Межлуние

Леонид Воронар

Случалось ли вам прикоснуться к чужой тайне, а затем опасаться гнева ее хранителей? Что, если вы сами скрываете правду, от которой зависит ваша жизнь?Эпоха паруса, пороха и шпаги. Вместе с молодой Аэрин из рода Урбан вы окажетесь в стремительно меняющемся мире, наполненном подлыми интригами, таинственными заговорами и неожиданными предательствами, где неосторожный шаг может стать последним.Эта книга никого не оставит равнодушным, ибо есть секреты, что требуют молчания от посвященных.

Глава первая

Повозка качнулась, провалившись колесом в яму, и Тарлаттус проснулся от резкого толчка. Из-за неудобной позы его мышцы одеревенели, противно ноя, и архиагент, едва не застонав, приподнялся на локтях, чтобы размять спину, запустить пальцы под тугой парик и потереть виски. Долгие переезды утомляли, а из-за постоянного недосыпа у него появилось чувство, как будто голову зажали в тисках. Надо заметить: в любой службе есть свои нюансы, в том числе не очень приятные.

В самые тяжелые минуты Тарлаттус вспоминал об испуганной Кармеле, то стоящей у края окна и смотрящей на улицу из-за края отодвинутой шторы, то теребящей в руках раскрытый веер, вышагивая по мозаичному полу патио, то, вконец обессилевшей от тревожных раздумий и ожидания ареста, присевшей у камина, пылающего от брошенных в него писем. Тех самых, что он когда-то писал ей. Именно такой он видел ее в последний раз, когда посетил свой дом перед отъездом. Без вуали и презрительного оскала хищника, напавшего на след жертвы, она напомнила ему ту девушку, с которой он когда-то познакомился…

Тарлаттус прогнал эти воспоминания прочь, пока следом за ними не пришли другие, вызывающие страшное желание сбежать от бренного мира, наложив на себя руки. Он лег и закрыл глаза, неожиданно для себя задремав и вернувшись в сладостный мир грез, но почти сразу со вздохом выпрямился, и потер лицо ладонями, чтобы отогнать видение. Прошла неделя, а кошмары все еще возвращались. В этих жутких иллюзиях клирик стоял на площади, затянутой черным дымом и наполненной криками мучительно погибающих женщин: все они оказались в огне по его доносу. Возможно, это был росток совести, пробившийся сквозь толщу спекшегося от крови пепла равнодушия. Да, это не он вырывал им ногти и не он подносил факел к облитым маслом поленьям, и все же Тарлаттус знал, что их ждут пытки и смерть, и тем не менее остался равнодушен к судьбе девушек. Больше того: он даже не оправдывался, считая их смерть неизбежной. Так было легче переносить тяжелый груз вины.

Как это ни странно, в качестве награды за верность Куполу отличившемуся архиагенту позволили увидеть аутодафе из кардинальской ложи. Сомнительная благодарность и крайне неприятное зрелище. Тарлаттус не посещал публичные казни, поэтому беспощадная расправа потрясла мужчину до глубины души. К его ужасу, Собор бросил в огонь невинных девочек, и теперь это тошнотворное видение, способное свести с ума, возвращалось к нему по ночам и выворачивало душу наизнанку. К слову, не выходившая из дома Кармела открыто завидовала мужу, поскольку жалела, что не смогла прийти на казнь, и возмущалась некомпетентностью клириков, позволивших одной из дав выпить заранее приготовленный яд.

— Наконец-то вы проснулись, сеньор. Вы не против, если я закурю?

Тарлаттус повернулся к возничему и, потерев лоб, незаметно поправил парик. Бородатый старик достал трубку и следил за дорогой, а его кони фыркали и прядали ушами. Чувствовалось, что душный воздух застоялся без ветра и, судя по всему, приближалась гроза.

— Как хотите. Мне все равно.

Тарлаттус поднял воротник рубашки и посмотрел на застывшую листву стройной колоннады придорожных кипарисов. В просветы между ними были видны оливковые рощи и виноградники, простирающиеся до предгорий, подернутых голубоватой дымкой. Все остальное пространство под ярко-синим небом занимала колыхающаяся трава, выжженная сурийским солнцем до золотого блеска.

Чтобы увидеть эту красоту ему пришлось практиковаться в красноречии, поскольку его как опытного агента, каким-то образом раскрывшего Вилонский Ковен, не хотели отправлять в Свободный поиск. Обычно старшие агенты не выезжали из Вилона, чтобы не терять связь с обширной сетью доносчиков, и вместо них посылали тех, кто приходил к подножию третьего столпа и только начинал служение, переодеваясь в самых разных людей. Иногда им приходилось доставать робу монаха и просить милостыню возле ближайшего храма. Иногда они выслеживали конкретного человека. Иногда в поисках ереси подслушивали разговоры, ведущиеся как в опиумных притонах, так и в храмовых читальнях. Иногда…

— Мы проехали Эль-де-Пьянас?

— Да, совсем недавно, — он достал кисет. — У вас необычный акцент. Откуда вы родом?

— Из Адонья. Я взрослел в предместьях Сан-Домино, — добавил архиагент, увидев, как нахмурился возничий.

Пару минут Тарлаттус наслаждался тишиной, а старик набивал в трубку свежий табак и на какое-то время потерял интерес к разговору.

Клирик засунул руку в карман и, сжав в кулаке четки, почувствовал, как стальной Лик Смирения, один из символов веры, оставил на ладони отпечаток.

«Лишь бы старик не догадался, кто я на самом деле», — подумал Тарлаттус, удержав в себе возмущение и… ужас. Наверное, так себя чувствует подросток, впервые утопивший котят и услышавший за спиной приближающиеся шаги.

— Позвольте, сеньор, дам совет. Если направляетесь в Рогену, то сверните на Винсию.

— Почему?

Старик закурил и, неодобрительно покачав головой, оглянулся на клирика.

— Разве вы не слышали, сеньор? До нас добралась инквизиция.

«Как не вовремя, — с раздражением отметил про себя архиагент. — А если ее схватят раньше меня?» — испугался он.

— Дорогой Пабло, мы можем поехать быстрее?

— Ну… дальше дорога идет под гору. Сеньор, а к чему такая спешка?

— Не хочу попасть на допрос, — сумрачным голосом ответил Тарлаттус.

Неприятно сознавать, что его опередили. Он представил себе психологический портрет Аэрин и с его помощью попытался понять, куда направится девушка, узнав о приближении смертельной опасности. Может быть, затеряется среди беженцев? Новые порядки мало кому понравились, и, узнав о вилонских казнях, некоторые семьи задумались о переезде в Футр. Она могла бы пристать к одной из них и добраться до безопасного места.

Меньше чем через час он слез с телеги у дорожной развилки. Расплачиваясь со стариком, клирик выяснил, по какой дороге не стоит идти, если он не хочет попасть в Полтишь.

— Мучас грасьяс, сеньор! — произнес Пабло, получив больше, чем он просил.

— За спешку, — ответил Тарлаттус и осмотрел окрестности.

Панораму волнистых полей, стелющихся меж холмов, портил придорожный кабак. Клирик поморщился. Ему не хотелось разговаривать с пьяными пеонами, и он прогулялся перед зданием, обходя повозки и дилижансы и привычно прислушиваясь к разговорам. Спрашивать напрямую смысла не было, поскольку последние события не обсуждал только ленивый. Узнав последние вести, щедро приправленные острым, как халапеньо, соусом из слухов и домыслов, Тарлаттус закинул на плечи походную суму. Найти попутчиков не представлялось возможным, а возничие, какие бы деньги ни предлагал архиагент, отказались поехать в нужном направлении. Осознав, что не успевает до наступления ночи, Тарлаттус вдохнул и зашагал по дороге в сгущающихся сумерках.

Робкий стук в дверь был едва слышим за шумом ливня, и Элизабет Гранд, ее сестра Изола или прислуга не заметили бы его, если бы не собирали багаж в холле. Графиня переглянулась с сестрой и велела впустить позднего гостя. На секунду на лицах леди появилась тревога, чем-то отдаленно напоминающая страх.

Дворецкий отпер и открыл тяжелую дубовую дверь. На границе света, где мерцающая дождем темная глубина ночи отступала от порога, скрестив руки на груди и обхватив пальцами предплечья, стояла хрупкая девушка в черном. Ее модная широкополая шляпа потемнела от воды, а пелерина серебрилась капельками дождя, отражающими вспышки грозы и блики свечей. К элегантным, высоким, остроносым сапогам на длинном каблуке, по щиколотку измазанным грязью, прилипли листья и стебли травы — своеобразное подтверждение о путешествии пешком. Ее узкий подбородок и побледневшие губы осветили огни дома, а верхняя часть лица оставалось скрытой в густой тени.

— Сеньора, позвольте войти?

Графиня едва заметно улыбнулась. Ссутулившаяся и дрожащая от холода посетительница напоминала растрепанную птицу, севшую на карниз.

— Входите, — любезно разрешила она. — С чем связан столь поздний…

Вопрос так и не прозвучал. На свет вышла стройная сеньорита. Она сняла шляпу и отжала мокрые волосы цвета воронова крыла. Тем временем дворецкий внес ее чемодан, повидавший долгую дорогу.

— Простите за вторжение. Я… одна.

Хозяйка асьенды пригласила ее в гостиную, где пылал огромный камин. Этикет не позволял выставить гостя за дверь, даже если он нежеланный. Графиня быстро определила в ней городскую, приехавшую издалека. Разумеется, живущие поблизости Сестры знали, кто проживает в этом доме, и не приближались к его ограде. Похоже, путешественница не знала, к кому пришла. В любом случае, пока она здесь, над жильцами асьенды повисла страшная угроза: нельзя допустить раскрытия родовой тайны Грандов.

