Застенчивый убийца

Лейф Г. В. Перссон, 2010

Ларс Мартин Юханссон – легенда шведской полиции, детектив от Бога, три года назад ушедший на пенсию, – попал в больницу с сердечным приступом. День за днем возвращаясь к жизни, он, неожиданно для самого себя, начинает негласное расследование одного из самых гнусных преступлений – изнасилования и убийства девятилетней девочки. Юханссон узнает все подробности бездарного ведения следствия и отлично понимает, почему убийца не был найден. Бывшего шефа полиции не останавливает то, что преступление было совершено двадцать пять лет назад, он знает, что раскроет его и убийца будет наказан.

Часть вторая

Око за око, зуб за зуб…

Вторая книга Моисея, 21: 24

11

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

Ярнебринг выглядел как обычно. Он остановился в дверях палаты Юханссона, сначала обвел ее взглядом, фиксируя каждую мелочь. Точно как при обыске в каком-нибудь наркопритоне. И только потом подошел к кровати друга и сел сбоку от нее. Улыбнулся и покачал головой.

— Ну и видок у тебя, Ларс, — сказал Ярнебринг. — Хотя ты выглядишь гораздо бодрее, чем я предполагал, — поспешно добавил он, поскольку осознал смысл собственных слов.

«Что-то здесь не сходится, — пришел к выводу Юханссон. — Чего-то не хватает». Того, что вряд ли могло поместиться в большом коричневом пакете, который Ярнебринг поставил около его койки. Вдобавок от Ярнебринга пахло одеколоном. Только им, и ничем иным. Он не почувствовал никаких запахов, свидетельствовавших о визите к Гюнтеру.

— Где, черт возьми, моя колбаса? — спросил Юханссон жалобно.

— Послушай, Ларс. — Ярнебринг подался вперед, взял его за плечо большой рукой и крепко обнял. — Ты — мой лучший друг. Я очень рад, что ты жив, да будет тебе известно.

— Я тоже, — проворчал Юханссон. — Но где моя колбаса? И мой шнапс?

— Здесь, — ответил Ярнебринг и высыпал содержимое пакета ему на кровать. — Яблоки, груши, апельсины, бананы, я даже купил для тебя шоколад, горький, исключительно полезный для здоровья.

— И никакой колбасы, — констатировал Юханссон.

— Никакой, и шнапса тоже, — подтвердил Ярнебринг. — Если хочешь доконать себя, обходись собственными силами. В этом я тебе не помощник. Зато я принес пароль твоего компьютера, который ты просил. И как только оклемаешься и оставишь данное заведение, я лично отведу тебя в мой тренажерный зал, чтобы тебя немного привели в порядок.

— Большое спасибо за помощь. С такими друзьями мне не нужны враги.

— Кончай ныть, — сказал Ярнебринг. — Ты не единственный, кого надо пожалеть. Пии нелегко пришлось, да будет тебе известно. И мне, кстати, тоже. В понедельник вечером на прошлой неделе, когда ты попал сюда, звонит какой-то идиот из «Афтонбладет» и рассказывает, что тебе выстрелили в живот и ты лежишь в реанимации. А я сижу в тишине и покое в саду с супругой, моей сестрой и шурином и пью холодное пиво. Наслаждаюсь жизнью на пенсии, и тут меня достает по телефону этот придурок и утверждает, что ты получил пулю и вот-вот отдашь богу душу. Интересуется, есть ли у меня комментарии.

— И они у тебя нашлись? — спросил Юханссон.

— Я попросил его убираться к черту. Потом набрал наш центр управления и поинтересовался, имеется ли у них какая-либо информация. А там сидит другой идиот, коллега, — откуда, черт возьми, набирают таких? — и говорит, что, по сообщению парней из пикета, они отвезли тебя в отделение скорой помощи Каролинской больницы, и потребовалось это сделать так срочно, что не стали ждать обычной скорой. И больше он якобы ничего не знает. Представляешь, как я всполошился. Начал звонить в больницу, но доктора отказывались разговаривать со мной, а у Пии постоянно было занято, и понятно, я дьявольски обеспокоился.

— Тебе досталось, — сказал Юханссон.

— Да уж, надо признать, — подтвердил Ярнебринг. — Но как раз когда я собрался сесть за руль, несмотря на три-четыре банки пива, чтобы ехать в Каролинскую больницу и прощаться с тобой, звонит один из моих бывших парней и рассказывает, как все обстояло. Он оказался одним из тех, кто отвез тебя, и мы до сих пор поддерживаем контакт.

— Петво, — сказал Юханссон. — Патрик Окессон.

Внезапно он это вспомнил.

— Вот видишь, ты не совсем потерял рассудок. Но и в живот тебе никто не стрелял. Все оказалось из той же оперы, чем ты занимался последние двадцать лет. Старательно загонял себя в могилу. Грохнулся в обморок от чертовой колбасы, горчицы, соуса и прочей непотребной пищи и ею же перепачкался.

— Ну что ты, — возразил Юханссон. — Грохнулся…

— Не перебивай меня, — прорычал Ярнебринг. — Я должен сказать тебе, что твоя колбаса нисколько меня не волнует. Но обо всем остальном по большому счету можешь меня просить.

— В таком случае есть одно дело, которое меня интересует, и ты, пожалуй, мог бы помочь мне с ним.

— Я слушаю, — буркнул Ярнебринг.

— Известно ли тебе об одном убийстве двадцатипятилетней давности. Летом восемьдесят пятого. Девятилетней девочки. Ее изнасиловали, задушили и закопали около Сигтуны. Жасмин Эрдоган.

Ярнебринг удивленно посмотрел на него.

— Почему оно тебя интересует?

— Какая тебе разница, — буркнул Юханссон. — Мы вернемся к этому позднее, — добавил он, чтобы сгладить ситуацию. — Так ты помнишь это дело?

— Да, — ответил Ярнебринг и кивнул.

— Рассказывай, — велел Юханссон.

— Жасмин Эрмеган звали ее. Не Эрдоган, а Эрмеган. Если коротко… Она была из Ирана. Вместе с родителями приехала сюда, когда ей было год-два. Она исчезла из дома своей матери в Сольне в пятницу вечером 14 июня 1985 года. Ее задушили не руками. А скорее всего подушкой, если верить судмедэксперту, поскольку он нашел птичий пух и крошечные белые остатки волокон у нее в глотке. Тело упаковали в четыре черных полиэтиленовых мешка, которые скрутили вместе обычным скотчем. Преступник бросил ее в заросли тростника в бухте озера Меларен в паре километров на север от Скоклостерского замка. Не закопал, а просто выбросил. Туда можно проехать на автомобиле. Убийце требовалось пронести ее всего десять метров, а с этим большинство справилось бы, поскольку весила она не более тридцати килограммов.

— Откуда ты это знаешь?

«Откуда Ярнебринг может это знать, если я ни черта не помню?» — подумал Юханссон.

— Я занимался ее делом, — ответил Ярнебринг. — Поэтому в этом нет ничего странного. Мне известно все об убийстве малышки Жасмин. Одного только я не знаю.

— И чего же? — спросил Юханссон, хотя знал ответ.

— Кто лишил жизни бедную девочку, — сказал Ярнебринг. — С этим дьяволом я с удовольствием обменялся бы парой слов.

12

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

— А сейчас колись, — сказал Ярнебринг и откусил большой кусок от одного из яблок, которые только что отдал Юханссону. — Откуда такой интерес к убийству двадцатипятилетней давности? Ты собираешься вернуться на службу?

— Нет, конечно. Просто одна из здешних сотрудниц спросила меня об этом, наверное, что-то прочитала в газете, и тогда я обнаружил, что не имею никакого понятия, о чем идет речь. Не самое приятное ощущение, ведь как раз такие вещи я обычно помню.

— Здесь нет ничего странного, — съязвил Ярнебринг и усмехнулся. — Ты ведь сидел в Главном полицейском управлении в те времена. Закопался среди всяких папок, и не видел, и не слышал ничего.

— Ну, не совсем так, — возразил Юханссон.

— Ладно, ладно. — Ярнебринг пожал широкими плечами. — Я, конечно, не врач, но это, пожалуй, следствие того, что сейчас произошло с тобой. Такая мысль не приходила тебе в голову? Тромбы в черепушке дают подобный эффект. Я помню моего отца. Он внезапно перестал узнавать всех в нашей семье. И до конца жизни просто сидел и плакал или смеялся по любому поводу. Не был больше самим собой, скажем так.

— Со мной все не так плохо, — напомнил Юханссон. — Правда, местами в башке все точно резинкой стерли. Но такое, мне кажется, я по-любому не забыл бы. Вероятно, об этом много писали в газетах. Убийство Хелен Нильссон из Хёрбю в восемьдесят девятом году я, например, по-прежнему помню во всех деталях.

— Нет. — Ярнебринг решительно покачал головой. — В данном случае все получилось совсем не так, как с Хелен. О Жасмин в газетах писали в сто раз меньше. И ни слова по радио и по телевизору.

— И почему? — спросил Юханссон. — Девятилетняя девочка исчезает из дома в пятницу вечером. Все ведь должны были стоять на ушах.

— А не произошло по большому счету ничего, — сказал Ярнебринг. — Ее родители к тому моменту уже год как разъехались. Жасмин жила попеременно неделю у отца и его новой женщины в Эппельвикене, а другую — у матери в Сольне. Та жила одна. И в тот день, значит, дочь находилась у нее, но через несколько часов они поругались. Девочка забрала свои пожитки и ушла оттуда. А когда мамаша в конце концов обратилась к нашим коллегам в Сольне, она свято верила, что Жасмин поехала назад к своему отцу. Она звонила туда, естественно, но никто не ответил. Дежурный в Сольне отправил патрульную машину домой к нему. Мать сама отказалась ехать с ними, она смертельно боялась своего бывшего муженька, но вилла, где он проживал, оказалась пустой и запертой. Немного странно, поскольку его товарищи по работе, с кем коллеги также успели пообщаться, утверждали, что он должен трудиться в выходные. Он был врачом, кстати. Занимался каким-то таинственным экспериментом, из-за которого ему приходилось постоянно кататься между работой и домом и проверять массу подопытных животных, умирающих в результате неких воздействий с его стороны. Но в пятницу вечером он внезапно куда-то сорвался. Уговорил сослуживца подменить его. Хотя прошла неделя, прежде чем мы узнали об этом. Папаша, между прочим, трудился здесь.

— Где? В неврологии?

— Нет, в Каролинском институте. Был доцентом какого-то исследовательского отдела.

— Вот так, значит, — задумчиво произнес Юханссон.

— Точно, — подтвердил Ярнебринг. — Поэтому у всех сложилось мнение, что, когда девочка появилась у отца дома, у того крыша поехала, он забрал ее и куда-то свалил. Они с женой как раз разводились, и процесс происходил по-настоящему бурно. Из-за Жасмин, которая была их единственным ребенком, по большей части, да и всего иного тоже. В то, что все именно так и произошло, поверили и мы, и мать девочки.

«Обычная история, — подумал Юханссон. — Классический пример того, почему дело пошло наперекосяк с самого начала, — подумал он. — Все выглядело нормально, все вроде правильно думали. А выходит, полностью ошибались».

— Однако в канун Янова дня, когда девочку нашли, началась другая песня. Именно тогда меня подключили. Вызвали вместе с моей группой на помощь коллегам из Сольны. К сожалению, не все пошло гладко, но не из-за меня, а из-за идиота, руководившего расследованием.

— Я думал, ты возглавлял его, — удивился Юханссон. — По твоим словам, это ведь было твое дело.

— Я ходил в заместителях, — уточнил Ярнебринг. — Роль шефа досталась коллеге.

— И кому же?

— Ты хочешь это знать? — поинтересовался Ярнебринг с широкой улыбкой.

— Угу, — подтвердил Юханссон.

— Эверту Бекстрёму. — Ярнебринг улыбнулся еще шире.

— Боже праведный, — проворчал Юханссон.

13

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

— Дай мне еще стакан воды, — попросил Юханссон и кивнул в направлении графина, стоявшего на его тумбочке.

— Ты красный как рак, Ларс, — сказал Ярнебринг. — Мне, пожалуй, следовало выполнить твою просьбу вопреки всему и прихватить с собой бутылочку шнапса.

Ярнебринг наполнил стакан и осторожно вложил его в протянутую руку друга. Юханссон выпил воду большими глотками. И почувствовал себя совершенно спокойным. Даже без помощи каких-либо пилюль.

— Слишком поздно теперь, — сказал он и вытер оставшиеся капли с верхней губы. — Со шнапсом, я имею в виду.

— Ты, пожалуй, смог бы работать стоп-сигналом, Ларс, — сказал Ярнебринг. — Тебя ставят, например, где-то на переходе, и стоит ляпнуть что-то неподобающее, ты сразу «включаешь красный».

— Как, черт возьми, — сказал Юханссон, чувствуя срочную потребность снизить давление, — можно было додуматься, вообще прийти к мысли сделать Эверта Бекстрёма руководителем полицейского расследования в таком деле?

