Неглинный мост

Леон Дэмьен, 2018

Повесть. Воспоминания-мемуары о бесшабашной молодости, учебе в институте, встречах с друзьями и подругами, веселом времяпровождении, кутежах и гулянках, о становлении характера и осмыслении жизни.

У В Е Р Т Ю Р А

Все последние годы я занимался тем, что шлифовал свой стиль. Но оказалось, что шлифовать-то нечего, писа́ть я все равно не умею, и такие рассказы как «Ленин на рояле» и «Дети Могилы» можно смело выбросить на помойку. Но материала для большой повести у меня скопилось достаточно, но я долгое время не решался приступить к этому глобальному произведению, так как решал для себя вопрос, сумею ли я его напечатать. Наконец, я решил, что не сумею, и мне сразу полегчало: отпала необходимость подстраиваться под нашу конъюнктуру, избегать острых углов, менять фамилии, следить за «литературностью» и прочее. Теперь всю Повесть я построю не в хронологической последовательности, а на ассоциативных связях, постараюсь избежать диалогов, сравнений, гипербол, ненужных описаний и всего того, что делает литературу литературой. Скорее всего, это будет сухой отчет о прожитых годах, записанный рукой дилетанта. Поэтому не надо бранить меня за корявость мыслей и убогость образов — еще раз повторяю: я не писатель.

20 октября 1986 г.

У В Е Р Т Ю Р А 2

Странного вида молодые люди шли поздним осенним вечером вниз по Второму Неглинному переулку. Молодых людей было трое. Первый из них был одет в коричневую финскую куртку, вельветовые джинсы и кроссовки; длинные черные волосы он небрежным жестом откидывал назад, борода а-ля Педро Зурита очень шла к его белому худому лицу и темно-карим глазам. В зубах его дымилась сигарета.

Второй в этой компании была маленькая миловидная девушка с прической растрепанного воробья. Сумочка на длинном ремне хлопала ее по полам пальто-балахона в крупную клетку, губы ее были решительно сжаты, и между ними тоже была воткнута сигарета. Их третьего спутника выделяла борода а-ля Дзержинский, под воротником черного пальто был повязан зеленый женский шарфик, а ноги он ставил как какой-нибудь балерун: пятки вместе — носки врозь (над чем длинноволосый постоянно смеялся). Он немилосердно дымил своим бычком и хитро щурился.

Переулок был пуст. Компания постепенно спускалась вниз к Неглинке. Куда они шли? Спокойнее, читатель, сейчас все прояснится. Они шли… впрочем, нет, я не раскрою цели их путешествия, а просто давайте вместе проследим за их маршрутом.

Трио бандуристов вывалились на Неглинку и первым делом заглянули в фирменный магазин Три Ступеньки. Оттуда они вышли через пять минут с двумя бутылками водки. Затем по Неглинному Бульвару они вышли на Трубную Площадь, и заглянув в Кулинарию, купили 200 г. какой-то отвратительной жареной рыбы. После этого у них осталось денег только на две пачки Дымка.

Потом троица двинулась по Цветному, на Самотеке влезла в троллейбус и исчезла вместе с ним где-то по направлению к ЦДСА. Стоял холодный ноябрь 1982 г., начинался Репрессивный Период…

серия первая

Чёрные

Во́роны

КУРС ПЕРВЫЙ

МАЛЫЕ АРХИТЕКТУРНЫЕ ФОРМЫ

ЭПИЗОД 1

Ясным сентябрьским деньком 1979 г. мы всей группой сидели на Трубной Площади и делали вид, что рисуем. Задание было предельно простым: изобразить малые архитектурные формы, то есть колонны, вазы и прочие изваяния, стоящие в начале Цветного, но не просто изобразить, а еще и скомпоновать всю эту дребедень на листе.

Уже вторую неделю мы учились на первом курсе Московского Архитектурного Института, и как говорится, еще осматривались. Только через полгода я узнал, что старшекурсники называют нашу контору Школой, лекции — Уроками, а фонтан перед главным входом — большой урной или пепельницей. А пока мы исправно посещали все лекции и семинары, пытались понять, что собой представляет проектирование и объемно-пространственная композиция, но не забывали и про пиво.

Лично для меня институт был новой формацией, принципиально отличающейся от школы и тем более проектной Конторы, где я два года бил баклуши перед поступлением. Поэтому в августе я как примерный ученик закупил десяток тетрадей, тушь, линейки, достал ватман и за первый месяц не прогулял почти ни одного урока, и даже пытался конспектировать. Но потом я взялся за ум, и в октябре на свет появилась поэма «In To Goga!”, написанная на лекциях, а затем я вплотную занялся стихами, позднее составившими Квадрофонию.

Первый урок я прогулял (как ни странно, это была История КПСС) в конце сентября. В то день погодка разгулялась и, как обычно, мы направились на Неглинный Бульвар через Сандуны. Затарившись несколькими пузырями пивка, мы сели на мою любимую лавочку (вторая с правой стороны, если двигаться к Трубе) и приступили к нашим играм. Со мною были Толстяк и Джеггер. Выпив по третьей бутылке, мы отлепили свои задницы от лавочки и рысцой рванули вверх по 1-му Неглинному, так как перерыв уже закончился. Но около Церкви мы встретили Федюшку, и он, похлопав своими выпуклыми глазами, сообщил, что Урок уже идет, и Никитина никого не пускает.

— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! — радостно закричал я, и мы двинулись обратно, не забыв заглянуть в Сандуны за свежим пивом. Федюшка, отнюдь не входивший в группу Отличников, поддержал нашу компанию. Так мы осваивали новые для нас архитектурные формы…

А сейчас мы сидели на Трубе и пытались их изобразить. На складных стульчиках сидеть было неудобно, ветер вырывал ватман из рук вместе с папкой, некоторые по незнанию принесли с собой целые подрамники. Фонари и вазы вызывали отвращение. Рисовать не хотелось.

Я подошел к Рыжей и начал легко флиртовать. Тут же подскочил Рубенка, заулыбался во все свои 42 зуба и спровоцировал Рыжую на неприличный анекдот, рас-сказав который, она страшно смутилась. Рубенка в то время был еще зеленым юнцом, он поступил в Институт сразу после школы, следовательно, как конкурент, не представлял для меня особой опасности. Даже Рыжая была старше его на год, а Мафиози Первого Созыва (группировка молодых чемоданов, прошедших через Армию) вообще его не замечали.

Прошел еще час. Кое-что нацарапав на листе, я решил, что на сегодня хватит, и давно пора идти пить пиво. Одному идти не хотелось, и я стал внимательно приглядываться к своим соученикам. Кролика и Рубенку я отбросил сразу как молодых, к Мафии я относился тогда весьма настороженно, Джеггер себя еще ничем не проявил, и я остановил свой выбор на Толстяке. Я подошел к нему, улыбнулся, ткнул кулаком в его толстый живот и проскрипел:

— Пиво пьешь?

— Пью! — живо отреагировал Толстяк, и мы двинулись к Сандунам (или нет, вру, по-моему в тот день мы направились в Кружку, решив внедрить пивка как следует). Так началось наше знакомство.

Надо сказать, что до этого эпизода мы не перекинулись с Толстяком и парой слов, но я сразу выделил его из общей массы нашей Двенадцатой Группы. Толстяк, собственно говоря, не был толстяком, но живот имел солидный, а также низкий лоб, крючкообразный нос и прическу, напоминающую воронье гнездо. Он любил пиво, говорил без умолку и вечно плевался и сморкался во все стороны. Так образовался костяк Черных Воронов Первого Созыва, а позднее к нам присоединился Джеггер.

Джеггер ничем не выделялся из общей массы, и поначалу его я просто не замечал. Но однажды я вышел из Школы и начал осматриваться в поисках попутчика по Маршруту №1, и заметил его, скромно курящего у Фонтана.

— Пойдем по пиву, — предложил я ему, и он моментально согласился. Джеггер действительно был очень скромным, даже робким человеком, и только с нами он немного раскрепощался. Еще одно достоинство Джеггера: он замечательно умел молчать, почти как Александр Блок на Средах у Вячеслава Иванова. Но в житейских делах он не преуспевал: например, не мог купить без очереди десяток пирожков на закуску в нашей Пирожковой.

Что же объединяло нас вместе, таких вроде бы разных?

Прежде всего — любовь к пиву. Мы могли пить пиво где угодно, когда угодно и сколько угодно. Да и не только пиво — порой в ход шли водка, портвейн, вино и даже одеколон. Во-вторых, мы были ровесниками, все трое работали до поступления, счастливо избежали армии и сумели «вползти в Школу» (как тогда говорили) только с третьего раза. В-третьих, мы очень уважали музыку, в частности, тяжелый рок; мы с Толстяком умели играть на различных инструментах и в тот период лабали в разных командах: я в «Лицом к лицу», он — в «Образе действия». В-четвертых, мы в своей группе поначалу никого не знали (в отличии, скажем, от Мафии или Камчатки) и оказались в одиночестве, а ситуация требовала быстрого освоения. И наконец мы очень не любили учиться.

ЭПИЗОД 2

Лично я всегда испытывал к учебе патологическое отвращение. Начиная с первого класса для меня было мукой вставать ни свет, ни заря, кое-как завтракать, спешить в эту проклятую школу и сидеть до третьего урока в сомнамбулическом состоянии, мучительно пытаясь «проснуться». И хоть до десятого класса я был почти отличником, и мои уроки никто не проверял, каждое утро я начинал с проклятий по адресу школы, учителей и всего среднего и высшего образования. Несмотря ни на что, свободного времени у меня хватало, я развлекался как мог, и наверное это помогло мне выдержать эту десятилетнюю пытку.

Приехав в августе 75-го в Москву (я хоть и коренной москвич, но по ряду причин пару лет был вынужден прожить в другом городе) и перейдя в 9-й класс, я почувствовал себя темным и неотесанным. Действительно, чему я мог научиться в маленьком провинциальном городке? Из поэтов я знал только Жуковского (кроме школьной программы, естественно), в живописи когда-то слышал имя Ван Гога, а уж в музыке… Ну, что касается Совка, тут все было просто: такие исполнители и ВИА как Лещенко, Магомаев, Кобзон, Ободзинский, Буячич, Гуляев, Хиль, Пьеха, Зыкина, Воронец, «Песняры», «Самоцветы», «Орера», «Добры молодцы» и «Поющие гитары» звучали в каждом телеящике, радиоприемнике и радиоле. Ну и само собой песни Высоцкого на каждом магнитофоне. А из западной… Опять же, на слуху были Азнавур, Адамо, Греко, Матье, Моранди, Рафаэль, Хампердинк, Джонс, Готт, Родович — а рок был под запретом. Единственное, что я знал, что где-то, скорее всего в Англии, существует такая группа — «Beatles», и одну единственную песню в ее исполнении «Girl» я слышал, так как она каким-то непостижимым образом попала на сборник «Мелодии зарубежной эстрады». И все.

А тут меня окружали вполне взрослые современные мальчики, патлатые, джинсовые, с сигаретами в зубах, с кассетниками в руках, с легкостью обсуждающие последний диск «Uriah Heep»; имеющие стереосистемы и свободные деньги, постоянно что-то продающие и покупающие. Они рассуждали о женщинах, о сексе, ходили по кабакам, а я до этого водку пил один раз в жизни и не знал женщин даже на ощупь.

Естественно, выйдя на финишную прямую и увидев, как сильно я отстал, я нажал на все педали. Я отрастил патлы, влез в джинсы и начал заполнять пробелы в своем музыкальном образовании. К концу 9-го класса я знал все диски «Deep Purple», мог отличить Дэна Маккаферти от Брайана Конноли, с грехом пополам играл на гитаре и стучал по барабанам, и даже пытался сочинять мелодии на чужие стихи. В начале октября 75-го мы вместе с Маэстро и Нарциссом образовали рок-группу «Голоса Планеты» и в течение многих лет записывали так называемые «диски» (точнее, магнитоальбомы) — ну, подробности в «Истории Группы».

Но с женщинами было намного хуже. Хотя за год в моих объятиях перебывала не одна девчонка, но на вкус я их так и не попробовал. Мешала природная робость и отсутствие практических навыков. Я начал резко форсировать темп, вступив в тесный контакт со Стариком, но летом 76-го на мою бедную голову свалилась Великая Любовь (как теперь это с иронией я называю), и еще на полгода я погряз в бесцельных свиданиях, ссорах, упреках, обидах и прочей маеты, и только в феврале 77-го схватил, наконец, судьбу за рога.

САНДУНЫ: МАРШРУТ №1

Вы знаете, что такое Сандуны? Обижаешь, ответите вы, любой школьник знает, что Сандуны — это Сандуновские Бани. Но дело не в банях. Только узкий круг людей ведает о том, что в Сандунах можно всегда достать свежее пиво. То, что пиво есть в самих Банях, знает каждый, но вот об истинном назначении небольшого Ларька, притулившегося на перекрестке 1-го Неглинного и Сандуновского прохода, догадывается далеко не всякий. В этом Ларьке работала пухлая блондинка — тетя Валя, и у нее всегда было бутылочное пиво: с девяти утра и до шести вечера. Пиво было свежее и холодное в любую жару, а официально Ларек торговал мочалками, мылом, всякой банной мелочью и сигаретами. Продавала Валя бутылек по 40 копеек (при магазинной цене 37), а пустую тару брала по 10 (цена в пунктах приема — 12). С каждой бутылки навар 5 копеек. Неплохо по тем временам, верно?

Пиво пили прямо около Ларька или в предбанниках Мужского и Женского разрядов, или в Закутке около Поликлиники во внутреннем Дворике тех же Сандунов, или во втором верхнем Дворике между Складом и ларьком тети Маши (тот же вариант); а если позволяло время и баловала погодка, то дружно вываливались на Бульвар и занимали лавочки. Я познакомился с Валей в первую же неделю учебы, так как знал о существовании Ресторана Зеленый Веник еще до поступления в Школу, и с началом учебы начал усердно посещать это место. Позднее ко мне присоединились Джеггер и Толстяк. Мы бегали туда почти каждую перемену, а после уроков фланировали на Бульвар. В течение первого курса не припоминаю ни одного дня, чтобы я хоть раз не посетил Валю. Толстяк с Джеггером в зимние месяцы позорно ретировались (предпочитая бегать в Кантин, как мы называли столовую), но с наступлением теплых деньков весь Баннер (так мы обычно называли Школу) опять кайфовал на Бульваре.

Все-таки, какое злачное было место! В любое время суток в Сандунах «толкалась пьянь, какую-то хлебала дрянь» (как поется в песне), благо любимый винный магазин Три Ступеньки находился под боком, и Валя иногда была вынуждена припрятывать пару ящиков пива «для своих», как она выражалась. Я тоже входил в число своих и умело этим пользовался. А какие колоритные личности там собирались! Заслуженный Банщик, Эпилептик, Борода и многие другие. Но об этом — подробнее.

Однажды где-то в октябре 79-го мы с Толстяком заглянули в Сандуны. Купив несколько пузырей пива, мы уютно расположились в предбаннике Женского разряда. Тогда Подоконник еще не был отгорожен Железным Углом, и вот на этом широченном подоконнике сидел маленький лохматый человек и что-то бормотал себе под нос. Он выглядел настоящим оборванцем, а над глазом у него повисла шишка гигантских размеров, налившаяся черной кровью. Толстяк сочувственно поглядывал на него и наконец не выдержал.

— Батя, как это тебя угораздило?

Человек дернул давно не бритой щекой.

— Эпилептик я, — тяжело вздохнул он, — во время припадка и долбанулся.

Толстяк понимающе закивал и протянул ему недопитую бутылку.