Девушка сбросила накидку и, опустившись на колени, протянула влажные руки к огню. Пока она грелась, Элизабет обдумала сложившуюся ситуацию и лишь затем начала расспрашивать:

— Я графиня Элизабет Гранд и имею честь принять вас в своем доме. Как к вам обращаться?

— Аэрин… Я из рода Урбан, сеньора.

Подошедший слуга склонился над ней:

— Госпоже что-нибудь угодно?

Графиня ответила за гостью:

— Прежде всего — красного вина.

Как только он отошел, девушка умоляющими глазами всмотрелась в лицо Элизабет.

— Я могу попросить вас о помощи?

— А как же ваш род?

— Он остался в Вилоне…

«Печально, — оставаясь бесстрастной, подумала графиня. — Значит, он казнен инквизицией».

Королевские сьерры стали первым местом, освобожденным от ереси. По крайней мере, так говорили храмовники перед толпою обывателей. Кто знает, когда их руки дойдут до остальных… еретиков? Слухи не успевали за клириками. В начале недели говорили о столичном аутодафе, а позавчера сожгли дубраву Полтиша.

«Они связаны с землей, на которой родились, и только гибель ковена заставила ее уехать», — предположила Элизабет, неожиданно для себя вспомнила молодость и вздохнула, поскольку тяжелые переживания по поводу потери семьи были до боли ей знакомы. Ее черствое сердце, не способное к состраданию, на мгновение дрогнуло.

Теперь, найдя причины, которые привели к ее порогу городскую даву, графиня засомневалась в правильности своего первоначального решения, принятого в тот момент, когда в ее дом вошла Аэрин. Элизабет осмотрела украшения девушки и вгляделась в рельефное изображение пера ворона на броши, подтверждающие юность и незначительность в иерархии Вилонского Ковена рода Урбан, а затем прищурилась и обернулась к Изоле. Настороженная и робкая леди не вмешивалась в разговор и редко высказывала вслух свое мнение, но сейчас накинула на спину Аэрин теплый плед и, на мгновение обняв ее за плечи, лаконично ответила старшей сестре на незаданный вопрос. Впрочем, Элизабет не спешила проявлять эмпатию и вернула мысли в русло чопорного прагматизма:

— Мы уезжаем завтра поутру и берем с собой или самое необходимое в пути, или особо ценные предметы. Большую часть прислуги оставляем здесь. Даже не знаю, вернемся ли обратно.

Аэрин бросила испуганный взгляд в сторону холла и сжалась от страха.

— Сеньора, возьмите меня с собой! Я смогу отблагодарить…

Графиня покачала головой. Пусть ее семья не враждовала с давами и сейчас неподходящее время для начала распрей, однако горькая правда была в том, что сеньорита не скрывала своего происхождения.

— Прошу, я переоденусь служанкой! Мне больше некуда идти!

«Еще немного — и она расплачется», подметила Элизабет.

— Ты слишком заметна. Впрочем, сейчас уже поздно, а вот и твое вино. Тебе нужен отдых. Все остальное обсудим утром.

Аэрин послушно присела на край кресла, пригубила напиток и почти сразу же заснула. Бокал, выскользнув из ослабевших пальцев, скатился на ковер: девушке тайком подсыпали снотворное. Графиня задумчиво смотрела на спящую даву и колебалась. Уехать, пока она не проснется? Взять с собой, рискнув абсолютно всем? Может быть, предать основы гостеприимства и отдать инквизиторам? Не примут ли они Грандов за укрывателей беглых еретиков? Отложить решение до утра? Так или иначе — при любом варианте развития событий ей необходимо контролировать даву.

Раздраженный Маркос с заложенными за спину руками, позвякивая шпорами и скрипя сапогами, протопал мимо массивного стола красного дерева, богато украшенного позолоченной резьбой, за которым сидел несколько минут назад доказавший свое превосходство Тарлаттус, и, дойдя до стены, развернулся и проследовал обратно. Клирик, с удобством устроившийся в кресле, изучал изъятые у губернатора документы, разложенные перед ним, и не выказывал недовольства. Разве что в его глазах плескалось холодное презрение к бывшему капитану, оставившему службу в армии, чтобы принять командование над центурией Собора, и по иронии судьбы ставшему майором-трибуном когорты, не обладая необходимым опытом в скрытых операциях. Возможно, его повышение связано с подковерными интригами Купола. Дон Маркос мог поддержать кого-то из инквизиторов местной епархии, и тот, не забыв об оказанной ему услуге, вероятно, возвысил своего друга. Появление архиагента оказалось неожиданным, а справедливая критика обожгла самолюбие карьериста, оставив на нем болезненное клеймо, и теперь он метался из угла в угол, как утыканный дротиками бык на корриде, пытаясь скрыть покрасневшее от бессильной злобы лицо.

— Марио рассказал мне, что у тебя томится какой-то пьяница?

Дон Маркос повернулся в сторону адъютанта и заорал:

— Приведи вора!

В комнате губернаторского дома, используемой на время следствия, уже побывали осведомители Полтиша, и, увы, их доклады не соответствовали высоким требованиям Тарлаттуса. Возможно, клирик и не стал бы допрашивать пьяницу при других обстоятельствах, но сейчас у него не было иного выбора. Даже не будь он заинтересован в поимке Аэрин, то все равно бы не поверил в оправдания Маркоса, убеждавшего архиагента в гибели еретиков в пламени пожара. Эту версию стоило отвергнуть хотя бы по причине невозможности ее проверки. К сожалению, это не единственная ошибка храмовника: случайно или по злому умыслу на свободу выпустили почтовых голубей — и удаленные подразделения получат приказы об изменении позиции с опозданием на сутки.

Когда вернувшийся Марио распахнул окованную металлическими полосами дверь, к ним втолкнули закованного в кандалы мужика и по комнате распространилось неприятное амбре. С первого взгляда в узнике безошибочно определялся отъявленный дебошир, способный заложить за медяк любого добропорядочного мирянина. На изуродованное в драках лицо падали спутавшиеся космы сальных волос, а его рванье лишь в общих очертаниях напоминало одежду.

— Кандалы снять, — тихим и спокойным голосом произнес Тарлаттус.

Маркос кивнул, и конвоир освободил узника от цепей.

— Итак… — Тарлаттус заглянул в один из длинных списков, составленных секретарем губернатора. — Расскажи мне, Рауль Гарсия Фернандес, зачем ты пришел к леди Элизабет Гранд?

Возникла неловкая пауза, и Маркос прикрикнул на него:

— Ну!

Мужик вздрогнул, шарахнулся в сторону и, покосившись на идальго, робко заговорил, потирая запястья:

— Я просил у нее вина, сеньор.

Тарлаттус перебрал несколько писем и выбрал из них одно, написанное графиней.

— Продолжай.

Клирик принялся за чтение, иногда поглядывая на незадачливого доносчика поверх письма.

— Сеньор, вы не подумайте дурного… я лишь хотел найти вина…

Он изобразил некий жест, понятный только ему самому, замолчал и прикоснулся к свежей ссадине на щеке. Клирик дочитал письмо в тишине, едва нарушаемой тяжелым дыханием Брата Маркоса. Последний, судя по каменному взгляду и сжатым кулакам, боролся с жаждой крови. Архиагент не сомневался, что, по крайней мере, половина синяков на теле Рауля появилась вследствие многочисленных столкновений с внешними обстоятельствами непреодолимой силы, если так можно выразиться.

Архиагент положил бумагу на стол и сжал в кулаке четки, словно искал в них благословенную опору Собора, необходимую для принятия непростого решения.

— Это все?

Мужик какое-то время переминался с ноги на ногу. Потом все-таки решился и пробормотал:

— Сеньор, у них нет ликов.

Тарлаттус не сомневался, что этот негодяй прокрался в асьенду и без сомнения был пойман и избит прислугой, а теперь защищает свою шкуру, выдумывая порочащие графиню факты. Он собирался отомстить, выдумав историю о ликах? Разумеется, Элизабет была известной и влиятельной леди, несчастной вдовой, унаследовавшей от мужа землю, небольшую мануфактуру и знаменитый виноградник, а какой-то вор клевещет на нее в отместку за собственную неудачу? Клирик покачал головой.

— Снимите с него все обвинения.

— Сеньор? — не поверив, что он так легко отделался, дебошир воспользовался моментом и отступил к выходу.

Уже в проеме Рауль добавил:

— Там бродила странная девушка.

Тарлаттус встал, с усталым видом неторопливо приблизился к нему и вывел в коридор. Через минуту архиагент вернулся обратно.

— Пара медяков за пару синяков, — пробормотал он себе под нос, в спешке собирая бумаги.

Сунув в карман четки, Тарлаттус приблизился к дону Маркосу.

— Графиню надо проверить.

— А если она уехала?

Пошлешь одного гонца на опережение, а второго — в соседний приход с письмом, чтобы они отправили голубей о начале розыска. Неужели и этому надо учить?

Вопрос прозвучал достаточно жестко, и Тарлаттус, подумав, добавил доброжелательным тоном мудрого советника:

— Никого не выпускать из города в течение суток. Мне нужны верховые сопровождающие и резвый жеребец.

Архиагент не хотел привлекать внимание дона Маркоса к последним словам Рауля и демонстративно отвернулся, заканчивая разговор.

Несмотря на мастерство возничего и запряженную четверку прекрасных лошадей, их изысканный экипаж покачивался на неровностях проселочной дороги, идущей в объезд Рогены, развеяв мечты беглецов о езде наперегонки с ветром. Прошедшие дожди размыли жирную землю, и колеса скользили по глине, а лошади, увязая в грязи, плелись, едва переставляя ноги. Может быть, из-за этого или по каким-то иным причинам они до сих пор не догнали повозку с багажом, скрывшуюся в густом предрассветном тумане.

