Поход за волей. Забытая война на Амуре

Леонид Бляхер

Часто можно услышать, что Россия выиграла Сибирь в лотерею. Это или откровенная ложь, или заблуждение. Этот мир был отвоеван людьми в жестокой схватке с сильными и умными противниками, связан с десятками войн и сотнями битв, со сложными союзами и меняющимися политическими раскладами. Об одной из этих войн, сражении за Приамурье (1649 – 1689 гг.), и пойдет речь в моей книжке. Это книжка для тех, кто знает или догадывается, что подлинная судьба России создавалась здесь, на Востоке.

Глава 2.

Краткое содержание последующих серий, или некоторые необходимые пояснения (взгляд с запада)

Для русских Приамурье имело вполне земной интерес. Причем, для «государьства» и для русского населения тех мест интерес не совсем совпадающий. Для Московского царства (Русского государьства) смысла претендовать на эти земли было два. Первый — традиционный: новый район добычи ценных мехов. Пусть не самый богатый, но обширный. А «мягкая рухлядь» — мех лисиц, белок и, главное, соболей — важнейшее дело в Московском царстве, да и ранее на Руси.

Об истории русской «мягкой рухляди» и ее значении в политической судьбе страны написано немало. В каких-то исследованиях «мягкая рухлядь» рассматривается как вариант «сырьевого проклятия», которое и составляло главное богатство России («нефть и газ» XV — XVII веков). Другие говорят о существенно более скромном значении шкурок пушного зверя в общих доходах казны. Наверное, можно согласиться и с теми, и с другими. Действительно, если обратиться к документам той эпохи, то лидерами вывоза (экспорта) окажутся не меха, а сало, кожи и поташ. Да и если сравнить данные, приводимые первым исследователем финансов Московского царства, английским послом Джайлсом Флетчером, то доходы «Сибири» ненамного превышают доходы Нижнего Новгорода, крупнейшего хозяйственного центра европейской России.

Однако стоит понимать, что структура бюджета Московского царства довольно мало напоминает не только современные бюджеты, но и бюджет Британского королевства того времени. Большая часть сибирских мехов не покупалась, а забиралась в казну (ясак, воеводские поминки, таможенная десятина и т.д.). Потом эти меха обменивались казной на продукцию приезжающих иноземных купцов в Архангельске, Астрахани и некоторых других городах, опять же, минуя денежную форму. Часть этой продукции продавалась, принося доход, но по совершенно иным «статьям» (в том числе на Нижегородских ярмарках), часть — оружие, порох, серебро, драгоценные камни — непосредственно поступала в казну. Некоторые авторы говорят о доходе в 500 000 рублей, что составляло в том далеком столетии от четверти до трети всех доходов царства. Не возьмусь защищать или опровергать эту цифру, но стоит согласиться, что доходы от торговли «мягкой рухлядью» из Сибири были крайне значительны. Но было в «сибирской казне» нечто особенно важное, делающее ее самой значимой или одной из самых значимых частей царских доходов.

Все остальные доходы нужно было собирать с русского населения. Нужны были мытари и стражники, чтобы все это выбивать из трудовой массы. Их содержание тоже было совсем не дешевым. Казалось бы, и что? Так поступали все европейские — да и не только европейские — владыки. Однако последствия такого изъятия на бескрайних просторах Северной Евразии оказывались далеко не такими радужными, как хотелось бы. Европейский крестьянин, ремесленник или купец жил в условиях, когда бежать от власти ему было особенно некуда. Разве только в пиратский Алжир или гостеприимную Турцию, охотно принимающую у себя европейских ренегатов. Но и Турция принимала у себя далеко не всех. Оборотистый купец, лихой воин или умелый ремесленник там благоденствовали, а вот крестьяне или подмастерья, скорее, попадали гребцами на галеры или рабочими на рудники, что не особенно радовало. В силу этого обстоятельства с изъятием, сопровождающимся подавляющей силой, приходилось соглашаться. Или воевать, отстаивая «старые добрые обычаи». Но это в Европе с зарождающейся «городской экономикой». В тех же странах, где экономика оставалась крестьянской (например, в Турции или Речи Посполитой), постоянные поборы на нужды войны, содержание армии сборщиков податей вели к обнищанию масс и, в конечном итоге, к деградации империи.

