Лысый одуванчик

Лена Коро, 2021

У благополучного питерского финансиста внезапно исчезает жена-инвалид. Подключая следствие, Игорь уверен – Нина могла организовать свое похищение. В расследовании преступления участвует психолог, который приходит к выводу, что все члены семьи лгут. Следователь старается свести в общую картину показания свидетелей и наружное наблюдение. Выясняется, что Игорь живет двойной жизнью. Найти его пассию удается не сразу. По традиции, автор заканчивает книгу собранием «мудрилок» – коротких рассуждений на тему любви и отношений.

Лысый одуванчик

Вместо предисловия

Быть другом человека творческого — дело нелегкое.

Вот тебе кажется, что столько лет вы вместе, ты знаешь «все его трещинки»… А открываешь книгу — опаньки. Да там такие дебри сознания.

И становится грустно и обидно. И хочется, если любишь, взять фонарь и углубиться, обшарить закоулки. Найти потаенные мысли… Или плюнуть на все и уйти.

Останься!

Первое, что бросилось в глаза, — инвалидное кресло под раскидистой плакучей ивой. Фары высветили его на секунду, когда машина заезжала в ворота дачи.

Игорь резко заглушил мотор и застыл, вглядываясь в темноту садового участка. Этого просто не могло быть. Пустая коляска на улице.

Он сразу понял, что произошло непредвиденное. И надо бы схватить телефон и куда-то звонить, но он не мог даже пошевелиться. Его вдруг кольнуло понимание: что бы не случилось сейчас с его женой, виновником будет он.

* * *

Она постоянно твердила, что единственная ко мне просьба — сделать ее счастливой. Но сформулировать, что тревожит или не удовлетворяет в моем поведении, Нина никогда не могла.

Вернее, ее претензии постоянно сводились к «дефициту общения» или «ты меня не любишь». Я спрашивал, что не устраивает, например, в наших разговорах. Обвинить, что не слышу сплетен о родственниках или сомнений по поводу обновки, было нельзя.

Я отлично все помнил и отвечал на проверяющие вопросы точно и без напряга. Да, у ее мамы сломался утюг, она обратилась за помощью к соседу, а тот пришел пьяный, поэтому любимая вещь отдана «в люди» на три дня. И ты не поверишь — за починку пришлось не просто, как всегда, накормить мастера, а платить ему деньгами… Мне приходилось помнить всю эту словесную шелуху, и, разбуди меня среди ночи, — ответил бы, что говорила нинина мать в сотне подобных случаев.

Однако моей жене, видимо, я нужен был ни в качестве слушателя, а в образе активного соучастника разговора. Ее злило, что я не задавал вопросов по ходу излияний. И не пытался уточнять — типа, сосед из какой квартиры был?

Но я считаю это нормальным. Муж не глупая подружка, чтобы поддерживать такую болтовню на постоянном плаву. Поэтому много лет подряд предлагал Нине завести себе товарок. Благо связь сегодня доступна каждому — ну, и трепись с ними до моего прихода с работы. Она обижалась.

В итоге я чувствовал себя виноватым.

Вот. Это ключевое состояние нашего брака. Правда, осознание этого пришло не вдруг. Просто раз за разом я стал понимать, что не важно, сколько слов говорится в ответ на ее тирады. Нину также не интересовало мое мнение (хотя какое такое мнение возможно высказывать по поводу поломки утюга?).

Нину интересовала в принципе некая игра — она обвиняет, я чувствую угрызения совести. То есть так: пришлось заплатить за ремонт утюга, а мог и ты слетать на другой конец города, припаять этот злосчастный провод. Мог, но не удосужился.

Действительно, после таких разговоров я ощущал себя неуютно. И, как следствие, позволял ей какое-то время собою манипулировать.

Ага. Такой умный, знаешь, как это происходит. Спрашивается, чего ж тогда не послал все к черту, не начал себя уважать и не подстраиваться?

А шут его знает. Вероятно, ленив. Это я так себя оправдываю.

Конечно, можно походить к психологу. Это теперь модно. И, как слышал, даже иногда помогает наладить отношения в семье. Но я же не иду за помощью к специалисту. Почему? Да потому, что точно знаю — нам это не поможет. Уверен.

Чтобы помогло, надо быть предельно честным на сеансах, раскрывать душу. И тогда психолог найдет зацепку, за которую всю ситуацию вытащит на свет божий и исправит. А именно этого я и боялся. Потому что знал — за моим откровением может последовать не улучшение климата в семье, а развод. Мне всегда было что скрывать от жены.

* * *

Игорь усилием воли заставил себя выключить мотор и открыл дверь аутбэка. Подсветка оказалась не лишней, но это еще больше усилило тревогу. Дом тонул в темноте, хотя у крыльца должен автоматически включаться фонарь.

Однако Игорь подумал не об отсутствии освещения, а о видеосистеме. Если нет электричества, она не работает. Зачем ему сейчас камеры, он еще не понимал до конца, но четко знал — они потребуются.

Не выходя из машины, он открыл телефон и попытался найти на экране иконку слежения за дачей. Как она выглядит, Игорь не помнил. Он минут пять рылся в мобильнике, чего не любил. Наконец, на задворках второго экрана отыскались голубые шашечки. Интернет был слабенький, но программа открылась. Как он и предполагал, обе камеры выдали черное окно.

Выходить из машины и вовсе расхотелось, но Игорь понимал — это необходимо, в первую очередь, для того, чтобы убедиться — жены на даче нет. Почему-то он так сразу решил. Иначе, наверное, бросился бы в дом, где при плохом сюжете мог застать Нину бездыханной на полу. А при хорошем?

Хорошего уже много лет в их отношениях просто не писалось. Да, когда-то был приятный сюрприз, устроенный родными в день его рождения. Он тогда открыл дверь квартиры, которая казалась пустой, включил свет — и был сражен громким роком, в тот же миг разорвавшем тишину. А вслед за этим из комнаты начали выскакивать в коридор гости. Кто с обнимашками, кто с подарком, кто с бутылкой.

Но сегодня был явно не тот случай. То, что жена могла сварганить камуфлет, понятно. Но чтобы романтический — это было невозможно. Нина вообще никогда не устраивала ему вечеров при свечах, поскольку считала любовные шалости глупостью молодых и плохим вкусом.

* * *

В шесть утра Игорь был на ногах. Как ни странно, он выспался, хотя и провел в постели всего-ничего. Кошмары не снились, были какие-то обрывочные сновидения, но точно не связанные с женой.

Как он и предполагал, Нины в доме не оказалось. Игорь поначалу дернулся проверять баню и теплицу, но вспомнил, что обычно в сериалах следователи не рекомендуют «топтать» территорию, где было совершено преступление.

А то, что криминал имел место, он не сомневался. Нина после инсульта оставалась в кресле уже много лет. Конечно, она научилась кое-что делать самостоятельно, но все же без его помощи жить не могла. Поднять утром и пересадить в коляску, вечером уложить жену в постель — это была обязанность, которую Игорь выполнял четко и всегда в одно и то же время.

Он и вчера торопился на дачу, все бросив в городе, и даже не заехал в супермаркет, даром что Нина утром выдала по старинке составленный на бумаге список продуктов. Он лишь заскочил на заправку, где в придорожном магазинчике схватил привычные вещи. Шоколад, печенье к чаю, бутылку воды с газом. И зачем-то купил сигареты, которые требовались ему только в моменты крайнего расстройства.

— Но ведь я не предполагал, какая проблема ждет на даче, — удивлялся своей интуиции Игорь, закуривая. — Или все-таки предвидел что-то?

Конечно, успокаивал он себя, в их ситуации он был готов к любым неприятностям. А в последнее время и подавно. С лета Нина частенько заводила жалостливые разговоры, упрекала в нелюбви, плакала. И не то, что за жизнь он не привык к ее «соплям», — она и раньше попрекала невниманием. Но после инсульта эта ее черта как-то усугубилась.

Упреки и стенания он переносил стойко. Но слез Игорь терпеть не мог. Правда, он понимал и то, что лишь нинин плач выводил его из себя. Другим женщинам не претило в его присутствии раскваситься, и при этом он всегда начинал их утешать. Иногда даже рассказывал какой-нибудь подходящий к теме анекдот. В общем, поступал так, как старший брат, успокаивая сестричку после ссоры с подружкой.

Нина плакала по-другому. Она ныла, морщила нос, терла глаза. И громко неожиданно всхлипывала. Казалось, сейчас ей не хватит дыхания справиться со своей болью. Но Игорь уже знал, что все эти аспирации и слезы вмиг кончались, произнеси он заветное: я тебя никогда не брошу.