Эта задержка могла оказаться опасным, если не роковым стечением обстоятельств. Элизабет хотела миновать пределы Эспаона как можно скорее, избегая крупных городов и проторенных дорог, захлебнувшихся от наплыва беженцев. Большинство из них собирались пересечь море Роз на корабле или пройти по перевалу Компета в Тибий — и самый короткий путь, как это часто бывает, превратился в западню. На какое-то время клирики отступили в сторону и лишь наблюдали за бесконечными приливами напуганных людей, наводнивших Сурийскую провинцию. Беженцы понимали, что бездействие клириков временно и мышеловка может захлопнуться в самый неподходящий момент. Кто знает планы Собора? Быть может, уже завтра он назовет тех, у кого не будет нательного святого знака еретиками, испугавшимися света истинной веры? Никому не хотелось быть заклейменными, словно скот.

Аэрин, примерившая роль служанки, старалась не смотреть на леди, надевших чопорные дорожные платья, и боялась пошевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание. Она держалась пальцами за складку платья на коленях и едва дышала от страха. А чтобы подчеркнуть разницу с давой, сестры переговаривались между собой на терийском языке — диалекте Нубри, который она не понимала. Каждое слово или жест говорили сами за себя: ее присутствие неуместно и ничем не оправдано.

Еще до отъезда Элизабет с надменным выражением на лице, заявила девушке, что ей придется сойти в Рогене, как только карета остановится. Напуганная дава, со слезами на глазах сжимавшая в кулачках принесенный ветром пепел, покрывший траурной сединой мокрую траву и крыльцо асьенды, обрадовалась и такому предложению, и как она догадалась позже, их разговор в первую очередь предназначался для ушей прислуги. Аэрин подозревала, что они не знают, куда на самом деле уезжает графиня.

Вот так она и сидела, размышляя о коварных поворотах судьбы и ожидая той самой остановки. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем экипаж, выбравшийся на приличную дорогу, пролетел несколько лиг и вкатился в деревню, даже отдаленно не похожую на предместья Рогены. Аэрин услышала собачий лай и выглянула в окно, чтобы понять, куда ее привезли. Изола мягко отстранила ее.

Едва открыли дверцу кареты, как дава почувствовала подозрительный запах ладана и, осторожно выйдя наружу, обратила внимание на разговаривающих у ворот клириков, с усмешкой посмотревших в ее сторону. Более рослый протянул раскрытую ладонь в сторону собрата, и тот, подумав, хлопнул по ней, а затем засмеялся, блеснув лысиной. Все посвященные выпивали особый отвар, делавший их неуязвимыми к колдовству до конца жизни, поскольку дава может навлечь порчу или сглаз по одному-единственному волосу. С едва скрываемым отвращением Аэрин отвернувшись от них и увидела знакомую повозку, стоящую у стены дома. Ее сердце забилось чаще. Неужели ее бросят здесь, оставив на растерзание этим живодерам? От приближающейся паники она задрожала, как при ознобе.

— Быстро иди в дом, — шепнул открывший перед ней дверцу мужчина и, сняв с задка кареты, отдал ее чемодан.

Аэрин не заставила себя уговаривать и, подобрав подол платья, поплелась в сторону раскрытой двери. Следом за давой из кареты спустилась Элизабет и, не теряя времени, начала раздавать указания.

К графине приблизился один из храмовников.

— Вы поклоняетесь святым ликам?

Услышав этот звенящий строгостью голос, которым разговаривают с грешниками перед наложением епитимьи, у давы потемнело в глазах, а из живота поднялась ледяная волна дрожи, сковавшая сердце холодным ужасом, а тело — слабостью.

— Кто вы такой? — не поворачивая головы, осведомилась графиня.

В ее вопросе чувствовалась высокомерная неприязнь к храмовнику. Фактически она напоминала ему о его низком сословии и неизвестном происхождении, одновременно намекая на бестактность вопроса.

— Старший инквизитор Атирий.

Она бросила на него короткий оценивающий взгляд и указала на герб, изображенный на борту кареты.

— Перед вами графиня Элизабет Гранд, — отчеканила леди с нотой упрека.

По этикету ее должны были представить стоящие рядом, но соблюдение светских правил было бы неуместно и несвоевременно.

— Меня не интересует ваш титул. Перед святыми все равны.

Если он хотел разозлить Элизабет, то добился желаемого. Неизвестно, чем бы закончился разговор, не выйди из кареты Изола со святым ликом в руках.

— Мое почтение, — инквизитор поклонился, впрочем, в его глазах все еще тлело недоверие.

После того как графиня распорядилась на счет повозки и вошла в дом, она посмотрела на бледную Аэрин, вцепившуюся в чемодан обеими руками и смотрящую в никуда широко раскрытыми немигающими глазами, и требовательно подозвала ее к себе. Убедившись, что их никто не слышит, взбешенная Элизабет прошипела:

— Поедешь с нами.

Испуганная дава не знала, как отплатить графине за ее доброту. Впрочем, леди не стала слушать ее сбивчивые благодарности и ушла в другую комнату, предоставив Аэрин самой себе.

В голове девушки, как постоянно растущая стая растревоженного воронья, кружились незаданные вопросы: почему Элизабет не оставляет ее здесь? Не является ли происходящее частью непонятного замысла и что ее ждет в будущем?

В поисках правды она бросила чемодан у стены, куда временно переносили часть багажа, и присоединилась к служанкам, накрывающим на стол. Соблюдая осторожность, Аэрин расспрашивала у них о хозяевах, пока не выяснила, что девушек прислали из имения в Рогене, где проживает сын Элизабет, и, хотя они не были в курсе происходящего в Полтише, тем не менее, с удовольствием поделились сплетнями.

Выискивая зерна истины в их запутанных и даже противоречивых рассказах, Аэрин сопоставила сомнительные факты, и хотя картина происходящего перед ее мысленным взором была далека от цельного образа, однако становилось понятно, чьей кисти она принадлежала. К сожалению, дава не нашла на семейном холсте Грандов отведенное для нее место.

С наступлением вечера повеяло прохладной свежестью, и в чернильной синеве высокого неба замигали первые звезды, под которыми неутомимый клирик скакал по предместьям Рогены и боролся с усталостью, наполнявшей тело тяжелой болью. Он не воспользовался случаем и не повернул к придорожному постоялому двору, проигнорировав соблазнительные ароматы кухни.

Какая же сила удерживала его в седле и заставляла продолжать погоню? Расчетливая ненависть к проклятым еретикам, несгибаемая офицерская воля, ревностное честолюбие клирика или священный долг перед Кармелой? Неужели мечта, окрыленная привязанностью к счастливым воспоминаниям и заклейменная раскаленной докрасна совестью? Возможно, все разом, поскольку он искал ответы на многочисленные вопросы, появившиеся после разговора с Раулем в коридоре губернаторской виллы. Конечно же, поиск святых ликов и запрещенных книг был лишь предлогом для посещения асьенды. Клирик не понимал, что связывало Аэрин, а по словесному описанию это была она с Элизабет Гранд, хотя не сомневался, что солдаты, вернувшись к дону Маркосу, расскажут о его подозрительных находках в особняке. Таким образом, не раскрывая свои личные мотивы, Тарлаттус заручился поддержкой храмовника, желающего искупить вину перед Собором.

Увы, это не гарантировало успеха. Интуиция подсказывала: графиня ускользнет от Маркоса. Для него она слишком умна. Поэтому Тарлаттус заменил коня в аббатстве Торадо и настоял на отправке голубей, чтобы оповестить епархии о беглых еретиках.

Некоторые агенты любили Свободный поиск за то сладостно-пьянящее чувство обнаружения ереси и торжественного предвкушения справедливого суда, которое он приносит, и вместе с тем, клирик был в этом абсолютно уверен, — это развлечение для фанатичных мальчиков, одержимых идеями Собора. Для него поимка Аэрин была лишь необходимым условием спасения Кармелы, и он убеждал себя в том, что гибель давы неизбежна. Это было небольшое и одновременно с этим очень важное утешающее оправдание перед самим собой, повторяемое чаще, чем любая ежедневная молитва.

Уже отгорел закат, когда его конь, спотыкаясь, остановился перед закрытыми деревенскими воротами. Раздался собачий лай, и одна из воротин приоткрылась, образовав тонкую щель, через которую проник свет от фонаря.

— Кто там? — послышался настороженный голос.

У Тарлаттуса уже не было сил и желания изображать заблудившегося путника, и он ответил:

— Клирик, ищущий ночлег.

Сторож открыл ворота, и Тарлаттус показал Святой Знак.

— Наконец-то, — пробормотал мужчина. — Я думал, вы не приедете, педро.

Он подхватил поводья и пропустил архиагента в деревню.

«Наверное, это аббат позаботился обо мне», — подумал архиагент, обходя зарычавшую собаку.

— Она в сарае.

— Простите, сеньор, я не совсем понимаю…

Сторож обернулся.

— Мы тоже, педро, мы тоже.

Тарлаттус побрел за ним, вспоминая разговор с приором. Может быть, он чего-то напутал? Или, — Тарлаттус задержал дыхание, сдерживая нарастающее волнение, — они поймали даву?

С другой стороны улицы появился храмовник с факелом в руках, и сторож остановился.

— Я останусь здесь. Позабочусь о коне.

— Да, я буду вам признателен, сеньор.

— Вас прислал Атирий? — спросил солдат, как только приблизился к Тарлаттусу.

Святой Знак, висящий на его шее и умышленно выставленный напоказ, раскачивался из стороны в сторону и стучал по вороненой кирасе, отсчитывая шаги.