— Да это что, — воодушевился алкаш, глотая пиво. — Я тут раз на Подоконнике пьяный уснул, нога к батарее прислонилась, а я сплю, не чувствую… Так ногу и сжег.

И завернув штанину, он показал нам ногу, до колена покрытую жуткими красно-синими шрамами.

Так мы познакомились с Эпилептиком. Мы так и не узнали, где он жил, чем зарабатывал, откуда он взялся и куда подевался. В тот день наша встреча закончилась тем, что он выклянчил у нас 20 копеек (Хоть супа поем, — пробурчал он) и быстро ретировался вверх по 1-му Неглинному. Толстяк потом долго недоумевал, где это можно на 20 копеек съесть тарелку супа. А я подозреваю, что пошел он вовсе не за супом, ибо в те благословенные времена примерно на середине 1-го Неглинного переулка находилась закусочная под кодовым названием Полгоры, где торговали портвейном в разлив. Затем мы не видели его около года, и лишь осенью 80-го, зайдя в Сандуны, мы встретились вновь. В тот период Валя закрыла Ларек на замок и перешла работать на Склад. На Складе пиво было всегда, располагался он во внутреннем Дворике, и мы приходили прямо туда и цедили холодное пиво.

И вот в один прекрасный день мы зашли во Дворик и увидели такую милую картину: чуть левее Ларька тети Маши, прислонясь спиной к мусорному баку сидел Эпилептик. Он сидел прямо на асфальте, оборванный и грязный, лохматая голова безвольно свешивалась на грудь, и по-видимому он был изрядно пьян. Мы не успели даже удивиться, как со стороны 1-го Неглинного подъехала Канарейка, и два мента, подхватив Эпилептика под руки, потащили его в машину. Он, бедняга, и не сопротивлялся.

— Да-а-а, — глубокомысленно протянул Джеггер, откупоривая бутылку…

В следующий раз мы увидели Эпилептика опять через год в винном магазине на Цветном (кодовое название Инструменты). Магазин этот тогда только открылся, и мы заглянули туда просто для интереса. Эпилептик сидел на подоконнике, еще более оборванный и небритый, и держал на поводке симпатичного пса, который радостно повизгивал. Мы хотели к нему подойти, но он нас явно не узнавал; и тогда мы вышли из магазина, Толстяк плюнул на тротуар, обозвав всех Козлами и Баранами, Джеггер закурил, а я повторил свою крылатую фразу: Спеши жить — ты еще успеешь стать красивым трупом! И больше мы Эпилептика не видели.

ЭПИЗОД 3

Совершенно отчетливо помню тот день и час, когда я впервые увидел Джоконду. Не Леонардовскую Мону Лизу, а обыкновенную живую девочку, которую звали, конечно, совсем не так, но прозвище Джоконда ей очень шло, хотя больше всего она походила на Дельфийскую Севиллу.

Летом 78-го я во второй раз пытался пролезть в Баннер, но попытка не удалась, и в противнейшем настроении я заехал в Контору, чтобы взять очередной отпуск. Но отпуск мне не дали, так как выяснилось, что некому ехать в Колхоз, я метал громы и молнии, но поделать ничего не мог и с горя решил ЗАБУРИТЬСЯ В ЗЕРНО аж на целый месяц — отдыхать так отдыхать.

В середине августа наша Контора переезжала в новое здание около Дома Кино, и я помог перетащить несколько столов, пока оформлялись Колхозные документы. Тут-то я и увидел стройную девочку, робко приткнувшуюся у стены. Как я выяснил позже, это и было Джоконда. Подойти к ней в тот день я не решился, так как был в телогрейке, небрит и наверняка пьян; тем более что она мне показалась очень молодой и застенчивой.

Джоконде в ту пору было 16 лет. Она закончила школу и попыталась вползти в Баннер, но… как вы понимаете, пришлось ей устраиваться в Контору. Она мне сразу понравилась (я всегда любил черные глаза и темные волосы), но после возвращения из Колхоза так и не установил с ней контакта, хотя работали мы в соседних отделах на одном этаже. И виновата в этом была, конечно же, Атомная Леда.

Стоп. Впервые это имя появилось в моей Правдивой Повести, и следует на нем остановиться поподробнее, так как Леда занимает особое место в моей жизни.

На пустынных горизонтах Конторы, где я вкалывал уже несколько дней, она появилась в сентябре 77-го. Точнее, вернулась из того же Колхоза. Эта девочка не была ни красавицей, ни дурнушкой, а как бы сказал Маэстро «сэм-восэм»; короче, женщина на любителя. Судя по ее рассказам, таких «любителей» у нее было полным-полно, но я как-то сразу решил, что у меня с ней быть ничего не может, и вел себя соответственно. Но постепенно в процессе работы мы потянулись друг к другу как две нестандартные личности. Несмотря на колоссальную разницу в характерах, нас объединило то, что вся наша «внешняя» жизнь, деятельность, работа была лишь Маской, которой мы прикрывали свои ранимые, измученные души. Я в тот период удачно косил под Инфантильного Дурачка, и ручаюсь, что за два года работы ни один человек в Конторе так и не понял, что я из себя представляю.

Но и я Леду раскусил далеко не сразу. Понадобилось больше года, чтобы она открылась мне полностью и нашла в моем лице верного друга и союзника. А до этого было много разговоров о смысле жизни, о любви, о поэзии (в частности, о Блоке), я давал ей читать свои стихи, мы ходили курить «не в затяжку» на нашу любимую лавочку и т.д. и т.п. Еще больше мы сблизились в начале второго года работы после того, как Блондин, работавший в отделе у Крюшона, со второго захода пролез в Баннер и исчез из поля моего зрения. Тогда же была предпринята первая попытка постельного общения (как говаривал Заслуженный Бабник Блондин, некрасивая — но пусть будет!), но из этого ни черта не вышло. Позднее я спрашивал у Леды, почему она не доверилась мне полностью, на что она ответила, что думала, будто я такой же как все. И еще год ей понадобился, чтобы наконец понять, что я совсем не такой.

Леда невзлюбила Джоконду с первого взгляда, и та платила ей тем же. По крайней мере, они друг друга «не замечали», и Леда постоянно говорила мне о Джоконде всякие гадости (типа, какая на ней ужасная юбка и т.п.), а я почему-то ей усердно поддакивал. Джоконда же все свое свободное время одиноко курила у подоконника или проводила в обществе Пампушки.

Но вот в начале зимы мы поссорились с Ледой. А в то время я уже играл в группе «Лицом к Лицу», и наш Лидер, которого мы называли Фараон, работал на четвертом этаже в нашем здании. И каждый божий день по миллион раз я поднимался со второго на четвертый по правой лестнице, чтобы обсудить с ним насущные проблемы. И вот, поднимаясь в очередной раз, на нашем любимом подоконнике между третьим и четвертым этажом я увидел Джоконду с Ледой, которые сидели чуть ли не в обнимку и — о, чудо! — оживленно беседовали и даже хихикали. Они что-то крикнули мне, но я прошел мимо в недоумении. Но на обратном пути я к ним подошел и наконец-то познакомился с Джокондой и заодно выяснил, что они успели выпить бутылку вина, и на этой почве у них завязалась дружба, ну просто не разлей вода.

И тут я узнал, что Джоконда — это маленький алкоголик, пьет по поводу и без повода, а Леда, оказывается, просто жить без этого не может; ну а мне просто сам дьявол велел, потому что я уже вовсю внедрял вместе с Фараоном и Бобом, нашим барабанщиком. И мы решил объединиться.

Что тут началось! Последние полгода моей работы вспоминаются мне как одна сплошная пьянка. Мы пили каждый день, в основном, в обеденный перерыв, и где мы только не пили! На чердаках и крышах ближайших домов, на любимом подоконнике, на лавочках и в скверах; целый месяц балдели в библиотеке, где работала Пампушка, пока болела ее начальница; и под конец, совсем обнаглев, даже в нашем отделе. Костяк группировки составляли я, Леда и Джоконда, они же финансировали «проект» и осуществляли доставку горючего (конечно, не водки или гнусного портвейна, а хорошего марочного вина), частенько к нам присоединялись Фараон, Боб или Иов. Троицу Лена, Джоконда и Пампушка я гордо именовал Гаремом, но Пампушка не выдержала моих откровенных намеков, быстро слиняла и откололась, и вскоре ее место заняла Редиска.

А мои отношения с Джокондой складывались совсем не так, как мне хотелось. Четвертого мая 79-го на Дне Рождения у Леды мы с ней вдруг оказались в постели, но она оказалась девочкой, и особо разгуляться мне не удалось. Дальше начались полные непонятки. Мы с этой маленькой злючкой (однажды Иов так ей и сказал: Ты красивая, но злая, — после чего с Джокондой случилась истерика) часто встречались, обнимались и целовались, но все это было как бы в шутку, а намекнуть ей на что-нибудь посерьезнее я не решался. Возможно, у меня был реальный шанс осенью 79-го, когда наша компания распалась, и Джоконда только-только начинала половую жизнь. Но я этот шанс прозевал, но все же весной 81-го предпринял последнюю попытку и опять промахнулся; а когда мы встречали Новый 82-ой Год в Новом Редискино, и Джоконда все менее походила на прежнюю милую девочку, постепенно пускаясь во все тяжкие; я вдруг понял, что она ведет себя так СО ВСЕМИ, а следовательно, я для нее — пустое место. Не передать, как мне тогда стало грустно и тоскливо.

Позднее Джоконда совсем отделилась от нас, ушла в глухое подполье, переехала в новый район, и слухи о ней, иногда доходившие до моих ушей, были все хуже. То она спала с какими-то стариками, то с зелеными юнцами, то жила на содержании; а я все мучительно думал: ну почему же не со мной? И до сих пор я не могу найти ответа на этот вопрос.

КРУЖКА: НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!

В ноябре 79-го мы сидели на рисунке в Церкви и рисовали. Вдруг пронесся слух, что после этого урока мы все поедем куда-то под Москву на Школьную Базу то ли на экскурсию, то ли собирать опавшие листья.

Мы всполошились: нужно срочно чем-то затариваться. Денег как всегда не было, но мы быстро скооперировались с Дружищами (две подружки из нашей группы) и Оскером, резко пробежались в Сороковой и закупили три пузыря Имбирной. Когда основное дело было сделано, обнаружилось, что поездка отменяется. Мы хотели отдать Оскеру часть выпивки, но он отказался и быстро уехал. Но надо знать мой характер, чтобы понять, что я никогда не отказываюсь от задуманного. Как же так — купить и не выпить? И вопрос решился сам собой: мы двинулись в Кружку.

Спешу уточнить: Кружка — это обыкновенная пивная-автомат (такие в народе называли тошниловками), находившаяся в Печатниковом переулке ближе к Сретенке. Она располагалась к Школе ближе остальных, и осенью и зимой 79-го мы посещали ее особенно часто. Кружка манила нас как магнитом, хотя там было тесно, грязно, да и пиво оставляло желать лучшего. Зато цена одной кружки — 20 копеек или просто «двушка», что для нищих студентов имело большое значение. Но если в Сандуны мы забегали на несколько минут, а на Бульваре сидели только в теплые дни, то в Кружку мы ходили для того чтобы выпить основательно. Обычно мы покупали рыбку или другую закусь, бросали подрамники в угол (почему-то мы всегда оказывались там с подрамниками) и начинали вливать в себя кружки одну за другой до самого закрытия. Почему нам это нравилось — ума не приложу.

Наша обычная доза в тот период — 8-9 кружек на нос. И этого нам вполне хватало. Самое поразительное, что после этого я приезжал домой, ужинал, садился за стол и читал (или делал вид), а Батюшка ничего не замечал.

Чаще всего мы ходили в Кружку по субботам, после семинара по гнусной Истории КПСС — видно, так на нас действовала Никитина. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что когда я говорю «мы», я имею ввиду группировку Черные Во́роны Первого Созыва: я, Джеггер и Толстяк. О том, когда и при каких обстоятельствах наш состав поменялся, я сообщу позднее. Так вот, все основные наши вылазки в течение первых двух лет учебы мы совершали втроем, оставаясь верными нашему девизу: Ученостью ты нас не обморочишь! Тогда мы еще не контактировали с Мафией, не были знакомы с Обросовцами, Юниосовцами, Панками и прочими группировками, процветавшими в Школе. Один раз, помню, с нами был Кролик (староста группы), да и то проходом из Гамбурга. Гамбург — это старый район Москвы около Кировской, там у нас находилась кафедра строительных материалов, и раз в неделю мы фланировали по Рождественскому бульвару — естественно, через Кружку. Пройти мимо Кружки было совершенно невозможно!

В тот день, с которого я начал эту главу, мы с Джеггером (Толстяка почему-то не было), решили раздавить Имбирную именно в Кружке. В этом плане там было не особенно строго, алкаши постоянно приносили и распивали бормотуху, да еще все дымили как паровозы, и Джеггер от них не отставал (я в ту пору еще не курил, а Толстяк дымил только тогда, когда напивался ПОПОЛАМ). В общем, атмосфера была теплая и дружественная.

Мы с Джеггером прислонились в уголочке, взяли по кружке пива и одну пустую, и начали разливать проклятую жидкость. Имбирная, сами понимаете, гадость, но не пропадать же добру! Тем более, как говаривал один мой приятель из Москонцерта: На шару и уксус сладкий! Выпили мы один пузырек, запили пивком, а остальные решили оставить на Черный день. Но я как главарь группировки потом распорядился ими по своему усмотрению. В тот раз, кстати, Батюшка заметил мое состояние и начал было ДЫШАТЬ БУРОМ, но когда узнал, что мы будто бы ездили в Подмосковье, резко переменил мнение, подтвердив, что «согреться» было необходимо.

Так мы активно посещали Кружку почти полгода, пока окончательно не переметнулись на Покрова. И в течение последующих лет мы совсем позабыли про нашу дорогую Кружку, лишь изредка удостаивая ее своим посещением.

Помню, в начале августа 80-го мы заглянули в Кружку вчетвером: я, Толстяк, Редиска и Марина-1. Три дня назад я прилетел с Сахалина, где гонялся за Длинным Рублем. Заработал я порядочно, но после месяца ударного вкалывания ударился в запой так стремительно, что удивился даже мой Гарем. На третий день ко мне заехали Толстяк с Мариной, но вдруг кончилось пиво (а было всего 1,5 ящика), и так как мне все равно надо было ехать на вокзал, мы зашли в Кружку. Редиска тогда познакомилась с Толстяком и его невестой, и они ей понравились.

Потом, помнится, осенью 80-го мне что-то захотелось пивка, и я уломал Графа в большой перерыв сгонять в Кружку. Не помню уж, почему я не пошел к Вале, и где были Толстяк с Джеггером, но факт тот, что мы рысцой взбежали вверх по Печатникову, и в поисках свободных кружек первым делом наткнулись на лохматого фраера с подрамником.

— Кружка не освобождается? — ошалело спросил Граф, еще не отдышавшись.

Фраер глянул на него пристально.

— Граф? — наконец выдавил он.

— Откуда ты меня знаешь? — удивился Граф, забыв про кру́жки.

— Наших тут много, — туманно ответил наш коллега, не спеша потягивая пиво. А пока длился этот диалог, я быстро нашел две кружки, мы глотнули пивка и так же резво побежали обратно.

И последний раз, если мне не изменяет память, я посетил Кружку в феврале 82-го. Тогда в Москву приезжала Натали-2, и два дня я жил в гостях, проводя весьма бурные ночи. На третье утро я вскочил ни свет, ни заря, чтобы не опоздать на уроки, голова гудела как колокол, холод стоял страшный; и я не поленился проехать лишнюю остановку до Кировской, чтобы выпить пару кружек. Но мне стало еще хуже, и в тот момент я про себя решил, что с Натали больше встречаться не буду. Так значит, Кружке надо сказать спасибо?

