Ветер – в лицо (сборник)

Леонид Волков, 2017

Путевые заметки Л. Волкова – не путеводитель в привычном понимании, но оригинально переданные впечатления о странах и уголках земли, среди которых Мексика и Мальта, Италия и остров Крит, Израиль и Норвегия, Франция и Таиланд, Индия и Шри-Ланка, Испания и Египет, Карелия и Канарские острова, Чехия и Турция, Грузия и полуостров Крым, Вьетнам и российские города… Очерки, наряду с художественными зарисовками и вставками-размышлениями, – это лирика человека, настроенного на высокий лад, и в некотором роде продолжение его книг «Праздник – в тебе» (переизданной в 2015 году) и «Солнце в глаза» (2015). В «Миниатюрах» автор повествует о «потоке встречных» на своём пути, стремится донести до читателя своё представление о том, что не только «красота спасёт мир», – красивым он будет принадлежать по праву… Текст органично дополняют графические иллюстрации художника Оксаны Хейлик и авторский фотоальбом. Около двухсот портретов и пейзажей, сделанных Л. Волковым в разных странах (не только на Шри-Ланке, в Таиланде, в Грузии) и на родине, передают радость жизни, свойственную автору.

За счастьем

Путевые заметки с экскурсами в лирику и историю

Запомните себя счастливыми, задорными!

Запомните сияние удивлённых глаз,

улыбки друзей, огни родного города,

музыку, рвущуюся навстречу

из распахнутых окон,

цветы в руках у любимой!

Запомните

все случайности, встречи,

удачи, разлуки,

без которых не бывает юности!

Лидолия Никитина. «Юности счастливые мгновения»

Феодосийская сага

В Ка́фе

Могу ль я забыть октябрьские дни в Городе-на-краю, где по утрам чуть свет здоровался с морем… где, минуя Генуэзскую башню, изо дня в день касался истории… и где, рельсы вокзальные перебегая, пропускал через себя ток, идущий из мест, откуда прибыл!?

Было зябко. Море «кусалось» холодом… И я догадывался, почему революция сто лет назад выпала на октябрь: изо всех щелей дуло, хотелось взбунтоваться от такой жизни…

Погода не баловала: ветер мёл, бросая под ноги стручки акации… кропил — когда, встретившись с Аллой Ненадой, наведался я с ней «к Редлихам», в дом, где век назад жила Цветаева Марина… а теперь — Нина Гряда, певица, душа-человек, накормившая нас досыта яблочными пирогами…

Чуть погодя растеплилось. Проясненный, встретил меня Коктебель. Впустил в акваторию Карадага, позволил нырнуть в воды залива у Золотых Ворот, где я, кажется, ощутил сверкающий серебром дух Цветаевой…

А за день до отъезда пробежался от Карантина до мыса Киик, дыша ароматом водорослей, то и дело купаясь…. Даже не заметив, как добежал до Двухъякорного, где под чинарою ждала меня маршрутка, вернувшая беглеца в Кафу…

Наконец — Златоглавая… благоуханье листвы октябрьской, колдовство клёнов…

Октябрь 2013

Три недели и девять дней

Феодосия, Новый Свет

Два солнца стынут, — о Господи, пощади!

Одно — на небе, другое — в моей груди.

Марина Цветаева

1

Спустя год подошла пора верстать новую книгу — я вновь в Феодосии… И хотя накануне, в конце декабря, угораздило меня захворать, под Рождество — бесприютный — качу из Москвы в Крым…

А чуть свет уж бегу к морю.

Бр-р! — с солнцем на пару оно прячется в пар от мороза… Что так необычно для Юга, где привычно — загорать, плавать, мечтать о тени!

И вот — где декабрьская моя хворь? — купаюсь. Среди лебедей!

Царственно-белые, с какой-то стати (говорят, с Нового года) они облюбовали себе феодосийскую набережную…

Здорово это — начать день с моря… и, наполнившись им, носить с собой!

Тогда, на Рождество, ещё одна, я видел, отдалась морю: безо всего зашла в волны — и уплыла бог весть куда…

Странно: искупавшись за нею следом, ношу в себе её образ…

Он (как позже и образы других плавающих барышень — стройной ли гимнастки, исполняющей на пляже кульбиты, другой ли — «в теле»), запечатлённый морем, долго ещё преследовал меня среди дня…

Лёд, мешанина под кедами поначалу мешали бегать; первые трое суток — снег, метель, окоченевший поутру скворец во дворе, трубный ветр с моря… Такой, что среди ночи распахивалась балконная дверь — и кто-то невидимый, казалось, врывался по мою душу, остужая комнату, увешанную иконами…

А днём — ни-ко-го! Набережная как вымерла. И — средь всеобщего запустения (даже поезда не ходят!) — одиноко стоящая, подточенная временем — на моём пути — Генуэзская башня, помнящая и Цветаеву, и Грина… огромная груда металлолома у причала (где раньше, ещё в 1990-х, шла посадка на теплоход, следующий в Коктебель)… да высокая нарядная ель на площади против вокзала.

Зато на четвёртый день, глядь: море — зеркало запотевшее.

Гладкое, мутное, на глазах исчезло оно из поля зрения, заволоклось туманом, сквозь который едва проглядывало солнце.

Лебеди встретили меня говором. Обсуждая, видимо, как ветр-повеса, что ни ночь, стучится ко мне — непрошенный — в балконную дверь, трубит и вламывается, наводя жуть, и как со стен на меня испытующе смотрят лики святых…

Я почти не сплю. Люди же, наоборт, не проснулись. Всё ещё, кажется, спит.

Дома — и те, похоже, заснули. Пустой вокзал. Никуда не уедешь. Никто не проводит тебя, как не так давно — в октябре…

И лишь на исходе каникул откуда-то взялись прохожие. Море — тоже — приняло обычный свой вид. Как некогда при Марине… Как и год назад…

Я приходил в себя, отогревался душой, работал (ничто не мешало мне взять нужный тон, выверить, сверстать две книги) и, оттаивая, — тайком для себя — вынашивал поездку «на край света» — в Новый Свет.

