поднял лицо навстречу косым лучам света.

— Есть какие-нибудь известия?

— Мы нашли карету с мертвым возничим.

— Позвольте, угадаю? Его отравили?

Писарь удивленно поднял брови.

— Я это предвидел, — усталым голосом пояснил клирик.

Оскорбленный в лучших чувствах собеседник поджал губы. Разумеется, видеть уготованную смертным судьбу позволено лишь святым ликам.

Они в молчании прошли по длинному коридору, наслаждаясь хоровым пением, и лестнице, чтобы ступить на скрадывающий шаги бордовый ковер малого зала. У дальней стены возвышалась изящная кабина, украшенная тканью в тон ковра. Указав на низкую скамью, виднеющуюся через открытый проем, секретарь покинул его общество. Тарлаттус без энтузиазма закрыл за собой дверцу и, присев, скользнул взглядом по резной перегородке между кабинками исповедальни. В полумраке не было видно того, кто сидел на расстоянии вытянутой руки.

Все, кто хоть раз побывал в окрестностях Хенеса, знал о нравах человека, носящего солидео³ и трепетно почитающего святой лик Смирения. Совокупность места проведения и обстоятельств встречи предвещала тяжелый разговор.

— Кардинал Туний Саргоский, архиагент Тарлаттус…

И умолк, услышав вежливый кашель.

— Расскажите мне, сын мой, что именно привело вас в Хенес?

Этот первый, и далеко не последний вопрос с самого начала задал формат общения, даже отдаленно не напоминающий исповедь. В интеллигентно завуалированной и официально задрапированной форме от Тарлаттуса требовали отчет о причинах визита.

— Меня отправили в Свободный поиск.

— Разве вы не отпросились сами? — сохраняя спокойствие, уточнил кардинал и, не дождавшись возражений, добавил:

— Ваш истинный путь пролегал в тени, отбрасываемой Грандами. С их исчезновением порочность замыслов оголилась до неприличной очевидности. У меня есть основания считать Хенес неподходящим местом для розыска еретических рукописей, поскольку тут, как вы знаете, хранится изъятая и запрещенная к распространению литература. Я знаком со всеми доверенными Себастьяна, и вы не входите в их число.

— Кардинал Туний, я…

Тарлаттус, не желая оправдываться, замолчал и наклонился вперед, скрывая свое лицо. Конечно, никаких улик против него не было, однако обличающий тон говорил сам за себя: Туний откуда-то знал о тайном задании дона Родригеса. Архиагент не думал, что его ложь так быстро раскроется. Если об этом задании узнает председатель Священного трибунала — Себастьян де Анкарри, впадающий в ярость при малейших подозрениях в готовящемся заговоре, — то по возвращении в Вилон архиагента могли ждать чертоги паноптикума. От этой мысли на лбу выступила испарина, и мгновенно перехватило дыхание. На обязательном в таких случаях допросе рано или поздно вскроется история Кармелы. Неужели все было зря, и он погубил их обоих?!

— Некто могущественный предложил вам помощь в обмен на ворованную книгу? — с явным осуждением в голосе спросил Туний.

— Нет, я бы никогда не пошел на это, — вздрогнул Тарлаттус, судорожно сглотнув.

— Вы считаете, ваш ответ убедил меня? — уточнил кардинал.

«Судя по вопросам, он подозревает конкретного человека в искушении и подкупе агентов. На каком основании?» — задумался клирик.

— Ваше Высокопреосвященство, я никогда не был наемником.

— Искреннее раскаяние докажет крепость вашей веры, тем самым уравновесив вину, — не меняя тона, упорствовал кардинал.

Тарлаттус не был готов исповедаться. Все зашло слишком далеко, чтобы раскрывать правду и просить о милосердии. Признание в лицемерии и злонамеренном использовании Собора в личных целях опускало архиагента на самое дно, на один уровень с еретиками, заслужившими позорное клеймо. Клирик боялся смотреть в сторону перегородки и, застигнутый врасплох, в спешке искал выход из сложившейся ситуации.

— Начните говорить, и вам станет легче, — не отступал Туний.

В его голосе появилась особенная нота, говорящая о возмущении, вызванном упрямством агента. Пауза в разговоре затянулась, и в тишину кабинки прокралось хоровое пение.

— Вы боитесь мести? В обмен на имя я могу предложить вам сто эскудо дублонами и сан диакона. Вы также сможете остаться здесь, под моей защитой.

Тарлаттус лихорадочно перебирал четки и смотрел в одну точку перед собой.

«Остается одно. Если меня раскроют, то придется…» — от незавершенной мысли у архиагента по спине пробежал холодок. Самоубийство не являлось решением всех проблем, зато надежно защищало Кармелу от обвинений в ереси. С приходом к такому умозаключению к архиагенту вернулось самообладание.

— Если дело в ином, тогда зачем вы вернулись в Хенес? Хотели уплыть в Илинию без разрешения фециалов⁴?

Шнурок, объединявший четки, порвался, и на ковер посыпались бусины. Тарлаттус не нашелся с ответом и принялся собирать костяные шарики. Вежливый кашель напомнил об ожидающем ответ собеседнике.

— Я здесь из-за моего честолюбия, — произнес архиагент, с каким-то отрешенным видом убирая четки в карман.

— Продолжайте.

— Кардинал Туний…

В этот момент перед глазами у Тарлаттуса мелькнуло видение бездыханной девушки с потеками крови на шее. Клирик прижал пальцы к переносице и зажмурился: он поставил под угрозу жизнь Кармелы и не сможет обрести спокойствие, пока Аэрин на свободе. Осознавая в полной мере, что у него нет, и не будет второго шанса, Тарлаттус оказался перед выбором: или он покоряется чувствам и, находя в них утешение, продолжает терпеть невыносимо отвратительную жизнь, вздрагивая при каждом стуке в дверь, или воспользуется представившимся случаем. При самом негативном развитии событий ему придется распрощаться с Родиной и попытаться сохранить любовь на расстоянии. Не идеальный вариант решения проблемы, но все-таки он лучше, чем приставленное к виску пистолетное дуло.

–…Позвольте мне завершить начатое и продолжить преследование еретиков.

Высокопреосвященство молчал какое-то время, обдумывая предложение архиагента.

— Ради чего, сын мой?

— Среди них дава из Вилонского Ковена.

Кардинал тяжело вздохнул.

— Почему ты не сказал мне об этом? Будь здесь кардинал, ты бы получил сорок плетей и пожизненное заточение в келье, — произнес другой, до боли знакомый голос.

— Дон Родригес… Как… Как вы здесь оказались?!

— Когда я услышал о Свободном поиске, у меня появились сомнения в твоей честности и основания для дополнительной проверки. Теперь мне не в чем подозревать тебя.

— Мастер, поверьте, ваше предложение значит для меня гораздо больше, чем мешок эскудо, — выдавил шокированный Тарлаттус.

— Неужели?

Тарлаттус зажал в кулаке бусины четок.

— Простите, если вас оскорбил мой поступок. Я и представить не мог…

Дон Родригес успокаивающе рассмеялся. Не слишком громко, чтобы не привлекать внимания.

— Напротив, он доказывает твою ценность, однако я не вижу причин, по которым ты бы отказал Себастьяну.

— Вы бы все равно об этом узнали.

«И устранили бы меня как нежелательного свидетеля» — мог добавить Тарлаттус. Он успел убедиться в рациональности куратора, и снисхождение к некомпетентным агентам не входило в перечень его добродетелей. Не в первую очередь, конечно, но стоило подумать о скрытых возможностях дона Родригеса, так легко подделывающего чужой голос, и причинах такой внимательности к персоне архиагента.

— Позволю напомнить о своем вопросе: почему ты утаил от меня причины отъезда?

— Вы могли отправить другого агента, — нашелся Тарлаттус, — а я собирался закончить начатое.

— Похвальная целеустремленность и неожиданная самонадеянность.

— Я вернусь, — поспешно пообещал Тарлаттус, чувствуя прилив сил.

— Так и будет. Все рано или поздно возвращаются. Найди в порту Гадии фрегат Эстрит Сан-Хелен и отплывай с ближайшим отливом, — собеседник вернул голосу старческое звучание и закончил: — Отдай капитану и не беспокойся, сын мой, я присмотрю за Кармелой в твое отсутствие.

Через прорезь перегородки к архиагенту втолкнули конверт.

— Благодарю, Ваше Высокопреосвященство.

Покидая исповедальню с окрыляющей решительностью, перенесшей его в середину нефа, он замедлил шаг и, прежде чем продолжить путь, с минуту рассматривал потертый конверт с печатью, успевшей раскрошиться по краям. Этот приказ был написан не в тесном полумраке, а значительно раньше.

Прищурившись, он повернул лицо в сторону исповедальни, будто ожидая увидеть там подсказку, и, не найдя ее, пересек вторую половину, чтобы окунуться в плотную жару под небесами, пронизанными палящим солнцем.

Едва утро позолотило нежные, будто взбитые сливки, белоснежные облака, как для Аэрин уже отправили приглашение к трапезному столу. Осторожный стук в дверь ее не разбудил: девушка встала еще до рассвета и, сидя на койке, размышляла над вчерашним разговором с Элизабет. Неохотно выйдя из крохотной каюты, отведенной для прислуги, она посмотрела по сторонам, будто очнулась после долгого сна, и, не узнав, где находится, прислушалась к равномерному вибрирующему гулу, доносящемуся откуда-то из хвостовой части дирижабля. Вчера, едва ее голова коснулась подушки, она буквально провалилась в сон, спасаясь от тревог в сладком мире грез, и не обратила на него внимания. Дава не понимала, откуда исходят эти звуки, пока не вспомнила про вращающиеся механизмы под корпусом воздушного судна.

Тихо поздоровавшись с леди, она устроилась в стороне от них, насколько позволяли габариты трапезной, и как можно ближе к иллюминатору.

По сравнению с тем суетливым утром в асьенде Грандов, этот скромный завтрак показался ей роскошным приемом в королевском дворце. Собственно, три дня назад Аэрин плохо чувствовала вкус еды и по большому счету испытывала к ней отвращение. Если бы тогда девушке дали не жесткий зерновой хлеб и масло, а предварительно вываренный кожаный ремень, то она, не испытывая сомнений и не задавая вопросов, с благодарностью начала бы жевать и его.

Постепенно нависавшая над ней угроза оказаться распятой на крючьях садистских устройств развеялась, как утренний туман, и у Аэрин, покинувшей Эспаон и буквально наступившей на тень ускользающей уверенности в завтрашнем дне, появился вкус к жизни. И нет ничего страшного в том, что из-за тоски по покинутому дому и переживаний о судьбе Сестер, омрачающих ее спасение, у еды появился горький привкус. У нее будет достаточно времени, чтобы оценить достоинства и недостатки новой кухни.

