Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки

Лев Лурье, 2022

Ленинград 1970–1980-х годов. Неофициальная жизнь города становится ярче и смелее той, что на страницах официальных газет. Ленинградцы тех лет – рокеры, вольнодумные поэты, каратисты полузапрещенных спортивных секций, театральные деятели, первые гении рыночной экономики – все они совсем скоро станут главными актерами городской и в целом российской сцены. А пока им приходится существовать в быстро меняющейся повседневности позднего Ленинграда. Об этой, казалось бы, недвижной, тихой эпохе рассказывает книга Льва Лурье, основанная на десятках интервью свидетелей и участников неформальной жизни города на Неве. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Часть I. Приватизация жизни

Бэби-бумеры

После войны около родильных домов по утрам, в час выписки, — столпотворение. Мужчины, прошедшие войну, встречают своих новорожденных детей. В конце 1940-х — начале 1950-х бум рождаемости во всем мире. И в Америке, и в Европе, и в Советском Союзе, и в Ленинграде.

Поколение, которое вошло в жизнь, на рубеже 40–50-х, получит название бэби-бумеры. Бэби-бумеры из Ленинграда известны всему миру, они формировали административную элиту нашей России последних десятилетий: Владимир Путин, Валентина Матвиенко, Дмитрий Патрушев, Александр Бортников, Борис и Аркадий Ротенберги, Юрий и Михаил Ковальчуки, Геннадий Тимченко, Сергей Миронов; ушедшие в последние годы в тень Сергей Иванов, Анатолий Чубайс, Виктор Черкесов, Андрей и Сергей Фурсенко, Борис Грызлов, Владимир Якунин.

В те годы в ленинградских родильных домах появились на свет люди самой разной судьбы. Сейчас эта демографическая страта постепенно выходит на пенсию. Мы пытаемся понять время и обстоятельства молодости и зрелости ленинградских семидесятников как единой общности. Тех, кто в одном и том же возрасте смотрели на поднятые мосты, слушали Эдиту Пьеху, видели победу «Зенита» в 1984 году, голосовали за или против переименование Ленинграда в Петербург.

Елена Баранникова: «Наше поколение — самое счастливое за все советские годы, а может быть, и постсоветские. У поколения перед нами очень большой излом. Они пережили блокаду, они пережили войну, они пережили страх. Поэтому им было очень тяжело. А мы — мы первое послевоенное поколение. Мы счастливы, и родители наши тоже были счастливы, что они пережили войну, и мы вот родились с таким счастьем. И еще нам повезло, что мы сформировались во время оттепели».

Петропавловская крепость, 1967 г. Фото Ю. Дядюченко

На оттепель пришлись школьные годы семидесятников. Время сулило надежды. Хрущев торжественно обещает: нынешняя советская молодежь будет жить при коммунизме! Каждому — по потребностям, от каждого — по способностям. Что это значит, никому в точности не известно, но в стране царит ощущение перелома, люди верят в наступление новой радостной жизни. Даже после того, как в 1964 году соратники по руководству КПСС отправляют Хрущева на пенсию, эти настроения по инерции сохраняются. Все пути для нас открыты, все дороги нам видны! Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым! На рубеже 1960–1970-х семидесятники оканчивают школы. На выпускных вечерах принято танцевать медленные танцы: «Возвращайся! Нет, минутку, я без тебя столько дней. Возвращайся! Трудно мне без любви твоей». Но, вырвавшись белой ночью на улицу, выпускники пляшут под транзистор новомодный шейк.

Рожденным после войны — время планировать свою будущую жизнь. Перед глазами молодых — старшие братья, поколение так называемых шестидесятников: тридцатилетние артисты БДТ, режиссеры «Ленфильма», танцовщики Кировского театра, модные литераторы.