На Руси кроме подчинения и бунта существовал третий способ противодействия властному давлению, резко возросшему в стремительно усиливающемся Московском государстве — бегство, уход. В отличие от Европы, да и от Китая, воля начиналась здесь сразу за околицей и тянулась до последних пределов. При усилении давления люди просто уходили.

Власть стремится увеличить армию, раздавая владения с крестьянами, обязанными кормить ратных людей, все новым и новым воинам. И… крестьяне начинают бежать. В описаниях того времени говорится, что из ста дворов от двадцати до сорока были брошены. Земли не распахивались, ратные люди не могли выехать снаряженными в поле. Конечно, контролировать можно и здесь. Этот путь тоже опробован; и не только в России. Однако вот в условиях огромных просторов и относительно редкого (даже в европейской части) населения для организации такого контроля нужно затратить намного больше, чем даже теоретически можно получить. Невыгодной в России оказывалось «правильная организация хозяйства».

Гигантские земли за «Каменным поясом», как выразился Иван IV в своей грамоте, есть «незнаемые земли». Оттуда богатство приходит как бы само собой. Его не надо отбирать. По крайней мере, его не надо отбирать «у своих». Это же не Россия, а Сибирь. Не случайно первым «министерством», в чьем ведении были сибирские земли, был Посольский приказ. Лишь во второй половине XVI века Сибирь передана в Приказ Казанского дворца, а в XVII столетии — в отдельный Сибирский приказ. Причем, богатство этой земли принадлежит только власти (государственная монополия). Она его и распределяет так, как ей нужно: по чину и государевой надобности. А нужно было очень.

Дело в том, что обернувшаяся к Европе Россия очень скоро обнаружила там для себя серьезную проблему, новый тип войск — регулярную армию, вооруженную огнестрельным оружием. И в прежние времена в европейских армиях использовались толпы наемников или ополченцев, вооруженных как попало, в том числе и огнестрелом. Но все же считалось, что судьбу сражения решает удар рыцарской конницы, опрокидывающий любые пешие толпы. Толпы? Да, опрокидывал. Но им на смену приходит строй. Созданные испанским полководцем Гонсало де Кордова терсии стали прообразом всех боевых построений Европы Нового времени.

Он умудрился не просто соединить вооруженные пиками и мушкетами отряды в одно целое, способное противостоять ударам рыцарской кавалерии, но и научил своих воинов, используя медленно заряжающийся мушкет, создавать столь плотный вал огня, что рыцари не могли к ним даже приблизиться. Из множества стрелков конструировался некий живой аналог позднейшего пулемета. Но для того, чтобы такой «пулемет» работал, солдаты должны уметь быстро и четко перестраиваться, быстро перезаряжать свое неуклюжее орудие — то есть, быть солдатами все время, а не на случай военной угрозы. Новые войска оказались сильнее поместного ополчения, воевавшего каждый поодиночке, а сила пушек и мушкетов легко ломила индивидуальное воинское искусство профессионалов-рыцарей.

Так непобедимые мамлюки, профессиональные воины из Египта, разгромившие крестоносцев, устоявшие перед натиском монголов, были играючи побеждены османским султаном Селимом с помощью пушек. Некогда монголы принесли на Русь мощнейшее оружие — монгольский лук, превосходящий все европейские аналоги, включая знаменитый английский. Теперь для того, чтобы не просто «повернуться к Европе», но стать Европой, не просителем, но могучей страной, Руси необходимы были регулярные войска, вооруженные огнестрельным оружием.