А тут — купленный в киоске «Союзпечать» номер газеты с моей — на всю полосу — статьёй «Непослушные — мы отстояли Крым»… да до слёз тронувший концерт, посвящённый юбилею Крымского флага, в клубе…

Оттаял. Радовало — мир здесь год от года, как и при Грине, узнаваемо добр и безыскусен: тот же (в той же фетровой шляпе) на перекрёстке Айвазовского и Галерейной бесшабашный «выдуватель пузырей», та ж неизменно радушная Хранительница музея Ненада… и отзывчивые на ласку — в блокадном-то Крыму! — феодосийские кошки…

2

Но вот, разделавшись с рукописями, качу в «свет»: в Свет Новый (иной, у края), с взметнувшимся в небо Соколом, с ноздреватым Коба-Кая, с ясною россыпью звёзд в ночи… Свет, где можно от всего отрешась, прочувствовать, как сквозит Вечность, — в то время как ты, частица её, живёшь, прислушиваясь, как и всё живое, к себе…

Новый Свет, оказывается, ждал меня. Распахнув объятия бухты, встретил по-царски. Букетом подснежников. Клином лебедей в небе. Душем сероводородным…

И вот — чем не царь?! — купаюсь себе один в Царской бухте… Умудрился даже позагорать!..

Зимний — среди января — пляж. Необычно!.. Замусорено, жаль. (Но не оттого, что «русские пришли». И до так же было.)

Убрался (как в своё время — на Карадаге) — вместо того, чтоб возмущаться. (Волонтёр? Нет, служу Красоте… Может, я специально — из Москвы… В своё удовольствие… А оставляющие после себя мусор? У них нет национальности — воры: крадут у Природы…)

Проблески солнца. Облака куда-то бегут, задевая за горы, бросая оживляющие тени на палеорифы — «присевших» под боком у меня Орла, Сокола, с высоты своего роста не замечающих убогих под собой строений.

Как и я: ничто не мешает и мне смотреть на всё с высоты Можжевеловой рощи. И — в стороне от больших дорог — дышать.

Раздышался. Поутру — по ручейку вниз. Встречь свежему дыханию по теснине… Пока распадок не распахнётся в ширь моря… Куда, не раздумывая, вбегу…

А, обжёгшись, поплыву в открытое… едва не забыв, что надо ещё назад…

За ночь прибой внедрил водоросли. На пляже — след босых ног…

Погода, что ни день, меняется. Из солнечной — в ненастье. И море из утра в утро — разное. Нагнало медуз.

Ныряю в склизкое месиво, назавтра неведомо куда сгинувшее… Недоумевая — откуда что? Я, может, — невольный свидетель таинств? Объявился — в неурочное время?.. Вот и этой ночью, не доходя Капчика-мыса, разминулся с батюшкой в рясе…

Странное место! С далеко выступающим в море мысом… У тех, кто осваивал побережье тысячелетья назад, мыс наверняка считался священным…

Пытаюсь и я постичь… Созерцая. Вникая… Этой ночью испытывал на себе силу продувного ветра. И — насквозь был пронизан им.

Он забрался в меня, да так и остался — рассказчиком, поведавшим мне о тайной чаше бухты, называемой Царской… про гору-отшельника Караул-Оба… про отполированные ступени тропы Голицына, про сквозной — пронзающий гору — мыс Капчик — подземный зал (под сводами которого, может, и священнодействовал встреченный мной батюшка)…

Капчик. Достаточно — хоть кому — взглянуть на сие чудо природы, чтобы представить: перед тобой — дракон, забравшийся по брюхо в море, с панцирем сверху. (Дракон ли, ящер реликтовый, — чудо!.. Я сегодня в том убедился, взглянув на мыс под моросящим дождём глухой ночью.)

Рай среди января. И — никого!.. Хотя люди здесь, я сделал вывод, подвержены… Могут — чуть что — и с катушек сойти… чему я был недавно свидетель…

А тут ещё — усыпляющий сероводородный душ… наваливающийся — день напропалую — сон беспробудный…

И вот во сне, как в кино, оживает Прошлое: по ступеням, ведущим в обитель тавров, что за горой Караул-Оба, вижу, двигаются в ритуальном танце — одна за другой — тени… И, что характерно, в отблесках луны движения их безупречны…

Утренний бег по ручью, впрочем, вытряхивает из меня сны… А после заплыва — и вовсе — заполоняет море.

На обратном пути — глядь — около валуна — глазок крокуса… Вон и ещё…

А в пятом часу вечера (когда солнце — у края):

— Куда идти?

— В горы, куда ж ещё! (Стало быть — по Царской тропе. Вдоль озарённых закатом крепостей-скал, позолоченных сосен… по-над таким морем, что руки сами взмывают!..)

Успел! Застал! И даже на солнце вышел там, где на спуске к «Адамову Ложу» переплетённые корни-стланика рады послужить тебе как ступени…

После «Ложа» — «Рай» (конечно же, царящий над «Адом»), пропахший соснами… И — дальше: купленные накануне кеды-скороходы несут стремглав вниз, к пляжу (что против посёлка Весёлый)…

Назад — причащённый, весело паря над обрывом: вскидывая то и дело руки, — и тем самым приближая (согревая) кромку горизонта…

Выкроил время. Пролетел туда, где всё — на грани света и тени: сама Красота дождалась, и я застал её!.. После чего неважно, на сколько ты здесь (в жизни… или на пространстве Караул-Оба): ощутил касание крыла Времени, пролетевшего над морем-вечностью…

Хотелось идти и идти (если бы всё время так!.. и — в каждой бухте купаясь!) — постигая…

Но это — что, только со мной? А другие?.. Не может быть, чтобы — живя на краю — не испытывать!.. Благодать же!