У калитки брякнул звонок — приехала следственная группа. Игорь открыл засов, и несколько полицейских по-хозяйски, ничего не объясняя, прошли в дом и на задний двор. С Игорем осталась лишь невысокая девушка в форме, которая представилась следователем и пригласила его как постороннего тоже пройти в дом и показать документы. Затем села за обеденный стол в кухне и положила на скатерть диктофон.

Игорь слышал, что кто-то уже ходит на втором этаже. Он озабочено прислушался.

— Не волнуйтесь, — заглянула в кухню голова в фуражке. — Мы только осмотримся, а когда подойдут свидетели, вам сообщим.

— Мне казалось, что обыск все-таки в моем присутствии должен проходить, — попытался возразить Игорь.

— Мы пока ничего не обыскиваем, — и фуражка скрылась.

— Давайте поговорим, — достаточно мягко предложила миловидная майор полиции. Игорь обратил внимание, что она с интересом его разглядывает. — Начнем с самого начала. Расскажите, где вы были до приезда на дачу, когда последний раз разговаривали с женой, с кем общались по дороге… когда поняли, что произошло…

— Мне легче отвечать на вопросы, — попытался навязать свои правила игры Игорь.

— А следствию полезнее слышать ваш рассказ.

— Он может быть несвязным…

— Ничего, мы привыкли, — парировала следователь, продолжая сканировать собеседника внимательным взглядом.

«Наверняка уже решила, что я жену убил, вывез в лес и закопал», — подумал Игорь, но быстро справился с неприязнью к молодому дознавателю, занял раскрепощенную позу (на, читай меня, как учебник учит) и принялся подробно восстанавливать события вчерашнего вечера.

— Я вышел из офиса, как обычно, около двадцати часов. Вахтер и камеры наблюдения это подтвердят. По дороге к машине ни с кем не общался.

— Так ли?

— Ни с кем. Если вы имеете в виду телефон, то да. Я говорил на ходу. Но по пути к машине никто из знакомых или посторонних не встретился.

— Вы говорили с женой?

— Нет. С женой я говорил с рабочего телефона часа в два пополудни. Это тоже можно проверить.

— Проверим. Дальше?

— Я сел в машину, включил навигатор…

— Вы не знаете дорогу на свою дачу без него?

— Я не знаю дорожную обстановку. Пробки все-таки никто не отменял.

Следователь что-то записывала в блокнот, хотя Игорю казалось, что ничего реперного он пока не сказал.

— Да-да, продолжайте. Я просто уточнила. Навигатор — это хорошо. Может, у вас и регистратор работал?

— И регистратор тоже. Поэтому не вижу необходимости говорить о каждом своем шаге — это все можно посмотреть.

— А вы все же говорите. От работы до дачи обычно сколько добираетесь?

— Когда как. Бывает час, а иногда и двух не хватает.

— Вчера как долго ехали?

— Вчера как раз был неважный день. Мурманское шоссе стояло. Пришлось ехать по Московскому.

— Это, не помните, насколько сократило время пути?

— Не помню. Это так важно?

— Важно. Вам важно. Для алиби.

— Какого алиби? Вы меня в чем-то обвиняете?

— Я ни в чем не обвиняю. Но у вас пропала жена. Инвалид. И тут уж, простите, мы должны отработать все версии.

— У вас уже и версии есть?

— Версии пока стандартные. Но вы можете пролить свет на специфику вашей ситуации.

— Мне нечего проливать. Я ехал на дачу… как обычно на протяжении пяти лет.

— Вы постоянно живете в этом доме?

— Нет. Мы живем в городской квартире. Но летом я вывожу жену на дачу. Здесь ей проще выходить на улицу, заниматься какими-то делами.

— Понятно. А какими делами она обычно занималась, когда вас не было?

— Вы задаете вопросы, на которые я ответов могу не знать. Или быть не точным. И вообще, почему вы говорите о моей жене в прошедшем времени?

— А в каком надо говорить, если речь идет о прошедшем времени? То есть вы не знаете, чем жена занималась?

— Знаю. В общих чертах. Обычно днем она… читает, смотрит телевизор, иногда готовит. В саду может ягоды с кустов собирать. И даже варенье сварить в мультиварке.

— А с кем она общалась?

— С дочерью, с внуками, с экономкой.

— Подружки, соцсети?

— Не было у нее подружек по жизни. Тьфу ты. И я в прошедшем. Нет у нее подружек. Только родные. И Кузьминична.

— Хорошо. Вот здесь запишите имена и телефоны тех, с кем она поддерживала отношения.

* * *

Вспоминай, не обидел ли ты ее как-то серьезно в последние дни. Хотя кажется, все шло, как шло. Никаких эксцессов. Все по расписанию. Но надо уточнить у Вики время ее звонков. Может, что-то было срочное, а секретарь не соединила.

Нина всегда обижалась, если я вел совещание больше двух часов. А ей в этот момент приспичило пообщаться. Кстати, а почему она не упрекала, когда я бывал по полдня в центральном офисе? Что за градация такая? Никогда не задумывался. Действительно, если я был вызван в начальственный кабинет, она даже не спрашивала по какому поводу. А если сам проводил планерку, всегда звонила буквально по завершении. Или секретарь ее перенабирала?

Нине хорошо известно, что четкий план на день, на неделю дает мне чувство защищенности, избавляет от суеты. И даже неожиданный вызов «наверх» тогда не нервирует. Напрягает, безусловно. Потому что орденов без предупреждения не вручают. Тогда как на вид поставить — это в порядке вещей.

Но я же знаю, когда может последовать нахлобучка. И практически всегда готов ответить за свои действия или ошибки подчиненных. Поэтому вызовы «на ковер» со временем тоже превратились в некую рутину, которую надо терпеть, если ты руководишь большим коллективом.

От домашних я никогда не скрывал своего распорядка дня, но, с другой стороны, и не делился с женой подробностями. И вообще не обсуждал с ней рабочих моментов. Спрашивается, почему?

Нину с молодости интересовала только материальная сторона моей занятости. Нет, подожди, это не совсем правда. По жизни она частенько этак ненароком могла спрашивать о сотрудниках. Точнее, сотрудницах. Думаю, для жен это нормально — интересоваться, с кем муж проводит большую часть времени вне дома. Я бы и рассказывал, если б ее реакция была адекватной. Но у нее все сослуживцы женского пола были проститутками. Не иначе.

Все они, по ее мнению, пришли в коллектив не карьеру строить, не деньги зарабатывать, а исключительно чтобы мужа найти. Поэтому ходят в коротких юбках и чулках в сеточку. Я ухмылялся поначалу, считая это простой женской ревностью. Но потом понял, что Нина не к одной-двум меня ревнует. Она ревнует сразу ко всем. Тогда я прекратил посвящать ее в какие-либо события на работе. Так, мельком, мог сообщить: зарплату прибавили, корпоратив перенесли, отпуск в июле.

Стоп. В этом году не получилось взять отпуск на юбилей нашей свадьбы. И если честно, я вообще этот день не просек. Короче: в начале недели помнил, даже поручил секретарю цветы купить. Но потом забыл. В контору после обеда не вернулся. Вике сказал, чтобы прикрыла… И явился на дачу только ко времени нининого сна.

* * *

Следственная группа опять приехала на дачу. Игорю сообщили о визите, но не настаивали на личном присутствии. Однако он решил все же появиться, так как в голове настойчиво крутилась мысль: где проверяют, там подозревают. Его это немного раздражало. Хотелось расспросить о ходе расследования, но он понимал, что именно с ним вряд ли кто будет это обсуждать.

Следователь, с которой он уже запросто был по имени-отчеству, ждала на кухне. Было как-то неловко входить в свой дом, в котором хозяйничали чужие люди. Надо отдать должное — в вещах они копались настойчиво, но аккуратно. Компьютер жены забрали еще в первый раз. На этот попросили отдать любую нинину обувь. Привели овчарку.

— А какие туфли лучше дать собаке на анализ? — попытался шутить Игорь.

— Те, которые чаще носятся, — спокойно парировала кинолог.

Он вышел в прихожую и выдвинул ящик шкафа с нининой обувкой.

— Смотрите сами.

— Обувь, похоже, новая.

— Она не новая, это подошва не сношена. — Игорю стало не до шуток. Если собака след не возьмет, что будет дальше, где искать жену? Он не верил во все эти современные методы анализа, подсмотренные в различных сериалах. Это в кино бывает легко найти человека по пеленгу, потожировым отпечаткам на какой-нибудь случайной поверхности. В жизни все сложнее выглядит.

— В чем ваша жена обычно ходила?