— Пожалуй, прежде всего это была вина Эббе, — заметил Ярнебринг. Судя по его мине, явно не без удовольствия.

— Вина Эббе? Какого Эббе?

— Эббе Карлссона. Чокнутого книгоиздателя, совавшего нос во все, чем занимались мы, профессиональные полицейские. Начиная с истории с посольством ФРГ, когда он трудился шефом по информации у министра юстиции, и вплоть до убийства Улофа Пальме двадцать лет спустя. В ту пору Эббе стал директором издательства «Бонниерс» и в принципе не мог иметь отношения к расследованию преступлений. Да, или скорее к тогдашнему идиоту начальнику полиции Стокгольма, который сам назначил себя руководить расследованием убийства нашего дорогого премьер-министра, хотя не имел ни малейшего понятия, как раскрываются подобные дела, зато имел лучшего друга Эббе, способного помочь ему.

— Объясни, — попросил Юханссон.

— Тебя интересует длинная или короткая версия? — спросил Ярнебринг.

— Давай длинную, — предложил Юханссон, который чувствовал себя бодрым, как никогда.

— Эббе был голубым, если ты помнишь, — начал Ярнебринг.

— Какое это имеет отношение к делу?

— В данном случае самое непосредственное, — сказал Ярнебринг с кривой усмешкой.

— Как так?

— За полгода до убийства Жасмин наш книгоиздатель побывал в одном клубе родственных ему душ и положил глаз на молодого человека в костюме моряка. Он притащил его к себе домой, чтобы провести с ним время так, как они обычно делают. Да, пусть они и голубые, — добавил Ярнебринг.

— И что тогда случилось? — спросил Юханссон.

— Молодой человек в наряде Дональда Дака его ограбил. Отпинал довольно прилично и прихватил с собой хозяйский бумажник да еще всего понемногу. Помимо прочего, старое платье, якобы купленное издателем на аукционе. Оно вроде бы принадлежало Рите Хейворт, американской актрисе, как ты знаешь, и, конечно, стоило кучу денег.

— Продолжай, — сказал Юханссон.

— Издатель написал заявление в полицию, и разбираться с ним (надо же так повезти) досталось Эверту Бекстрёму. А тот не стал возбуждать дело, объяснив пострадавшему, что подобного вполне следовало ожидать, раз уж он не взял себя в руки и не попытался стать нормальным человеком.

— Тихий ужас!

— Эббе, естественно, расстроился. Как любой другой в такой ситуации, кстати. Его же избили и ограбили, поэтому он позвонил своему лучшему корешу и рассказал о Бекстрёме и его выходках. Что тот обзывал его педиком и тому подобное.

— Начальник полиции рассердился, — констатировал Юханссон.

— Мягко сказано, — буркнул Ярнебринг. — Он, по-видимому, просто-напросто взбесился и угрожал прибить коротышку Эверта за такое поведение. Потом Бекстрёма выперли из отдела расследования насильственных преступлений Стокгольма. И сослали в дежурку криминальной полиции Сольны. Он сидел там в тот вечер, когда исчезла Жасмин, а поскольку было лето и пора отпусков, ему пришлось также стать руководителем расследования неделю спустя.

— И как все сложилось потом с делом Жасмин? — спросил Юханссон.

«Глупый вопрос», — подумал он, поскольку уже знал ответ.

— Вниз по наклонной, — сообщил Ярнебринг. — В общем, хуже некуда. И если быть честным, не только из-за Бекстрёма.

— Рассказывай, — попросил Юханссон.

— А ты выдержишь? — поинтересовался Ярнебринг. — И разве Пия не должна прийти сюда?

— Через три часа. У нас куча времени. Рассказывай.

Инспектор Эверт Бекстрём уже с самого начала четко уяснил для себя, как все случилось. Жасмин поругалась со своей матерью. Она поехала домой к отцу. Тот забрал ее с собой и покинул город, чтобы просто положить конец затянувшейся тяжбе по вопросу об опеке над ребенком. Когда Жасмин нашли убитой неделю спустя, ему понадобилось лишь незначительно подкорректировать свою версию. Отец не просто похитил собственную дочь. Он также изнасиловал и задушил ее. Ведь у таких, как он, свои взгляды на сей счет.

— Еще одно так называемое «убийство чести», которыми занимаются арабы, мусульмане. Бекстрём ведь знал это лучше, чем все другие.

Ярнебринг кивнул с мрачной миной.

— Но при чем здесь изнасилование? Как он смог объяснить это? Бедную девочку ведь изнасиловали.

Ярнебринг удивленно пожал плечами:

— Никаких проблем. По словам Бекстрёма, такие, как отец Жасмин, трахались с овцами, а если не было возможности, со своими детьми. Потом, как ни прискорбно, подоспела подмога со стороны матери девочки. Как я уже говорил, родители Жасмин как раз разводились, когда все случилось, и мать, чтобы склонить весы в свою сторону, написала заявление на мужа, обвинив его в неоднократном избиении. Дело по нему, кстати, закрыли довольно быстро, но, по-моему, он прилично поколачивал ее время от времени.

Ярнебринг кивнул задумчиво.

— А всего за пару месяцев до трагедии с их дочерью, мать добавила к своим старым обвинениям заявление, где утверждала, будто он сексуально домогался девочки. Так она хотела укрепить свои позиции. Оба жаждали получить опеку над ребенком, но в ожидании суда решили, что Жасмин будет жить у каждого из них по неделе. Школа, где она училась, находилась, кстати, в Стокгольме. Довольно приличное частное заведение, и она пошла туда, пока еще родители жили вместе.

— И это правда? — спросил Юханссон. — Он на самом деле насиловал дочь?

— Нет, — сказал Ярнебринг. — В этом у меня нет никаких сомнений. Я как раз перехожу к этому, — продолжил он. — Но в том, что он поколачивал жену, я совершенно уверен. К концу их совместного проживания, кроме того, мне кажется, подобное случалось довольно часто.

— Исключительно мрачная история, — вздохнул Юханссон.

— Дальше будет еще хуже, — проворчал Ярнебринг.

— Я слушаю, — поторопил его Юханссон.

— Когда нашли Жасмин, ее отец по-прежнему находился невесть где. К тому времени он отсутствовал уже целую неделю. На следующее утро, в субботу, в теле — и радионовостях рассказали о страшной находке. Не прошло и пары часов, как родитель девочки появился в полицейском участке Сольны. Полностью не в себе.

— И как все пошло дальше?

— К черту, все пошло к черту. Когда Бекстрём допрашивал его в первый раз, папаша попытался сломать руки и ноги коротышке Эверту. Он был здоровый, крупный парень, выглядел примерно как я. Но Бекстрём не настолько глуп. Поблизости хватало коллег, и отцу Жасмин прилично досталось, прежде чем его отвели в камеру. Прокурор сразу принял решение задержать его. В тот момент он полностью поддерживал Бекстрёма. И большинство коллег тоже, да будет тебе известно. Даже я придерживался того же мнения в той ситуации. Его история о том, чем он занимался, пока отсутствовал неделю, к тому же, к сожалению, оказалась лживой.

— И как она звучала?

— Якобы он сидел в домике в шхерах совершенно один и философствовал о смысле жизни. Хибару ему одолжил коллега, что само по себе оказалось правдой, но все остальное было ложью по старой как мир причине.

— Поход налево. Он развлекался с новой пассией, — констатировал Юханссон.

— Конечно, — подтвердил Ярнебринг. — Но прошло несколько дней, прежде чем он признался. У него были свои сложности, если можно так сказать.

— Вот как? И в чем же они заключались? — поинтересовался Юханссон.

— Он уже обзавелся постоянной партнершей, как я говорил. Тоже доктором, его возраста. В этой истории хватает врачей, кстати. Именно с ней он жил на вилле в Эппельвикене, и вилла эта принадлежала ей, досталась от родителей. И они с этой женщиной встречались уже год, прежде чем он переехал от матери Жасмин. В то время его пассия отсутствовала. Отправилась в Испанию в отпуск на четырнадцать дней, навестить своих родителей, которые жили там, и ее новый сожитель воспользовался случаем. Закадрил молодое дарование, работавшее в одной с ним лаборатории, арендовал домик в шхерах у сослуживца, а там все пошло как обычно. Они играли в зверя с двумя спинами сутки напролет. Девица, которую он снял, была в два раза моложе его и тоже воспользовалась случаем оттянуться по полной программе. У нее жених служил в армии.

— В два раза моложе, ты говоришь. Но ведь не папаша лишил жизни свою дочь?

— Об этом и речи нет, — сказал Ярнебринг. — Он не убивал Жасмин. Конечно, не пропускал ни одной юбки. Любил распускать руки, но педофилом точно не был. Не больше, чем ты и я. Ему уже исполнилось тридцать четыре года, когда убили его дочь, он родился в пятьдесят первом, если я не ошибаюсь. Девице, составлявшей ему компанию в шхерах, было только девятнадцать, но ребенком ее точно не назовешь. Молодая красивая блондинка. Ни ты, ни я не отказались бы от подобного предложения с ее стороны.

— Когда ты выяснил это? — спросил Юханссон.

— Как только встретился с ним, — сказал Ярнебринг. — Он сидел в кутузке и, главным образом, бросался на стены. Через несколько дней я поднялся в изолятор и сам допросил его. И по большому счету сразу понял, что это не он. Парень просто сходил с ума от горя из-за случившегося с его дочерью.

— Ты был абсолютно уверен?

— Не тот тип, скажем так. С какой стороны ни посмотри. Мне удалось, по крайней мере, наладить хоть какой-то контакт с ним. Во всяком случае, он мне рассказал, что есть человек, способный создать ему алиби. Его знакомая женщина, с которой он вместе работал. Имя он не захотел мне назвать. И тогда я объяснился с ним напрямую. Сказал, что расследование зайдет в тупик, если он не образумится. Что мы будет топтаться на месте, пока не сможем разобраться с ним. И, если он невиновен, как утверждает, ему следовало задуматься над этим. Тогда я наконец узнал ее имя. Конечно, все, как ты сказал. В тот момент вдобавок стали потоком появляться другие доказательства его алиби. Люди, разговаривавшие с ним по телефону, видевшие его и девицу в хибаре, которую они снимали. Все как обычно.

— Что произошло потом?

— Я переговорил с прокурором и Бекстрёмом. У прокурора в ту пору уже появились сомнения, его, кроме того, беспокоили переговоры об аресте, так как мало что свидетельствовало против папаши. Бекстрём же остался верным себе. По его словам, каждый думающий человек понимал, что преступление совершил отец. А внезапно появившиеся свидетели просто лгали с целью защитить его. И все в таком роде.

— В тот самый день, когда отца должны были арестовать, мы получили ответ от экспертов. На теле Жасмин и ее одежде удалось найти сперму. Группа крови преступника не соответствовала отцовской. О тесте на ДНК и речи не шло в те времена, но группы крови хватило за глаза.

— Потом прокурор сдался, и папашу отпустили, — заключил Юханссон.

— Точно, — подтвердил Ярнебринг. — Ты явно имел дело с подобным раньше. Не сдавался только Бекстрём. Если не отец изнасиловал свою дочь, значит, кто-то из его друзей смог позабавиться с ней. Во всей этой чехарде прошло более четырнадцати дней после ее исчезновения, прежде чем мы сумели навести хоть какой-то порядок в нашей работе. Опять же, продолжался период отпусков и жутко не хватало людей. Нас было в три раза меньше, чем при обычных обстоятельствах. Чем требовалось, чтобы хоть как-то двигаться вперед. Совершенно независимо от чокнутого жирного коротышки, на чью долю выпало руководить и распределять задания.

— Бекстрём продолжал стоять на своем?

— Естественно. Всем, кто мог его слушать, он рассказывал, что, по имевшимся у него данным, в преступлении принимали участие по крайней мере два человека. Отец плюс его неизвестный товарищ. И немало журналистов купилось на россказни Бекстрёма. В отличие от того или иного ответственного издателя. Это также стало дополнительной причиной того, почему в средствах массовой информации не так много говорилось об убийстве Жасмин. Речь ведь шла о семье иммигрантов. Заявлениях против отца, написанных матерью. «Убийстве чести» и насилии в отношении женщин, и кровосмешении, и еще черт знает о чем. В результате получилась ужасно щекотливая история.

— Могу представить себе, — сказал Юханссон. — Куча дерьма, не имевшая никакого отношения к делу и только увеличивавшая хаос.

— Само собой, — подтвердил Ярнебринг. — Но говорить об этом с Бекстрёмом было пустой тратой времени. Он слушать никого не хотел.

— А чего ты ожидал, — проворчал Юханссон.

— В общем, из всего этого получился дьявольский компот. Ярнебринг вздохнул и покачал головой:

— Расследование убийства малышки Жасмин — грустная история. По-настоящему грустная.