А между тем Крым заблокирован (изолирован недругами)…

Блокада! (Чего? Рая?) Не потому ли и людей мало (местные одни, и те — по домам)? Блаженные — большей частью. Но и — не-до-вольные (не-вольные?): подверженные… с «оккупированными» мозгами…

Недостаёт воли? По ту сторону! Увы! Вот если б — больше таких, как Фёдор Конюхов! Вот уж кто — точно не «в клетке» — живёт… способен — в запредельных ситуациях — одерживать над собой верх и «ценить каждое мгновение»…

Повезло же нам с таким соотечественником-современником, на пределе возможностей осваивающим планету… раз от разу преодолевающим Невозможное!..

Вот и мне б — хоть время от времени — преодолевать!..

Вчера чуть свет, когда брезжило, стащил себя с койки (хотя так хотелось спать, а не бежать — к бурливому морю, в темень)…

Удалось! Но море не приняло: вздыбилось впотьмах, опрокинуло — сонного…

И всё ж — наполнило силой… В самом деле, на каком-то этапе летящего стихия делает одержимым, до себя поднимает…

Так и вчера было, когда, не чуя ног, разгорячённый, летел я с гор — и едва успел до темноты к Капчику, поджидающему нетерпеливо…

Вовремя! Пока здесь. Пока высоко… Зря, что ли, к исходу дня Красота сказала «спасибо»?..

— Как думаешь, бухта ждёт?

— Сейчас?

— Не, вообще.

— Не придумывай! С какой стати?!..

Можно подумать! Не придумываю — живу (чувствами)… Просто иногда мы видим других такими, какими они себя сами не знают… Что вовсе не означает — «выдумал». (Цветаева ведь тоже никого не «придумывала» — ей открывалось…)

Я же, может, кого-то вижу летающим…

А захотелось летать — лети! И нечего принижать полёт…

Вон — бухта, привыкшая к тебе по утрам. Не очарована ли она вместе с тобой? А, её приближённый?..

— Мнишь… Таких, как ты, у неё — букашки, птицы, собаки…

— Но бухта ждёт очарованного! Я даже слышу… зов ручья, по которому из утра в утро бегу.

Ждёт! Не может Место не разделять моих чувств: оживляю присутствием, воодушевленьем, восторгом (перед Красотой — не будничной — райской)… И если той же бухтой не воспринимается образ, наверняка — душа!

Место! Ощущаю с ним обратную связь. Как эхо. Как запах цветка…

До сих пор храню в себе впечатление: волна (живая), взяв, поднимает — и, качнув, наполняет собой — силой…

Увидев, проникнуться, ощутить явственно и откликнуться, проявить радость… Не этого ли Природа ждёт от тебя? Как и Та, для которой достаточно, чтобы её кто увидел (в лучшем проявлении)…

Разглядишь — не задумываясь, отдастся. Всерьёз. Высоко. Ни о чём не жалея… Дождавшись тебя — горизонтом, проблесками солнца мутного, — всколыхнётся поющим прибоем.…

Даже когда уеду, знаю: несмотря на непостоянство моё, будет ждать, вспоминать…

И — когда уйду…

Не надо только грустить. Можно радоваться лишь, что в природе всё неизменно… и — этой гармонии красот (мест), в которой порой и камешек жаль стронуть, — ненарушенному очарованию…

Чуть сонное место. Красоты навевают сны, храня воспоминания (примерно как я носил запечатлённый морем образ гимнастки), ещё как намагничивают чувства!

Вон в мути обволакивающих горы облаков, в порыве ветра — образы-воспоминания — лучшего (насколько впечатлительная эта Красота в состоянии запечатлеть)… Мне же только и остаётся — настроиться и впитывать, обретая крылья…

А красивые — заведомо с крыльями? Некрасивые — без?..

Сомневаюсь. Мне в этой связи странно, что про жену Фета — кто-то: «бескрылая, некрасивая»… Как будто бескрылость — некое мерило некрасивости. Как — глухоты, слепоты, безнюхости… или — будничности, приземлённости, мелочности… или — безрадостности, уныния, не-широты…

Но Красота, с другой стороны, — разве не то, что с крыльями?..

Только вот не всё, что красиво, летает.

Обжился. Шаг за калитку — и вот — Парадиз: реликтовая (третичного периода) роща сосново-можжевеловая. А там — вперёд, в прошлое, как к себе домой, — внутри мыса Капчик, в нутро ископаемого рифа с 77-метровым сквозным сводчатым гротом, куда на этот раз удалось пролезть на ночь глядя, будя спящие тени, давно уж ждущие своего претворителя… (Ещё, быть может, с тех пор, как в 1912-м Николай II собственной персоной проник в грот и прошёл сквозь него к своей яхте «Штандарт».)

В смутных сновидениях — разбуженные воспоминаниями — тени явились ко мне ныне ночью… и — словно присутствовали наяву — странные, будто специально созданные Тайной в сумраке урочища Караул-Оба, лощинах «Ада» и «Рая», в увитом плющом «Адамовом Ложе» — убежище тавров… там, в святилищах своих отдающих должное Месту, скрытому от посторонних глаз…

Красота такая, что кажется — сон!..

Но что за сонное место! Отрешённые, во сне горы, рощи…

Радует — не «обжит» пока край этот, оставшийся ещё на отшибе, в стороне от дорог (кроме одной — петляющей по-над морем, со светлячками фар — не верениц — редких машин под вечер), за чередой гор, отделяющих от всего света Свет Новый…

— А ты думаешь, Бухта-Пляж-Ручей будет ждать?

— Да, открылось же мне, как Место, очищенное от мусора, шепнуло: «Спасибо за возвращённую Красоту!» и как благодарно солнце сверкнуло…

Сны. Образы. Тайна… Место, таящее в недрах своих больше, чем можно себе представить… Надо только видеть… увидеть всё вокруг себя в лучшем проявлении (как, по большому счёту, должно быть всегда) — и место откликнется тебе, просияет…

Всё же взаимосвязано!.. Не выдумываю: чувствую…

* * *

Там! И ещё долго буду в ином — новом — свете.