В 1964 году в ленинградской культуре одновременно и официально работают 20–30-летние артисты Сергей Юрский (29 лет), Олег Басилашвили (30 лет), Татьяна Доронина (31 год), Зинаида Шарко (35 лет), Алиса Фрейндлих (30 лет). Танцуют их сверстники Юрий Соловьев (24 года), Алла Шелест, Алла Осипенко (32 года), Габриэлла Комлева (26 лет), Наталья Макарова (24 года). Главный в Кировском балете — балетмейстер Юрий Григорович (37 лет), в становящемся модном ТЮЗе — Зиновий Корогодский (38 лет), на «Ленфильме» снимают первые картины кинорежиссеры Виталий Мельников (38 лет), Игорь Масленников (33 года). Печатаются Андрей Битов (27 лет). Валерий Попов (25 лет), Виктор Конецкий (35 лет), Борис Вахтин (34 года), Александр Кушнер (28 лет), Глеб Горбовский (33 года), Александр Городницкий (31 год), Виктор Голявкин (35 лет), Яков Гордин (31 год).

В 1964 прозвучал тревожный звонок: по обвинению в тунеядстве, а фактически просто за «лица необщим выраженьем», был арестован, а потом и приговорен к пяти годам ссылки поэт Иосиф Бродский.

Но время еще оставляло надежды. Весь мир жил молодежной культурой. Историю делала молодежь. Середина 60-х — время Вудстока, «Битлз», Че, парижских студенческих баррикад, протестов против войны во Вьетнаме, Годара, Збышека Цыбульского.

В последние годы своего правления Никита Хрущев потерял какую-либо популярность. Его ненавидела армия — он выкинул из кадров тысячи боевых офицеров, не дав ни жилья, ни гражданской специальности, ни достойных подъемных (о пенсии для большинства не было и речи). КГБ резко потеряло в статусе после казни Лаврентия Берия. Партийный аппарат боялся частичной выборности, которую сулил Никита Сергеевич, его крутого нрава и неостановимого зуда реформаторства, не одобрял развенчание культа личности Сталина. Его внешняя политика была рискованной и угрожала всеобщей гибелью.

Рабочие видели только снижение расценок, повышение цен на мясо, отсутствие в продаже самого необходимого (того, что еще недавно лежало на прилавках). Отсюда Новочеркасск, Муром, Темиртау — открытые пролетарские бунты. Наконец, крестьяне, вначале получившие резкое снижение сельскохозяйственного налога, просто взвыли к началу 1960-х от нереальных планов, торфоперегнойных горшочков, повсеместной кукурузы и налогов на личный скот и фруктовые деревья.

Очередь за рыбой, Ленинград. Фото С. Подгоркова

Помню, как моя няня, псковская крестьянка Ольга Арсентьевна Николаева, уверяла, что Георгий Маленков (а именно с ним крестьяне связывали послабления 1953 года) скрывается в Китае и вот-вот вернется, чтобы сменить никуда не годного Хруща.

Ну и, наконец, интеллигенция, готовая простить Хрущеву всё за «разоблачение культа личности» (вспомним ахматовское «Я — хрущевка»), уже не могла терпеть Никитиного хамства и косноязычия.

Приход Брежнева к власти вызвал некоторое временное ослабление эстетического контроля: правила игры на 1970-е годы только формировались. Все ждали послаблений. Сместивший Хрущева Брежнев в 1965 году неожиданно выпускает Бродского из ссылки. Наступает «дней Леонидовых прекрасное начало»: октябрь 1964-го — август 1968-го.

У ленинградской молодежи 1960-х годов существовали такие оазисы разрешенного и подконтрольного вольномыслия, как литературный клуб «Дерзание» при Дворце пионеров (оттуда вышли Елены: Шварц, Игнатова, Пудовкина; Викторы: Топоров и Кривулин; Евгений Вензель, Николай Беляк, Геннадий Григорьев, Петр Чейгин, Михаил Гурвич-Яснов, Николай Голь, Лев Лурье), блоковский семинар профессора Д. Е. Максимова на филфаке (Сергей Гречишкин, Александр Лавров), ЛИТО Глеба Семенова, Давида Дара и Татьяны Гнедич, салоны Надежды Рыковой, Геннадия Гора, Владимира Стерлигова — Татьяны Глебовой; лекции и семинары Ефима Эткинда, Игоря Кона, Льва Клейна, Аристида Доватура.

