Один день ясного неба

Леоне Росс, 2021

Арундати Рой, Габриэль Гарсиа Маркес, Тони Моррисон – с такими авторами сравнивают Леони Росс за рубежом. Свой роман «Один день ясного неба» Леони Росс писала пятнадцать лет. Эта книга – магический реализм в высшем своем проявлении, роман, полный философии и поэзии, роман, к которому невозможно остаться равнодушным. Где-то далеко-далеко от нас, или, может, совсем неподалеку, лежит архипелаг Попишо, место, пронизанное магией. Здесь каждый рождается особенным. На Попишо живут люди с тремя ногами, поющими мочками ушей, люди, которые могут видеть будущее и пробовать на вкус кончиками пальцев. Попишо – это земли, где обитают мудрость, любовь, красота. А еще – страх, жестокость, насилие, коррупция и дискриминация. Ведь волшебные острова Попишо не что иное, как отражение реального мира.

5

Анис задержалась у ворот и провела пальцами по деревянной изгороди, отделявшей ее усадьбу от дороги. Лукиа-таун раскинулся перед ней, взметаясь на холмах, как ковер под ударами выбивалки.

После того, как старуха-соседка ушла в дом, унеся с собой ароматы свежих лаймов и пьяных бабочек, Анис тщательно выбрила себе голову, как делала каждое утро, и натянула на обе руки тяжелые браслеты. Ее голова сверкала под лучами рассветного солнца.

Ей хотелось задать Тан-Тану этот вопрос, глядя прямо в глаза.

— Соседка спятила, считая меня мулицей, или ты и правда мне изменяешь, Тан-Тан?

Она вцепилась в изгородь, глядя на блестящие голые плечи и руки женщин, по двое или по трое направлявшихся мимо их дома к центру города. Женщины острова Дукуйайе славились длинными и гибкими руками и ногами. Остров был холмистый, и им с детства приходилось преодолевать большие расстояния, то взбираясь по склону, то сбегая под гору, потому-то ноги у них и вырастали такие длинные. Но жительницы Баттизьена уверяли, что уроженку Дукуйайе можно было определить вовсе не по длине ног и рук, а по особому запаху рыбы и денег. А женщины с Дукуйайе говорили, что баттизьенки вечно несут какую-то чушь.

Это было правдой, но не совсем, если принять во внимание все обстоятельства.

А может быть, сплетня нарушит наконец повисшее между ними молчание? Тан-Тан ответит: «Нет, ну как ты могла подумать обо мне такое? А она ему скажет: «Ты же не хочешь со мной говорить, и что же я еще могу подумать?» И они заведут разговор о детях. Он будет с ней ласков. Возьмет ее за руку, будет трогать ее тело.

Сегодня все еще может быть хорошо.

Она была не ревнивая. В первые годы их совместной жизни, когда Анис ловила взгляд Тан-Тана, устремленный из-под густых ресниц на симпатичную девчонку, и при этом он как ни в чем не бывало подносил к губам кружку с ромом, она мысленно хвалила его хороший вкус.

— Все нормально, — замечала она миролюбиво. — На людей надо смотреть.

— А ты смотришь?

В ней шевельнулось инстинктивное желание увильнуть. Мать говорила ей, что в браке всегда возникает необходимость в безобидной лжи.

— У меня есть ты, и я смотрю на тебя, — отвечала она.

Анис почесала свою бритую голову и, выйдя за изгородь, слилась с толпой. Теперь к женщинам присоединились мужчины, и все обсуждали события дня. Дети веселились и орали, радуясь окончанию уроков в школе. Изгородь за ее спиной слегка колыхалась, как неспешная река. Люди приветствовали ее, криками выражая любовь и почтение. Она улыбалась в ответ, высоко держа бритую голову. Сегодня она не будет участвовать ни в каких пропагандистских мероприятиях губернатора Интиасара; он же просто пытался склонить бедных граждан проголосовать за себя, и очень жаль, что они этого не понимали. Она сегодня планировала поработать как обычно. Но сообщение старухи-соседки смешало ее планы. Так что теперь она придет на работу, отменит все встречи и отправится к Тан-Тану на игрушечную фабрику. Есть вещи, которые нельзя откладывать на потом, и ей было наплевать, что он рассердится, если она придет к нему на работу и его побеспокоит.