Дава посмотрела через иллюминатор на ленивые волны моря Роз. Продолжая рассуждать на тему ближайшего будущего, она закономерно захотела узнать, куда они летят. Может быть, ее везут как трофей Эспаона? Хорошо если так. Элизабет могла успокоить ее, чтобы без проблем перевезти — девушка сжалась от этой мысли — в дома прихоти. Да, ей удалось ускользнуть из когтистых лап мучительной смерти, но тревога не исчезла бесследно и порождала самые неправдоподобные предположения.

Знакомый голос не позволил ей замкнуться в себе:

— Дорогая, тебе больше не надо носить это ужасное платье. Мы нашли для тебя другое.

— Благодарю вас за вашу доброту, — скромно опустив глаза, ответила Аэрин.

Сестры переглянулись, обменялись парой фраз на терийском и продолжили наслаждаться запахом и вкусом горячего кофе.

Девушка набралась храбрости и спросила:

— Маргад не придет?

Элизабет пригубила горячий ароматный напиток и слегка прикрыла глаза. Поставленные цели были достигнуты, а приказы исполнены в точности, и, не смотря на неожиданное появление ведьмы и возросший риск провала, сейчас ее присутствие придавало особенную пикантность ситуации, позволяя наслаждаться не только своими способностями, но и унижением клириков. Еще один повод для гордости, подчеркивающий ее превосходство. Графиня скромно улыбнулась и снисходительно посмотрела на даву. Явственно получая удовольствие от каждого слова, она ответила:

— Он… завтракает у себя в каюте.

Изола подняла взгляд на сестру, и они мгновение рассматривали друг друга поверх чашек. Затем обе рассмеялись, прикрывая губы изящным жестом.

К завершению трапезы Аэрин услышала приближающиеся сзади шаги и обернулась. Молодой граф в модном черном облачении с золотым шитьем, из-под которого выглядывал воротник белоснежной рубашки, с непринужденной учтивостью поклонился присутствующим. Дава не смогла выдержать его взгляд и отвернулась. Это не скрылось от внимательной Элизабет.

— Всем доброго утра!

Он был в хорошем настроении и как никогда вежлив.

— Как ты переносишь воздухоплавание? — обратился он к Аэрин.

Дава почувствовала, что краснеет, и робко ответила невпопад:

— Спасибо, мне очень нравится.

— Славно.

Маргад вытер губы и руки салфеткой, пожелал всем приятного аппетита и с поклоном ушел.

— Ах, какие манеры! — восхитилась Изола.

— Производит впечатление на нашу гостью.

Графиня улыбалась, едва сдерживая смех. Нервное напряжение последних дней сменилось на умиротворяющее спокойствие, и беглецы старались как можно быстрее забыть о невзгодах и высмеять недавние страхи. Все сразу же вспомнили об этикете и своем внешнем виде.

Аэрин хотела как можно скорее переодеться, чтобы не появляться рядом с Маргадом в кошмарном платье служанки, и сбежала, не забыв поклониться леди. Вернувшись к себе в каюту, девушка обнаружила, что, пока она завтракала, к ней занесли баул, шкатулку с драгоценностями и маленькое зеркало. Ни у Элизабет, ни у Изолы такого не было, а украшения могла носить только юная особа. Судя по аккуратно разложенным наборам, незнакомка успела объездить половину мира и отдавала предпочтение недорогим и вместе с тем элегантным вещам. Такой подарок одновременно радовал и заставлял задуматься.

Когда Аэрин, наклонившись к зеркалу, расчесывала волосы, в коридоре послышалась тихая возня. Кто-то шептался на нубрийском, иногда срываясь на неразборчивую ругань на нескольких языках сразу, и дава, осторожно приоткрыв скользящую вдоль переборки дверь, незаметно выглянула в коридор.

Двое северян в форменных куртках несли длинный мешок. Ноша была неудобной, все время задевала углы и выступы тесного прохода, и нубрийцы, беззлобно переругиваясь, пытались протолкнуть ее дальше. Натянувшись в очередной раз, края ткани распахнулись, и Аэрин увидела торчащие из-под мешковины голые ступни девичьих ног.

Она с огромным усилием удержала в себе крик, идущий из живота, и, задержав дыхание, тихо прикрыла дверь. Прислонившись к переборке, девушка прижала ладони к лицу и застыла словно статуя, погруженная на дно океана, в кромешный мрак, куда сквозь гнетущую зеленоватую толщу воды никогда не проникает солнечный свет. Перед ее мысленным взором прошла улыбающаяся служанка, взошедшая с ними на борт, салфетка Маргада с красными пятнами…

Аэрин повернулась к зеркалу, в котором отражались разложенные украшения, и поднесла к глазам примеренные кольца. Теперь ей многое стало понятно.

Что бы с ней сделали, откажись она от предложения Элизабет? Несли бы сейчас в мешке? Каким образом она не заметила рядом с собой вампиро? Впрочем, распознай она их, это ничего бы не изменило в лучшую сторону, и тем более не пошло бы ей на пользу.

Как бы там ни было, Элизабет не просто так повысила ее классовый статус. Вдруг она собирается подать ее на десерт, предложив как изысканное блюдо?! У Аэрин не хватит ни решимости, ни сил покончить с собой, предпочтя смерть позору. Слабым утешением выступали рассказы наставниц о смертельном яде на зубах кровопийц и невозможности заключения брака между давами и вампиро. Несчастный Маргад, понимая, почему им нельзя быть вместе, смирился с необходимостью и действительно хотел ей помочь! Аэрин тяжело дышала, не желая примерять роль хамона в руках кортадора⁵.

Когда она успокоилась, то приняла решение: нужно изобразить благодарность и выполнять приказы до тех пор, пока не осмотрится на новом месте. Девушка продолжила расчесывать волосы, поскольку единственно возможный союзник должен находиться на коротком поводке ее красоты. Без него она не сможет узнать о судьбе Мелиссы или получить помощь из-за отсутствия ковенов в Илинии. Доверяла ли она Маргаду хоть в малейшей степени? Если уж спрашивать прямо, то можно ли вообще довериться убийце? Нет и нет! Ее трясло от мысли остаться с ним наедине, быть запертой на одном воздушном судне с вампиро, и все-таки другого выбора у нее не было. К глубочайшему сожалению давы, на всем Северном Полумесяце остался лишь один дом, куда она могла бы безбоязненно войти, а для этого необходимо расстаться с графиней и добраться до Каристоля. Все это виделось трудновыполнимой задачей.

Их дирижабль еще до заката опустился к причалу для воздушных судов, находящемуся на стрелке, образованной морским берегом и разрезающей его извилистой речкой, и Аэрин, будто собираясь сбежать, выскочила в коридор, не желая оставаться рядом с Грандами.

Выбежав к верхней ступеньке раскладной лестницы, она запрокинула голову, рассматривая сияющее синевой небо, и подставила лицо ласковому бризу, скользнувшему по коже шелковым платком. Климат в Дорлэнде, или как называли его местные жители — Илинии, был похож на Эспаонский. Этому способствовали дыхание южного моря, и горный хребет, идущий вдоль северо-восточной границы страны и отсекающий холодный ветер.

Аэрин почувствовала себя важной леди, когда нубриец подал ей руку, помогая спуститься.

— Добро пожаловать в Илинию, — с акцентом произнес он.

— Благодарю, сеньор, — вежливо улыбаясь, ответила Аэрин и кокетливо опустила взгляд.

— Идем, — позвал ведьму Маргад, проигнорировав северянина.

Она не поняла, каким образом граф опередил ее, но не решилась у него спросить.

К ним навстречу из обвитого диким виноградом берсо⁶ вышли два человека: седой статный мужчина с тростью, уже давно перешагнувший зрелость, и смуглая женщина, заулыбавшаяся при виде Маргада.

Молодой человек подошел к ним и, подбирая слова для приветствия на незнакомом Аэрин языке, с почтительным уважением склонил перед ними голову.

— Перед тобой мой дед, Георг фон Нагессен-Дорфийский, и его жена — леди Дебора.

Аэрин с улыбкой поклонилась им.

Тем временем из дирижабля вышла Элизабет и, охнув от неожиданности, поспешила к родителям. Шедшая позади нее Изола, выронившая шляпку, чтобы обнять мать, дополнила эпизод воссоединившейся семьи.

— Нам пора, — вполголоса произнес Маргад.

Не раздумывая над тем, что она делает, дава ухватилась за его локоть и позволила увести себя к стоящим поодаль каретам.

— Мы еще встретимся с ними в Ая. Думаю, им надо дать немного времени.

— Как скажешь.

«Он хочет убить меня или просто увел от любопытных взглядов?» — сдерживая нервную дрожь, гадала девушка.

Уже в экипаже, сев напротив друг друга, Маргад спросил:

— Ты уже поняла, кто мы?

— Что ты имеешь в виду? — переспросила осторожничающая Аэрин, не поднимая взгляд.

Внутри нее все похолодело от страха. Перед ней изверг, находящийся от нее на расстоянии вытянутой руки.

— Не знаю, как деликатней… — идальго тяжело вздохнул. — Чтобы защитить тебя, мы расскажем семье, что ты моя невеста. Так надо. Да, и, пожалуйста, избегай любых поступков или слов, наводящих на ассоциации с давами.

— Зачем такие сложности?

— Это сохранит тебе жизнь.

— И как долго мне изображать невесту? — с легким раздражением спросила девушка, боясь насильного замужества и проклиная себя за слабость и безволие.

Желание ударить его по лицу вновь всколыхнулось в ее сознании. Быть может, в следующий раз она не сможет себя сдержать.

— Думаю, недолго. Дон Норозини не ладит с матерью, и нам придется переехать.

Поймав ее взгляд, идальго добавил:

— Прости, я не смогу пересказать тебе биографию прародителя, насчитывающую несколько поколений.

Аэрин изобразила удивление, быстро сменившееся ужасом.

— Теперь ты догадалась?

— Очевиднее некуда.

— Надеюсь, ты не хочешь выпрыгнуть из кареты? Точно нет? — переспросил граф, заметив, как она сжалась. — Наберись терпения. Когда-нибудь я смогу уговорить мать отпустить тебя.

«Лет через двести, если повезет», — пронеслась у нее мысль. Девушка не понимала, продолжает ли он начатую Элизабет линию, и осторожно подбирала слова для ответа. Раньше ей не хватало осмотрительности в поступках, впрочем, ничего страшного, жизнь оказалась самым безжалостным учителем.