Огненный бой на Руси знали. Уже в XIV веке использовали «тюфяки» (пушки), но вот плотность и эффективность такой стрельбы была очень невысокой. Только грома много. Поместное ополчение, основа русского войска того времени, для этого не годилось. Даже будучи вооруженными пищалями и пистолями, дворянские воины и боевые холопы стреляли медленно, залпового огня не выходило. Иван Грозный создает такие войска — стрельцов.

«В лето 7058 учинил у себя Царь и Великий князь

Иван Васильевич выборных стрельцов с пищалей

три тысячи человек и велел им жити в Воробьев-

ской слободе, а головы у них учинил детей бояр-

ских; <…> Да и жалования стрельцам велел

давати по четыре рубля на год»

Но содержание стрельцов, число которых постоянно возрастало (со скромных 3000 человек при Иване IV до 55 000 в конце XVII века), требовало все новые и новые средства. Не случайно именно из деревенек, приписанных к Стрелецкой избе (Стрелецкому приказу), крестьяне бежали наиболее массово.

Куда лучше в этом отношении были доходы «сибирской казны», которые ни бегства, ни бунтов не вызывают. А если и вызывают, то это проблемы сибирских воевод, а совсем не царские. И если покорение Сибирского ханства (Тюменского Юрта), части распавшейся Золотой Орды, было еще политическим предприятием, то дальнейшее движение на Восток представляло собой для власти почти чистый бизнес-проект. Причем, проект, требующий постоянного приращения территорий, «объясаченных» народов и т. д. За это строго спрашивали с сибирских воевод.

Но где-то во второй половине XVI — начале XVII века у столичного начальства появляется и «второе», новый интерес. Причем, не к Сибири вообще, а именно к ее южным районам, в том числе к Приамурью, о котором, правда, почти не знали. Причина интереса в том, что цены на меха в Европе (главным образом, на Лейпцигской ярмарке, специализирующейся на мехах) снизились. У русских мехов появился конкурент — меха из Нового Света.

Если Южная Америка поставляла в Европу корабли с серебром и золотом, то из северной ее части в XVII веке везли меха. Цены на меха (за исключением соболя, который не водился в Америке) на европейских рынках падали. А ведь именно на меха и «рыбью кость» царская казна выменивала такие важные для страны пищали, пушки и многое другое. Зато продолжали расти цены на товары из Индии и Китая. Венеция и Лиссабон, Амстердам и Лондон жестко конкурировали за возможность поставлять пряности, чай, шелк, фарфор, аптекарские товары и прочую дорогостоящую экзотику в Европу. Идея приобщиться к этой торговле возникает и в Московском царстве.

В известном смысле, идея эта была подсказана русскому монарху английскими купцами из знаменитой «Московской компании», пытавшимися получить разрешение на организацию экспедиции в Китай через территорию России. Разрешение дано не было, а вот экспедиция из Тобольска отправлена была. До Китая ее участники не добрались, но у местных народов они разузнали пути в Серединную империю.

По возвращении первой экспедиции уже из Томска была отправлена следующая, во главе с десятником Иваном Петлиным. На этот раз ее участники смогли добраться через Монголию до Китая и даже получить официальное разрешение на торговлю.

Однако разрешение было дано на путунхуа (на китайском языке) и написано иероглифами (та самая «Китайская грамота», которую невозможно прочесть), потому прочтено не было. Идея установления прямых торговых контактов с Китаем постепенно завладевала сибирскими воеводами, а через них и столичным правительством. Причем, идея вполне хозяйственная: дешево купить баснословно дорогие в Европе китайские товары и восполнить ими падающие доходы от торговли мехами.

