1812, год зверя. Приключения графа Воленского

Лев Портной

В Россию пришла война. Уже сожжен Смоленск, Великая армия Наполеона подступает к Москве. Граф Воленский, прибывший из Лондона, рассчитывает отправиться на поле боя. Но по распоряжению Александра I он направляется в Москву, чтобы изобличить крайне опасного французского шпиона.

Глава 2

Уверенный, что граф Аракчеев ни за что не допустит меня до его величества, я подумывал о том, чтобы навестить княжну Нарышкину и через нее добиться высочайшей аудиенции.

Но в предположениях своих государственный канцлер ошибся: государь принял меня на следующий день. Война ничуть не изменила его манеры держаться. На губах его величества блуждала несколько застенчивая, даже смущенная улыбка, но при этом он выглядел величественно, как и должно повелителю великой империи.

Наш разговор проходил с глазу на глаз. Государь император пригласил меня в кабинет и приказал адъютанту принести нам кофия.

— Рассказывайте, Андрей Васильевич, рассказывайте по порядку, — Александр Павлович улыбнулся. — Во-первых, что у вас случилось вчера?

— Посыльный, ваше величество, явился посыльный от генерала Вилсона, и пока камердинер докладывал, неизвестный проник в дом и убил посланника от англичанина. Я думаю, несчастный мог что-то добавить к некоторым имеющимся у меня сведениям.

— А что же полиция? — спросил Александр Павлович.

— Расследование ведется. Но пока, насколько известно мне, результатов нет. Ни имени убитого господина, ни где он проживал, — пока ничего неизвестно.

— Что ж, жаль человека, но расследование — дело времени. Думаю, в ведомстве Вязмитинова догадаются послать запрос Вилсону, и тот прольет свет на случившееся. А теперь, граф, слушаю вас внимательнейшим образом, — государь император чуть-чуть наклонился в мою сторону.

— Ваше величество, я имею устные донесения, — начал я. — Одно из них касательно французского шпиона. Сведения представляются мне крайне важными. Уверен, вчерашнее убийство как-то связано с ними. Все остальное — сведения о шведском кронпринце,.. — здесь я позволил себе усмехнуться и продолжил. — Жане Батисте Бернадотте.

— Карл XIV Юхан Бернадотт, — с улыбкой произнес государь. — У меня голова занята предстоящими переговорами с ним. Давайте с него и начнем.

Я кивнул.

— Англичане крайне заинтересованы в том, чтобы русско-шведский союзный договор был подписан, — сказал я. — Швеция не сможет сохранять нейтралитет. Бернадотт должен занять чью-то сторону — России или Наполеона. Он до сих пор избегал подписания договора, что отражает его колебания. Но сейчас наступил момент, когда он не может более откладывать решение. У нас есть достоверные сведения, что Бернадотт принял нашу сторону. Лондон выплатил семьсот тысяч фунтов…

— Да, я знаю, — прервал меня государь.

— В действительности, — продолжил я. — Британский кабинет выделил миллион, а семьсот тысяч — это та сумма, что дошла до кронпринца.

Александр Павлович повел бровями, побуждая меня к дальнейшей откровенности.

— Триста тысяч фунтов поделили между собою камергер его высочества Веттерштедт и гофмаршал Адлеркрейц. Они прибудут в Або в свите кронпринца и будут сообщать графу Румянцеву о малейших нюансах в настроении Бернадотта, они подскажут, если что-то пойдет не так…

— Что-то пойдет не так, — задумчивым голосом повторил государь.

— Маловероятно, но вдруг в последний момент кронпринц изменит решение, — пояснил я. — Как я знаю, ваше величество, вы пригласили участвовать в переговорах лорда Кэткарта. Блестящий ход! Лорд Кэткарт одним своим присутствием напомнит Адлеркрейцу и Веттерштедту, что триста тысяч фунтов стерлингов, утаенные от Бернадотта, должны придать ему, Бернадотту, твердости.

— Если эти проходимцы обманывают своего государя, то что стоит им обмануть англичан? — с сарказмом промолвил Александр Павлович.