— Мы еще успеем обсудить этот вопрос, — осторожно ответила Аэрин, и выглянула в окно.

Ей было так грустно и одиноко в окружении чужой семьи на фоне незнакомого, пусть и живописного пейзажа. Так хотелось расслабиться и вести себя естественно, как в компании подруг! Искренне смеяться, как когда-то, бегая по морскому прибою, держа за руку Мелиссу… Вслед ее мыслям над морем взметнулись белоснежные крылья и плачущие крики чаек.

Пока она погрузилась в воспоминания, Маргад спокойно, с отстраненным выражением на лице изучал обочину дороги и отроги изломанных ущелий, обрывавшихся в море. Девушка интересовала его меньше обычного.

— Ладно, отложим все эти разговоры и заботы на другое время и позволим себе небольшой праздник.

Даже если бы дава не видела бездыханное тело служанки, она бы засомневалась в его искренности. Приятно смаковать победу, когда все опасности остались позади, чего нельзя сказать о ней самой. Или он не понимал такой простой истины или судил о других людях исключительно по себе.

Когда экипаж пересек каменный мост, перед которым река обрывалась водопадом, и въехал в старинные башенные ворота, то оказался на небольшой площади перед укреплениями ветхого замка. На наклонном основании фортификационной стены в обрамлении лоз дикого винограда выделялся барельефный герб с изображенным на нем коронованным черепом. Это был символ бессмертной власти или могущества, полученного за счет чьей-то жизни.

— Добро пожаловать в Ая, — ухмыльнулся Маргад.

Для девушки эти слова прозвучали с другим смыслом — молодой человек перестал прятать от нее клыки под верхней губой.

Несмотря на привкус опасности, весь день до самого вечера прошел прекрасно, а ожидание нового разговора с графиней придавало ему нервозную остроту. На Аэрин почти не обращали внимания, и лишь Маргад не отпускал ее далеко от себя и переводил для нее на эспаонский, когда Элизабет Гранд в абсолютной тишине перед собравшейся семьей рассказывала последние новости и трагическую историю эмигрантов. Конечно, некоторые моменты, такие как происхождение Аэрин или отравление слуг, были пропущены. Да и кто эти люди, чтобы их упоминать? Девушка не показывала своего возмущения, скрывая его под бесчувственной маской светской львицы.

В итоге графиня снискала уважение и так необходимые ей симпатии сочувствующих слушателей. Бесспорно, это был сложный и изящный в исполнении замысел, и, можно спорить на что угодно, — не последний.

После ужина Маргад проводил Аэрин к внутреннему дворику на верхнем ярусе, где между сетью балок перголы⁷ и поросшими виноградом и плющом реечными решетками трельяжей, разделяющими дворик на ячейки, скользили призрачные, постоянно меняющие форму мистические тени. А где-то наверху летучие мыши, вечные спутники вампиро, пищали под шепот водопада и виртуозную игру скрипок: фиеста была в самом разгаре.

Молодой человек без объяснений оставил ее в одиночестве, и девушка долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь. Еще с утра она не узнавала в нем того, кто приносил цветы и носил ее на руках. Разве два дня назад он прошел бы мимо дедушки с бабушкой, которых не видел ни разу в жизни? Оставил бы одну в темноте? Зачем и перед кем ему приходится изображать холодного и расчетливого терийского лорда?

Она недолго оставалась наедине со своими тревогами. Раздались уверенные шаги, и к ней со сдержанной улыбкой приблизилась Элизабет, держащая в руке мерцающий фонарь. Для графини света было более чем достаточно, поэтому трепещущий на фитиле огонек предназначался для успокоения давы.

— Тебе понравилось, как нас приняли?

— Выше всяких похвал… — в тон ответила ведьма.

Леди внимательно посмотрела на нее, и Аэрин смутилась.

— Благодарю за все, что вы для меня сделали, госпожа…

«И спасибо, что не отдали на завтрак сыну», — могла бы она добавить, однако благоразумно сдержалась.

— Приятно слышать. Полагаю, Маргад уже посвятил тебя в наши планы.

Элизабет всмотрелась в темноту и продолжила:

— Дорогая, мне нужно, чтобы он научился контролировать жажду, и я полагаю, ты сможешь нам помочь.

Аэрин отвела взгляд, поскольку графиня переоценивала ее возможности.

— Ты так быстро сдаешься, — вздохнула леди, открыла заслонку фонаря и по очереди зажгла факелы на колоннах, поддерживающих потолок.

Дрожащее от легкого дуновения ветра пламя едва разгоняло мрак, но тени в нишах отступили, показав высеченные в камне исторические барельефы. Элизабет взяла девушку за руку, чтобы пройтись вместе с ней, и ведьма ощутила холодную ладонь и… стальные пальцы, способные разгибать подковы без каких-либо усилий.

— Посмотри по сторонам. Эти старые стены еще помнят королей древности. Трудно поверить, что великий Александр Энзо ходил по этим залам. Здесь от Красной Королевы пряталась Натали Тагостини. Даже Эспаон не смог склонить ее голову. Сколько раз ни осаждали бы Ая, его защитники не сдавались на милость победителю. Мне часто напоминали об этом, когда я была девочкой.

Она поставила фонарь на плитчатый пол и присела на деревянную скамью у стены. В ее голос вплелись деловые нотки:

— Когда я выросла, наш прародитель, позабыв о своем кредо, отдал меня сыну Росарио Гранда. Не скрою, мы с Алехо нравились друг другу, только это не оправдывает поступок дона Анзиано, продавшего меня за эспаонское вино. Дорогая, ты догадываешься, зачем я тебе об этом рассказываю?

Аэрин отрицательно качнула головой.

— Моя дорогая, мне не понравится, если кто-нибудь, сравнивая меня с доном Анзиано, найдет между нами сходство. Поэтому не бойся, никто не навязывает тебе замужество.

— Спасибо, госпожа, — пролепетала дава.

— Есть и дурная новость. Он не допустит, чтобы кто-нибудь узнал о тайнах нашей семьи. Помни об этом, если тебе выпадет честь с ним разговаривать. Это может спасти тебе жизнь, и, поверь, она имеет для меня значение.

Не испытывая сомнений, девушка решительно перечеркнула список заранее заготовленных вариантов просьбы об освобождении. Ее не отпустят ни при каких обстоятельствах, а значит, у нее только одна попытка обрести независимость. Дава представила, как ее бледное тело с остекленевшими глазами заворачивают в мешковину, и скрытая пеплом утрат и выжженная страхом тлеющая ненависть, потревоженная Элизабет, затеплилась желанием бороться за свою честь и свободу.

Стареющая луна, уже заметно идущая на убыль, подобно небесному маяку поднялась над темным вихрящимся гребнем вздымающейся воздушной волны и, озарив окрестности мертвенно-бледным, бесчувственным светом, потонула под валом громадной тучи. Бегущая по земле рябь сменяющихся света и тьмы придавала таинственный и пугающий вид: обветренные и неподвижные могильные камни в черной оправе чугунных оград выступали над колыхающейся травой, словно коронованные головы гигантских статуй, за века ушедшие под землю, а склонившие растрепанные кроны деревья тревожно зашелестели поблескивающей листвой, предупреждая смертных о безжалостности времени. При сильных порывах ветра они наклонялись, вытягивая ветви над тропой и будто приветствовали идущего под ними, чтобы спустя мгновение, устало выпрямившись, прошептать за спиной скорбное напутствие.

На этом участке кладбища, вдали от воинских захоронений, находились гробницы аристократических семей и патрициата, чьи имена уже мало кто мог вспомнить. Среди потрескавшихся монолитов выделялись забытые всеми усыпальницы вымерших родов, блестевшие некогда полированными плитами. Когда-то они олицетворяли заслуженные величие и славу, а сейчас, скрыв пышные формы под плющом и диким виноградом, пробуждали жалость и сострадание в сердце одинокой девушки, бредущей по заросшей дорожке.

Каждый раз, когда ночное светило показывалось над головой, она замирала в тени и вслушивалась в порывы завывающего ветра, о котором так любил рассказывать отец в ненастные дни возле камина. Этот протяжный вой над кладбищем, исходящий не от живого существа, а от обезличенных сил природы, связывал прошлое и настоящее, заставляя задуматься о неизбежности безлуния.

Еще в детстве Маргариту манила темнота, опускающаяся на мир таинственным занавесом. Вопреки ожиданиям родителей, тяга к сокрытому не умерла со вступлением во взрослую жизнь, а склонность к длительному шпациру после заката по сумрачным кулисам стала в каком-то роде необычной традицией. И если во мраке ночи и не скрывался ответ на вопрос: зачем так дальше жить? — то хотя бы ночь служила поводом, чтобы воспользоваться врожденными талантами.

Прошедшее с тех пор время ничего не изменило. Маргариту по-прежнему интриговала ночная тишина, наполненная множеством запахов и звуков, незаметных для обычного человека. Растворяясь в ночи и оставаясь наедине с собой, она получала удовольствие от демонстрации своих способностей, приносящих иллюзорную безопасность, и черпала в них утешение. Особенно сейчас, когда ее эмоциональность обернулась проклятием, от которого также невозможно избавиться, как от собственной тени, это полнолуние, прибавляющее сил и уверенности, было особенно долгожданным. Начинающийся сезон двулуния обещал большие перемены, хотя сомнительно, что Эмира расщедрится для нее и брата на два билета до Далона в один конец.

В уходящее межсезонье удача отвернулась от нее. Может быть, ей не стоило заступаться за воришку, хотя, была бы у нее возможность изменить историю, она бы ею не воспользовалась. К сожалению, у брата и вовсе не было времени для дипломатических маневров. Пощечина сестре, нанесенная рукой Дио, требовала немедленного ответа. Видят Луны, случилось то, что все равно произошло бы позже. Внебрачный сын дона Джакоба Трейна страдал от унизительного положения в семье и, нося фамилию матери, определившую его судьбу, как рабское клеймо, выполнял любое поручение, каким бы грязным оно ни было. В его лице глава Сагро приобрел верного сторонника, мечтающего о равенстве среди Трейнов, и он только усмехался, когда узнавал об очередной дуэли Дио. Опытный бретер и умелый фехтовальщик сутки напролет искал повод для защиты своей чести, или той измазанной кровью гордыни, которая заменяла это качество. Для такого человека любой протест воспринимается как вызов, пробегающий дрожью ярости по чувствительным струнам эго.

