Надежда и разочарование. Сборник рассказов

Левсет Насурович Дарчев, 2018

Эта книга знакомит с занимательными историями из жизни разных людей. Васждут радостные и печальные, смешные и грустные, романтичные и даже трагичные рассказы о том, что волнует и окружает каждого из нас, о том, как сделать правильный выбор и найти верный путь. В чем состоит радость жизни? Каковы истинные ценности и нравственные ориентиры личности? Герои рассказов и повествовательных циклов пройдут немало испытаний, прежде чем поймут, что только добрые, честные, отзывчивые и трудолюбивые люди бывают по-настоящемусчастливы.

© Дарчев Левсет, 2018

Надежда и разочарование

«Ничто не проходит бесследно, — думал Зияди, — на теле легкие шальные детские шрамы, на душе потяжелее — от жизни длиною в семь десятков лет». Черные брови разрослись и появились длинные поросли, а между ними пролегла увесистая складка. Трое детей: один мальчик — Гиви, сложенный по его эскизу, — высокий, стройный с темными глазами, прямым носом и волосами, отливающими медью. Две дочери — Майя и Роза, больше похожие на мать стройной изящной фигурой, красивым овалом лица, нежные и чувствительные. Это все его богатство, все его достижения. Сын в России, дочери — в Канаде. А он — один в большом доме, летом утопающем в зелени фруктовых деревьев и винограднике, а зимой укрывающемся под снежной скатертью, выдавая существование лишь одной трубой на крыше, откуда валит дым — признак жизни, тепла, уюта.

«Не все плохо. Главное — сердцем не стареть. Жизнь продолжается, завтра отмечу юбилей. Приглашу всех друзей и родню и буду радоваться на всю округу как никогда».

— Эй, ты где? — раздался звонкий голос жены Ноны с нижнего этажа дома.

Зияди прислушался к ее шагам, которые были не так быстры и озорны, как раньше. Вскоре она поднялась по лестнице, выпрямилась во весь рост — худая, узкокостная, с крашеными в медь волосами, чтобы спрятать седину. Ее карие глаза остались такими же живыми, как и в юности. Прямая и честная. В руке она несла телефон.

— На, это Гиви.

Сердце у Зияди дрогнуло, потому что звонок означал одно — он не приедет.

— Алло, — прозвучал знакомый, очень желанный тембр голоса сына. — Отец, гамарджоба.^[1]

— Гагимарджос,^[2] сынок, — ответил он одеревеневшим голосом.

— Отец, я от всей души поздравляю тебя с юбилеем, — произнес Гиви, стоя в зале ожидания аэропорта. — Извини, я очень хотел приехать, но обстоятельства… Я собираюсь в командировку в Испанию и как только вернусь оттуда, я прилечу домой и мы…

— Зачем ты летишь в Испанию?

— Дела, отец.

— Я слышал, что ты там связался с…

— Нет, нет, отец, — быстро прервал его Гиви. — Мы же об этом говорили. Слухи всего лишь. Еще раз — поздравляю.

— Спасибо, сын. Ты с кем? — тронутый заботой, спросил его Зияди, услышав в трубке женский голос.

— Я один. Пауза.

— Эх, ты, — неужели у тебя не получается найти какую-нибудь грузинку и жениться, сынок. Тебе уже тридцать лет. Ты забыл обещание?

— Нет, отец. Нет. Я в этом году непременно женюсь.

— Сынок, ты знаешь, какой самый главный инстинкт у живых?

Молчание в трубке.

— Какой?

— Сохранение рода! — грустно сказал Зияди, отвечая на свой философский вопрос. — Есть такое маленькое существо — притворщица листочка. Даже она, находясь до половины в пасти у хищника, откладывает яйца, чтобы продолжить себя в новой жизни. Я в большом доме, где ты родился и бегал без штанов. Мне здесь сегодня одиноко, сын. Я не против: можешь жениться и на испанке…

Через минуту Зияди грустно опустил руку с телефоном и тихо промолвил:

— Я уже не могу вмешиваться во взрослую жизнь детей.

Нона застыла, глядя на раздосадованного мужа с немым взглядом на лице, вспомнив беседу с врачом накануне.