* * *

Ее дар проявился, только когда ей исполнилось шесть лет, настолько яростно отец ограждал ее от общения с незнакомцами. Улыбчивая темноглазая девочка росла общительной и любознательной, она любила, чтобы ее обнимали, частенько торчала у папиной церкви, радуясь, когда прихожане гладили ее по волосам и трепали по щеке, и все говорили, что у преподобного Лати симпатичная и сообразительная дочурка. «Обожает приставать к людям», — сетовала мать, но даже у нее вызывал улыбку веселый нрав малютки.

А потом у ее дочери проклюнулся дар — и это стало проблемой.

Отец перестал брать Анис с собой на долгие прогулки, не давал тянуть ручки к другим и гнал с глаз долой, когда она бесцеремонно вмешивалась в его беседы с людьми — так он теперь к ней относился: шикал, прогонял, хмурился. Это новое отношение ее поначалу озадачило, а потом стало печалить. Потому как что плохого в том, что она рассказывала людям все, что знала? Она умудрялась видеть плод в животе незамужней девушки, смеялась над мужчинами, страдавшими от чесотки ног и анусов, приставала на улице к незнакомцам с вопросом, могут ли они пробежать две мили за минуту. Заурядные недуги она распознавала с легкостью. Жуткую головную боль у смуглолицего шарманщика, привычно щипавшего ее за щеку, менструальные спазмы у церковной хормейстерши, которая при встрече заключала ее в объятия, а также приступы несварения желудка, солнечные удары, крапивницу, грипп, круп, насморк, повышенный сахар в крови…

Стоило вам только до нее дотронуться, как она уже знала все ваши хвори.

Разумеется, она не знала названий этих расстройств, но ей нравилось доверительное общение с телами других людей, как и понимание собственного тела, внутри которого бурлила серебристая энергия, изливавшаяся из ее пальцев. Ей очень нравился ее дар, так смущавший отца. Он говорил, что она родилась неотесанной грубиянкой, с этими ее беспардонными вопросами, строптивостью и кощунственными суждениями о вере, которые она позволяла себе отпускать. «Но почему ты веришь в одного бога, папа? Многие не верят». Став старше, она взрывалась и топала ногами: «Ну почему никто не сказал мне о моем божественном хранителе? У всех в школе есть свое божество! Я уверена, что мое божество — женщина, а тебе это не нравится, папа, правда?» Она насмехалась над его христианскими правилами, отказывалась изучать Библию, вечно спорила и за семейным ужином стучала кулачком по столу, а преподобный Латибодар поднимал брови и руку: «Ты зашла слишком далеко, Анис. Сиди спокойно, уважь мать».

Она поняла, что ей нужен наставник, причем чем скорее, тем лучше. Кто-то достаточно смелый, кто имел близкие контакты с богами. В четырнадцать она наконец набралась храбрости и с бьющимся сердцем вошла под прохладные своды ближайшего храма ведуний судьбы, поднявшись по древним ступеням; и когда услыхала песнопения, доносившиеся из-за боковой дверцы, ощутила, что поступает правильно, и остаток пути буквально пробежала, влетев в зал, где пели ведуньи, облаченные в мягкие одеяния, и промчавшись мимо выщербленных статуй богов с именами Ганзи, Бунунухнус и Баксид. Ее остановила на бегу маленькая девчушка, ухватив за талию, и, прежде чем Анис успела задать вопрос, заявила, что ее богиня-хранительница — Джай. Анис сразу понравилось это имя: краткое и четкое, и она вдруг против своей воли залепетала: мол, больше всего на свете ей хочется исцелять людей и быть свободной.

— Джай очень свободна, идем, я покажу тебе ее статую, — сказала Ингрид Дуранде. — Но ты должна научиться дышать.

— Как ты здесь оказалась? — изумилась Анис. — Ты же еще совсем ребенок.

— Мне восемь лет. Но не обращай внимания на возраст. Я состою в Совете вещуний судьбы. А это значит, я в этом храме распоряжаюсь. Вместе с другими. — Ингрид высунула язык. — Хочешь сесть рядом со мной?

Анис расхохоталась. Как будто девушка предлагала парню выйти за него замуж. Так не делают!

— Это же я должна у тебя спрашивать.

Ингрид закатила глаза.

— Ну так спрашивай побыстрее! Тебе же хочется!

Ингрид родилась с числом 29 на теле. На ее ключице виднелся изгиб цифры 2, а нижняя часть цифры 9 появлялась из-под задравшейся туники. Обе цифры были чуть темнее остальной кожи.