— Она не ходит, — ответил Игорь с ударением на настоящем времени. — Она обувается и сидит в инвалидном кресле.

— В чем? В какой обуви? В тапочках?

Игорь вдруг понял, что у Нины не было домашних тапок. Во всяком случае, он их на ней не видел в последние годы. У нее на ногах в доме всегда были теплые носки с прорезиненной подошвой. Но когда выходили в сад, Нина просила переобуть ее в туфли. Его эта просьба удивляла, но он ни о чем не спрашивал, боясь обидеть жену.

Носки стопками лежали в ящике, здесь же стояли кроссовки и резиновые сапоги. Туфель не было. Ни одной пары. Однако Игорь точно помнил, что три дня назад Нина сидела в саду в желтых сабо, — «нандомуциках».

Так ласково она называла любимую с молодости фирму. В советской России достать Nando muzi было практически невозможно. Но у Нины был просто пунктик — во всех своих поездках за границу она выискивала заветный бренд и вкладывала в покупку все деньги, которые позволялось вывезти из страны. Покупались обычно яркие на очень высоких каблуках туфли, в которых ходить по нашим тротуарам было делом рискованным. Но Нина стоически носила эту обувь, каждый раз подчеркивая, что только настоящая женщина достойна такой красоты. Но эти же шпильки часто являлись и предлогом для того, чтобы забрать ее с работы на машине, — ноги устали.

Коллекция жениных нандомуциков состояла не менее, чем из двадцати пар, и включала туфли, сапоги, сабо и кроссовки. На дачу тоже немало привозилось. Даже в последние годы, когда Нина уже не вставала с коляски. Тем не менее, каждые три-четыре месяца она с удовольствием надевала очередную обновку, заказанную в интернет-магазине. Игорь даже не спрашивал, зачем ей столько обуви, оправдывая траты тем, что жена постоянно с удовлетворением поглядывала на свои ноги.

— В чем ваша жена в последнее время все-таки ходила? — вопрос кинолога вывел Игоря из раздумий.

— Она не ходила… Попробуйте кроссовки, — неуверенно произнес он, вспоминая, нет ли на даче еще одного обувного хранилища. — Носки-то стиранные.

— Хорошо, давайте возьмем кроссовки.

Кинолог аккуратно одной рукой зацепила за задники пару блестящих кед и вышла во двор. Игорь вернулся к столу.

— Я хотела вас поспрашивать о вашей личной жизни, — начала было следователь, — но мне показалось, что вы пытаетесь что-то вспомнить относительно вещей вашей жены.

— Я так напряжен? Лоб морщу или как?

— Да, нет. Просто услышала ваш нерешительный голос. Хотя, как мне кажется, вы достаточно уверенный в себе человек. А тут смутились. Разглядывая всего-то ящик с обувью. Вас что-то насторожило? Или напомнило какой-то случай? Бывает так. Запахи, вещи, музыка вдруг освежают нашу память.

— Да уж, действительно, освежило.

— Что же?

— Вы не добавили: если не секрет.

— Я следователь и не имею право с вами заигрывать.

— Тогда ответьте серьезно. Вы меня допрашиваете? Если да, то на каком основании? Я подозреваемый? В любом случае, могу отказаться с вами беседовать без адвоката.

— Вы — не подозреваемый. Пока. Но в ваших интересах сообщать те сведения, которые помогут следствию. С адвокатом или без. Вам решать.

— Хорошо. Где ваш диктофон? Давайте с ним. Пока.

* * *

Как хорошо, что они все-таки ушли. Останусь опять здесь, на даче. В пустом доме? Неверный вопрос. Ощущаю ли я дом пустым, зная, что жены здесь нет? Это более правильно. Нет, не ощущаю. Все так, как обычно. Сейчас растоплю камин, налью сто граммов коньячка… Или лучше водочки. Коньяк способствует рассуждениям, фантазиям. Мне это ни к чему. Водка успокоит и свалит в сон. Да, лучше беленькой приму.

Правильно, что не поленился, принес в четверг дрова, они высохли и прогорят быстро. Свет не буду включать — так уютнее. С чего бы ты задумался об уюте в этом доме? Тебе же все равно. Или все-таки нет?

Видимо, ощущение свободы дарит и другое восприятие. Если бы Нина сейчас сидела в своей коляске напротив, разве я чувствовал бы, как нежно обтекает меня пространство? Не думаю. Вернее, никогда об этом не думал.

Но вот же. Сажусь в кресло, наливаю в стакан водочки, беру банку маринованных корнишонов… Опля. Эна как. Тепло в воздухе, мягко в сером эфире, который обнимает со всех сторон. Я в коконе, мне приятно, и хочется так посидеть немного. Одному. Поразмыслить. О чем?

Ну, сначала надо подумать о неприятном, чтобы прогнать его, — типа, я это уже обсудил, ничего нового не обнаружил. Хотя сегодня не тот случай. Я как раз узнал нечто новое.

Эти туфли, как их там? Нандомуцики. Странно, что в доме не оказалось ничего, кроме кед. Я их, конечно, все не помню. Но желтые крокодильей кожи пантолеты были точно. Нина сидела в каталке под яблоней, и я обратил внимание, как желтый на сабо совпадает с цветом налившихся плодов. Где они? Были на Нине, когда ее похищали? Вряд ли. Она никогда не надевала что-то два дня подряд.

Были еще такие леопардовые… как-то странно называются… балетки. Мне казалось неким издевательством, что моя жена надевает обувь с таким ником — не то, что танцевать, она на ноги встать не могла после инсульта.

Инсульт. Это моя вина. Я тогда решил от нее уйти. Отстал от поезда, когда ехали на юг всей семьей. Она и не справилась. Я тогда трухнул, ей Богу. Признаться, не из-за ее здоровья, а из боязни, что обо мне дочь и внуки подумают. Я же для них авторитет. А тут такое… и я вернулся.

Блин, водки тебе маловато — полез в прошлое? Все же встало на место. Правда, не на те рельсы, но на работе даже жалели меня. Мол, эк мужику досталось… А мне, если быть с собой честным, даже легче стало. Появилась четкая линия поведения. В семь встал, жену поднял, помог одеться, помыться, уехал на работу. И уверен — она из дому не выйдет, меня выслеживать не будет, поводов для скандалов не отыщет.

* * *

— Федор, ты заснул что ли? Докладывай.

— А что докладывать-то, Вероника Антоновна? Сидит мужик в темноте перед камином, не дергается.

— Меня не дом, меня двор интересует.

— Ну, я же под его видеонаблюдение не полезу.

— Я спрашиваю, после ухода группы он во двор выходил? Может к сараю, к машине…

— Нет. Он из дома не высовывается, сидит тихо.

— Сообщи, если засуетится. С этажа на этаж будет спускаться-подниматься. Это может указать на то, что ищет или прячет что-то. Особенно на своей половине, наверху.

— А что там, в спальне и гардеробной можно спрятать?

— Ну, я не знаю, просто предупреждаю.

— Да мы там все перетряхнули. Нет там ничего подозрительного. Как и на половине его жены, на первом.

— Но ты оставайся там пока. Вдруг ему приспичит куда съездить.

— Ох, Вероника Антоновна, сдается мне, что я зря тут торчу. Он слишком спокоен, не похож он на преступника.

— Да я и сама склоняюсь к этому. Но он скрывает много. А вот что? Хотелось бы знать. И как можно скорее.

Вероника отключила мобильник и вновь открыла папку с делом об исчезновении женщины в инвалидной коляске. Время шло, но никаких зацепок, приоткрывающих занавес этого спектакля, она пока не видела.

Пеленг телефонов мужа, дочери, внуков ничего не дал. Обычные звонки, совпадающие с тем, что эти люди рассказывали. Сотовый пропавшей Нины тоже не помог. Оставленный на подзарядке в кухне он только свидетельствовал, что женщину, скорее всего, похитили.

Но кто и зачем? Во всяком случае, прошло уже двое суток, но никаких требований преступники не выдвинули. Ни проявились, ни позвонили, ни прислали писем в почту. Расспросы соседей тоже оказались пустыми.

— Хотя тут есть что-то, — перелистывая расшифровки бесед, Вероника остановилась на записи «мимо в сторону их дачи проехало такси желтого цвета». Во сколько? После обеда. А уточнить нельзя было? Или вот: «то, что машина остановилась около их дачи, не видел». Бесподобно.

Все равно, надо перепроверить, решила следователь и сделала пометку в блокноте. Не так уж и много этих нотабене скопилось на сей момент, грустно подумала она и продолжила читать отчеты оперативников.

Картина происшествия складываться не хотела. Были разрозненные пазлы информации, которые создавали фон, но не проясняли ситуацию.