— Нет, а в чем дело, Брат? — спросил архиагент, шагнув ему навстречу.

— Амиго, нам надо спешить. Мы нашли ее несколько часов назад.

Солдат посмотрел на него и нахмурился:

— Парик?

— Особенности сана, — ответил клирик задумчивым голосом, осматривая собеседника.

— Я же говорил им, что нам нужен священник, — он прошипел неприличное ругательство и вздохнул: — Надеюсь, ты сможешь помочь, амиго.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Тарлаттус, сжимая в ладони Святой Знак. — Как твое имя, Брат?

— Отзываюсь на Эрика, — храмовник покосился на Тарлаттуса и добавил. — А тебя-то как звать?

— Тарлаттус.

Они дошли до приземистого строения, запертого на висячий замок, и встали, прислушиваясь к ночной тишине.

— Не томи, открывай.

Солдат воткнул факел в землю и достал позвякивающую связку ключей, блеснувшую в темноте. Из-за нервной дрожи он никак не мог найти нужный ключ и обернулся:

— Еретики… Только они на такое способны… Может, ты сам? — в его глазах отразился суеверный страх.

У клирика появилось нехорошее предчувствие.

— Давай сюда.

Теряющийся в догадках архиагент открыл замок, поднял факел и вошел в сарай. За его спиной послышался напряженный голос Эрика, схватившегося за рукоять шпаги:

— Амиго, будь осторожнее.

— Не беспокойся, — отозвался клирик и присел на корточки перед девушкой, лежащей на земляном полу. Прежде всего, он смахнул слипшиеся от крови волосы, скрывающие ее бледное лицо с раскрытыми немигающими глазами, и осторожно наклонил факел.

— Эрик, а ты знаешь кто она?

— Жозефина, дочка старосты.

На несчастной было простое, но изящное платье, которое провинциальные сеньориты одевали по какому-нибудь особенному поводу. Архиагент обратил внимание на багровые пятна, темнеющие на воротнике и шее девушки, и приподнял ее руку, испачканную в крови. Биение сердца не прощупывалось, и клирик покачал головой. Без всякого сомнения, она была мертва, и кто бы ни совершил это преступление, он был хладнокровным и безжалостным убийцей. Тарлаттус заметил синяки, проступившие на тонких запястьях, и повернул ее ладонь, чтобы их рассмотреть.

К его ужасу и удивлению, ледяные пальцы обхватили руку клирика. От этого мертвого рукопожатия становилось не по себе. Неужели она жива? Нет, это невозможно! Она потеряла слишком много крови! Тарлаттус положил факел на землю и, освободившись от захвата, до боли сжал в кулаке четки.

Обернувшись через плечо, он обнаружил заглядывающего в проем Эрика.

«Похоже, он ничего не видел», — отметил про себя архиагент и пронес руку над огнем, снимая скверну и без разбора молясь всем ликам и святым мученикам.

— Надо прочесть за упокой, — сообщил клирик. Он смотрел в пустоту ночи до тех пор, пока до Эрика не дошел истинный смысл фразы.

— Как скажешь, амиго.

Поняв, что его помощь более не требуется, нервничавший Эрик облегченно выдохнул и, отступив от сарая, растворился в ночи.

С уходом солдата, казалось, время замедлило свой бег.

Когда прошли все сроки, которые можно было бы списать на осторожность, медитацию для восстановления внутреннего спокойствия или на размышления, предшествующие принятию решения, Тарлаттус, уже давно переставший различать удаляющиеся шаги храмовника, все еще сидел без движения и смотрел на лицо Жозефины, боясь пошевелиться и, как будто, ожидая чуда.

К собственному удивлению, он поймал себя на желании поджечь сарай, оседлать коня и умчаться как можно дальше, избежав сложного выбора. К такому варианту его подтолкнули не кошмары или страх, испытываемый убийцей: этот порог он давно перешагнул, а ослабевшая уверенность. Эта красивая девушка, как образ Аэрин, напоминала ему об обязательствах перед Кармелой, но внутренний голос засомневался в правильности выбора. Мрачные рассуждения в конечном счете сформировались в вопрос к самому себе, который в прежние дни он показался бы ему глупым: а стоит ли ломать своими руками судьбы тем, кто не причинил тебе вред?

С тяжелым сердцем Тарлаттус наклонился над Жозефиной, отвернулся, зажмурился и резким движением сломал хрупкую шею девушки. Поднявшись, он поспешно затушил факел, чтобы милосердная тьма как можно скорее скрыла бездыханное тело.

Послышался приближающийся стук копыт, и Аэрин отвернулась от окна, чтобы случайно не встретиться взглядом с Маргадом. С его появлением Элизабет перестала унижать девушку, списавшую лояльность леди на радость от встречи с сыном, хотя графиня за что-то сердилась на него. Аэрин не знала истинных причин конфликта и надеялась, что не станет невольным свидетелем семейной ссоры.

Молодой человек следовал за каретой верхом на лошади и все чаще заглядывал внутрь, стараясь привлечь к себе внимание: он увлекся Аэрин с первых минут знакомства. Вот и сейчас к ней на колени упал букет полевых цветов, обвязанный яркой лентой. Как и положено, девушка сделала вид, будто не заметила подарка.

В конечном счете даву занимали далекие от романтики вопросы, поскольку ее жизнь зависела от графини, которая ей не доверяла, но зачем-то везла дальше. Должна же быть причина, почему ее не отдали инквизиторам и не бросили посреди дороги? Неужели из-за банальной жалости? Поступки Элизабет не выходили за рамки образа целеустремленной женщины, помогающей лишь тем, кто приносит пользу семье Гранд. Боясь задать прямой вопрос, Аэрин до сих пор не понимала своего предназначения и ждала какой-нибудь подсказки.

Шло время, а они все еще ездили по окружным проселкам, и, как и прежде, сестры не рассказывали о своих планах. По мнению давы, леди выбирали путь, придерживаясь лишь общего направления. По крайней мере, так ей казалось. Конечно, она не хотела быть перекати-полем, кочующим по миру в поисках лучшей жизни, только сейчас не было выбора — приходилось бежать, чтобы выжить. Даже сама мысль о столбе в объятиях жадного пламени заставляла трястись от ужаса и отвращения: как к собственной трусливой слабости, так и к способу казни. Аэрин сжимала кулаки и до крови кусала губы, представляя обезображенную Леру или Сару в залитых кровавым месивом залах паноптикума, или воображая, как безликий клирик изгибает на дыбе плачущую Мелиссу, уродуя нежные и тонкие руки впивающейся в плоть грубой веревкой, сдирающей кожу.

Эти предположения обжигали, как крутой кипяток. Ей оставалось уповать на то, что Сестры избежали облавы Собора, а если бы свершилось самое страшное, и она могла обменять себя на Мелиссу, то, не раздумывая, пошла бы на эту сделку, не испугавшись пыток и мучительной смерти.

«Лучше бы схватили меня!» — сдерживая рыдания, думала Аэрин. Цепенящий, животный страх, вызванный подсознательным желанием убежать от опасности, постепенно проходил, и, непрестанно думая о сестре, она жалела о своем выборе и глубоко переживала свое бегство и трусость. С каждый часом девушка убеждалось в своем предательстве. Казалось, еще немного — и она выпрыгнет из кареты и побежит по дороге в обратную сторону.

Их следующая остановка состоялась в сгущающихся сумерках. Для сестер разбили шатер, а остальные путешественники заночевали под темно-синим небом, мерцающим россыпью звезд. Маргад какое-то время бродил под луной у опушки, прежде чем прислониться спиной к колесу повозки, склонив голову. Аэрин боялась заснуть раньше него. Она терпеливо ждала, приняв неудобную позу, пока он накроется тощим одеялом, и только потом повернулась на бок и провалилась в прерывистый сон.

Даже сквозь дрему и доносящийся из-под повозки храп возницы девушка слышала писк полевых мышей, шелест травы и раздававшееся в лесу уханье филина. Тревожное ожидание беды и переживания не давали отдохнуть, и она несколько раз просыпалась от участившегося биения собственного сердца, но тихое дыхание окружающих ее людей, успокаивало, и дава снова засыпала.

Перед самым рассветом Аэрин как будто столкнули с края обрыва ударом в спину, и она открыла глаза. Девушка приподняла голову и всмотрелась в туманную дымку, скрывающую опушку леса, и, стряхнув с одеяла и волос капельки росы, увидела очередной букет, подложенный Маргадом. Она осмотрелась по сторонам, не нашла ухажера и испытала приступ испуга. Это было похоже на пытку. Аэрин приложила руки к лицу и беззвучно заплакала.

Без своего особенного дубового столика она чувствовала себя совершенно беззащитной, если не сказать — голой. Что будет, если она откажет ему? В ближайшее время дава не сможет оказать достойного сопротивления. Раньше она боролась с тревогой за гаданием на картах, разложенных на столешнице, и, конечно, ей хотелось пробраться к повозке и вынуть свой чемодан. Аэрин сдерживала себя, понимая, что графине это не понравится, и поэтому черпала силы и искала утешение в воспоминаниях о беззаботном прошлом, безвозвратно ушедшем в безлуние.

Вопреки слухам, распространяемым инквизицией, столичные, как, впрочем, и провинциальные, давы не занимались губительным колдовством. Сложно вредить людям, живущим рядом с тобой. В основном к ней обращались для предсказания суженого картами Гимо и… любовным зельем, а иногда и за тем и за другим сразу. Если бы ее спросили, то она бы не нашла другого примера, так наглядно описывающего противоречивую натуру гордых эспаонок, испытывающих марьяжную жажду знаний и одновременно готовых бросить судьбе вызов, совершенно случайно пролив в напиток приглянувшегося кавалера известное средство.