Важную роль играли специальные математические школы, особенно 30, 38 и 239-я, со своими ЛИТО, студиями, традициями естественно-научного фрондерства. В НИИ практиковались поэтические чтения и выступления бардов из клуба «Восток» (Евгений Клячкин, Юрий Кукин, Александр Городницкий).

«Зримой песней» и «Людьми и мышами» отмечен был выпуск режиссерского курса Товстоногова в ЛГИТМИК. В зените славы находились БДТ и Театр комедии.

Цензура значительно ослабла. В 1964–1968 годах вышли «Понедельник начинается в субботу», «Улитка на склоне», «Сказка о тройке», «Гадкие лебеди» братьев Стругацких, «Хранитель древностей Юрия Домбровского, «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы» Василия Белова. В журнале «Москва» печатают «Мастера и Маргариту», в «Большой серии» Библиотеки поэта переиздаются стихи Марины Цветаевой и Бориса Пастернака (Осип Мандельштам появится только в 1973-м). Анна Ахматова умирает в 1966-м, за год до смерти из печати выходит «Бег времени». В 1965-м Анну Андреевну отпускают в Оксфорд, где она становится Почетным доктором.

Невиданный подъем в советском кинематографе. В 19641967-х годах на экраны выходят. «Живет такой парень» Василия Шукшина, «Время, вперед!» Михаила Швейцера, «Звонят, откройте дверь» Александра Митты, «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма, «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика» и «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» Леонида Гайдая, «Похождения зубного врача» Элема Климова, «Рабочий поселок» Владимира Венгерова, «Айболит-66» Ролана Быкова, «Андрей Рублёв» Андрея Тарковского, «Берегись автомобиля» Эльдара Рязанова, «Два билета на дневной сеанс» Герберта Раппапорта, «Дневные звезды» Игоря Таланкина «Листопад» Отара Иоселиани, «Начальник Чукотки» Виталия Мельникова, «Республика ШКИД» Геннадия Полоки, «Старшая сестра» Георгия Натансона, «В огне брода нет» Глеба Панфилова, «Женя, Женечка и „катюша”» Владимира Мотыля, «Июльский дождь» Марлена Хуциева, «Короткие встречи» Киры Муратовой, «Три тополя на Плющихе» Татьяны Лиозновой, «Хроника пикирующего бомбардировщика» Наума Бирмана.

Незаметно меняются общественные умонастроения. Всё больше узнает образованное меньшинство об интеллектуальном и художественном взлете Серебряного века. Для молчаливого большинства важен позорный крах «Программы КПСС», быстрое становление общества потребления, шик заграничной жизни, явленный и итальянскими и французскими фильмами и роскошными (по советским меркам) одеждами иностранных туристов. Все это делает коммунистическую идею даже в ее «ленинском» первоначальном варианте все менее манкой.

И хотя еще пользуются популярностью строки Булата Окуджавы: «Я всё равно паду на той, на той единственной Гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной», пьесы Михаила Шатрова и «Братская ГЭС» Евгения Евтушенко, всё больший интерес вызывают мистика, религия, самообразование или чистый эскапизм. Выбор такой: уход в своебразнные культурные скиты или циническое приспособление к существующей реальности.

Сергей Миронов: «Придя в 1-й класс, я уже знал, что буду геологом. У меня не было никаких сомнений. Я не хотел быть ни космонавтом, ни пожарным, ни шофером. Я хотел быть геологом. Я не собирался быть министром. Но мой карьерный рост и пик должен был обозначать начальника экспедиции. В геологии — это круто».

В 1969 году из дома по Баскову переулку, 12, выходит семнадцатилетний Владимир Путин, ученик десятого класса, и отправляется в Большой дом, Комитет государственной безопасности. Мальчик посмотрел фильм «Щит и меч» и хочет стать советским разведчиком. Он предлагает Комитету государственной безопасности свои услуги. Юный Путин получает отказ: «Инициативников не берем!». Времена комсомольцев-добровольцев в далеком прошлом. Семидесятники входят в мир, где инициатива не приветствуется.