Например, собака легко взяла след. Прошла до ворот, вышла на дорогу и вернулась. А потом бессмысленно бродила то к теплице, то к кустам смородины, то к скамейке у дома. Кинолог поясняла — собака показывает, что участок буквально исхожен владельцем обуви.

Но этого по логике вещей быть не должно, ибо потерпевшая передвигалась исключительно на коляске по дорожкам. Тогда возникает вопрос: что Нина делала между грядок клубники или почему пересаживалась из кресла на лавочку в кустах? Вероятнее, что в кроссовках походил кто-то из родственников, приезжавших на дачу.

«Проверить посещения за последнюю неделю», — записала Вероника и откинулась на спинку кресла. Руки сами по себе поднялись за голову, тело расслабилось. Но голова оставалась в работе. Вероника пыталась представить, как могли развиваться события.

Нина звонила на работу мужу в тот день трижды. Утром после планерки, перед обедом и к вечеру, когда ей никто не ответил. Секретарь Игоря сообщила, что дважды соединяла начальника с женой. Последний ее звонок значился пропущенным — пятница, конторские работают на час меньше. Почему сам Игорь не взял трубку, тоже объяснимо — его вызвали в центральный офис, и он вернулся в кабинет уже после девятнадцати.

«Надо уточнить, к кому приглашали, как долго длилось совещание, — словно на автомате подумала Вероника. Но не потянулась к блокноту, чтобы сделать памятку. — А что это мне даст? Даже если он, как сказала секретарь, выехал из конторы в четырнадцать, чтобы успеть на встречу через сорок минут, и обратно вернулся в семь, он имел три часа, которых явно не хватило бы смотаться до дачи и обратно. Головной офис находится от их бюро совсем в другой стороне, чем загородный дом, и путь к нему лежит через весь город. А в пятницу после обеда это гарантированные пробки. Я, конечно, посмотрю тамошние камеры, но слабо верится, что найдется что-то новое».

* * *

По просьбе следователя Игорь пригласил на дачу дочь с внуками, а также двух нанятых им когда-то помощниц. Одна была медсестрой, приезжала к Нине три раза в неделю, делала массаж, привозила лекарства и периодически ставила капельницы. Вторая, имевшая в быту только отчество Кузьминична, была соседкой по питерской квартире. Она наведывалась между визитами медика, готовила на два дня еду и прибиралась. Таким образом, Нина ежедневно была под присмотром, ей было, с кем поговорить и кому дать поручения.

Игорь попросил Кузьминичну приехать на час раньше других, чтобы навести порядок, почистить ковры и вымыть пол после обыска. На самом деле он надеялся без лишних свидетелей выяснить, куда могли деться пять-шесть пар нандомуциков. Он перерыл весь дом, но кроме отданных полиции кроссовок и резиновых сапог больше нигде женской обуви не нашел. Это его смущало, потому что, если жена была похищена, то не понятно, зачем преступники прихватили столько обуви. Тем более, что они, по его наблюдению, больше ничего из дома не взяли. Это тоже надо было уточнить у экономки, чтобы не выглядеть перед следователем отстраненным от семьи человеком.

А то, что он был не в семье, а только рядом, — это ощущение не покидало его многие годы. Гораздо более долгие, чем случился инсульт у жены. Ему казалось, что нужда в нем, как человеке со своими проблемами и взглядами, у домашних напрочь отсутствовала. Его статус главы рода зиждился только на материальных принципах. Оплата учебы, отпусков детей и внуков стало привычкой, несмотря на то, что дочь неплохо зарабатывала, имея фитнес-центр, а внук уже окончил частную школу и учился в вузе «на бюджете».

Жена и вовсе считала своей собственностью мужнины карманы, так как инвалидность, по ее мнению, случилась по его вине. И он теперь обязан платить по счетам фигурально и фактически. Все это Игоря напрягало, правда, он вида не подавал. Лишь изредка срывался в разговоре с дочерью — «живите самостоятельно, и не будет претензий».

Именно поэтому года три назад, чтобы не испытывать раздражения от материальных просьб, Игорь каждому члену своей семьи открыл банковские счета и ежемесячно перечислял на них приличные суммы. Это дало возможность интересоваться их тратами только раз в год при подбитии собственного баланса.

«Банковская карточка, — мысль о нининой visa разбудила Игоря задолго до будильника. — Никто не уточнил, а я не вспомнил о ее деньгах. Меня же спрашивали, что пропало. Я посмотрел, ее кошелек был на месте. Но карточку не искал. Надо сказать следователю. Обязательно не забыть».

Вероника приехала на дачу вместе с пожилым мужчиной, которого представила штатным психологом.

— Семен Яковлевич будет присутствовать при нашей беседе, — сообщила следователь. — Нам нужна комната с дверью. Есть такая?

Игорь задумался. Коттедж строился много лет назад, когда еще жили в тесной хрущевке. Хотелось воздуха и простора. Поэтому двери поставили только в туалетные комнаты, спальни и его кабинет. Остальное пространство было открытым. Когда переделывали загородный дом после инсульта жены, Игорь настоял, чтобы общие помещения остались неделимыми. Хотя Нина была не довольна. Поддерживать тепло в доме, в котором живешь, а не только приезжаешь на выходные, было накладно.

— Могу предложить только террасу, — Игорь развел руками. — Сейчас затопим камин, и там будет комфортно.

— Камин — это лишне, — подал голос психолог, — если помещение изолировано, этого достаточно. Пойдемте, посмотрим.

Игорь понимал, что удобнее было бы разговаривать у него в кабинете. Но не хотелось пускать посторонних на свою половину, хотя он и понимал, что обыск там прошел, ничего подозрительного не отыскалось. Но это было его личное пространство. А там — его коллекция кортиков, которую ему почему-то не хотелось показывать психологу. Кто его знает, какими потаенными чертами характера в его представлении окажется склонность к собирательству холодного оружия.

— Располагайтесь, — Игорь распахнул двери, выходящие на террасу. — Я пойду встречу детей. Слышите, ворота открылись без звонка? Это свои.

Он вышел на крыльцо, радуясь, что не надо поддерживать со следователем пустую беседу.

Приехала дочь с внуком. Она молча прошла в дом, юноша остался в саду, развалившись в качалке. Он сидел в соцсетях, всем своим видом показывая, что происходящее мало его интересует.

— А где Даша, она не с вами?

— Она заехала за медсестрой в поликлинику, стоят пока в пробке, но скоро будут, — Наталья сняла туфли на высоком каблуке и открыла шкаф в прихожей. — Где мои кроссовки?

— Нандомуцики? Блестящие такие?

— Да.

— Не знал, что ты унаследовала любовь к этой фирме.

— Я унаследовала сами кроссовки. Хожу в них все лето. Не замечал?

— Нет.

— Это в твоем стиле. Так где они?

— Полиция забрала.

— Зачем?

— Думал, это обувь твоей матери. Надо было дать собаке на пробу. Чтобы след взяла.

— И взяла?

— Да. Но, видимо, бесполезно. Раз это твои кеды.

— А мамины туфли что, не мог дать?

— В том-то и дело, что больше никакой обуви на даче не оказалось.

— Как так?

— А вот так. Ничего не пропало, кроме банковской карты и кучи этих самых нандомуциков.

— Мама пропала.

— Это претензия не ко мне.

Игорь пошел на кухню, где Кузьминична готовила обед.

— Пожалуйста, отвлекитесь от салата, — тихо попросил он. Кухарка вздрогнула. — Нам бы кофе выпить. Покрепче и со сладеньким.

— Да у меня все накрыто уже, — Кузьминична кивнула в сторону стола. — Кофе сварить или из кофемашины нацедите?

— Приготовьте в кофейнике — нас много. И чай черный заварите, на всякий случай.

— А что, ментов тоже поить будем?

— Это, Кузьминична, не менты. Это следователь и психолог. Цвет нашей полиции, можно сказать. А вы — так уничижительно…

— Тот, кто по коврам в сапогах топтался, для меня менты.

— Не сердитесь. Они свою работу делали, спозаранку, по росе.

— Ладно. Только два ковра придется в химчистку сдавать.

— Не надо. Я закажу специалистов сюда, на дом. Когда разрешат.

— А почему вы должны кого-то спрашивать?

— Наверное, не должен. Но мне не хочется, чтобы посторонние тут были лишний раз.

— Уж постарайтесь. До возвращения хозяйки…

— До возвращения хозяйки?

— Да, хозяйки этого дома. Или вы сомневаетесь, что она вернется?

— Вы, Кузьминична, меня в чем-то подозреваете?

