Ксенофоб

Лев Пучков, 2010

Как получилось, что русский чувствует себя изгоем в собственной стране? Если общество и власть старательно делают вид, что такого вопроса не существует, молодежь сама пытается найти ответ на него. И, казалось бы, ладно, пусть себе ищет, – но зачастую эти пытливые поиски принимают самые ужасные и непредсказуемые формы. И тогда молодой учитель истории, проповедующий интернационализм и толерантность, становится отъявленным ксенофобом, а его друг – образцовый спортсмен и пример для всех городских мальчишек – безжалостным убийцей...

Глава 3

А вот «легионеры», в отличие от нас, прибыли ровно в 16.00.

Нет, специальный хронометраж (типа — носок левого ботинка основного супостата показался из-за угла без двенадцати секунд четыре, а на дистанцию различения запаха изо рта он притопал ровно в 16.00) — не вел, но когда Руденко ступил на тень от баскетбольного щита, под которым я томился в ожидании, мои «командирские» показывали ровно 16.00.

Пунктуальные товарищи, ничего не скажешь.

— Привет вам, наследники славы павшей империи.

— Добрый день, — Руденко остановился в метре от меня, руки не подал. — Это, между прочим, и ваша империя тоже.

Сопровождение — пара невысоких, крепких хлопцев (наверняка питерцы — наших я всех знаю) встали по обеим сторонам от старшего, и чуть сзади. Руденко и хлопцы одеты одинаково: в просторные серые ветровки с капюшонами (литера «L» на спине и груди), темно-серые джинсы и тяжелые серые кроссовки не пойми какого производителя. Одежда вроде бы сугубо гражданская, но когда встречаешь двух и более «легионеров» разом, становится понятно, что это своего рода униформа. Не исключаю, что закупают централизованно, как в армии, а ветровки вообще шьют на заказ…

— А я не про Россию.

— А про что?

— Про Рим. Легион — сугубо римское изобретение.

— Понятно. Общаться будем?

— Разумеется. За этим, собственно, и пришли.

— Ну так… — Руденко кивнул в сторону противоположного щита и недобро прищурился: — Позови, что ли: босс, похоже, нас не заметил.

Да нет, «босс» у нас очень даже наблюдательный и интуитивный, можно сказать — спиной чует. Просто на сей момент у нас такая диспозиция: Федя пробивает штрафные, Рома — на подборе (чтобы Феде не бегать за мячом и стоять все время спиной к нам), а Борман, упрятав разноцветное личико в капюшон толстовки, стоит правым боком к нам в дальнем углу площадки.

— Да пусть себе бросает, — я небрежно плеснул ручкой в сторону Феди. — Думаю, мы с тобой сами справимся: давай, излагай.

— Не понял? — Руденко сурово нахмурился. — Это вы что, таким образом нас в стойло ставите?

— Нет, мы таким образом субординацию блюдем, — я доброжелательно улыбнулся. — Вождь ваш будет, нет?

— Он на выезде, не вернулся еще.

— Ну вот, поэтому мы и пришли вдвоем. Федя вообще надеялся, что Усольцев сам подъедет, — сообщил я, подпустив в тон тщательно выверенную порцию укоризны. — Но — нет, так нет. Думаю, мы с тобой тоже не последние люди в наших организациях — сами разберемся.

Руденко испытующе глянул на меня, перевел взгляд на Федю и, крепко наморщив лоб, взял тайм-аут на семь с половиной секунд. Во взгляде комиссара «легионеров» отчетливо читалась напряженная работа мысли.

Да можешь не напрягаться, коллега, все продумано. Мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем: пиво, гульки и прочие шалости — это все наносное, а вообще-то мы педагоги по профилю. То есть отдаленно знакомы с психологией и системным анализом.

Насчет субординации — расчет стопроцентный: идиотизмом это может показаться кому угодно, но только не «легионерам» с их фирменным подвывихом по части командования, дисциплины и чинопочитания.

Прогноз по отсутствию Усольцева — процентов на девяносто пять. Дело щекотливое, обернуться может по-всякому: потеря репутации (да плевать на все — на-ка в дыню, мин херц славянофюрер!) и развязывание тотальных боевых действий в списке перспектив развития наших взаимоотношений едва ли ни на первых позициях. Так что, разумно и грамотно поручить все заму: ежели вдруг что-то где-то не срастется, всегда можно будет сослаться на его недотепистость-некомпетентность и с отческой мудростью поправить ситуацию. Иными словами, будет определенная свобода для маневров.