Гораздо реже в гости заглядывали торговцы и моряки, желавшие поймать неуловимую фортуну или, напротив, разминуться с разбушевавшейся стихией. Особняком стояли дуэлянты. Мужчины не скупились перед лицом опасности и были самыми ценными клиентами…

Воспоминания о прежней, спокойной и даже временами счастливой, жизни плавно перешли в сновидения.

Она очнулась в карете.

Аэрин открыла глаза и, не сумев вспомнить, как поднималась в экипаж, сделала вывод, что ее осторожно перенесли во время сна.

«Только бы не Маргад», — мысленно вздохнула девушка, прекрасно понимая, что он не упустил бы такую возможность, и, острее обычного почувствовав беспомощность, зажмурилась и потерла переносицу, скрывая от леди проступивший румянец.

Аэрин перестала думать о приставучем молодом человеке, только когда заметила напряжение, повисшее в воздухе. Захватывающее дух пение Монни, подобно музыке, разносилось по округе, кружилось в небе, словно птицы, и танцевало меж стволов подступающей к дороге опушки леса, тревожно шумящего, не смотря на безветрие.

Где-то впереди зазвучали сердитые голоса, и молодой граф пришпорил лошадь. На солнце блеснули богато украшенные ножны короткой шпаги и рукоять нубрийского пистолета.

— Разворачивайтесь! — долетел до кареты незнакомый голос.

Сестры обменялись взглядами.

— Уйди с дороги! — крикнул Маргад.

Он не умел управлять людьми, а его неуверенность и раздражение исказили обычно сдержанный баритон. Ничего удивительного. Матушка не давала ему воли, и он вырос в ее тени.

— Ищите объезд, проклятые идальго! Все наши беды из-за вас! — это высказывание было поддержано одобряющим бормотанием.

В окно кареты заглянул помощник возничего.

— Сеньора, пеоны перегородили мост и отказываются уходить.

Элизабет решительно открыла дверцу и вышла наружу. Ее властный голос раздался где-то рядом:

— Перед вами эмиссар Собора, и каждый, кто встанет на моем пути, будет заклеймен священным трибуналом как еретик!

В опустившейся на дорогу тишине раздалось карканье ворона. Элизабет вернулась к карете и, сев на свое место, сдержанно улыбнулась:

— На наше счастье, народ до смерти боится клириков.

Они двинулись дальше. Проехав по каменному мосту и миновав редколесье, беглецы выехали в поле, по форме напоминающее рыцарский щит. Очередная деревня вытянулась вдоль опушки, и они как можно быстрее проехали мимо нее, удивляясь белесой траве, деревьям, сбросившим высохшую листву цвета пепла, и опустевшим домам с облинявшими стенами, лишившимися ярких красок. Даже черепица приобрела грязный оттенок серого. Все, к чему прикоснулось проклятие, необратимо обесцвечивается, а над местом проведения Темного Ритуала, как правило, живыми струнами звенела трава или кружилась непрестанно каркающая стая воронов.

Когда карета пересекла ниву с погибшим урожаем, графиня с подчеркнутой вежливостью поинтересовалась:

— Аэрин, расскажи мне, что здесь произошло?

— Порча, — выдавила из себя девушка.

Ей даже не пришлось искать ведьмин круг, чтобы ответить на этот вопрос. Впрочем, пересказывать слова песни в ее планы не входило.

— К чему такая жестокость?

Дава не хотела отвечать, поскольку, так же как и графиня, не понимала, зачем усложнять жизнь несчастным. Быть может, она сможет использовать этот пример колдовства себе во благо, выдумав неожиданную причину, похожую на правду?

— Иногда у нас появляется повод.

Более туманного ответа Элизабет давно не получала.

Дорога нырнула в овраг через подлесок, а затем по широкой дуге ушла в сторону Запада. На многие лиги вокруг под голубым небом простирались бескрайние поля, разделенные узкими полосами кустарника и кипарисов. Среди этого прекрасного пейзажа выделялось черно-бурое пятно. Напевы Монни, успевшие стихнуть, зазвучали громче, а над горизонтом нависло мрачное облако. Косые линии ливня подсвечивались бесшумными вспышками молний, возникающими за завесой дождя.

— Моя дорогая, мы можем приблизиться?

Дава прикусила губу и, прислушавшись к тайным звукам природы, успокоилась. Отстранившись от окна, девушка посмотрела на Элизабет.

— Да, сеньора.

Графиня важно кивнула, тем не менее, ответ давы не смягчил ее напряженное выражение лица.

По неприятному стечению обстоятельств, единственная объездная дорога проходила по границе Коста-де-ла-Кинта — города, чье название долгое время не уходило из разговоров клириков южных епархий и стало синонимом мстительности еретиков, изгоняемых из Эспаона.

Их встретил тревожный перезвон колоколов, предупреждающий об опасности, и следы мора: с деревьев отслаивалась кора и опадала увядшая листва, почерневшая трава стелилась по серой земле, а в каждом водоеме, канаве или яме зловонной жижей застыла непрозрачная вода, напоминающая липкую смолу.

Когда они пересекали развилку, то увидели беженцев, бредущих по дороге в густом сумраке. Многие из них были слишком слабы, и, наверное, поэтому карету и повозку Грандов, ползущих со скоростью усталого пешехода, не попытались остановить. Несмотря на бессилие, кто-то нес на руках или носилках детей и стариков, кто-то, причитая, с тоской оглядывался на родной город, и никто из них не знал, что будет завтра, и доживут ли они до вечера.

Дава вгляделась в искаженные страданиями лица и вздрогнула, заметив страшную, потрескавшуюся кожу, натянувшуюся на скулах до жуткого подобия маски. Среди этих мрачных образов девушке запомнилась женщина в дорогом платье. Она упала на землю, как при обмороке, и уже не смогла встать, оставшись лежать под дождем без движения. Мальчик, державший ее за руку, пронзительно закричал. Бредущий позади них мужчина наклонился над ней и покачал головой. Дорога повернула, люди скрылись из вида, и Аэрин не узнала, чем все закончилось. Может быть, того мальчика увели за собой, а может быть, бросили на произвол судьбы.

Элизабет демонстративно опустила шторку со своей стороны и высокомерно вздернула голову. Достав зеркальце, она поправила сбившуюся прядь волос. Ее нисколько не заботили проблемы низких сословий, особенно если они мешали проезду.

Дорога приблизилась к длинной каменной ограде города, где несколько обуглившихся столбов возвышались над чернеющими грудами мокрых, стылых углей. Некоторые беженцы, не скрывая гнева, с презрением плевали в пепел.

— Покойтесь с миром, Сестры, — прошептала Аэрин и спрятала лицо в ладонях.

Она не имела права оправдывать и жалеть тех, кто отравил воду Коста-де-ла-Кинта, однако при виде последствий аутодафе она вспомнила Вилон, своих подруг и маленькую, беззащитную сестренку.

Карета выкатилась к перекрестку, где солдаты перегородили дорогу. Рядом с ними, насквозь промокший и изрядно уставший, стоял человек, прячущийся от ливня под кожаным плащом. Аэрин пригляделась и опознала робу, лишившуюся прежнего блеска. Еще несколько младших братьев без сана помогали сдерживать толпу и распределяли беженцев по повозкам.

Один из солдат поднял руку, привлекая внимание возницы, и приказал:

— Всем выйти из кареты.

Аэрин первая ступила под проливной дождь и поклонилась храмовнику, скрывая свою неприязнь. Страх отвратительной серо-зеленой волной захлестнул ее сознание, и она пыталась держать себя в руках, чтобы не запаниковать.

— Я служанка… графини Элизабет Гранд и ее сестры леди Изолы Нагессен-Дорфийской.

Только сейчас Аэрин заметила отсутствие Маргада. Она подняла глаза к громыхающей туче над их головами. Вода непрерывным потоком лилась с небес, омывая лицо и плечи, и одинокий голос Монни, гуляющий между струй, напевал печальную песню по погибшим давам. Чистый, без полутонов и фальши, он ласкал слух и вызывал скорбную грусть. Нежное сопрано прерывалось, когда вслед за вспышкой молнии доносилось хоровое пение. Клирики откуда-то узнали, как бороться с проклятиями, и прогоняли тучу.

Зная, какую участь приготовили обвиняемым в ереси и в укрытии подозреваемых, какая-то дава смогла отравить воду, разменяв свою жизнь на месть обидчикам. Ее не судили. Нет. Солдаты подняли ее на пики рядом с городским колодцем. Изувеченные, опозоренные клеймом и приговоренные к ужасной смерти, обреченные давы все-таки сумели оставить послание, проскользнувшее между прутьями решеток и нашедшее дорогу к свободе через замочные скважины.

— Всеми Святыми… Сеньора, что вас сюда привело?

— Еретики подожгли асьенду. Сейчас мы едем в Футр и вернемся, когда Собор очистит Эспаон от скверны.

— Не беспокойтесь, сеньора, северная дорога почти свободна.

Леди поблагодарили его за заботу, и беглецы оставили Коста-де-ла-Кинта позади.

Клирик спешился, поприветствовал постовых и, узнав у них, где находится генерал-трибун, направился к старому знакомому. Мысленно Тарлаттус повторял слова, сказанные ему суровым Братом Атирием на прощание: «Найдите убийцу. Выжгите ересь». Иногда фанатичность некоторых храмовников приносит неожиданные плоды: пожалуй, он сам бы не нашел лучшего девиза для Свободного поиска.

В палатах дона Кареры де Морено, превосходящих по роскоши дом губернатора Полтиша, было много дорогих и красивых вещей, а сам Брат, руководящий турмой инквизиторской гвардии, стоял у небольшого мраморного столика с изогнутыми позолоченными ножками, имитирующими львиные лапы, и пил розовую воду из хрустального бокала.