— Мама говорит, когда принявшая меня ведунья увидела эти цифры, она начала браниться. С этими словами Ингрид воздела ручки к небу и скроила смешную гримасу: «Проклятье, и что же это значит?»

Но дар малютки Ингрид оказалось не так сложно определить, как опасалась ведунья-повитуха. Малышке просто надо было выучить все цифры.

«Семьдесят пять», — могла сказать двухлетняя Ингрид, сидя у мамы на руках и тыча пальцем в торговку свинины с Мертвых островов.

Торговка улыбалась в ответ и тыкала в ребенка вымазанным свиным жиром пальцем:

— А ты умеешь считать!

— Семьдесят пять, — повторила Ингрид и перевела взгляд на мужа старухи. — Шестьдесят четыре!

— Да, мне шестьдесят четыре, — подтвердил мужчина. — Умненький ребенок.

— Мило! — удивилась торговка свининой. — Не слишком ли рано она познала свой дар?

— И правда рано, — согласилась мать Ингрид. Она потерлась своим носом о носик дочки и притворилась, будто кусает ее за животик. — Ей бы еще немного побыть ребенком.

— Девяносто один, — усмехнулась Ингрид и схватила мать за нос.

Муж торговки свининой той же ночью умер в своем гамаке.

Спустя несколько месяцев после этого случая мать отнесла Ингрид в ближайший храм, чтобы срочно проконсультироваться с тамошними ведуньями судьбы. Люди все умирали и умирали и указывали на ее единственное дитя, но ведь не такого магического дара они ожидали от богов!

После долгого терпеливого наблюдения за ребенком совет ведуний сошелся во мнении, что Ингрид просто-напросто озвучивает неизбежное, а вовсе не является причиной смертей. «Не давайте ей проводить слишком много времени со стариками, — сказала ведунья, которая пришла сообщить матери вердикт совета. — Скорее всего, их расстраивают числа, которые она им называет».

— Очень может быть, — сказала мать Ингрид.

— Что-нибудь еще?

Она указала на странное родимое пятно. Обе женщины поглядели на девочку, игравшую в грязи на дворе и пробовавшую ее на вкус.

— Сколько ей сейчас?

— Почти три.

Ведунья еще раз пристально посмотрела на ребенка и сочувственно пожала плечами. Так они обе и стояли, кивая головами, не в силах скрыть слез. Ничего не поделаешь, иногда дар бывает печальным.

— Очень может быть, что ей суждено быть в совете ведуний судьбы, — сказала ведунья. — Те, кто жертвует, прекрасно сидят рядом с нами. Приходите с ней на следующей неделе. Мы ее обучим.

Теперь мать рыдала, не скрывая слез. Ведунья подняла к небу ладони.

— Она пришла, чтобы понять магию, мамочка. И это хорошо.

— Я приду завтра, наставница!

* * *

Анис в жизни не встречала никого, кто бы так часто попадал в беду, как они с Ингрид, когда награждали незнакомых прохожих на улице всякими обзывательствами и тут же улепетывали. Особенно они любили поиздеваться над выпендрежниками, строившими из себя невесть что. Вместе они научились плавать в океане и в речках, что было далеко не одно и то же, и много времени проводили в обществе ведуний — странных, блаженных, ласковых, веселых, забавных женщин, в чьих теплых объятиях им было покойно и чьи волосы были густые и жесткие, как листва деревьев, вовсе не таинственных, как уверяли многие.

Но надо было еще и работать над собой. Надо было развивать свой дар. Ингрид учила ее быть терпеливой. Она снабжала Анис длинными списками симптомов болезней, и они заучивали их вместе, потому что запоминать все эти симптомы было задачей не из легких. Навыки быстрой и точной диагностики совершенствовались. Повышенное давление Анис ощущала как гулкий удар деревенского барабана; при сифилисе мочки ушей покрывались слизью, перед сердечным приступом пальцы ног пахли вареной кукурузой, а старческое косоглазие сопровождалось попискиванием глазных мышц, похожим на писк полевых мышей в траве. Она уделяла куда больше внимания клиентам, которые приходили к ней в храм, и пожилые ведуньи стояли чуть поодаль, но достаточно близко, чтобы при необходимости прийти к ней на помощь и унять острые эмоциональные реакции на плохой или неожиданный диагноз.

Отец негодовал, что она принялась искать себе аколита без его ведома, но теперь ее опекала ведунья судьбы, и никто не мог этому воспротивиться, даже он.

— Ты способна на большее, — говорила Ингрид, цокая языком.