— С этической точки зрения — ничего, — подтвердил я сомнения императора. — Но есть и финансовая сторона дела. Англичане держат векселя, выписанные Веттерштедтом и Адлеркрейцом. И они будут предъявлены незамедлительно, если вдруг кронпринц решит, что союз с Наполеоном для него выгоднее, чем с Россией. В случае же подписания русско-шведского договора англичане обещали уничтожить векселя.

— Хорошо, — с улыбкой промолвил государь.

— Впрочем, ваше величество, — продолжил я, — полагаю, что в этой части наши рассуждения носят гипотетический характер. Я уверен в том, что Жан Батист Бернадотт принял окончательное решение встать на сторону России. Осмелюсь утверждать, ваше величество, намерение шведского кронпринца настолько твердое, что не изменится ни при каких обстоятельствах. Таким образом, теперь речь не идет о том, подпишет или не подпишет Бернадотт союзный договор — он непременно подпишет, — а речь идет о том, как добиться от него еще больших уступок и не дать ничего взамен.

— Не слишком ли излишняя ваша уверенность? — спросил император.

— Осмелюсь повторить, ваше величество, я уверен, Бернадотт не изменит решения, — стоял на своем я.

— Но откуда у вас такая уверенность? — строгим тоном спросил государь.

— Ваше величество, я много думал о характере и складе личности Жана Батиста Бернадотта, сопоставлял с теми сведениями, которые получали о нем по дипломатической и секретной линиям, и пришел к выводу: наступил момент, когда Бернадотт решился окончательно порвать с Наполеоном, а при необходимости выступить против французского императора.

Государь вышел из-за стола, я поднялся и вытянулся в струнку. Император сделал несколько шагов по кабинету и недовольным голосом произнес:

— Так вы полагаете, что император должен руководствоваться тем, что вы себе измыслили о характере шведского кронпринца?

Я не успел ответить, как Александр Павлович продолжил с сомнением в голосе:

— Впрочем изложите свою точку зрения. Будет любопытно послушать.

Он вернулся за стол и жестом разрешил мне сесть. Откинувшись на спинку кресла, император вытянул вперед руку и принялся выбивать беззвучную дробь по столешнице.

Душевный трепет охватил меня. Что, если и впрямь мои соображения о характере шведского кронпринца — всего лишь плоды воображения, не имеющие ничего общего с настоящим Бернадоттом? Я смутился, но вдруг словно со стороны услышал собственный голос:

— Ваше величество, Бернадотт — единственный из маршалов Наполеона, который не обязан Наполеону своим возвышением. Он получил полковничьи эполеты в августе 1793 года. Через год он получает высший чин французской революционной армии — чин дивизионного генерала. Он из тех генералов, которые считали Наполеона «паркетным» генералом. Бернадотт необыкновенно энергичен, владеет непревзойденной силой убеждения и при этом тщеславен сверх всякой меры. Он прославился как бесстрашный солдат и мудрый полководец. Полководец, который сперва думал о жизни своих солдат, а потом уже о победе! И солдаты боготворили его. Брось он клич, и его армия безоговорочно пошла бы за ним. И оглядываясь назад, он не вспоминает о тех, кто оказался в опале или — хуже того — был казнен. Он думает о том, что, будь у него в нужный момент чуточку больше дерзости, он бы занял в истории то место, которое занял Наполеон. В течение длительного времени его терзает жгучая обида на судьбу, а за этой обидой скрывается обида на себя самого, он не может простить себе того, что упустил свой шанс, упустил шанс самому взойти на французский трон. Он вынужден признать, что из-за собственной промашки на всю жизнь остался на вторых ролях, при том, что Наполеон терпеть его не мог и всегда отодвигал на третьестепенные роли. Военная карьера Бернадотта представлялась ему драмой, и эта драма усугубляется перипетиями в личной жизни. По иронии судьбы Бернадотт женится на Дезире Клари, красавице, первым мужчиной которой был Наполеон.

