Сердце на двоих

Лена Сокол, 2018

Их двое. Они – близнецы. Похожие, как две капли воды, но совершенно разные. Их жизнь переворачивается, когда один просит другого подменить его на свидании с симпатичной незнакомкой. Илья влюбляется в загадочную девушку всей душой, Кирилл – покоряет ее сердце. Ревность, предательство и месть разделяют братьев непреодолимой стеной. И решить их судьбу может только она – странница, по следам которой мчатся страшные чудовища прошлого. Книга также издавалась под названием «Нана».

10

569 дней до прибытия на Старый вокзал

Горстка земли упала на крышку гроба, в котором лежала моя мертвая мама. Еще горстка. Еще. Никто не плакал. Все молчали и ждали, когда это закончится. Чтобы позже сказать несколько добрых слов за столом и свалить подальше по своим делам.

Родных у нее не было. Детдомовская. Круглая сирота. Никого. Из близких — я, отчим, несколько подруг, коллеги с работы, соседка — тетя Рузана. Вздыхать по маме, кроме нас, особо было некому. Из нажитого у нее имелся лишь наш старый домик.

А еще прободная язва желудка. Потому что мама много нервничала и никогда никому не жаловалась. Любые неприятности она терпела стойко и всегда молча. Молчала она даже тогда, когда ее резко согнуло от боли. Не пикнула ни разу, пока везли в больницу. Не произнесла она ни звука и когда скончалась через сутки от перитонита — гнойного воспаления брюшной полости.

Я смотрела в холодную темную яму пристально, не моргая. Пыталась навсегда запечатлеть в памяти тот момент, когда по моей вине ее закапывали в землю.

Мы были слепы. Все. Были сосредоточены только на себе.

Никто не замечал, что ей было плохо. Что за дежурной улыбкой прятался одинокий человек, которому тоже необходимы были внимание, участие и забота. Мы просто привыкли. К тому, что она рядом, что знает и контролирует все процессы, что умело руководит хозяйством и всей нашей жизнью.

Мы все были глухи и слепы друг к другу. Никто из нас не хотел замечать очевидного. Я из-за того, что чувствовала себя неуютно рядом с чужим человеком в нашем доме. Она — из-за того, что не верила, что этот человек может представлять какую-то опасность для меня.

— Как ты можешь говорить такое, Нана?! — Мама в ужасе прикрыла рот рукой и обронила на пол кухонное полотенце. — Дядя Жора тебе как папа… Он воспитывал тебя с восьми лет! С восьми! — Все это шепотом. Задыхаясь.

— Мама. — Мое лицо густо покрылось краской. — С тех пор, как он увидел меня там, в ванной… — Ток. Ток. Сердце грозилось вырваться из груди. — Он…

— Бог с тобой, девочка. — Она буквально рухнула на стул. — Да он же к тебе как к дочери… Как же ты…

— Все изменилось, мама! — Я тоже старалась шептать. Надежды на то, что разговор останется между нами двоими, рушились с каждой секундой. Не этого я ждала, не этого хотела. — Он смотрит на меня так… Мама, мне страшно…

— Не говори ерунды! Сейчас мы у него самого спросим.

— Господи, нет-нет-нет! — Вцепилась в ее рукав, умоляя.

Но мама уже крикнула:

— Жора! Иди скорей сюда!

Из гостиной послышались тяжелые шаги.

На мои глаза навернулись слезы. Хотелось провалиться под землю и поскорее. Я отвернулась к окну.

Тихий маленький городок пах морем. Ветер трепал белое белье, развешанное во дворе. Складно так хлопал, поднимая тонкую ткань и резко опуская вниз. И от этих хлопков разлетались голуби.

У соседнего дома тетя Рузана громко отчитывала за что-то своего мужа. Петунии на ее клумбе вовсю набирали цвет. Розовые, белые, пурпурные. И самые красивые — коралловые. Мои любимые. Смотрела бы вечно.

— Она сказала, что ты посадил ее на колени. — Эти слова раздавались эхом за моей спиной.

— И что?

Как не пыталась отрешиться, но звон в ушах только нарастал.

— Как ты могла подумать про меня такое, Нана?

— Сказала, что в шестнадцать лет девочек не сажают на колени. Оно и понятно, но ведь ты ей как отец. Я это же и сказала!

— Да я же ее чуть не с пеленок растил…

— Стыдно!

— У меня сердце прихватило!

И каждая фраза превращалась для меня в очередной отголосок. В очередной отзвук где-то вдали.

Мне было стыдно за то, что посмела так подумать про своего отчима. Мне было жалко, что она не выслушала меня, а вместо этого подняла шум. Очень больно. Ведь если бы я тогда не обиделась и не закрывалась бы у себя в комнате несколько дней подряд, то обязательно бы заметила, что мама терпит адскую боль. Сжимает зубы до скрипа и терпит. Терпит. Терпит.

— Не плачь, не плачь. — Услышала металлический голос у себя над ухом. И чья-то шершавая рука грубо стерла слезы с моей щеки. Почувствовала, как он обнял меня. Сжалась и пожалела, что не могу уйти вслед за мамой. Зажмурилась, желая раствориться и исчезнуть, чтобы не чувствовать его прикосновений. — Не плачь. — Повторил отчим, стоя на краю могилы и держа меня за плечи. — Все наладится. У тебя есть я. Теперь мы с тобой остались только вдвоем.

И обнял еще крепче.

Илья

Утром перед тем, как пойти в институт, я еще раз заглянул в гараж: украденная тачка, накрытая тентом, все еще стояла на своем месте. Вчера, после того, как отвез Карину домой, вернулся и сразу завалился спать. Нет, сначала, конечно, содрал с постели белье, пахнущее чужими дешевыми духами и грязными утехами, и зашвырнул его в ванную. Плечо ужасно ныло, усталость давила громадной скалой, поэтому ни звуки пьяных выкриков, ни долбящая по ушам музыка не смогли мне помешать тут же провалиться в сон.