Семь месяцев спустя после того, как Ингрид объявила Анис своим аколитом, ее любимый дядя Кура, отец Бонами, прибыл на семейный праздник с жутким насморком, виновато отогнал родственников рукой, шумно высморкался, и его лицо покрылось испариной и покраснело.

У Анис возникло неодолимое желание крепко обнять дядю немедля — что она и сделала.

Дядя Кура поздоровался и тоже ее обнял, кашляя и сетуя, что она может от него заразиться, хотя знал, что это обычная простуда. Анис в этом не сомневалась и только крепче его сжимала, ощутив внезапный прилив энергии. Серебристые пузырьки, посверкивая на солнце, заструились по ее коричневой коже и влетали во встревоженного дядю, которому, впрочем, хватило благоразумия стоять, не шевелясь, и довериться магическому дару племянницы.

Пузырьки парили вокруг них. Вся семья издала вздох изумления и молча смотрела на происходящее, даже ее непоседливый кузен Ксалам, который и секунды не мог посидеть спокойно. Пузырьки впитали в себя солнечные лучи и порозовели. И тут на дяде носоглотка прочистилась, кашель унялся, боль в горле сменилась приятным пощипыванием, и жар прошел.

Дядя Кура расхохотался.

— Ну и чудодейственный же у нее дар!

Прежде чем она ответила, преподобный Латибодар изрек:

— Желательно, чтобы дар сопровождался более приличным поведением!

Дядя поцеловал ее в щеку — «Спасибо тебе, племяшка, и не обращай внимания на папины слова!» — а она была вне себя от радости: ведь она исцелила его простуду! Анис понятия не имела, что способна на такое! Это было как откровение свыше: так художник превосходит ожидания публики. По мере взросления она часто о таком слышала: люди жили со своим магическим даром и просто свыкались с ним.

— Ого! А я даже не знала, что так могу.

Она смотрела, как дядя танцевал с женой, ел ромовую запеканку, не сморкался и не кашлял, а только улыбался. И по своему обыкновению дразнил Бонами. А она гордилась собой.

— Ты источаешь пузырьки! — заметила Ингрид и высунула язык. — Какой показушный дар!

И они принялись экспериментировать со способами исцеления людей: самое верное — направлять пузырьки энергии сквозь руки. Обнимать незнакомцев, как заметил отец, было не слишком вежливо, если не сказать неприлично. Но тут все дело было в практике. Безудержные серебристые и розовые пузырьки в мгновение ока наполняли комнату, отчего люди начинали чихать, или пузырьки вылетали из нее слишком быстро, отчего ее одежда становилась мокрая от влаги или из чего они состояли. Кроме того, практически все в конце сеанса магического исцеления весело хихикали, если не испытывали сильных болей, и такое веселое настроение побуждало кое-кого из взрослых делиться с ней личными секретами, которые ребенку в ее возрасте лучше не слышать.

— Фу-ты, — говорила Ингрид. — Взрослые ничем не отличаются от детей.

Сама мысль о применении ею дара вызывала у отца сильнейшие головные боли, которые она безропотно исцеляла.

Несмотря на высокую репутацию, несмотря на заработанные деньги, несмотря на сотни — да-да, теперь их были сотни — клиентов, которые ее обнимали и, испытывая облегчение, рыдали, несмотря на спасенные десятки жизней, отец не гордился дочерью. Ее дар ему казался простонародным суеверием, от которого он сам так и не избавился. Людские тела внушали ему отвращение.

Анис стала брить себе голову; волосы мешали ей работать, кроме того, ей нравилось собственное лицо. Она следила за своим дыханием. Она научилась сидеть молча и наблюдать. Бывали дни, когда ее дар оказывался ей без надобности. Сочувствие сродни магическому дару, и умение слушать было не менее важным навыком.

— Просто расчисти для себя пространство, — посоветовала Ингрид.

— Как ты?

— Угу.

* * *

Анис споткнулась о камень и заскакала на одной ноге, натягивая на ногу слетевшую сандалию. Если бы сплетню о беременной любовнице поведала ей не старуха-соседка, чудесная женщина, которая, наевшись пьяных бабочек, брякнула эти обидные слова, она бы пропустила все мимо ушей как обычную трепотню обывателей Попишо, известных любовью почесать языком. Но этой старушке она была небезразлична.

«Иногда старики видят то, чего ты видеть не желаешь».

Мимо нее спешили люди, узнавая на ходу и приветливо кивая:

— Доброе утро, мисс Анис!