Тот факт, что в 1644 году власть в Китае захватывает маньчжурская династия, ускользает от внимания русских властей не только в далекой Москве, но и в Тобольске и Томске. Даже в более поздних чертежах «даурские землицы», относящихся к 50-60-м годам XVII века, за землями дауров лежит «страна Богдойская (страна князя Богдоя)» (маньчжуры), а за ней, собственно, Китай. Маньчжуры же долгое время воспринимаются как одно из туземных племен, не более чем. Найти путь в Китай и хотели властные люди, отправляя первые экспедиции в Приамурье. Именно этот наказ «проведать путь в Китайское царство» получают от Якутского воеводы письменный голова Еналей Бухтеяров и следующий за ним Василий Поярков. Правда, ни первый, ни второй по разным причинам с задачей не справились, но именно их рассказы (скаски) дали дополнительный импульс для невластного движения на Амур.

Выше я говорил, что, в отличие от перенаселенной Европы или Китая, усиление давления со стороны власти вызывало не столько бунт или подчинение, сколько третью реакцию — уход. На Севере, Юге и Востоке лежали пустые земли, без власти и ее мытарей. Но главным направлением «ухода» был не плодородный Юг (здесь властвовали кочевники, маловодье и непривычная жара), не пустынный Север, но Восток. Обилие пушного зверя и легкая охота в тайге, рыбалка в великих реках, да еще возможность вернуться с прибытком или осесть не просто так, а торговым человеком привлекали все больше людей за Каменный пояс и дальше, в те места, куда власть еще не добралась, где еще осталась воля.

Однако была проблема, которая добавляла в корчагу сибирского меда изрядную ложку дегтя. Имя ей — зерно. Зерна катастрофически не хватало. Южная хлебородная Сибирь полыхала в нескончаемых войнах, где не только малые отряды переселенцев, но и царские войска терпели неудачи. Да и не особенно интересно было идти туда и вольным, и царским служилым людям — мехов там не было, а земля и в западной части страны стояла нераспаханная. В северных же землях Сибири, особенно за Енисейском, хлеб родился совсем плохо и не везде.

Неслучайно настолько отличается русская кухня по обе стороны Урала. Крупа и овощи с небольшой добавкой скоромного в разрешенные дни — с западной стороны, и рыбные и мясные блюда, строганина и свеженина с небольшой добавкой диких трав — с восточной. Из-за Урала и из немногих хлебных волостей Западной Сибири «хлебные сибирские отпуска» шли на Восток, в Восточно-Сибирские остроги. Шли они немногочисленным служилым людям. Охотчие же люди да прочие посадские должны были хлеб тот покупать по гораздо более высокой цене. Золотым тот хлеб выходил. Только другого почти не было. Конечно, воеводская власть держалась на силе, на далекой воле монарха. Но не в меньшей степени она основывалась на хлебной и на пороховой монополии.

На Амуре же и хлеб родился на зависть, и условия для выпаса скота имелись. Были здесь луга вольные, да и ценный пушной зверек нет-нет, а попадается. Вот и шли русские переселенцы в Приамурье. Причем, шли задолго до того, как пришел сюда отряд промышленного человека Ярко Хабарова. В принципе, поверстанные в том или ином остроге люди переселяться были не должны — разве только по воле начальства или договору между воеводами. Однако переселялись — или, как тогда говорили, бежали — вполне активно. Собирались в ватаги по нескольку десятков, а то и сотен человек, да и шли, куда кривая выведет. Остановить их пытались. Только, как всегда в Сибири, труд этот был зря. Люди шли, селились, заводили пашни. Часто женились на местных женщинах (шли-то в Сибирь в основном мужики). За отсылку ясака в столицу или в разрядный город (местный центр власти) получали они, как правило, полное прощение всех грехов и новое поверстание. Потому и в воеводских списках один и тот же человек мог фигурировать как казак одного острога и пашенный крестьянин другого, а то и десятник третьего.

Когда служилые люди, собирающие ясак с местных жителей, покинули Приамурье, охотчие люди остались. О них упоминают в своих отписках окрестные воеводы, рассказывают коренные жители Приамурья в жалобах и русским, и маньчжурским властям. Жили вольно. Кто-то занимался земледелием, кто-то охотой или торговлей, а кто-то и разбойничал. На них-то и жаловались местные люди, и власти.