По утрам изо дня в день бегу здороваться с морем… А на ночь глядя — вверх, к таврам… Бегу, а глубоко внизу бушуют, бьются о Караул-Оба волны… Над ними, облепив сучья-ветви сухого, как коралл, дерева, гроздьями невиданных плодов лепятся друг к другу бакланы…

Вижу: двое — он и она. Карабкаются в Запределье…

И вот оба — караул! — ступают в не совсем покинутую таинственными жителями сих мест — таврами — лощину (за труднодоступной скалой), где по ночам, знаю, разыгрываются мистерии…

Но те двое скрылись из виду. И уж не увижу…

Однако в сумерках вновь лезу в Сквозной Зал (пронзающий мыс Капчик), где — прислушайся! — звучит тихая музыка…

Мелодия невзначай рождается из плеска волн в удалённом от меня «нефе», озарённом едва-едва мерцающим светом… где запечатлеваю Сны Моря — обнадёженный тем, что кто-либо снаружи, в реальном мире, всё ж дождётся меня…

Я слушал. И то был прорыв из череды будней: просачиваясь раз от разу под решётчатую калитку внутрь грота, каждый раз оказывался я в Невозможном… И до сих пор это во мне.

Выбираюсь. У оконечности мыса отчётливо слышу писк дельфинов. Похожий на пение Сирен… Или — зов… Что, если адресованный мне?

Будто это я сам (воплощение моё) — там, в дельфиньей стае. (Иначе откуда — возникающее при виде афалин и белух, с которыми, случается, плаваю в зоопарке, — волнение?)

* * *

Непривычно: посередь зимы (в конце января) — в летнем Крыму.

Лето на этот раз для меня началось в феврале — первого числа, когда набрёл на усыпанную нежными крокусами поляну в «Раю»…

А второго уж «распростёр крылья» — в Москву.

Повезло: сидел в самолёте с той, которую в аэропорту загадал! (Радость, самодостаточная сама по себе, — быть — да хоть сколько! — в небе с Красотою, у которой гибкие руки, бок о бок!..)

Впереди же маячило рождение книг (двух) и настойчиво выстукивала мысль, что всего важнее — помнить, куда тебе… В душе по-хозяйски свивало себе гнездо Блаженство — черпающая вдохновение от света чьих-либо глаз птица, воодушевлённая Музыкой и парящая над (между землёй и небом)… Как в «Экклезиасте»: блаженство души — единственное, ради чего стоит жить…

И вот — от блаженства можжевелового, от царского моря — в снега, к себе в зоопарк, в столицу неестественного обитания… к бассейну, где плещется — без тебя — преданная тебе белуха…

Когда-то у человека — чтоб выжить, видимо, — была сверхпотребность не просто с кем-то ассоциировать себя, а перевоплощаться... (В кого угодно… Хотя б и в себя молодого!..) Так, представляется, и когда-то возникло животное из ряда вон — белуха (идеал совершенства в природе)… к которой у меня с некоторых пор — родственное чувство…

Не просто верю: не слаб — знаю (от силы), что могу зрительно перевоплощаться… Зря, что ли, всплывая в бассейне, ощущаю вдох — дыхалом!..

Любовь же, полагаю, способна на многое…

Лети — и фантазируй! А за время полёта у тебя есть время — вспомнить, кем был… перевоплотившись же, — вжиться со всей страстью…

Накрапывало с утра. Туманилась, печалилась гора Сокол. В грустной задумчивости встретила меня Роща…

Но… Я сбежал от сна (как же там спалось: Сонное царство!) — и юркнул в ущелье Ручья.

С камня на камень. Как по лабиринту, на скорости. Опрометью. Навстречу ошпарине-поцелую моря… Взойду — и я — часть этого полновесного мира…

Главное же — до всего рукой!.. Всё рядом: отшельник Караул-Оба со своими таврами, Капчик, Царская бухта…

Природа грустила, туманилась… Я вживался… Фонарики (воодушевления, блаженства), случалось, зажигались в глазах, которые встречались на моём пути… И — мнилось (как всегда, когда хорошо), что — ещё невесть сколько жизней… что — всё могу…

* * *

Но что со мной? Так и продолжаю, как заведённый, бегать там вниз-вверх. Из утра в утро по ручью. Туда — враспах морю. Назад — с морем в охват… А с Рождества начиная — минуя башню Константина, через рельсы… к не менее нетерпеливо ждущему меня морскому простору, из которого только что вышла гимнастка… и где — изящные в волнах прибоя — лебеди (чем не рай?)…

Из моря не выходя (таская его с собой, в себе — к себе, на верхний этаж дома, что напротив Вечного огня, в арендуемую мной квартиру набожных двух девственниц, где неизбывно царит женский дух… на что у меня — выборочное — для всего лучшего — осязание… и оттого — мука…), витаю…

В жизни, полагаю, всегда должно быть место Чуду, Безумству, Претворению Невозможного… Красота ведь воодушевляет!.. Тебе же и остаётся — что балансировать на лету…

О, рождённые Красотой образы, когда чувства обострены!

Помню, на Шри-Ланке, когда при подъёме на гору Сигирия, увидел я на скале изображения женщин, много веков назад запечатлённых древними живописцами, Красота вдруг сама по себе ожила и кинулась…

И — вспомнилось булатовское: «Какие женщины на нас бросали взоры!..» (Пример благодарности с обратной связью: дыхнуло…)

Но Красота — это ж всё, всюду… мгновения дня сегодняшнего, возможно, недооценённые нами…

Думая о Красоте, всё чаще задумываюсь и о Вере. С одной стороны, как верить (доверять), когда всюду — столько лукавств (и — обманутых, слабых?.. И уж лучше знать: знание — сила!..) С другой стороны, сколько же Красоты, Чуда!..

Поневоле верю.

Январь — февраль 2015

Не-встреча

Успею ли?

Я не видел её лица. Лишь спину, плечи, копну волос…

Двадцать лет я брёл за ней следом…

Она шла передо мной, едва касаясь трав серебристыми туфельками.