— Кого же еще подозревать?

— А я-то думаю… что-то вы грубо со мной разговариваете… я же ваш работодатель.

— Простите, но Нина мне тоже не чужая была.

— Была?

— Что вы к словам придираетесь? Путаете меня.

— Главное, вы следователя не запутайте.

Кузьминична загремела чашками, всем своим видом показывая, что дальнейший разговор продолжать не намерена.

* * *

Вероника устроилась в кресле за ломберным столиком, оставив второе напротив себя для собеседников. Семен Яковлевич облюбовал качалку у камина.

— Вероника Антоновна, разверните-ка левое крапо так, чтобы я видел наших подопечных анфас. И пожалуйста, не надо камер. Люди их чураются.

— Но мне расшифровка встречи понадобится.

— Диктофончик, а еще лучше запись в телефоне включите. Вы же хотите понять, что произошло. И собрали их, думаю, не для отчета.

— Хорошо. Только вы потом свой не затягивайте.

Вероника встала, подвинула одно из кресел, как просил психолог, и собралась было приглашать семейство на беседу, но на пороге столкнулась с Кузьминичной. Та переминалась с ноги на ногу, не решаясь войти. В руках экономки был большой поднос с чашками и кофейником.

— Меня хозяин послал, — пробормотала она, не сдвинувшись с места.

— Простите, но мы не просили… — неловкость повисла в воздухе.

— Ну, отчего же? Входите, входите, — разрядил воздух Семен. — Поставьте на каминную полку, на столе нам мешать будет. Кто захочет, нальет себе сам. Вероника Антоновна, приглашайте свидетелей. По восходящей.

— Поняла. Тогда вы, — следователь задержала Кузьминичну у камина, — останьтесь. Садитесь, пожалуйста, в это кресло, я сейчас соберу остальных и вернусь.

Кузьминична неловко опустилась на вельветовую «жабу» напротив психолога. Руки у нее задрожали, лицо еще больше покраснело от напряжения.

— Что ж вы так волнуетесь, уважаемая? — заговорил Семен мягко и покровительственно. — Мы пытать вас не собираемся, да и не умеем, если честно. Просто расскажете то, что знаете, считаете важным, чтобы помочь нам найти вашу хозяйку.

Вернулась Вероника. Она плотно прикрыла за собой дверь, повозилась с телефоном и хотела было начать допрос, но увидела, что на собеседнице, как говорится, лица нет.

— Не кофе, а водичку надо было подавать, — с улыбкой сказала она, кивнув на крепко сжатые руки Кузьминичны. — Вам принести?

Но та отрицательно замотала головой.

— Неожиданно это. Что решили с меня начать, — залепетала она. — Вы спрашивайте, я отвечу на все вопросы.

— Вопросы, конечно, будут. По ходу нашей беседы. А сначала расскажите, как и когда вы видели потерпевшую последний раз. Вспомните, не было ли чего-то необычного в тот день…

Кузьминична облизнула губы, хотя они не были сухими. Но ей казалось, что они сжались и это мешало свободно говорить.

— А чего рассказывать-то? Все было как обычно. Я приехала к обеду, привезла еду, — она замолчала.

— Как приехали? На электричке?

— Нет. Иногда Нина мне такси заказывает. Когда сумка тяжелая или что-то надо привезти.

— Что привезли на этот раз?

— Овощи были… Они тяжелые.

Экономка кашлянула и приложила руку к ямке на шее, как будто пыталась освободиться от плотно прилегающего воротника.

— А какие были овощи, не вспомните? — подал голос психолог.

— Хм, огурцы были… помидоры… редиску, знаете ли, они не любят.

— Не волнуйтесь, вспомните, что было самым тяжелым.

— Вы меня путаете. Это какой-то вопрос детский.

— Но нам важно. Поэтому и спрашиваем.

— Чего ж здесь важного в огурцах-то? Если хотите, проверьте — я их утром купила. У меня все чеки сохраняются.

— Чеки нас пока не интересуют. А что вы еще купили утром? И что было уже приготовлено с вечера?

— С вечера я ничего не готовлю, — Кузьминична снова облизнула губы. — Нина любит, чтобы я при ней варила. Я и мясо купила с утра. У меня чеки есть.

— Хорошо, чеки сохраните. А сколько сумок вы привезли в тот день на дачу?

— Я всегда с одной сумкой езжу. Она большая, на колесиках.

— Рассказывайте дальше. Вы вышли из такси, расплатились…

— Я не плачу за такси. Нина платит. Когда заказывает.

— Хорошо. Вышли из такси и направились сразу в дом?

— Да я не помню. Может, и в дом, — рука опять потянулась к горлу, Кузьминична вздохнула.

— Хорошо, мы камеры посмотрим… Давайте продолжим.

— Я иногда, как приеду, овощи еще добираю на борщ в теплице. Чтобы потом лишний раз не переобуваться. Может, сначала в теплицу и зашла. Да, вроде туда.

— А Нина вас встречала?

— Как раз в теплице и встречала… сорняки полола.

— На коляске?

— Ну, это только так называется… Что полола. Она тяпкой кое-что потяпает… А потом Игорь все исправляет.

— То есть Игорь Михайлович любит в земле поковыряться?

— Да какое там любит? Не заставишь. Он и в теплицу-то ходит, если Нина попросит. И то только по выходным. Иногда смотрю, все запущено. Ну, хочется, не хочется, а помогаю.

— Понятно… Вы с Ниной встретились и прошли в дом?

— Нет. Я пошла обед готовить, а Нина осталась в саду. Она пришла, когда я позвала ее к столу.

— Пришла?

— Ну, это так у них называется. На коляске приехала, конечно.

— И дальше?

— А что дальше? Я посуду убрала. Как раз шарлотка подоспела. Я ее достала, пол пропылесосила и уехала.

— На такси?

— Нет, на электричке. В шестнадцать — восемнадцать. Я обычно на ней езжу.

— Ничего необычного не заметили в тот день?

— Заметила бы, сказала. Ничего не видела.

— А в чем Нина одета была?

— Опять вы меня с толку сбиваете? В платье была. В своем любимом. Есть у нее несколько таких. Это красное чаще всего надевает.

— А муж сказал, что у Нины сабо были ярко-желтого цвета. А платье, значит, красное?

— Про обувь не скажу, не помню. Платье красное было.

— Хорошо, спасибо. Можете идти. Позовите к нам Евгения, внука.

* * *

— Ну, что скажете, Семен Яковлевич? Давайте кофе выпьем. Хоть и холодный, но должен взбодрить. А то я от этого вранья уже засыпать стала.

Вероника рывком встала на ноги из глубокого кресла, в котором провела два последних часа. Взяла с каминной полки поднос и поставила на ломберный столик.

— Переходите сюда. Здесь удобнее.

Психолог нехотя поднялся. Казалось, он надеялся, что Вероника подаст ему кофе прямо в облюбованный уголок возле камина. Однако это было не так. Просто затекло тело от сидения в качалке. Да и сама она была низкой, неудобной для вставания. Хотелось крякнуть, но он сдержался — Вероника вызывала в нем приятное чувство собственного достоинства.

«Есть женщины в наше время, да еще и в погонах», — прогнал он надоевшую сегодня мысль и присел на краешек кресла напротив следователя.

— Вы тоже заметили, что каждый что-то утаивает? Странно. Сговор был бы понятен, если б наследство делили и ополчились против одного, которому все завещано. Но в нашем случае ни наследства, ни наследника… Тем не менее, каждый что-то скрывает.

— Мне показалось, что у них игра такая — быть в рамках приличий. А они эти рамки где-то переступили. Может, каждый по-своему. Но рыльце у этих достопочтенных граждан явно нечисто. И это мы с вами еще главного героя не слышали.

— А что, вы уже имели удовольствие?

— Имела… Кофе вкусный. Мягкий и насыщенный. Интересно угадать, какой. Данези или Косино Корсини? Во вкусе хозяину не откажешь…

— Вы так говорите, как будто он и есть для вас главная кофейная загадка.

— Да вы рентген. Давайте-ка лучше подобьем промежуточный итог. Что дает нам уже услышанное? Акценты в этой семье куда смещены?

— Вы кофе пейте. А я плюшечку попробую. Заодно и порассуждаю. То, что каждый недоговаривает что-то, по их мнению, для нас интересное, — это факт. Но, даже если мы сможем их дожать, будет ли оно нам полезно? Это поможет приблизить нас к разгадке исчезновения хозяйки дома?

— Поможет однозначно. Правда, пока мы не знаем, что именно. Но надо к каждому еще присмотреться.

— Надеетесь на эффект Пиноккио?