— Доброе утро, матушка Бегиндорт!

Ее пронзила пугающая мысль и застряла где-то в районе солнечного сплетения.

«Они все знают!»

Известия о ее мертворожденных младенцах разносились стремительно. Когда, едва оправившись от схваток, она пошла на рынок, со всех сторон шептали ее имя. Все выражали сочувствие. Сочувствующие приходили к ней в дом с горшочками жаркого и добрыми советами. Тан-Тан стоял в дальнем углу комнаты, а между ними толпились люди, мужчины играли в домино на веранде, словно их пригласили на вечеринку. Но как все изменилось! Когда их третий ребенок родился мертвым, соболезнующие перестали к ним приходить, как будто их пара — она! — была проклята. Она потеряла клиентов. Не слишком много, но порядочно. Она могла рассчитывать только на Ингрид, на свою мать и на Бонами. Однако даже и они теперь поглядывали с опаской. Нет, не Ингрид, которая знала ее лучше прочих. Но прочие считали ее ходячей трагедией. И вот теперь еще и сладкий десерт для любителей сплетен: у грустной мулицы неверный муж!

И очень может быть, что она последняя, кто об этом узнал. Неужели Тан-Тан и впрямь мог так ее предать? Нет. Это просто не укладывалось в сознании.

Она шла с высоко поднятой головой, покрытой мшистой порослью.

Дойдя до подножия горы, она свернула в квартал одежды и врезалась в шумную толпу продавцов и покупателей. Девушки пришли на последнюю примерку перед конкурсом красоты, который должен был состояться сегодня вечером в Притти-тауне. Мимо нее прошмыгнула группка девчонок в желтых и зеленых карнавальных костюмах и заторопилась в гору: перья, причудливые шляпы с бахромой, еще детские волосы обильно смазаны маслом, косички болтаются. Некоторые размахивали плакатиками с оранжевыми надписями. Голубые и белые бабочки порхали над их головами, точно кто-то сыпал с неба стружки. Солнце жарило вовсю, так что Анис пришлось щуриться.

На всех плакатиках было написано одно и то же:

АЛЬТЕРНАТИВА ЕСТЬ

Этот оранжевый лозунг восхищал ее многие месяцы. Тан-Тан поначалу не хотел обсуждать Оранжевого художника, автора оранжевых граффити, а вот она считала таинственного активиста самым ярким из местных бунтарей. «Ишь ты, да это просто озорник», — говорил Тан-Тан, но и он в конце концов им заинтересовался и даже попросил ее помолчать, когда городской глашатай ходил по городку и выкрикивал последние новости:

— Оранжевый художник говорит, что цены на бананы скакнут вверх, друзья мои!

Так оно и вышло, как будто у граффити был свой особый дар предсказывать события.

— Как этому сукину сыну удается так долго прятаться? — говорил Тан-Тан. — И знаешь, он даже женщинам не признался, кто он такой.

Ее обогнала, извинившись, группа улыбающихся девчонок в блестящих одеяниях из тончайшей ткани золотого, пурпурного и голубого цвета. Поглядев им вслед, она увидела, как девочки смешались с толпой, тряся друг перед другом юбками и демонстрируя узоры на набедренных обручах, словно длинноногие цапли. Любая из них могла быть любовницей Тан-Тана, перебежавшей ей дорогу.

«Ты узнала последней!» — прокаркал тонкий голосок в ее голове.

Мимо нее прошмыгнула, держась за руки, парочка лучших подружек, что-то возбужденно обсуждавших, на вид лет девяти-десяти. Анис заметила, как они чиркнули взглядами по ее белой траурной юбке.

— Ты видела, какая красивая невеста?

— Я слыхала, у них брак по любви.

Анис фыркнула. Сонтейн Интиасар было всего лишь девятнадцать лет, еще совсем ребенок. Что она могла знать о семейной жизни? Завтра вечером все будут похохатывать, глядя, как они целуются на ступенях большого храма, и проводят их к брачному ложу, распевая неприличные песни, но кто же им расскажет, что такое семейная жизнь и… какая она длинная.

И все глазом не успеют моргнуть, как молоденькая девушка забеременеет и ее живот вздуется, как спелая слива.

Она невольно ухватилась за стену, удивленная, что ее накрыла холодная волна ярости.

— Не плачь!

— Да не плачу я!