— Клянусь всеми святыми! Амиго, твое появление вселяет надежду!

Радость и дружеский жест раскрытых рук были тщательно отрепетированы. После задержания Вилонского Ковена архиагент познакомился с рядом ключевых сановников клира, приглашенных в кардинальскую ложу перед проведением аутодафе. Среди них были и такие, кто не скрывал намерения подкупить Тарлаттуса, чтобы одними из первых получать тайные сведения и, оборачивая их в свою пользу, приблизиться на очередную ступень к вершине Купола. Их не смущал трагический повод встречи. Впрочем, на этом кощунственном рауте тщеславия в тени величественных фигур даже Диего, лелеющий надежды стать генералом-легатом, казался обыкновенной пешкой. Фактически удачливого агента делили между собой председатель трибунала священной инквизиции Себастьян де Анкарри и Александр Серра, вилонский кардинал, воспользовавшийся поводом и подаривший Тарлаттусу в знак личной признательности собственные четки. Любой карьерист на месте Тарлаттуса не упустил бы такого случая, однако дон Родригес оказался расторопнее, предугадав исход дела задолго до этой встречи.

— Диего, поверь мне, я тоже рад тебя видеть, только говори тише.

Клирик убедился, что их не подслушивают, и продолжил разговор:

— Мимо тебя проезжали Гранды?

— Да, я слышал о них.

— Их надо задержать.

Трибун покачал головой.

— Мы опоздали. Все голуби умирают на подлете.

Клирик шагнул к нему и прошептал:

— Они еретики, — Тарлаттус многозначительно наклонил голову в сторону окна, по которому барабанил дождь. — И крайне опасны. Их надо остановить.

— Скажи прямо: чего ты от меня хочешь?

— Помоги мне их найти.

— У меня не хватает людей… Хотя зачем я тебе рассказываю, ты же видел, что происходит!

Разумеется, Тарлаттус видел — и надеялся, что казненные женщины были тщательно допрошены и среди них действительно были давы. Он очень хорошо знал дона Карера де Морено.

Архиагент подошел к окну и скрестил на груди руки. Печально известные методы инквизиции опирались на низменную страсть и жестокость. Чтобы добиться желаемого, ему придется подыграть трибуну², использовав Аэрин в качестве наживки. Тарлаттус обернулся.

— С ними ведьма. Делай с ней что хочешь, а мне оставь Грандов.

Собеседник поставил стакан на столик.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Дон Карера расправил плечи и улыбнулся своим мыслям. В его глазах блеснул порочный огонь. Вот он, долгожданный шанс отличиться по службе и получить вожделенное звание!

— Это меняет дело, — он потер подбородок. — Эй, Гордиан! Иди сюда!

В комнату вбежал адъютант, и Тарлаттус прищурился, опознав знакомого. «Окинус? Ты до сих пор наклеиваешь усы?» — мог бы спросить у него архиагент. Когда-то их тренировал дон Родригес, и они ни словом, ни жестом не выдали, что знакомы. Догадывается ли Диего, что за ним следят?

— Передай секретарю, чтобы немедленно составил приказ о розыске.

Трибун повернулся к Тарлаттусу, передавая ему слово.

— В Гадию, Санта-Принс и Сан-Бургос.

Едва Гордиан вышел, как архиагент задал волновавший его вопрос:

— Из допрошенных никто не упомянул рода Урбан или Бетула?

Диего замер.

— Нет, не помню таких.

— Где я могу найти показания?

Тот лишь брезгливо поморщился.

— Все здесь. Смотри, если хочешь.

Его извиняющий тон предупреждал о возможном разочаровании.

Архиагент с протокольным выражением лица отпер сундук, заваленный засаленными и покрытыми грязными пятнами записями. Судя по царящему внутри беспорядку, бумаги собирались для отчетности, а не для ведения расследования. У Тарлаттуса тут же появилось подозрение, что на самом деле Диего не собирался искать дав, а просто выбивал признание. Иным словом пытал ради процесса, а не ради общего блага. Зачем сжигать проклятых или еретиков на запрещенных Собором книгах или грешных ликах, лишаться работы и, что гораздо важнее, удовольствия? Гораздо интереснее заниматься бесконечным поиском ереси.

Убедившись в подозрениях и окончательно раскрыв тайные желания Диего, Тарлаттус почувствовал себя неожиданно прозревшим неофитом, обнаруживший в пристройке храма скотобойню.

— Пожалуй, я и так прошу у тебя слишком много, — заметил Тарлаттус.

Посчитав, что он достиг желаемого, архиагент в спешке покинул роскошные палаты. Окинус доложит дону Родригесу о появлении Тарлаттуса и его целях, а это грозило обернуться самыми неприятными последствиями, например, такими, как поимка давы до того, как он до нее доберется.

Несмотря на сложности, связанные с покупкой лошадей, сейчас перед их экипажем летела свежая четверка вороных, готовая обогнать бурю. Аэрин заметила замену только после остановки, а теперь, вслушиваясь в глухой перестук копыт и всматриваясь в дорогу, разрезающую искрящимся серебром бархатную черноту ночи, в очередной раз убеждалась в изворотливости Элизабет. В другое время она бы удивилась способностям графини, но ее мысли путались и постепенно погружались в вязкое болото апатии. Сейчас она могла бы сравнить себя с дубом, выкорчеванным из родной земли и занесенным ураганом невзгод в непролазную топь, подернутую туманной дымкой забвения. И можно сколько угодно рассуждать о заживающих ранах — к сожалению, вместе с Мелиссой Аэрин потеряла и опору, и смысл жизни. Так не все ли равно, куда ее повезут и что с ней сделают?

Конечно, прикосновение к стволам дубравы Полтиша и даже простое гадание на картах придало бы ей сил, не говоря уже об обработанной крепкой древесине, выступающей главным элементом призыва Монни, поскольку древо должно вырасти на земле, над которой рождена ведьма. Оно вбирает в себя соки почвы, крепнет, впитывая лунный и солнечный свет, и является единственным проводником для таинственной силы, недоступной другим людям. Проведя особенный ритуал, давы преобразуют заготовленный материал, а чаще всего уже готовые резные изделия, в Каф, служащий им до конца жизни. То был их инструмент, а не грубое орудие, которое позволяло управлять невиданной силой. Подчас плотники не знали о конечной цели заказчика и выполняли работу, не подозревая о том, что служат Ковену. К ее глубочайшему сожалению, Аэрин не приходило в голову создать что-нибудь компактное, и поэтому, лишившись своих корней, она была обречена на скитания и жалкое существование.

В чемодане Аэрин лежала короткая дубовая ветка, кое-как, наспех оторванная от сука и очищенная от листьев и коры, — ее возможная опора. О массивных колдовских столах или хотя бы ноже с наборной рукоятью можно только мечтать. В первую очередь дава подумала о художественной кисти, хотя было бы странно встретить служанку с подобным предметом в переднике, а ведь эту вещь надо постоянно носить с собой, не вызывая подозрений. К тому же она совершенно не умела рисовать. Для зонтика ветка слишком тонкая, короткая и кривая. К собственному разочарованию, она не смогла придумать ничего кроме оперенной палки для уборки пыли и поэтому злилась на себя, поскольку не хотела связывать единственную надежду с унизительными атрибутами прислуги.

Какое-то время Аэрин размышляла о различных символах свободы, которые знала, и не заметила, как задремала, прислонившись головой к мягкой обивке кареты. Графиня уложила девушку на спину, накрыла одеялом и, убедившись, что дава заснула, пожаловалась сестре:

— Твои пилюли почти не действуют.

Изола пригладила волосы и вздохнула:

— Надеюсь, что успокоительного хватит до конца поездки. Думаешь, она опасна?

— Я бы сказала: больше, чем хотелось бы. Не хочу, чтобы она навредила сыну. Нам придется искать другое сочетание.

— Да, все заметили, как он на нее смотрит. Маргад так мучается… Я не осуждаю его, только, может быть, он немного потерпит?

— Вынуждена согласиться с тобой. Мне тяжело с ним.

— Да, и это так тревожно.

Графиня отвернулась к окну, как будто искала сына, хотя знала, что не сможет увидеть его до утра.

— Ты знаешь, иногда я жалею, что ставила решетки на окна и запирала двери на ключ.

— И все же клетка была сломана. Помнишь воришку, зажатого механическими ставнями?

Элизабет посмотрела на сестру.

— Разве такое забудешь?

— Сколько ему было? Четырнадцать?

Графиня кивнула.

— Около того.

— Бедняжка, мальчишка так кричал!

Они улыбнулись и, тихо рассмеявшись, позволили себе обнажить жемчужные зубы с неестественно длинными клыками.

Очередной придорожный столб исчез во мраке позади Тарлаттуса. Ночная темнота поглотила его так же легко, как и еще одну лигу, час и весь сегодняшний день, и все-таки, несмотря на длительное преследование, архиагент по-прежнему крепко сжимал поводья и не позволял лошади менять аллюр. Хотя окружающий мир подернулся завесой усталости, он словно не замечал ее и представлял себе, что за ближайшим поворотом дороги появится карета. От этой безумной идеи становилось немного легче.

Непредсказуемая графиня все еще опережала его, хотя на этот раз на стороне Тарлаттуса выступала важная фигура, способная уровнять шансы. Дон Карера только и думал, что о встрече с ведьмой, и потирал влажные ладони, представляя себе, как истязает Аэрин то на одном, то на другом пыточном устройстве. К искренней зависти ревностных неофитов четвертого столпа, он был в некотором роде коллекционером. Впрочем, благодаря низменным желаниям инквизитора, после разговора с Тарлаттусом, вспыхнувшим как масло, пролитое на тлеющие угли, порты западного побережья перестали выпускать суда и парусные лодки, а береговая охрана сделает все возможное, чтобы не пропустить контрабандистов. Теперь оставалось дождаться, когда беглецы попадут в западню, из которой не смогут выбраться.