А вот что совсем не продумано — Федя в зоне штрафного броска. Каюсь, коллега, это экспромт.

Федя умеет нависать и возвышаться. Это такой особый дар — не всем дано, знаете ли. Мы с ним одного роста (178 см), я в два раза тоньше, так что, по логике, должен казаться выше, верно? А вот и неверно. В данном случае закономерность не работает: Федя кажется выше. Выше, больше, крупнее — и смотрит всегда сверху вниз. Как взыскательный дядька-кондуктор на «зайца»-карапуза. А ну-ка, покажи билет, мелочь пузатая…

Это не просто мои личные впечатления. Много лет наблюдая, как Федя общается с другими людьми, я заметил: он нависает и непроизвольно доминирует над подавляющим большинством мужчин, пребывающих в орбите его жизнедеятельности. Что интересно: рост здесь особой роли не играет — даже если это двухметровые баскетболисты, все равно будет нависать и доминировать. Этакий безусловный альфа-самец, которому Природа-мать ненароком отпустила избыточную дозу лидерской харизмы.

Ах, да — чуть не забыл: женщин это не касается. С женщинами наш «альфа» совсем другой.

Руденко сантиметров на пять ниже меня — это я еще в первый раз заметил, когда мы с ним за ренегатов беседовали. Усольцев, кстати, примерно такой же — они и по комплекции схожи, этакие крепыши-коротыши. Впрочем, для меня любой, кто ниже меня — коротыш, а для Феди, как я уже сказал, рост особого значения не имеет. Над первыми лицами «Легиона» он нависал бы, будь они даже по метр девяносто.

Вот на этом и строился первоначальный расчет. «Привет». — «Привет». — «Где Усольцев?» — «Нету». — «Надо же, какой занятой товарищ ваш вождь! Могли бы предупредить, Димон один бы пришел. Ладно, излагай…»

А дальше — стой себе и нависай, мудро смотри с ироничным прищуром и этаким ненавязчивым подтекстом: ты, конечно, болтай, птица-говорун, но не забывай, скотина, кто тут альфа и в какой стороне травматология…

Ну, а я под сенью этого утеса в два счета обрешал бы все вопросы.

Однако после Ленкиного звонка первоначальный план накрылся одним прелестным местом. Какой тут, в гудок, ироничный прищур и мудрые смотрины: самое корректное, что теперь от него можно добиться, это «если с Борькой что-то случится, я всему вашем командованию головы лично поотрываю!». И то, это можно будет считать большим одолжением.

Так что — в штрафную, спиной к переговорщикам, и — щит в твоем распоряжении, можешь выплеснуть на него весь негатив. Благо, не наша площадка, Акимов за нее отвечает (физрук техникума — тоже, кстати, Федин кореш).

Тайм-аут кончился. Прискучив любоваться могучей спиной нашего вождя, Руденко кивнул:

— Ладно. Это уже вроде как традиция: мы с тобой все вопросы сами решаем.

— Ну, что поделать: работа у нас такая. Давай, излагай.

— Для начала хочу обратить внимание на два достижения и напомнить об одном очевидном факте, — Руденко официально двинул бровями и перешел в протокольный режим. — Я постараюсь коротко, так что это будет недолго.

— Можешь не коротко и долго: мы не торопимся.

— Хорошо. Безусловное достижение: вы воспитали отличного бойца, — Руденко кивнул в сторону Бормана. — Должен признать: у нас нет ни одного человека, который мог бы с ним тягаться. Даже среди командного состава.

— Угу. Второе?

— Ну и, само собой разумеется, — можно даже не упоминать про того, кто такого бойца вырастил и всему научил, — Руденко безапелляционно ткнул пальцем в сторону баскетбольного щита, содрогавшегося от ударов. — Думаю, если его как следует разозлить, он один уложит весь наш командный состав. В смысле, если вдруг до этого дойдет…

— Угу. Я в курсе.

— Теперь об очевидном факте. Знаешь, этот факт известен всем, но многие недалекие люди почему-то постоянно его игнорируют.

— Нет-нет, мы не такие. Мы всегда прислушиваемся…

— Факт таков: Бог создал людей сильными и слабыми. А полковник Кольт уравнял их в правах.