Она рассталась с подругами, порвала с теми немногими, кто у нее был. Стала одной из тех, кого сама недолюбливала: для общения ей вполне хватало мужа. Впрочем, у нее не было ни минуты свободной, многие люди нуждались в ее помощи. И она с удовольствием считала себя доброй.

«Нужной, ты хочешь сказать?»

Может быть, ей стоило повидаться с Бонами. В последний раз, когда они приходили в гости — она уж и забыла, когда это было, — ее кузина была с ней безжалостно откровенна. Сказала, что в ее характере ощущается ожесточение. И словно задала ей хорошенькую взбучку — так Анис восприняла сказанное. С тех пор они больше не разговаривали, хотя Бонами писала ей письма.

Боги, боги, неужели она и впрямь ожесточилась?

— Я слыхала, что этот проклятый бордель начал предлагать бесплатные услуги женатым мужчинам, можешь себе представить? Им надо только снимать обручальные кольца и оставлять при входе!

Анис узнала голос Нелли Агнес Нейл, служившей дьяконом в церкви у ее отца; та беседовала со своей сестрой Шеррон в голубой шляпке, которая — какое позорище! — в свои сорок четыре года не была замужем. Анис подумала, что на фоне голубой шляпки ноги Шеррон все еще выглядят потрясающе, и кому какое дело, замужем она или нет?

— Маршалл все никак не скроется с глаз, все вертится вокруг меня, вот и сегодня вечером придет, — заявила Нелли. — Привет, Анис! Ты слышишь во мне эту вялость, а, целительница?

— Привет! — Ее голос позвучал сдавленно и недобро. Она откашлялась и добавила чуть громче: — Никакой вялости у тебя нет, не приставай ко мне, Нелл!

И ощутила на себе их любопытные взгляды.

* * *

Они с Тан-Таном познакомились на причале Зутупенг в Суане десять лет назад. Анис с друзьями слонялась по пирсу туда-обратно в ожидании, когда за ней приедет отцовский катер и отвезет домой; она ощущала приятное утомление, и последние лучи заходящего солнца грели голову. Кто-то громко рассказывал про театральный фестиваль, кто-то прижимался к ней, впиваясь в бок острым локтем. Они смеялись — все, кроме Бонами, которая обиженно насупилась из-за того, что мужчины в толпе дразнили ее: «Ты чего такая худющая, боги, просто кожа да кости!»

Анис обхватила ее за плечи и напомнила про мальчишек в Притти-тауне, которые из кожи вон лезли, чтобы поглазеть на ее тонкую талию и аккуратные ступни. И Бонами облегченно вздыхала. И тут до слуха Анис донесся новый взрыв хохота, смешавшегося с голосом отца. Смеялся мужчина. Она обернулась посмотреть, кто смеется. Мускулы Тан-Тана рельефно проступали под его одеждой, и вообще он был крепко сбит; повернувшись к ней, приветливо улыбнулся. Преподобный Латибодар поймал ее взгляд и распахнул объятия.

— Погляди, кого я тебе привез! — Его лицо сияло.

— Девочка, если ты его не хочешь, отдай его мне! — шепнула одна из подружек.

— Привет! — улыбнулся Тан-Тан, взял ее за руки и помог запрыгнуть в катер.

Ей понравилась спокойная страсть в его глазах, и, боги мои, он обладал отменным здоровьем, отличаясь этим от многих, до кого ей доводилось дотрагиваться!

К тому моменту, как в ее жизни появился Тан-Тан, мать вроде бы уже махнула на нее рукой, но в глубине души не оставляла надежд, отец упивался собственным великолепием, а она сама стала чувствовать себя обузой для семьи. Родители были уже немолоды, и она была их единственным ребенком. Отец не настаивал, чтобы ее избранник служил в церкви, и она знала, чего это ему стоило. Тан-Тан был многообещающим трезвомыслящим парнем с хорошей профессией и обладал удивительно соблазнительной способностью замедлять бег времени в пределах небольшого пространства: эта способность помогала ему наполнять теплом даже холодные вещи и оказывала потрясающий эффект на их занятия любовью. О, этот мужчина мог хорошо заработать на пчелином укусе и окружить заботой клиента, ребенка, женщину и любого, кто встречался ему на пути. У вас будет самый гостеприимный дом в мире, говорили ей подружки.

Замечательно, да, но ей всегда казалось, что встреча с будущим мужем останется в ее памяти более несомненной, более основательной.

Конечно, это твой выбор, сказала мать и решительно положила руку на запястье мужа, словно не желая слышать никаких возражений.