Взрослый терапевт с минуту молчал, перекладывая листы с анализами друг на друга. Нона с трепетом ждала, что скажет этот человек в белом халате, который за день хладнокровно констатирует десяткам людей трагические исходы, сохраняя полное равнодушие.

— Я не знаю, что и сказать, — начал он механическим голосом. — Судя по анализам, у него нет ничего серьезного — можно жить и сто лет. Вот, сердце чуть пошаливает. Это орган, о котором докторам мало, что известно. Смотришь на человека, вроде здоров, а казусы происходят. Я думаю, что у него все это связано со стрессом из-за увольнения с работы, — он случайно не участвует в политических баталиях?

— Нет, — отрезала Нона. — Его политика не интересует. Он просто был хорошим хозяйственником без алчности и лицемерия. Очень многое сделал для людей. Вручили Похвальную грамоту, прицепили медаль и сказали: «До свидания». Он не ожидал этого.

Врач начал что-то писать на бумаге каракулевым почерком. «Попробуй разбери потом, — думала Нона, — их, наверное, еще в институте учат писать по-хитрому, а то, как объяснить то, что все медики пишут одинаково безобразно».

— Вот, возьмите рецепт, — начал доктор давать указания. — И, пожалуйста, делайте, как я вам скажу.

Нона приблизила бумажку к глазам, прочитала и вернула ее на стол обратно.

— Не пойдет, — сказала она уверенно, — это лекарство ему противопоказано из-за печени.

Доктор, недолго думая, притянул к себе бумагу, перевернул ее и написал на обратной стороне другое название лекарства.

Нона еще раз прищурилась, ознакамливаясь с новым названием.

— Не пойдет и это тоже, — бесцеремонно произнесла Нона, глядя ему в глаза. — Почки.

Доктор раздраженно нахмурился. Он нервными движениями достал из стола новую бумажку и нервно толкнул ее к Ноне.

— Тогда возьмите и пишите сами!

Нона растерялась, не ожидая от доктора такой психической реакции. Она ощетинилась и, схватившись за ручку, быстро и злостно что-то нацарапала, затем толкнула бумагу под очки доктора.

Доктор прочитал и выпучил глаза.

— Что это? — он прищуренными глазами увидел математическое квадратное уравнение.

— Я сорок лет проработала учительницей математики в школе, а вы мне…

Доктор слегка улыбнулся.

— Извините, — произнес он, вернувшись на землю, — я просто… вы знаете, я с утра с людьми и… — Он замолк, осознав, что его чувства и усталость никому не интересны. — Еще, у вас есть кому делать укол, если вдруг ему будет плохо? — Он встал и достал из шкафа ампулу. — Вот это лекарство надо уколоть.

* * *

Нона вернулась домой и вышла из оцепенения, когда муж спросил:

— Мне не нравится, как ты смотришь на меня, — проговорил Зияди. — Что, врач разочаровал тебя?

— Да, нет: он сказал, что проживешь сто лет.

— Да, доктор не очень высокого мнения обо мне. Сто лет для грузина мало.

Нона стояла перед ним, отрешенно улыбаясь, склонив голову набок. «Девичья привычка», — подумал Зияди, глядя на жену и вспомнив выпускной школьный вечер, когда он так хотел признаться в любви, но сделал это спустя три года. Она была самой красивой.

— Я думаю, может не стоит затеваться с юбилеем? — с сомнением произнесла Нона. — Дети не приедут…

— Стоит, стоит, — твердо сказал Зияди. — Для чего тогда жить? Пусть не думают, что я сдался. Я просто хочу собрать своих друзей, пить вино, вспоминать дела ушедших дней, шутить и смеяться. Мне доставляет истинное удовольствие, когда за столом вспоминают имя моего отца. Тогда для чего я закопал вино, вырастил на привязи барана? Жена, ты же знаешь, что по-другому я не могу. — Он тяжело встал. — Позови соседа Батраза. Кое-что надо обсудить.

Нона стояла неподвижно в полной прострации.