Разговаривать с братом утром я не стал. Решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Избавится ли он от машины, попросит ли моей помощи, и как, вообще, будет выкручиваться? Надоело постоянно брать ответственность на себя. Пора ему уже повзрослеть.

Еле продрав глаза, поплелся пешком — на первом курсе всегда так делал. Тогда еще учеба казалась чем-то важным, тогда в ней ощущался хоть какой-то смысл. Учебное заведение казалось мне каким-то новым миром, живым, интересным. Я даже занятия не пропускал.

Позже оказалось, что институт был обычным сборищем бездельников, которые не знали, чем хотят заниматься по жизни и получали образование, чтобы решить потом, что уж этим-то они точно заниматься не будут.

Город, несмотря на ранний час, наливался жизнью. Дышал смогом, зато в полную силу. Он шумел автомобилями, светофорами, людским, временами не местным, тихим говором. Я быстро преодолел расстояние до вокзала и с удовольствием прогулялся по площади, а затем направился вверх по улице.

Мне всегда нравилось проходить мимо витрин, всматриваться в выставленные в них товары. Особенно радовал книжный. Точно какой-то волшебник расставлял там книги. Даже если не читаешь, так и тянет прихватить с собой книжку, другую. А еще я брал вкусный кофе в небольшом кафе по пути. «Встреча» — гласили крохотные буковки над его дверью. Малозаметные, выведенные словно кривым почерком школьника.

Но в рекламе это заведение никогда не нуждалось. Большие окна в пол, атмосфера уюта, вкусные блюда для быстрого перекуса и манящий запах ароматного напитка. Все это работало лучше любых вывесок.

Столики в заведении были маленькими — на одного-двух человек. Все было рассчитано на то, чтобы ты заскочил с утра или в обеденный перерыв, взял яичницу с беконом, булочку и кофе, торопливо схомячил и побежал дальше по своим делам. Поэтому обслуживали там быстро, и люди сменяли друг друга за столиками с ошеломительной скоростью.

Я замедлил шаг в попытке разглядеть бариста в углу за большой черной стойкой. Обычно в ожидании напитков на вынос посетители толпились возле нее в длинной очереди. Очередь, надо заметить, двигалась тоже во вполне приличном темпе, но мне все равно не хотелось стоять — мог и опоздать к первой паре.

Кирилл, кстати, вообще не был в курсе, что такие пары существуют. Для него институт — это быстро пройти с зачеткой по кабинетам и в ответ на: «Молодой человек, почему я вижу вас в первый раз?» сунуть преподу пару новых хрустящих купюр.

Не знаю, почему, но что-то вдруг заставило меня остановиться. Едва не свалило с ног.

Девушка.

Среднего роста, с густыми темными волосами, почему-то влажными и слегка вьющимися на концах. Ничем не примечательная, но это только на первый взгляд. Она медленно прошла между столиками и остановилась. Достала карандаш и принялась записывать заказ посетителя в блокнотик.

Да. Точно. Официантка. На ней была форменная синяя блуза и небольшой передничек, как у всех сотрудников, кто работал в кафе.

Я зачем-то подошел вплотную к стеклу и стал дожидаться, когда она повернется. Словно от этого зависела вся моя жизнь. Мне казалось, что кто-то невидимый взял в кулак мою душу и резко вынул из тела. Этот кто-то будто выжидал. Вот сейчас незнакомка повернется, и снова можно будет дышать. Глубоко и свободно.

Все зависело только от нее. Но разве так бывает?

Улица опустела. Все звуки исчезли. Весь мир сузился до стекла витрины, за которой таилась загадка. Мысли в моей голове роились, как пчелы. Носились, лихие и взбудораженные. Тянули за нервы, как за ниточки.

Нет, этого не может быть. Это неправда. Не может человека так пригвоздить к месту и чуть ли не вывернуть наизнанку только лишь от того, что он увидел кого-то впервые… и будто прозрел?

Я тревожно приник лбом к окну. Коснулся ладонями. Пусть думают, что псих. Я он и есть. Дикий. Сумасшедший. Свихнувшийся. Мне до боли, до безумия необходимо было, чтобы она повернулась. До хруста в суставах, до рези в глазах и полопавшихся в них от напряжения капилляров.

Это сильнее, чем жажда. Потому что даже долгожданный глоток свежей воды не мог принести мне того облегчения, которое я жаждал испытать, увидев снова ее лицо.

Пусть она повернется, и тогда я пойму, что ошибся. Просто показалось. Ведь так же не бывает? Нельзя вдруг увидеть человека в толпе и сказать: «Это то самое. То, что вынимает из тебя душу, рвет на куски и не дает сдвинуться с места». Только не оно. Обыкновенная, в самом простом одеянии, с самыми обычными чертами.

Неповторимая…

И я стоял. Лохматый, с раскрытым ртом, ошарашенный. Пугал посетителей своим видом. И считал вечности, которые должны были пройти до того момента, когда ее глаза вновь сделали для меня все цвета мира нестерпимо яркими.

Вот оно!

Кивок головы. Прядь, небрежно откинутая с плеча. Доля секунды длиной в бесконечность. Поворот. Розовый бархат упрямо поджатых губ, длинные перья черных ресниц, необыкновенные глаза, в которых и радуга, и солнце одновременно.

Меня словно начисто лишили воли. Связали, ранили, обезглавили. Убили и воскресили. Подарили жизнь, свет, смысл, мечту.

Люди же не светятся? Да?

Тогда как такое возможно, что я сейчас чуть не ослеп?