Июнь 1941. Запрограммированное поражение

Лев Лопуховский, 2020

Военные поражения 1941 г. оказались настолько неожиданными, а потери Красной армии так велики, что эта рана в народной памяти не зажила до сих пор. По сей день продолжаются ожесточенные споры о причинах и виновниках трагедии. И главный вопрос – можно ли было ее избежать? В новом, существенно переработанном и дополненном издании книги ведущие военные историки доказывают: реальной альтернативы катастрофе не существовало. Трагедия 1941 г. была не случайна – она обусловлена объективными факторами, такими как реальное состояние боевой и мобилизационной готовности Красной армии, уровень экономики СССР и система принятия важнейших решений. Книга окажется весьма полезной тем, кто хочет понять, почему Красная армия, проиграв многие сражения первой половины войны, все-таки разгромила нацистскую военную машину и водрузила Знамя Победы над Рейхстагом. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Оглавление

Из серии: Страницы советской истории. Исследования

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Июнь 1941. Запрограммированное поражение предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 2

СССР между мировыми войнами

2.1. Планы, политика и реальность

Вся жизнь социалистического государства, включая его вооруженные силы, подчинена заранее разработанным планам. Важнейшее место среди них занимают военные планы, которые делятся на категории, определяемые их предназначением. Так, наряду с планом строительства вооруженных сил, существуют мобилизационный и оперативный планы. Как ясно уже из его названия, план строительства вооруженных сил определяет пути их развития в мирное время. Для перехода на военные рельсы страна руководствуется мобилизационным планом, устанавливающим порядок мобилизации и развертывания ее вооруженных сил в случае войны. Согласно ему же, организуется и работа тыла по обеспечению нужд фронта. Оперативный план регламентирует сосредоточение и развертывание вооруженных сил, а после начала войны — их вступление в боевые действия. План строительства вооруженных сил и мобилизационный план в конечном итоге направлены на обеспечение оперативного плана необходимыми людскими и материальными ресурсами, поэтому все эти планы тесно увязываются между собой.

Военные планы создаются не вдруг и не по прихоти военных. Задачи вооруженным силам ставит политическое руководство, и оно же определяет отправные условия для военного планирования. К ним относятся прежде всего мобилизационные ресурсы страны и ее возможности по материальному обеспечению своих вооруженных сил. В этих сведениях военные обычно разбираются неплохо, но им еще необходимо знать как своих вероятных противников, так и союзников в возможном конфликте.

Врагов и друзей определяют политики, а подробную информацию и о тех, и о других собирает разведка. Она обязана снабдить политическое и военное руководство своей страны достоверными сведениями о военных и экономических потенциалах вероятных противников, их возможностях, намерениях и реальной степени исходящей от них угрозы, а также оценить надежность союзников и их вероятный вклад в общее дело. Нельзя забывать и о нейтральных странах, особенно о мерах, необходимых для их привлечения на свою сторону, или хотя бы для сохранения ими нейтралитета, и, уж точно, для предотвращения их перехода в стан врагов.

Главная задача политиков — в первую очередь избежать вооруженного столкновения. А если это окажется невозможным, — создать как можно более подходящие условия для вступления в него своих вооруженных сил и максимально неблагоприятные — для противника. Особую важность приобретает определение примерных сроков будущей войны. Чем лучше разработчики военных планов знают своих врагов и союзников, а также срок, к которому им необходимо подготовиться, тем ближе к реальности получатся их планы, тем скрупулезнее и точнее они будут проработаны и тем выше окажется вероятность их успешного осуществления на практике. Так опытный спортсмен заранее тщательно изучает своих будущих соперников и подводит себя к пику спортивной формы как раз к моменту начала ответственных соревнований.

Вот тут и кроется специфическая проблема СССР, сильно осложнившая его вступление в войну с Германией. Постоянным лейтмотивом кремлевского руководства, настойчиво внушаемым народу страны всей мощью государственного пропагандистского аппарата, было представление о «молодой советской республике в кольце врагов». Об этом ясно заявил Ленин 23 декабря 1921 г. в отчете ВЦИК и СНК РСФСР IX Всероссийскому съезду Советов: «И первой заповедью нашей политики, первым уроком, вытекающим из нашей правительственной деятельности за год, уроком, который должны усвоить себе все рабочие и крестьяне, это — быть начеку, помнить, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам. Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске»[123].