Александр Павлович усмехнулся и наклонился в мою сторону. На несколько мгновений я прервался, но государь не проронил ни слова, и я продолжил:

— И вдруг случилось невероятное! Судьба предоставила Бернадотту еще один шанс. Сын юриста и фермерши становится наследным принцем шведского короля! Но и тут новая обида. Когда во Франции стало известно об избрании Бернадотта преемником бездетного Карла XIII, Наполеон объявил решение шведского риксдага своей победой. Мало того, Наполеон объявил, что Бернадотт, став кронпринцем Швеции, поспособствует распространению его, Наполеона, славы.

Александр Павлович покачал головой и промолвил с укоризной:

— Андрей Васильевич, ближе к делу. Ближе к делу, прошу вас.

— Я перехожу к сути, ваше величество. Самым горячим желанием Бернадотта является желание отделаться от тени влияния Наполеона. Но он понимает, что должен действовать наверняка. Когда Наполеон начал войну против России, Бернадотт испугался того, что французские войска в считанные дни дойдут до Балтийского моря, а оттуда рукой подать до Швеции. В этой ситуации Бернадотт не решался выступить против французского императора, а напротив — склонялся к союзу с Францией, поскольку тень Наполеона все же меньшее зло, чем вторжение армии Наполеона. Бернадотт никогда не сомневался, что Россия одержит победу в этой войне. Но он опасался, что Наполеон успеет дойти до Балтики и вторгнуться в шведские пределы в случае, если Швеция не поддержит его. Позднее Наполеона изгнали бы за пределы России, а в Швеции он бы так и остался.

— Что-то я вас не пойму, Андрей Васильевич, — император наморщил лоб. — Минуту назад вы уверяли, что Бернадотт заключит с нами союз, а теперь из ваших слов выходит, что он побоится разозлить Наполеона.

— Только что Бернадотт сделал окончательный выбор в пользу союза с Россией, — сказал я.

— Только что? — переспросил государь.

— После битвы под Клястицами, — уточнил я. — В то время, как вся русская армия во главе с Барклаем-де-Толли отступает, граф Витгенштейн дает французам сражение, побеждает и не пускает их дальше Двины. Уверившись, что французы до Балтики не дойдут, шведский кронпринц решился на союз с Россией, чтобы окончательно избавиться от влияния Наполеона и стать первым. Первым! Пусть не во Франции, так хотя бы в Швеции!

— Да, он прав, — промолвил государь. — И может не сомневаться. Знаете ли вы, Андрей Васильевич, что я запретил любые переговоры с Наполеоном и с его представителями до тех пор, пока последний иностранный солдат не окажется за российскими пределами. Балашов — вот последний парламентер, которого видел Наполеон! Более того, мы не остановимся до тех пор, пока не отстраним Бонапарта от власти. В этом мире вдвоем с ним нам сделалось невыносимо тесно. Либо я, либо он.

Вероятно, по моему лицу пробежала тень. Александр Павлович на мгновение умолк и спросил:

— Что-то не так, Андрей Васильевич? Вы как-то странно смотрите. Словно вы не согласны со мной.

— Осмелюсь дать вам совет, ваше величество? — попросил я.

— Извольте. На то вы и нужны, чтобы советовать.

В голосе его величества не было нисколько сарказма, он смотрел на меня с дружеской теплотой. И осмелев, я сказал:

— Ваше величество, я бы советовал вам в переговорах с Бернадоттом занять совершенно противоположную позицию.

— Что значит — противоположную?

— Ваше величество, Бернадотт хотя и твердо решил подписать союзный договор с Россией, но он до конца будет делать вид, что не согласен на подписание, и постарается поставить свою подпись, только добившись серьезных уступок с вашей стороны.

— А каких уступок он хочет? — спросил государь.

Теперь в его голосе звучала уверенность в том, что мне известны все потаенные мысли шведского кронпринца.

— Во-первых, Бернадотт опоздает на встречу с вами в расчете показать, что не придает договору важного значения. А во-вторых, взамен на подписание договора он попросит вернуть Швеции Великое княжество Финляндское.

— Вот уж дудки! — неожиданно по-простецки воскликнул император.

— Так вот, ваше величество, — продолжил я, — вам и следует в разговоре с Бернадоттом сделать вид, что вы крайне удручены успехами Наполеоновский армии и намерены вступить с Наполеоном в переговоры, чтобы его армия остановилась на достигнутом…

— Да вы соображаете, что говорите?! — вскипел государь.