Ведь часто уходили в Приамурье и те, кто оказался не в ладах с воеводами. Так, бежали в 1665 году туда из Илимского воеводства казаки от государева гнева. Бежали, да прижились. Создали казачью вольницу с выборным атаманом во главе. Крепость восстановили Албазинскую, стали с местными инородцами торговлю торговать. За защиту и с русских поселенцев, и с туземцев брали мехами. За те меха, отосланные в Москву, получают они со временем полное прощение и поверстание в служилое сословие. Так снова на Амуре появляется власть. Атамана сменяет приказчик-воевода. Вокруг Албазина строятся русские и инородческие деревеньки, заселяется земля.

Но такое положение не особенно устраивало южного соседа — империю Цин. В крепости Нингута и ближе расположенному к Амуру городку Гирин, формируется мощное соединение с собственной флотилией речных судов, многочисленной артиллерией. Из южных областей в крепость переводится отряд «восьмизнаменных» воинов. На Амуре строится база для обеспечения армии — крепость Айгун. От Сунгари к Зее начинается наступление маньчжуров. Первая осада крепости продолжалась недолго. Артиллерия маньчжуров просто сровняла хлипкие деревянные стены острога с землей, превратив в руины строения внутри крепости. Русские отступили к Нерчинску. Маньчжуры в преддверии холодного сезона тоже отходят на зимние квартиры.

Однако в этот момент к Нерчинску подходит приказ (полк), высланный при известии о начале боевых действий на Амуре. Их опоздание было связано с той же кампанией империи Цин по вытеснению русских из «запретных земель». По приказу императора Канси вассальные монгольские войска должны были совершить вторжение в Забайкалье и Прибайкалье. Но, в отличие от маньчжуров, монголы уже достаточно давно установили контакт с русскими. Причем, контакт этот был вполне выгодным для обеих сторон. Потому вместо массового вторжения имели место лишь несколько набегов. Один из них по воле судьбы пришелся на полк, идущий помогать осажденным албазинцам. Отражение набега и вызвало задержку.

На совещании полковника и воевод (нерчинского и албазинского) было решено возвращаться. И сила собралась немалая — почти тысяча ратных людей, полтора десятка пушек, пищали, огромный запас пороха. Крепость восстановили, причем, по новейшей для того времени технологии — бастионами. Промежутки между деревянными стенами засыпали землей, чтобы не пробивали ядра, а сверху устроили огневые позиции. Собрали урожай, нетронутый маньчжурами. Стали вновь обживаться. Но через год армия маньчжуров вновь подступила к стенам крепости. Правда, на этот раз удача была к ним совсем не так благосклонна. Крепость выдержала все штурмы. Почти два года длилась осада.

Тем временем подвластные маньчжурам монголы пытались штурмовать Селенгинский острог. Однако тоже безуспешно. Начинаются долгие переговоры, завершившиеся в 1689 году Нерчинским мирным договором. По договору Приамурье вновь опустело. Точнее, вновь оказалось без государевых приказчиков, голов, сборщиков ясака и других нужных в хозяйстве людей. Правда, вожделенный «путь в Китайское царство» появился, и государев караван с гостями и товарами стал совершать постоянные вояжи от новой торговой слободы Кяхта до Китая и обратно, а китайские товары пополнили царскую казну.

Каково же соотношение сил в этой войне, пренебрежительно именуемой «приграничными конфликтами»? Может быть, и вправду не стоит огород городить? Давайте попробуем посчитать. Начнем с маньчжуров. Благо они оставили множество документов о тех событиях.

Кроме относительно небольшого отряда в две-три тысячи воинов — собственно, «восьмизнаменной» армии, основной боевой силы маньчжуров — в войне были задействованы союзные с маньчжурами даурские и дючерские ополченцы, мобилизованные китайцы, корейские наемники, союзные отряды монгольской конницы. По разным источникам, в войне, на ее самом напряженном «албазинском» этапе, с маньчжурской стороны было задействовано в общей сложности от пятнадцати до двадцати тысяч воинов.

