У Иртыша. Сборник рассказов в формате DOC

Леонид Беспамятных

В книге более полусотни рассказов и повесть о послевоенном поколении, а также людях современной России. Предназначена для широкого круга читателей всех возрастов.

12. КНИГОЛЮБ

Как — то по весне выхожу из подьезда, а в дом вьезжает новый русский.

Подходит тут ко мне сосед, тоже пенсионер, Михаил Петрович. Поздоровался по ручке и говорит:

— Надо же, какие книги на мусорку выбрасывают: Куприна, Чехова, Лескова, Дюма, Золя… И не жалко…

— Не может быть? — удивился я.

— Я серьезно. Не веришь — сходи посмотри, — обиделся Петрович.

— Только что всю подписку Льва Толстого рабочие мимо пронесли.

Подошли мы с ним к мусорке. Смотрю, действительно, гора книг на земле. Тут же пластинки разбросаны: Утесов, Окуджава, Бернес…

Петрович наклонился и, взяв книгу, прочитал: Жюль Верн «Дети капитана Гранта».

«Надо же! Такая книга и лежит в пыли…" — обожгла меня обида.

***

Два дня спустя мне позвонил Михаил Петрович, попросил забежать, а заодно пообещал сюрприз… Зашел я через полчаса к нему, а он спрашивает:

— В Одессе приходилось бывать?

— Нет, — отвечаю.

— А я там служил на флоте. Со своей Машей там и познакомился.

Михаил Петрович широким жестом пригласил пройти в зал. Вид у него был взволнованный. Смотрю, книжные полки от пола до потолка. На антресолях расположились тома Пушкина в золотисто — оранжевом обрамлении. Я осторожно прикоснулся кончиками пальцев к разноцветным корешкам переплетов:

— Библиотека — то, Петрович, классная у тебя!

— Я книжки читаю, будто семечки грызу, — признался он. — Протираю их влажной тряпочкой каждую неделю, чтобы пыль не оседала.

На тумбочке я увидел старенький радиоприемник с проигрывателем.

— Узнаешь аппарат? — спрашивает Петрович.

— Как же! Радиола «Рекорд».

— Ну, так слушай, — пластинку ставит. — Песня про меня.

Сначала раздалось шипение, треск, а потом я узнал знакомый голос Утесова:

«Ты одессит, Мишка,

А это значит, что не страшны тебе

Ни горе, ни беда.

Ведь ты моряк, Мишка,

А моряки не плачут

И не теряют бодрость духа никогда,»

Смотрю, у соседа веко задергалось. Он, отвернувшись к окну, проговорил:

— Представляешь, сосед, у меня теперь аж четыре пластинки с песнями Утесова! Надо же а? Прямо не верится. Это же почти все его записи с 1930 года — подарочная коллекция.

Хитровато улыбнулся, подошел к книжному шкафу:

— Я всю подписку Льва Толстого давеча с мусорки притащил. Представляешь, позолоченные корешки! А что? При советской власти, бывало, всю ночь в очереди простоишь у магазина «Подписные издания», в списках надо было отмечаться.

— Самому приходилось стоять, — поддержал разговор я.

Михаил Петрович добавил:

— Капитализм пришел! Кто бы мог подумать, что жизнь так переменится?

Он горестно вздохнул:

— А беспокоиться причины были тогда: дождь пошел, ну я и давай их перетаскивать. Спасибо, Маша помогла.

— Будет тебе, — отмахнулась от него Мария Николаевна, — натащил макулатуры и радуется.

Она накинула на стол красивую скатерть.

— Не поверите? Он может часами говорить о книгах. Миша! Угости гостя чаем, а я пойду булочки из духовки достану.

…Я хотел забежать на пять минут, а просидел у них два часа. Петрович ставил пластинку за пластинкой, Мария Николаевна угощала булочками. Затем они стали танцевать, под песню «У самовара я и моя Маша».

Смотрю, а самовар — то уже остыл, они принялись петь песни на два голоса, у них это хорошо получалось…

Приехал я сегодня с дачи. А тут телефон звонит. Взял трубку, а это — Петрович.

— Приходи, Викторович, вечерком на чай. Жену захвати. Будем пластинки Бернеса слушать…