Он вновь выскочил из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Я поднялся и следил за государем, поворачиваясь всем корпусом вслед за его движением. Отступать было нельзя, и я заговорил:

— Я осмелюсь продолжить, ваше величество.

— Продолжайте, — император махнул рукой с таким видом, словно говорить мне осталось ровно до той секунды, как за мною явится конвой.

— Ваше величество, вы сможете сделать шведскому кронпринцу такие уступки, от которых он сам и откажется. Таким манером вы добьетесь от него подписания союзного договора, не дав ничего взамен. Если вы внушите ему, что намерены вступить в переговоры с Наполеоном, он и сам откажется от Финляндии, лишь бы убедить вас сражаться с Наполеоном до победного конца…

— Почему вы так в этом уверены? А что если он развернется и отправится заключать союз с французами? — в голосе государя появилось раздражение.

— Нет-нет, ваше величество! После победы графа Витгенштейна Бернадотт уже свыкся с мыслью, что навсегда избавится от влияния Наполеона. И расстаться с этой идеей ни за что не захочет! Уверяю вас, он откажется от притязаний на Финляндию взамен на ваше обещание бить Наполеона до победного конца. Кроме того, ваше величество, в Великом княжестве Финляндском стоят наши войска в количестве тридцати пяти тысяч человек.

— И что? — государь нахмурился и посмотрел на меня с подозрением.

— Осмелюсь посоветовать, ваше величество. Предложите эти войска Бернадотту в помощь для войны с Данией!

— Война с Данией?! Да вы с ума сошли! Я не успеваю подивиться одному вашему совету, как вы выдаете следующий — похлеще предыдущего!

— Ваше величество, Бернадотт непременно откажется от военной помощи. Мало того, он возьмет на себя обязательство не покушаться на Финляндию, а взамен предложит вам перебросить русские войска из Финляндского княжества к Витгенштейну. Таким образом, он получит дополнительную гарантию, что Наполеон не доберется до Швеции.

Я замолчал. Несколько мгновений мы сидели в тишине. Государь продолжал беззвучно барабанить пальцами по столешнице. Наконец он произнес:

— Это все?

— Полагаю, что все, ваше величество. Хотя, положа руку на сердце, есть еще одна идея, на случай, если Бернадотт затребует еще каких-нибудь неприемлемых уступок.

— Так не тяните же, Андрей Васильевич! — воскликнул государь.

— Должен предупредить, ваше величество, что эта идея покажется вам совершенно невообразимой, — сказал я.

— Господи! Вы уже посоветовали признать победу Наполеона и затеять войну с Данией! Куда уж невообразимее! Так говорите же, что еще вы удумали!

— Вы можете пообещать Бернадотту, что когда с Наполеоном будет покончено, его, Бернадотта, изберут новым королем Франции, — сказал я.

На этот раз государь император молчал очень долго, внимательно разглядывая меня, и даже пальцы его прекратили беззвучную барабанную дробь. Наконец Александр Павлович спросил:

— Вы это серьезно? — и после небольшой паузы. — Вы всерьез говорите, что Бернадотт в это поверит?!

— Ваше величество, — воскликнул я. — Мог ли сын юриста и фермерши предположить, что судьба предоставит ему шанс стать императором Франции? Конечно же, нет. Но потом оказалось, что такой шанс был. Только воспользовался этим шансом другой человек — Наполеон. Мог ли сын юриста и фермерши помыслить, что судьба даст ему еще один шанс? Конечно же, нет. Но шанс появился! И он не упустил его! Он стал наследным принцем Швеции. Уверяю, ваше величество, теперь он поверит!

— Что ж, Андрей Васильевич, вы меня позабавили. Я обдумаю ваши сведения, — промолвил государь. — Ну а вы? Какие имеете пожелания? Какими надеждами питаетесь?

— Что до моей скромной особы, ваше величество, так я желаю одного и смею просить вас о переводе в действующую армию.

Александр Павлович улыбнулся с грустью, его пальцы вновь начали отбивать чечетку.

— Давайте так, — произнес он. — Вы поедете с нами в Або. Будете под рукой, пока мы на практике проверим ваши умозаключения. А по окончании получите назначение.