Мои ж башмаки стоптались, одежда болталась лохмотьями…

А однажды пронзила мысль: успею ль?..

…Проснувшись в собственной постели, я вспомнил всё.

В вазе, благоухая, ждали моего пробуждения розы,

на столе — рукопись не изданной ещё книги, стопка писем.

Из распахнутого в сад окна доносился блюз, из кухни — аромат кофе…

Она вернулась ко мне — Фортуна, и уж теперь я не отпущу её!

Елена Скрябина. «Двадцать лет спустя»

Там, в Феодосии, во время предыдущего моего пребывания, на глаза попался — и захватил — рассказ о Фортуне.

Рванулся — захотелось увидеть автора…

Разминулись. Лица даже не разглядел… Увы! Разве что — душу…

Она выпорхнула из Дома Грина в сторону гавани.

Душа… Я догадывался: ей одиноко. Но, выкрикнув (глазами… их-то я заметил): «Не судьба!» — спевшая о фортуне показала мне спину.

Берег на горизонте! Я плыл к нему…

Наконец — достигнув:

— Где ты была?

— Томилась.

(Я знал: не редкость в заполошном городе.)

— И никого, кто скрасил бы дни?

— Несовпадения…

(И об этом я догадывался — бывает.)

— Но недавно вышла…

— Как в море?

— В толчею…

— И?

— Оказалось — все — вместо того, чтобы жить, — ждут… сталкиваясь в броуновском движении…

— Осознавая: Красота — каждая в отдельности — заслуживает живописца?

— Да, в каждом случае — тобою же открытая Вселенная — и сама по себе…

— Притом что у каждого за спиной — одна, другая (как у царя Соломона)…

— Но жизнь многолика, каждый неповторим!

— И все — разные: скучающие — и, как ветр, свежие… уткнувшиеся в смартфоны — и ищущие… «познавшие жизнь» — и сияющие…

— Как же жить?

— Не терять себя в волнах города… и не упустить главного — Красоты…

— Ради чего?

— Красота востребована!

* * *

Просто три года назад (и до того лет двадцать) готовил я в Феодосии книгу. (Название «Праздник — в тебе», подразумевал — в себе, говорит за себя.) Тогда Праздник — не уставая, летать — отстаивал в спокойствии духа. (Когда ж уставал, подпитывался Красотой… Чтоб у Края — как перед Богом — руки вон из карманов…)

Казалось — допишу вот… — и начну одаривать Праздником… И — изменится мир… И вот изъезжу весь свет белый, фотографируя лица, виды…

Ты зажглась. И тоже прислала виды. Панорамы Чёрного моря.

Я тебе — фото иных морей…

— А нет ли у тебя — о тех краях?.. — спросила…

С этого и началось…

Набралось на книгу.

Октябрь 2016

Просияло

После Феодосии

Я качу куда-то… радуясь ветру в лицо,

небу над головой и тому, что слёзы

по-прежнему солёные, как в детстве…

Сергей Диба. «Чёрное солнце / нежная трава»

Вавтобусе, отправляющемся в Дмитров, смотрю через окно на смерч, метущий по асфальту «мелочь» — берёзовую жухлую листву — и охапками рассыпающий её в танце дождя… А час спустя — как, облепливая стёкла автобуса, вьюжат «первые мухи» — хлопья снега… И как под Яхромой, на маковках церквей отразившись, наконец просияло солнце…

Благодаря сему, каждый, кто в тот день, из автобуса выйдя, сел со мною вместе в круг друзей, улыбок, ощутил праздник…

И вот… Я и не думал писать. Кому нужны «подённые записи»?!

Но блеснуло ж! Что если и моё (повествование, впечатления от поездок) найдёт отклик, отзовётся хоть в одной, настроенной так же душе?

И кто-то тоже отправится… и — передаст праздник. Как по цепочке…

И это будет эстафета Добра: один — другому…

Стало быть, в путь?!

Октябрь 2013

Остров-мечта

Поездка на остров Крит

…Остров есть Крит

посреди виноцветного моря…

Гомер. «Одиссея»

Калиспера, незаходящее солнце моё!

Отправляясь на Крит, я уже кое-что знал про родину Зевса, расположенную на стыке трёх частей света, про обживших Остров в незапамятные времена (почти девять тысяч лет назад) минойцев, про лабиринт и Тезея, одолевшего Минотавра… про взлетевшего (тут где-то, вместе с сыном Икаром) Дедала… про вулкан Санторин по соседству…

1

Ираклион.

Спланировав над городом, названным в честь Геракла, приземлился я — в лето — с началом осени… И — окунулся…

А море — от соприкосновения (больше-то купающихся не было)! — разволновалось… И — приняло.

Роскошь, блеск!.. Куда Грину — с его «Золотой цепью»! И вот хожу, а Красоту — и чуждую пусть — по мере сил присваиваю: море — где б ни было — настоящее…

А люди всё что-то жуют, забыв о Мифе. И изъясняются на непонятном мне языке. Зато на лицах (пожалуй, на всех) — понятные мне улыбки.

И — у меня: первая же загранпоездка!

2

Херсониссос.

Ну, сон! Ощущенье: бывал… (Может, во времена Гомера?)

Или — первооткрыватель? Пару кроссовок сносил — а что видел?!

Сегодня — скульптуру, олицетворяющую счастье: он держит на весу её — обвившую его руками и ногами, чтобы, по-видимому, не вознестись…

Сильно! (Но всё ж — на подступах…)

Пальмы, кактусы… Под черепицею — вроде многопалубных кораблей — дома… Бассейны, бары… Вкрадываются сомнения: может, по недоразумению занесло?

Воздух насыщен ароматами — из кофеен, с моря…

Тепло. Обвевает ветерок. Восточная музыка.

Херсониссос — облагороженная копия Коктебеля.

3

Айос-Николаос — Сития.

Освоился — и воспрял. Врос. То, что увидел, я б назвал Макси-Крымом… Таврией в энной степени.

