Мать химика

Лейла Элораби Салем

Как говорят, за спиной всякого великого мужчины стоит маленькая женщина. У одних это жена, у других дочь или сестра. А у великого ученого Дмитрия Ивановича Менделеева путеводной звездой всегда являлась мать. Именно она указала ему верную дорогу и именно благодаря ее стараниям он стал тем, кто изменил мир науки.

XI Глава

Графиня Евдокия Петровна прогуливалась под дамским зонтиком, защищающим её белоснежную кожу от жаркого солнца, по саду, как к ней, раболепно склоняясь, подбежал лакей-француз и протянул конверт.

— Что это, Жан? — удивлённо вопросила та, приподняв одну бровь.

— Сие послание передали от имени доктора Савельева, говорят: письмо чрезвычайной важности.

— Хорошо, благодарю тебя, можешь идти.

Жан еще раз поклонился и ушёл. Оставшись одна, Евдокия Петровна распечатала конверт, пробежала быстро глазами послание, но как только её глаза достигли последней строки, она в бессилии опустилась на изящную скамейку, глянула туда, где под липовыми аллеями беспечно качалась на качелях десятилетняя Маша. Смуглая, черноволосая, маленького роста, она ещё не ведала о превратностях судьбы, своим добрым мягким нравом, удавшаяся если не покорить сердце двоюродной бабки, то хотя бы усмирить её гордый, непреклонный нрав. Графиня, как и раньше, не любила возиться с детьми, но зато у неёё они ни в чём не нуждались и получали прекрасное образование, что подчас бывает важнее голодной любовной привязанности. За этот её поступок свет зауважал Евдокию Петровну, называл великой благодетельницей и ангелом милосердия, что явно льстило ей, окутывая некогда холодное сердце живительной теплотой.

Немного поразмышляв над сложившейся ситуацией, что вот-вот рухнет, разбив вдребезги детский светлый мир, графиня еще раз пробежала глазами послание, на третий раз вчиталась более вдумчиво. «Корнильев Дмитрий Васильевич сильно занемог, об остальном не смею говорить, ибо наши жизни в руках Господа», — сия последняя строка заставила Евдокию Петровну вздрогнуть. В следующую минуту она повелела запрячь экипаж, быстро распорядилась относительно ужина, оставила Машу на попечение Ефросиньи, а сама отправилась в дом Корнильевых. В душе Евдокия Петровна не долюбливала Дмитрия Васильевича, но тем не менее, он являлся мужем её племянницы, отцом её внуков и она не смела бросить его на произвол судьбы.

В доме её словно давно поджидали. На крыльцо вышла Агриппина, её простецкое добродушное лицо было мокрым от слёз, она поклонилась графине и тут же заговорила сбивчиво, делая то и дело паузы между слов:

— Сударыня, слава Богу, вы приехали к нам, а то я думала, что и надежд нет.

— Что стряслось, Агриппина? — спросила Евдокия петровна, входя в дом и снимая шляпку.

— Ох, горе-то какое, сударыня! Ведь обрушилась напасть на нашу семью. Попервой слегла с чахоткой Катенька… я имею ввиду Екатерину Ефимовну, а теперь вот Митрий Василич. Давеча почувствовал недомогание, я вызвалась спроводить его до кровати, а у дверей почивальни он как изошёлся кровавым кашлем. Я-то сразу побежала за доктором, не боясь ни темноты, ни пьяниц окаянных. Доктор пришел, осмотрел больного, а ничего не сказал.

— А где сейчас доктор?

— С ним… с Митрием Василичем.

Евдокия Петровна оставила шляпку на канапе и стремительно направилась в опочивальню, где на узкой кровати под одеялом лежал больной. В комнате витал удушливый-горьковатый запах лекарств, доктор находился подле Корнильева, а когда вошла графиня, шурша нижней юбкой, поднял на неё глаза и с грустным видом покачал головой. Без слов поняла она значение сего немого знака, немного поддалась вперед, ещё раз всмотрелась в лицо лежачего: ничего общего с прошлым Дмитрием Васильевичем, то была бледная маска с заострёнными скулами, под закрытыми глазами пролегли тёмные тени — это всё то, что оставалось от него.