И это назначение будет зависеть от того, насколько верными окажутся мои сведения, дополнил я, но вслух лишь сказал:

— Слушаюсь, ваше величество. Я прошу вас перевести меня из министерства иностранных дел предпочтительно под начало генерала Милорадовича.

— Вы что-то говорили о французском шпионе, — напомнил государь со скукой в голосе. — Их сейчас развелось так много.

— Полагаю, что этот шпион особенный, очень ценный для французского императора, — сказал я. — Уверен, из-за него и произошло вчерашнее убийство.

— Вы рассказали о нем Балашову? — спросил император.

Судя по тону, он задал этот вопрос просто так, на всякий случай, явно будучи уверен, что я рассказал бывшему министру полиции все, что знал о вражеском агенте.

Несколько помедлив, я ответил:

— Нет, ваше величество, ни Балашову, ни государственному канцлеру, — никому не сказал.

— Но почему? Балашов сделал бы распоряжение Вязмитинову, и тот немедленно начал бы розыск!

— Наполеон приказал агенту прекратить все контакты с другими агентами и дожидаться прихода французов в Москве. Отсюда я сделал два вывода. Во-первых, агент близок к кому-то из высшей власти, а может, даже и сам занимает высокий пост. Во-вторых, собранные им сведения будут иметь крайне важное значение для Бонапарта, но лишь тогда, когда он войдет в Москву. До тех пор, пока он не занял древнюю столицу, эти сведения для него бесполезны. Однако же в Москве они будут иметь столь высокую ценность, что Наполеон приказал принять все меры для того, чтобы этот агент паче чаяния не раскрылся. Как я уже доложил, по моему убеждению, французский шпион накоротке с кем-то из высших сановников, а то и сам состоит на службе. Вследствие этого я и не доверил никому сведения, в том числе и…

— Вы допускаете мысль, что Балашов — агент Бонапарта? — рассмеялся государь.

— Сам министр полиции вне подозрений, но его окружение! Ваше величество, я долгое время находился в Лондоне и решил, что вы надежнее разберетесь, кому можно поручить следствие по этому вопросу. Кроме того, — продолжил я с воодушевлением, — полагаю, в данном случае время на нашей стороне, ведь Бонапарт исходит из ложного предположения, что он займет Москву.

Я произнес эти слова с гордостью, поскольку за ними стояло чувство единения с государем, с отечеством, уверенность в том, что мы разобьем Наполеона и каждый на своем месте сделает все возможное для победы, нужно будет — и жизнь отдаст. Но в следующее мгновение я умолк, пораженный переменой в облике его величества. Глаза Александра Павловича сделались жалостливыми, он смотрел на меня с тоскливою улыбкой, будто завидовал тому, что я не знаю чего-то, что знает он.

— Что-то не так, ваше величество? — встревожился я.

— Нет-нет, — с поспешностью ответил он. — Я слушаю вас, Андрей Васильевич. Расскажите же, откуда у вас сведения об этом шпионе?

— Мы перехватили письмо генерала Роберта Томаса Вилсона, — ответил я.

— Вилсон, вот сукин сын! — с добродушием, как о старом приятеле, сказал государь.

Он улыбнулся, но в глазах оставалась озабоченность. Взглянув на меня испытующим взором, император заговорил жестким и сухим тоном, но именно сейчас я почувствовал особенную доверительность беседы.

— Андрей Васильевич, сейчас я скажу вам то, о чем знают только три человека. Вы станете четвертым. Думаю, излишне упоминать о приватности нашего разговора.

— Безусловно, ваше величество, вы можете положиться на меня, — с поспешностью произнес я, испуганный, что в последнюю секунду государь передумает и не доверится мне.

Император продолжил, его слова оказались страшными:

— Видите ли, Андрей Васильевич, мы обязаны в стратегических планах учитывать и такой вариант, когда Наполеон Бонапарт будет в Москве.

— Но как такое возможно? — сорвалось с моих уст.