Сходство? Горы (здесь — больше). Цикады (громче). Отсутствие дождей (с мая не было). Море (синей, солоней). Те ж «Кр».

Этакие этажерки-города с узенькими улицами, в которые чудом — со мною внутри — въезжает автобус.

Прибрано. На улицах и в душах чисто.

Гречанки с улыбкой позволяют заговорить (мне — на ломаном никаком). И — уже изъясняюсь. Глазами: выучился за поездку в Ситию (у славянки по имени Василька)…

Сития — на восток.

Последний оплот минойцев.

Дорога — на поражение воображенья: над пропастями…

Мельницы рукастые на плато Лассити…

По пути — Айос-Николаос, город с бездонным водоёмом в центре, с аметистовыми в витринах жеодами, с чистейшим синь-заливом.

4

Ретимнон.

Не верится: посередь Средиземноморья, на древней земле!

Не разъехаться… На перекрёстках — аксакалы-автохтоны…

Крепость из старины — и выдающийся в море, яхтами усеянное, маяк…

Впитываю…

Когда не путешествую, плаваю. И — всё больше влюбляясь в море.

А вот соотечественники, похоже, предпочитают бассейн…

Из моего номера — выход в венецианский двор, а там — бассейн с подсветкой и… плавающая, с выразительными глазами, южанка…

Но… у меня за морем есть своё Незаходящее Солнце.

5

Кносс.

В Кносском дворце. В гостях у самого Миноса, царя Крита, деда Гомера!

С волосьями, как у Медузы горгоны, расчёску забывшими, кружу внесебя по лабиринтам ужасного Минотавра, принюхиваясь к событиям трёхтысячелетней давности…

Будто я тут уже целую вечность!

И всё кажется таким знакомым!..

А сколько ещё мест чудных, где не бывал!..

6

Элунда — Спиналонга — Иерапетра.

Белые вдоль моря малонаселённые города, белые ж островки, на одном из которых, называемом Спиналонга (Спинолунга), — с венецианской крепостью и 500-летней базиликой — лепрозорий…

Прокажённых не выпускали…

Я ж — не узник: не в силах сдерживаться, и — по вольному морю — вплавь…

Выхожу на залитую солнцем набережную Иерапетры, встречь распахнувшемуся Ливийскому морю, — и вторю приветствиям незнакомых людей (как и все на Острове, радующихся жизни), на удивление доброжелательных.

Не боги явно. Но красоты Крита, похоже, благотворно действуют: ни разнузданных, ни хмурых, ни нищих не встречал.

Оголённость умеренная. Но совершенны плечи…

И хотя — со времён Миноса ещё — у аборигенок принято оголять грудь, ничто так и не растлило нравов островитян. (Как, надеюсь, и мои купания чуть свет…)

Все радуются — люди, солнце… Вообще, воздух Острова пропитан радостью. И я заражён ею.

7

Ханья.

Молодых, я бы сказал, немного. Больше седовласых. Много иноземцев и не очень весёлых русских.

Остров напичкан отелями, развлечениями для туристов.

Культ еды и питья…

И все ездят. На чём только не!..

Я — тоже. На джипе. В Ханью (немного похожий на Венецию город).

Всюду — оливки, апельсины, бананы… Цветёт бугенвиллея.

Ни змей ядовитых, ни хищников. Из диких животных не вывелись только козлы «кри-кри». Природа вкупе с историей создала для человека здесь все условия — и, похоже, эксперимент удался.

Зря, что ли, родом отсюда — и художник Эль Греко, и писатель Никос Казандзакис…

«…И ты, может быть?» — дала мне знать закутанная по глаза зыркнувшая на меня и уплывшая в море особа…

8

Малия — Сталида — Херсониссос — Ираклион.

Прошёл — с ветром на пару — по краю суши.

Мимо верениц вилл, отелей, дендро — и аквапарков — вдоль изумрудного, в барашках, что «среди земель» моря.

Грудью на ветр, с душой нараспашку…

А море среди скал билось — пахучее, пенное. Хоть молись на этакую красоту!

В районе Малии разбежался по песку — и не удержался — неожиданно для себя прошёл долгим «колесом» по пляжу, чем, не желая того, сорвал аплодисменты объявившейся невесть откуда англоязычной публики.

…Сдаётся мне, интуристы тут задались целью «спасать» одиноких.

Что ни встречный, — в качестве «круга спасательного» — бросает улыбку ободряющую: «Хеллоу!»

И — жить можно «обречённому» на молчание…

А под вечер в порту Ираклиона — суперлайнеры, катера, яхты… Солнце — словно срезанное поверх ножом — быстро таяло в море.

Душа пела, полнились солнцем глаза! Кала! (Хорошо!)

9

Сиси — Солнари — д. Христос — Адонис — Неаполи.

Море разбушевалось — не отвести глаз: в белой пене, клокочущее, билось о скалы, дышало паром…

Мы стояли друг против друга — и до меня дошло: море оттого бесится, что людям не до него!

Да, не для купанья погодка! На пляжах спасатели — чуть что — в свист…

Но мне удалось-таки сплавать. Притом что море изрядно потрепало непослушного, дразнящего Посейдона…

Миновав Малию, впредь никого уже не встречал.

Двигаясь на восток, вышел к пустующей, не запирающейся православной церквушке.

Далее — без дорог. Помолившись, нашёл за церковью едва заметную тропку с видом на «крымский Батилиман». Обогнув же над беснующимся морем обрыв и спустившись в дол, оказался среди древних руин…

После обустроенного побережья — заброшенность. Как будто нога человека не ступала здесь уже тысячу лет.

Ветр с моря обдувал, спешить было некуда — и я час за часом шёл мимо каких-то доисторичесеих развалин, пока не набрёл на удивившихся моему появлению двух пастухов, которые воззрились на меня, как на чудо, и жестами дали понять — засветло, если идти берегом, до жилья не добраться.