— Знаешь, чего я боюсь, — неуверенно сказала она, — я боюсь, что твои друзья не придут, и тогда у тебя будет еще один стресс. Сам подумай: сейчас людям не до этого. Друзья были друзьями, пока ты был на должности, а сегодня ты никто — пенсионер. И кто будет кушать твоего барана? Только не подумай, что мне жалко. И знаешь, что доктор сказал?

— Что?

— Никаких переживаний, — сказала Нона. — Сердце может не выдержать.

Зияди вздохнул и задумался: случай непростой.

Он стал расхаживать взад-вперед, сцепив руки за спиной. От напряженной мысли его лицо скорчилось. В спортивных брюках и красной футболке, выделяющей его обвислые черты, он спустился во двор, зашел в сарай и погладил барана. Затем он направился к месту погребения вина, обошел его по кругу, заложил руки в боки и вскинул голову. Его напряженный мозг выдал идею, и он поторопился к жене.

— Нона, вот ты говоришь, что нельзя переживать?

— Да.

— А радоваться можно?

Нона растерялась.

— Что за вопрос? Конечно, можно, — милостиво согласилась Нона.

— Тогда у нас все получится, милая. Есть способ пригласить друзей, — его глаза, прищурившись, лукаво торжествовали.

Жена выжидала.

— Какой?

— Давай объявим, что я умер.

Нона съежилась.

— Ты с ума сошел.

Сосед Батраз, осетин по национальности, со скуластым лицом и солидными усами, выслушав Зияди, обалдел и долго не мог ничего говорить. Через минуту, когда все осмыслил, он засмеялся.

— Такое может прийти только в твою голову, Зияди, — сказал он, мотая головой. — Ты занесешь себя в книгу памяти. Что ж, я за! — он гордо покрутил усы за кончики.

В середине дня Зияди пожаловался на боли в сердце, и Нона позвала медсестру, чтобы сделать укол. Та, взяв в руки ампулу и уставившись на нее тупым взглядом, застыла, переведя ошарашенный взгляд на Нону.

— А что, дяде Зияди так плохо?

— Врач сказал, что у него увеличенное сердце, — произнесла Нона. — Я не знаю: Зияди шутит и говорит: «У больших людей бывает большое сердце». — Она застыла с минуту. — А что, сильное лекарство?

— Ну, да — морфин.

Нона вздохнула и отвела взгляд.

К вечеру дня во дворе Зияди все шуршало: стол, стулья, посуда, мясо, костер. Сам Зияди, поглощенный великолепной идеей и счастливый, вертелся как маленький мальчик. Забыв про всякие болезни, он разжигал костер, разделывал мясо и все время напевал старую грузинскую песню.

Нона следила за ним украдкой, с горечью вспоминая прошлое, которое пролетело бесследно, как один миг. Вспышка света. Блеск молнии. С годами стали блекнуть даже яркие события в жизни, такие как свадьба, дни рождения детей. Все позади, впереди только воспоминания и неизвестность.

Первым на «поминки» приехал Гоги из Семендари с венком, как положено, с красными глазами. С ним прошло детство и вся взрослая жизнь. Он выразил соболезнования Батразу с непередаваемым чувством потери.

Зияди неожиданно вышел из-за угла и сияюще стал в костюме и галстуке с распростертыми руками, готовый принять Гоги в свои теплые братские объятия.

— Генацвали, Гоги…

Гоги выронил венок, и у него отвисла челюсть. Он, обуреваемый чувствами, с минуту стоял как вкопанный, не в силах произнести ни одного слова.

— Хм. Зияди. Ты так больше не шути, — сказал Гоги наконец. — У меня сердце не железное.

Вторым подрулил к дому Зияди его старый друг из Тбилиси Саба, семидесяти лет, богатый, как черт и взрывоопасный, как вулкан. Он буквально залетел во двор, быстро проговорив что-то Батразу, устремился в дом, чтобы увидеть в последний раз лицо покойного друга. Но вместо этого он лбом наткнулся на живого Зияди. Он оторопел с открытым ртом, не совсем понимая, что происходит. Обретая дар речи и обнимая Зияди, он выругался:

— Старый козел, я хотел приехать с подарками на юбилей, а ты взял и все испортил. А ты и не догадаешься, что это.