Николай Беляк: «Предыдущее поколение старших братьев, которое, будучи сформированным в условиях такого жесткого, тоталитарного, да практически тюремного состояния несвободы, в период оттепели как бы ринулось в прорыв, сразу попало в резонанс и оказалось востребованным. Следующее поколение сформировалось в ценностно-смысловом качестве в годы оттепели, то есть в состоянии вот этой кажущейся свободы».

7 ноября 1967 года ленинградцы наслаждались невероятным зрелищем. Крейсер «Аврора» покинул свою вечную стоянку, подошел к мосту Лейтенанта Шмидта (сейчас Благовещенскому) и направил свое баковое орудие на Зимний дворец, как это было 7 ноября 1917 года. Страна отмечала 50-летие Октябрьской революции. Веселые и энергичные 60-е сменялись мрачными, безнадежными, вязкими 70-ми. Пропаганда восторженно восхваляет достижения социализма. Юбилеи идут один за другим: 50-летие Советской армии, комсомола, столетие Ленина. У молодежи оскомина от однообразных славословий.

«Аврора» приходит. Фото С. Подгоркова

Наталия Евдокимова: «Доведя до абсурда ожидание 100-летия со дня рождения Ленина, власть привела к тому, что над юбиляром постепенно начали посмеиваться. Пошли анекдоты. Один из первых был незлобивый, но всё-таки анекдот про Ленина: „Ильич говорил Крупской, что идет к Арманд. Арманд — что остается с женой дома. F сам — в Публичную библиотеку, и работать, работать, работать”».

Формально верность идеологии сохраняется. Но фактически Ленин теперь не бог, а комический персонаж. Герой анекдотов. Никакого другого кумира у семидесятников не появилось. Ленинизм не был заменен ни церковью, ни идеей либерализма, ни трудовой этикой. Ленина нет, и всё позволено. Любая большая идея казалась семидесятникам чем-то ненужным. У каждого — своя частная правда. Хрущев обещал коммунизм через 20 лет. Люди сомневались, но думали: «А что если… Чем черт не шутит». При Брежневе в коммунистические идеалы уже и из начальников никто не верит. Слова, произнесенные с трибун, — скучнейший ритуал. Их не слушают, им не придают значения. Идеи революции, еще недавно казавшиеся романтическими, воспринимаются как бабушкины сказки.

Сергей Миронов: «Была большая неправда. Нам всем очень хотелось верить в то, что нам говорят. В то, что нам показывают по телевизору. И в то, что мы читаем в газетах. Но, читая, слушая и смотря одно, в жизни мы видели другое. И вот этот диссонанс, вот это умение читать между строк, это понимание, что там нам говорят красивые слова. Причем мы подозревали, что они сами-то в это не верят».

Александр Васильев: «Были две главные газеты: „Известия” и „Правда”, которые отличались только одним: в „Известиях” не печатали правду, а в „Правде” не было известий».

Те, кому по-настоящему интересна политика, вместо «Правды» и «Известий» слушают западные радиостанции — Би-би-си, «Голос Америки», радио «Свобода». Мощная система глушения не слишком помогает.

Борис Элькин: «Всё равно были места, где не сильно глушили. И были всякие фокусы. Можно было зайти, например, под пандус Литейного моста с приемником „Спидола”. И вот там было слышно иногда».

Газеты на Большом пр. Фото С. Подгоркова

На двадцать лет время словно остановилось. Люди, пришедшие к власти в 1964-м, будут править страной до 1985 года. Они обеспечат стране стабильность и относительно высокий уровень жизни, не допустят большой войны. Но цена этой стабильности — отсутствие какого бы то ни было движения, новых лиц и идей. То, что потом назовут застоем.

Эдуард Лимонов: «КПСС превратилась в орден таких геронтократов. Свежих людей боялись… Изъян социалистической системы. К власти не проходил ни один талантливый чел».

Людмила Чубайс: «Сейчас мы до 35 лет рассматриваем кандидатуры на серьезную работу. А раньше — старше 35-ти».

В любой стране и при любом режиме самый простой способ выбиться в люди — хорошо работать. Но в многочисленных ленинградских НИИ и КБ семидесятых годов посты завлабов занимают старшие братья — шестидесятники, а в начальниках — люди из поколения фронтовиков, которые годятся нашим героям в отцы. Перспективы карьерного роста близки к нулю, работа идет ни шатко ни валко.