Юханссон довольствовался лишь кивком. Он сидел молча так долго, что Ярнебринг уже начал беспокоиться за него и скосился на друга, проверяя, не спит ли тот. Или, еще хуже, не образовался ли у него новый тромб в голове. Ничего подобного. Судя по всему, тот просто думал. Сидел, погруженный в свои мысли.

— Расскажи-ка поподробнее, — попросил Юханссон неожиданно. — Я хочу больше услышать о начальной стадии. Узнать все возможное о самой девчушке и ее семье. У нас еще полно времени, — добавил он и кивнул в направлении часов, висевших над дверью палаты.

— А ты уверен, что выдержишь? — спросил Ярнебринг. «Начинаю узнавать тебя, — пришло ему на ум. — Хотя ты дьявольски выглядишь, особенно твое лицо».

— Со мной все просто замечательно, — сказал Юханссон. «Пусть я чувствую себя как выжатый лимон», — подумал он.

— О’кей тогда, — сказал Ярнебринг. — Но ты должен дать мне бумагу и ручку и пять минут, чтобы я собрался с мыслями.

— Обратись к медсестре, — предложил Юханссон. — А я пока съем один из твоих бананов.

«Они, по крайней мере, такой же формы, как феноменальные польские братвурст Гюнтера, — подумал он. — Хотя, к сожалению, больше ничего похожего».

14

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

— Ты спишь? — спрашивает Ярнебринг.

— Нет, — отвечает Юханссон и вытягивается в своей кровати.

— Тогда, — продолжает Ярнебринг, — поехали. Я собираюсь начать с погоды в тот день, когда девочка исчезла.

— Я слушаю, — говорит Юханссон.

— Отличный летний шведский денек, безоблачное небо, по большому счету ни ветерка. Между двадцатью и тридцатью градусами. Такая погода держалась всю неделю, и я сам сидел на работе, обливаясь потом. А куда деваться?

— Малышке Жасмин, по крайней мере, повезло с погодой, — констатирует Юханссон. Поскольку там, где в его груди обычно находится сердце, вдруг оказывается только черная дыра, он уж точно не расплачется сейчас. Внезапно его охватывает такая жгучая ненависть, которая исключает появление любви, скорби и обычного человеческого сострадания.

Ярнебринг смотрит на него, не скрывая удивления.

— Как ты, Ларс? Может, нам все-таки подождать с этим?

— Не-ет. Я слушаю. Расскажи мне, что произошло в тот день, когда она исчезла. По твоим словам, это была пятница.

— Пятница 14 июня 1985 года, — подтверждает Ярнебринг.

— Пятница 14 июня восемьдесят пятого, — повторяет Юханссон. Отличный шведский летний денек и ненависть, которую он испытывает, льют воду на одну мельницу.

«Вспомни, что ты больше не можешь видеть сквозь стены», — думает он.

15

Пятница 14 июня 1985 года

Двадцать пять лет назад Йозеф Эрмеган, последний раз разговаривая со своей девятилетней дочерью Жасмин, солгал ей.

Это было около шести вечера, когда он оставил девочку перед подъездом дома на Ханнебергсгатан в Сольне, где жила ее мать. Он поцеловал Жасмин в щеки и лоб, взял с нее обещание не ссориться с мамой и в свою очередь пообещал позвонить ей, как только у него будет время, но это могло произойти лишь через несколько дней, поскольку у него хватало работы. Потом он уехал в шхеры, в дом, позаимствованный у сослуживца, с молодой женщиной, с которой у него как раз завязалась интрижка. Совсем другой, чем та, с кем он делил кров и кровать в течение пары лет. Чем женщина, которую Жасмин уже порой называла «мамой», когда уставала и хотела спать или когда попросту забывалась.

Он рассказывает это Ярнебрингу более недели спустя в полиции Сольны, задержанный по подозрению в убийстве собственной дочери. И безудержно плачет о погибшем ребенке. Ярнебринг не знает, как ему вести себя. Он хлопает отца по плечу и говорит, что верит ему. Йозеф хватает его за руку, сжимает ее своими ручищами, прижимает к лицу. Ярнебринг «честно говоря, немного смущается», хотя уже привык к подобному. Он высвобождает руку, как можно осторожнее, наклоняется через стол и берет Йозефа Эрмегана за плечи. Сжимает их сильно, стараясь заставить его слушать. Йозеф ноет, стонет, скулит, как раненый зверь, зажимает костяшками пальцев глаза, роняет голову на стол, за которым сидит. Ярнебринг хлопает его по спине, просит взять себя в руки, ведь ему надо помочь полиции найти человека, убившего его дочь. Йозеф выпрямляется, убирает руки от лица.

— Я обещаю, — говорит он. — Я обещаю успокоиться. Клянусь помочь тебе. Клянусь головой дочери.

Если бы Жасмин удалось сдержать слово, данное отцу, никогда не произошло бы того, что с ней случилось. Однако она и ее мать Мариам тридцати двух лет начали ругаться еще до того, как сели за ужин. Жасмин достала банку кока-колы из своего рюкзака, расположилась за столом на кухне и стала читать газету, которую тоже принесла с собой. Мать сразу же принялась воспитывать ее, сказала, что она не должна пить кока-колу, поскольку это вредно для зубов, и что она, стоматологическая медсестра, знает это гораздо лучше, чем отец Жасмин. Она попыталась забрать у дочери банку, Жасмин дернулась и облила себе блузку. Они принялись кричать друг на друга, девочка схватила свой рюкзачок, где лежали все ее вещи, бросилась в ванную и заперлась там.

Тогда мать решила сделать вид, будто ничего не произошло. Сначала она приготовила им ужин и, постучав в дверь ванной, пригласила дочь к столу. Жасмин вышла, облитую белую блузку она поменяла на розовую футболку и голубые джинсы, села за стол и стала есть, не проронив ни слова. Мать тоже хранила молчание. Потом ожил телефон, и она вышла в гостиную с целью ответить. Звонил ее товарищ по работе. Мариам объяснила, что они с дочерью ужинают, и обещала перезвонить позднее, и в то самое мгновение, когда она закончила разговор, до нее долетел звук закрывающейся входной двери. За несколько минут до семи часов, вечером в пятницу 14 июня тысяча 1985 года. Так что, если бы Мариам не стала ругаться со своей дочерью, никогда не произошло бы то, что случилось с девочкой.

Сначала она бросилась в ванную, хотя, когда ее позднее спросили, так и не смогла объяснить, почему это сделала. На полу перед раковиной лежали ключи Жасмин. На красивом плетеном кожаном ремешке, который она обычно носила на шее, были ключи как от квартиры ее матери, так и от дома, где жил отец. Она, очевидно, сняла его, переодеваясь, меняя грязную белую блузку на розовую футболку. И забыла надеть снова, когда мать позвала ее за стол.

Потом Мариам выбежала на балкон, чтобы окликнуть дочь. Но улица была пуста. Никаких детей. Только несколько взрослых прошли мимо, они удивленно посмотрели на женщину, стоявшую на балконе и звавшую Жасмин.

Мариам обулась, спустилась по лестнице и, выбегая из подъезда, встретила соседа, жившего в том же доме и работавшего в полиции. Он был значительно старше ее, но по взглядам, которые бросал при встрече, она понимала, что нравится ему. Возможно, он был даже влюблен в нее и в мечтах видел их вместе. И, похоже, его не смущало, что он швед, блондин и полицейский, и гораздо старше Мариам, вдобавок беженки из Ирана, только недавно ставшей шведской гражданкой.

— Какой сюрприз, — сказал инспектор Петер Сундман и широко улыбнулся женщине, влетевшей прямо ему в объятия.

— Извини, Петер, — сказала Мариам, увидев, кто перед ней. — Я ищу Жасмин, мою дочь. Она убежала из дома.

— И это случилось совсем недавно, — констатировал Петер Сундман. — Я встретил ее пару минут назад, она шла к станции метро. И выглядела как человек, поругавшийся со своей матерью. Я помахал ей, но она вряд ли меня заметила. Если тебя интересует мое мнение, она направлялась к своему отцу, чтобы рассказать, насколько глупа ее мать, и получить немного сочувствия.

Петер Сундман знал, как складывались отношения Мариам с бывшим мужем. Она сама рассказывала ему, он слышал об этом от других. И если бы эта молодая красивая женщина, к тому же умная и образованная, захотела найти нового и лучшего спутника жизни, он был готов ждать.

— Она убежала без своих ключей, — сказала Мариам.

— Если отец дома, он наверняка впустит ее, — попытался утешить соседку Петер Сундман и ободряюще похлопал по руке. — По крайней мере, чтобы воспользоваться шансом позлословить в твой адрес.

— А вдруг он на работе, — предположила Мариам.

— Тогда она позвонит ему туда. Мне даже кажется, сначала позвонит тебе и скажет, что уже остыла и хочет попросить у тебя прощения за свой глупый поступок. Не выпить ли нам кофе, кстати?

— Давай поднимемся ко мне, — сказала Мариам. — Тогда я смогу ответить, если она позвонит. Когда она позвонит, я имею в виду.

Так что, если бы Жасмин не убежала без своих ключей, ничего плохого с ней не случилось бы.

* * *

Но Жасмин так и не позвонила. Через пару часов и после нескольких чашек кофе ее мать и Петер сами стали звонить. Сначала Петер домой к ее бывшему мужу (сама она отказалась это сделать), а потом к нему на работу. Затем Мариам обзвонила нескольких его сослуживцев и связалась с лучшей подругой Жасмин. Но кто-то не ответил, а кто-то не знал, где находится Йозеф. Возможно, он пошел куда-то перекусить, несмотря на поздний час. Или катался между домом и лабораторией, как ему часто приходилось делать, ведь на нем были подопытные животные, за которыми следовало постоянно наблюдать.

Если бы Мариам не принялась ругаться на дочь, если бы ее муж не дал Жасмин банку кока-колы, прекрасно зная, что она не должна пить подобное, если бы девочка не убежала без своих ключей… Если бы не, если бы не, если бы не…

В течение следующих месяцев Мариам и ее бывший муж найдут сотни объяснений тому, почему произошедшее не должно было случиться, чтобы мучить самих себя и друг друга.

Перед полуночью Петер Сундман позвонил коллеге из полиции Сольны, дежурившему по участку с семи часов вечера. Тот переключил разговор на коллегу из криминального отдела Сольны, которому выпало дежурить в ту ночь, и когда Петер Сундман услышал, кто ответил ему, он простонал про себя.

— Бекстрём слушает. О чем речь?

16

Суббота 15 июня 1985 года

Бекстрём и Сундман почти сразу же поругались. У Бекстрёма хватало более важных дел, «чем соплячка, поссорившаяся со своей матерью и убежавшая домой к папочке». Сундману следовало бы это понять. Сундман закончил разговор и снова позвонил дежурному. Заставил его отправить патрульную машину на виллу, где жил отец пропавшей девочки. Это произошло сразу после полуночи, но дом оказался запертым, свет внутри не горел, никакого автомобиля на парковочной площадке, почтовый ящик пуст. Потом они сделали круг по окрестностям, но везде было темно и тихо, и вся близлежащая территория казалась необитаемой.

На обратном пути патруль остановился около Каролинского института, где работал отец девочки. Конечно, в нескольких окнах горел свет, но когда они позвонили в домофон на двери, никто не ответил. Они также не увидели никого, похожего на Жасмин, когда на всякий случай немного покатались около больницы.

Перед тем как сдать смену утром, они повторили ту же процедуру в обратном порядке. С тем же результатом, как и раньше. Никто не ответил в Каролинском институте. Дом, где жил отец девочки, выглядел точно так же, как и в предыдущий раз. Парковочная площадка пуста, почтовый ящик пуст, никакой утренней прессы, хотя разносчик газет встретился им на пути оттуда. Когда они заговорили с ним, он заглянул в свой список. Доставка в интересовавшую их виллу была отменена с понедельника на той же неделе и на четырнадцать дней вперед. Относительно остального он не сделал никаких интересных сообщений.

— Большинство здешних обитателей уже разъехались по своим летним домикам, — объяснил парень.

В то время как его молодые коллеги катались туда и назад, ответственный дежурный названивал на работу отцу и к нему домой. По его собственным словам, по крайней мере трижды за ночь с интервалами в пару часов. Никто не ответил. Чем занимался Бекстрём, неясно. Он не ответил, когда дежурный позвонил ему около трех утра. Все это дежурный сам рассказал Ярнебрингу, разговаривая с ним неделю спустя.

— Главным образом с целью позлить жирного коротышку. В отношении этого человека у нас с Сундманом единое мнение. Будь у меня возможность выбирать, я предпочел бы кого угодно, только не его.

Утром в субботу Петер Сундман поговорил со своим шефом, а тот в свою очередь с шефом Бекстрёма, и попросил заставить Бекстрёма принять формальное заявление о пропаже человека, Жасмин Эрмеган девяти лет. Хотя, по сути, он был полностью согласен с Бекстрёмом. «Добровольное исчезновение. Нет никаких причин подозревать преступление».