ЭПИЗОД 4

Мои отношения с Ледой продолжали развиваться своим чередом. К весне 79-го мы с ней свободно беседовали на любые темы: начиная от проблемы цвета в творчестве Сальвадора Дали и кончая спором о наиболее удобной позе для занятия сексом. Я знал все ее эрогенные зоны, невинно поглаживал ее по коленкам и постоянно твердил, что неплохо бы было переспать с Джокондой.

И вот однажды Леда подошла ко мне, посмотрела в глаза долгим взглядом и произнесла простую фразу:

— Я хочу стать женщиной.

Я удивился. За последние полгода Леда убедила меня в том, что она рискнет сделать этот шаг только в том случае, если выйдет замуж, хотя бы на три месяца. Короче, она хотела соблюсти внешние приличия. И вдруг такое заявление!

— А причем тут я? — спросил я, немного придя в себя.

— Я хочу, чтобы это сделал ты.

— Я?

— Ты.

«Ну и ну, — подумал я. — Вот попал!»

— Ну что же, — ответ сложился сам собой, — в свободное время милости прошу.

И с конца апреля начались мои мучения. В те благословенные времена мои предки по субботам уезжали на дачу, и квартира оставалась в моем распоряжении. Я использовал это время для того, чтобы основательно напиться.

Но Леда взялась за дело круто. Каждый раз, когда я оставался дома один, она покупала несколько пузырей вина, помидоров, огурцов и прочей зелени, готовила мне обед; и в конце концов мы падали на мой широкий диван-сексодром. Не помню точно, сколько было таких встреч, но продолжалось это почти все лето. Первая попытка кончилась полным провалом, так же как и вторая, третья, четвертая и все остальные. Не буду детально описывать, почему это происходило, эти подробности слишком интимны, а я пишу правдивую, но отнюдь не эротическую повесть.

В следующий раз мы встретились на Дне Рождения Леды в начале мая. Тогда-то я окончательно расстался с Пампушкой и впервые столкнулся с Джокондой. Но ее, как вы помните, мне пришлось отпустить, тем более что в разгар нашей любовной игры в комнату ворвалась Леда и стала не столько помогать Джоконде, сколько мешать мне. Вконец обозлившись, я набросился на Леду, чему она была несказанно рада, и даю голосу на отсечение, в тот раз у нас бы все получилось, так как я был распален Джокондой и настроен весьма решительно, если бы родители Леды не вернулись домой в самый, что называется, пикантный момент.

Совершенно расстроившись от всех этих передряг, я на прощанье выпил кофейник кофе и уехал домой.

Из последующих встреч я отчетливо помню только 20 мая — День Рождения Боба. Этот фраер повез нас куда-то под Москву, уверяя, что знает отличное местечко, где нам никто не помешает. До сих пор я не понимаю, чем это местечко отличается от других точно таких же мест — разве что наличием озера с ледяной водой и обилием комаров? Но тащились мы туда около двух часов, проклиная и Боба и все на свете. Нас было пятеро: я, Леда, Редиска, Боб и его кузен Игорь, и горючего у нас было более чем достаточно. Поначалу от комаров я просто ошизел, и спасаясь от них, залез чуть ли не в костер, но алкоголь делал свое дело, и через час, махнув на все рукой, я подхватил Леду под руку, и мы направились в ближайшую рощу. Но до рощи мы не дошли, а упали в какую-то густую рожь, доходящую нам до пояса, и тут комары принялись нас обрабатывать. Сам-то я плотно запаковался в джинсы и куртку, но Леда щеголяла в одних плавках, и львиная доля укусов досталась ей. Лежа в высокой пшенице (или овсе, черт его знает!), она уже не пыталась от них отмахиваться, а только тихо стонала сквозь зубы. Наконец, не выдержав этой пытки, я предложил все-таки дойти до рощи, надеясь, что там этих кровопийц будет меньше. Но мои надежды не оправдались — казалось, комары со всего света слетелись именно в ту точку, где расположились мы с Ледой. Решив прекратить рискованный эксперимент, мы почти бегом двинулись обратно, и с горя я хватанул гигантскую кружку противнейшего портвейна.

Потом мы сдуру полезли в озеро и выползли из него едва живые и синие от холода. С Редиской как обычно случилась истерика, и Боб повел ее утешать, согревать и сушить в ближайшие кусты, а я начал жарить мясо, но в результате съел один 4 кг практически в сыром виде. Короче, все это кончилось тем, что в тот день я впервые напился до такого состояния, что напрочь забыл все, что было позже. Но, впрочем, как мы добирались до станции и как ехали на электричке, лучше не вспоминать, потому что так плохо мне еще никогда не было. Мы оказались на вокзале в два часа ночи, ехать домой никому не хотелось, и всей толпой мы рванули в Старое Редискино. Очутившись в квартире, я обнаружил гигантскую ванну и недолго думая затащил в нее Леду и пустил теплую воду. Позже Редиска мне рассказывала, что ее очень удивило то, что она обнаружила нас в ванной в весьма обнаженном виде, весело плещущихся и смеющихся. Конечно, она ведь не знала о наших истинных отношениях и была в нашей компании человеком новым и несведущим.

Нет смысла подробно рассказывать о наших встречах с Ледой, так как из этого так ничего и не получилось. Правда, виновата в этом гораздо больше Леда, чем я; но в принципе я жалею, что не воспользовался моментом и предоставил решать эту проблему Фараону. И по-настоящему переспать с моей самой верной подругой мне удалось только через два года.

ПОКРОВА́: ВАКХИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

Зимой 79-80-го мы открыли для себя Покрова́. Правда, об этой легендарной пивной я был наслышан еще в конце 10-го класса от Сленькова и Осипа (мы вместе занимались рисунком у частного препа, позднее Осип ретировался, а Сленьков вполз), и свою первую кружку пива, ведомый своими более опытными соучениками, я выпил именно там; но точный адрес не запомнил и с тех пор никак не мог узнать местонахождение этого бара. Тем более, что окончив учебу, очень полюбил наведываться в Яму (открытую с подачи того же знаменитого пивососа Сленькова), а потом были Якорь, Кружка и Площадь Ногина́. Самое смешное, что пивная под кодовым названием Пл.Ногина находилась всего в каких-нибудь 50-ти метрах от Покровов по ул. Чернышевского, а мы, постоянно навещая Пл.Ногина, ничего об этом не знали. В то время нам изрядно надоела Кружка, где было всегда полно народу, и все чаще мы стали заходить на Ногина, хотя идти до нее нам было несколько дальше. Этот бар впервые мне показал Моррисон, большой любитель пива, потом я привел туда Джеггера, а затем там побывал и Толстяк. Пл.Ногина была единственной пивной, где пиво продавали в разлив, и это создавало, конечно, свои неудобства, но зато там бывала сушеная картошка и стояли столы, а не жалкие карнизики по стенам.

Наведываясь на Ногина, мы постепенно начали увеличивать наши дозы. Обычно Толстяк выпивал 13 кружек, я — 11, а Джеггер — 9, и эта пропорция нарушалась очень редко. Надо сказать, что мы всегда считали каждую кружку, так как каждый раз собирались идти на Рекорды, но в последний момент силы нам отказывали. Но все-таки Рекорды были установлены, но уже не на Пл.Ногина, а на Покровах.

Покрова обнаружил я совершенно случайно. Представьте себе: м. Кировская, за памятником Грибоедову начинается Чистопрудный бульвар, затем стоит индийский ресторан, названия которого я так и не запомнил; потом — грязный Чистый пруд с одной-единственной уткой, и замыкает все это квадратное здание на пересечении с ул. Чернышевского, рядом с которым находится остановка трамвая «Покровские ворота». И прямо в этом здании находилась пивная, которую я так и называл — Остановка, куда я частенько заходил весной 79-го, возвращаясь с занятий по математике, но втроем мы там ни разу не бывали (уж очень она была маленькой). И вот однажды мне взбрело в голову свернуть направо на Чернышевского, и не пройдя и 30 метров, я наткнулся на железные Ворота с надписью «Пиво». Я чуть не упал в лужу от смеха! Так вот какие они, знаменитые Покрова!

Врезав три кружки пива, я поспешил сообщить радостную новость своим Воронам, и Пл.Ногина и Кружка были забыты надолго.

Обычно мы ездили на Покрова по субботам. В то время на Покровах было уютно: просторное помещение, большое количество автоматов, невысокие прямоугольные столики, а главное, всяческая закуска: от сырков до вареных яиц включительно. Изредка мы приносили с собой соленую рыбку и черный хлеб.

В холодном феврале 80-го на Покровах были придуманы наши знаменитые Вакхические Песни. Придумывал, конечно, я, а Джеггер подсказывал отдельные строчки и одобрительно кивал головой, куря сигарету за сигаретой. Толстяка в тот день с нами не было, и вообще мы забрели туда случайно, финансы наши кончались, и нам удалось наскрести лишь на шесть кружек, выудив из карманов последнюю мелочь и отказав себе в элементарной закуске. Но Песни удались на славу, вы сможете прочитать их, если достанете IX том моих произведений.

Через неделю мы снова были на Покровах и напились до такой степени, что вывалившись из Ворот в девятом часу ночи, недолго думая, выскочили на лед Чистого пруда и начали кататься, крича и размахивая руками. Конечно, мы не столько катались, сколько падали, и в результате Джеггер разбил свой горбатый нос, а я вывихнул плечо, да так, что две недели после этого правая рука у меня висела плетью, а спать я мог только на левом боку.

Но это нас не отрезвило. Как только перестала болеть моя рука, мы рысцой побежали на Покрова в надежде продолжить наши УПРАЖНЕНИЯ. Но этот знаменательный день — День Рекордов, и поэтому о нем стоит рассказать подробно.

В ту субботу мы подготовились основательно. В большой перерыв я смотался в Сороковой и купил шесть копченых ставрид гигантского размера. Затем мы с Джеггером сбежали с английского, договорившись с Толстяком (он учился в другой английской группе и сбежать испугался), что он подойдет через полтора часа. Приехав на Покрова, мы поразились ХАОСУ, царившему там. Народу было — не протолкнуться, к автоматам и в размен денег — очередь, о свободных кружках и тем более столе и мечтать не приходилось. Пол до щиколоток был покрыт грязно-снежной жижей, все пили портвейн, курили и матерились, в углу валялся хмырь пьяный ПОПОЛАМ (скоро его унесли менты), шум стоял невообразимый. Но не отказываться же от своей затеи?

Пристроив Бородатого Друга на краю стола, я набрался наглости и начал толкаться в толпе в поисках кружек. Минут через 20, вымокнув до нитки и едва не сойдя с ума, я нашел одну, и налив пивом, отдал Джеггеру; а через 10 минут еще одна Пивная Емкость была в наших руках. Мы начали вливать в себя пиво, постепенно все большая часть стола отходила в наше распоряжение, соседи уходили, оставляя кружки; и к тому времени, когда появился взмыленный и плюющийся во все стороны Толстяк, мы уже стояли прочно, манипулируя пятью кружками. Наш Патлатый Друг добровольно взвалили на себя роль ОФИЦИАНТА и так стремительно набросился на пиво, что через 10 минут допил седьмую кружку, догнав тем самым нас. И тут он бросил клич:

— Идем на Рекорды!

И мы набросились на пиво с новыми силами. Я достал блокнот, который прихватил с собой специально для продолжения Вакхических Песен, но все имеет свой предел. Песни получились настолько «вакхическими», что я храню этот блокнот лишь ради хохмы, потому что ни один черт не разберет, что в нем накарябано. Остальные подробности уже начинают стираться в моей памяти. Помню, вдруг куда-то исчез вошедший в раж Толстяк (а пошел он в Гогу). Наконец я двинул на его поиски и обнаружил его в противоположном углу в обнимку с каким-то Ветераном. Ветеран мотал сизым носом и что-то рассказывал про войну, а Толстяк кивал лохматой головой, поддакивал и бормотал что-то типа: «Да, батя… я понимаю… ты воевал… выпей пивка, батя…». Я совсем забыл упомянуть, что Толстяк очень любил Ветеранов. Я напомнил Толстяку, что мы еще не умерли, и вернулся к Джеггеру. В общем, подвожу итоги нашего вечера: Толстяк — 17 кружек, я — 13, Джеггер — 11. Это был Рекорд, до сих пор не превзойденный никем! Правда, после семнадцатой кружки Толстяк просто-напросто упал, и нам пришлось волочить его до Кировской и сажать в метро. После этого он поехал к Марине, где влез в пьяную драку, и в понедельник пришел в Школу с перебитым носом, двумя фингалами и злой как черт. Вот так иногда кончались наши пивные эпопеи. В тот день мы торжественно поклялись больше никогда не ходить на Покрова и скрепили нашу клятву рукопожатием. И как бы завершая Покровский Период, я все же не удержался и поставил в конце свою точку.

Через неделю или две мы с Толстяком заглянули на Покрова, и я установил свой личный Рекорд — 15 кружек. До Толстяка я правда не дотянул, но зато домой доехал нормально. Толстяку в тот день пиво что-то не пошло, он с трудом дотянул до десятой, что не помешало ему прихватить полную кружку с собой (У метро выпьем, — сказал он), но не пройдя и двух метров, он поскользнулся, замахал руками, уцепился за меня, и мы дружно покатились по утоптанному снегу, не только разлив пиво, но и потеряв саму кружку.

С тех пор мы лишь два раза нарушили нашу клятву и зашли на Покрова, и оба раза, как вы увидите позже, кончились для нас весьма печально.

ЭПИЗОД 5

27-го сентября 75-го образовалась бит-группа «Голоса Планеты». В ее состав входили, как принято говорить, три молодых музыканта: я, Маэстро и Нарцисс. Мы вместе учились в девятом классе 43 школы, с Маэстро мы сидели за одной партой, а Нарцисс сидел за нами. Маэстро тогда еще не был маэстро и играл на гитаре так, как я сейчас играю левой ногой; я же знал только три аккорда, да и то на семиструнке, поэтому спешно начал переквалифицироваться на барабанщика. Но я не буду подробно описывать нашу музыкальную эпопею, так как Историю Группы вы можете прочитать… в Истории Группы, если меня хорошенько попросите.

Окончив школу, мы практически перестали репетировать, Маэстро вполз в потогонный МВТУ, я пошел работать в Контору, Сквам (наш пианист и продюсер) поступил в Текстильный, а через год и Нарцисс проник в Керосинку, и связь с ним почти оборвалась.

Последний наш «диск», который мы записали в полном составе, по счету был одиннадцатым, а все последующие вплоть до 18-го были записаны мною и Маэстро примерно за два года. И вдруг — резкая смена декораций. Остальные альбомы напеты тоже дуэтом, но совсем в ином составе: я и Нарцисс. Так в чем же дело, может спросить нетерпеливый читатель? Объясняю.

Я начал пить зимой 76-77-го, пытаясь залить вином рану, которую нанесла мне моя Великая Любовь. Моими постоянными собутыльниками были сначала Гриф, а потом Позднячок. Но все это было отдельно от репетиций Голосов Планеты. Но… менялось время, менялись люди. Нарцисс пропал из поля зрения надолго, но осенью 79-го я внезапно обнаружил, что он пьет как сапожник. Сначала мы собрались на Ноябрьские праздники. Мы умудрились пропьянствовать пять дней подряд, причем пили и у Нарцисса, и у одной нашей бывшей одноклассницы, и у Капы (в то время я как раз крутил с ней любовь), а остатки вина я допивал в подъезде. Вся эта Вакханалия подробно описана мной в поэме «In To Goga!».