И что бы я делал, если бы эти добрые люди не подбросили меня на мотоприцепе — пусть допотопном, в компании со связанным, но брыкающимся козлом?!

Полчаса взмывали мы вместе с этим самым козлом по серпантину в горы.

Всё выше… Пока не оказались на «Ай-петринских», как показалось, высотах… Откуда мне уж следовало выбираться самому.

И долго я шёл в глубь гор, а солнце закатывалось, стирались понятия времени-пространства, и чудилась — неподалёку, на склоне горы Иды, — пещера младенца Зевса…

Но вот проза жизни — хотелось есть. Благо — в деревне Христос (!) сорвал я по пути свисающую надо мной гроздь винограда… А посему когда — уж к вечеру — меня нагнал допотопный тарантас и водитель-грек предложил: «Макря… леофорио…» (что бы это значило?) — я не возражал.

Словоохотливый, весь — улыбка, подвёз он меня к отъезжающему уже автобусу (как выяснилось, последнему), идущему на Ираклион. Но, как я ни настаивал, филос (друг — по-гречески) категорически отказался от денег.

Не веря удаче, ехал я сквозь критскую тьму на фантастическом, с голубоватой понизу подсветкой, автобусе в отель свой «Пальмира», а рядом, как та ж ночь, сидела точёная негритянка. И гладкие ноги её — напоминанием о Незаходящем Солнце — слегка касались моих…

10

Айос-Николаос.

Последний день. К концу — путешествие с солнечными его днями.

Не передать счастья, что испытал я, бредя в шторм вдоль моря, когда стая чаек мотыльками увивалась следом, заодно с ветром, пытающимся не просто расшевелить — сбить, сдуть…

И здорово же было ехать тогда на колымаге вверх! Едва ль не за облака. В то время как ветр, как бешеный, трепал мне рубаху — пока я, вцепившись изо всех сил в края шаткого кузова, с восторгом озирал пол-Крита и упивался неповторимым горно-морским ароматом…

Крит… Крым… После средиземноморского острова Крым представлялся мне чем-то домашним… хождение по нему — детской забавой…

И всё же хотелось в родной Коктебель.

* * *

Но стоит ли — о вчерашнем — когда есть день сегодняшний?!

Настоящее же текуче…

Текуч миг, а вагончик с тобой задумчиво так отходит. И рай, с его ласковым морем, белёсыми городками, приветливыми людьми, с воздухом его, солёными днями, вдруг — позади…

Осталась, прежде всего, благодарность. Пастухам, не давшим мне сгинуть, отговорившим идти в неизвестность… Кисти винограда, высоко в горах вернувшей мне, обессиленному, крылья… Улыбнувшимся мне встречным…

Там, в Адонисе, подсмотрел я патриархальный уклад…

А напоследок ещё раз побывал в ошеломительном Айос-Николаосе… Надышался морем, красотами…

И — в аэропорт, домой…

На Крите, надо сказать, не запирают двери: благ, как и солнца, хватает…

Не слышал и чтоб ругались. (Однажды лишь — в сердцах: «Мамба!» И что б это значило?)

А вот насколько соотечественники мои (узнаются сразу) не всегда вписываются в атмосферу благодушия на острове Зевса, мог я убедиться по пути в аэропорт — когда парочка наших ссорилась из-за пустяков…

И дёрнуло же меня перед стойкой регистрации спросить (обрадовался своим): «За чем стоим, братцы?» На что получил: «Не видишь сам?!»

И — признал… После улыбчивых-то критян!

Родные!

Но стоит ли — об издержках? Есть явь!.. Вон — с совершенными плечиками — «разучившиеся говорить»… Мимо…

Молча… Обречённые, как и я, на молчание…

Текуч миг — вагон с тобою отходит.

Я сас (До свидания), Крит!

Сентябрь 2004

В Коломне

После турне по Европе

Свет мой, берёзка светящаяся, под кроною твоей я — в листве весь — восторженным отражением!..

Одержим, стою — среди осени — из резиденции королей, с Полей Елисейских — только что вернулся…

А в Коломне — проблески солнца, туман. Кремль — Смутных времён, битвы Куликовской…

Сквозь дымку — из прошлого персонажи… У Маринкиной башни — вороны (дух Марины Мнишек). Женихи по мосту носят кружевных невест… Поодаль — берёза.

— Нет, не годится порознь!.. — словно говорит. — Не разобщайтесь, люди! Мы и живём-то ожиданием встреч. С теми, кто нас заждался… Вон — обстоятельствами разъединённые — томимся… И — тянемся, едва расставшись…

* * *

— Девушка, вы забыли, что назначили мне здесь встречу?!..

Она — будто не узнаёт:

— И как давно?

— Год!

— С тех пор так и стоите?..

Октябрь 2004

Посреди ветров

На острове Мальта

Я дворец себе построил

Из огня и бликов…

Думал — на века.

Если бы не волны:

Смыли без следа.

Стою посреди — и с краю.

Ветр — в лицо. Вот-вот сдует.

Да уж, ветр там, средь Средиземного моря, и впрямь срывался — чуть не сдувал… Пуще того — за проливом — на Гозо-острове, где и вовсе дул сквозняком из Окна Азурро и забрызгивал с головы до ног…

Впрочем, куда труднее было устоять перед красотами! Присваивая ли их (через восторг), витая ль над «барашковым» морем иль бродя по берегу, источающему ароматы, что одурманили Одиссея (поддавшегося некогда обещаниям Калипсо сделать героя «Илиады» богом), — и сам я был не прочь плениться…

Море! Обнимая его, над всем царил горизонт. А едва ли не со всех сторон (я — посреди) море омывало (казалось — смоет) отель мой, примостившийся на краю острова: дальше — мол, к которому то и дело швартовались паромы, чтоб обменяться неиссякаемыми туристами.

Ночь напролёт — плеск при свете луны… Под свист ветра — сон… А море — мне:

— Помнишь… А помнишь, как в первую ночь кинулся ты в чернь вод… как, наплававшись, взобрался по винтовой лестнице на маяк, где тебя едва не сдуло ветром?..