— Вопрос сохранения нашей армии, — сказал государь. — Армия Наполеона рано или поздно истощится. А мы обязаны сохранить свою армию. Иначе погнать-то отсюда Наполеона погонят, но уже не мы, не армия, а новый Минин. И тогда начнется смута.

Я застыл. Вот отчего император смотрел на меня с тоскливой улыбкой. Лучше бы он отправил меня в армию и я погиб, так и не узнав того, что знал он, государь.

Он следил за моей реакцией. В холодном блеске его глаз не было ни отчаяния, ни паники, но — скрупулезный расчет и точное знание сил — своих и противника. Голова моя налилась неожиданной тяжестью, закружилась, я пошатнулся, едва устояв на ногах. И какок-то неведомое чувство вдруг подсказало мне, что Наполеон в Москве — это не просто вариант, а наиболее вероятный из вариантов.

Император молчал, наши глаза встретились, и мне показалось, что отныне мы объединены одним знанием, пусть и не высказанным наверняка. Отмахнуться от этого знания я не мог, спрятаться — даже за героической смертью в бою — не смел.

А еще меня прошиб холодный пот из-за личной оплошности. Все, что я наговорил его величеству о предстоящих переговорах с наследным принцем Швеции, требовало серьезных поправок.

— Я вижу, Андрей Васильевич, как вы потрясены, — произнес Александр Павлович. — И ваше потрясение еще одно свидетельство того, что сейчас нельзя говорить об этом вслух. Конечно, Барклай… а теперь Кутузов сделают все возможное, чтобы не допустить Наполеона. Но мы должны быть готовы к худшему.

Я смотрел на императора, не в силах сказать ни слова.

— Андрей, — он вдруг обратился ко мне просто по имени, — я вижу твою растерянность и не хочу, чтобы ты ушел в смятении. Знаю, о чем ты думаешь. Как же можно отдать Москву, древнюю столицу наших предков?!

Александр Павлович замолчал и несколько мгновений сидел неподвижно, погрузившись в свои думы. Продольные складки рассекли его широкий лоб. Я решился нарушить паузу:

— Но почему Барклай-де-Толли не даст сражения?

Государь император приподнял ладонь, жестом показав, чтобы я не торопил его, что он сам дойдет и до этого вопроса.

— У Наполеона большая, хорошо организованная, превосходно вооруженная армия, — сказал Александр Павлович. — Но он сделал губительную ошибку, решившись идти войной на Россию. Я говорил и скажу еще раз: он может занять Москву, выиграть в Санкт-Петербурге, но в Нижнем Новгороде, в Казани я непобедим. Понимаешь, в Нижнем Новгороде Наполеон не победит меня! Но собственный народ! Нельзя допустить, чтобы народ утратил веру в своего царя.

Я пытался уловить ход рассуждений Александра Павловича. Он заметил недоумение в моих глазах и вновь показал жестом, чтобы я набрался терпения.

— Если бы мы дали генеральное сражение, мы бы проиграли, — продолжил государь император. — После него отступление превратилось бы в беспорядочное бегство. А воодушевленная победой La Grande Armee гнала бы остатки наших войск до самого Петербурга. Если Наполеон займет Москву, оскорбленный русский народ возмутится и с новой силой пойдет бить французов. Если же вслед за Москвой падет Санкт-Петербург, народ разуверится в царе, случится перелом в настроении, французов начнут встречать с хлебом-солью. Этого допустить нельзя!

— Воля ваша, ваше величество, но я не в силах вообразить, чтобы русский человек встречал французских завоевателей с хлебом и солью, — промолвил я.

Александр Павлович рассмеялся. Его смех — совершенно искренний — прозвучал неожиданно, и я растерялся, не понимая, каким образом мои слова развеселили его.

— Вообрази, а Бонапарт именно так и представлял себе войну с Россией. Он думал, что воюет с армией, а в захваченных городах его встретят бургомистры с ключами от города. И пожалуй, после решения идти на Россию войной это его вторая роковая ошибка. Россия — это не Европа, здесь война не с армией, а с народом. Он послал мне письмо из Смоленска — отчаянная мольба: зачем вы сожгли город, почему бежали жители, куда делась местная власть?

— А вы? Что ответили вы? — спросил я.