С этого эпизода я открыл для себя Нарцисса как удобного собутыльника, и зацепился за него крепко, тем более, что в это время он купил кинокамеру, и всей компанией мы снимали фильм из жизни шпионов; так что виделись мы с ним часто. И вот — три события подряд: День Рождения Нарциссовой подруги Светки, на следующий день — День Рождения Нарцисса, куда мы с Грифом принесли три бутылки водки; и через две недели — День Рождения самого Грифа. За это время было выпито колоссальное количество спиртного, и мы с Нарциссом окончательно объединились. Мы пили у меня, а чаще у него дома, и так стали появляться на свет новые альбомы Голосов Планеты. Так я РАЗНООБРАЖИВАЛ свое существование: в Баннере пил с Воронами, а в районе — с Нарциссом, не забывая регулярно наведываться в Контору на репетиции группы «Лицом к Лицу», где мы больше пили, чем репетировали.

Нарциссовый Тандем длился долго. Как только стаял последний снег и немного потеплело, мы начали делать вылазки в Наш Лесок. Обычно мы брали пузырь портвейна, четыре бутылки пива, баночку консервированных голубцов и батон хлеба. Как это ни странно, нам этого тогда вполне хватало. Я постоянно носил с собой ДЖЕНТЕЛЬМЕНСКИЙ НАБОР: консервный нож, нож обычный, чайную ложку и стакан. Мы изучили Лес вдоль и поперек, знали каждую дорожку и тропинку, наметили для себя любимые лавочки, и Лес всегда принимал нас как родных. Тема для разговоров у нас была неисчерпаема: о любви и женщинах.

Летом мы на время прекратили наши сборища, но в октябре 80-го я вернулся из Колхоза, а там мы настолько разгулялись, что я никак не мог остановиться, и мы набросились на портвейн с новыми силами. В ноябре к нам присоединился Старик, вернувшийся из Армии, и влил в наше болото свежую струю. О степени нашей деградации можно судить по последнему «диску», на котором песен… нет совсем! Сначала слышны дикие крики и автоматные очереди, потом минут 20 я стучал по двум барабанам, затем долгое время бил по тарелке, символизируя колокол, а Нарцисс извлекал скрежещущие звуки из каких-то тисков, и при этом мы на разные лады повторяли: Работа! Работа! Работа!

Но всему приходит конец, и настал тот день, когда наши встречи вынуждены были прекратиться. За прошедший год Нарциссовая Матушка стала меня считать дьяволом-искусителем, спаивающем ее сына. Заходить к Нарциссу в гости я уже опасался, а на улице становилось все холоднее. И вот однажды Батюшка ушел на какую-то вечеринку, я тут же позвонил своему компаньону, и мы побежали в магазин. Так как время было позднее, а день воскресный, нам удалось купить только флакон рома Гавана Клаб, который я уже пробовал в Колхозе, и в сочетании с Пепси-колой он мне понравился. Но Пепси-кола нам не попалась, и решив заменить ее пивом, мы засели в моей комнате, ограничившись минимальной закуской. Все шло очень весело, пока мы вдруг не обнаружили, что пьяны в стельку. Не помню, как ушел Нарцисс, не помню, как вернулся Батюшка и застал меня в весьма плачевном состоянии, но в тот же вечер ему позвонила матушка Нарцисса и сказала все, что она обо мне думала. На следующий день я имел долгий и неприятный разговор с Батюшкой, который уже начинал замечать мои АНОМАЛИИ, но молчал до поры до времени. С этого дня начались мои разногласия с Батюшкой. Конечно, он не стал запрещать мне видеться с Нарциссом, но я уже стал бояться пьянствовать открыто, и со временем наши встречи прекратились сами собой. Но это не означало то, что я бросил пить, тем более, что еще оставались Старик, Поручик и Редиска. Но ром я с тех пор не пью.

ЯКОРЬ: ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД

Хотя Якорь не имеет непосредственного отношения к моей учебе в Баннере, он заслуживает того, чтобы я упомянул о нем в своей правдивой повести. Якорь располагался на ул. Горького в задней части дома, в котором находится ресторан Якорь, откуда и пошло это название. Старая Контора стояла на ул. Фучика, и я каждый день проходил мимо Якоря, но зайти туда как-то стеснялся. Но летом 78-го, как я уже упоминал, Контора переехала на 2-ю Брестскую, то есть ближе к Якорю, а предварительно произошло одно событие, круто изменившее течение моей жизни.

Но прежде я познакомлю вас со Зверем. С этим фраером я встретился осенью 77-го на курсах по рисунку. Он как и я поступал в Баннер, но тоже пролетел и устроился на подготовительные курсы. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), все эти курсы были бесплатны, но и занудны до озверения. А работал Зверь в самом Баннере на Кафедре советской архитектуры лаборантом. Мы сошлись с ним на удивление быстро, и через некоторое время решили, что физика, математика и черчение никуда не убегут, а вот портвейн может остыть. Правда, портвейн я тогда не любил, пили мы что-то другое, но факт тот, что три раза в неделю я уходил с работы на полчаса раньше, приезжал в Школу, и ЗАГНЕЗДИВШИСЬ у Зверя на кафедре, мы устраивали веселые попойки. Помнится, на 8 марта я набрался так, что Батюшка, взглянув на меня, когда я добрался до дома, сказал только одно слово: Упился!

Еще со Зверем мы очень любили ходить в Сандуны, но не за пивом, без чего конечно не обходилось, а в сами Бани. Правда, там мы не столько мылись, сколько пили пиво, но все равно впечатление оставалось приятное. Иногда мы посещали и Яму. И вот, в июле 78-го после долгой беготни у нас приняли вступительные документы (Зверя никак не хотели увольнять с Кафедры, работать-то было некому), и обрадовавшись, что мы попали в первую сотню (удобное расписание экзаменов), мы решили зайти в Яму и отметить это событие. В Яме мы как водится, напились, и вот тут-то случилось то, о чем я собираюсь рассказать.

В тот день я поставил своеобразный Рекорд: впервые за раз выпил 9 кружек (а тогда для меня это было солидно), побив свое прежнее достижение — семерку, установленное мною в той же Яме год назад. К тому же я обкурился КАК СОБАКА, ибо в те времена курил только тогда, когда напивался, да и то не в затяжку. И со всего этого мне так поплохело, что я резко рванул домой и лег спать. Проснувшись утром, я неожиданно обнаружил, что одно воспоминание о табаке и пиве вызывают у меня отвращение. Забегая вперед, отмечу, что за последующие два года я не выкурил ни одной (!) сигареты и с трудом выносил запах табачного дыма. Но вернемся к пиву.

Почувствовав, что пить пиво больше не могу, я страшно расстроился. Пришлось резко взяться за другие напитки, и только через два месяца в Колхозе я рискнул попробовать пивка. В тот день местные кореша пригласили меня в соседнее село на опохмелку, а как известно, лучшего напитка чем пиво для этого дела не сыщешь. Мы взяли по две кружки, я с некоторой опаской сделал первый глоток, и пиво пошло́, хотя и показалось мне немного горьковатым.

Вернувшись из Колхоза, я решил повторить эксперимент и прежде чем выйти на работу, зашел в Якорь и — о чудо! — почувствовал, что пивная аллергия меня отпустила. Я так обрадовался этому, что начал бегать в Якорь каждый день, и постепенно эта пагубная привычка привела меня к тому состоянию, в котором я нахожусь сейчас.

Обычно я приходил в Контору к десяти (с опозданием на полчаса), а в одиннадцать моя Начальница уходила на обед, и не успевала она выйти из здания, как я стремглав мчался в Якорь и высасывал две кружечки пива. Потом до половины первого я слонялся без дела, а как только возвращалась Начальница, брал с собою Фараона или Боба, и мы шли опять же в Якорь и обедали по-настоящему, то есть жевали какую-нибудь лажу, запивая пивом. Таким образом, мой обеденный перерыв длился до двух часов, но часа в четыре, если очень хотелось, я вновь заскакивал в любимую пивную и посылал ВДОГОНКУ еще одну кружку. И так продолжалось почти год, и хотя зимой сложился мой Гарем, и мы начали пьянствовать более основательно, я никогда не забывал про Якорь. Я приучил к нему Боба, Фараона и Иова, и если иногда мы репетировали по воскресеньям, то не зайти в Якорь было бы кощунством. Но со временем, как водится, народу туда стало набиваться все больше и больше, пиво становилось все хуже и хуже; и однажды, зайдя туда после работы, я потолкался в гигантской толпе минут 20, и так и не найдя кружки, плюнул и ушел. Уволившись из Конторы, я перестал посещать Якорь, но он сделал свое черное дело — приучил меня к пиву, и именно поэтому в моей памяти стоят такие зловещие символы как Кружка, Покрова, Квадрат, Жестянка; и поэтому теперь я не могу выпить больше двух кружек. Но теперь незабвенный Якорь — покойник, а о покойниках, как известно, или хорошо, или ничего.

ЭПИЗОД 6

Джеггер не любил разговоров. Точнее говоря, он постоянно молчал, но молчал с таким умным видом, что окружающие смотрели на него с уважением. И мне это нравилось, так как с детства я не переносил болтовню, беготню, суету и вообще толпу. Москва с ее многомиллионным населением нагоняла на меня тоску, я терпеть не мог ездить в метро и на автобусах-троллейбусах; любая очередь вызывала во мне отвращение, а так как мне приходилось постоянно с этим сталкиваться, то я озлоблялся все больше и пытался оглушить себя пивом. Так мало того, что в обществе молчаливого Джеггера я просто отдыхал душой от всего этого, так еще и выяснилось, что он полностью разделяет мое мнение. К весне 80-го мы окончательно убедились, что наши взгляды во многом совпадают, и начали мечтать о том, как когда-нибудь мы уедем на Гавайские или Маркизские острова, построим себе виллу и будем жить как отшельники, отгородившись от всего мира, плюя на все политические интриги, войны и катаклизмы, попивая пивко, поглаживая по попкам мулаток и пописывая мемуары. К началу второго курса мы понимали друг друга не то что с полуслова, но даже с полувзгляда и полужеста. Так что общались мы в основном жестами и междометиями.

С Толстяком было сложнее. Он весьма любил порассуждать на разные темы, постоянно двигался, напевал, говорил, что-то кричал насчет Сисястых Тёлок, ругался, плевался во все стороны, сморкался на прохожих, обзывал всех Козлами и Баранами и подталкивал нас локтями, если мы его не слушали. И совал собеседнику в нос большим пальцем с криком «ВО!», что могло означать восхищение после прослушивания нового альбома «Purple» или просмотра какого-нибудь фильма. К концу второго курса это нас настолько утомило, что мы с Джеггером тайно решили перевестись на Ландшафт и подали заявление в Деканат. Но в конце первого курса мы еще пили втроем, тем более что в ту пору я начал барабанить в Толстяковской группе «Образ Действия», и виделись мы с ним постоянно, не забывая и про пивко.

В марте я решил отметить свое двадцатилетие. Дата была круглая, и готовился я к ней основательно. 15 марта, в пятницу, мы с Джеггером дошли до Сорокпервого, купили пузырь Наливки, два флакона Салюта и несколько бутылок пива (разумеется, на Джеггеровские деньги, потому что он получал стипендию и содержал нас) и поехали ко мне домой. Загнездились в моей комнате, я принес скудную закуску, поставил на мафон «Тормато», и мы начали наше пиршество. И Батюшка не сказал мне ни одного слова — все-таки, Золотые были времена!

В субботу я пригласил к себе Нарцисса и Маэстро, мы сдали гору пустых бутылок и закупили ящик пива и пару пузырей портвейна на всякий случай. Но в тот вечер портвейн не пригодился, нам вполне хватило пива, чтобы записать миньон под названием «Ода Разводному Ключу» и разбить мою гитару в щепы. И вдруг Нарикий предложил мне поехать в Суздаль. Оказывается, его институт устраивал бесплатные экскурсии, да только никто не хотел ехать, и я подумал и согласился. Главное, не забыть взять с собой портвейн! И в воскресенье в шесть утра мы уже садились в спецавтобус, предварительно допив последнюю бутылку пива.

В Суздале мы выпили один пузырь в тихом дворике, закусили в ресторане, а вечером, вернувшись в Москву, зашли в Скваму и под звуки «Queen» прикончили второй. Повод был железный — День Рождения. В понедельник мы как водится побежали похмеляться в Сандуны — короче, я праздновал чуть ли не неделю. В результате всего этого я сочинил такие мрачные строчки: А двадцать лет, поверь, не радость, а непосильный груз… Но разве тогда мы могли остановиться?

Болото засасывало нас все больше, тем более что приближалась Сессия, и мы заранее начинали копить деньги. У нас существовал неписаный закон: после каждого экзамена нужно было напиться, чтобы отпустило нервное напряжение. Из той сессии я отчетливо помню только три экзамена, остальные стерлись из моей памяти. В первый раз мы с Джеггером купили в Сандунах ящик пивка, сели на жердочку во внутреннем Дворике около Поликлиники, и просидели там весь вечер, обсуждая насущные проблемы. Мимо пробегал Толстяк, он выхватил из рук Джеггера бутылку, и буркнув: Пи-во — это хорошо! — в один глоток высосал полпузыря, плюнул, сморкнулся и побежал дальше. Во второй раз мы ездили к Леде и напились как собаки. Именно в тот вечер мы с Джокондой дотанцевались до того, что упали под стол и не могли вылезти оттуда в течение получаса. А в третий раз получилось еще интересней.

В тот день мы решили зайти в Контору (где продолжали работать все Наши) и спокойно попьянствовать. Так и сделали, предварительно затарившись гнуснейшим портвейном. Присутствовали: я, Джеггер, Леда и Редиска. Мы не хило ВНЕДРИЛИ, но часов в девять ушла Леда, за ней подалась и Редиска, а мы остались. Сначала мы допивали кофе, потом пиво, время перевалило за полночь, и Джеггер начал дергать меня за рукав, предлагая сматываться, ибо боялся не успеть на метро. Не знаю, что на меня нашло, но уходить я решительно не хотел, и у нас произошел диалог типа как у Фомы с Еремой.

— Пойдем, — через каждые пять минут повторял Джеггер.

— Подождем, — тянул я, не двигаясь с места.

Наконец мы стали собираться, но тут я обнаружил, что портвейн мы тоже не допили, и я начал цедить из стакана мелкими глоточками. На это ушло еще полчаса. В результате, выскочив из окна Гоги на первом этаже, мы рысцой побежали к Белорусской, упросили пропустить нас в ВЫХОД (потому что ВХОД уже был закрыт) и запрыгали вниз по стоящему эскалатору. Джеггер мог ехать без пересадки, и я упросил его сначала добраться до Кузнецкого Моста, чтобы в случае чего не остаться в одиночестве. Но как водится последний поезд ушел из-под нашего носа, и в полвторого ночи мы оказались выкинутыми на Пл. Дзержинского без малейшей надежды возвращения домой.

Осмотревшись и поняв, что терять нам нечего, мы вынули две спички и стали тянуть, куда идти: налево или направо. Вышло направо, и мы погрузились в путаницу старых московских переулков. Чтобы немного развлечься, я дал Джеггеру карандаш, нацепил на него тарелку от Хэта (в тот день я здо́рово обчистил Контору, стащив «тарелки», маракас, бубен, рулон ватмана, кальку, кучу карандашей, перьев, баночек с тушью и многое другое) и стал бить по ней метровой линейкой. При этом я во все горло кричал: Спите, жители Багдада, все спокойно! К тому же у Джеггера кончались сигареты и спички, и завидев освещенное окно, я тут же начинал вопить: Эй, наверху, киньте сигарету! — И спички! — вторил Джеггер, но почему-то никто не реагировал.