А ей хотелось почувствовать радость от своей покорности, проявить любовь к родителям, перестать прекословить хоть в чем-то.

— Хм, — произнесла Ингрид.

Анис долгое время гадала, не ревность ли это говорила, ведь подруга была старше и вскоре должна была выйти замуж, но Ингрид потом говорила «хм» на все, что ни делал Тан-Тан. Он ей не нравился, и больше, чем «хм», она не могла из себя выдавить. Несмотря на ворчание Ингрид, Тан-Тан ужасно смешил Анис, которая хохотала до колик в животе. В компании он был рассудителен и внимателен, хотя и имел склонность к картам и спиртному. В постели ласкал каждый уголок ее тела, его пенис был велик и тверд, и он неизменно доводил ее до оргазма. После занятий любовью она лежала вспотевшая и возбужденная, всегда физически удовлетворенная, а напоследок он крепко ее целовал, будто ставил жирную точку в конце длинного предложения.

Он был скуп на слова, но никогда не забывал пожелать ей доброй ночи или доброго утра таким тоном, что она ощущала себя особенной женщиной в его судьбе.

Даже сейчас.

Ее отец суетился, планируя расстановку свадебных тентов и количество порций тушеной рыбы и фруктово-ромовых запеканок с толстой сахарной глазурью и фасон голубого платья с длинным шлейфом. А ей претила вся эта суматоха. Под тенты слетались москиты, тушеная рыба заветривалась на открытом воздухе, а ромовые запеканки оказывались прогорклыми. Но преподобный Лати и его новоиспеченный зять все тщательно спланировали, притом что мужчины редко уделяли внимание деталям.

Она усердно старалась любить мужа и преуспела в этом. Но ее патетическое, выстраданное «нет» — Нет, Тан-Тан, я не могу опять на это пойти — изменило в их жизни все. И она сочла, что отсутствие между ними близости вызвано его печалью и что со временем он ее простит. Ей даже в голову не могло прийти, что он может волочиться за другой юбкой. Этого мужчину выбрал для нее отец, а ее отец был умный.

«Но ты же не думала, что он может быть счастлив, живя в браке с мулицей?»

Она отбросила полу длинной белой юбки и быстрым шагом двинулась по хрустящему песку.

* * *

Некоторое время назад кто-то прикрепил к доске объявлений рядом с ее рабочим помещением постер международного конкурса красоты. Анис задумчиво разглядывала разноцветные буквы и плохонькие фотографии. Это был уже второй конкурс, который она пропустит. Обычно они с Ингрид ходили туда вместе, а пойти одной было немыслимо. Конкурсантки, разодетые по последнему слову моды в наряды, пошитые местными дизайнерами, выглядели великолепно. Все как на подбор были ужасно соблазнительные милашки — просто загляденье! Ингрид как-то рассказала, что на свете есть страны, где женщины не хотят, чтобы ими восхищались. Эта новость их обеих жутко насмешила.

Она перевесила дурацкий постер на стену своего дома, освободив от него доску объявлений на работе. Оказавшись сейчас в узком коридоре, она провела руками по своему алтарю и его содержимому: небольшая бледно-голубая статуя Джай, державшая в руках священный огонь и ароматическое масло; тяжелая чаша с водой, которую она поспешила сменить, крошечный переливающийся кошелек старой подруги, письмо от родителей, написанное корявым маминым почерком; все еще свежий рододендрон, круглые пирамидки с ароматом медового чая. Она зажгла одну пирамидку, разогнала дым по коридору и сама вдохнула успокаивающий аромат. Здесь был ее первый дом до замужества, ее первый алтарь.

Времени до прихода клиентов оставалось не так много. Ей надо было успеть написать сообщение на доске снаружи, как она и прежде делала. После того, как она поговорит с Тан-Таном, они помирятся и все у них снова будет хорошо, она лично обойдет всех клиентов и извинится.

Она стала искать мел. Но что написать? «Ушла по делу» — слишком кратко и непонятно. «По семейным обстоятельствам». Нет, не годится, а не то обеспокоенные люди прибегут к ней среди ночи. «Сегодня закрыто, извините». Может быть, так. Надо было поторопиться. Ей не хотелось, чтобы кто-то увидел ее расстроенное лицо или начал задавать вопросы. Она не умела врать. Анис нашла мел и принялась писать. Но белая палочка раскрошилась в ее нервных пальцах. Она выругалась, нашла другой кусок, но и он сломался. В горле застряло рыдание. Она его подавила.