— Ничего, — государь вернулся на серьезный лад. — Я же запретил вступать в какие-либо переговоры с Наполеоном, и сам буду игнорировать его обращения до тех пор, пока он не окажется за нашими пределами со всем своим сбродом, который он собрал по всей Европе. Барклай сделал так, что Наполеон вынужден на каждом шагу налаживать тыл, управление в населенных пунктах, ему придется растянуть свои силы по всему пройденному маршруту. Мы должны учитывать вариант, что Наполеон дойдет до Москвы. Но в одном мы уверены, если такое случится, то в Москве он и выдохнется. Такова наша стратегия. Ее разработал Барклай-де-Толли еще два года назад. Еще тогда он рассчитал, что в случае войны с Наполеоном придется действовать таким образом. Отступать, избегая генерального сражения, сжигая все на своем пути, вынуждая армию Бонапарта растянуться, рассредоточиться по нашим бескрайним просторам. Барклай мудрейший полководец, лучший военный стратег. Одного не предусмотрел ни он, ни я. Солдаты и офицеры, народ и министры — все восстали против него. К сожалению, долее оставлять его на посту главнокомандующего я не мог. Иначе армия перешла бы в открытое неповиновение. Моя родная сестра Екатерина — и та,.. — император запнулся, но через мгновение продолжил. — Только что состоялся совет. Ты знаешь, пришлось подписать указ о назначении этого прохвоста Кутузова главнокомандующим. Слава победителя достанется ему. Это несправедливо. Несправедливо. Будущую победу выковал не он, а Барклай.

Государь замолчал и некоторое время просто смотрел на меня. Он немного подался вперед, чуть-чуть ссутулившись, и без привычной царской осанки превратился в обычного человека из плоти и крови. И я почувствовал смятение, поскольку он, в сущности такой же человек, как и я, взваливал на свои плечи невообразимый груз. Я же слушал его, а сам переживал за свою личную оплошность.

— Ваше величество, — промолвил я, — позвольте вернуться к первому вопросу. К вопросу о переговорах с кронпринцем Швеции.

— Что-то еще? Еще одна фантастическая идея? — государь улыбнулся.

— Ваше величество, я сказал, что мы перехватили письмо генерала Вилсона о французском агенте, но не передал всего содержания. Я опустил детали, казавшиеся мне несущественными.

— Так может быть, они и впрямь несущественны? — глаза его величества светились добродушием.

— Теперь я так не считаю, — ответил я. — По сообщению генерала Вилсона, Наполеон утверждал, что когда деятельность агента увенчается успехом, Бернадотт окончательно встанет на сторону Франции. Мы не знаем, кто этот агент и какими столь важными сведениями он обладает? Но если Наполеон прав, то если он войдет в Москву и воспользуется плодами деятельности своего шпиона, Бернадотт может предать нас. И мы получим еще один фронт — на северо-западе в Финляндии. А учитывая переброску наших войск из Великого княжества Финляндского…

Государь поднял руку, жестом прервав меня.

— Значит, Андрей Васильевич, — император перешел на официальный тон, — этого шпиона нужно найти. Найти непременно! И дать понять Бернадотту, что Наполеон попал в ловушку. Вот этим, Андрей Васильевич, вы и займетесь.

— Я?

— Вы. А в Або… в Або мы поедем без вас. Обещайте же, что изловите этого шпиона!

— Я приложу все силы, ваше величество, — ответил я, понимая, что просить о другом назначении сейчас бесполезно.

— Нет-нет, Андрей Васильевич! — порывистым голосом произнес государь. — «Приложу все силы» — этого недостаточно. Обещайте, что поймаете шпиона!

— Слушаюсь, ваше величество, — я поклонился. — Я поймаю этого шпиона.

Александр Павлович вздохнул с удовлетворением, хотя и без облегчения. А меня посетила новая страшная догадка.

— Позвольте спросить, ваше величество?

Государь молча поднял глаза на меня.

— Вы так ярко описали сожженный Смоленск… А Москва?

— Вы обладаете завидной проницательностью, — тяжелым голосом произнес государь и после небольшой паузы сказал. — В случае оставления также будет сожжена.