По завершении этого замечательного изречения сопровождавшие Руденко хлопцы многозначительно повели плечами и без особой необходимости переступили с ноги на ногу. В общем обратили на себя внимание. И только сейчас я заметил, что они держат руки в карманах своих просторных ветровок.

Не понял, они что, оружие с собой таскают?! Интересно…

А хлопцы крепкие (впрочем, у них весь командный состав — парни неслабые), и какие-то на удивление спокойные: не сказал бы, что они как особо рефлектируют в присутствии такого опасного хищника, как Федя.

Почему так себя ведут? Если мое предположение верно и порассуждать чуть-чуть дальше, можно, пожалуй, ответить на этот вопрос: люди обучены обращаться с оружием, имеют практику в его применении и чувствуют, что за спиной у них — надежный тыл. Получается, что побасенка про полковника Кольта — это вовсе не пустые слова?

— Я понятно выразился? — уточнил Руденко.

— В общем — да, все понятно… Гхм-кхм… — я прочистил горло — почему-то вдруг слегка охрип. — Дословный перевод с велеречиво-легионерского на обычный русский: «нас абсолютно не колышет, что вы такие все из себя кабаны и всех в округе побьете одной левой. Будете продолжать в том же духе — будут трупы». Перевод правильный?

— Ну… Нет, вот именно так вопрос, конечно, не стоит, но…

— Про Кольта — хорошо сказал, — одобрил я. — Грамотно. Но, знаешь — как-то выспренно, по-книжному. А может, мы сделаем так: обойдемся совсем без пафоса и попросту, прямо и честно, без всяких намеков, обсудим разногласия, которые между нами возникли?

— Давай, — кивнул Руденко. — Я обеими руками — за.

— Я тоже. Давай, излагай.

— А чего излагать? Мы оба в курсе, как все было.

— Ну, знаешь, как это бывает: может быть, есть какие-то детали, которые были неверно поданы, превратно истолкованы…

— Да, насчет подачи и истолкования. Прежде всего, мы бы хотели услышать вашу непредвзятую оценку поведения Бормана.

— Слушай, мы же договорились: без пафоса…

— Никакого пафоса, — Руденко непримиримо насупился. — Вопрос принципиальный, так что прошу не уклоняться.

— Так. Ну, что сказать…

— Кстати, вы в курсе, что он взял с иноземцев деньги за «крышу»? Ну то есть за защиту?

Упс… Вот так, ни фига себе, новости!

Борман, рассеянно ковырявший площадку носком кроссовка, замер и вытянулся в струнку — как прижизненный надгробный памятник самому себе.

Федина спина окаменела: мне показалось на миг, что ней выросли огромные мускулистые уши, тут же мутировавшие в пульсирующий гневом вопросительный знак. Мяч в руках вождя застыл в предшествующем броску положении и опасно сплющился.

А я, как обычно, ненадолго впал в ступор. Вы в курсе — это я умею.

Ай да Борман, ай да массовик-затейник… Лихо ты нас, Боренька! Даже и не сообразишь сразу, чем же тут крыть…

В этот раз, однако, физиология в нулевой точке валялась недолго: непосредственной опасности организму не наблюдалось, так что все легко сошло за тщательно выдержанную, эффектную паузу:

— Борман… А ну, покажи личико!

Борман продолжал работать памятником и делал вид, что не слышит: ну да, двадцать метров — это же огромное расстояние…

Федя чуть довернул корпус в сторону меньшого брата и призывно стукнул мячом об площадку. Да — лица вождя я не видел, но мяч в его руках сплющился еще сильнее. Сейчас лопнет.

«Памятник» зло дернул плечом и откинул капюшон толстовки.

— А с другой стороны?

Борман, скорбно поджав губы, медленно повернулся и явил нашим взорам следы великой братской любви.

— А теперь угадай с трех раз, знаем ли мы насчет тех денег, — продекламировал я с неподдельной печалью в голосе. — Ну и, вот, собственно, наша оценка поведения Бормана. Как говорится, результат налицо: и это отнюдь не метафора.

— Да-а, суровые у вас порядки, — то ли осуждающе, то ли одобрительно — я так и не понял — протянул Руденко.

— Ну, так… По заслугам и награда.

Федина спина расслабилась, одобрительно подмигнула мне могучими «крыльями» (молоток — неслабо вывернулся!), мяч благополучно округлился в полном соответствии с первоначальными пропорциями и полетел в корзину.