Так мы ходили-бродили часов до четырех. И тут я вдруг увидел дом, чем-то мне знакомый, сосредоточился, сопоставил факты и понял, что это дом Джоконды. А жила она на Кировской, в роскошном старинном здании, в отличной квартире, где мы иногда проводили наши оргии. Смешно! Оказалось, что за три часа мы прошли лишь одну станцию метро: от Дзержинской до Кировской.

— А не зайти ли нам к Джоконде? — подал я интересную мысль, тем более что мы проголодались КАК СОБАКИ. И мы вошли в подъезд.

Но сам звонить в дверь я испугался, и как всегда подставил вперед Джеггера, научив его, что нужно говорить, и спрятался за выступ стены.

Джеггер позвонил. Дверь открыла маленькая Джокондина сестра и услышала ус-ловленную фразу: Я от Леды. Почему-то упоминание имени Леды действовало на всех домашних Джоконды магически, и через несколько секунд она сама появилась в дверях. Не знаю, что почувствовала Джоконда при виде незнакомого, весьма помятого и пьяного бородача, но не успела она и рта раскрыть, как я выскочил из своего укрытия и крепко сжал ее в объятиях.

Джоконда, милая девочка, не смогла пустить нас в гости, но вынесла нам по кусочку хлеба и вышла прогуляться вместе с нами. Мы оказались на любимом Чистом Пруду. Тут, чтобы хоть как-то немного согреться, я залез на скамейку и стал что-то петь, а Джоконда с Джеггером мне подпевали, хлопали в ладоши и приплясывали. Через некоторое время какой-то придурок-спортсмен выскочил из ближайшего подъезда и начал наматывать круги вокруг пруда. Это нас развеселило.

— Давай, жми, батя! — кричали мы ему всякий раз, когда он пробегал мимо, а он косил на нас сердитым взглядом и молча работал рычагами. Когда он пошел на восьмой круг, я вспомнил, что в сумке у меня лежит томик стихов Апполинера, на время презентованный мне Ледой. Обрадовавшись, я достал книгу и начал читать все подряд, а Джеггер с Джокондой изображали благодарных слушателей.

— Ты от старого мира устал, наконец! — кричал я на весь Бульвар. — Пастушка, о башня Эйфеля! Мосты в это утро блеют как стадо овец!

И так я дочитал весь сборник до конца. В шесть часов Джоконда не выдержала и ретировалась домой. Джеггер двинулся к метро. Я уговаривал его дождаться восьми часов и зайти на Остановку выпить пивка, но он уже был чуть жив, и мы разъехались по домам. А после Сессии Джеггер уехал в Херсонес на практику, и мы не виделись долгих три месяца. Эх, Джеггер, Джеггер, друг неизменный…

ЭПИЗОД 7

Мы познакомились с Заслуженным Банщиком в сентябре 79-го. Как-то мы заскочили выпить по бутылочке пива, и дабы не терять времени, примостились прямо у Валиного Ларька, благо погода благоприятствовала. Потом подошел еще кто-то из Наших, и вдруг мы заметили, что они СТОЛПИЛИСЬ одной кучей и громко смеются. Мы протолкались вперед и увидели невысокого растрепанного человека, держащего в одной руке бутылку пива, а другой отчаянно жестикулирующего. Это и был Заслуженный Банщик. Он с упоением читал стихи, в основном Есенина. Отсюда и пошло его прозвище — Есенин или просто Сережа. Мы же прозвали его Банщиком после того как он сам себя так назвал в разговоре с нами. Через пару дней мы, проходя мимо Сандунов, увидели, как он, разувшись (а было уже холодно) и засучив штаны до колен, с азартом мыл чью-то машину. И тогда мы поняли, какой он «банщик», но продолжали его так называть с такой же серьезностью, с какой он называл нас Заслуженными Архитекторами.

Внешность Банщика была весьма примечательна. Ростом он доходил мне до плеча, сам был круглым и рыхлым, а лицо его напоминало вареную морковку, причем подбородок у него двигался как бы отдельно, он постоянно дергал нижней губой, отчего рот его проваливался, а подбородок почти касался носа. В общем, впечатление было такое, как будто сжимался кулак, только роль кисти руки выполняло лицо. Говорил Банщик еще интереснее. Во всей его речи самым слышимым было раскатистое «р-р-р-р-р», иногда он рычал просто без слов, а уж что он говорил, понять было практически невозможно. Попробуй разбери что-нибудь, когда до тебя доносятся обрывки фраз, отдельные бессвязные слова и рычание. Однажды Толстяк обидел Банщика, зарычав на него в ответ, после чего мы долго укоряли Толстяка.

Банщик был вечно пьян. Я ни разу не видел его трезвым, причем, пил он не только пиво. Однажды, уже на втором курсе, мы стояли с ним в Предбаннике Женского разряда, с нами была Маша (одна из Дружищ), и по этому поводу Банщик читал что-то про девичью грудь, вгоняя Машу в краску. В самый разгар нашей беседы открылась дверь Железного Угла (перегородка, весной 80-го отделившая Подоконник, на котором когда-то спал Эпилептик), и к Банщику подошел Борода и протянул ему полстакана водки. Банщик ЗАГЛОТНУЛ и закурил Беломор.

Чем больше Банщик пьянел, тем больше он заговаривался. Из его несвязного бормотанья можно было понять, что лучший друг его юности — заслуженный художник Моор, после того как он добавлял градусов, вдруг оказывалось, что его другом был сам Серега Есенин, а потом он говорил, что он сам не то Моор, не то Есенин. Но стихи читать он умел.

— А где луна? — однажды спросил он нас с Джеггером, столкнувшись с нами в дверях Мужского разряда.

— Где? Какая луна? — удивились мы.

— Ее, наверно, слопали собаки! — уверенно закончил Банщик и только после этого пожал нам руки, опять назвав нас Заслуженными Архитекторами.

Иногда, подходя к Ларьку, издалека можно было услышать пропитый голос Банщика, читающего свое любимое стихотворение.

— Стая воробышков к югу промчалась. Знать, надоело говно им клевать. Где-то на ветке ворона усралась… Ну и погодка, ебит твою мать! — в экстазе выкрикивал Серега, стоя посередине Сандуновского Прохода и ожесточенно жестикулируя. Вокруг стояла толпа пивососов, смеялась и жадно внимала.

Где и кем работал Банщик, работал ли он вообще, был ли он когда-то действительно банщиком, где он жил, почему он все время крутился в Сандунах, как его звали на самом деле — так и осталось для меня тайной. Лишь однажды он пригласил нас в гости, объяснив, что живет где-то рядом и что у него есть огромный сиамский кот, который очень не любит, когда он возвращается пьяным. Мы, конечно, не пошли, хотя Джеггеру почему-то очень понравилась эта идея, и он меня долго уговаривал. Но я не рискнул связываться с Сережей.

А в Сандунах он ошивался постоянно, его знали все, а мы его встречали почти каждый день.

Еще одна колоритная личность из Сандуновского района — Артист Цирка. Впервые мы увидели его в октябре 79-го на Неглинном Бульваре. Мы сидели на моей любимой лавочке и пили пиво, и в один прекрасный момент с нами по-равнялся человек в шляпе с тросточкой. Он попросил у нас пустую посуду, и мы сразу определили, что он относится к породе Мешочников. Но уже прошли те времена, когда, сморенные солнцем и пивом, мы с безудержной удалью выставляли пустые бутылки на середину Бульвара, а Мешочники только шныряли туда-сюда. Деньги подходили к концу, и нам было не лень после каждой Бульварной вылазки относить тару обратно к Вале.

Но человек сказал: Да я же артист цирка! — и пристал к нам так навязчиво, что мы плюнули и отдали ему пару пузырей. Но после этого мы долго не видели Артиста Цирка, пока не встретили его в Сандуновском Проходе. Он стоял у Валиного Ларька, пьяный в стельку, и опираясь на трость выкрикивал: Звезда! И добавлял соответствующую рифму. Народ вокруг хохотал, а Валя подбоченившись стояла в дверях Ларька и смеялась больше всех.

— Где это с утра ты так нализался? — спрашивала она Артиста, но он ее не слышал. Мы посмеявшись прошли мимо, и с тех пор мы ни разу не видели Артиста, и в конце концов Джеггер решил, что он умер.

Еще одна фигура из породы Мешочников — Нищий. Нищий, по-моему, не пил, но наверняка только потому, что пить ему было не на что — ведь он был Нищим. Одет он был в совершенные лохмотья, зимой и летом носил одно и то же потертое пальто и калоши, вечно был небрит и собирал посуду. Нищий был самым старым из всей Сандуновской компании, он передвигался очень медленно, шаркая ногами и согнувшись в три погибели; а подойдя к вам в поисках бутылки, шамкал что-то маловразумительное и смотрел на вас глазами побитой собаки. Мы всегда отдавали Нищему посуду — уж очень его было жалко. Иногда мы видели его в Закутке за Поликлиникой, где он шарил по мусорным бакам, а последний раз, уже курсе на третьем мы встретили его на перекрестке Жданова и Рождественского бульвара. Нищий стоял у угла дома и в буквальном смысле слова просил подаяние. Увидев нас, он замычал еще жалобней. Мое сердце мучительно сжалось. Но что я мог сделать? Дать ему двадцать копеек? Но двадцать копеек не могут спасти человеческую жизнь, а 20 тысяч я предложить ему не мог. И мы прошли мимо.

— Да-а-а-а, — задумчиво выдохнул Джеггер. — Наша жизнь как этот серый тротуар, все топчут и плюются…

И еще одна личность, о которой стоит упомянуть — это Борода. Борода работал в Сандунах грузчиком, и как водится, был всегда пьян. Глаза у него открывались только наполовину, а в бороде вечно застревали какие-то крошки. Не знаю почему, но Борода мне запомнился больше других, возможно потому, что он чаще других таскал ящики с пивом к Вале и обратно.

Припоминаю такой случай. Весной 81-го мы с Джеггером стояли во внутреннем Дворике, пили пиво, и вдруг из дверей Склада вышла Валя, улыбаясь КАК САРДЕЛКА, и вынесла на руках свою любимую кошку. Она вертела ее и так и эдак, дергала за хвост и за лапы, а мы стояли рядом, потягивали пиво и улыбались. Вдруг, откуда ни возьмись, появился пьяный Борода, подскочив к Вале и пытаясь погладить кошку, протянул: Му-у-у-у-рка! Валю это мгновенно вывело из себя. Улыбка сошла с ее лица, и она треснула Бороду по голове и заголосила: Ах ты, пьянчуга проклятый! Иди работай, лодырь несчастный! Никаких нервов на вас не хватит!

Борода ошеломленно отступил, и на его красной роже проступила такая обида, что Джеггер согнулся в приступе смеха. А надо вам сказать, что рассмешить индифферентного Любителя Пива было очень нелегко, и он никогда не смеялся в полный голос. Мы еще долго вспоминали эту историю, и с тех пор каждую кошку называем ласково: Му-у-у-у-у-р-р-р-р-ка!

И наконец последний персонаж Сандуновского сброда — сам Мешочник. Это тип появился на нашем горизонте весной 80-го, когда мы пили пиво в Закутке за Поликлиникой. Мешочник появился со стороны Бульвара, подошел к мусорному ящику и что-то долго в нем высматривал, а потом вдруг резко нырнул вовнутрь, чуть не опрокинув ящик и едва не свалившись в него целиком. Грохот стоял страшный, Мешочник дрыгал на весу ногами, а Джеггер чуть не поперхнулся пивом от смеха. Через некоторое время Мешочник подошел к нам и спросил:

— Мужики, мешки есть?

Мы не поняли.

— Ну, бутылки, — пояснил он.

Мы так удивились, что отдали ему пустые пузыри. Еще никто не называл бутылки мешками. Отсюда и пошло его прозвище — Мешочник.

Однажды, уже в 81-ом, мы снова стояли в Закутке, и опять мимо нас пробежал Мешочник, и на этот раз он подарил нам учебник по Философии, сказав, что книга ценная и нам пригодится. А мы как раз изучали Философию (за третий семестр я получил четыре двойки), учебники у нас были, и мы с величайшим удовольствием сожгли этот учебник, представляя, что мы вместе с ним сжигаем нашего учителя — украинского антагониста Герасименко. С таким же кайфом мы сжигали наши рисунки на площадке перед Церковью в конце каждого семестра. И до сих пор я благодарен Мешочнику за несколько счастливых минут.

Мешочник не пропадал из виду в течение всех лет нашей учебы, а однажды осенью 82-го я целых полчаса просидел с ним на Бульваре в ожидании Люси (ждал, конечно, я, а он проходил мимо), и он рассказал мне всю свою жизнь за последний год, как он 11 раз был в вытрезвителе и т.д. и т.п. В заключении я отдал ему пустой мешок, и он исчез по направлению к Сандунам. И больше я его не видел.

ЭПИЗОД 8

Вернувшись в ноябре 78-го из Питера, где я отгуливал свой очередной отпуск, я обнаружил у себя на столе повестку. На́ тебе, — стукнуло в моей голове, и я отправился в Военкомат, где Врач-терапевт в звании капитана, злой КАК СОБАКА, обследовал меня и заявив, что мне давно плачет Трибунал, выписал мне направление на медобследование. Так во второй раз я попал в больницу.

Больница №31 находится прямо напротив моего дома на ул. Лобачевского, сто́ит лишь перейти овраг. Через день я собрал вещички и подошел к боковому входу. Я уже лежал в этой больнице полгода назад, и впечатление у меня сложилось весьма хорошее. Я целыми днями валялся на кровати, щупал за попу хорошеньких медсестер, читал книги, смотрел Телеящик, почти каждый день приходил домой и нормально обедал (там ведь я сидел на диете), ну иногда приходилось ходить по процедурам, но об этом я старался не думать. Но я никак не мог предположить, что этот месяц больничного кайфа я буду вспоминать как ярчайшее впечатление моей жизни.

В первый же день я обнаружил, что со мной в палате лежит мой бывший одноклассник Су́ра, а в конце коридора обосновался сын известной певицы Леня Нашев, барабанщик группы «Земное Притяжение», базировавшейся в соседней школе. Через день мы познакомились еще с тремя молодыми чемоданами, сходными с нами по возрасту, духу и степени заболевания. Вот их имена: Дёма, Окунь и Котик. Мы объединились в одну теплую компанию и начали разноображивать серую жизнь.

Прежде всего, выяснилось, что все мы — люди пьющие, и Леня сразу же откололся, так как своими выпивками нажил себе такую язву, что врачи только хватались за голову. Таким образом, нас осталось пятеро. Господи, как хорошо лежать в больнице здоровому человеку! Знай, попивай водочку или пивко. И мы попивали, да так, что только дым стоял. Недалеко от здания Больницы располагались два винных магазина, деньги у нас водились, так что проблем не было. Обычно мы вдвоем с Дёмой выходили через любую дверь в нашем корпусе (а их было много, и они днем не запирались), спокойно проходили через боковые ворота и направлялись к магазину. Мы ходили прямо в тапочках и больничных пижамах, а в магазине снимали куртки, оставаясь в майках, а наших ног продавщицы за прилавком не видели, и поэтому продавали все, что мы хотели. В Больнице можно было выпить в любом закутке, но мы почему-то очень любили пить в ду́ше. Но попасть в душ было непросто, банные дни выпадали раз в 10 дней, ключ находился у сестры-хозяйки, но женщина она была добрая, и мы каждый день посылали к ней нового человека. Сначала ключ просил я, потом Дёма и т.д., и даже Леня, который в душ не ходил и с нами не пил. Сура ходил к ней раза три, мотивируя свое желание тем, что ему надо помыться перед операцией. Его действительно скоро прооперировали, и он выбыл из нашей компании.