Зияди прищурился.

— Неужели, это правда? Ты хотел подарить мне мундштук, из которого курил Сталин?

— Хорошо, что мозги твои еще не высохли, — сказал Саба. — Ты догадался. Я обещал подарить его тебе на юбилей.

— Ну, ничего, — сказал Зияди. — Есть много вещей, о которых нам стоит жалеть. Я подожду еще десять лет.

Третий был Сулико из Гори с седой шевелюрой и лицом, изрезанным морщинами. Великий оптимист и человек твердых убеждений. Он вошел во двор с букетом цветов и подарками. Он осмотрелся по сторонам. Несмотря на то, что у всех были нарисованные скорбные лица, он улыбался, потому что каким-то образом узнал про розыгрыш: таких не проведешь — он не сомневался, что это был розыгрыш старого хохмача. И вскоре он в этом убедился, когда Зияди закричал:

— Сулико! Брат, как ты догадался?

— Птицы донесли.

Друзья в сборе. У каждого столько накопилось слов и новостей, хоть сиди до самого утра. Застолье у грузин — дело традиции и особого отношения, когда люди отбрасывают прочь неприятности, проблемы, тревогу. Молчание и равнодушие, обособление не приветствуются — это может восприниматься как обида. Нигде на Кавказе нет столько тостов и правил поведения, относящихся как к тамаде, так и рядовым…

Гости начали рассаживаться вокруг стола, установленного в саду под абрикосовым деревом: Зияди во главе, а Нона — рядом сбоку. Одна половина стола была в тени, а другая — под тускнеющими лучами солнца, яркость которых отбирали сумерки наступающего вечера. Так она могла видеть и чувствовать локоть мужа, о здоровье которого пеклась.

Гоги выглядел несокрушимым и с трудом сдерживал молчание, чтобы потом взорваться, когда наступит весомый момент. Он это сделает с тактом и глубоким юмором, так что смеяться будут все. Его любимая тема, каким он был богатым в советское время, когда работал завскладом стройматериалов. Он продавал кафель упаковками, но умудрялся вытаскивать из каждой упаковки по одному кафелю, и вот так он сделал состояние и разбогател. Было время, когда к нему прицепилась кличка «Кафель». Потом он иронично добавлял: «Не рассказывайте никому, а то не дай бог услышит тот, кому не положено это знать».

Саба, как ни странно, держался проще, оставив свою театральность в долине Алавани, которая всегда завоевывала сердца людей своей открытостью и дружелюбием. Он даже в простых вещах так искусно находил величие, что каждый мог бы отнести это на свой счет. Он умело покупал человеческое внимание — люди потом безрассудно начинали ему верить. Гений общения и романтик, жизнь которого оказалась далека от романтики.

Нона заметила, как Зияди ликовал и наслаждался — он никогда не хотел бы с ними расставаться, другими словами он жил тогда, когда он был в этой среде — его стихии и его мечте.

— Дорогие мои, — начал Сулико, поднимаясь из-за стола. — В правой руке он держал рог с чачей. — Я вам расскажу один случай из жизни Зияди, что говорит о его душе, о его любви, о его большом сердце.

Зияди дрогнул, а Нона застыла, не в силах догадаться, о чем может пойти речь, но ей не понравилось выражение «большое сердце» как во врачебном диагнозе. Только не это.

— Это случилось лет десять назад. — Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что все его слушают. — Как мы знаем, Роза училась в Ростове, но когда она ехала поступать, Зияди и Нони провожали ее на вокзале в Тбилиси с неспокойным сердцем, потому что она там никогда не была и никого там не знала. Посадив ее на поезд и вернувшись домой, Нона говорит: «Зияди, мне так плохо и боюсь за дочь. Кто ее встретит? Как она поступит?». Итак, Зияди едет в аэропорт и покупает билет в Ростов. Вы можете себе представить глаза Розы, когда она увидела отца на перроне в Ростове с охапкой цветов, который прилетел из Тбилиси, чтобы встречать ее с поезда на перроне?

Все зааплодировали. Нона хмыкнула и опустила голову, чтобы раствориться в воспоминаниях.