Борман опять натянул капюшон и вернулся в исходное положение — но площадку носком кроссовка ковырять уже не стал — очевидно, задумался о перспективах на ближайшее будущее.

Ага, правильно — тут есть над чем подумать.

— Если необходимо, могу эту оценку прокомментировать, — счел нужным добавить я. — Борман — м…, мерзавец и чудовище. Воспользовался своими навыками, спровоцировал человека на драку, избил, оскорбил и унизил. А по ходу дела раздружился с языком — оскорблял и поносил за глаза людей, которые к вчерашнему конфликту никакого отношения не имели.

— Ну да, есть такое дело, — одобрительно кивнул Руденко.

— Такое поведение нельзя оправдать никакими особыми обстоятельствами. Ни тем, что спровоцированный — взрослый мужик и подготовленный боец — связался с пацаном, хотя, по логике, не должен был этого делать…

Руденко досадливо нахмурился и принялся без надобности рассматривать носок своего кроссовка.

— Ни тем, что спровоцированный — командир и мыслящий человек — должен был десять раз подумать, стоит ли подвергать свою репутацию такому риску. Ни тем, что вышибание иноземцев из «Ацетона» — махровый, ничем не прикрытый геноцид…

— Минутку! — Руденко утратил интерес к кроссовку и боевито вскинул брови. — Почему геноцид? Раньше вы так не считали. И, между прочим, никогда не мешали нам наводить порядок.

— Точно, так и было. А еще раньше — да всего лишь полгода назад — вас тут не было. И никто не выкидывал людей из «Ацетона», фильтруя их по национальной принадлежности.

— Ну что ж — времена меняются, коллега, — Руденко развел руками. — С каждым днем этой нечисти становится все больше и больше. И прут они сюда через кордон, как саранча, и стонет земля Русская под их грязными копытами…

— Слушай, договорились же — без патетики!

— Да разве ж это патетика?! Это от чистого сердца, от души, отсюда вот… — Руденко скорчил гримасу горечи и неожиданно с силой хлопнул себя ладонью по груди. — Патетика… Больно смотреть, как вы — русские люди, братья наши, не замечаете очевидных вещей!

— То есть святой долг каждого русича: объединяться в мобильные отряды и гнать отовсюду иноземцев к е… матери?

— Правильно, брат, правильно! — обрадовался Руденко. — Видишь? Как ни шарахаетесь вы от этого, как ни стараетесь закрывать на это глаза — а ведь все равно, мыслим-то мы в унисон! От правды нельзя спрятаться, она всегда возьмет свое!

— Правда — это да, она обязательно возьмет… А генеральная цель, насколько я понял: освободить, в конечном итоге, всю Русскую землю от иноземного засилья?

— Да! Ты все правильно понял. Я рад этому.

— Слушай… А чем, в таком случае, вы отличаетесь от тех же «скинов», «фашиков» и прочих наци? У них примерно такая же программа: уничтожить под корень всех «унтермешей» и жить в расово чистом государстве.

— Мы не собираемся никого уничтожать, — отчеканил Руденко. — Мы не отказываем в праве на существование ни одной нации и народности. Более того, мы считаем это право священным, поскольку оно даровано каждому живому существу Природой-матерью и является неделимой составляющей мироздания.

— Ух ты, как завернул…

— Но! — Руденко назидательно вздел указательный палец и погрозил кому-то в пространство. Типа — не балуй, а то накажу. — Есть одно «но».

— Ага! Так я и думал — не все тут просто…

— Нет, иронию можешь задушить втуне, все серьезно и диалектически взаимообусловлено.

— Эээ… А если как-то попроще?

Федина спина издевательски подмигнула «трапецией»: что, умник, напоролся на фаната-проповедника?!

— Все нации и народности должны обитать в исторически сложившихся границах своих территорий… — Руденко шпарил как по-писаному. — То есть, конкретно у нас — на Русской земле, должны жить и работать русские. Остальные могут приезжать сюда только как туристы: отдыхать, знакомиться с нашими святынями и достопримечательностями или обмениваться культурным и научным опытом. Все иноземцы — на данный момент только по официальным данным это более двадцати миллионов человек — должны немедля убраться к себе на родину. И жить там, как предписывают их национальные традиции, и в поте лица зарабатывать себе на хлеб насущный.