— Но тут нужны огромные приготовления, — промолвил я, с ужасом в душе понимая, что мы говорим не о какой-нибудь деревушке Ивановке, а о Москве, древней столице, сердце России.

— Приготовления ведутся, — сухим тоном промолвил государь. — В Москве работает Франц Леппих. Немецкий инженер, у него целая команда. Он готовит зажигательные снаряды. Но даже в секретной переписке об этом не говорится ни слова. Мы разработали версию, по которой Леппих строит воздушный шар, чтобы бомбить армию противника с воздуха. Если французским агентам и удастся что-то выведать о Леппихе, так только эту абсурдную идею с воздушным шаром.

— Позвольте еще один вопрос, ваше величество. Вы сказали, что три человека — четыре вместе со мною — знают о том, что существует вариант оставить Москву. Правильно ли я понимаю, что граф Ростопчин входит в это число?

— Нет, — резким тоном прервал меня государь. — Граф Ростопчин как московский генерал-губернатор имеет план действий на случай оставления Москвы. Сожжение города и Франц Леппих являются частью этого плана. Но граф Ростопчин не знает того, что решение об оставлении Москвы обсуждается всерьез. Об этом знаю я, Барклай и Кутузов. И вы, Андрей Васильевич.

Я растерялся, не представляя себе причину, чтобы столь судьбоносные планы строятся без участия московского главнокомандующего. Император заметил мое смятение и с готовностью ждал новых вопросов.

— Ваше величество, осмелюсь спросить, — решился я. — Но как же граф Ростопчин? Московский генерал-губернатор вправе знать. Иначе… как же он будет действовать?!

— Вы правы, — ответил государь, — московский главнокомандующий вправе и даже обязан быть поставлен в известность. Но только, если бы это был кто-то другой, а не Ростопчин. Он,.. — император сделал паузу, подбирая слова, — он слишком неистов. Он ни за что не оставит Москвы без боя. Но бой у стен древней столицы может погубить армию, а для москвичей превратиться в бойню. Этого нельзя допустить. Но единственный способ с таким человеком, как граф Ростопчин, это не ставить его в известность. Держать от него в тайне до последней минуты. И потому этот план известен только троим. Иначе — тайны не сберечь. Вы четвертый.

— Благодарю вас за доверие, ваше величество. Моя жизнь в вашем распоряжении.

— И вот что, Андрей Васильевич, подробности о Бернадотте также держите в тайне. Я не хочу, чтобы сведения о шпионе, способном повлиять на решение кронпринца, дошли до Швеции. Пусть ничто не смущает Бернадотта, а то он уж больно чувствителен. Далее. После того, как агент будет пойман, вы получите новое назначение. Такое, какое пожелаете, — пообещал государь. — И кстати, это хорошо, что вы отказались перейти на службу к Вязмитинову. Министерство полиции не приспособлено для ловли шпионов. Здесь нужна хитрость, тонкая работа. Для этого мы учредили обособленную службу — Высшую Воинскую полицию, причем свою в каждой из трех армий. Но к сожалению, действительно работает только Высшая полиция Первой Западной армии. Но именно она нам теперь и нужна, штаб ее расположен в Москве. Директором назначен Яков Иванович де Санглен, он подотчетен лично мне, да, и конечно же Барклаю-де-Толли… а теперь Кутузову. Андрей Васильевич, отправляйтесь в Москву. Я хочу, чтобы на время этого задания вы поступили под начало де Санглена. Он хорошо знаком с ситуацией в Москве и там полно его агентов, они будут полезны вам. Я дам Якову Ивановичу необходимые распоряжения и напишу о вас Кутузову. Аракчеев подготовит необходимые письма.

Государь поднялся из-за стола и кивком дал понять, что аудиенция окончена. Он позвонил в колокольчик, и вошел адъютант.

В дверях я оглянулся, Александр Павлович провожал меня грустным взглядом все с тою же тоскливой улыбкой.

— Обождите! — неожиданно велел он и жестом показал адъютанту покинуть кабинет первым.

Я прикрыл дверь и повернулся к его величеству.

— Андрей Васильевич, — сказал государь, — в вашем распоряжении три недели. Вы должны успеть.