К счастью, в это дело вмешалась Эмира Трейн, законнорожденная, занимающая в иерархи положение первой наследницы. Девушка не уступала Дио в мастерстве владения шпагой и не имела ничего общего с изнеженными особами из других семей, отстаивая интересы Сагро словом и делом наравне с мужчинами, и не боялась высказывать свое мнение в спорах с отцом. Неизменно мужской костюм и коротко подстриженные волосы Эмиры выдавали ее бунтарский характер, благодаря которому Антонио все еще был жив, а не заколот, как свинья. Впрочем, леди не забыла извлечь пользу из сложившейся ситуации. Конечно, она не могла взять к себе в Капеллу брата Маргариты, но отослала его с поручением туда, где Дио его не нашел бы. Это была своеобразная пощечина брату за насилие над слабым полом. Пусть Луны станут очевидцами: через него она мстила отцу за ошибку молодости.

После отъезда Антонио, Маргарита оказалась заложницей, гарантирующей выполнение приказов, отданных ему от имени семьи. Все эти решения отражали еще одно свойство Эмиры, избегающей проливать кровь, если на то не было острой нужды.

Не имея других вариантов, Маргарита в самые короткие сроки изучила правила игры, навязанные Сагро. Разумеется, от поведения девушки зависела судьба брата, так что приходилось держать язык за зубами и привыкать к семейным традициям, свято почитаемым на каждой, в том числе нижней ступени внутренней иерархии, поскольку ее служение Трейнам началось в стойлах фамильной конюшни.

Невысокий рост и фигура, несущая на себе следы болезненной худобы, навели старшего конюха на мысль, что внешность мальчика подойдет ей гораздо больше, чем длинные косы с вплетенными лентами. Кто знает, может быть, он хотел, чтобы конюхи не обращали внимания на девушку и не отвлекались от работы, или ему пожаловалась Лидия, родная дочь, почему-то увидевшая в Маргарите опасную соперницу. Как мясник Марко все сделал сам. Игнорируя визг и получаемые от острых ногтей царапины, он намотал на руку и криво откромсал тугой пучок шелковистых волос теми же ножницами, которыми любовно ровнял гривы породистых коней.

Униженная и принужденная надеть поношенные бриджи и безразмерную рубаху, выполняя самую неблагодарную работу на конюшне, она с нетерпением ждала случая показать свои способности и отомстить за обиду. Будь она глупее, то, конечно и не подумала бы о лучшей доле, но Маргарита не хотела провести остаток жизни по щиколотку в навозе в вечном страхе за брата. Антонио, как и любой молодой человек низкого сословия, вступивший в ряды Сагро, пополнил ряды прислужников-солдат. Если сравнивать, то ему повезло значительно меньше, чем сестре. Вставая с рассветом, он не знал, вернется ли вечером в барак, служивший казармой. Семья не избегала открытых конфликтов и могла среди дня захватить для последующего выкупа человека знатного происхождения, как правило, не выходящего в люди без телохранителей, или обложить данью богатый цех, вломившись в мастерские, охраняемые вооруженными наемниками.

Поэтому каждый день, проведенный со щеткой или лопатой в руках, лишь отдалял, а не приближал счастливое будущее — после убийства их родителей Антонио и Маргарита мечтали вернуться на Родину в Нубри, к родственникам матери, чистокровной терийки. Они были единственными, кто мог бы помочь сиротам.

Проводя бессонные ночи в поисках выхода, девушка бродила около конюшен, с каждым днем уходя все дальше. Впрочем, всегда возвращалась: с другой стороны двора была псарня; большие гончие недолюбливали Маргариту и рычали на нее, едва она приближалась к клеткам с намерением подкормить их объедками. При попытке побега они без особых сложностей найдут ее до исхода суток. Девушка представляла, что будет дальше, поскольку, имея на это все основания, верила интуиции больше, чем доводам рассудка. Собаки не станут рвать плоть без приказа, только изваляют в грязи на радость прислужникам. Потом будут розги, вымоченные в вине. Ими будут бить до тех пор, пока она не упадет в обморок. Конечно же, ей не дадут умереть, чтобы уродующие спину шрамы, протянувшись неровным рубцом через всю оставшуюся жизнь, служили немым напоминанием остальным прислужникам об их месте в этом жестоком мире.

Испытывая к себе жалость, Маргарита всхлипнула и сердито утерла слезы. Никто и никогда не должен увидеть ее слабость. Вопреки всему и всем надо быть сильной и бесстрашной. Представив себе, как бы поступила Эмира на ее месте, Маргарита мстительно усмехнулась, и над затерявшейся в тенях тропинкой блеснули два флюоресцирующих зеленых глаза.

Ленивые бледно-зеленые волны то поднимали, то опускали раскачивающуюся в утренней дымке длинную лодку и обдавали гребцов пенными брызгами. Мягкий бриз подталкивал ее к берегу и трепал полы сутаны клирика, сидящего на носу и упрямо смотрящего перед собой. Он не обращал внимания на качку и обернулся всего один раз — туда, где на фоне дымчатого марева за кормой Эстрит Хелен горделиво плескался флаг святой Астаньи. Видел ли он резные, с позолотой борта корабля, богато украшенные перила и гальюнную фигуру? Слышал ли плеск волн, поскрипывающий такелаж и рангоут? Вдыхал ли смолянисто-соленый запах свободы?

— Останетесь при гарнизоне, святой отец?

Капитан в начищенной до блеска кирасе скрестил руки на шпаге, вынутой из ременных застежек и уложенной на коленях.

— Святые лики укажут мне путь.

Офицер нахмурился. Если бы он не знал храмовников так хорошо, то отговорил бы клирика от путешествия по разоренному югу полуострова.

— Я понял. Только не выходите за границы Кабрии и Сиции. Мы не сможем вам помочь за границами Протектората.

— Благодарю за совет. Вы мне очень помогли.

— Это наш долг, — был скромный ответ. — Святой отец, не сочтите просьбу за ответную услугу. Благословите моих ребят.

Клирик поднял руку, забормотав молитву, и сидящие в лодке притронулись губами к своим священным знакам.

— Мы проводим в Илинии большую часть года, так что… всякое может случиться.

— Опасаетесь еретиков?

— Куда же без них? С последнего восстания прошло не так много времени, и вице-король боится за свою жизнь. Из-за этих недоумков я провожу с дочерью один месяц в году.

Упоминание еретиков повернуло рассуждения Торе, изменившего имя на илинийский манер, в русло недавнего преследования Грандов. У них было чему поучиться.

Теперь, чтобы найти Аэрин, ему придется подслушивать, уговаривать, подкупать и шантажировать. Иным словом, использовать всякую возможность, даже если таковая лежит за чертой полномочий агента. В случае неудачи Торе мог бы обратиться к какой-нибудь влиятельной семье и договориться о похищении девушки или обсудить с ними даже нечто большее. Если соблюдение неписаных правил чести не приносит желанного результата, то какой резон им следовать? Пришло время, когда для достижения цели ему придется прибегать к самым подлым приемам, которые он знал.

Впрочем, его противников не стоит недооценивать. Они на родной земле, в своем праве и в кругу единомышленников. Их богатство и тайная власть лишь возросли с пересечением границы Истлэнда. Чего только стоит нубрийское воздушное судно, ускользнувшее из тщательно расставленных сетей. Осознавая неравенство сил, агент в бессильной злобе сжимал кулаки.

Дуновение бриза защекотало кожу, будто пытаясь успокоить нервную дрожь и отвлечь от неприятных раздумий: через лоскуты тумана проступила полоска берега.

Итак, Илиния, будь она проклята. Клирик был вынужден признать неприглядную правду — по указанию графини преследователь может превратиться в жертву за мгновение, которое требуется пуле, чтобы попасть в сердце. Гранды были слишком умны даже для вампиро, и клирик решил сменить метод достижения цели. Теперь он полагался только на себя, и без крайней нужды не начнет открытую игру. Изнуряющие тренировки дона Родригеса, опыт рискованного агента и восхищение, вызванное непредсказуемостью Грандов, закалили его характер. Вооруженный таким клинком гибко обойдет возможную преграду, нанеся смертельный удар в самое уязвимое место.

С этими мыслями он шагнул из лодки в набежавший прибой и помог солдатам вытащить ее на берег, заслужив одобрительные взгляды. Сбросив прилипшие водоросли с промокших ног, Торе наметил дальнейший путь и неспешно последовал за капитаном по накатанному волнами плотному песку. Неважно, что его цель где-то рядом. Пусть она убедится в своем спасении и забудет о соборных ревнителях и недавних тревогах. Он придет к ней в самый неожиданный момент, когда его никто не ждет, и встанет за спиной в час триумфа. Ему не нужно заглядывать в округлившиеся от страха глаза, читая заранее придуманный монолог, или злорадствовать, празднуя победу. Это плоды фантазий незрелых и слабовольных личностей. Слова, по своей сути, будут лишними. В конечном счете, ни одна произнесенная фраза не сравнится с переживаниями узника, изо дня в день смотрящего на воздвигнутый ради него эшафот. Шепот приближающейся смерти ужаснее глумливых выкриков толпы, жаждущей расправы, и оскорбительнее смеха торжествующего врага, наблюдающего за проведением жестокой казни. Что же делать, если рядом нет палача, и отсутствует возможность провести казнь по всем правилам? Определенно, не стоит понапрасну терять время.

Палач! Это слово, как раскаленное клеймо, нависло над ним. Клирик до кожного зуда чувствовал исходящий от него жар, заставляющий в робком сомнении отступиться от задуманного, и нахмурился, представив себя с окровавленными руками над бездыханным телом девушки. Неожиданно для него этот образ дополнился Кармелой, вышедшей из тьмы позади архиагента, и в знак благодарности прижавшейся щекой к его плечу. С благодарной нежностью поглаживая локоть мужа, она смотрела на изувеченную Аэрин и в ее глазах злобно блестела оголенная сталь, а на губах, как на жуткой маске, застыла хищная улыбка…

— Плохо переносите качку? — усмехнулся капитан. — Не отставайте, педро.

Торе был слишком занят, чтобы ответить, и поднял руку в знак согласия.

Отдышавшись, он оглянулся на цепочку своих следов на песке, теряющуюся в тумане. На этом берегу, устланном выброшенными морем водорослями, под напором ветра, уносящего вдаль тоскливые крики чаек и размеренный шум прибоя, с ним что-то произошло. Торе еще не мог осмысленно сказать, в чем выражались изменения, хотя чувствовал важность перемен и последовал за ушедшим вперед отрядом, в задумчивости склонив голову.

Еще не дойдя до форта, архиагент обнаружил первое различие: неоднократно повторяемые слова о неизбежной гибели девушки потеряли былую силу.