Вне всякого сомнения, через несколько дней девочка и ее отец должны были появиться целыми и невредимыми, а потом начались бы новые разборки между ним и матерью девочки. В привычной манере, с заявлениями и контробвинениями, которые обрушились бы лавиной. Так ведь происходило всегда, когда маленькие дети с подобной предысторией и нетерпимыми друг к другу родителями сбегали из дома. Это знали по большому счету все опытные полицейские.

Но в этот раз все сложилось по-другому.

17

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

— По большому счету ничего не происходило в течение всей первой недели. Пока ее не нашли в канун Янова дня — вечером 21 июня, — сообщил Ярнебринг и бросил взгляд в свои бумаги.

— Я слушаю, — сказал Юханссон.

— Все получилось как обычно, — продолжал Ярнебринг. — Собачник, отправившийся на вечернюю прогулку со своей псиной. Интересно, как много людей сделали такие находки за все годы?

— Угу, — проворчал Юханссон. — Разве плохо иметь собаку? Собаки — это хорошо.

Ярнебринг осторожно скосился на него.

«Что-то определенно случилось с Ларсом Мартином, — подумал он. — Хотя какое это может иметь отношение к делу?»

— Так вот, — снова заговорил Ярнебринг, — он снимал летний домик около Скоклостерского замка, и, когда прогуливался по берегу, его питомец неожиданно бросился в сторону, прямо в заросли тростника, а потом принялся лаять как сумасшедший. Бедная девочка лежала, упакованная в черные полиэтиленовые мешки, а собака стояла там и рвала их, а потом ее хозяин увидел содержимое. И естественно, поднял тревогу. Взял псину на поводок, помчался домой и набрал 90-000. Тогда ведь работал этот номер. Он рассказал, что нашел труп, упакованный в пластиковый пакет. У него был королевский пудель, кстати, — добавил Ярнебринг. — Пса звали Боссе, насколько я помню. Почему, черт побери, собак так называют?

— Тебя же зовут Бу, — буркнул Юханссон.

— Угу. — Ярнебринг ухмыльнулся. — Сейчас я снова начинаю узнавать тебя, Ларс. Приятно слышать, что ты еще не так плох.

— Она лежала в тростнике, — вернулся к теме их разговора Юханссон. — Но не была похоронена?

— Нет, — подтвердил Ярнебринг. — Он забросил ее на несколько метров от берега, где тростник наиболее густой, а потом вдавил в ил. Там же болотина, сверху всякая растительность, под ней она и лежала. И если бы не собака, тело еще долго могли не найти.

— И куда девочка направилась тогда? — спросил Юханссон. — Я имею в виду, когда сбежала от матери?

— Перехожу к этому, перехожу к этому, — пробормотал Ярнебринг, водя указательным пальцем по своим записям.

18

Пятница 14 июня 1985 года

За несколько минут до семи в пятницу вечером Жасмин удрала от своей матери. Выйдя из подъезда, она, скорее всего, повернула направо и прошла или пробежала не более пятидесяти метров вниз по улице до первого перекрестка с Шюттехольмсвеген. Там она снова повернула направо и, пройдя не более ста метров, спустилась в метро. В двадцати метрах от входа на станцию девочку видел первый свидетель, инспектор полиции Петер Сундман.

Они прошли на расстоянии десяти метров друг от друга. Он поприветствовал Жасмин, но она, похоже, его не заметила. Прошла решительной походкой к входу в подземку и исчезла за вращающимися дверями. Спина прямая, нос гордо задран, куртку она завязала на поясе, рюкзачок держала в руке, и весь ее вид свидетельствовал о сильной обиде и спешке.

«Она снова поругалась с матерью», — подумал Сундман и в какое-то мгновение даже собирался догнать ее и, по крайней мере, поговорить с ней. Однако просто покачал головой, улыбнулся самому себе, и всего несколько минут спустя, когда входил в подъезд, взволнованная мать девочки выбежала ему прямо в объятия.

Еще долго потом, не один месяц и год, он размышлял над всем этим.

«Если бы я все-таки попытался поговорить с ней», — обычно думал он, и единственным утешением служило лишь то, что он оказался гораздо лучшим свидетелем, чем любые другие, которые обычно возникали в подобной связи, и сделал все возможное со своей стороны, стараясь помочь коллегам найти убийцу.

Полиция, то есть Бу Ярнебринг и пять его коллег из отдела сыска Стокгольма, нашли еще четырех свидетелей, видевших Жасмин. И все они оказались вполне полезными в такой роли. По крайней мере трое из них были гораздо лучше среднего уровня. Слабое утешение при мысли о том, что потом произошло.

Вторым свидетелем стал охранник у ограждения на станции метро «Сольна Центрум». Он так же, как Жасмин, был родом из Ирана. Видел девочку много раз, обратил внимание на внешность и даже спросил однажды, не из Ирана ли она, на фарси. Но Жасмин не ответила, только покачала головой и, продолжив свой путь, исчезла внизу.

Ярнебринг, естественно, тщательно проверил его, кстати, так же как и Сундмана, и алиби охранника оказалось даже надежнее, чем у инспектора полиции. Он просидел в своей будке, пока станцию не закрыли на ночь, и многие смогли это подтвердить. Плюс все электронные и прочие следы, которые он постоянно оставлял после себя, выполняя свою работу.

* * *

Жасмин доехала на метро от станции «Сольна Центрум» до площади Фридхемсплан, перешла на другую линию и добралась до Алвика. Там она запрыгнула в трамвай, идущий до Нокебю, и встретилась со свидетелями номер три и четыре.

В качестве первого из них выступил водитель того самого трамвая. Он уже закрыл двери и собирался отъехать от остановки, когда подбежала Жасмин. Вагоновожатый был иммигрантом из Турции, перебрался в Швецию в шестидесятые и катался по одному и тому же маршруту в течение почти десяти лет. Он узнал Жасмин, поскольку она уже пару лет ездила с ним до школы. В вагоне находился также свидетель номер четыре. Пенсионерка семидесяти пяти лет, жившая в одном районе с девочкой и тоже узнавшая ее.

Вагоновожатый даже сказал ей:

— Тебе просто повезло, что ты успела.

И Жасмин поблагодарила его.

Пенсионерка же поздоровалась с ней.

— Привет, малышка, — сказала она. — Надеюсь, у тебя все хорошо.

А Жасмин улыбнулась ей в ответ, вежливо поклонилась и поприветствовала пожилую даму.

— Спасибо, у меня все отлично.

Никто из этих двух свидетелей не заметил ничего, указывавшего на обратное.

Жасмин доехала до своей остановки, как обычно. Вся поездка в полкилометра заняла минуту. Девочка вежливо попрощалась и вышла. Прошла пешком последний отрезок пути до дома. Менее пятисот метров.

Она преодолела уже полпути, когда попалась на глаза пятому, и последнему, свидетелю. Он жил на вилле на Эппельвиксгатан всего в нескольких сотнях метров от дома на Майбломместиген, где Жасмин обитала со своим отцом и его новой женщиной. Свидетель направлялся к жене и детям в деревню, чтобы «погулять на праздники». Он увидел девочку, выезжая со своей парковочной площадки, она шла в сторону своего дома, и ей осталось преодолеть какую-то сотню метров. Он также узнал Жасмин. Его младший сын ходил с ней в одну школу.

Сам он поехал дальше в другом направлении. Спешил к тому же. Опаздывал на пару часов. Жена уже звонила и бранила его. Поэтому он смотрел на часы по большому счету постоянно. Когда увидел Жасмин, часы показывали «примерно без четверти восемь». Он обратил внимание на девочку по той простой причине, что она шла одна, а у них в районе обокрали несколько вилл в то лето. Позже при мысли о случившемся он практически каждый день «проклинал» себя, поскольку не поехал за ней и не проследил, «чтобы она, по крайней мере, нормально добралась до дома».

Жасмин, таким образом, ушла от матери почти в семь. Спустилась в метро на станции «Сольна Центрум» несколько минут спустя. Скорее всего, села в поезд, идущий до площади Фридхемсплан десять минут восьмого. Пересела на новый от площади Фридхемсплан в семь тридцать пять. Вышла в Алвике шесть минут спустя. Запрыгнула в трамвай, идущий до Нокебю, который согласно расписанию отправлялся без пятнадцати восемь. Вышла на следующей остановке всего через минуту. И продолжила путь пешком. Идти ей оставалось всего несколько минут. Последний, кто видел Жасмин живой, заметил девочку где-то в сотне метров от ее дома. Часы показывали без четверти восемь.

19

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

— Нам удалось по большому счету проследить ее путь от начала до цели, — подвел итог Ярнебринг. — Минус последний отрезок вверх по улице, где жила девочка. Она называется Майбломместиген. Это, кстати, маленькая поперечная улочка к Эппельвиксгатан. Я и мои парни остались довольными собой.

— Подожди, подожди, — перебил его Юханссон. — Последний свидетель. Что это был за фрукт?

— Интересная личность, — сказал Ярнебринг и улыбнулся. — Приятно видеть тебя в прежней форме, Ларс. Котелок-то у тебя еще варит.

— Последний свидетель… — повторил Юханссон. — Я по-прежнему внимательно тебя слушаю.

Последнему свидетелю было сорок два года. Женился пятнадцать лет назад. Он и его жена-учительница имели троих детей, семнадцати, пятнадцати и десяти лет. Он работал оценщиком в страховой фирме, и дом, где проживала их семья, они с супругой купили десять лет назад. Никаких замечаний по платежам, не судим, никогда не подвергался наказанию даже за превышение скорости.

— И?.. — сказал Юханссон и подозрительно уставился на своего лучшего друга.

— Его главным увлечением в свободное время было плавание. В молодости он принадлежал к шведской элите, а когда оставил большой спорт, продолжил свою деятельность в качестве детского тренера и функционера. Выполнял целый ряд обязанностей и в федерации, и в клубе, к которому принадлежал. Много занимался со спонсорами.

— Детский тренер, — повторил Юханссон. — И кого он тренировал?

— Да, это как раз самое интересное. На тот момент под его опекой в клубе были девочки, от семи до десяти лет. Примерно такие, как Жасмин.

— Подумать только, — проворчал Юханссон. — Где-то я слышал подобное раньше.

— У меня возникли такие же мысли, — поддержал его Ярнебринг. — Особенно когда поговорил с его женой, которая утверждала, что не знает, в котором часу он появился в их летнем домике около Трусы. А туда приблизительно час езды на машине. Она, по ее словам, заснула около девяти вечера. У нее якобы ужасно разболелась голова, она выпила две таблетки, легла в кровать и как в бездну провалилась. А их дети к тому моменту уже разъехались по друзьям, у которых они собирались ночевать. Она проснулась только утром, и ее муж лежал рядом с ней под одеялом. Но если хочешь знать мое мнение, вероятно, она принимала и кое-что другое. По словам их соседей, она, по-видимому, довольно сильно квасила. И я склонен с ними согласиться. Я же встречался с ней. Допрашивал ее снова, когда всплыли всякие нестыковки. Она явно перешагнула разумный предел в потреблении алкоголя.

— У него отсутствовало алиби, — констатировал Юханссон.

— Нет, — возразил Ярнебринг. — Совсем наоборот. Ему просто невероятно повезло.

— Рассказывай.

— Двадцать минут девятого его остановили за превышение скорости на автостраде в десяти километрах к югу от Сёдертелье. Примерно через полчаса после того, как он отъехал от своей виллы в Эппельвикене.

— Мне кажется, ты сказал, что за ним не числилось подобных нарушений.

— Так и есть. Коллеги, задержавшие его — я разговаривал с ними тоже, — не стали его наказывать.

— И почему, боже правый?

— Один из них был старым пловцом, — пояснил Ярнебринг и усмехнулся. — Понадобилось время, прежде чем это выяснилось.

— Он же мог положить ребенка в багажник, — предположил Юханссон. — Жасмин, я имею в виду. Не столь вероятно, пожалуй, но, если верить жене, он ведь мог отсутствовать всю ночь.

— Он в рубашке родился, — сказал Ярнебринг. — Когда появился у себя дома в деревне полчаса спустя, его ближайший сосед заехал в канаву. Дом тренера находился, кстати, в ста километрах к югу от Стокгольма, то есть расстояние вполне соответствует этому времени.

— Можно себе представить, — хмыкнул Юханссон. — Въехал в канаву. В деревне в обычный пятничный вечер.

— Да, конечно, и, по его словам, был трезвый как стеклышко, — сказал Ярнебринг и ухмыльнулся. — Мы ведь пообщались и с ним тоже.

— В общем, чтобы не утомлять тебя подробностями, дело обстояло так, — продолжил он. — Сначала наш тренер помогает соседу вытащить автомобиль из канавы. Потом он едет к себе домой. Жена спит. Одна в доме. Тогда он возвращается к соседу, который заехал в канаву. Сидит там полночи и пьет вместе с полудюжиной родственных душ, тоже соседей, прежде чем, покачиваясь, возвращается домой и засыпает. Я принял его алиби. А как бы ты поступил на моем месте?