Ближе к вечеру, уже находясь под кайфом, мы дружно топали в Первый корпус и садились на лестницу, где постоянно собирались больные из Травмы и Терапии, в основном, девочки. Я присмотрел там себе двадцатидевятилетнюю молдаванку, болевшую полиомиелитом с девяти лет, и вовсю за ней ухаживал. У одного парня со сломанной ногой была гитара, и каждый вечер мы давали концерты вдвоем с Окунем. Пару раз ко мне заходил Маэстро и присоединялся к нашим сборищам. Мы засиживались и после Отбоя, и сестры нас постоянно гоняли. После этого мы ходили по этажам в поисках работающего телеящика, а потом играли в карты где-нибудь в перевязочной.

Пробалдев так почти две недели, мы залетели, причем, случайно и по-глупому. Напившись в очередной вечер, мы пошли было в Травму, но вдруг у лифта заметили кресло-тележку для тяжелобольных. Недолго думая, я сел в это кресло, а Дёма с Котиком повезли меня в лифте на первый этаж. Но нас заметила дежурная сестра и попыталась остановить, а мы ее послали; а так как она была на меня обижена на недостаток внимания и за постоянные нарушения режима, то капнула дежурному врачу, и он нагнал нас уже в Первом корпусе и заставил ехать обратно. Мы про себя посмеялись над этой историей, но наутро Главный врач сказал нам: Собирайте вещички, разгильдяи! — и нас троих выписали за нарушение больничного режима. Причем знал ведь, СОБАКА, что обследование мы не закончили, и что через день нас пришлют обратно, а все равно выписал, да еще накатал в Военкомат ТЕЛЕГУ, что мы распивали спиртные напитки, хотя с этим нас ни разу не ловили.

Выгнали нас в пятницу, и мы двинулись в Военкомат, где Терапевт нас чуть не убил, но выписал новое направление. Лично я на все это плевал, и очень удачно погуляв в субботу на Дне Рождения Маэстро, в понедельник вер-нулся в больницу. И все началось по новой, только личный состав немного поредел. Сура отходил после операции, Леню выписали как безнадежно больного, Окунь вылез сухим из воды, закончил обследование и благополучно испарился. А Котик испугался последствий и пить перестал, и остались мы вдвоем с Дёмой как самые стойкие. Дёма болтался по больницам и убегал от Армии уже года три и прошел, как говориться, и огонь и воду, а мне просто все было до лампочки.

Мы пьянствовали и распускались все больше. Однажды, например, мы пили в ду́ше совсем без закуски, и дождавшись обеденного времени, открыли дверь, Дёма натянул на мокрое тело штаны и куртку, и в два захода принес два полных обеда, благо столовая находилась напротив душа, и на его странный вид никто не обратил внимания. А мы закрылись и стали закусывать. Постепенно у нас кончались деньги, и мы стали ходить по палатам и собирать пустую посуду. Несколько раз мы забегали ко мне домой и пили там, ибо магазин находится у меня под окнами.

Короче, кончилось все это тем, что нас поймали с полной сумкой пива (остатки прежней роскоши) и на следующий день выписали, но уж зато это пиво мы с наслаждением выпили прямо в столовой, назло Главному врачу. И хотя обследование мы пройти успели, в медзаключении было особо подчеркнуто, что мы употребляли спиртные напитки, за что, понятное дело, военкоматовский Терапевт опять пугал нас трибуналом. Такая вот история.

Да, спешу оговориться. В начале эпизода я написал, что лежал в больнице, вернувшись из отпуска, но вспомнив про Д.Р. Маэстро (конец сентября), заметил, что немного ошибся. На самом деле, я обследовался, вернувшись из Колхоза, а после выписки со спокойной совестью уехал отдыхать в Питер.

ЭПИЗОД 9

С Рыжей я познакомился в первый же день учебы. Эта стройная девочка сразу мне приглянулась, и в течение года я вынашивал против нее самые черные планы. Как бы снять противную девчонку? — думал я, украдкой поглядывая на ее красивую грудь и кусая губы. Я постоянно подбивал под нее клинья, обхаживал и оглаживал, но на что-то серьезное решиться никак не мог, а почему, до сих пор понять не могу. То ли мне казалось, что она еще маленькая девочка, то ли еще что-нибудь. К тому же она знала, что я пью, и судя по всему, относилась к этому отрицательно. Когда я заговаривал с Рыжей, меня мучил какой-то комплекс, я кривлялся и вертелся как уж на сковородке, стараясь не дышать на нее пивом.

А моментов для решительной АТАКИ у меня было несколько. В конце сентября у одной из наших девиц по-прозвищу Хостел зародилась мысль собраться всей группой и выпить за знакомство. Я с удовольствием поддержал эту идею и взял на себя роль организатора, собирая деньги и попутно знакомясь с Одногруппниками. Костяк нашей Группы составляли Мафиози Первого Созыва: Главарь Мафии, Димыч, Сэр, Федюшка и Кирилл — ребята солидные, прошедшие Армию и ПО, активно внедряющие пиво и прочие напитки. К ним примыкали наш первый староста Копытин и комсорг Чесноков — но только примыкали, ибо познакомились на Подготовительном Отделении, но не пили. Внизу ютились два щегла, только окончившие школу: Кролик и Рубенка, а посередине как прослойка выступали Черные Во́роны. Биксы наши делились на три категории: Отличницы, Дружища и Камчатка во главе с Хостелом. Особняком держались Рина и Любовь.

Собраться мы решили дома у Каминки (класс Отличниц), на меня как на казначея взвалили обязанность покупки ДРИНКА. В Сороковой мы двинули как обычно с Джеггером и примкнувшим к нам Сэром, который нас очень выручил, добавив пятерку, которую мы уже успели пропить из общественных денег. Да еще и пивом угостил. На женскую половину выпала доля выбора закусок. Очутившись в пустой трехкомнатной квартире, все хорошо приняли и стали резвиться как могли. Толстяк в этот день репетировал и обещал подъехать попозже, попросив меня припрятать пару пузырей до его прихода. Мне удалось заховать одну бутылочку вина, но, оказалось, наши девицы, боясь всеобщего перепоя, тоже кое-что припрятали, что, впрочем, не помешало нам повеселиться.

Я рассчитывал в этот вечер атаковать Рыжую, но прежде чем сказал ей два слова, успел так напиться, что потерял всякую ориентацию. Когда примчался взмыленный Толстяк, я сидел себе в ванной и кайфовал, а бас-гита-рист группы «Образ Действия» бегал по всей квартире и кричал: Леон! Леон! Но никто не мог ему сказать, куда я делся. Наконец я вылез из ванной довольный КАК САРДЕЛКА и достал спрятанный бутылек, по поводу чего Толстяк обозвал меня Козлом и Бараном, так как он рассчитывал не на вино, а на водку.

Но мы выпили и вина и водки, и еще добавили — и в конце концов я махнул рукой и на Рыжую и на все проблемы и горести. Тут уже все пошли в разнос. Что делал Джеггер, я не помню совершенно, он просто выпал из поля моего зрения; только помню, как грустная Каминка робко пыталась нас выгнать, а Главарь в обнимку с Хостелом стояли на лестничной клетке и ругались с соседом, грозившим милицией. Главарь все пытался отклеиться от Хостела, обвиняя ее в том, будто бы она изменяла ему с Сэром, и просил Толстяка подтвердить его слова; и Толстяк, хоть ничего не понимал, упорно кивал головой. Наконец, с грехом пополам все разъехались, но этот эпизод никак не повлиял на сплочение нашего коллектива.

Второй шанс мне выпал в декабре, когда в Школу приехала группа «Цитадель». Это был первый и последний танцевальный вечер на моей памяти — больше руководство Баннера не баловало нас такими подарками.

Приехали мы тогда вдвоем с Маэстро, предварительно засосав три литра разливного пива у него дома. Толстяк тоже был с каким-то школьным другом и основательно пьян. Джеггера не было, так как он никогда не танцевал, не умел и не любил это дело. Я сразу пристроился к группе, в которой находилась Рыжая, надеясь в течение вечера пригласить ее на медленный танец и форсировать наши отношения. Но мне определенно не везло. Подумать только — за весь вечер эти лажисты не сыграли ни одной медленной вещи, наверное, считая это непозволительной роскошью, не думая о том, что некоторые длинноволосые алкоголики хотят снять некоторых рыжих девочек. Короче, я опять пролетел, а только протрезвел, обозлился и устал КАК СОБАКА, и совершенно разочаровался в «Цитадели».

А о третьем разе я расскажу более подробно. Собственно говоря, этот случай никакого отношения в Рыжей не имеет, так как в тот вечер ее просто не было, а мне уже больше нравилась Жанна-2 из соседней группы.

В феврале 80-го я все больше начинал контактировать с Риной, но совсем не думал, что из этого может получиться. Началось с того, что Толстяк вдруг обнаружил, что Рина разбирается в роке, любит «Deep Purple» и «Uriah Heep», и как заядлый меломан шибко ее зауважал. Мы с Джеггером тоже больше стали обращать внимание на эту худенькую девочку, ничем особо не выделявшуюся среди своих сверстниц. Но постепенно мы обнаружили в Рине такие положительные качества как острый ум, широта взглядов и интересов, раскованность, отсутствие комплексов и многое другое. Она совершенно свободно могла рассуждать на любые, даже постельные темы, рассказывала неприличные анекдоты и вела себя так как будто была знакома с вами сто лет. Рина никогда не отказывалась от бутылочки пива, все чаще посиживала с нами на Бульваре, иногда покуривала за компанию и не считала нас алкоголиками.

И вот, сдружившись с Риной, мы начали подбивать ее на черное дело: собраться у нее и выпить как следует (пиво к тому времени уже изрядно надоело). Рина в принципе была согласна, но ее смущало то обстоятельство, что в семь часов приходит ее матушка, а следовательно, к этому часу надо закруглиться и навести порядок. Наконец она рискнула, только решила сделать это официально, пригласив всю Группу якобы на День Рождения. Я был недоволен таким раскладом, распоряжаться казной доверил Сэру и Главарю, а сам начал настраиваться на крупную пьянку.

В тот апрельский вечер мы погуляли славно. Пришли почти все, кроме Рыжей и еще кого-то, да еще Толстяк как всегда репетировал и просил припрятать бутылочку. Мы сели за стол, и распорядитель бала и тамада Главарь смешал в сифоне сухое и водку, и все это загазировал. Представляете себе эту адскую смесь? В башку в момент вдарило! Повторяю, в тот вечер я не пытался никого снимать, так как о Рине как о женщине еще не думал, а все остальные одногруппницы за полгода были ощупаны и отброшены. Но этот вечер интересен другим.

Достаточно выпив, мы принялись танцевать, и Дружища все приставали ко мне, чтобы я сплясал с ними рок-н-ролл; а так как координация моя уже хромала, то, в конце концов, я с размаху уронил Машу на пол и убежал на кухню, даже не сообразив, что ее нужно поднять. И вообще я постоянно бегал из комнаты на кухню и обратно, отталкивая Кролика, который почему-то вертелся на моем пути в коридоре, а зачем я это делал — ума не приложу.

Вскоре я почувствовал себя лажево и выскочил на лестничную площадку, а от — туда на балкон подышать свежим воздухом. Вернувшись в квартиру, я нашел Джеггера, и вдруг нам страшно захотелось пива! Стрельнув у Каминки рубль, мы рванули в ближайшую пивную и удобно расположились с кружками на тротуаре, но тут же напоролись на ментов, которые заявили, что выносить кружки из зала запрещено. Но это не помешало нам выпить пивка, мы вернулись в квартиру, и тут Джеггер куда-то пропал. После долгих поисков я обнаружил его на балконе. Накинув на плечи чужую куртку, он стоял, облокотившись на перила, и мучительно пытался придти в себя, так как был пьян как сапожник. В это время прилетел запыхавшийся Толстяк, и обозвав меня Бараном и Козлом за то, что я ничего не спрятал, умудрился напиться за 10 минут, и закурив сигарету, выскочил на балкон. Там он дохнул на Джеггера дымом, и бедолага Джеггер чуть не упал вниз, так ему стало худо. Так он и стоял на балконе все оставшееся время, а мы тем временем зарядили сифон по второму разу и продолжили наши игры. Все напились как скоты, кто-то заснул на диване, а Джеггер под занавес отколол такую штуку. Оторвавшись наконец от балконных перил, он решил заглянуть в Гогу, и вот проходит 10 минут, 20 — а Джеггера все нет! Уже все собираются уходить, уже злая как черт Рина гонит всех в шею, а этот прикольщик застрял себе в Гоге и неизвестно что там делает.

Роль изгонителя БЕСОВ взял на себя храбрый Федюшка. Он начал колотить в дверь Гоги кулаками и каблуками, громко крича: Джеггер, открой! Но тишина ему была ответом, и все-таки через несколько минут дверь открылась, и оттуда вывалился наш алкаш, довольный КАК САРДЕЛКА. Позднее на мой вопрос, что он делал в Гоге, он ответил просто: Спал!

Мы кое-как стащили с Джеггера чужую куртку (он почему-то активно сопротивлялся и звал меня на помощь), нашли его пальто и вывалились на улицу. В вагоне метро я ехал вместе с Дружищами (мы жили почти рядом), и они, недолго думая, растянулись на сиденьях, положив головы мне на колени. Редкие пассажиры взирали на нас с изумлением.

После того вечера Рина злилась на нас страшно (хотя сама виновата, не надо было приглашать всю Группу), со мной почти не разговаривала, но постепенно отошла, размякла, и как пригрело солнышко, мы все чаще стали выползать вместе с ней на Бульвар. Тут-то мы вдруг и оказались в одной постели. Но эти подробности уже неинтересны моему читателю, скажу только, что вся эта история с Риной вылилась во вторую Великую Любовь, которая в начале второго курса трахнула меня по голове так, что до Нового 81-го Года я ходил как пришибленный и пил как лошадь, пытаясь залить свою боль. Но об этом — особо.

ЭПИЗОД 10

Я думаю, нет никакого смысла утомлять читателя интимными подробностями моей жизни и скрупулезно обрисовывать каждую женщину, имевшую счастье проверить мою сексапильность. Но не могу отказать себе в удовольствии остановиться на некоторых ключевых моментах.

Посматривать на девочек я начал еще в седьмом классе, но лишь в девятом решился на робкие заигрывания с одноклассницами. Выглядел я при этом, наверное, дурак дураком. Ведь тогда я еще был чист и непорочен, постоянно искал какую-то Великую Любовь, и переспать с женщиной ПРОСТО ТАК для меня казалось кощунством. Глупые мечты, конечно, но что поделаешь — я был слишком робким и застенчивым, и не мог тогда РАССЕКАТЬ направо и налево, как, скажем, это делал Старик.

На этой почве мы со Стариком и познакомились. Мы учились в одном классе, но я мало обращал на него внимания, пока однажды на большой перемене он не подошел ко мне и не спросил:

— Хочешь переспать с герлой?

Я опешил.

— С какой?

Тут он начал мне ее подробно обрисовывать, и как ее зовут, и сколько ей лет, и все ее параметры, начиная с цвета волос и кончая размером бюста. В конце концов я понял, что это обыкновенная шлюха, которой безразлично, с кем спать; а на такое я, естественно, согласиться не мог. Отвергнув предложение Старика, я понял, что он занимается этим давно и постоянно и не брезгует ничем. Уже тогда по району о нем ходили слава великого Бабника, которая со временем только росла и ширилась.