Численность русских отрядов и их союзников из числа местных тунгусских (эвенкийских) народов, традиционных противников и дауров, и дючеров, определить гораздо труднее. Официально фигурировала только численность служилых людей, которых на Амуре было совсем немного. Самый многочисленный отряд не превышал тысячи человек. В ряде сражений были задействованы силы, находящиеся в Забайкалье (Нерчинский острог, Селенгинский острог и др.). Подходили подкрепления из Енисейска и Тобольска. Но и их были только сотни. Сколько было союзников-тунгусов, включая нукеров знаменитого князя Гантимура, маньчжурского «князя Курбского», о котором мы обязательно поговорим в свое время, сказать трудно. Говорят о полке пятисотенного состава. Но это опять же официально принятые на службу люди, получающие жалование от казны, купившие у казны оружие. Главное же, нигде не отмечается число подказачников, казачьих детей и иных ратников, в служилое сословие не поверстанных, «охотчих» промышленных и торговых людей, крестьян, пахавших свою (собинную) пашню, тех, кто просто жил на этой земле и защищал свои дома. Сколько их было, сейчас сказать невозможно. Однако можно предположить, что немало. Известно, к примеру, что отряд Хабарова, кроме семидесяти человек, которым с воеводских щедрот выдали пищали и порох, включал в себя и тех, кто пристал к отряду по дороге, возвращаясь с охоты или иного промысла. А кто-то из поселенцев воевал и против Хабарова и его преемников на стороне даурских племен.

В немирных сибирских землях «охотчие» и посадские люди по боевой выучке, умению сражаться не особенно уступали служилым, да и вооружены были часто не хуже. Показательно, что, продвигаясь на Амур, отряд Никифора Черниговского, как было принято в то время, «озоровал» — проще говоря, грабил всех встречных, отбирая то, что может понадобиться на новом месте. Так вот, некий «пашенный крестьянин» в жалобе пишет, что отобрали у него всего великое множество (прилагается список), в том числе три пищали. В условиях вражеского нападения защищали крепость такие землепашцы и промысловики вместе с ратными людьми. Разве только в отличие от них ясак не собирали, да хлеб из государева амбара не получали. Наличие таких не ратных, но вполне боевых людей и приводит к постоянной путанице с численностью русских отрядов. И, увы, полностью достоверных цифр мы здесь не получим. Однако, очень приблизительно подсчитать силы можно попробовать.

По тому, что служилые люди в Приамурье землю не пахали, скотину не держали, однако на голод жаловались нечасто и исключительно в отписках якутскому воеводе (что было принятым стилем, а не описанием ситуации), можно предположить, что «кормильцев», обеспечивающих их, было, по крайней мере, в несколько раз больше, чем служилых. Некоторые авторы говорят о 1,5 тысячах семей пашенных крестьян на Амуре в 1655 году, что при стандартной численности для того времени 5 человек на семью дает более 7 тысяч человек «кормящего сословия». И все же русских сил было намного меньше, чем их противников. Об этом говорят не только русские, но и китайские источники, переведенные сегодня на русский язык. Вряд ли в двадцать-тридцать раз, как выходит из официальных документов, но меньше. Будем ориентироваться на то, что полутора-двум десяткам тысяч бойцов «маньчжурской коалиции» противостояли 3—4 тысячи русских ратников и их союзников.

Однако, оценивая силу сторон, стоит учесть еще три обстоятельства. Первое — вооружение. В эпоху Смуты, при приглашении на русский престол польского королевича Владислава было закуплено несколько десятков тысяч кремневых ружей с более совершенным ружейным механизмом. Но привычка — великая сила. Стрельцы привыкли к старым фитильным ружьям, а новое оружие им не понравилось. Вот и отправили его… в Сибирь. Сибирякам же новые ружья пришлись по душе. Стреляют быстрее, перезаряжаются проще. Правда, замки часто ломаются. Но в сибирских острогах были особые люди — кузнецы, которые не столько подковы лошадям мастерили (хотя это тоже могли), сколько оружие чинили.