Такое предвзятое представление целиком и полностью сохранилось даже после окончания Гражданской войны и связанной с ней иностранной интервенции. На его основе принимались важнейшие политические решения и разрабатывались основные экономические и военные планы. Ментальность, настойчиво насаждаемую в СССР на протяжении всей его истории, очень точно охарактеризовала признанная специалистка в области военной психологии д. и. н. Е.С. Сенявская: «Терминология тех лет — “вся страна — военный лагерь”, “вражеское окружение” и т. п., отражавшая международную обстановку и положение в ней Советской России, отражала и психологию общества, которое никак не могло расстаться с недавно пережитыми войнами и продолжало оставаться в состоянии “взведенного курка”, ощетинившимся на весь мир и на себя самое. Экономика, политика, даже культура были пропитаны “духом войны”. <…> Этот образ мышления заставлял воспринимать собственную страну как осажденную врагами крепость, из которой, в свою очередь, при первой же возможности совершались военные вылазки. В этом русле следует рассматривать и локальные конфликты второй половины 1930-х гг., и советско-финляндскую “зимнюю” войну, и походы на Запад, раздвинувшие границы СССР перед началом Великой Отечественной войны. Это же мышление стало одной из причин полувековой “холодной войны” и безудержной гонки вооружений в невыгодных для СССР условиях»[124].

Ее мнение как нельзя нагляднее иллюстрирует формулировка из секретного военно исторического исследования «Будущая война», написанного ответственными работниками Разведывательного управления Штаба РККА в 1928 г. в качестве прогноза грядущих событий:

«Основным фактором, который обуславливает неминуемое вовлечение нас в новую войну, служит тот факт, что СССР является единственным на земном шаре пролетарским государством, осуществляющим социалистическое строительство в условиях капиталистического окружения и играющим роль авангарда и оплота международного революционного движения.

В настоящее время между двумя лагерями, на которые разделился современный мир, существует состояние известного неустойчивого равновесия, которое мы называем временной “мирной передышкой”. Полоса этой передышки, по всей вероятности, не будет продолжаться слишком долго; она сменится неизбежным военным столкновением капиталистического мира с СССР.

Столкновение это, скорее всего, произойдет в форме новой военной интервенции империалистов в СССР. Однако, в условиях нашей эпохи имеются и такие факторы, которые могут привести нас к войне не только вследствие нападения на нас империалистов. Ход истории и развитие революционного движения могут вызвать наше самостоятельное выступление на помощь тем социальным силам, которые подрывают капиталистический строй и несут ему окончательное разрушение (например, в случае революции в одной из крупных капиталистических стран; возможность войны не исключена также в случае мощного подъема революционного движения в одной из крупных колониальных или полуколониальных стран)»[125].

Таким образом, всякая возможность предотвращения войны и сохранения мира тут отвергалась напрочь. А кто же в то время считался врагами и союзниками Советского Союза? Отвечая на этот важнейший вопрос, авторы исследования рассортировали основные страны мира на четыре группы:

«1-я группа — государства, явно враждебные по отношению к СССР: Англия, Франция, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва; сюда же можно причислить и Италию, которая из соображений своей общей политики готова поддержать антисоветские планы Англии.

2-я группа — государства, могущие примкнуть к антисоветскому фронту: Германия, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Юго-Славия, Греция, Бельгия, Япония и САСШ.

3-я группа — государства, не заинтересованные в войне с нами по географическим, экономическим и политическим причинам: Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария, Австрия, Албания, Персия и страны Латинской Америки.

4-я группа — государства, дружественные по отношению к нам: Турция, Афганистан, Китай (потенциально), страны Арабского Востока — Африка, Индонезия и Британская Индия (объективно), Монголия»[126].

Наиболее вероятным считалось нападение на Советское государство вражеской коалиции в составе Польши, Румынии, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы при материально технической и финансовой поддержке со стороны Великобритании, Франции, Чехословакии и Италии. При этом ожидалось, что Германия, Чехословакия, Венгрия, Югославия, Италия, Болгария, Греция и Персия (Иран) будут участвовать в экономической блокаде СССР. Не исключалась и возможность прямого участия в войне британских и французских вооруженных сил, а также армий других крупных держав.

Главным объектом агрессии предполагалась Украина с ее углем, металлом и хлебом для подрыва экономической базы Советского Союза в войне на истощение. Как мы убедимся, до начала Второй мировой войны эта оценка наиболее вероятных противников и их стратегических целей во многом сохранялась неизменной. Самым опасным выглядело одновременное нападение Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши, Румынии, Великобритании (через территории Турции, Персии и Афганистана), китайских милитаристов и Японии. Но этот вариант с учетом вероятности его осуществления стоял на последнем месте.

Из всех советских соседей только Швеция, Норвегия и Дания считались нейтральными. С Афганистаном Москва тоже надеялась сохранить дружественный нейтралитет, а позиция Турции оставалась неясной. Считалось, что США не станут вмешиваться в войну, но поддержат западноевропейских противников СССР своими кредитами и разорвут с ним экономические связи.

Апокалипсические сценарии войны, описанные авторами исследования, имели мало общего с действительностью. Предполагаемая ими антисоветская коалиция была отнюдь не монолитной. Взаимоотношения многих входивших в нее стран омрачались не только принципиальными противоречиями, но и серьезными конфликтами.