Тогда контакта у нас не получилось, и еще полгода я продолжал свои невинные игры, пока немного не повзрослел, и вот в конце 9-го класса мы вдруг сошлись со Стариком, ибо я решил, что пора мне завязывать со своей «холостяцкой» жизнью. Старик быстро понял мои проблемы и с тех пор стал моим верным наставником и союзником.

В мае 76-го мы влипли в историю, познакомившись с тремя восьмиклассницами и начав приплясывать перед ними, как гусь перед тараканом. Треугольник у нас получился явно не равнобедренный. Одой девочке по-прозвищу Уайт, безусловно, нравился я и не нравился Старик; мне больше всех нравилась Джин (Маэстро до сих пор не может забыть ее стройные ножки), и немного нравилась Марфа. Старику же нравились и Марфа и Джин, но он не прочь был переспать и с Уайт. А к кому из нас благоволили Джин и Марфа, мы так и не поняли, и постоянно об этом спорили. Кончилось это тем, что Уайт я послал подальше, Джин откололась, а с Марфой мы устроили тройную любовь на лужайке средь бела дня, впрочем, весьма легко и невинно. После этого мы расстались, так как начались каникулы, я пошел отрабатывать практику на Мосфильм и серьезно начал ухаживать за Дианой. Всю эту историю вы могли бы прочитать в рассказе «20 дней или 5 ударов по фэйсу», написанным совместно со Стариком по горячим следам, если бы в последствие Диана не уничтожила мой экземпляр, а Наша Дура в припадке ревности не сожгла бы экземпляр Старика.

Летом меня скрутила Великая Любовь, о которой я так мечтал, я закрутился с Дианой и почти на полгода забыл и про Старика и про Маэстро и про учебу. Осенью 76-го я познакомился с Грифом, который ухаживал за Дианиной подругой Конфеткой, и мы образовали «любовную четверку». К новому, 77-му году я совершенно ошизел от такой жизни и был готов на все, чтобы отвлечься от мыслей об этой правильной и невинной девочке. Гриф же никогда не отличался постоянством, и мы пустились в загулы. Начали мы с того, что стали ходить в Могилу.

Эх, Могила, Могила… Какой был шикарный бар! Вход в него был бесплатный, народу никогда много не было, коктейль стоил 1.90, и не было дебильной диско-музыки. Зато были свободные девочки, которые легко снимались и долго не ломались. А главное, там собирались только свои: Леня Нашев с неразлучным спутником Гитаристом (они играли в знаменитой тогда на весь район группе «Земное Притяжение»), Леннон, Найн, Дуремар, Тэн, Мозга́, Мидий и т.д. Мы ходили туда с Грифом всю зиму и весну и веселились вовсю. Учился я кое-как, Диана отходила все дальше, и характер мой неудержимо менялся. Под влиянием алкогольных паров я постепенно превращался в наглого циничного гаера, которому все было нипочем, и начитавшись Блока, я постоянно повторял его крылатую фразу: Все — все равно, а над диваном написал: Profani, procol ite, his amoris locus sacer est! (Перевод ищите у Блока). Захаживали мы в Могилу и со Стариком, дружба с которым возобновилась после долгого перерыва. Одновременно я сошелся с Позднячком, учеником на-шего же класса и ближайшим соседом, тоже активно пьющим и рассекающим девок. Мы собирались у него дома или на чужих хатах, или ездили к нему на дачу, выписывая каких-то красоток, которых ни до, ни после я ни разу не видел.

Сейчас я даже не помню, как звали ту, которая была у меня первой, но зато я очень хорошо помню Нашу Дуру, которую мне сосватал Старик. Уже тогда я начал разочаровываться в женщинах, так как все то, что казалось мне сладостным и таинственным, на деле оказалось банальным, пошлым и неинтересным. Как писала еще Ахматова: Губы к губам — и навек утрачено предощущение этого мига. Да еще и Старик постоянно уверял меня, что женщина не человек и существует лишь для того, чтобы с ней спать. И история с Нашей Дурой послужила тому подтверждением.

Я встречался с ней недели две, в течение которых Старикан рассказывал мне о ней всякие гадости, в конце концов, я махнул на нее рукой, но не успел оглянуться, как хитрый друган оказался в ее постели. После этого я решил, что никакая баба не заменит доброго стакана вина, и к концу 10-го класса окончательно порвал с Дианой, с удовлетворением отметив, что любовь прошла, а аттестат у меня — 3,5 балла. Летом, вместо подготовки к вступительным экзаменам, я продолжал пьянствовать, и наконец все это кончилось тем, чем и должно было кончится.

В июле Старик со всей семьей уехал в Сибирь (как он уверял, почти на год) и оставил мне ключи от квартиры для того, чтобы я мог приводить туда девочек. Я ликовал! Еще бы: трехкомнатная квартира оказалась в моем полном распоряжении. Я каждый день ходил в Могилу, но по Закону Вредности нужных девчонок что-то не попадалось, да и экзамены все-таки надо было сдавать, и я уж решил пока передохнуть, но тут и произошла та история, о которой я собираюсь рассказать.

Сдав последний экзамен и поняв, что Института мне не видать, я решил хорошенько кутнуть. И мы с Позднячком отправились в Яму. Кстати, в тот день был поставлен мой первый Рекорд — 7 кружек. Яма — пивная известная, находится она в Столешниковом переулке и официально называется Ладья.

Так вот, в тот раз мы умудрились снять четырех девочек, о моральном облике которых можно судить по тому, что пиво они запивали портвейном (или наоборот). Мы их прихватили и поехали на квартиру. Ну, тут уж мы оттянулись по полной! Через полчаса после нашего ЗАГНЕЗДЕНИЯ бардак на хате царил жуткий: по полу кухни были разбросаны вареные макароны, бычки, грязные кастрюли, сковородки, тарелки и вся еда, найденная в холодильнике; дымились винные лужи, кровати были переставлены в другую комнату, девицы валялись на большом диване в весьма обнаженном виде, и шум стоял невообразимый. В какой-то момент я помчался в Могилу за добавкой (благо наш любимый бар располагался в доме Старика), встретил там бывших одноклассников Мидия и Большого и сдуру пригласил их принять участие в нашей оргии. Тут такое началось! Короче, все напились так, что в конце СЭЙШЕНА Мидий ухитрился сломать кухонный стол задницей одной из девиц. В полночь я кое-как выгнал всех, и мы с Позднячком еще часа два драили и скребли всю хату, пытаясь навести порядок, там и заночевали.

На следующий день я встретился со «своей пассией» уже тет-а-тет, и мы поехали на квартиру. Ну а утром в самый, как говорится, пикантный момент мы услышали скрежет ключа в замке. Решив, что это зашла соседка полить цветочки (о чем предупреждал Старик), мы вместе с простынями залезли в стенной шкаф. Но не прошло и полминуты, как мы поняли, что вернулись хозяева.

И вот представьте себе такую картину: вся семья Старика (матушка, батюшка, младшие брат и сестра) ходят по комнатам и восторженно причитают: Здравствуй, наш дом! О, наш милый дом! — и прочую чепуху, а мы дрожим в шкафу, покрытые липким потом. Через некоторое время батюшка обнаружил что-то неладное, и радость их поубавилась. Когда же они нашли мои джинсы, женское белье и сломанный стол, им вовсе стало нехорошо, и в конечном итоге апофеозом этого радостного возвращения стал момент, когда батюшка сподобился открыть дверь стенного шкафа. Сами понимаете, картина была потрясающая!

Что было после, рассказывать я не буду. Естественно, я не выдал своих подельников, все взял на себя, но отделался весьма легко: крупным разговором со своим Батюшкой и покупкой нового стола. Но дело не в этом. Главное, что после той истории на женщин я просто смотреть не мог (надо ли упоминать, что «виновницу торжества» я сразу послал со свистом), и если тремя месяцами раньше разочаровался в Великой Любви, то теперь всех женщин просто возненавидел и перестал обращать на них внимание. Может быть, поэтому они начали липнуть ко мне как мухи.

Потом, конечно, я вспоминал все это со смехом, но по району поползли слухи, и долгое время, встречая бывших одноклассников, я слышал: А-а-а, Леон! А ну-ка расскажи, как ты голышом в шкафу стоял! И я с удовольствием рассказывал.

Двери квартиры Старика с тех пор были для меня закрыты, а сам Старик сказал мне, что я полностью рассчитался с ним за Нашу Дуру, и пропал на долгих три года.

КУРС ВТОРОЙ

ЗОЛОТЫЕ КУПОЛА

УВЕРТЮРА 3

Теплым весенним деньком 80-го мы с Джеггером шли вниз по Печатникову переулку. Мы возвращались из Кружки, где изрядно оглушили себя пивом, и настроение у нас было мрачнее некуда: деньги подходили к концу. И вдруг этот Очкарик остановился, резко схватил меня за локоть, и поперхнувшись табачным дымом, прохрипел:

— Смотри, Леон, золотые купола!

— Ты что, ошизел? Протри очки, Джеггер! Откуда здесь могут взяться купола, да еще золотые?

— Да нет, ты посмотри!

Я посмотрел и действительно увидел далеко за домами золотые купола. Узкий просвет переулка ограничивал нашу видимость, но купола было хорошо видно, они сверкали на солнце так, что резало глаза.

— Фантастика! — восхищенно прошептал я, и мы, застыв как два тополя на Плющихе минут десять стояли с раскрытыми ртами и любовались открывшейся нам картиной. Наконец мы пошли дальше. Откуда там купола? — в очередной раз спрашивал я, сворачивая на Жданова. Не знаю, — бурчал Джеггер, раскуривая очередную сигарету.

Через несколько дней мы снова пошли в Печатников, чтобы полюбоваться куполами, но… Не знаю, как это объяснить, но никаких золотых куполов мы не увидели, только один маленький купол сиротливо торчал над домами, да и тот был гнусно-зеленого цвета. Мы не могли придти в себя от изумления.

— Где же они? Джеггер, ты точно помнишь, может, их и не было?

— Да нет, я же не слепой!

Нам осталось только развести руками. Ну, началась мистика, усмехнется скептический читатель. Но клянусь душой (которой нет), что купола были — и самые настоящие! Я не поленился сходить в тот район и выяснил, что зеленый купол принадлежит церкви Петровского Монастыря, и остальные его купола тоже зеленые. Я специально залезал на крышу самого высокого дома и осматривал окрестности, но ближайшие золотые купола принадлежали Успенскому Собору, и понятное дело, с той точки из Печатникова мы никак не могли их видеть. И понять это явление мы не можем до сих пор. Что это было: галлюцинация, больная фантазия, мираж? Не знаю, не знаю… С тех пор золотые купола превратились для нас в Символ, но не такой зловещий, как Черные Вороны, и не такой фиглярский, как Летающие Лошади, а как олицетворение чего-то непонятного, недостижимого, куда-то зовущего, что вызывает ноющую боль в сердце и ощущение ненужности, неприкаянности, безысходности. Как будто что-то прекрасное пролетело мимо, прошуршало, поманило, но стоило только протянуть руку — и исчезло, растаяло в синей дымке, отзвенело серебряным колокольчиком. И ты снова один в серой обыденной реальности, в потоке машин, в толпе ничтожных людей, смешных в своей беготне и суете; один среди безликих домов ненавистного Города, и хочется выть от обиды и бежать, куда глаза глядят, но сил хватает только до ближайшей пивной, и все начинается сначала. Но вновь увидеть Золотые Купола нам довелось лишь через полгода при еще более загадочных обстоятельствах.

МАРШРУТ №1: ЗАСТЕНЧИВЫЕ ХАМЫ

В октябре 80-го, вернувшись из Колхоза, мы продолжали осваивать Маршрут №1. В Колхозе мы так разгулялись, что вошли в раж и по инерции никак не могли остановиться. К этому времени Первый Неглинный совсем перерыли и перекрыли, так что Маршрут мы перенесли на Второй Неглинный. Но дело осложнилось еще и тем, что Валя перешла работать на Склад, закрыв Ларек на огромный замок, а у Маши пиво бывало все реже и реже. И приходилось нам ходить прямо на Склад, а продавать пиво со Склада по правилам было запрещено, и Валя ругала нас страшно, но все-таки потихоньку выносила бутылки по старой дружбе. Каждый раз, направляясь в Сандуны, мы испытывали некоторую неловкость, я подталкивал вперед Джеггера, Джеггер — меня, но желание выпить всегда пересиливало, и целыми днями мы торчали на моей любимой Лавке, пока не похолодало окончательно. За год мы надоели Вале хуже горькой редьки, пока она не вернулась в Ларек.

Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Толстяк ходил с нами все реже и реже, но объяснить это явление я не берусь. Мы все более сближались с Джеггером, а главное, наконец-то нами была разрешена финансовая проблема: Джеггер стал получать Зряплату (то есть стипендию), а я привез с Сахалина несколько заработанных сотен, и гуляли мы вовсю. К тому же наши пьянки с Нарциссом все еще продолжались, а с ноября к нам примкнул Старик, а также еще один человек прочно вошел в мою жизнь, о чем я хочу рассказать подробней.

Познакомился я с Редиской еще весной 79-го после первого концерта группы «Лицом к Лицу». Она работала в Конторе после техникума, но мы практически не пересекались. Но вот она сошлась с Ледой и Джокондой, образовав Гарем, и мы начали пьянствовать вместе. Я было положил на нее глаз, но мне популярно объяснили, что она ждет из Армии жениха, что у них Любовь, и я автоматически исключил ее из числа кандидаток, тем более, что зимой я крутил с Крошкой, а летом сошелся с Капой. К тому же в то время за ней усердно ухлестывал Боб, но ему не помог даже послеармейский голод, и я Редиску зауважал, решив, что Любовь — дело святое.

Через год, в конце первого курса я, отчаявшись от бесполезных Атак на Рыжую и Жанну-2, крепко завязался с Риной и в предчувствии новой Великой Любви ходил как в дурмане. И вот тут-то мы и собрались на очередном Дне Рождения Леды.

Присутствовали: я, Леда, Редиска и ее брат по прозвищу Сейф. Наверняка еще была Джоконда, а может быть и Фараон, но точно сказать не могу.

Как только я переступил порог Лединой квартиры, она отвела меня в сторонку и тихо спросила:

— Послушай, как ты относишься к Редиске?

— Как, как, да никак, а что?

— А ты не хочешь попробовать ее снять?

— Вот те раз! — удивился я. — Она же кого-то там ждет!

— Да никого она не ждет, слушай больше, — отмахнулась Леда, — ты все-таки попробуй, она — такой ПЕРСИК… Не пожалеешь.

Я задумался. А почему бы и не попробовать, в конце концов, решил я, под лежачий камень как известно вода не течет. Я смело шагнул в комнату и начал пробовать, а Леда создавала мне условия, обхаживая Сейфа. В конце вечере сложилась такая ситуация: я и Редиска лежали на кровати, а Леда с Сейфом на соседнем диване в весьма пьяном состоянии. Дальше поцелуев, конечно, дело не пошло, мешала Леда, да и Сейф катил на меня ТЕЛЕГУ, так как он, оказывается, дал слово Редискиному жениху, что будет за ней следить и отваживать ухажеров. Глупость, конечно, но с Сейфом спорить было трудно, на то он и Сейф, и поэтому спать мы легли раздельно. Но буквально через два дня мы собрались снова, уже без строгого брата-цербера, и случилось то, что и должно было случиться. Сейчас уже трудно сообразить, кто кого снял, Редиска в последствие утверждала, что в роли инициатора выступила она… впрочем, теперь это уже неважно. Так мы завязались с Редиской больше чем на год.