Ветр! Мы с ним (на пару) гуляли у края по каким-то полям, плутали на благоухающих чабрецом склонах Парадиз-бей, откуда к вечеру неслась музыка…

НА ОСТРОВОК ГОЗО

С Парадиза на Мджарр (последний бастион рыцарей) — паромом (ходят века!) — на Гозо — остров Наслаждения, обитель нимфы Калипсо…

— Но чего больше у живущих здесь (уже восьмое тысячелетье) — счастья, невзгод? — спрашиваю у ветра.

— Если стереть память о войнах, пиратских набегах, — счастья…

И верно: ветр ведь суетное развеет, море выправит душу… Зря, что ли, найденные здесь статуэтки «дам тучных» свидетельствуют о благоденствии!..

Причалили. У городка Мджарр — форт Шамбре (огни его видны из отеля)… В неоготическом стиле церковь Ностра… Синьора ди Помпеи…

Виктория, столица Гозо. Цитадель, откуда остров — в охват. Распахнутое пространство. От ветра не спрятаться — пытаюсь взлететь…

В Двейра-бей — арка Azure Window — скала с восьмиэтажный дом, «окно голубое» — в небо (раз уж — «дверь», Двейра, должно и «окно» быть)… край земли.

После Цитадели, где, чтоб взлететь, надо было подпрыгнуть, здесь — упереться б… в то время как с моря брызжет! Ветр — из арки… Зрелище!

Мечтаю обойти сорок километров береговой линии Гозо со 150-метровым утёсом Та-Ченч, с укромными его бухтами, колоннами храма Юноне, базиликой Та-Пину, колеёй от доисторических повозок…

ТУДА, ГДЕ ФОРТЫ

День на Мальте начинаю с моря. И — вдоль поросшего цветами обрыва — по полуострову Марфа, где безбрежье — по обе стороны… Мимо бездонных трещин, провалов, помнящих Одиссея…

На острове — что ни шаг — пропасти. Хожу по самому краю… И неизменно — ветр, островной сквозняк… Неспокойно.

На Вus-stop. И — автобусом — до Валлетты, мальтийской столицы.

«Бусы», доставшиеся мальтийцам от англичан, — длинные, с верёвочкою, которую дёрни — и зазвонит колоколец (на выход… при входе же — стой за сдачей с протянутою рукой — иначе водитель всё оставит себе как должное)…

От садов Баракка — вид на слившиеся воедино за Большой гаванью три города: Витториоза, Сенглеа, Коспикуа…

Башенки с рельефами пеликанов…

Один за другим — впритирку с берегом (мачты прямо из сада «растут») — идут многопалубные суда…

А яхт!..

Форты: Эльма и Ангела. Оратория и Дворец Великого магистра. Собор Крестителя Иоанна и арт-музей…

Процессия (феста) с проносом Бамбины…

В ХVI веке рыцари Ордена Иоанна, объединившись в союз (поначалу состоявший из девяти рыцарей-госпитальеров), разогнали турок, пиратов — и зажили неплохо… Благо — на бастионах, где шла стрельба, ныне — сады Сенглеа, тихо…

Во время круиза (на катерке «с глазами») по бухтам Гавани (с выходом за мол в море) — восторг — от видов, благоуханья с моря.

Полтора часа на ветру. Стоя. Улавливая запахи Мальты, касаясь истории…

Всё время б — сюда!

В ДРЕВНЮЮ МОСТУ

В глубине острова, в Мосте, — храм Марии, по виду — римский Пантеон. (Всего на полмиллиона жителей — 365 церквей — по числу дней в году, и по одной — на каждый квадратный километр).

«Безмолвному», но не всегда тихому городу-крепости Медина, части Мелиты, — пятое тысячелетие… Домам (с иннами — постоялыми дворами), принадлежащим потомкам рыцарей, — шесть веков… Саду Антония, с разросшимися фикусами и кактусами, — пятое столетье… История тут застыла!

Катакомбы, гроты в пригороде Рабат. Пустынно. Апостол Павел (благоговею: не так-то это легко — нести новую веру) обратил здесь в христианство римлянина Публия… Чуть позже, представьте себе, последователи Павла, хороня единоверцев, устраивали под землёй в пещерах трапезы на «столах любви»…

Возвращаюсь на настоящем английском «бусе»: Сан-Сван — Бальзан — Моста — Бур-Маррад — Сан-Павл — Скемксия — Меллиха — Марфа — Парадиз — к себе в «рай», в безлюдье… в полумрак мерцающего бассейна… в номер «с видом на Африку», где под свист ветра сладко так засыпать!.. Чтобы — бонжу! — чуть свет — с ветерком уж — на крыше двухэтажного «буса» — в путь — на юг (острова — с очертаниями, как у пираньи: с «хвостом» — у Марфы… и Парадиза моего — «кончика хвоста» — на западе).

НА ВОСТОК, К ОБРЫВАМ

Незабываемо: на лодке (джайсе) — по гротам и аркам циклопического Голубого грота!.. Обрывы (в запредельность) по сто метров, остров Фильфла…

Желание — оплыть остров…

Ограничиваюсь плаванием в заливе с изумрудной водой и… знакомством — недолгим — с парижанкой…

А в окрестностях — мегалитический (с медного века) храм Хаджар-Им. Посвящён… фаллосу… Мегалит соответствующий — при входе…

Так, обрывами (а оба острова — и без бастионов — сплошной Обрыв, и никто не думает его огораживать) — на восток — в пропахший рыбою город Марсашлок.

По морю — лодки с улуццо — глазами Осириса, над морем — изваяние распятого Андрея-апостола. Форт Сент-Лусьен… Пещера Гар-Далам, где найдены останки миниатюрных слонов, других удивительных «лилипутов»…

«Нет зрелищнее места конфликта моря и суши, — сказано в путеводителе, — чем у обрыва Дингли». И впрямь стрёмное место: перепад — 240 метров!

Конец ознакомительного фрагмента.