Ранним солнечным утром Аэрин сидела на жесткой скамье под высокими дубовыми дверями, покрытыми барельефами, изображавшими исторические деяния рода Миллениум, за которыми находился кабинет влиятельного вампиро, имевшего власть не меньшую, чем вице-король Кабрии. Внутри она ожидала найти сходство с залом суда, с его возвышающимся на помосте громоздким вычурным столом, едва угадывающимся под стопками бумаг и сводами законов.

Поскольку дава пока еще не являлась полноправным членом семьи, то ее не пустили вместе с Грандами, оставив терпеливо ожидать приглашения войти в унизительном одиночестве. После аудиенции Маргад не остался вместе с ней и ушел по своим делам, чем обидел и без того расстроенную даву.

Минуты неспешно растягивались, заставляя девушку задуматься о причине, почему она здесь оказалась. Приходящие сюда люди не делились тревогами и благоразумно хранили свои тайны и эмоции, пока личный помощник дона Норозини не просил их войти. Среди них встречались как самые простые горожане, так и зажиточные сеньоры: одинаково сдерживающие гнев, а иногда слезы. Пришло время, они ушли, и узкий зал приемной давил на последнюю посетительницу всем молчаливым гнетом одиночной камеры.

На секунду показалось, будто кто-то открыл дверь, но это наваждение, иллюзия, вызванная желанием как можно быстрее попасть внутрь, мгновенно рассеялась, как только дава повернула голову. Убедившись, что створки дверей, надежно ограждающие Норозини от остального мира, все еще были заперты, дава спрятала лицо в ладонях.

Она понимала, что Элизабет или Маргад упоминали ее, придерживаясь согласованного с ней плана. Из этого также следовало, что рассказ давы не должен выглядеть выученным наизусть. Поэтому девушка выбрала общий стиль речи, немного отличающиеся от того, который они использовали, изобретая легенду и додумывая подробности.

Аэрин представляла себе, как входит в дом, который видела в Рогене в одну из поездок, и присоединяется к матушке и сестре в большой гостиной. На почетном месте висят портреты деда, дона Мигеля Диего де Рогена, выступившего на стороне дома Кастилио против коронации Филиппа, и отца, Хуана Мигеля. Их семья не скрывала симпатий к аристократическому дому, проигравшему борьбу за власть, и поэтому отцу пришлось продать фамильное дело и уйти на корабль семьи Вецци. Год назад он умер от лихорадки и цинги в морях Южного Полумесяца…

«Все это неважно… — прервала себя девушка, качнула головой, вздохнула и потерла виски. — Даже если я назову бриг, на котором он ходил в составе конвоя за пряностями или кофе, найдется тысяча деталей, о которых я совершенно ничего не знаю. Проклятье! Если кому-то захочется найти нестыковки, он обязательно добьется своего!»

— Как это тяжело, — прошептала она, растирая щеки.

У нее уже не было сил повторять про себя все то, что она должна была помнить. Вот уж, действительно, Аэрин успела забыть, как утомительно бездействие. Девушка расправила складки скромного черного платья в пол и натянула ткань темного однотонного платка, скрывавшего пряди собранных волос, шею и руки до локтя. О каких-либо украшениях не могло быть и речи.

— Буонджорно. Долго тут сидишь?

Аэрин вздрогнула от неожиданности. Бесшумная походка вампиро могла свести с ума, даже если к тебе приблизилась юная леди, чья светлая туника, покрытая складками пастельно-розового гиматиона⁸, расшитого по краю золотым орнаментом, скрадывала очертания ее фигуры, оставляя любоваться тонкими руками и изящными чертами открытого впечатлениям улыбающегося лица.

— Здравствуй, — дава отвела взгляд: — Не могу сказать точно. Наверное, около часа.

— Как долго! Ты же Аэрин, прилетевшая с Элизабет?

Ее мягкий илинийский акцент мгновенно очаровал даву.

— Да, мне оказали такую честь.

— Как некрасиво с нашей стороны! Придется напомнить о тебе.

Подмигнув, она решительно направилась к дверям.

— Прошу, не надо, — простонала Аэрин, не желающая оставлять о себе впечатление нетерпеливой и гордой эспаонки.

— Я не позволю так относиться к своим гостям или я не Велия Норозини!

Девушка с трудом приоткрыла тяжелую дверь, ухватившись за нее двумя руками, и скрылась из вида. Не прошло минуты, как она вернулась, и на пороге возник Франческо, с которым дава уже успела познакомиться.

— Синьорина Аэрин Мендес де Рогена, прошу войти.

Дава поднялась и осторожно приблизилась к нему, теребя край платка.

— Не волнуйся, — заверила ее Велия, — тебя ни в чем не обвиняют.

И подкрепила слова ободряющим объятием.

— Ну, мне надо идти. Еще увидимся!

Опустив голову и едва дыша, Аэрин шагнула в большую комнату, имевшую еще два выхода в верхние этажи примыкающих башен. Между ними, как раз напротив девушки, располагались конторка, длинный рабочий стол, несущий на себе каменную столешницу, и приставленные к нему кресла старого стиля. Остальная мебель имела более аскетичный вид. Никаких гобеленов, золоченых подсвечников или картин в массивных рамах — лишь по периметру покоились обветренные каменные пальцы колонн времен империи Гардин и на стене над столом, заставляя обратить на себя внимание, застыло барельефное панно, драматически подсвеченное снизу скрытым фонарем. Неизвестные мастера воссоздали в нем, искусно вырезав, символичную сцену торжественной казни Красной Королевы.

В последнюю очередь дава заметила сидящего на стуле с высокой прямой спинкой прародителя Миллениум, изучающего манускрипт. Бледная кожа обтягивала его скулы и зрительно увеличивала белесые ногти на руках, бережно разглаживающих пергамент. Учитывая чрезмерную субтильность, Норозини не выглядел дряхлым старцем — при этом во всем Ая не нашлось бы человека, знавшего точный возраст старшего в семье. В противовес слабому телу ледяной взгляд имел достаточную силу для подавления воли собеседника.

Дверь скрипнула, захлопнувшись: Франческо остался снаружи, чем испугал Аэрин, не планировавшую остаться наедине с прародителем.

Свернув манускрипт и убрав его в деревянный тубус, старик поднял темные, бездонные глаза.

— Присаживайся, — донесся до нее строгий голос.

Аэрин повиновалась и с покорным видом прошла до стола.

— Маргад заверил меня, что ты поддерживаешь традиционные ценности.

— Да, это так.

— Расскажи, о ком ты вспоминаешь, когда тебя просят рассказать о твоей семье?

Ожидая ответа, вампиро невозмутимо наблюдал за ней, не торопя ни словом, ни жестом.

Дава задумалась. В памяти вырос зыбкий образ Мелиссы, хватающей за руки и залезающей на чемодан, чтобы повиснуть на шее старшей сестры, когда она возвращалась из поездок. Девушка печально улыбнулась.

— Сестру.

Прародитель едва заметно наклонил голову.

— Разлука — тяжелое испытание. Ты бы хотела навещать мать?

— Да, — Аэрин запнулась, не ожидая такого предложения, — я понимаю, как это сложно.

— Мы подумаем над этим. Семья — самое ценное, что нам дано.

Он положил ладони на стол, и Аэрин услышала странный шорох, напоминающий перешептывания призраков на кладбище, бесконечно повторяемые бесплодным эхом гробницы. Приглядевшись к столешнице, она заметила волнистые продольные линии, которые разделяли ее по всей длине. Проследив череду жизненных струй, навеки застывших в холодной плите, дава судорожно сглотнула, опознав окаменевший слэб. Весь этот стол был одним большим Каф! Пораженная открытием, она замерла, оцепенев. Если дон Анзиано узнает о ее происхождение, то будет вынужден убить даву, несомненно раскрывшую его тайну, не шедшую ни в какое сравнение с секретом вампиро.

— Как и любой мужчина в семье Миллениум, Маргад взял на себя обязательства перед семьей. Ему будет легче, если он ощутит твою поддержку.

— Я понимаю, дон Норозини, — меланхолично отозвалась Аэрин, все еще находящаяся под впечатлением.

— Очень жаль, что твой отец не сможет привести тебя к алтарю, — Анзиано наклонил голову к плечу. — Мы примем меры, чтобы у тебя было все необходимое для воспитания детей.

В дверь постучали, и на пороге показался Франческо.

— Ты всегда сможешь обратиться ко мне, если тебе потребуется помощь.

Дава поклонилась и, сохраняя спокойствие, покинула кабинет, но стоило миновать приемную — и слезы потекли сами собой. Она закусила край платка и часто дышала, сдерживая рыдания. Сбегая по винтовой лестнице, девушка буквально натолкнулась на Маргада и едва не упала от неожиданности. Увидев ее мокрое лицо, молодой человек попытался удержать ее за руку, приобнять и успокоить. Она отстранилась от него, вырвавшись из холодных объятий и, закрывшись руками и мелко дрожа, забилась в угол. Идальго молча наблюдал за ней, не решаясь приблизиться.

Вот так они и стояли несколько минут. Дава не обращала внимания, что говорил идальго, однако не делала попыток убежать, поскольку мысленно повторяла слова прародителя, очень похожие на эпитафию для ее заживо погребенной свободы. Вспыхнув глубоко внутри, почти сразу погас уголек непокорности: у нее еще не было моральных сил противостоять давлению столь грозного противника.

Выплеснув липкие помои, Маргарита повернулась спиной к кухне и вытерла уставшие руки о передник. Вызвавшись помочь кухаркам, она хотела получить небольшую передышку, обернувшуюся для нее очередным унижением. Повар, оказавшийся другом старшего конюха, обещал утопить ее в корыте и скормить свиньям, если она хотя бы прикоснется к продуктам. Девушка не испытывала к нему ненависти, понимая его ответственность и зная свой воровато-голодный вид. Когда она выпросила у него самое простое платье с передником, то едва не расплакалась от счастья. Как мало ей теперь нужно…

Ее чуткий слух улавливал мяуканье хозяйского кота, выпрашивающего угощение, стук ложек, скользящих по тарелкам, и кружек, опускаемых на обеденный стол трапезничающими мужчинами, ведущими однообразные и зачастую тошнотворно-пошлые разговоры. Где-то под полом, в амбаре, шуршала мышь, а с другой стороны подворья под аккомпанемент надоедливого жужжания мух доносилось утробное ворчание гончих, изредка перебиваемое резким лошадиным храпом и глухим перестуком копыт в деннике.