— Принял бы его алиби, — кивнул Юханссон. — Что произошло потом? С расследованием, я имею в виду.

— Все как обычно. Мы покопались в прошлом Жасмин и ее семьи. Проверили всех, кто находился поблизости к ней. Родственников, друзей, знакомых, соседей, товарищей по школе, подружек и их старших братьев и сестер. Опросили живущих по соседству, разносчиков газет, почтальонов, электриков, водопроводчиков и прочих работяг, и всех других, кто просто находился в кабаках поблизости. Проверили поездки такси в тот район и из него в те часы, когда девочка исчезла. Прошлись по придуркам, помешанным на сексуальной почве. Отследили все другие преступления, которые случились тогда и могли иметь хоть какое-то отношение к Жасмин. Обратились к общественности. Я и мои парни, а также пара коллег женского пола в нашей компании сделали все необходимое и возможное. Точно по учебнику. И по большому счету результат получился нулевой. Мы так и не нашли место преступления, но при мысли о состоянии, в котором находилось тело Жасмин и ее одежда, все, скорее всего, произошло в помещении. Но нас было слишком мало. И мы слишком поздно взялись за дело.

— На ней была одежда?

— Нет, — ответил Ярнебринг и покачал головой. — Тело было нагое, абсолютно нагое. Никакой одежды, украшений, ничего. Их он выбросил в те же кусты. Примерно в сотне метров от тела. Один из наших кинологов обнаружил все эти вещи на следующий день, в субботу 22 июня. Когда прочесывали район вокруг места находки. Ее одежда, обувь, рюкзак, часы, колечки, которые были на ней, две штуки, если я правильно помню, лежали засунутые в пару полиэтиленовых мешков, подобных тем, какие использовались для упаковки тела. Они даже принадлежали одному рулону из десяти таких, какой можно купить в любой хозяйственной лавке. Пакеты с одеждой он просто связал вместе, обычным бабским узлом, если тебе интересно.

— Одному рулону… — повторил Юханссон. — Откуда ты это знаешь?

— Коллега из технического отдела додумался. Смышленый до невероятности. Тело Жасмин и ее одежда были упакованы всего в шесть мешков. Пять первых и последний из рулона. Четыре промежуточных отсутствовали. Их он, вероятно, использовал для чего-то иного, когда прибирал за собой. Неясно, для чего конкретно, поскольку мы так их и не нашли.

— Окровавленная простыня и все такое, — предположил Юханссон. — А Бекстрём? Чем занимался он?

— Чем и обычно, — сообщил Ярнебринг. — Главным образом сидел и разглагольствовал об отце Жасмин. Тот не давал ему покоя.

— Интересно, каким образом такой, как Бекстрём, смог стать полицейским, — проворчал Юханссон, чьи мысли неожиданно потекли в другом направлении.

— Его отец был полицейским, — напомнил Ярнебринг и усмехнулся. — Скорее всего, не меньшим подарком, чем сынуля. Дядя служил в полиции. Его кузен тоже полицейский, из бывшего мотопатруля, полный идиот и, представь себе, председатель полицейского профсоюза. Поэтому здесь нет ничего странного. Таких много среди нашего брата. Бекстрём, по крайней мере, хотя бы не настрогал кучу детей, которые стали бы полицейскими.

— То есть расследование закончилось ничем, — констатировал Юханссон.

— Все пошло наперекосяк с самого начала, — сказал Ярнебринг. — Когда нас подключили, было уже слишком поздно, как я говорил. Мы не нашли ничего ценного. Ни одной стоящей зацепки. И в любом случае пахали всю осень, пока кто-то из наших шефов не решил спустить дело на тормозах. Это произошло сразу после новогодних праздников, кстати. Меня убрали еще до начала июля. Потом убили премьер-министра, и тогда фактически поставили крест на поисках убийцы Жасмин. Все сотрудники отдела насильственных преступлений и сыска работали по делу Пальме.

— Я знаю. — Юханссон кивнул.

«Лучше, чем многие, лучше, чем ты, мой друг», — подумал он.

— Можно представить себе, — заметил Ярнебринг и улыбнулся.

— Какие-то вопросы, наверное, ведь все равно остались, — предположил Юханссон.

— Если мне память не изменяет, таких хватало, — сказал Ярнебринг. — И тот, который я запомнил лучше всего, касался автомобиля, замеченного поблизости от дома, где она находилась в тот вечер. Этот был красный «гольф» новой модели. Ухоженный, явно не пацан на нем гонял. Обычный сигнал о машине, из тех, какие есть почти в каждом расследовании убийства.

— Рассказывай, — скомандовал Юханссон.

— Мы так никуда с ним и не продвинулись тоже, — сказал Ярнебринг.

— Рассказывай, — повторил Юханссон. — Все равно рассказывай.

20

Вторая половина среды 14 июля 2010 года

Согласно сообщению одного пожилого свидетеля, жившего в том же районе, на Майбломместиген, где и Жасмин, он видел припаркованный красный «фольксваген-гольф». Тот стоял всего через несколько домов вниз по улице и прямо перед перекрестком с Эппельвиксгатан.

Как и многие похожие свидетели до него, в тот вечер, когда исчезла Жасмин, он прогуливался со своей собакой, и машина попалась ему на глаза «где-то между девятью и десятью вечера».

Потом все покатилось обычным порядком. Сначала установили, что автомобиль не принадлежит никому, живущему на той улице. На примыкающих улицах или где-то поблизости. Или кому-то, каким-либо образом связанному с данным районом. Ничего подобного, и само по себе это сразу же стало более интересным. Всех, кто владел «гольфом» и жил по соседству или имел какое-то отношение к близлежащей территории, удалось отсеять, хотя нашлось много таких автомобилей, и даже два из них были красного цвета.

В качестве следующего шага из автомобильного регистра выудили все красные «гольфы», находящиеся в Стокгольмском регионе и зарегистрированные на частных владельцев, предприятия, лизинговые фирмы и фирмы по прокату автомобилей, и хотя брали во внимание только машины последних моделей, их нашлось несколько сотен.

В то время как эта работа продолжалась, их свидетеля, как и многих других до него, стали одолевать разные сомнения. Сначала относительно дня, потом модели автомобиля, ведь особым знатоком машин он не являлся, и, наконец, даже цвета.

На тот момент у Ярнебринга и его коллег уже имелась заполненная доверху картонная коробка с выписками из авто-регистра, стоявшая в ожидании, когда у кого-то из них найдется время пройтись по всем бумагам, лежавшим там. Из-за прочей рутины все, однако, получилось так, как слишком часто случалось. Начали проверять владельцев, живших между Сольной и Броммой, тех, кто, пожалуй, мог познакомиться с Жасмин на пути между мамой и папой, а также тех, кто уже числился в регистре преступлений за прежние «подвиги». Особенно за деяния, подобные тому, что случилось с Жасмин.

Но не удалось найти ничего интересного, и даже ту толику, которая вначале внушала хоть какой-то оптимизм, в конце концов пришлось отсеять. И зайдя так далеко, работу прервали или, по крайней мере, отложили на время.

— Жаль, я не подсунул этот автомобиль в расследование убийства Пальме полгода спустя, — сказал Ярнебринг. — Тогда на один вопрос стало бы меньше.

«Напрасно ты так считаешь», — подумал Юханссон, ему ведь было лучше известно, но он ничего не сказал, поскольку в то самое мгновение ему пришла в голову мысль. Абсолютно естественная в такой связи.

— Мне надо выбраться на место, — сказал он. — Увидеть дом, где Жасмин жила, проверить ее маршрут. Иными словами, приложить ухо к рельсам.

— На место? — переспросил Ярнебринг и подумал мрачно: «Ну вот, его понесло снова».

— Почему бы нет?

— В казенной белой рубахе и больничных домашних тапочках. — Ярнебринг кивнул в направлении лежавшего на кровати Юханссона.

— Конечно, так не годится, — согласился Юханссон. — Поэтому, когда ты придешь сюда завтра, хорошо бы тебе принести с собой какую-нибудь одежду. Не надо ничего сверхъестественного. Хватит удобных штанов и рубашки. И обувь тоже. Как же без нее.

— Вот как, — проворчал Ярнебринг, стараясь использовать более оптимистичный тон, в отличие от своих ощущений.

— Благодари дьявола за это, — сказал Юханссон. — Похоже, ничего не случилось в данном деле за последние двадцать пять лет.

— В принципе — да, — подтвердил Ярнебринг. — Хотя кое-что все-таки произошло. Весной восемьдесят девятого, когда убили Хелен Нильссон в Сконе, старое расследование снова вытащили на свет божий. С целью посмотреть, нет ли связи между убийствами Хелен и Жасмин. Но ничто не указывало на это. Группа крови преступников отличалась, и когда потом выделили ДНК убийцы Жасмин, стало окончательно ясно, что речь идет о двух разных людях. И папки вернули на полку.

— И больше ничего не происходило?

— Обычно рутинное отслеживание и сравнение с новыми делами, появлявшимися за все годы. Этой зимой, за полгода до истечения срока давности, была мысль, что группа из криминального отдела полиции лена^[3] в Стокгольме, специализирующаяся на нераскрытых преступлениях, сделает последнюю попытку, но одновременно подстрелили прокурора в Худдинге, и у них хватило другой работы.

— Кто будет копаться в таком дерьме, — ухмыльнулся Юханссон. — Убийство — скоропортящийся продукт.

— Какие заговоры вы здесь затеваете? — спросила Пия, неожиданно появляясь в дверях палаты Юханссона.

21

Вечер среды 14 июля 2010 года

Ярнебринг обнял Пию, которая уже стояла у кровати и осторожно гладила мужа по щеке. Потом кашлянул и сунул свои бумаги в карман.

— Ну, мне пора домой, — сказал Ярнебринг.

— Да, действительно, — буркнул Юханссон. — Береги себя, Бу. Увидимся завтра. И не забудь, что ты обещал.

— И что же он обещал на этот раз? — спросила Пия и с любопытством посмотрела на Ярнебринга.

— Никакой колбасы или шнапса, — уверил ее Ярнебринг. — Просто заглянуть мимоходом. Он становится таким, как прежде, поэтому у меня есть все причины приглядывать за ним.

Он кивнул, похлопал своего лучшего друга по плечу и удалился. На пути остановился в дверях и кивнул снова.

— Бу не похож на себя, — сказал Юханссон, когда дверь закрылась. — Мне кажется, на него это очень сильно повлияло, — объяснил он.

«Почему я так говорю? — подумал он. — Она же наверняка видела собственными глазами, что Ярнебринг не такой, как всегда».

Пия села рядом с ним на кровати. Наклонилась и осторожно провела пальцами по его щекам и лбу.

— Как ты чувствуешь себя? — спросила она.

— Хорошо.

Юханссон кивнул.

— Небольшая слабость, немного скучаю, но чувствую себя лучше, чем когда-либо.

— Я разговаривала со старшей сестрой отделения. По ее словам, ты плохо ешь. Ты должен есть. Ты же это понимаешь?

Она серьезно посмотрела на него.

— Я так и делаю, — заверил Юханссон. — Ем простоквашу, и фрукты, и овощи, и массу всего такого. Я съел два банана и яблоко. Бу принес целый пакет.

— И никакой колбасы, — сказала Пия.

— Само собой.

— О чем же тогда вы с Бу говорили? Я слышала, он здесь почти с самого обеда.

— Старые дела. Старые дела, которые я забыл. По работе и тому подобное.

— Ты действительно не хочешь поесть?

— Нет, с этим все нормально.

— Может, поспишь?

— Только если ты будешь спать рядом со мной, — сказал Юханссон.

— Если подвинешься и обещаешь не храпеть, — поставила условие Пия.

— Обещаю, — сказал Юханссон.

Он подвинулся, лег на бок. Пия пристроилась рядом с ним. Юханссон обнял ее осторожно здоровой рукой. Вскоре он заснул и спал, просто спал, без каких-либо сновидений, хотя ему и следовало видеть сны о Жасмин.

22

Утро четверга 15 июля 2010 года

Его жизнь с каждым днем становилась все более упорядоченной и приближенной к нормальной. Сначала он доковылял до туалета, справился только с помощью палки с резиновым наконечником, хотя не мог держать ее в правой руке. И ничего, что обеспокоенный санитар все время шел позади него.

Потом он принял лекарства и съел свой новый и полезный завтрак. Задремал, наверное, поскольку, подняв глаза, увидел Ульрику Стенхольм, сидевшую у его кровати. Она улыбалась ему, наклонив голову набок.

— Ты становишься все бодрее и бодрее с каждым днем, — сказала она.

— Ты нашла что-нибудь? — спросил Юханссон.

— Нашла — что?

— Источник информации. Ты обещала посмотреть в бумагах отца.