Евдокия Петровна посмотрела на доктора, шёпотом, словно боясь нарушить тайну тишины, спросила:

— Как Дмитрий Васильевич?

— Не могу сказать, сударыня. Сие есть лишь вопрос времени.

Графиня глубоко вздохнула, чувствуя внутри нарастающую горечь разочарования. Она не была плохим человеком и сейчас, как свойственно людям добрым, совестливым, раскаивалась в прошлых своих поступках, словах и мыслях по отношению к этому умирающему человеку. Невольно в её мозгу мелькнули образы Васи и Маши, жалость к сиротам опалило сердце и графиня почувствовала, как на глаза её навернулись слёзы. Чтобы скрыть окатившее горе, она вышла из спальни, грудь её раздирали внутренние рыдания. К ней почти бесшумно приблизилась Агриппина — служанка не стыдилась проявлению чувств, тихо сказала:

— Евдокия Петровна, извольте пройти со мной.

Графиня машинально подчинилась, перед глазами всё расплывалось, она даже не слышала звук собственных шагов. Женщины ступили в маленькую комнатёнку, более походившую на каморку: в углу стояла печка, у окна узкая кровать, заваленная белыми подушками, напротив печки — два больших старинных сундука с выточенным резным орнаментом на крышках и на боках, этим сундукам было не менее ста лет и от них веяло неким волшебным духом старины. Агриппина осторожно подвела графиню к сундукам, выделявшихся на фоне убогого убранства комнаты, тихо проговорила:

— Откройте крышки, сударыня, тут всё то приданное для Машеньки, что так тщательно в своё время собирала для дочери Екатерина Ефимовна.

При имени племянницы у Евдокии Петровны вновь выступили слёзы, пальцы её затряслись в глухом рыдании и ей не сразу удалось повернуть замок первого сундука. Агриппина приподняла крышку, графиня заглянула внутрь: в нём аккуратно хранились вещи женского быта, начиная от гребня и заканчивая материей для будущих нарядов. Осторожно она перебирала кружева тонкой работы, атласные ленты, накладные манжеты с золотистыми пуговицами, бусины белого жемчуга, длинные массивные серьги. Во втором сундуке была припрятана утварь, особенной красотой выделялся поднос — медный, овальной формы, с выгравированным рисунком в виде сидящих на ветвях птиц.

Долго ещё оставалась Евдокия Петровна подле сундуков. Она понимала, что жизнь Дмитрия Васильевича — то вопрос времени, а решать судьбу детей, судьбу сего маленького тихого домика следовало сейчас, ибо иные родственники со стороны Корнильевых налетят как вороны, разграбят-заберут всё. что можно, ничего не оставив несчастным сиротам. Повелев Агриппине приготовить чай, графиня села на кровать, при этом не сводя глаз с сундуков — там было всё богатство, всё оставшееся от Екатерины. Нет, решила она наконец, сундуки следует забрать не сегодня, так завтра, а дом этот пусть перейдёт в наследство к Василию, когда тот достигнет совершеннолетия. Так успокоив саму себя и решив вопрос окончательным, Евдокия Петровна облегчённо вздохнула и повернулась к окну, что открывало вид на заросший крыжовником, смородиной и крапивой сад, солнце прорывалось сквозь широкие ветви елей, тонкими стрелами лучей освещало высокую зелёную траву, белые ромашки.

В комнату вошла Агриппина с подносом в руке. Перед графиней она поставила чашку с ароматным чаем, а к нему яблочный пирог и пирог с изюмом. Евдокия Петровна галантным движением взяла чашку, сделала два глотка и замерла, прислушавшись: из соседней комнаты раздался глухой кашель, а затем послышался голос доктора, велевшего больному выпить лекарство.