Борис Элькин: «Я какой-то фигней занимался. Книжки читал в столе. Меня ловили. Я говорю, мне делать нечего. Они говорят, читай техническую литературу. Повышай свой уровень. Это ужасно было. Тетки красились. Бесконечно курить ходили. Ну, это такая выматывающая штука, конечно, выматывающая. Все заканчивали в 6 часов. В 6 часов звонит звонок. Во всех конторах. И вот все с низкого старта кидались бежать. То есть бежали с работы, как с пожара».

Если нет объединяющей идеи и захватывающего дела — главной становится личная жизнь. Все сыты, крыша над головой есть, скромную зарплату платят регулярно, всем примерно одинаковую.

Валентин Семенов: «Работа была ничто. Отсидеть, переждать, всё начиналось как раз после работы. Проводили досуг в своих собственных, как бы сейчас сказали, тусовках. Это было любимое — собираться компаниями и заниматься своими любимыми делами».

Живут в ожидании отпуска. Его детально планируют, о нем мечтают весь год.

Александр Васильев: «Болгария была пределом мечтаний. Кто не хотел поехать в Златы Пески! А кто не мог, думал о Сочи, о Пицунде, о Ялте, которая считалась великолепным отдыхом. Или о Юрмале, где самые прозападные собирались».

Людмила Чубайс: «У нас была байдарка. У нас была палатка. У нас были там всякие разные котелки, ведерки и всё остальное. И вот мы разрабатывали какой-то маршрут. И на 2–3 недели брали байдарку и уходили на природу».

Туристический аскетизм мирно уживается со стремлением украсить быт, чтобы всё было, что называется, как у людей. Стенка, чеканка, вагонка, хрусталь, сервиз. Товары в СССР не покупают — их достают. Возможностей мало. Джентльменский набор — «дачка, тачка и собачка» — доступен немногим. Тем сильнее радость обладания дефицитным товаром.

Людмила Чубайс: «Хрусталь — это розовые мечты. Машина „Жигули” — что-то невероятное. Такое, чего у меня никогда точно не будет. И обидно было, почему так. Мы вот за свои 100 рублей зарплаты, может, сможем за каких-нибудь 10–15 лет накопить».

В 1970-е годы в жизни людей важнейшую роль играет дефицит. То, за чем бессмысленно ходить в магазины. Джинсы. Сигареты «Кент». Пыжиковые шапки. Дубленки. Торт «Мечта». Ликер «Ванна Таллин». Журнал «Силуэт». Вещи занимают всё большее и большее место как символ престижа, успеха, демонстративного потребления. И многие начинают «крутиться» — доставать, обменивать, спекулировать, выпрашивать у иностранцев. Роль денег в жизни людей становится гораздо более важной, чем, например, в 1950-е или в 1960-е годы.

Альберт Асадуллин: «Первое, что мне хотелось, — джинсы настоящие. Ну, не только мне. Всем моим друзьям. Это был символ буржуазного капиталистического мира. Как жвачка, кока-кола. Фарцовщики появлялись в институте, доставали что-то. Привозили. Но они стоили бешено дорого».

Кто-то хочет достать джинсы, кто-то — пластинку «Битлз». Одних манит замша, других — джерси. Но все поголовно хотят иметь книги. Собирание библиотек — в моде. В каждом сколько-нибудь «приличном» доме необходимо иметь собрания сочинений Валентина Пикуля, Юлиана Семенова, Александра Дюма. Эти книги в открытой продаже купить невозможно. Их получают только в обмен на макулатуру.

Книга из источника знаний превращается, с одной стороны, в часть интерьера, с другой — в своеобразный наркотик. В книгах иной, невиданный мир. Гораздо более живой и изменчивый, нежели явь. Чтение определяет не только мировоззрение, но и статус. Пикуля читают все. Значит, среди продвинутых модно не читать его вовсе. Продвинутая ленинградская молодежь предпочитает малодоступных Бродского, Солженицына, а кто и Камю с Лао-Цзы.

Конец ознакомительного фрагмента.