— Я знаю, — сказала она. — Нет, пока не нашла, хотя и начала искать. Он оставил больше двадцати коробок и пакетов всякой макулатуры. Вырезки из газет, дневниковые записи, наброски проповедей, которые он читал, старые календари, письма… Масса писем и открыток.

— Бумаги разложены в хронологической последовательности? — уточнил Юханссон.

— Я не задумывалась об этом, — сказала она. — Однако сейчас после твоих слов… по-моему, он сохранял все подряд.

И никакого другого принципа там нет. Все лежит кое-как. Но, конечно, какой-то порядок по времени все-таки существует. У меня эта мысль возникла вчера, когда я сидела и читала письма, оставшиеся после него. Все они, на которых стояла дата, похоже, были одного года.

— Когда он вышел на пенсию?

— В восемьдесят девятом, ближе к лету. Или, точнее, в начале лета. Почему это интересует тебя?

— Попытайся покопаться в бумагах за последние два года его работы. С лета восемьдесят девятого по лето восемьдесят седьмого. Начни с восемьдесят девятого и иди назад.

— Может, тогда уж с восемьдесят пятого, — возразила Ульрика Стенхольм. — Ее же убили летом восемьдесят пятого. Тебе не кажется, что мне стоит начать с этого года?

— Делай, как я говорю, — отрезал Юханссон.

«Она же вроде доцент, должна соображать», — подумал он.

— Мне все-таки любопытно, — не сдавалась Ульрика Стенхольм. — Почему, по-твоему, я должна начать с конца.

— Это не так легко объяснить, — сказал Юханссон.

«Ты не полицейский», — подумал он.

Потом он встретился со специалистом по лечебной медицине и установил два личных рекорда. Сначала в сжатии маленького красного мячика правой рукой, потом в сгибании той же руки. Ему удалось поднять ее почти до половины, в то время как физиотерапевт стояла рядом и подбадривала его.

— Плечо, Ларс. Я знаю, ты можешь. Давай попробуй взять себя за плечо.

— Завтра должно получиться, — сказал Юханссон.

Он испытал прилив положительных эмоций. Пусть ему и не удалось похлопать себя по плечу, он все равно настолько воодушевился, что даже попробовал бифштекс «а-ля Линдстрём», который ему подали на обед, пусть без соуса и картошки. Все равно ведь должны были существовать какие-то ограничения.

И лег он очень вовремя, поскольку санитарка едва успела унести его поднос, как в палате появился Ярнебринг с тремя толстыми папками под мышкой. Но без каких-либо брюк, рубашки и даже обуви.

23

Вторая половина четверга 15 июля 2010 года

Ярнебринг сел на его кровать. Положил папки рядом с ним. — Что это, черт возьми, такое? — спросил Юханссон и кивком указал на них.

«Где мои брюки?» — подумал он.

— Ты помнишь Кьелля Херманссона, Хермана? — Ярнебринг посмотрел на Юханссона. — Молодого коллегу, работавшего в отделе насильственных преступлений, когда мы с тобой трудились в сыске?

— Не трать слов, — перебил Юханссон. — Ну, помню я Хермана.

«Какое, черт возьми, он имеет отношение к моим брюкам?»

— Хороший парень, — продолжил Ярнебринг. — Умный полицейский. Уже несколько лет сидит в криминальной полиции лена. Именно он руководит группой, которая занимается расследованием нераскрытых преступлений.

— Ага, — сказал Юханссон.

По-прежнему ни малейшего намека на его одежду.

— Заметив, насколько заинтересованным ты выглядел, я подумал, мне надо поболтать с Херманом, — продолжал Ярнебринг. — Оказалось, что все материалы расследования о Жасмин лежат у него. Сейчас по этому делу ведь истек срок давности. Оно не попало под новый закон всего из-за пары недель. Итак, я поговорил с ним, он передает привет, кстати, и попросил отобрать все, на что, как я знаю, ты захотел бы взглянуть.

— И что же?

— Исходное заявление, протокол осмотра места преступления, все экспертизы, протокол вскрытия, распечатки допросов свидетелей, матери и отца, и тех, кто видел девочку. Результаты обхода близлежащих домов — все обычное, как ты знаешь.

— Да, знаю, — кивнул Юханссон.

— Это здесь, — сообщил Ярнебринг и открыл первую папку. — Я убрал скрепки, так тебе будет легче листать. Потом еще прикрепил бумагу для заметок на каждой второй странице, если ты захочешь делать для себя пометки. Сначала идет содержание, потом исходное заявление, затем все прочее. Точно, как ты предпочитаешь.

— Очень мило с твоей стороны, Бу, — сказал Юханссон. — Весьма предусмотрительно, — добавил он и в это самое мгновение чуть не разрыдался.

К счастью, вовремя успел достать носовой платок и громко высморкался несколько раз, прежде чем немного успокоился.

— Как ты себя чувствуешь, Ларс?

Ярнебринг обеспокоенно посмотрел на него.

— Все нормально, — заверил Юханссон. — Это из-за таблеток, — солгал он. — Внезапно сопли начинают течь ручьем.

— Ты уверен? — спросил Ярнебринг.

— Да. А как дела с моей одеждой, кстати? Разве ты не обещал принести ее для меня, чтобы я смог взглянуть на место, где жила Жасмин? Изучить путь ее следования от матери к отцу. Потом я хотел бы посмотреть, где ее нашли. Около Скоклостера.

— Я разговаривал с Пией, — признался Ярнебринг. — И с медсестрой в твоем отделении. Ни одна из них, похоже, не в восторге от такой идеи.

— Но, черт побери, Бу, — проворчал Юханссон. — Какое это имеет отношение к делу? Я же совершеннолетний, не так ли? И не псих на принудительном лечении. Наверное, самое время тебе, и Пии, и всем другим начинать считать меня полноправным гражданином.

— Сам я пока считаю тебя обычным пациентом, — возразил Ярнебринг. — Если ты не продолжишь бузить, конечно, поскольку в этом случае мне придется разобраться с тобой как с обычным, беспокойным завсегдатаем дурки, а с таким поворотом событий ты не справился бы даже в те времена, когда твоя правая работала как часы.

Юханссон ничего не сказал. Не испытал также никаких особых эмоций. Разреветься у него и мысли не возникло.

— Так с чего ты хочешь начать? — спросил Ярнебринг.

— Расскажи, как она умерла, — попросил Юханссон.

— У тебя все есть в этой папке, — сказал Ярнебринг и поднял еще одну. — На случай, если возникнет желание прочитать самому. Здесь все. Протокол вскрытия. Результаты химического анализа, исследования ГКЛ^[4], характеристика места находки, одежды и прочее.

Юханссон покачал головой. Он не мог перелистать такое количество бумаг, и, как только пытался читать, головная боль сразу же давала о себе знать.

— Лучше, если ты расскажешь, — сказал Юханссон. — Для начала поведай мне, как она умерла. Кто делал вскрытие, кстати?

— Шёберг, — сообщил Ярнебринг, — старый профессор. Настоящая легенда, Шёберг. Тот, кто мог вскрывать двух бедняг одновременно и при этом читать лекцию таким, как ты и я.

— Я считал, он уже вышел на пенсию к тому времени.

— Так и есть, — подтвердил Юханссон. — Но в то лето в судебной медицине творилось просто черт знает что. Помнишь патологоанатома, подозреваемого в убийстве проститутки, это случилось незадолго до того…

— Да, я помню его, — перебил друга Юханссон. — Какое он имеет отношение к делу?

— Никакого, — сказал Ярнебринг и покачал головой с целью придать больше веса своим словам. — Он уехал за границу ради каких-то исследований. Хотя у него земля точно не горела под ногами. В любом случае не осталось ни души. Поэтому появился Шёберг, чтобы навести хоть какой-то порядок на своем старом рабочем месте. Именно в таких случаях, как изнасилованные и убитые маленькие девочки, он имел особенно наметанный глаз, как ты наверняка помнишь.

— Шёберг, — сказал Юханссон. — Совершенно незакомплексованный, и в тех случаях, когда он с душой брался за дело, не требовались ни полиция, ни прокурор, ни суд. Так я слушаю. — И он откинулся на подушку.

24

Среда 26 июня 1985 года

Вскрытие Жасмин Эрмеган провели в субботу 22-го и в воскресенье 23 июня 1985 года. Протокол оформил и подписал три дня спустя, в среду 26 июня 1985 года, заслуженный профессор в отставке, доктор медицины, дипломированный врач Рагнар Шёберг. Обладатель разборчивой, аккуратной, с легким наклоном влево подписи и довольно сложный в общении человек.

Первое предварительное заключение Ярнебринг и его коллеги получили гораздо раньше, уже вечером в субботу 22 июня, и только несколько дней спустя, когда отправил протокол по почте, Шёберг позвонил Ярнебрингу и попросил его и других коллег из сыска прийти «для доверительного и чистосердечного разговора». Если они не возьмут с собой Эверта Бекстрёма, конечно.

— Я не могу даже видеть этого маленького идиота, — объяснил Шёберг. — Единственно я утешаю себя тем, если мне приходится общаться с ним, что он, вне всякого сомнения, закончит свою жизнь здесь, на моем старом рабочем месте, и уж точно в таком состоянии, когда даже я не смогу сделать никаких разумных выводов.

В душе надеясь, что его предсказания сбудутся, Ярнебринг и его товарищи имели долгий и крайне полезный разговор с легендарным старым профессором.

Жасмин Эрмеган перед смертью весила «примерно 33 килограмма» и имела рост «приблизительно 133 сантиметра», и здесь данные Шёберга не отличались особой точностью, поскольку ее смерть наступила почти неделю назад. И вдобавок тело пролежало все это время упакованным в черный полиэтилен и вдавленным в ил в паре километров на северо-запад от Скоклостерского замка в Упланде.

Жасмин задушили, скорее всего, при помощи подушки, ведь Шёберг нашел птичий пух у нее в горле и пару белых хлопчатобумажных нитей между зубами.

— Она кусала подушку, когда он душил ее, отсюда и то и другое, — сказал он. — Я хотел бы обратить особое внимание на это. Пух ведь не попал туда, когда она находилась в тростнике. Собака, конечно, разорвала пластик, в котором она лежала, но это произошло с нижней стороны тела. Кроме того, он оказался так глубоко в глотке, что мог попасть туда только в процессе дыхания.

До того как Жасмин задушили, ее изнасиловали. Имело место вагинальное проникновение, и повреждения половых органов были такого характера, какие всегда возникают, если взрослый мужчина подобным образом овладевает маленькой девочкой. В ее влагалище удалось обнаружить половой секрет преступника, но никакой спермы. Ее, однако, хватало на животе, груди и волосах жертвы. Вдобавок на ее розовой футболке.

— Он вышел из нее, прежде чем испытал оргазм, и эякулировал ей на живот, грудь и голову, — объяснил Шёберг Ярнебрингу и его коллегам.

На теле Жасмин, однако, отсутствовали какие-либо естественные для таких случаев повреждения, говорящие об активном сопротивлении, и объяснение этому Шёберг и его коллеги из специализированной химлаборатории нашли в крови девочки и нескольких внутренних органах. В форме быстродействующего и сильного снотворного. В три с лишним раза большем количестве, чем допустимо для нее, если брать во внимание возраст и вес девочки.

— Единственным утешением при столь печальных обстоятельствах служит то, что она почти наверняка находилась без сознания, когда он насиловал ее, — констатировал Шёберг.

— Но она все равно кусала подушку, когда он ее душил? — поинтересовался Ярнебринг.

— Такое может происходить рефлекторно, когда человека душат, — сказал профессор. — Но возможно, все обстояло столь плохо, что она пришла в себя. Поскольку он занимался ею довольно долго или она почувствовала боль во влагалище. А то и по обеим этим причинам, — добавил Шёберг и вздохнул. — Хотя в остальном девочка была полностью здорова, — сказал он. — Ни малейших следов сросшихся переломов или старых воспалений и того, что обычно находишь почти у всех детей. Она, похоже, отличалась идеальным здоровьем.

— У тебя есть какие-то соображения о том, как все происходило? — спросил Ярнебринг.

— А зачем, по-твоему, я попросил вас прийти сюда, — сказал Шёберг и улыбнулся. — Я собирался дать вам все то, о чем вы обычно ноете и что любой разумный коллега моей специализации предпочитает не оставлять на бумаге.

— Такие вещи нам особенно интересны, — согласился Ярнебринг.

— Да, — сказал Шёберг и пожал плечами. — Вдобавок я — пенсионер, и кто захочет ссориться с таким. Итак, по-моему, все происходило следующим образом.

Сначала преступник обманом дал ей снотворное, а поскольку оно было довольно горьким, скорее всего, смешал его с каким-то сладким и концентрированным напитком.

— Если исходить из содержимого ее желудка, речь могла идти о кока-коле, концентрированном соке или о чем-то подобном. О чем-то, перебивавшем вкус таблеток.