— Теперь загадка: я хочу всех спросить, кто самый любимый певец у Зияди? — Все зашевелились. — Зияди, ты молчи.

Гоги поспешил первым:

— Ясное дело — Марья.

Сулико отрицательно покачал головой.

— Меладзе, — уверенно произнес Гоги. Сулико:

— Нет. Это «Виноградная косточка». Встречайте и включите телевизор.

Сразу после того, как закончилась песня, Сулико, повысив голос:

— Это не всё, — он щелкнул пальцами и во двор стала заходить группа молодых людей.

У всех перехватило дух, когда увидели молодую, прелестную девчушку в национальном одеянии в сопровождении двух молодых ребят с гитарой и барабаном. Они артистично зашли во двор, подошли к столу, забрали свободные стулья, чуть отошли в сторону и началось такое — зазвучала народная песня про любовь.

Роза расцвела среди полей,

Лепестки раскинув широко.

С болью в сердце подошел я к ней.

И спросил: «Не ты ли Сулико?»

И цветок невиданной красы

В знак согласья голову склонил.

И, как слезы, капельки росы

На траву густую обронил…

Через минуту все, как один, хором начали подпевать. Нона на фоне горы засмотрелась на профиль мужа и видела, как его глаза наполнились слезами от непередаваемого чувства душевного удовольствия — чего еще желать от жизни: его друзья радовались и разделяли его чувства.

— Спасибо, Сулико, — сказал Зияди, после того, как песня закончилась, тронутый вниманием. — Спасибо, брат.

Слово предоставили Гоги, и он, взяв в руки бокал с вином, долго молчал, глядя на поверхность вина, которое блестело серыми оттенками: он там собирал свои мысли:

— Зияди, ты занимал высокие должности и летал высоко, но ты никогда не смотрел на людей свысока. Я… я всегда гордился, что у меня есть такой друг. Ты прожил красиво семь десятков и желаю, чтобы ты прожил еще столько же.

Получился настоящий праздник.

Гости разъехались, оставив за большим столом двоих: Зияди и Нону.

— Вот видишь, как все хорошо получилось? — заявил Зияди с гордостью. — Спасибо тебе, милая, — он осмотрелся по сторонам, — Батраз тоже ушел? Надо было ему дать шашлыка детям. Я ему даже спасибо не сказал, — с сожалением в голосе добавил он, потом, отведя взгляд, добавил. — А девочки даже не поздравили.

— Поздравят. Еще успеют. Там же часовые пояса. Может, там ночь.

— Да, — выдохнул Зияди, — ДЕТИ — НАША САМАЯ БОЛЬШАЯ НАДЕЖДА и САМОЕ БОЛЬШОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ.

— Не унывай! — прервала его Нона, желая отвлечь от досады. — А Батраза, утром отблагодаришь, когда он придет, — произнесла Нона. — Она встала, опершись обеими руками о стол. — Пошли домой! — Нона увидела на лице мужа странное выражение, как будто он смотрел сквозь нее куда-то вдаль. Ее сердце ёкнуло.

— Нет, — устало произнес Зияди, — я домой не хочу. — Голос ровный. — Нона, можно я здесь останусь.

— Нет, — отрезала Нона, — по ночам холодно.

— Тогда принеси мне плед. — Он нежно смотрел на жену. — Пожалуйста!

Нона скривилась и с минуту стояла, изучая его черты, которые изменила мягкая ночная тень. И ей показалось, что что-то толкает ее исполнить его желание. Он просит.

— Тогда два пледа, милый: один — тебе, другой — мне.

— Неплохая идея, — произнес Зияди. — Вспомним молодость, как мы грелись у ночного костра, — сказал он.

Ночь, украшенная россыпью мелких звезд, была нежной, ласковой. Тепло убаюкивало. Нона уснула крепким сном, держа теплую, до боли знакомую руку любимого в своей руке, и она даже не почувствовала, как через некоторое время она охладела.

Друзья настояли, чтобы на надгробном камне написали: «Красиво жил и красиво умер».

Примечания

1

Гамарджоба (по-грузински) — привет.

2

Гагимарджос (по-грузински) — привет (в ответ на приветствие).