— Вы о том, что у завравшегося нос вырастет? Нет. Я в это не верю. Тем более, что тот, кто врет постоянно, даже детектор может обмануть. Но не вас, я думаю.

Вероника хитро прищурилась. Она действительно верила в проницательность Семена, хотя в отделе к его методам и рекомендациям относились осторожно. Большинство следаков считали материальные доказательства более весомыми, чем косвенные психологические.

— Ну, сегодня все признаки дискомфорта при ответе на наши вопросы были. Вы заметили, что экономка с самого начала облизывала губы? А они у нее (простите) напоминали куриную гузку. О чем это говорит?

— О волнении.

— Правильно. Могу предположить, что женщина первый раз в такой ситуации, боялась навредить, поскольку считает себя не слишком умной. Но. Если бы все признаки вранья на этом и заканчивались. Однако были и другие красноречивые показатели. Она несколько раз как бы поперхивалась на ровном месте. И руки… Вы заметили? Она руки к горлу все время подносила, вот в это место.

И Семен коснулся яремной ямки.

— Да, да, я заметила еще, что эта экономка брала такие небольшие паузы в начале ответа. Как бы пыталась оттянуть время, чтобы пошевелить мозгами.

— Это тоже показатель. Но меня поразило то изящество, с которым она выкручивалась при оговорках. У вас диктофон писал? Надо еще раз послушать. Там два или три места есть, где она о хозяйке говорит. У меня создалось впечатление, что тот день был не совсем обычным, как она пыталась нам доказать. Что-то она делала не так, как всегда.

— Вы считаете, что она могла быть в сговоре с преступниками?

— Я ничего и тем более так категорично не утверждаю. Но мадам скрывает что-то важное. Надо бы за ней понаблюдать.

— Ок. Без проблем. А внуки как вам показались?

— Дети, пусть и великовозрастные, но все же дети эти, скорее всего, говорили по наущению. Или деда, или матери. Это интересно, а не суть их ответов. Мальчик демонстрировал поведение отдаления. Ерзал на стуле, ноги задирал. Причем делал это сразу после того, как ему задавался вопрос. А девочка глаза терла. То есть знала, что говорит неточно. А как попросили. Тогда возникает вопрос: кто попросил, для чего.

— Может быть, их мать? Она была очень напряжена. Лезла на рожон, даже вопросов не дослушивала.

— И повторялась, повторялась, повторялась… Но выводов я бы не делал пока никаких. Пока…

— Пока не поговорим с главой семейства.

— Именно это я и хотел сказать.

* * *

Прошло уже полчаса, как Игорь сидел с чашкой холодного кофе в кресле напротив Семена. Тот сыпал вопросами, которые постепенно мельчали, а порой казались смешной детской игрой. Но Игорь чувствовал — его пытаются расколоть на какое-то признание. Мелькнула мысль, что среди рабочих версий преступления нет основной. Это, с одной стороны, его успокаивало, с другой — тревожило.

То, что Семен пытался весь диалог перевести в эмоциональное русло, было понятно и даже забавно. Несколько раз в разных интерпретациях он спрашивал о чувствах в момент осознания, что жены в доме нет. Игорь понимал — так психолог пытается найти противоречия в его поведении. Словно у преступника, который доволен совершенным актом насилия, но должен рассказывать, как переживает по поводу происшедшего. Игорь преступником не был. Более того — он в этом был уверен.

Виноватым — да. Но в том-то и дело, что вину перед женой он испытывал практически с первого дня их совместной жизни. Задолго до начала своего адюльтера. И было кое-что странное в его ощущении греха. С момента нининого инсульта чувство это качественно не усилилось, оно просто стало сопровождать его на каждом шагу.

Однако следователям ни к чему знать о его частных проблемах. Во-первых, они старые и не имеют никакого отношения к исчезновению супруги. А во-вторых, Игорь считал, что каждый человек имеет право на личное пространство, в которое он может никого не пускать, в том числе, следствие.

Поэтому, чтобы остановить попытки кого-либо туда проникнуть, он настойчиво показывал свою открытость и безобидность. Конечно, он не мог со стороны оценить степень своей искренности, но показать внешние признаки невиновности для Игоря не составляло труда.

Для облегчения задачи он представил себя на сложных переговорах, говорил спокойно и взвешенно, занял расслабленную позу. Вот мои раскрытые руки, вот растопыренные пальцы — я ничего не скрываю, я готов к сотрудничеству.

Но и Семен понимал, что Игорь принял его игру. И как заядлый шахматист, просматривая действия на несколько ходов вперед, он пытался пробить брешь в защите. На сороковой минуте партии он нашел, как ему показалось, слабое место противника.

— Расскажите о своей коллекции.

Игорь ждал подобный вопрос.

— Вас интересуют собственно предметы, их ценность или моя любовь к ним?

— О, кажется, вы понимаете, что у настоящего коллекционера отношения с экспонатами складываются не на разумном, а на чувственном уровне.

— То есть вы считаете, — Игорь пинг-понгом отправил вопрос психологу, — что у меня есть пробелы в эмоциональном плане и я пытаюсь таким образом ставить на них заплаты?

— Что бы я не считал, — парировал удар Семен, — но меня реально интересует ваша коллекция. И как хобби, и как накопительство. Вы давно стали заядлым собиральщиком?

«Ну, давай, давай, щупай струны моей души, — внутренне ухмыльнулся Игорь. — Только не сыграть тебе приличной мелодии. А диссонансы получить я помогу».

— Итак, — сказал он, растягивая слова. — Я начал собирать кортики уже в зрелом возрасте. В детстве ничего не коллекционировал. Вкупе это говорит о том, что проблем сексуального характера у меня нет. Более того, я не принадлежу к тому типу мужчин, которые владеют оружием, пытаясь доказать себе и окружающим, что они «мачо». Как вы заметили, я не страдаю и комплексом неполноценности.

Семен чуть улыбнулся. Прищурил глаза. Он понял, что копать надо именно здесь. Игорь сказал все правильно. И про сексуальную компенсацию, и про неполноценность. Но при этом был слишком убедительным. Можно сказать, настырно убедительным. Как психоаналитику, Семену пришлось признать, что Игорь не так уж прост, как хочет казаться, умен, подковал, имеет чью-то надежную поддержку в своих делах. Но это как раз и усиливало мысль, что у него есть какая-то тщательно скрываемая тайна.

— Вы правы, психологи часто видят в любом коллекционировании сексуальную подоплеку, — качнул одобрением Семен, — так как человек способен заменять одну свою страсть на другую. То есть, не в силах реализовать себя сексуально, мы начинаем манипулировать предметами, копить их. В этом смысле, собирательство становится похожим на чувство любви. Та же влюбленность в предмет своей страсти, ревность к соперникам… и желание обладать во что бы то ни стало.

— И идти на любые жертвы ради своего влечения, — вклинилась в диалог Вероника.

Игорь повернулся к ней, ответил быстро и колко.

— Я не фанат. Меня не предавали в детстве, не бросали любовницы, не выгоняли с престижной работы. У меня нет комплекса замещения.

— Прекрасно, — вмешался Семен, оценив попутно, что такая красивая женщина как Вероника на мужское либидо Игоря не произвела впечатления. Значит ли это, что у него есть та, с которой он никого не сравнивает, задался он вопросом. Но продолжил про другое. — Мы понимаем, что в данной ситуации вам не хотелось бы выглядеть агрессивным… Тем не менее, тема не исчерпана. Расскажите, как вы решили стать коллекционером.

* * *

Это было давным-давно. Они праздновали его день рождение на какой-то даче. Тогда в качестве подарков приветствовались продукты и выпивка. Поэтому он был растерян и растроган, когда в разгар веселья его новая пассия вдруг пригласила выйти во двор.

— Пойдем, у меня для тебя подарочек. Секретик, секретик. Не понравится, выбросишь.

Был поздний октябрь, листья кое-где еще болтались клочьями на танцующих в ритме ветра деревьях. Но трава уже пожухла, небо стало низким и суровым. Однако Игорю в тот момент было весело и здорово — это он помнит и по сей день. Хотелось обнять весь мир, простить обидчиков и даже подпевать этим пошлым песням, под которые плясал народ в доме.

Они выскочили на улицу, накинув какие-то одеяла, которые мешали обниматься и прижиматься друг к другу, сползали и падали на землю. И тут Олеся достала из-под шерстяного балахона длинный предмет.

— Это в пандан к той книжке о временном правительстве.

Вид скромной коробки Игоря не смутил, а упоминание раритетного издания, которое он сумел достать за немалые деньги, лишь усилило любопытство. Однако он долго не мог справиться с замком на подарочной упаковке.