Затем она заснула, через десять минут, не более. Преступник положил ее на кровать и раздел, снял всю одежду, часы и кольца. Они обычно поступают так и в таком порядке, — объяснил Шёберг. — Подушка говорит в пользу кровати, и для них обычно важно, чтобы жертвы были полностью голыми. Чаще всего они стоят и смотрят на них, прежде чем приступают к делу, поворачивают из стороны в сторону, разглядывают под разными углами. Маленьких и совершенно беззащитных, ничего не понимающих. И обычно это происходит довольно долго.

Потом он изнасиловал ее, совершил законченное вагинальное соитие с ней, извлек член, прежде чем испытал оргазм. Изверг семя ей на живот, грудь и голову. Затем вытер свой половой орган о ее розовую футболку.

Естественно, преступник молодой, — заключил Шёберг. — Много спермы, прямо бившей фонтаном. Уж точно не усталый и пьяный старик, которому приспичило.

— Он насиловал ее несколько раз? — поинтересовался один из коллег Ярнебринга.

— Я так не думаю, — ответил Шёберг. — После первого совокупления у девочки начинается сильное кровотечение. Для многих из них это становится проблемой. С настоящими садистами все обстоит наоборот, но в данном случае, мне кажется, мы имеем дело с педофилом более мягкого типа. Застенчивым, как один из них сам описал себя однажды, когда я осматривал его тело.

В конечном счете он задушил Жасмин подушкой, когда понял, что у него нет никакой другой возможности избежать справедливого наказания.

Лучше воспользоваться шансом. Только за само изнасилование он отсидел бы по крайней мере семь-восемь лет. Опять же, этим для них все не заканчивается. Есть ведь еще социальные последствия, скажем так. Сумасшедшим он, похоже, не был. Не задушил ее руками, не свернул ей шею, не раскроил череп, при всей простоте таких вариантов. Ни малейшего следа садистских наклонностей. Он выбрал наиболее гуманную альтернативу и воспользовался подушкой. И таким образом избежал необходимости видеть ее, когда делал свое дело. Как я сказал, застенчивый педофил, который прекрасно чувствует себя среди нормальных людей, наверняка даже не подозревающих о его порочных сексуальных наклонностях. И сам переживает, что у него не оставалось другого выбора. Однако не винит себя. Просто так получилось.

— По-настоящему отвратное существо, короче говоря, — заключил Ярнебринг.

«Я убью этого дьявола», — подумал он. И эта мысль оказалась столь мощной, что у него сразу же сжались кулаки.

— Абсолютно согласен с тобой, — сказал Шёберг. — Если при задержании ты случайно поломаешь ему руки и ноги, будь уверен, я постараюсь любой ценой доказать, что он сам нанес себе эти травмы.

Временной аспект? Что он мог поведать о нем? Когда произошло изнасилование, убийство?

По мнению Шёберга, все случилось довольно скоро после того, как она исчезла. Вероятно, девочка умерла уже в тот же вечер, в пятницу четырнадцатого июня. Помимо всего прочего на это указывало содержимое ее желудка.

А относительно утопления тела?

Здесь все выглядело более туманно. Предположительно, но это уже из области догадок, Жасмин утопили в следующую ночь. Где-то около полуночи, наверное, когда достаточно темно, чтобы остаться незамеченным, и одновременно светло, ведь иначе, занимаясь таким делом, он мог ступить не туда, споткнуться и рисковал упасть и удариться.

25

Вторая половина четверга 15 июля 2010 года

— Шёберг знал свое дело, — констатировал Ярнебринг. — Хотя в коллегу Бекстрёма он так и не смог вонзить свой нож. Старик ведь умер десять лет назад. Прожил больше девяноста. Надеялся на большее. Старался держаться, но так и не добился своей цели.

— Проблема с такими, как Бекстрём, в том, что они никогда не умирают, — заметил Юханссон. — Ну да черт с ним. Расскажи мне о Жасмин. Она была веселой, контактной и доверчивой маленькой девочкой и спокойно могла пойти с незнакомцем?

— Нет, если верить ее родителям. И мать и отец неоднократно разговаривали с ней о том, что ей нельзя никуда ходить с теми, кого она не знала. Что она должна избегать любых близких контактов с незнакомыми взрослыми, как с мужчинами, так и с женщинами. А также с другими детьми и подростками, если не представляла, кто они и можно ли им доверять. Кроме того, она была умной для своих лет, хорошо воспитанной, но одновременно решительной и волевой. И красивой, кстати. Я вложил несколько ее фотографий, и ты сам все увидишь. Смуглая, с большими карими глазами и длинными черными волосами. Хорошо училась в школе. Товарищи ее любили, многие мальчишки-ровесники наверняка пытали счастья. Очень аккуратная в части одежды. Но не кокетка.

— По мнению родителей, значит, — повторил Юханссон.

— Я понимаю, куда ты клонишь, — сказал Ярнебринг. — Но так же, если верить учителям и всем, знавшим ее, с кем мы разговаривали.

— В обычном случае, пожалуй, так и было, — сказал Юханссон. — Но сейчас речь не о заурядном вечере. Сначала она убегает от своей матери. Когда приходит домой к отцу, там заперто, сам он отсутствует, пусть и не предупреждал, что собирается уехать. Кроме того, она забыла ключи. Никакого телефона у нее нет. Мобильников ведь не существовало в те времена. Я полагаю, в такой ситуации она могла позволить себе массу поступков, которых никогда не совершила бы в обычном случае.

— Я того же мнения, — согласился Ярнебринг. — Но от этого уж точно легче не становится.

— Откуда они приехали сюда, кстати? Она и ее родители, я имею в виду, — спросил Юханссон, хотя его мысли сейчас устремились в другом направлении.

«Девочка, пожалуй, просто хотела найти телефон, чтобы позвонить своей маме, — подумал он. — И постучала к какому-то внушающему доверие и любезному педофилу застенчивого типа. А у того просто возникло желание посмотреть, как она спит нагая в его кровати, пока он сам поможет себе. Но внезапно похоть впилась в него своими когтями и не оставила ему выбора».

— Политика не сильная моя сторона, — сказал Ярнебринг, — но я ведь всегда могу…

— Извини, — перебил его Юханссон. — Что ты сказал? Что-то о политике.

— Жасмин и ее родители приехали сюда как политические беженцы из Ирана. Это произошло зимой 1979-го, Жасмин как раз исполнилось три года.

— Я в курсе, — кивнул Юханссон.

Политика не относилась к сильным сторонам Ярнебринга, но он поговорил с родителями Жасмин, послушал их рассказ об этом деле. Сравнил с тем, что значилось во всех бумагах, которые миграционный департамент выписал, когда они приземлились в Швеции и сразу по прибытии в стокгольмский аэропорт Арланда, 20 января 1979 года, попросили политическое убежище. В виде исключения все стороны в данном деле проявили трогательное единодушие. Опасность того, что они подвергнутся «политическому преследованию» в тогдашнем Иране, оценивалась как «крайне высокая». Они сами, а также их семьи являлись частью христианского меньшинства, принадлежали к старой знати и были приверженцами шаха. Папе Юзефу (так произносилось его имя, написанное в иранском паспорте) и его жене Мариам, а также их трехлетней дочери Жасмин быстро предоставили вид на жительство.

Оба родителя имели высшее образование, отец-врач получил свой диплом в Тегеранском университете, и там же училась мать, по окончании став техническим специалистом с медицинским уклоном. Кроме того, они уже имели связи в стране, которую выбрали в качестве новой родины. У Йозефа Эрмегана (написание своего имени он изменил, как только получил постоянный вид на жительство) в Швеции уже обосновались несколько родственников. Помимо других, дядя — успешный врач, профессор в области медицинской химии, трудившийся в Каролинском институте.

— Я обратил внимание, что отец получил право работать здесь врачом всего через год. Ему понадобилось лишь окончить какие-то курсы. Мать Жасмин выучилась на стоматологическую медсестру и овладела этой специальностью тоже приблизительно спустя год с того момента, как они приехали сюда. Вся семья получила шведское гражданство уже в феврале восемьдесят пятого. Всего за полгода до того, как убили их дочь. Только тогда они официально подали заявление о разводе. Фактически же разошлись на год раньше, но об этом особо не распространялись. Не хотели, наверное, проблем в связи с их ходатайством о получении гражданства.

«При чем здесь их развод?» — подумал Юханссон, но ничего не сказал и довольствовался лишь кивком.

— Помнишь заявления, которые мать писала на отца? О том, что он якобы избивал ее? Я рассказывал тебе о них?

— Да, — подтвердил Юханссон.

— Заявления также пошли лавиной после того, как они стали шведскими гражданами.

— Да, но это же было разумно, с точки зрения отца, я имею в виду, — сказал Юханссон. — Зачем лишний шум? Он, наверное, обещал ей и ребенку дополнительно небольшое содержание, если она будет держать язык за зубами.

«Что-то его опять повело не в ту сторону», — подумал Ярнебринг.

— Как все складывалось потом? — спросил Юханссон. — Родители Жасмин живы?

— Данных у меня нет. Хотя оба покинули Швецию. Отец перебрался в США в девяностом. Один, женщину, с которой он жил, когда его дочь убили, он оставил довольно скоро. По-видимому, за океаном ему по-настоящему улыбнулась удача. Вероятно, он столь же богат, как Скрудж Макдак.

Владеет большой фармацевтической фирмой. Американский гражданин уже давным-давно. Изменил свое имя, кстати, прежде чем уехал, стал Джозефом Саймоном. Саймоном — по отцу.

— А с матерью что?

— Она, наверное, чокнулась. Вернулась обратно в Иран в середине девяностых. Кроме того, вроде стала мусульманкой. С чадрой и всем таким.

— Приняла ислам, ты имеешь в виду, — сказал Юханссон.

— Да, — подтвердил Ярнебринг. — Начала бегать в покрывале. Или как это называется.

— Выглядит практично, — заметил Юханссон.

— Пожалуй, — согласился Ярнебринг. — Если ты женщина и надо жить в таком месте, подобное по большому счету необходимо.

«Один выжил, — подумал Юханссон. — Он взял себя в руки, избавился от всего худшего в себе и выжил с помощью своей ненависти. Одна, вероятно, погибла или, по крайней мере, сдалась той жизни, которую раньше вела», — подумал он.

— Я немного устал, — сказал он. — Ты не обидишься, если я возьму тайм-аут?

— Ни в коей мере, — заверил его Ярнебринг.

— И мы ведь увидимся завтра?

— Само собой. Можешь не сомневаться, в то же время и на том же месте.

Потом случилось нечто очень странное. Когда Ярнебринг наклонился над его кроватью, чтобы в мужской манере дружески похлопать по плечу, Юханссон выпрямил свою правую руку. Поднял ее над одеялом, где она лежала все время, и протянул вперед.

Ярнебринг сжал ее. Крепко, но одновременно осторожно, словно речь шла о маленьком ребенке.

— Жми сам, Ларс, — сказал он. — Дай мне почувствовать твою былую силу.

— В будущем непременно, — ответил Юханссон. — Эй, Ярнис, — позвал он, когда его лучший друг уже был у дверей. — Не забудь захватить мои штаны.

Потом он заснул. На спине, сложив руки на животе, как обычно спал, пока у него в башке не образовалась какая-то дрянь, всего лишь бонусом полученная из-за больного сердца.

Когда жена Пия пришла навестить Юханссона вечером, он уже спал глубоким сном.

Она опустилась на стул возле его кровати, сидела там, наверное, пару часов и смотрела на него. В виде исключения он не храпел. Лежал на здоровом левом боку, абсолютно тихо, неподвижно.

Пия осторожно погладила его по щеке и по правой руке. Ни малейшего шевеления, никаких перемен на лице. Она испытала сильное и необъяснимое беспокойство.

«Он спит, — подумала она. — Просто спит. Только бы не случилось ничего плохого».

Потом ушла домой.

26

Пятница 16 июля 2010 года

Еще один день в новой жизни Ларса Мартина Юханссона. Начавшийся с того, что он установил два личных рекорда. Сначала более чем вдвое увеличил время, в течение которого сжимал красный резиновый мячик правой рукой. Затем без толики сомнения поднял ту же руку и коснулся ею правого плеча. Кроме того, ее постоянно кололо внушающим оптимизм образом.

— Я горжусь тобой, Ларс, — сказала его физиотерапевт. — Ты идешь вперед семимильными шагами.

— Куда там, — проворчал Ларс, ведь в душе он был скромным и стеснительным человеком. — Относительно семимильных шагов мне трудно сказать. Но прогресс и в самом деле присутствует.

Что же касается его доктора, Ульрики Стенхольм, у нее все шло не столь гладко. Она выглядела усталой, да, наверное, такой и была. В последние сутки ей приходилось дежурить вторым номером, сидеть дома в состоянии полной боевой готовности на случай, если понадобится ее помощь, и в результате удалось поспать не более четырех часов подряд.

В гуманитарном наследстве своего отца она успела продвинуться достаточно далеко. Хотя на самом деле все равно сделала мало, пыталась отсортировать из пакетов и коробок бумаги из 1989, 1988 и 1987 годов, о которых Юханссон говорил ей. Складывала их в особую кучу и в выходные собиралась заняться ими всерьез.