Вот и оказалось, что в «незнаемых землях» оружие было более совершенное, чем в метрополии. Есть и второе обстоятельство: иностранцы (литвины, ляхи, шведы и прочие немцы), которых в Сибири было очень не мало. Историки порой говорят о «сибирском иностранном легионе». Туда отправляли пленных, ссылали совершивших проступок наемников. Причем же здесь они? Выше я писал, что «открытием» Европы было не столько огнестрельное оружие само по себе, сколько система залпового огня (стрельба плутонгами).

Официально эта новация вводилась в новейших подразделениях российской армии (полках иноземного строя) уже при Романовых. Но вполне можно предположить, что систему залпового огня знали и казаки, переняв ее у иноземцев, которые, кстати, как правило, в казаки и определяли. Этим тоже можно объяснить способность относительно небольших отрядов русских войск противостоять в несколько раз превосходящему их противнику, также вооруженному огнестрельным оружием.

Система залпового огня (стрельба плутонгами)

Кроме того, не стоит забывать, что в Приамурье шли лихие люди, быстро перенимавшие у аборигенов все их боевые приемы, умело применяющие не только огнестрельное оружие, но и стремительные набеги, засады, ловушки.

Было и третье обстоятельство: огромный опыт русских по строительству речных судов и использованию рек. Наличие таких флотилий из крупных (кочей) и малых (дощаников) судов, позволяло им очень быстро менять дислокацию, обеспечивало относительную неуязвимость. Венецианцы были первыми на Средиземном море, а португальцы и испанцы и, позже, голландцы и британцы покорили океаны. Русским же пространством в Сибири было пространство Великих Рек. Именно по рекам шло освоение гигантского мира за Уралом.

Русские речные суда (дощанники)

Умело и быстро строили русские люди в Сибири укрепления, используя не камень, как в Европе, но дерево и грунт — от обычного частокола и относительно слабых «приставных» стен (по сути, палисада вокруг лагеря) до мощных земляных сооружений с частоколом, заполненными землей клетями, башнями и раскатами (сооружениями для установки пушек), вынесенными за линию укреплений. Это тоже создавало немалые преимущества.

К тому же стоит помнить, что эпоха гигантских армий еще не пришла. Десяти-пятнадцатитысячный корпус был очень даже армией. Этих войск хватило испанскому полководцу герцогу Альбе, чтобы привести в покорность восставшие Нидерланды. Примерно столько войск было сосредоточено с русской и польской сторон в первой войне за Смоленск (1632—1633 гг.). Да и на полях Тридцатилетней войны, особенно на первом ее этапе, сталкивались армии подобной численности.

Острог XVII века

Иными словами, перед нами история долгой и сложной войны со своими героями и антигероями. Но есть нюанс. Если на первом этапе войны сражались северная крепость маньчжуров и отряд первопроходцев, то на втором, албазинском этапе, тем же русским отрядам, воевавшим, практически, на свой страх и риск, противостояла уже военная машина маньчжурской империи. В битвах с ней гибли воины Приамурья и просто жители этой земли. Зато итогами войны воспользовались, конечно, не они, а власть, получив доступ не только к вожделенным китайским товарам, но и к первым в Русском царстве богатым месторождениям серебра.

Начальными (приказными) людьми на Амуре в разное время были Ерофей Хабаров, Онуфрий Степанов Кузнец, атаман «казацкой республики» Никифор Черниговский (Черняховский), признанный позже «царским приказчиком», воеводы Алексей Толбузин и Афанасий Бейтон. О каждом из них я попробую рассказать, ведь каждый из них был уникальной личностью, которая могла сформироваться только здесь, на Сибирской Украине, вдали от всякой власти.