«Девочка, только не плачь!»

Она присела на подушку и сделала несколько размеренных вдохов, уперев кончик языка в нёбо. Потом закрыла глаза, приложила ватную руку к груди и ощутила, как грудь поднимается и опускается.

«Успокойся!»

Тихий звук заставил ее поднять глаза.

Это был секрет, спрятанный за настенной лампой.

Она встала, чтобы его разглядеть. На ощупь секрет был похож на засохшее печенье. Стеснительный молодой человек, которому он принадлежал, не мог на него нарадоваться — и на него, и на свои хронические запоры. Но в конце концов он достаточно ей наговорил, чтобы избавиться и от секрета, и от запоров.

Люди редко оставляли здесь свои секреты. И она каждый день искала у себя в волосах случайно застрявшие секреты. Очищала их от пыли и грязи и выносила на задний двор, где подбрасывала, и секреты парили в ночном воздухе. Иногда секреты были старые и увесистые — такие улетали к звездам и разбивали их вдребезги. Упавшие осколки звезд крушили садовую мебель, дырявили крыши и покрывали газон липкими каплями белого сока.

Вычищать секреты было труднее, когда она была уставшая, особенно трудно было находить секреты, которые просачивались в тело. Когда Анис за день слишком утомлялась от работы, то с тревогой замечала, что ее магическая энергия иссякала, и тогда она не могла встать с кровати и даже теряла сознание. Однажды она, мастурбируя, не могла довести себя до оргазма целых три недели, пока Ингрид не выудила из ее легких девять секретов; иногда найти секреты можно было единственным способом: прислушиваясь к их характерному хихиканью. Ингрид клала ее на теплые камни и терла ей кожу до тех пор, покуда слипшиеся в сгустки слизи секреты людей не вылетали из нее, выдавливала угри из ее носа и из спины, тыкала иголкой в ее уши, разминала узлы на ее шее, заставляла потягиваться, пить воду, принимать ванну с ромом и ловить на лету толстых пурпурных бабочек в закатном небе.

— Что это за шум? — как-то спросила в прошлом году Анис, когда на всем протяжении сеанса ее отвлекало странное жужжание.

— Да это моя опухоль, — ответила Ингрид.

— Что? — Анис встала.

Но Ингрид насильно уложила ее обратно.

— Ты помнишь, что мне в этом году исполняется двадцать девять?

Она лежала, оцепенев.

— Но почему я только сейчас услышала?

— Этот шум начался какое-то время назад.

— Но, Ингрид, почему я его раньше не слышала?

Подруга потрепала ее по спине.

— Тебе и не надо слышать, дитя!

Иногда она называла ее «дитя». Как-никак она была ее наставницей-учителем.

Она просто отказывалась верить в родимое пятно Ингрид, покуда та не умерла.

Ей нужно было подготовиться к тому, что могло произойти далее. О боги, это же могло оказаться правдой. Ведь старуха наблюдала, как ее живот набухал, когда там возникали младенцы, она угощала ее жареной саподиллой и дважды чесала ей пятки, потому что сама Анис не могла до них дотянуться. Так с чего бы старухе говорить то, в чем она не уверена?

«То, как он обращается с тобой на людях. “Иди ко мне, жена. Дай-ка я принесу тебе шаль!” “Эй, мужик, ты видел мою жену? Красивая, правда?” Прямо как признание вины. Если ты такая красивая, почему же он не дотрагивается до тебя с тех самых пор…».

«Семейная жизнь — дело сложное!»

«Это так?»

«Да, именно так».

«Он просто ходит на сторону потрахаться. Это совсем несложно. Неужели ты из-за этого от него уйдешь?»

— Перестань! — прикрикнула она себе.

Издалека то тише, то громче доносилось древнее храмовое песнопение.

«Ты сходишь с ума, сидишь тут и кричишь на себя».

«Где этот дурацкий мел, будь он проклят?»

«И еще одно».

«Что еще?»

«Будь я на месте других, я бы не доверила тебе исцелить даже мушку. Родила четырех мертвых младенцев — да ты себя не можешь исцелить!»

Анис соскоблила засохший секрет с настенной лампы, распахнула ногой заднюю дверь и вынесла его на солнечный свет. Проводила секрет взглядом, когда он взмыл с ее ладони и улетел в небо. Храмовое песнопение теперь звучало громче, почти истошно. Отсюда она увидела фабрику игрушек.

Голоса поющих ведуний обычно ее умиротворяли, но не сегодня.