— На них свет клином не сошелся, — сказал Юханссон. — Эти бумаги никуда не убегут от нас.

— Спасибо, — сказала доктор Стенхольм. — Приятно, что у кого-то хватает терпения со мной.

«И юрист ты тоже никакой, — подумал Юханссон. — Я ведь уже объяснил тебе, как обстоит дело».

Потом он съел свой обед, точно такой, как обычно. И усилил его одним бананом, половиной пакета черешни и вафлями в шоколаде, которые поглотил тайком. Как раз когда он слизывал последние крошки с губ, появился Ярнебринг. Они получили кофе в палату, целый кофейник с теплым молоком, стоящим сбоку от него, а потом потратили довольно много времени, обсуждая свое общее дело.

— Что ты думаешь об этом, Ларс? — спросил Ярнебринг. — Об убийстве Жасмин.

— Начни ты, — предложил Юханссон. — Я послушаю, ты же сам принимал участие.

— Ну, все пошло наперекосяк с самого начала, — заговорил Ярнебринг. — Когда сейчас начинаю задумываться, почему так получилось, утешаю себя единственно тем, что, пожалуй, речь идет о таком расследовании, где подобной ситуации все равно не удалось бы избежать. Да будет тебе известно, эта история гложет меня изнутри.

— О чем ты? Почему в любом случае все пошло бы наперекосяк?

— Да просто-напросто дело оказалось слишком сложным, — пояснил Ярнебринг. — Когда девочка собралась возвратиться домой к маме (другой возможности ведь, как мне кажется, у нее не оставалось), она напоролась на психа из тех, кого возбуждают дети. Такого, с кем не встречалась ранее, совершенно постороннего, но поскольку была немного не в себе, ему удалось обманом увлечь ее за собой. Это дело чересчур трудное, мы его никогда не раскроем, — повторил он.

— Но черт побери, Бу, — проворчал Юханссон и вздохнул. — Теперь я начинаю по-настоящему за тебя беспокоиться.

«Вот сейчас я узнаю тебя», — подумал Ярнебринг.

— Расскажи тогда, как все происходило. Я всегда был только простым констеблем. Никогда не умел видеть сквозь стены. Расскажи. Как, по-твоему, все происходило? — повторил он вопрос.

— Не знаю, — ответил Юханссон. — Пока не знаю. Но одно мне известно.

— И что же?

— В девятнадцати случаях из двадцати, когда мы говорим о таких преступлениях, преступник находится в непосредственной близости от жертвы. Либо в ее социальном окружении, принадлежит к той же семье, родне, кругу друзей, или находится в географической близости от нее. Они — соседи, он живет в том же районе, видит ее каждый день по пути в школу и обратно, поскольку, пожалуй, трудится в магазине наискосок через улицу. Либо то и другое, то есть находится и в социальной и в географической близости от жертвы.

— Подожди, Ларс, — сказал Ярнебринг и на всякий случай поднял руку в протестующем жесте. — Возьмем такого, как Андерс Эклунд, убивший маленькую Энглу, Энглу Хёглунд, девчушку, жившую в Даларне. Чисто случайно. Он, возможно, никогда не видел ее раньше.

— Двадцатый случай, — сказал Юханссон. — Но его не стоит вспоминать сейчас. Когда речь идет о Жасмин.

— Почему?

— Он не использовал снотворных таблеток или подушку с белой наволочкой, — объяснил Юханссон. — Примитивный идиот, и способ, которым он все сделал, был полностью логичным при мысли о том, как выглядела его крошечная головка. У шерифов из Даларны ушло менее двенадцати часов, чтобы его найти. О таком, как он, можно определенно забыть, когда мы говорим о Жасмин.

— А Ульф Олссон? Убивший Хелен Нильссон.

— Классический девятнадцать из двадцати. Жил в том же месте, где и она, всю свою жизнь. Его семья знала ее семью, его младшая сестра была лучшей подругой старшей сестры Хелен. Он очень хорошо знал, кто такая Хелен. И то, что прошло шестнадцать лет, прежде чем нашли этого идиота, вовсе не его заслуга. За столь долгий срок он может благодарить коллег из Сконе, запутавших столь простое дело невообразимым образом. Сам я взял бы его через месяц.

«Я верю тебе, — подумал Ярнебринг. — Черт знает, может, и я справился бы с ним».

— Убийца маленьких девочек Йон Ингвар Лёвгрен? В Стокгольме в середине шестидесятых.

— Это случилось в 1963-м, — сказал Юханссон. — Две маленькие девочки, и первой было шесть лет, а второй еще меньше, четыре, если память меня не подводит. Первое убийство произошло 12 августа в Аспуддене, а второе 2 сентября в парке Виттаберг в Седере.

«Сейчас я определенно узнаю тебя», — подумал Ярнебринг.

— Но вряд ли в данном случае речь идет о жертвах, с которыми этот парень общался, — сказал он.

— Он пытался, — сказал Юханссон. — Лёвгрену было тридцать два года, и он имел интеллект восьмилетнего ребенка, а тело и инстинкты взрослого мужчины. И целыми днями болтался по паркам в поисках маленьких девочек такого же возраста, с кем он мог бы поиграть. Насиловал их или пытался делать это, убивал и убегал. По сравнению с ним даже Андерс Эклунд выглядит нормально развитым в умственном плане человеком. Забудь о таких, как Эклунд и Лёвгрен. Если говорить о случае Жасмин, здесь можно забыть даже Ульфа Олссона, хотя его голова работала куда лучше в интеллектуальном плане.

— О нем я тоже могу забыть? И почему?

— Слишком странный, затворник, сутяга, в постоянном конфликте по большому счету со всеми, с кем сталкивался. Ранее судим за типичное глупое преступление. Забудь о таких, как Ульф Олссон.

— А наш убийца тогда каков?

— Приятный, услужливый, компанейский, любит общаться с мужчинами и женщинами своего возраста. Никто из них даже не догадывается, что единственное его желание — секс с маленькими девочками. — У него есть только один явный грех, пожалуй, — излишнее пристрастие к алкоголю, — добавил Юханссон и улыбнулся. — Хотя и в таком виде он никогда не теряет контроль над собой.

— И ты можешь назвать мне его имя? — спросил Ярнебринг с широкой улыбкой.

— Дай мне примерно неделю, — сказал Юханссон. — Не забывай, у меня какое-то дерьмо в голове. Я забыл массу вещей, — добавил он. — Постоянно сталкиваюсь с этим. И, к сожалению, не могу вспомнить, о чем идет речь. Просто знаю, что забыл.

— Ты выглядишь вполне нормальным в последнее время.

— Есть три вещи, которые остались в моей памяти, — произнес Юханссон с таким видом, словно слова друга пролетели у него мимо ушей. — Когда я забуду их, все для меня закончится.

— И какие же?

— Оценить ситуацию и найти в ней позитивные моменты, не придумывать ничего лишнего, не верить в случайные совпадения.

— Три золотых правила Ларса Мартина Юханссона при расследовании убийств. Одна неделя, ты говоришь? Потом ты сообщишь мне имя?

— И зачем оно тебе? — спросил Юханссон. — С самим делом ты уже ничего поделать не сможешь.

— Утолю свое любопытство, — ответил Ярнебринг. — Возможно, поеду домой к этому идиоту и серьезно с ним поговорю. С глазу на глаз. Выдерну ему руки и ноги.

— Звучит замечательно, — одобрил Юханссон. — Но ты должен дать мне примерно неделю. Я ведь еще не до конца поправился.

27

Вторая половина пятницы 16 июля 2010 года

Остаток дня Юханссон листал папки, которые Ярнебринг ему дал. Он долго сидел с фотографией Жасмин в руке. Обычной портретной, возможно сделанной в школе, вполоборота, где она улыбалась фотографу. Глаза задорно блестели.

«Ребенок», — подумал он. Счастливый ребенок, и такая милашка, как Ярнебринг и говорил ему. Потом у него заболело в груди. Он сунул снимок назад в папку, и тогда боль ослабла.

Протокол вскрытия он просто перелистал. Его содержание полностью соответствовало тому, что лучший друг ему уже рассказал. Зато он внимательно прочитал протокол обследования места, где нашли тело, и пробежал глазами другие бумаги, написанные экспертами. Тщательно изучил фотографии. Пожалел о своей маленькой лупе, оставшейся на связке с ключами.

«У них ведь наверняка должно быть увеличительное стекло», — подумал Юханссон и позвонил в звонок.

— Чем я могу тебе помочь?

Молодая женщина лет тридцати. Приятной наружности, улыбчивая и позитивно настроенная. Конечно, у такой уж точно есть то, что ему сейчас необходимо.

— Может, у тебя найдется увеличительное стекло и ты одолжишь его мне? — спросит Юханссон.

— Естественно, оно у нас есть, — сказала она. — Я принесу тебе то, которое лежит в канцелярии.

Изнасиловав и убив Жасмин, застенчивый убийца потратил также немало времени и труда, чтобы аккуратно упаковать ее тело.

Он натянул два мешка ей на голову от темени, через туловище, до половины бедер. Потом еще два через ее ноги, талию, так что их край оказался на высоте сосков. Сделал это именно в таком порядке, поскольку два последних лежали поверх двух первых.

Затем он обмотал пакеты лентой. Обычной, коричневой, упаковочной, шириной пять сантиметров. Крепко затянул ее. Сначала вокруг щиколоток убитой. Потом вокруг коленей, бедер и как раз под ягодицами. Далее вокруг талии и груди. Наконец, вокруг шеи. В каждом месте он оборачивал ленту вокруг тела от пяти до шести раз, хотя хватило бы и одного. В результате его творение по содержанию и форме явно напоминало мумию, запеленутую в ткань. Если не обращать внимания на черный пластик и ленту, конечно.

«Страх, — подумал Юханссон. — Не просто страх по поводу содеянного и ситуации, в которую ты попал. Страх застарелый. Ты научился контролировать его. Необходимость контролировать этот страх стала неотъемлемой частью твоей личности.

Ты не оставил никаких отпечатков пальцев, делая это. Зато был след от резиновых перчаток. Фрагмент светло-красной резины удалось обнаружить на внутренней стороне ленты.

Перчатки для мытья посуды. Самые обычные. Вероятно, далеко не новые, поскольку они уже начали трескаться, потеряли прочность и оставили после себя отметину.

Если ты в своем доме, это в любом случае не твои перчатки. Иначе они имели бы другой цвет. Вдобавок, я сомневаюсь, что ты из тех, кто моет посуду, а еще меньше верю в то, что у тебя на руках перчатки, если ты делаешь это. Их использует женщина, а значит, есть такая поблизости к тебе. Кто-то, с кем сожительствуешь? Или, возможно, твоя мать или сестра? Или какая-то другая особа, которую ты просто знаешь настолько хорошо, что можешь находиться один у нее дома без необходимости заниматься такими делами в спешке.

Интересно, жив ли ты еще? Или твой страх убил тебя? Нет, мне кажется, ты жив. Ты слишком любишь себя и не чувствуешь никакой вины за собой. Никакого страха, который ты не мог бы контролировать. Таких, как Жасмин, вдобавок хватает. Ты видишь их постоянно. Они почти все время занимают твое сознание».

Юханссон отложил в сторону папки, чтобы получить возможность поужинать. Выпил два стакана воды, съел половину своей порции макарон с овощами. Главным образом, выполняя обещание и чтобы напрасно не волновать тех, кто отвечал за его здоровье и скорое выздоровление.

Затем он заснул и проснулся, когда Пия села на стул возле его кровати и провела указательным пальцем ему по щекам и вдоль подбородка.

— Как у тебя дела? — спросила она. — Ты выглядишь гораздо бодрее. Вчера, когда я была здесь, ты все время спал. Спал как ребенок и совсем не храпел. Я даже немного забеспокоилась.

— Я чувствую себя как жемчужина в золоте, — сказал Юханссон. — Не волнуйся за меня, расскажи лучше немного о своих делах.

28

Суббота 17 июля — воскресенье 18 июля 2010 года

Настали выходные со всеми посещениями. Точно как в предыдущие, хотя детей он отговорил приходить. Поговорил по телефону с обоими, и с сыном, и с дочерью.

— Я скоро буду дома. Будет гораздо лучше, если мы увидимся у нас с Пией и хорошо поужинаем. Пообщаемся как все нормальные люди.

— Идея просто замечательная, — сказал сын.

— Мы сделаем, как ты говоришь, — согласилась дочь. — Папина дочка всегда выполняет волю отца.

От встречи со старшим братом Эвертом ему, однако, отвертеться не удалось. Тот явился еще до обеда. Большой и сильный, стройный как сосна, хотя на десять лет старше младшего мальчика в семействе Юханссон, Ларса Мартина.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Лен — единица административно-территориального деления в Швеции.

4

Государственная криминальная лаборатория.