«И что потом?» — спрашивал себя архиагент.

По крайней мере, не отдавать Аэрин в руки инквизитора. Во-первых, он испытывал отвращение к его кровавым забавам с живыми игрушками, и девушку следовало убить хотя бы из гуманных соображений, и на этот раз они не были робко замещающим жестокость милосердием, а во-вторых, она по-прежнему не должна попасть на допрос.

Последняя мысль связала его рассуждения с супругой. Беспокойство за Кармелу усиливалось пропорционально расстоянию между ними. Так что у него были достаточно веские причины как можно скорее завершить эту изматывающую погоню, вернуться в Вилон и убедиться в благополучии жены. Возможно, достигнув желаемого, ему удастся погрузиться в тяжелый и глубокий сон, в котором не будет проклятой площади, затянутой багровым дымом, и, перед тем как встретиться с Родригесом для обсуждения дальнейших шагов, как следует отдохнув, проснуться новым человеком.

Дорога вынырнула из леса и устремилась в поле. Клирик посмотрел вперед и, заметив экипаж, спускавшийся по пологому склону холма, пришпорил лошадь. Его сердце забилось чаще, а усталость, как поздний туман, развеялась под порывом свежего ветра, подувшего в лицо.

Увлеченный погоней, он не заметил плотную тень, отделившуюся от опушки леса и скользнувшую следом за ним. Постепенно она приняла очертания всадника, стремительно настигающего Тарлаттуса, однако предательский ветер, свистящий в ушах архиагента, скрывал роковой перестук копыт, доносящийся сзади. Лунный свет отразился на грани клинка, блеснувшего в ночи, и лошадь под клириком, как будто неожиданно споткнувшись, упала на дорогу и забилась в агонии, хрипя и лягая воздух. В этот момент луна скрылась за облаком, и всадник исчез во мраке, а Тарлаттус, каким-то чудом избежав травм, сжал четки в кулаке и, выбравшись на обочину, приготовился к повторному нападению. Вопреки ожиданиям, всадник не вернулся, и разозленный клирик, забыв о данном обете, крепко выругался. Он остался на пустынной ночной дороге без каких-либо шансов догнать графиню.

Отчаявшийся архиагент потер ушибленный локоть и прислушался к тишине, нарушаемой только звоном цикад и шелестом листвы. Кто бы это ни был, он умело фехтовал: рука преступника привыкла наносить быстрые и смертельные удары. Тарлаттус кое-что понимал в этом вопросе. Однако если бы это был офицер, то он бы вызвал оппонента на поединок, а подосланный наемник попытался бы добить лежащего. Заколоть лошадь мог лишь тот, кто сопровождал карету.

Клирик осмотрелся и расстегнул седельную суму, чтобы достать вещи, и составил краткосрочный план дальнейших действий. Увидев свою цель так близко, Тарлаттус уже не мог заночевать в поле и как гончая, взявшая свежий след, побежал по дороге, забыв об ушибах и усталости.

Когда они проходили сквозь кованый ажур арочных ворот Хенеса, вслушиваясь в перезвон колоколов, Аэрин подняла голову и, придерживая платок, покрывающий волосы, рассмотрела золоченую статую ангела-защитника, установленную на въездной площади Плаза-де-Нико. Сощурившись от яркого света, отраженного изваянием, она опустила взгляд на выстроившуюся полумесяцем группу паломников, монотонно читающих молитвы перед основанием резного постамента из розового мрамора, отполированного до стеклянного блеска тысячами прикосновений.

Эти места были ей незнакомы. Предгорья Садель представляли собой колыбель Собора, а местные жители участвовали при строительстве первого купола. Возможно, поэтому здесь не было той испуганной суеты и паники, как в других провинциях Эспаона. Не зря же в центре города возвышается кафедральный собор Всех Святых Ликов, уступающий в размерах лишь вилонскому Гранд Кафедрал.

Девушка заметила, как по брусчатке мостовой к ней приблизилась тень Маргада, и ускорила шаг, держась от него как можно дальше. По словам возничего, украдкой подкармливающего даву, граф объезжал Коста-де-ла-Кинта по заброшенной дороге, идущей через бор. Неизвестно, что произошло среди пиний, поскольку строить догадки, основанные на сплетнях служанок, весьма неблагодарное занятие, и тем не менее на белоснежном отложном воротнике графа выделялись засохшие капли крови. Не потому ли он сменил дворянское платье на щегольской наряд, лишенный кружев, как того требовала мода, одобренная неутомимым Собором? Куда же подевались породистая лошадь, шпага-дворянка и нубрийский пистолет?

Аэрин, перехватывая взгляды Элизабет и Изолы, изменивших привычке и снявших мантильи, уже не знала, кого опасаться больше: инквизиции или идальго? Чем дальше от родных мест отъезжала девушка, тем непредсказуемее казался путь, и ее постоянно преследовало неясное предчувствие беды.

— Ты читала миракли? — спросил Маргад, все-таки приблизившись к ней.

Девушка промолчала, и молодой человек услужливо вложил в ее руку небольшой молитвенник. Аэрин удержала в себе дрожь, почувствовав прикосновение его пальцев. Странное ощущение сродни вдохновению обволокло ее сознание, когда Маргад зашагал рядом. Она качнула головой, прогоняя наваждение, а он понял этот знак по-своему.

— Прочти хотя бы один стих, — тихо попросил граф.

Дава заглянула в книгу и, подумав, спросила:

— Зачем они мне?

— С их помощью ты найдешь путь истинный, — с легкой улыбкой последовал ироничный ответ.

— Нет, пожалуйста, возьми обратно.

Аэрин вялым жестом протянула ему молитвенник, и Маргад отстранился, чтобы направиться к соборной лавке, продававшей святые символы. Девушка вздохнула и с обреченным видом следила, как он выбирает украшение. Она не доверяла ему и только изобразила покорность, позволив застегнуть на своей шее золоченую цепочку.

— Подыграй мне, — прошептал он.

— Мучас грасиас, — она склонила голову и кокетливо улыбнулась, мысленно давая ему пощечину.

Аэрин обратила внимание, что даже в воображении она двигалась как-то замедленно, будто устала от бесконечной борьбы. Все ее проблемы с сегодняшнего утра словно отдалились и потеряли четкую форму, уменьшившись до незначительных, не имеющих влияния мелочей.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем граф обратился к матери:

— Может быть, остановимся на пару минут?

Элизабет скользнула по нему оценивающим взглядом: у Маргада был болезненный вид. Да и сами леди выглядели усталыми.

— Тебе плохо? — выдержав паузу, спросила Аэрин, надеясь, что вопрос не казался наигранным.

Элизабет обернулась к ней, и дава выдержала укол холодного, высокомерного презрения, быстро сменившегося вдумчивым одобрением.

— Идите дальше, а я немного… постою. Эта жара меня убивает.

И, отойдя в тень, идальго прислонился к стене дома.

— Не опаздывай. Мы будем ждать у Сантас-Пуэртас.

— Да, хорошо… — молодой человек рассеянно кивнул.

Леди отдалились от них прогулочным шагом, и они смогли объясниться.

— Спасибо за заботу и забери свои деньги обратно, — без тени любезности заявила дава, возвращая молитвенник.

Не выдержав пристального взгляда, девушка натянула платок, покрывающий голову, на брови.

— Они для тебя! Возьми! Я скажу, что ты…

–…Ушла в монастырь? — перебила Аэрин, театрально закатив глаза.

В этой настойчивости девушка заподозрила проверку ее желания покинуть их гостеприимную семью.

— Почему бы и нет? — Маргад пожал плечами и поплелся по улице.

— Мне нравятся брюки и длинные волосы, — бросила она, рассматривая его спину.

«А если серьезно, что мне мешает уйти?» — Аэрин сосредоточилась на воспоминаниях о Мелиссе, пытаясь напомнить себе, где она сейчас должна находиться, и с неприятным удивлением не смогла найти прежней привязанности. Будто порванный канат, родственная связь утонула в набежавшей волне. Аэрин вытянула на берег растрепанный конец мокрой пеньки, обвитый водорослями, олицетворявший ее безответственность, из-за которой в конечном счете она потеряла сестру. Тихий шепот здравого смысла, напоминавший о том, что время, необходимое для поисков унесенной ветром лодки, было упущено, не мог защитить от резкого и обжигающего, как удар хлыста, осознания собственной никчемности. Аэрин никогда не простит себе временную слабость и рано или поздно вернется на берег в надежде найти утерянное. Пусть не сейчас. Позже, когда найдет в себе силы и мир будет к ней благосклоннее.

— Только я во всем виновата, — пойдя следом, прошептала девушка, проклинающая судьбу и свою беззащитность: без чемодана ей действительно лучше готовиться к постригу. Незавершенный Каф, иллюзия оружия, еще не способного ее защитить, находился где-то в медленно катящейся повозке с багажом, и она не хотела выдавать свои намерения. Интуиция подсказывала: любой поступок, наводящий на мысли о подготовке к бегству или о сопротивлении, не останется незамеченным.

Неожиданно для себя Аэрин начала меланхолично искать в Маргаде если не заступника, то помощника. Она догнала попутчиков и вместе с ними прошла через южные ворота. После короткой остановки в пригороде беглецы начали восхождение в горы.