— Ага… Слушай, а как насчет… эмм… ну, того же «А-студио»? Или, допустим, уникальной методики доктора Назаралиева…

— Да, умеренная миграция научной и культурной элиты вполне допустима. Пусть их лучшие ученые, интеллигенция и культурные деятели едут к нам, если считают, что у нас для них более приемлемые условия. Это очень незначительный процент от общей массы и кроме пользы от этого ничего не будет.

— Ага… А остальные?

— Остальные: чемодан — вокзал — аул. Нам не нужна их наркота. Не нужны их криминальные сообщества, которые совершают на нашей земле более половины всего массива тяжких преступлений. Нам не нужно, чтобы они брюхатили наших глупых и доверчивых девок, которые будут потом рожать им детей и таким образом растить у нас в тылу «пятую колонну».

— Слушай, а вот такой вопрос… Вот смотри, помимо русских в Федерации есть и другие нации и народности…

— В смысле — даги, чечены и так далее?

— Да.

— Ну так а чем они отличаются от остальных? Чемодан — вокзал — Гудермес! Все — домой, баранов пасти, сельское хозяйство подымать, заниматься тем, что искони предписано историческим укладом. Вот скажи: почему татары массовым порядком не едут в Москву, а живут дома и вовсю развивают свой Татарстан? Башкиры — то же самое? Молодцы, разве нет? Достойный пример для подражания. Когда мы развалимся…

— А мы развалимся?!

— Обязательно! И не надо делать круглые глаза — рано или поздно это обязательно произойдет, в полном соответствии с историческим законом цикличности и в силу ряда особенностей развития и упадка всех существовавших до нас империй.

— Вообще, верится с трудом. Мы пока что — довольно крепкая страна, так что…

— Ты будешь смеяться, брат: но за год до распада Союза тоже никто не верил, что такое возможно. А Союз был куда как крепче нашей вконец обнищавшей и насквозь коррумпированной страны. Это была реальная сила, мощь, с которой считался весь мир. Ну и где теперь Союз? Развалился! Так что для России, при том бедственном положении, в котором она сейчас находится — взять и развалиться в любой момент — вообще не проблема.

— Боже, как это горько слышать…

— Ну, тут уж ничего не поделать — это не мы придумали. Так, на чем мы там…

— Татары-башкиры у себя развиваются…

— А, точно: татары и башкиры — молодцы. Соображают, что по чем. А даги, чечены и прочие — зачем-то прутся в Москву и другие русские города. Ну и на фига эти чабаны прутся сюда из своих аулов? Какая нам польза от них? Ноль процентов. А вред? Сто процентов. Тогда вопрос: зачем они нам нужны?! Домой, домой! Пусть развивают родные горы и долины — а то ведь, когда отвалятся от кормушки, очень быстро сохнут с голоду.

— Так думаешь, все-таки отвалятся? Может, они с нами останутся…

— Да уж куда там! Империя развалится — и все разбегутся по исторически обусловленным пределам. И тогда начнется. Нет — не у всех. Вот татары и башкиры будут в полном ажуре. А у кого на тот момент не случится развитой инфраструктуры и какой-никакой базы — будут бедствовать. Ну, типа, как Грузия сейчас — и это еще не самый худший сценарий.

— Да, сильно… Слушай, ну так в Москве вообще будет пусто — там сейчас сплошь «грачи» и прочие… Одних «мамедов» — под два миллиона.

— Пусто не будет. Пусть в Москву едут наиболее одаренные Вани, Пети и Прасковьи из Воронежа, Урюпинска и Красноярска — и таким образом формируют нашу национальную элиту. Три-четыре поколения поездят, глядишь — и будет элита сплошь русская, без всяких там курчавых и носатых со странными фамилиями. Эта элита нам вскоре очень пригодится — перед лицом грядущих катаклизмов…

— Ну что ж… Сильно, сильно сказано…

— Ну так это же очевидно, разве нет? Почему русские довольствуются ролью статистов и молча наблюдают, как другие нации хозяйничают на их территории?! Или я чего-то упустил? Мы что, проиграли какую-то войну и теперь вынуждены терпеть на своей земле присутствие многомиллионного оккупационного корпуса?! Почему, спрашивается, мы должны мириться с тем, что все бывшие союзные республики поправляют свои национальные бюджеты за счет России? Почему, скажи мне?!