Маргарита сосредоточилась на последнем звуке и повернула голову, чтобы узнать о происходящем далеко за пределами высокой ограды подворья. По ее лицу промелькнула тень облегчения.

— Что встала? Иди посуду отмывай!

Знакомый грубый голос, казалось, кричал прямо в ухо. Девушка поспешила на кухню, ловко увернувшись от шлепка полотенцем.

Разумеется, ей оставили огромный грязный котел, покрытый толстым слоем копоти и жира. Маргарита вздохнула и принялась за чистку, старательно игнорируя издевательские взгляды кухарок, самодовольно шутивших о ее внешности в перерывах между пересудами по поводу мужчин. В этом отношении они были хуже конюхов. Рано или поздно кто-нибудь из мужчин пытался обхватить за талию проходящую мимо девушку, и та вырывалась на радость остальным. Знали бы конюхи, что именно этого кухарки и добивались…

Ополаскивая котел и вымывая исколовший пальцы песок, Маргарита заметила появление Лидии.

— Дармоедка, — вздернув нос, процедила эта особа, чувствующая себя королевой.

Маргарита стиснула зубы, удержавшись от ответа, хотя ее затрясло от клокочущей внутри жгучей ненависти.

— Смотри на меня, когда с тобой разговариваю!

Не дожидаясь, пока Маргарита обернется, Лидия схватила первый попавшийся ковш и выплеснула его содержимое на спину девушке. Только спустя мгновение она поняла, что это был кипяток.

Мир подернуло багровой пеленой боли и обиды. Издав нечеловеческий крик, Маргарита бросилась на обидчицу, вцепившись в нее так, что прибежавшие на вопли мужчины не без труда оттащили ее в сторону. Отец наклонился над плачущей дочерью с исцарапанным лицом и, отведя ее руки в стороны, убедился, что глаза остались целы. Затем он шагнул к Маргарите и, ухватив за локоть, поволок ее на двор.

— Ей, Марко, ты чего? — окликнул друга повар, отдавший мокрое полотенце Лидии.

— Отвали, — бросил старший конюх через плечо.

Остальные мужчины не осмелились ему перечить.

Заломив руку девушке, конюх отвел ее к пустующей привязи и выхватил плеть из-за голенища сапога. Не замечая рыданий и не выбирая места, по которому бил, он обрушил на Маргариту шквал сильных ударов, оставляющих кровавые полосы. В какой-то момент, забыв о самосохранении, девушке бросилась на него в звериной, отчаянной попытке противостоять заведомо более могущественному врагу. Отбросив ее в сторону, Марко взглянул на прокушенную кисть и продолжил истязать девушку, с воем корчующуюся на земле.

Вышедшие за ним мужчины пытались убедить его остановиться и переглядывались между собой, не решаясь вступиться.

— Ты же убьешь ее!

— Так ей и надо, — огрызнулся тяжело дышащий Марко.

Он нанес еще несколько ударов.

— Что здесь происходит? — прозвучал требовательный голос.

К ним подходила Эмира, державшая в поводу лошадь. Леди как всегда была в строгом и элегантном костюме наездника, подчеркивающем ее решительность, подкрепленную шпагой и бриатским пистолетом за поясом. Увидев лежащую на земле Маргариту в оборванном платье, она приняла ее за мальчишку, над которым склонился Марко с плетью в руке. Затем она почуяла кровь и насторожилась.

Обведя взглядом молчаливых мужчин и испуганных кухарок, заглядывающих в окна и открытую дверь, леди опустилась на колени рядом с Маргаритой.

— Мамочка, как же больно, — по-терийски простонала девушка, находясь в глубоком шоке и потеряв связь с реальностью.

— Вы, двое, отнесите ее внутрь, — с мрачным видом приказала Эмира. — Осторожно! — Поспешно добавила она и в упор посмотрела на Марко.

— Давай сюда. Быстро.

Старший конюх не двинулся с места, и леди железной хваткой сдавила ему пальцы и вырвала плеть.

— С тобой я потом разберусь.

Последовав за мужчинами, несущими Маргариту, Эмира скинула со стола еще не убранные тарелки и распорядилась на счет всего, что необходимо для перевязки и остановки кровотечения. Оставив рядом с собой одну из кухарок, помогавшую ей снять с девочки одежду, превращенную в кровавые лохмотья, леди выгнала остальных наружу.

Увидев исполосованное тело со страшным ожогом, кухарка не смогла сдержать слез.

— Хватит скулить. Неси мазь.

Сохраняя недоброе молчание, Эмира обрабатывала раны со знанием, основанным на личном опыте. Лишь завершив начатое и убедившись в том, что использовала все возможности, леди вполголоса произнесла:

— Какая бессмысленная жестокость.

И не было понятно, чего больше в ее интонации, — печальной усталости, холодного презрения или угасающей ярости.

Накинув на стонущую Маргариту простыню, Эмира наклонилась к ее губам и вслушалась в обрывки фраз и отдельно произнесенные слова. Большую часть, казавшуюся бредом, что было недалеко от истины, она не смогла разобрать, и все же кое-что оказалось для леди неожиданным и даже удивительным.

Закончив одно дело, Эмира перешла к следующему. Выйдя к ожидавшим ее снаружи, она успокоила собравшихся:

— Выживет.

Вперед вышел старший конюх.

— Госпожа, я не знаю, что на меня нашло…

— Вот как?

Эмира жестом подозвала кухарку, и та наклонила кувшин с водой, поливая госпоже на ладони.

— Я чуть с ума не сошел, когда увидел Лидию!

— Продолжай, — сохраняя спокойствие, разрешила леди и приблизилась к Марко, вытирая руки об услужливо поданное полотенце.

Только тонкая линия сжатых губ и взгляд из-под сдвинутых бровей выдавали бушующий в ней гнев.

— Если с ней что-нибудь случится, то кто возьмет ее замуж?

Конюх обнимал заплаканную дочь, трусливо прятавшую взгляд.

— Ах, вот ты о чем.

Не поворачивая головы, леди указала на окна кухни.

— Такого ожога я давно не видела. Если тебе интересно, то у девочки уже слезла кожа.

Марко молчал, и Эмира продолжила с плохо скрываемым презрением:

— Вы сами выбрали свою судьбу. Собирайте вещи. Теперь у вас с дочерью будет новая работа.

Чтобы не имела в виду леди, это прозвучало достаточно зловеще.

— Не стоим, всем заняться делом, — напомнила собравшимся Эмира Трейн.

Она похлопала по шее уже расседланную лошадь.

— Прикажете привести Слипэра? — осторожно уточнил помощник конюха.

Леди отрешенно посмотрела куда-то за плечо мужчины.

— Нет, я переночую здесь. Постой, — спохватилась леди. На всякий случай: возьми лопату и выкопай яму.

Мужчина не сразу понял, о чем идет речь, но нашел красноречивый ответ в ее глазах.

Порывистый ветер, бесстрастный предвестник скорой бури и неизбежных перемен, беспощадно трепал полы черной сутаны, подгоняя разъяренные зеленоватые волны, стремительно набегающие на берег и захлестывающие колени Торе, вошедшего в воду. За его спиной они с шумом разбивались о бритвенно-острые края заросших устрицами валунов, покрывая сетью пены и выброшенными водорослями мелкий ракушечник. Теплое море приятно омывало ноющие от усталости ноги, щекоча кожу босых ступней взбаламученным песком, и каким-то образом связывало с родным берегом, принося с прибоем воспоминания о доме. Клирик не обращал внимания на намокающую одежду и только с прищуром всматривался в даль, выискивая горизонт. Где-то там он видел свою бурную молодость и не менее яркую юность. Сильные эмоции обычно не оставляли следов на лице архиагента, привыкшего носить профессиональную маску безразличия, однако сейчас по его губам скользила грустная улыбка, не сочетающаяся с бесконечной болью во взгляде.

— Вас зовут!

Вздрогнув, архиагент обернулся на звук. Мальчик, кричавший на эспаонском, не уходил и смотрел на него. Прервав свои рассуждения, Торе осторожно выбрался на сухое место, где оставил ботинки, и участливо спросил:

— Что-то случилось?

— Меня послала к вам какая-то тетка.

— Ну, пойдем, покажешь мне ее.

Обогнув подпорную стену, сложенную из бутового камня, они поднялись к длинному дому, где разместились беженцы. У парадного крыльца, если его так можно было назвать, где под ногами взрослых бегали дети, и курило несколько мужчин с хмурыми лицами, сгорбившийся на вынесенном под открытое небо табурете юноша перебирал гитарные струны. Печальная мелодия, заставившая сердца эмигрантов сжиматься от тоски, как нельзя лучше выражала настроение этого места.

— Добрый вечер, святой отец, — поприветствовали они его.

— Милостью ликов, — отозвался клирик, протискиваясь между ними.

В тесном помещении, ставшим временным убежищем, переполненным грязью и зловонием, не осталось свободной лавки, поэтому некоторым постояльцам приходилось спать по очереди или на полу. Нет ничего удивительного в том, что в столь ужасных условиях с пугающей быстротой распространялись болезни.

— Нам сюда, — потянул мальчик за руку Торе.

Крайнюю комнату определили под лазарет, и там царила зловещая тишина, изредка разрываемая хриплым кашлем.

— Не ходи за мной, — вполголоса пробормотал агент и проследил, чтобы мальчуган не нарушил запрет.

Переступив порог, он всмотрелся в полумрак.

— Падре, у нас еще один, — накрывая мешковиной бездыханное тело, прошептала женщина, которую он опознал как Гемму из семьи Мортум, приезжавшую к ним в гарнизон.

Повернувшись к нему, она попыталась скрыть блестящие глаза и сложила руки на переднике, словно извиняясь за доставленные неудобства. Клирику не оставалось ничего иного, как встать у изголовья и вполголоса прочитать молитву.

— Надо было успеть отходную.

— Он был без сознания, и все равно бы вас не услышал, Торе, — вздохнув, ответила она, и добавила на цурийском. — Второй может не дожить до утра.

Покрытый испариной человек, лежащий у окна, имел все признаки тяжелой формы лихорадки.

— Если он захочет исповедаться…

— Проклятые соборники, нас всех похоронят в чужой земле, — простонал больной и зашелся очередным приступом страшного кашля.

— Тише, вам нельзя волноваться.

Леди посмотрела на Торе, как будто хотела, но не позволила себе сказать больше. Иногда так происходит, когда боятся просить напрямую, ожидая более подходящего момента и надеясь на деликатную догадливость собеседника.

— Педро, не уходите далеко.

В ее голосе зазвучали мягкие нотки.