— Прости, мой хороший. Это не родная подарку шкатулка. Можно сломать.

— Я просто волнуюсь, руки не слушаются. А что там?

— Не скажу. Добывай.

Олеся мотнула головой, как всегда делала в моменты своей неуверенности, и покрепче закуталась в клетчатый плед. Наконец, замок щелкнул, Игорь поднял крышку. На синем бархате лежал клинок.

— Леся, что это?

— Офицерский морской кортик, — поспешила пояснить подружка. — Там, на хвостике, японские иероглифы… т. е. он изготовлен, скорее всего, во Владивостоке. Смотри, какая слоновая кость, какая сталь. К сожалению, ножен не было. Поэтому я и положила в коробку. А кортик подлинный.

— Я вижу, что подлинный. Зачем, почему ты это мне даришь?

— Потому, что хочу тебе приятно сделать. Ты увлекся историей. Как раз этот период. Семнадцатый год.

— Это очень дорогая вещь.

Олеся рассмеялась.

— Только это тебя волнует? Не беспокойся, я его не украла, а заработала. Ну, правда. Занималась тут с одним ребенком. Целый год, между прочим. Он в МГИМО поступил. И семья меня отблагодарила. Я сначала хотела отказаться, но вдруг вспомнила, что ты достал книжку Набокова. И решила взять.

* * *

— Все началось с подарка. Мне на день рождение подарили кортик. Я в то время интересовался историей. Это было давно, даже не вспомню, сколько лет назад.

— Этот первый экземпляр еще жив?

— Странный вопрос. Это столп коллекции.

— Самый дорогой?

— Самый ценный, если вы это имели ввиду. Нет, не самый дорогой по деньгам. У меня есть экпона-ты и в десять раз дороже.

— А мы можем их посмотреть? — это спросила Вероника и тут же получила в ответ еще один колючий взгляд. Семен отметил, что вероятно был прав, начав раскручивать тему собирательства. И еще более утвердился в мысли «cherchez la femme».

— Отчего же нет? Можно и посмотреть. Хотя ваши парни там натоптали намедни. Пришлось снять ковры и приводить в порядок мебель.

«Хорошо уводит в сторону свое недовольство, — подумал Семен. — Аккуратистом прикидывается. Но не хочешь ты нас пускать в свое пространство по другой причине. А вот по какой? Ладно, разберемся».

И Семен поднялся с кресла-качалки.

— Пойдемте, посмотрим. Страсть как люблю шляться по музеям. Если честно, ничего часто не понимаю, но люблю сам процесс…

«Хитрая лиса, — шагая впереди гостей по лестнице на второй этаж, подумал Игорь. — Ну, я сейчас тебе пошляюсь по экспозиции… Можно подумать, что в твоем-то звании и не разбираешься в оружии… Проверим. Что же ты все-таки нащупал?»

Ступени грустно скрипели, напоминая о своем возрасте. Действительно, эту лестницу он перевез из девятнадцатого века усадьбы, купленной по случаю в одной из деревень под Гатчиной. Дом спасти не удалось, но кое-что из старых стройматериалов пригодилось. Игорь любовно касался дубовых перил до момента, когда пронзила мысль: еще не хватало, чтобы их заинтересовала история этого раритета.

«А ведь раскопают, если не отвлечь на демонстрацию клинков. Хочешь показывать, не хочешь, а это сейчас уже выход из положения. Иначе твоя жизнь станет прозрачной, как вода в стакане», — но вслух Игорь бодрым голосом начал свое повествование о кортиках.

— Моя коллекция практически вся состоит из оружия начала прошлого века. Есть польская часть, австро-венгерская, русская. У меня просьба: при желании взять в руки кортик надеть перчатки. Однако, думаю, вы сможете разглядеть каждый экземпляр и без тактильности.

Игорь подошел к кабинету и набрал код на ручке двери.

— Ух ты, я вчера не обратила внимание, как тут у вас все устроено, — Вероника приглядывалась к электронному замку на дубовых створках. — Это вы так укрепились из-за коллекции?

— Вы мне льстите. Это кодовая дверная ручка. Достаточно простенькая, чтобы говорить об охране собственности всерьез.

Игорь распахнул двери. Кабинет оказался небольшим, чувствовалось, что это комфортное помещение предназначено для уединения. Но Вероника, хоть и заценила дизайн, совсем не удивилась, что мебель была итальянской, да еще и в стиле кантри — «все-таки он тривиально мыслит».

— Уютно, — между тем сказала она. — Это супруга обстановку подбирала?

— Жена сюда не поднимается. Дизайнера нанимали, он и обставил второй этаж, стараясь исполнить мои пожелания.

— Это ваш вкус?

— Это простота и удобство. В сочетании с дороговизной, — Игорь попытался шутить, но не был поддержан.

Вероника уже внимательно рассматривала письменный стол, имевший вместительные ящики с медными ручками, затем перешла к книжному шкафу без дверок, но со множеством полок на разной высоте. Рядом стоял кожаный диван. В углу на небольшом комоде красовалась кофемашина. Витрины с оружием не было.

— А где же кортики? — следователь не удержалась от вопроса. Семен, остановившийся на пороге, приподнял брови — «не дурит ли он нас».

— Коллекция не живет в этом доме вся и постоянно, — Игорь не мог скрыть довольной ухмылки. — Она курсирует туда-сюда вместе со мной. Поэтому находится в так называемом передвижном хранилище. При этом у каждой подборки своя квартира.

Игорь подошел к комоду.

— Кофе не желаете?

— Делу время… — отлепился от косяка Семен. — Раскрывайте свои тайны.

— А я и не таюсь вовсе, — Игорь вынул из кармана ключницу и освободил один из маленьких ключей. — Так, номер первый подходит к верхнему ящику. Одно движение — и вы почти у цели.

Он выкатил вперед неглубокий ящик, из которого достал металлический кейс. Поставил на письменный стол.

— Это коллекция польских клинков. Вам известно, что первые кортики достались шляхтичам от Российской империи? — Семен сделал удивленное лицо. Игорю это показалось фальшивым. Поэтому продолжил назидательным тоном учителя. — В тысяча девятьсот четырнадцатом году для офицеров авиационных, автомобильных и воздухоплавательных частей был принят на вооружение авиационный офицерский кортик, который вы видите снизу. Он значительно повторяет русский морской.

Семен склонился над разложенным в чемоданчике оружием, показательно убрав за спину руки. Вероника исподтишка продолжала разглядывать кабинет.

— Выше вы видите два общевойсковых клинка образца двадцать четвертого года. Кстати, а вам известно, что до своего отечественного авиационного кортика польским лётчикам полагалось носить сабли? — Игорь входил в раж, Семену приходилось ему подыгрывать. — Да, да. И только в двадцать пятом году узаконены были вот такие образцы. Для всех унтер-офицеров от сержанта и выше. А это кинжал уже из бронетанковой части. Тридцатые годы. Хотите подержать в руках?

— Нет, нет, — почти одновременно отозвались гости. — Нам хорошо видно.

— Тогда перейдем к экземплярам австро-венгерским, — Игорь ловко подцепил из следующего ящика такой же кейс и поставил рядом с первым на стол. — Один из трех представленных — унтер-офицерский, императорских и королевских военно-морских сил, модель шестнадцатого года прошлого века, — демонстративно одев перчатки, Игорь вынул кортик из ножен. — Клинок стальной, прямой, обоюдоострый. На пяте маркировка изготовителя. На одной из граней надпись. Она означает «императорские и королевские ВМС. 1918 год». Очень интересны изображения на ножнах. Нептун с трезубцем и дельфином. А здесь — литера К в окружении латинских цифр IV и I. Знаете, что это означает?

Семен, не разгибаясь, покачал головой.

— Это монограмма последнего австрийского императора Карла I Габсбурга. Он же — венгерский король Карл IV… Судя по надписи, кортик принадлежал офицеру, проходившему службу на военно-морской базе Пола где-то в шестнадцатом — восемнадцатом годах. Вы смотрите — смотрите, а я кофе сварю. На вас рассчитывать?

— И хочется, и пора закругляться, — Семен повернулся к собеседникам. — Мы, пожалуй, закончим. Как, Вероника Антоновна? У вас еще есть вопросы?

— Наверное, соглашусь. На сегодня информации достаточно.

* * *

Игорь почти упал на диван после ухода гостей. Опустошение навалилось как тяжкий груз.

«Противоречие какое-то, — подумалось вяло. — Если голова пустая, ничего не хочется, то почему же тяжело на душе? И от чего-то такое ощущение, что я смотрю и не вижу главного. Вот оно, неуловимое что-то. Какой-то дискомфорт. Надо сосредоточиться, понять, когда я его почувствовал. Мы зашли в кабинет, я коллекцию стал показывать. В этот момент? Или чуть раньше? Думай, думай. Интуиция тебя никогда не подводила».