— Ну, в общем-то…

— Да нет, нет ответа на этот вопрос — можешь даже и не пытаться… Ну и, кроме того, скажи: разве двадцать миллионов рабочих мест нам самим не пригодятся?

— Нет, места — это, конечно, здорово… Но ведь есть места, на которые никто из наших просто не пойдет. А если некому будет улицы подметать?

— Нет плохой работы — есть низкая зарплата, — с готовностью парировал Руденко. — А пусть наши зажравшиеся воры-чиновники будут воровать не каждый день, а через раз, и подумают о повышении зарплаты. Будут платить тридцатник в месяц и дадут льготы — все брошу, сам пойду в дворники!

— Да, хорошо сказал. Добавить нечего, — я достал из кармана вчетверо сложенные листки с «домашними заготовками», развернул их и протянул Руденко. — Взгляни-ка.

— Это что? — со здоровой подозрительностью уточнил Руденко.

— Это списки и статистика. Да ты глянь, там все просто и доходчиво.

— Может, позже? Обязательно это делать прямо сейчас?

— Ну, не знаю… Вообще-то это наш совместный проект, так что неплохо было бы ознакомиться.

— Совместный?

— Ага. Мы — и вы.

— Интересно…

Руденко досадливо нахмурился и принялся изучать мои «заготовки». Мужлан я, мужлан: не дал окончательно расцвести дивному тюльпану комиссарского красноречия. Товарищ только во вкус вошел, настроился, наверное, до сумерек вещать, а тут какой-то паршивый проектишко…

— Так… И что это у нас такое?

Я в двух словах объяснил: это наши иноземцы и те самые курчавые товарищи со странными фамилиями — из списка наилютейших богатеев России, плюс наиболее известные авторитеты и вожди этнических ОПГ (все данные — из интернета, эти вожди почему-то не сидят в своих республиканских тюрьмах, а гуляют здесь у нас). Отдельный список, обведенный фломастером — Южнопортовская ОПГ. А последний абзац — список мерзавцев нашего города, возглавляемый судьей.

— Так… А в чем суть проекта?

— Вообще-то, думал, ты сам догадаешься.

— Я недогадливый.

Да нет, товарищ вполне сметливый и сразу все понял — просто прикидывается. Не нравится ему такой подход.

— Если оперировать вашими понятиями — это командование того самого оккупационного корпуса, который бесчинствует на территории нашей Родины. То есть люди, которые рулят всем иноземным бизнесом у нас в стране, а также наркоторговлей и организованной преступностью. И — трошки наших «полицаев» — пособников оккупационного режима.

— Я понял, кто это. Но… я не понял, в чем суть проекта?

— Одни мы не справимся. Взрослых у нас меньше сотни, остальные — юнги и совсем пацанва. Супостатов по этому списку — немногим более ста человек. Если вы нам поможете и подключите свои ближайшие филиалы, получится примерно полтора десятка бойцов на одну персону. То есть у нас будет более сотни вполне работоспособных боевых групп. За обучением дело не станет, — солидный кивок в сторону Феди. — Специалиста по диверсионно-разведывательной специфике нам искать не придется…

— Погоди… Ты что, серьезно?

— Вполне! — нет, фанатично горящего взора у меня не получилось (тут мне с Руденко не тягаться), но говорить серьезно и увесисто я умею. — Подготовимся, спланируем все по пунктам, отрепетируем. Сработаем разом по всему «командному составу» — внезапно, дерзко, безжалостно. Перех… всю эту мразоту — будет огромная польза для Отечества.

— Пффф… — Руденко неодобрительно покачал головой. — Если вы решили так приколоться — плохая идея. Не смешно ни на грамм.

— С чего ты взял, что это должно быть смешно? — я продолжал хранить монументальную серьезность. — И почему идея плохая?

— Да ну, прекрати! Откуда вообще такая идея возникла?

— Что значит — «откуда»? А разве она не напрашивается сама собой, как закономерный вывод из ситуации? Смотри последний листок — там статистика.

— Ну, смотрю — и что?

— Личный состав «Легиона» по России, если округлить, где-то в пределах десяти тысяч, так?

— Ну, это ты совсем лихо округлил! Если около шести тысяч наберется — со всеми неофитами — и то будет славно.

— Да это для удобства подсчетов. Пусть будет десять — не принципиально ведь?

— Смотря что считать. Может быть, напротив — как раз очень даже принципиально.