Торе учтиво поклонился и попятился назад: было что-то пугающее в образе несчастной женщины. Возможно, этому способствовало черное платье в отблесках свечи, прикрытое измазанным кровью передником — в дополнение к обязательствам представителя семьи, Гемма взяла на себя смелость заменять полевого хирурга. В молчании, с усталым и каким-то потухшим взглядом синьорина наблюдала за тем, как он отступает. Как ни противно признавать собственные недостатки, у него не хватило духу предложить свои услуги женщине, не ищущей выгоды в спасении чужой жизни. Клирик остановился у двери, своевременно найдя источник своей робкой слабости и нерешительности, и мысленно заглянул в это зеркало страха, подернутое рябью душевной боли. Его бы не смутили неожиданная жестокость или равнодушие, смешиваемые в разных пропорциях под небезызвестным Куполом, и тем более бывшего офицера, прошедшего через послушание, не испугали бы кровь со смертельной агонией и чумной мор. В этой скорбной обстановке, как в траурном обрамлении мрачной картины, перед ним предстали изумительные по красоте и лишенные недостатков бескорыстные искренность и альтруизм, от которых ему пришлось предательски отречься. Рядом с ней он осознал собственное бесчестие и порочность стремлений. Испытывая отвращение от сделанных выводов, Торе с горькой иронией признался себе, что Гемма более достойна сутаны, чем он сам.

— Я могу вам помочь?

Подумав, синьорина приблизилась вплотную к клирику и прошептала ему на ухо:

— У меня есть к вам деликатная просьба, святой отец.

— Я слушаю вас, синьора.

— Вы когда-нибудь слышали о семье Миллениум?

В этом вопросе скрывалось что-то личное.

— Никогда прежде.

— Мне придется довериться вам. У меня кончаются лекарства, и на всех беженцев их не хватит. Я была бы признательна, если вы согласитесь обратиться к дону Норозини от моего имени.

— Что я должен ему сказать?

— Отдайте ему этот перстень, — с этими словами она протянула темное кольцо с крупным прозрачным камнем в оправе, — он послужит залогом.

Не разглядывая, он спрятал драгоценность. Если забыть об опасности ограбления, то в этой бедной стране, среди разорившихся крестьян и беженцев, отдающих последнее за ломоть хлеба, носить подобную вещь было бы кощунством.

— Вы так легко отдаете мне столь ценный предмет? — удивился Торе.

Гемма улыбнулась.

— Есть кое-что в этом мире, что не поддается оценке. Вы, я полагаю, это понимаете.

Не найдя слов, выражавших его чувства, клирик поклонился вместо ответа.

Еще позавчера, узнав о приготовлениях ко дню рождения Велии, Аэрин неподдельно испугалась. Это была вполне естественная реакция, вызванная изменениями в поведении Маргада, воспоминаниями о печально известной истории Илинии, породившей принципиальные жестокие семьи, и настоянная на переживаниях долгими, бессонными ночами до состояния инстинктивного ужаса. Особенно неуютно становилось после захода солнца: под покровом ночи приезжали приглашенные родственники, избегающие яркого света. В соответствии со статусом, они неспешно поднимались к замку по парадной лестнице, и их белые бауты⁹ отражали лунный свет, подчеркивающий устрашающие черты маски. Аэрин вглядывалась в плывущие во тьме лики, и ее сердце сжималось от недоброго предчувствия. Не стоит говорить, что она подумала в тот момент, когда обнаружила следы осторожного осмотра отведенной ей комнаты. Из вещей ничего не пропало, и формального повода для скандала у нее не было. Зато было до омерзения неприятно.

Наконец наступил праздничный день. С раннего утра ей удавалось избегать общения с названными родственниками, но только это утешающее обстоятельство казалось никчемным достижением по сравнению с накопившимся нервным напряжением. Мрачные предчувствия и безрадостные мысли постоянно окружали Аэрин незримой стаей каркающих воронов, мечтающих заклевать белую ворону в фамильном гнезде Норозини. Боясь сорваться, в очередной раз отвечая на бестактные вопросы о ее счастливой дате, она замкнулась в своих рассуждениях, а этим утром она не узнала в зеркале осунувшееся лицо, обрамленное спутавшимися локонами некогда блестящих волос. Где та милая беззаботная девушка, что с независимым и гордым видом смеялась с подругами на Лос Оливарес?

Даже на краю галереи нижнего этажа, где почти никто не ходил, дава не чувствовала себя в безопасности, и как будто ощущала чей-то внимательный взгляд. Она с подозрением смотрела на обтянутые ослепительно белоснежными скатертями столы с праздничной свитой стульев, украшенных шелковой драпировкой, и на Маргада в темно-сером костюме, бродящего вдоль живописной живой изгороди и следящего за последними приготовлениями.

Как раз в это время, где-то после полудня, начали прибывать первые гости. Они не планировали оставаться до вечера, используя повод засвидетельствовать свое почтение дону Норозини. Чтобы ожидающие своей очереди господа и дамы не скучали, музыканты, вставшие под галереей, на перила которой облокотилась Аэрин, играли традиционные для юга Илинии мелодии, а слуги подносили закуски. Свободных мест становилось все меньше, и все чаще звучали торжественные тосты, сопровождавшиеся звоном бокалов. На площадке перед нижними ступенями лестницы стихийно возникли шумные танцы, постепенно увлекавшие новых участников из числа гостей.

Происходящее перед глазами в действительности напоминало не страшные легенды, а светский раут. Однако при всей парадной красоте у этой медали была обратная сторона: многие улыбки не были искренними, смех казался наигранным, и большинство тостов во славу Миллениум и здравие синьорины Велии произносилось нарочито громко. Находились и те, кто не притронулся к угощению и ни разу не поднимал бокал. В какой-то момент среди ярких контрастов толпы появился прислужник в простом черном рединготе без вышивок и кружев, какие предписывала футровская мода. Руководствуясь некими критериями выбора, он подходил то к одному, то к другому гостю, внимательно выслушивающему короткую фразу и с готовностью следующему за ним вверх по лестнице. Туда, где скрытый тенью его поджидал Франческо. Поскольку чаще всего в дворик возвращался только человек в черном, то напрашивался вывод о лицемерных причинах, из-за которых все эти люди посетили Ая.

«Ничего святого, — думала дава — Хоть кто-нибудь пришел сюда, чтобы сделать приятное Велии, а не купил подарок, послуживший ключом к двери Анзиано?»

— Сангрия для леди, — послышался робкий голос.

Аэрин оглянулась на Маргада и прислужника, держащего поднос со стеклянным кувшином. Граф наполнил бокалы и галантным жестом предложил один из них даме, пригубившей напиток из чистой вежливости: ее настроение стремительно портилось.

— Свободен, — с показной небрежностью бросил идальго.

Едва дождавшись, когда они останутся вдвоем, молодой человек изобразил некое подобие заботы, испорченное нетерпением:

— Ты чем-то огорчена, как мне кажется.

— Рада, что ты заметил, — сухо ответила девушка, возмущенная наигранной обеспокоенностью собеседника, и недоверчиво нахмурилась.

— Кто-то обидел тебя? Неужели в этом моя вина? Мне кажется, я не заслужил такого отношения.

Дава задумалась над редкой способностью собеседника, сумевшего вложить в эти слова такое количество самолюбия. «Впрочем, чему удивляться, если знаешь, на какой ветке росло это яблоко», — мысленно вздохнула девушка.

— Ты бы радовался, если бы твое участие в торжествах оскорбляло память родных? Моя сестра… подруги, они могли уйти в безлуние. Пойми, мне не хочется портить настроение окружающим, в первую очередь Велии, и…

Ее голос дрогнул от подступившей горечи, связавшей язык тягостным молчанием.

— Согласен, все это очень непросто.

Граф сделал большой глоток и посмотрел на свет сквозь остатки сангрии, прежде чем произнести:

— Кстати, мы подготовили кое-что для Велии, и мне хотелось бы вручить подарок вместе с тобой. Потом мы сможем уйти. Сделай усталый вид, а я тебе подыграю.

Девушке не составило бы труда исполнить свою роль, поскольку неспокойный, тревожный сон не позволял отдохнуть истощенному телу, устающему даже от обычного променада.

Маргад предложил ей согнутую в локте руку, и она покорно заняла место справа от кавалера, вовремя вспомнив о своем намерении найти баланс между использованием привязанности идальго и ожиданиями Норозини. Молодые люди неспешно прошлись по галерее, прежде чем пойти вглубь замка.

— Мои дорогие, как вы хорошо смотритесь вместе!

Аэрин смутилась, когда Элизабет и Изола приблизились к ним. Мрачное платье графини с серебристым отливом и серьги черного жемчуга удивительным образом подчеркивали характер леди, а глубокий синий тон атласа и золотое ожерелье, выбранные Изолой, притягивали взгляд одиноких кавалеров, поскольку ее внешность и манеры не отражали истинный возраст — редкое сочетание, которым бы гордилась любая женщина.

— Все готово! Идемте, подарок уже доставлен! Где же Франческо? Надо пригласить Велию!

По эмоциональным жестам и манере говорить было заметно, что леди старается избегать чего-либо, напоминающего о терийских корнях и эспаонском периоде ее жизни. Долгие годы, проведенные вдали от Родины, не сумели стереть память о детстве, проведенном в Ая, и не связали ей руки, то и дело вздымающиеся в темпераментных илинийских жестах.

— Какая красивая пара! — послышалось сзади.

— О, падре, — по-илинийски ответила леди, — вы же не хотите поженить их прямо сейчас?

— Я здесь как раз для таких случаев, — разведя руки в стороны ладонями вверх, ответил улыбающийся мужчина в сутане священника, чем вызвал волну смеха.

Не понимая точного смысла произнесенного, девушка видела обращенные на них взгляды и чувствовала, что краснеет. Заметив ее смущение, Маргад тактично увел девушку подальше от клирика.

Нижние этажи замка оказались заполнены младшими семьями, состоящими в родстве с Миллениум. Фактически Элизабет была на почетном положении, поскольку кровь Норозини, как любили повторять сводники, подбирающие подходящую партию, еще не успела раствориться и ее хитроумный план, ставший достоянием семьи, служил тому доказательством. По крайней мере, Элизабет всячески поддерживала такую точку зрения.

В старинных помпезных залах классического барокко, украшенных поражающими воображение барельефами и выдающимися произведениями искусства, среди строгих орнаментов бежевых и шоколадных тонов мраморных плит и позолоченных граней каннелюр возносящихся колонн, царили неожиданный полумрак и тишина. В редких лучах света, пробивающихся через расшитые шторы высоких полуциркульных окон, мелькали утонченные и изысканные фигуры, напоминавшие посетителей картинной галереи. Они негромко, почти шепотом, обсуждали последние новости, принесенные со всех сторон света, и под мягкий аккомпанемент игры на рояле с наслаждением вдыхали сладковато-пряные нюансы элитного тщеславия.