Теперь с каждым шагом над ними все выше поднимались безжизненные, отвесные склоны отрогов, лишенные растительности. Пока монахи обживались в этих скалах, прорубая первые кельи, то их не воспринимали всерьез. Братья умели ждать и с завидным терпением распространяли свое светлое учение. Сестры не селились в такой местности и, на свою беду, не смогли помешать закладке собора или распознать призрачную угрозу. Это как раз тот случай, когда жаждущие власти и роскоши люди, пропустив через себя, до уродливой неузнаваемости искажают изначально неплохие идеи.

— Что твоя матушка хочет найти в Садель?

— Я и сам не знаю, — отозвался Маргад, галантно предложив свою руку.

Дава обреченно склонила голову и приняла помощь. Борьба за свободу и беспокойство за сестру отступили в сторону, уступив усталости и бессильной злобе. Хотелось хотя бы на миг позволить кому-то позаботиться о себе. Это нельзя было назвать полноценной покорностью, так как в душе Аэрин все еще сопротивлялась изменениям в ее жизни и надеялась на скорое избавление от невзгод.

Ослепительно яркая Гадия, обрамленная неряшливыми зарослями раскачивающихся темно-зеленых пальм, встретила архиагента соленым порывистым ветром, перебором гитарных струн уличных музыкантов и тоскливыми криками чаек. Оповестив о своем прибытии, он вышел на балкон губернаторской виллы и оперся руками о прохладный мрамор белоснежной балюстрады.

— Кадария, — ни к кому не обращаясь, с тоскою в голосе произнес Тарлаттус.

Прежде ему не доводилось бывать в самой южной провинции Эспаона. Он осмотрел бухту, заполненную судами, качающимися на волнах у причала или на рейде, полоску мола, перегороженный двумя галеонами и фрегатом выход в море и внушающий уважение зубчатый край бастионов форта. Убедившись в надежности охраны, Тарлаттус насладился панорамой города и залюбовался оранжевыми крышами, выделяющимися на фоне выбеленных штукатуркой стен. В этом городе влияние торговли с Фесом отразилось в многочисленных арках и порою причудливо раскрашенных стенах патио.

Рассуждения об удивительной красоте архитектуры, гармонично вписанной в окружающую природу, плавно перетекли в русло воспоминаний о прошлой ночи. Полнолуние. Вот, что он упустил из виду. С нахождением этого фрагмента появилась возможность сложить различные события, до этого момента не связанные между собой, в цельную мозаику. Как говорил ему и другим агентам Родригес, в этой фазе Луны еретики необычайно быстры и ловки и прекрасно видят в темноте, хотя у подлунного могущества есть и обратная сторона: в солнечный день они слабее ребенка, неуклюжи и почти слепы, а любая рана может стать смертельной. Несравненный Мастер хорошо знал их тайную природу.

— Сеньор, вас ожидают, — крикнул адъютант, приоткрыв дверь.

Архиагент твердым шагом проследовал в полумрак здания и предстал перед секретарем губернатора и майором гарнизона.

— Мужчина, задержанный в Гадии, оказался подставным лицом, — доложил офицер, — сейчас продолжаются поиски кареты.

— Сколько человек отплыло со вчерашнего утра?

— Ни одного. К нам еще до рассвета прилетел голубь, — вклинился в разговор недовольный секретарь и зевнул, прикрывая рукой рот.

По мнению дона Кареры, Гадия стала нарывом на теле Собора, наполнившись нищими беженцами и прочим трусливым сбродом, под которым, конечно же, подразумевались аристократы. Генерал-трибун считал своим долгом унизить и вышвырнуть из страны этих испуганных еретиков, презренных мужчин и женщин, не желающих принимать свет истинной веры и не заслуживающих снисхождения. Иногда его принципиальность превращалась в настоящую манию.

В отличие от инквизитора Тарлаттус видел не зловонное месиво из жалких оборванцев, а прилично одетых горожан, опасающихся за свою жизнь. Ему не было дела до их проблем, его заботила поимка Аэрин. Только прежде чем клирик вернул свои мысли в русло розыска, он на мгновение задумался о судьбе эмигрантов. Если все пройдет так, как задумано, то они с Кармелой могут оказаться в числе тех, кто сейчас ждет разрешение на выезд.

— Хорошо, — с задумчивым видом ответствовал Тарлаттус, — значит, она на берегу.

— Мы продолжим поиски и обыщем город, — отчеканил капитан.

Архиагент кивнул, поднял указательный палец, призывая к вниманию, и встал перед картой, занимающей стену кабинета.

— Куда бы подалась графиня, увидев закрытый порт? На север, в Санта-Принс или еще дальше, в Сан-Бургос? Мне кажется, она выберет самое неожиданное направление — вниз, на юг.

Он провел ногтем по бумаге, обозначив нужную дорогу.

— Я подготовлю подразделение.

— С вами приятно иметь дело, сеньор. Не забудьте предупредить Хенес.

Маргад едва переставлял ноги и придерживался за ременное путлище. Его треуголка была сдвинута на лоб, а голова низко опущена. Ничуть не лучше себя чувствовали леди, накинувшие черную вуаль и часто останавливающиеся для отдыха. Сейчас Гранды не обращали внимания на Аэрин и словно забыли о существовании девушки, спокойно идущей рядом с ними.

На ней еще не было оков или веревки, привязанной к горлу, и все же она чувствовала себя пленницей. В конце пути ей прямо, со свойственной благородным кровям вежливостью, или косвенно укажут на ее новое положение и если бы не иссушенные солнцем земли, по которым они шли, то Аэрин взяла бы чемодан, и свернула на ближайшем перекрестке.

С приближением вечера беглецам вернулась былая бодрость. Они поднялись до расширения дороги перед крутой лестницей, куда уже не могла въехать повозка, и слуги принялись за разгрузку, перенося багаж к ящикам и бочкам, накрытым навесом на краю площадки.

Девушка осталась рядом со слугами, высматривая свой чемодан, а Гранды ступили на лестницу. Они почти одновременно оглянулись, вспомнив о ней, и Элизабет что-то сказала сыну. Маргад спустился и протянул даве руку.

— Пойдем?

Аэрин, увидевшая в этом поступке символичное предложение защиты, не торопилась обхватывать его локоть. Вежливо улыбнувшись, она поднялась по ступеням вместе с ним, но сохраняя полшага дистанции.

На верхней ступени их встретил мужчина с резкими чертами лица, в строгой одежде нубрийского стиля. Элизабет заговорила с ним по-терийски, а Маргад повел Аэрин вглубь ущелья. Только сейчас девушка заметила досочный настил, выгибающийся дугой над их головами. Под ним, полускрытые тенью, угадывались очертания чего-то округлого и большого. Так Аэрин в первый раз в жизни увидела дирижабль. Его размеры поразили даву, а полированный металл цвета меди, непонятный символ, начерченный в хвостовой части, изящные изгибы лакированного дерева гондолы притягивали к себе удивленную девушку.

От созерцания воздушного судна ее отвлек голос графини:

— Взлетаем после окончания погрузки… Аэрин, нам надо поговорить.

— Не бойся, — шепнул ей Маргад и оставил их наедине.

«Ну, вот и все», — пронеслось в голове давы, и ее сердце сжалось от ужаса.

Первой заговорила Элизабет:

— Если ты не против, то можешь послужить нам в Илинии.

— Похоже, у меня нет выбора…

Графиня скромно улыбнулась: ответ ей понравился.

— Ты когда-нибудь бывала там?

— Нет, госпожа, — дрогнувшим голосом ответила девушка, проглотив комок в горле.

— Уверена, что там тебе понравится.

— Да, госпожа, — не поднимая глаз, ответила Аэрин.

— Мне нравится твое отношение. Вот увидишь, ты ни в чем не будешь нуждаться.

Не прошло и получаса, как они взошли по раскладной лестнице в гондолу, а графиня сердечно распрощалась со своими слугами, разделив с ними вино, приготовленное к этому случаю. Нубрийцы вытянули дирижабль за канаты из-под навеса и, запустив двигатели, поднялись на борт. Пока шла подготовка к полету, Аэрин крепко держалась за поручень обеими руками — и смотрела в иллюминатор, но вот трап был поднят, причальный трос отцеплен и дирижабль поднялся в небо.

С высоты птичьего полета дава увидела брошенную повозку, навес, слуг, махавших им на прощание, и обрывающиеся вниз склоны предгорий. Увидела и прежнюю, счастливую жизнь, безжалостно сожженную и развеянную по ветру, память о которой она сохранит до ухода в безлуние. Тоска защемила сердце, и дава, не в силах удержать слезы жалости к самой себе, попыталась отвлечься и прислушалась к разговорам нубрийцев. То и дело слышался звонкий девичий смех: в дирижабль вместе с Грандами, Аэрин и нубрийским экипажем поднялась симпатичная кухарка, жившая вместе с северянами.

Посмотрев вдаль, дава от неожиданности вскрикнула. К ней подошла Элизабет и проследила за взглядом девушки. Внизу, по дороге, поднимая клубы пыли, летел черно-красный отряд кирасиров.

— Они опоздали, — успокоила ее графиня.

Аэрин не знала, что из предусмотрительности, гуманных наклонностей или… человеколюбия Элизабет подмешала в вино медленный яд, безопасный для вампиро, чтобы слуги, беззаботно пирующие внизу, не дожили до паноптикума инквизиции. Графиня решила использовать гражданскую войну как повод, позволяющий вернуться в родную Илинию, и не беспокоилась о том, какие воспоминания об их семье останутся в Эспаоне. Сумев вырвать даву из рук инквизиции и получив, таким образом, еще один козырь, она с легким прищуром обдумывала очередной коварный замысел и улыбалась своим мыслям.

Примечания

2

Трибун — командир. В античности — должностное лицо.