— Считать будем соотношение «легионеры-враги».

— Ну, в общем…

— Короче. Если вас — вместе с нами — будет десять тысяч, а иноземцев, как ты верно заметил — двадцать миллионов. Что у нас получается по соотношению?

— Один к двум тысячам, — мгновенно высчитал Руденко. — И что?

— То есть, на одного «легионера» — две тысячи иноземцев. Если с данным соотношением просто гонять эту публику из разных «Ацетонов» — можно развлекаться таким образом до конца жизни. Если не гонять, а сразу пойти на крайности — убивать, например — патронов не хватит. Да они просто пробегутся разок — двадцать миллионов по одному нашему тумену^[2] — затопчут ненароком и не заметят, что нас тут вообще стояло!

— Не нравятся мне такие подсчеты и аналогии… — Руденко недовольно поджал губы и вернул мне листки.

— А мне, думаешь, нравятся? Да я сам в шоке! Однако наше «нравится — не нравится» и прочие эмоции вряд ли помогут разрулить создавшуюся ситуацию, верно? Так вот, если мы реально собираемся что-то делать, закономерно напрашивается вывод: гораздо проще уничтожить «командование» — сто человек, чем перебить собственно весь оккупационный корпус в составе двадцати миллионов. Сто групп по пятнадцать бойцов, два месяца подготовки, одновременный удар — разом, одним железным кулаком…

— Слушай, ну хорош уже прикалываться! — Руденко начал наливаться нездоровым багрянцем. — Это вы, типа, подъе… нас решили?

— Да нет же, нет! — я аккуратно свернул листки и спрятал в карман — как нечто действительно ценное. — Просто мы рассматриваем систему в целом и ее локальные проявления в нашем конкретном случае: что мы с вашей помощью можем — пусть гипотетически, а чего явно не можем — даже теоретически. Если мы готовы действовать без колебаний, идти до конца и положить свои жизни на алтарь борьбы за свободу Отечества, гипотетический вопрос закономерно перетекает в реальную плоскость. Мы можем подготовить сто групп и нанести удар по сотне главарей? Вполне! Насколько этот удар будет эффективным и каковы будут наши жертвы — это уже другой вопрос. Но ЭТО мы можем. А вот уничтожить двадцать миллионов иноземцев — не можем. Ни при каких обстоятельствах. Даже если просто попробуем — от нас отвернутся свои же соотечественники. Ну, и какой вывод можно сделать из сложившейся ситуации?

Заметили: вопрос уже не совсем риторический, он этак ненавязчиво требует ответа.

Руденко ненадолго впал в ступор: во взгляде его читалось легкое смятение и крайняя степень недовольства. Не ожидал комиссар, что будет втянут в такую неудобную дискуссию на ровном месте. Это ведь его прерогатива: вещать, внушать и навязывать всем подряд идеологически выверенные ориентиры «легионной» морали.

Я воспользовался моментом и мимоходом осмотрелся: как присутствующая публика оценивает мое выступление?

«Стрелки легионные» — вы не поверите, мне явно симпатизируют. Нравится людям то, что я предлагаю, и не надо для этого быть опытным педагогом и психологом: лица их выражают солидарность и одобрение.

Крылья Фединой спины изогнулись в недоумении: эээ… а ты не перемудрил ли, вещун ты наш доморощенный?

Бормана перспектива явно заинтересовала: он развернулся в нашу сторону, взгляд подернут этакой недвусмысленной мечтательной дымкой: вот бы прямо сей момент началась война… Порезвились бы! И, что главное — не пришлось бы отвечать за «крышу»…

Рома в оценке не участвует: он на мяче сосредоточился.

— Извини, но… это все-таки похоже на глум, — Руденко выпал из ступора. — Как-то все это несерьезно…

— А ты тоже извини, но вот такая позиция — это очень похоже на «отмазку». Нет, я понимаю: это неожиданно, необычно и неудобно… Ну хорошо, не готовы вы к таким масштабным действиям, не созрели еще… Ну так давайте сделаем что-нибудь попроще и реальнее.

— Что именно?

— Давайте совместно хлопнем верхушку Южнопортовской ОПГ.

— Не понял… А при чем здесь Южнопортовская ОПГ?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

ТУМЕН — организационно-тактическая единица монголо-татарского войска в XII-XIV вв. численностью 10 тыс. воинов