В начале лета, сдав сессию, я ЗАГНЕЗДИЛСЯ в Старом Редискино, благо ее матушка отсутствовала, а Редиска была в отпуске. Чтобы не было скучно, я прихватил с собой Нарцисса, также к нам заезжали Леда с Джокондой, и мы веселились, как могли, пропивая Редискины отпускные. Так продолжалось больше недели, а после обмерной практики в конце июня я улетел на Сахалин за Длинным Рублем.

Как сейчас помню: вернулся я 1-го августа, не успев на похороны Высоцкого, и тут же позвонил Рине, надеясь пригласить ее в гости, благо мои предки где-то отдыхали. За этот месяц я сообразил, что влюбился в Рину до безобразия, и не дозвонившись, впал в транс. Чтобы хоть как-то отвлечься, я спустился в магазин и закупил гигантский рюкзак спиртного, затем позвонил Фараону и Гарему, и началось пьянство. Захаживал ко мне и Маэстро, приезжал Толстяк с Мариной-1, а Редиска просто жила у меня все 4 дня, пока я не сорвался на Волгу. Я спал с Редиской, тосковал по Рине, да и язва мучила меня как никогда, и утешался я тем, что пил как сволочь и пересчитывал Длинные Рубли, заработанные на проклятом острове.

Вернувшись из Чебоксар, я наконец-то встретился с Риной. Увы — встреча получилась совсем не такой, как я рассчитывал. За лето ее любовь куда-то испарилась (если вообще была), моя же возросла до гигантских размеров. Короче, не буду утомлять читателей — мы расстались, в сущности, не успев даже сойтись. Я уехал в Колхоз в отвратительном настроении, забыв и про Редиску и про все на свете, сознавая лишь то, что в кармане у меня лежит 150 р. и водка еще не подорожала.

Но наши отношения с Редиской только начинались. Сейчас, после того, как я перекопал всю свою жизнь, я испытываю к Редиске только чувство вины, так как вел себя с ней совершенно по-хамски. Я тряс ее как ГРУШУ, но только вниз падали не листья, а червонцы. Когда она звонила, я задавал один и тот же вопрос:

— Деньги есть?

— Есть.

— Купишь?

— Куплю.

И только тогда я ехал или приглашал ее к себе. Любовью мы занимались в самых неподходящих местах: на Крыше, на чердаках, на столах в Конторе и на различных Флэтах. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Редиска пила не меньше чем я, и когда мы собирались компанией, она не могла не напиться. Обычно наш вечер кончался тем, что она принималась рыдать и биться головой о стенку, а потом отрубалась. Однажды я этим воспользовался.

Весной 81-го мы всей толпой собрались у Джоконды с целью погулять по случаю Пасхи. Кроме постоянного состава, присутствовал Фараон, но почему-то опять не было Джеггера. Я решил провести последнюю Атаку на Джокондино сердце и начал ее обхаживать, не обращая на Редиску никакого внимания. Редиска же, видя такое хамство, к семи часам уже билась головой о стенку, а позднее умудрился напиться и Фараон, а Леда играла роль сестры милосердия; и таким образом, как говорится, был устранен последний конкурент. Но это не помогло, так как Джоконда опять не поняла меня как нужно, а только пила как лошадь и пыталась споить меня. На мое счастье в тот период я пытался ЗАВЯЗАТЬ, поэтому внедрял только вино и не напился. Утром Джоконда всех нас выгнала, и с горя мы с Редиской пошли на Остановку, где всадили по две кружки, а потом я вдруг вспомнил, что до вечера у меня пустая хата, и мы поехали ко мне и напились до потери пульса. И так продолжалось до сентября 81-го, пока в моей жизни не появилась Марина-2.

ЭПИЗОД 11

В нашей Школе существует традиция: каждый год студенты второго курса едут в Колхоз. Мы поехали в свою очередь 3 сентября 80-го. Приключения начались с первого же дня. Во-первых, накануне Толстяк умудрился сильно растянуть лодыжку, ловко спрыгнув с крыльца, и остался в Городе. Мы с Джеггером сначала приуныли, но потом поняли, что это даже и к лучшему, потому что если бы поехал еще и Толстяк, то добром бы это дело не кончилось.

Во-вторых, в день отъезда, будучи с сильного похмелья, мы первым делом за — шли к Вале, в результате, все автобусы уехали, а мы остались как два тополя на Плющихе посреди двора. Особо не расстроившись, мы решили добираться своим ходом. Ехать надо было до Рузы, а потом еще километров 30, и от станции мы рванули на Моторе, прикупив по дороге несколько пузырей. К счастью, в первой же комнате отыскались две свободные койки, и мы с устатку рухнули на них как подкошенные, потому что добирались почти целый день.

Официально мы числились за совхозом Прогресс и жили на территории пионерлагеря в двухэтажном корпусе. С комнатой нам повезло: кроме нас в ней жили Главарь с Димычем, Кролик с Рубенкой и Обросовцы. Обросовцы — одна из мощнейших сионистских группировок в Школе. Возглавлял ее, как вы догадываетесь, Обросов, человек, которого знали все и который знал всех, активный алкоголик и двоечник, совершенно неконтролируемый и подверженный заскокам. Костяк группировки составляли О́скер, Фока́ и Юджин, а сбоку прилепились три девицы: Сачкова, экстравагантная баба с замашками диктатора, и еще две, имен которых я не помню. Все они говорили только матом, не стесняясь присутствующих, и пили как верблюды.

В первый вечер мы ничего не ели, но много пили, а утром выяснилось, что Главарь с Димычем и мужская половина Обросовцев ухитрились устроиться на кухню. Мы с Джеггером только усмехнулись, так как встали они в четыре утра. Но вечером к нам подошел Главарь и предложил нам поработать вместо них, и мы, конечно же, согласились. До сих пор не понимаю, почему Главарь отдал такое хлебное место, наверное, у него были свои соображения. Факт тот, что мы с Джеггером начали кайфовать.

Наша работа заключалась в том, что с утра до полудня мы чистили картошку, капусту и прочие овощи, затем отдыхали, после обеда мыли кастрюли и противни, опять отдыхали, после ужина еще немного мыли и опять отдыхали. Работа была клевая, спали мы до девяти, спокойно готовили себе еду, попивали сметану, молоко и чифирь, а вечером жарили картошку и пили Слезу. Тепло, спокойно, тихо, еды навалом, никто не дергает — чем не лафа.

В тот сентябрь мы поставили своеобразный Рекорд: в течение месяца не было ни одного дня, чтобы мы не пили, кроме трех вечеров, о которых я расскажу особо.

Место наших пьянок мы меняли периодически. Два первых вечера мы пили прямо в комнате, но там все-таки было стремно, да и желающих упасть на хвост хватало; и мы переместились на железную лестницу, ведущую в кинобудку наглухо закрытого клуба. Клуб стоял на отшибе, лестница просматривалась только с дороги, но вечерами было темно как в одном месте, и мы спокойно восседали на площадке, болтая ногами и стараясь лишь не уронить стакан сквозь решетку. Это место мы называли «на жердочке».

Но со временем становилось все холоднее, и мы решили попробовать дзен-буддизм, точнее, даосизм, то есть слиться с природой. Однажды мы забрались в самую чащу, легли на одеяло, выпили по стакану, закусили сосновой иголкой и начали сливаться. Слияние получилось полное — мы чуть не растворились в природе навсегда. Только под утро мы с трудом вырвались из сомнамбулического состояния, но вдруг обнаружилось, что местонахождение нашего Лагеря нам неизвестно; и мы побрели, ведомые наитием, и как ни странно примерно через полчаса вышли-таки на дорогу прямо напротив дыры в заборе. При этом я совершил сногсшибательный перелет через корягу, а Джеггер пересчитал лбом все деревья.

После такого слияния мы решили перебраться на кухню. На ночь столовая не запиралась, а дверь в кухонное царство закрывалась лишь на крючок, и мы спокойно ее открывали и садились за любой стол. Правда, свет включать было нельзя, так как светящееся окно хорошо заметно из любой точки Лагеря, к тому же наши командиры Лом и Белая Борода постоянно совершали ночные обходы.

А первую неделю на кухне сидели Обросовцы, и конечно же их поймали. К тому же Оскер обругал нашу Физкультурницу, и всю компанию повезли в Москву на комсомольское собрание. Они вернулись с выговором и с водкой, и мы собрались вместе. Вернее, нас было четверо: я, Джеггер, Фока и Сачкова. В тот вечер мы допились до того, что вышли в зал и стали бить посуду о стену: нам очень нравилось, как летали тарелки. На следующий вечер к нам прибавились Юджин и Обросов, и нас опять повязали. В самый разгар пиршества в варочный зал, где мы сидели, вошли Лом, Физкультурник и «старший по личному составу» Игнат. Оказывается, заднюю дверь запереть забыли. Нам с Джеггером удалось ускользнуть из кухни незамеченными через мойку, хотя Игнат нас видел, но так как он был свой, из студентов, то промолчал. На следующее утро по дороге на кухню я встретил Медсестру, и она спросили игриво: Признайся, вы ведь там тоже были вчера? — Ну, были, конечно, — ответил я. — Ах, ты!… И она погрозила мне кулачком. Я знал, что она нас не выдаст, ибо молодые девчонки Медсестра с Физкультурницей меня почему-то очень полюбили, и каждый день я находил время, чтобы заглянуть к ним в комнату и развлечь их своими песнями (Командиры-то мерзли в полях, наблюдая за процессом сборки урожая, а дамы скучали). После этой истории Обросовцев отправили в Москву, и в последствие их выгнали из Школы всех, кроме Юджина и девиц, но кого за Колхоз, а кого просто за неуспеваемость, я не помню.

А мы продолжали наши игры. Одно время нам очень нравилось пьянствовать в ду́ше. Душ находился за картофелечисткой, был очень грязным и тесным, но нас это не смущало. Мы ставили два стула друг напротив друга, Джеггера я сажал под струю, а сам открывал бутылку и готовил закуску. Скоро нам это надоело, и мы переместились в Каморку, что располагалась напротив картофелечистки. По идее там должны были храниться швабры, ведра и прочее, но вместо этого лежало два матраца с подушками. Обычно мы плюхались на эти матрацы и пили лежа как аристократы. Единственным недостатком Каморки был спертый воздух, так как ни окна, ни вентиляции в ней не было, что очень не нравилось Джеггеру, и каждый раз он упирался, а я его уговаривал. Однажды мы решили там заночевать, но утром наши кости болели так, как будто мы спали на рельсах, и мы больше не повторяли рискованного эксперимента. Последние дни мы внедряли прямо в комнате, тем более что остались почти вдвоем, не считая Главаря и Димыча, которые постоянно где-то тусовались.

Кстати говоря, купить Слезу было не так-то просто. Ближайший магазин находился в селе на расстоянии пяти километров от Лагеря. Машины там проезжали раз в неделю, и нам с Джеггером приходилось периодически совершать длительные пешие прогулки. Но зато покупали мы целый рюкзак, не забывая про вино и портвейн для разнообразия. Хорошо, что мы прижились на кухне, и свободного времени у нас было предостаточно. Но когда нас оттуда выгнали, положение наше усложнилось. А произошло это так. Часов в 10 утра, в разгар чистки картошки, к нам вбежала Медсестра и пропищала, что по корпусу ходит какая-то комиссия и у кого-то нашла рюкзак, полный водки. Я не придал этому сообщению особого значения, но через часик все же решил сходить в корпус и проверить. Войдя в комнату, я увидел такую картину: на моей кровати лежали рядком семь бутылок Слезы и два пузыря портвейна, а рядом валялся пустой рюкзак. Больше всего меня поразило, что бутылки были разложены так аккуратно, и что я никого не встретил, а спокойно сложил все обратно и бросил под кровать; и вообще нам никто не сказал об этом ни полслова. Видно, махнули рукой, но с кухни пришлось уйти, и мы в отместку два дня в поле не ездили, а лежали в Каморке, за что нас чуть не выслали из Колхоза и не выгнали из Баннера.

САХАЛИН: ОСТРОВ НЕВЕЖД

Летом 80-го, как вы помните, в Москве проводилась Олимпиада, и сессию нам передвинули почти на месяц, так что с 1-го июня у нас началась обмерная практика, в течение которой мы обмеряли нашу Церковь (были Граф, Буч, Фока и Обросов, а Рина, Джеггер и Моррисон уматали в Херсонес) и пили пиво; а в середине июля я улетел на Сахалин за Длинным Рублем. Эту поездку устроил мне Батюшка и поехал сам, но в последний раз. Это был не стройотряд, а обыкновенная шабашка по блату для заколачивания денег.

Летел я тремя самолетами чуть ли не сутки со страшного похмелья и недосыпу и поэтому очень притомился. Сахалин встретил меня совсем неприветливо: из Москвы я улетал — стояла жара, а тут плюс семь да моросящий дождь. Я плюнул на все, достал из рюкзака телогрейку и пошел на автобусную остановку.

Климат на острове весьма специфический: днем — жара, но ветер холодный, ночью тепло, а под утро такой холод, что зуб на зуб не попадает. Природа тоже оригинальна: одни сопки да елки. Работали мы на территории Целлюлозно-бумажного комбината в г. Углегорске, построенном еще в 39-м году японцами и напоминающем замок Кощея Бессмертного. Атмосферу он отравлял настолько, что на 10 км в округе не было ни мух, ни комаров, а около завода текла речка с отходами, которую аборигены называли не то Вонючка, не то Гнилушка.

В бригаде нас было 12 человек, но половина вскоре уехала на халтуру в сосед — нее село, и нам приходилось вкалывать за всех. Работали мы, следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), как Папы Карло, по 11-12 часов в сутки и почти без выходных. Через две недели пальцы у меня просто не сгибались, и когда наконец я достал гитару, обнаружилось, что играть я не могу. А так как в основном я работал на бетономешалке, то выше пояса моя кожа покрылась белым цементным налетом, который не смывался ничем. К тому же мы ради лишних рублей устроились подрабатывать в местную Пожарку, а так как народу было мало, то мы с Тимохой спали в этой проклятой Пожарке КАК СОБАКИ чуть ли не через ночь.

Тимоха — это мой новый друг, с которым я познакомился на месте. Он перешел на четвертый курс МИМО, был здоров как бык и пил как лошадь. При этом контролировать себя он совершенно не умел и никакой ответственности за свои поступки не чувствовал. Мы быстро нашли общий язык и начали пьянствовать. Однажды во время дежурства мы побежали за вином (а магазины там работали до 10 часов), а вернувшись в Пожарку, обнаружили, что одна машина отсутствует, и пожарников тоже нет. Посидев и никого не дождавшись, мы сдуру рванули пешком на другой конец города в поисках одной кореянки, что мы сняли накануне. А надо сказать, что Углегорск — город небольшой, но длинный, и мы плутали больше двух часов, никого не нашли и вернулись назад вконец измученные. Пожарники уже приехали с пожара, они накинулись на нас с упреками, но мы поставили им пузырь, и инцидент тут же был исчерпан. Так мне и не удалось побывать на пожаре.

Народ на Сахалине, прямо скажем, темный. Пили они по черному, и ни за что не хотели верить, что моему Батюшке 42 года, а мне — 20 (говорили, небось, 18!). Когда я упоминал, что перешел на второй курс, они твердили: Брось заливать, небось сам сантехником работаешь! А когда наш Командир сказал, что у него высшее образование (а он — кандидат наук), то они зловеще прорычали: Ты, парень, с нами лучше не шути! И Командиру пришлось «сознаться», что он простой плотник. Так говорили те, с кем нам приходилось общаться. Короче — простые люди.

Конец ознакомительного фрагмента.