Пикнула кофемашина. Игорь понял, что не отключил ее. Да и кофе тоже не сварил. Он нехотя поднялся, подставил под носики машины чашку побольше и нажал дважды кнопку пуска — надо принять пару порций и взбодриться.

Кейсы с кортиками так и стояли на письменном столе. Не дело. Игорь придерживался железного правила: открытые поверхности мебели предназначены для работы, а не для хранения вещей. Еще в детстве мать внушила, что поддерживать порядок можно именно таким образом. Поэтому Игорь всегда критически относился к людям, чьи рабочие столы были завалены бумагами недельной давности, а на кухне — заставлены приборами и посудой. Еще хуже обстояло дело с настенным украшательством. Все эти фотографии в разноперых рамочках и эстампы вызывали в нем неприязнь и отторжение.

Его квартира и загородный дом были обставлены дорогой мебелью, но нигде на ней невозможно было найти статуэтки или вазы. Книжный шкаф — для книг. Каминная полка — для старинных часов. На кухне шкафчики глухие, никаких полотенец и прихваток на крючках. Декор стен исполняли обои, подобранные дизайнером. И даже комнатные цветы, которые когда-то любила выращивать жена, переехали в теплицу. Игорь объяснял свою тягу к минимализму простотой уборки. И скрывал, что именно таким образом упорядочивает свои обязанности внутри дома.

Это как на плацу. Строй солдат всегда более показателен, чем эти же солдаты в классе или спортзале. Игорь говорил: я сын военного и грешу порядком. То, что он еще и сын генеральши, ему в голову не приходило. Но он всегда держал в уме их скромную с братом спальню, в которой были лишь аккуратно заправленные кровати, шкаф для одежды и два венских стула. И милее этой комнаты, обставленной матерью, для Игоря вроде и не было ничего.

Хотя (и он это признавал) был один дом, в котором ему отдыхалось спокойно и комфортно, несмотря на буйство картин на стенах, безделушек в книжном шкафу и кухонной утвари рядом с плитой. Но это был единственный случай, когда его не раздражал хаос.

Раздражение. Точно. Это чувство последние дни явно активизировалось. Понятно, что в его доме совершено преступление. Но в том-то и дело — тревожило не это. Игорь ловил себя на предательской мысли, что исчезновение супруги — всего лишь факт, который ускоряет принятие им важного решения. Факт не страшный, не сулящий каких-то фатальных последствий. Он не верил, что жену похитили бандиты в целях шантажа. Крупных финансовых потоков через него последнее время не проходило, сделок не намечалось, он никому не переходил дорогу уже многие годы.

Скорее он мог предположить, что Нина сама организовала свое похищение. На ее совести уже был вселенский обман с беременностью. Когда все открылось, он ушел из дома и сгоряча напросился на войну в Афганистан. Чуть не погиб, получил ранение. Хотел развестись. Но Нина сумела так себя повести, так все снивелировать, что он в последствии даже чувствовал себя виноватым во всей этой истории.

Нина могла. Она тот еще конспиролог. Но это сколько же времени потребовалось на подготовку, чтобы «без шума и пыли» выкрасть женщину, привязанную к инвалидной коляске? И как удалось найти сообщников в ее хроническом отстранении от общества? Кто взял на себя смелость взвались тело его жены на плечо и погрузить в машину?

На участке следов оказалось много, а вот у ворот отпечатков шин притормозивших машин было только два, не считая его аутбэка. Полиция сделала слепки. Оказалось, что первой у дачи останавливалась «лада». Это понятно — она привезла по эконом-тарифу Кузьминичну. Второй след принадлежал «хёндэ». И тут у сле-даков пошли вопросы. И дочь, и внучка ездят на седанах этой марки.

«Ладно, разберутся. Девчонки ни при чем. Я точно знаю, что мать никогда бы не попросила Наташу обманывать, а тем более подставить меня. А если и попросила — получила бы отказ. Это моя дочь, как никак. Я в нее вложился. Душой, прежде всего. Деньгами, конечно, тоже. Но главное — временем. Так Леся говорит. Эх, милая, как ты всегда права бываешь…»

Игорь, несмотря на выпитый кофе, снова обмяк на диване.

* * *

Вероника сидела в кабинете, разложив на столе четыре склеенных между собой листа офсетки. Она никак не могла приучить себя рисовать схемы на графитной доске, стоявшей в углу, а тем более, в компьютере. Ей было роднее и понятнее выкладывать свои мысли на бумагу.

В руках, как первоклассница, она сжимала двенадцать разноцветных фломастеров, выдергивая попеременно то один, то другой, и чертила только ей понятные цепочки. Два из склеенных листов уже пестрели именами и датами, которые были сшиты между собой цветными строчками связей. Но ниточки, за которую можно было потянуть все расследование, она пока не видела.

Игорь. Его имя значилось в центре, от надписи в разные стороны уходили прямые и волнистые линии синего цвета. Кудрявых росчерков было много, как и догадок. А четких прямых утверждений — совсем чуть-чуть.

«Все-таки правильно, что пригласила в помощь Семена, — Вероника, не выпуская из руки фломастеры, пододвинула в центр стола раскрытую папку с отчетом психолога. — Он правильно пишет, что этот отец семейства имеет повышенный уровень ответственности, любит все держать под контролем».

Ей нравились такие мужчины, она западала только на подобных, хотя и срывалась из отношений именно из-за непринятия их «строевой подготовки» в мозгах. Касательно Игоря Вероника думала, что способна просчитать с точностью до высоких процентов, как он поведет себя в той или иной ситуации. Это было на поверхности. Его тяга к порядку, четкое планирование дня, невозможность повысить голос при эмоциональном срыве…

Но за благовоспитанным фасадом (и она это нутром чувствовала) скрывалось нечто совсем иное. Как раз несистемное, сентиментальное, неуверенное. И Веронике казалось, что, если ей удастся на чем-то таком Игоря поймать, — будет раскрыто и само похищение.

Она не считала его преступником — не было ни оснований, ни фактов. Но понимала, что исчезновение жены как-то связано с их отношениями, с качеством их брака.

— Федор, что там у тебя? — спросила Вероника, ответив на входящий.

— Вы меня четвертуйте, но я его потерял.

— Что ты сделал?

— Потерял. Я вел его, как вы велели, от офиса в главную контору. Он там был около сорока минут. Вышел, сел в свою субару и поехал вроде бы обратно. Но вдруг остановился на Рубинштейна, припарковался. Мне не повезло, мест свободных рядом не было. Ну, буквально минуту, может, потерял… Я уже по всем кафеюхам проскочил, не понимаю, куда он так быстро исчез.

— Машина на месте?

— В том-то и дело, что стоит. А его нет.

— Там много арок, дома старые.

— Я что, глупый? Он единственно, куда мог успеть зайти, — это во двор двадцать пятого дома.

— Значит, иди туда.

— Как бы не так. На воротах кодовый замок.

— И чего ты тогда звонишь, если лопухнулся?

— Так я подумал, что, если ворота открыл, то он код знает. То есть не чужой в этом доме человек.

— Это ты молодец. Возвращайся, надо прошерстить списки жильцов.

* * *

Олеся смеялась негромко, но заразительно. Игорь только что рассказал, как улепетывал от самой настоящей слежки.

— Я его увидел не сразу, — говорил он между салатом и супом-пюре. — Они взаправду меня подозревают. И не понимают, что я самый первый интересант, который хочет знать, что же произошло на самом деле. А они мне на пятки слежку пристроили.

Олеся стояла у него за спиной, разогревая свою порцию в микроволновке. Наклонилась, чмокнула в макушку.

— Подожди, подожди, я хочу не только слышать, но и видеть твое довольное лицо, — она вынула из микровелли глубокую тарелку, аккуратно поставила на стол и придвинула свой стул поближе к Игорю.

Они сидели на просторной кухне, где белый кирпич диктовал настроение. Так как квартира располагалась в доме девятнадцатого века при ремонте стены просто оголили и покрасили. Грубый серый потолок был смягчен по цвету и высоте деревянными балками. С них над столом из каучукового дерева свисали сосульки светильников. На стенах тут и там висели картины.

Они не были подобраны стилистически, но выглядели в этом лофте органично. То ли потому, что были написаны одним художником, то ли оттого, что их развешивала Олеся. В умении сочетать вкус и безалаберность ей равных трудно было сыскать.

Конец ознакомительного фрагмента.