Появление Грандов не осталось незамеченным: вежливые полупоклоны чередовались с комплиментами, благосклонно принимаемыми Элизабет с видом скучающей императрицы. Ей даже не придется входить в образ, если на ее голове появится корона. Тем временем, привыкнув к сумраку, Аэрин начала замечать хищный блеск бездонных зрачков вампиро, чья бледная кожа лишенных даже намека на эмпатию лиц создавала иллюзию угловатых алебастровых масок. Расчетливые дельцы, стремившихся к власти и богатству, в первую очередь видели в идальго опасных соперников и лишь затем признавали в них родственников. Возвращение Элизабет на тайную политическую арену было вопросом времени — не более, и большинство игроков приняли выжидающую позу. Как это часто бывало, от новой фигуры ожидали поступков, определяющих ее позицию на шахматной доске, а до тех пор строили предположения, какими средствами располагали Гранды и какие цели они преследовали в Илинии. Заслужив симпатию Норозини, Элизабет обрела некоторый иммунитет, и, пока глава Миллениум сосредоточился на семейном празднике, отложив дела в сторону, никто не осмелится начинать распри. Иным словом, родственники наслаждались обществом друг друга.

Что касается Велии, прижимающей к губам испачканные в краске кончики пальцев сложенных ладоней, то она сосредоточенно слушала музыку, без остатка растворяясь в творчестве. Ее не интересовали грязные интриги и коварные замыслы вероломных семейств. В широко раскрытых глазах наивного дитя яркой палитрой отражался окружающий мир. Девушка, принадлежавшая к последнему поколению вампиро, вступившего на порог совершеннолетия, не обжигалась на свету и, словно в насмешку над чопорными леди, носила на точеной головке янтарно-золотую тиару в форме лаврового венка. Она вся была какая-то возвышенно-легкая, будто перо ангела, и миниатюрно-хрупкая, как хрустальная роза. Превосходящее чистотой горный снег, расшитое блестками платье с воротником белого меха завершало образ, вобравший в себя все лучшее, что было в Миллениум. Когда музыкант доиграл этюд, то, конечно же, она зааплодировала первой.

Так совпало, что в этот момент к обступившим рояль слушателям приблизились Гранды. Велия обернулась к ним и улыбнулась.

— Мне передали, что вы приготовили для меня что-то особенное!

— Уверена, что тебе понравится. Франческо! Мы готовы!

Илиниец распахнул двери и пригласил всех пройти в соседнюю залу. Первое, на что Аэрин обратила внимание, попав внутрь, было нечто массивное, скрытое под тонкой материей, ниспадающей на пол бесконечным количеством живописных складок. Велия немедленно сорвала покрывало и засмеялась, пораженная роскошным блеском позолоченных струн, отражающихся в полированной раме цвета парного молока. Инструменты, подобные этой арфе, были очень редким и дорогим приобретением.

— Она совершенна!

— Как и ты, моя дорогая. Для тебя есть еще один подарок.

Через раскрытые двери выступила женщина, держащая в руках коробку.

— Тетя Элонора!

Рассмеявшись, Велия подбежала и обняла ее.

— Ты так быстро растешь… — послышались мягкие нотки футровкого акцента. — Я бы не приехала, не взяв для тебя духи. Смотри, это последняя коллекция Божи.

— Я так благодарна! Приезжайте чаще! Для меня лучшим подарком будет увидеть вас снова!

Аэрин смотрела на них и чувствовала, как ее согревает тепло, которое могло появиться исключительно в кругу близких. Нет, она еще не была частью Миллениум, но способность к эмпатии и радость от созерцания счастливой Велии напоминали былые дни. Тревоги в смущении почтительно отступили в сторону, оставив ее наедине с приятными мыслями…

Молниеносно-быстрый громоподобный удар взрыва ворвался из распахнутых дверей оглушающим вихрем, сбивающим с ног. Бритвенно-острые осколки, летящие на крыльях рока, пронзили воздух и смертоносными стрелами безжалостно вонзились в стоящие на их пути фигуры.

Несколько женщин в панике закричали. Аэрин очнулась и обнаружила, что лежит на боку. Приподнявшись, она села, обхватив гудящую голову руками. Сквозь противный звон, затопивший сознание, доносились стоны раненых, и девушка на время забыла о себе, оглядевшись вокруг: со всех сторон поднимались приходившие в себя вампиро. Они осматривали себя, и кое-кто прижимал ладони к багровым пятнам, проступившим на разорванной одежде. Не найдя знакомых лиц, она устремила свой взор к вырванным с петель дверям и отброшенным взрывом, распростертым на полу телам.

«Только не это!» — жалостным дребезжанием разбитого стекла зазвучало в голове давы. Не обращая внимания на капли крови, стекающие по подбородку, Аэрин опустилась на колени перед изувеченной Элонорой, принявшей на себя основной удар. Девушка заставила себя оторвать взгляд от ее страшных рваных ран, когда женщина, превозмогая чудовищную боль, выдохнула из последних сил:

— Что с ней?

И замерла, перестав дышать.

— Здесь нельзя оставаться! — послышался властный голос Франческо. — Помогите раненым!

Аэрин протянула руку и притронулась к плачущей Велии, все еще обнимавшей тетю. На уговоры не было времени, и дава встряхнула ее за плечи, приводя в чувство. Почему-то в этот момент ей запомнилась тиара, соскользнувшая с головы и освободившая волосы, накрывшие пальцы Аэрин шелковым потоком.

— Нам нужно уходить, слышишь?

Чьи-то сильные руки потянули их вверх, подтолкнули, заставив переступать заплетающиеся ноги, и протащили через анфиладу в другое крыло замка, где под защитой вооруженных мужчин в саду собирались женщины и дети.

Шокированная произошедшим, юная леди не была готова к испытанию огнем и смертью. Еще никто и никогда не умирал на ее глазах, и, не до конца осознавая необратимость произошедшего, она постоянно спрашивала, когда к ним придет Элонора. Что ей могла ответить Аэрин, едва сдерживающая приступ паники?

— Прости, я не знаю, — отвечала дава, прижимая к себе дрожащую Норозини.

— У тебя кровь, — послышался голос Элизабет.

Если не считать порванного платья, леди была невредимой и сохраняла бесстрастность, хотя плотно сжатые побелевшие губы придавали лицу суровое выражение.

— Да, кажется…

Только сейчас Аэрин обратила внимание на саднящую ссадину. Графиня приложила к ней свой платок и бегло осмотрела девушек.

— Дышите ровно! Успокойтесь, все худшее позади.

— Где Маргад и Изола?

— Не переживай, с ними все в порядке. Оставайтесь здесь, я скоро вернусь.

Она решительно повернулась и направилась к лестнице, отмахнувшись от преградившего ей путь мужчины с ружьем.

— Нам нечего бояться, — пытаясь успокоить себя и Велию, шептала Аэрин, всем сердцем надеясь, что именно так и было.

В этой суматохе никто не обратил внимания на тихий хлопок, сменившийся мерзким шипением, пока из ближайших кустов не поднялось густое серое облако. Не успев среагировать, девушки оказались в вонючих объятиях дыма, мгновенно отрезавшего их от остальных вампиро.

Они закашлялись и, нащупывая путь, побрели в сторону, пока не наткнулись на стену ограды. Здесь они отдышались и прислушались к звукам голосов.

— Кто-то идет сюда, — вскинула голову Велия, с надеждой вглядываясь во мглу.

Кутаясь в клубах дыма, к ним направлялся человек в золотой маске вольто. С каждым шагом его силуэт становился все отчетливей, и вот уже стало возможно различить темно-синий шарф, повязанный на голове и шее особым образом, чтобы закрывать голову и нижнюю часть маски. От воды, стекающей с него, по темной одежде пролегли черные полосы. Медленно, будто во сне, он вытянул из-за пояса пистолет и, продолжая приближаться, взвел курок и начал прицеливаться.

Аэрин, не понимая, что она делает, заслонила собой Велию и, вздернув подбородок, с вызовом посмотрела в глазные прорези маски. В этот момент в ней проснулась гордая до безрассудства эспаонка, презирающая опасность, а ее сердце вспыхнуло темным пламенем, способным оплавить стальное дуло.

Убийца хладнокровно нажал на спусковой крючок. Послышался щелчок, но выстрела не последовало. Мужчина брезгливо отбросил оружие в сторону и отточенным движением, методично вытянул длинный нож.

— Где они?! — донеслось из сада. — Найдите их!

— Франческо! — закричала Велия изо всех сил, вцепившись в спину Аэрин.

— Все сюда! Быстрей!

Время буквально остановилось. Человек в маске замер на месте, обернулся, оценивая обстановку, и размеренно зашагал в обратном направлении, мгновенно растворившись в серой завесе.

— Вот они!

Первым к ним подбежал Маргад с обнаженной шпагой в руке. Не смотря на все, что дава о нем знала, при его появлении Аэрин испытала огромное облегчение. Какие бы преступления он не совершал в прошлом, сейчас идальго защищал ее от какого-то жуткого существа, принявшего человеческий облик. Молодой человек едва успел подхватить ее, когда она стала оседать на землю. Все, что произошло с ней в последние дни, будто навалилось на нее разом, придавив к траве грузом непосильной ноши. И все же, переборов темноту, опустившуюся на глаза, она не позволила себе упасть в обморок.

Примечания

3

Также пилеолус или дзуккетто. Шапочка, являющаяся обязательным элементом одежды духовного клира. Появилась из-за практической необходимости прикрывать тонзуру (выбритую макушку у принадлежащих к духовному сану) в сырых и прохладных помещениях храмов и церквей.

4

Коллегия фециалов принимала участие во взаимоотношениях свободных народов, заключении государственных договоров и объявлении войны.

5

Специалист по нарезке хамона особым образом.

6

Садовое сооружение. Проход-галерея, образованный стенками и куполом в виде трельяжа для вьющихся растений.

7

Пергола — садовое сооружение, навес для защиты от солнца, собранный из секций, опирающихся на поперечные брусья. В отличие от берсо, у перголы не сводчатый потолок, а горизонтальное перекрытие.

8

Гиматион — удлиненный вариант фароса (античного плаща) с большим количеством складок.

9

Баута, так же как Чумной Доктор и Вольто, — одна из наиболее известных классических масок.