Например, Польша, считавшаяся в Москве до середины 30 х гг. основным и наиболее опасным противником, полагала Германию не меньшим своим врагом, чем СССР. После Первой мировой войны к полякам отошли бывшие германские территории: восточная часть Верхней Силезии и районы Померании, образовавшие так называемый «Польский коридор». Он обеспечил выход Польши к Балтийскому морю, но отрезал Восточную Пруссию от основной территории Германии. Сам факт его существования постоянно напоминал немцам об унижении Версаля и подпитывал их старинную вражду к полякам. Варшава прекрасно осознавала, что Берлин не смирится с таким положением и рано или поздно попытается вернуть свои бывшие земли, поэтому значительным силам польской армии приходилось прикрывать свою западную границу. Враждовала Польша и с Литвой, у которой она еще в 1920 г. отобрала Виленский край. Эти страны до 1938 г. не имели даже дипломатических отношений, не говоря уже о союзных. А с Чехословакией поляки не ладили из за Тешинской области, поскольку были убеждены, что имели на нее больше прав, чем владевшие ею чехи.

Румынии тоже было совсем не до новых захватов. Ее куда больше заботило удержание Бессарабии, отобранной у Советской России в 1918 г., Трансильвании, ставшей объектом венгерских претензий, и Южной Добруджи, которую считала своей Болгария. Список взаимных притязаний и тлеющих конфликтов между странами, готовившимися, по мнению авторов «Будущей войны», всеми общими силами и средствами вот вот обрушиться на СССР или сообща участвовать в его блокаде, можно продолжить. Но и без того понятно, что реальная угроза их добровольных совместных действий, мягко говоря, сильно преувеличивалась. Дальнейшее развитие событий убедительно подтвердило такую оценку. Больше того, взаимная враждебность этих стран вынуждала их отвлекать часть своих и без того ограниченных сил для защиты собственных границ от опасных соседей. Однако авторы «Будущей войны» ничего этого не учитывали, зато неизменно раздували потенциальные возможности своих предполагаемых противников.

Особое внимание в исследовании уделялось англичанам, и вот почему: «Наиболее враждебную политику по отношению к СССР проводит консервативное правительство Великобритании. Оно является главным инициатором противосоветских комбинаций»[127].Его авторы не сомневались, что сами по себе Польша и Румыния даже в коалиции с прибалтийскими странами были неспособны вести успешную войну с СССР. Именно в Великобритании они видели ту враждебную силу, которая могла подтолкнуть их к агрессии и помочь в ее проведении. К тому же могучий британский флот имел возможность непосредственно угрожать советскому морскому побережью: вести обстрелы, высаживать десанты, перебрасывать, снабжать и поддерживать огнем вражеские войска.

Но от теоретической возможности до ее практического осуществления — дистанция огромного размера. Главные державы победительницы в Первой мировой войне — Великобритания и Франция — после ее окончания больше всего хотели сохранить сложившееся статус кво. Они по горло насытились ужасами войны с ее неслыханными прежде людскими, материальными и финансовыми потерями и не имели ни малейшего желания конфликтовать с кем бы то ни было. 10 апреля 1926 г. меморандум британского МИД о международной политике страны и ее важнейших интересах более чем откровенно констатировал:

«У нас <…> нет ни территориальных амбиций, ни желания расшириться. Мы уже приобрели все, чего желали, и, наверное, даже больше. Наша единственная цель состоит в том, чтобы удержать то, что у нас есть, и жить в мире. <…>

Реальность такова, что война и слухи о войне, вражда и конфликты в любом уголке мира означают потери и ущерб британским торговым и денежным интересам. <…> Британская внешнеторговая и финансовая деятельность столь широка и многообразна, что в результате нарушения мира мы окажемся в убытке при любом исходе. <…> Без нашей торговли и наших финансов мы опустимся на уровень третьеразрядной страны»[128].

Эти слова легли в основу внешней политики Великобритании в межвоенный период и долгое время предопределяли ее военные расходы. В августе 1919 г. британское правительство в качестве закона приняло «Правило 10 лет». Согласно ему, вооруженные силы страны должны были планировать свой ежегодный бюджет исходя из того, что им не придется участвовать ни в каком крупном военном конфликте в течение последующего десятилетия. Это правило регулярно продлевалось и было отменено только в марте 1932 г. Да и то с условием, что его отмена не должна стать поводом для роста военных расходов, урезанных за время его действия в 7,5 раз: с 766 млн фунтов стерлингов до 102[129]. Руководство СССР, несомненно, знало об этом публично объявленном правиле, но, видимо, сомневалось, что оно действительно соблюдается, и продолжало сохранять к англичанам глубокое недоверие, доходившее до ненависти.

В 1927 г. произошли события, подорвавшие и без того непрочные отношения между двумя странами. Сначала 23 февраля британский министр иностранных дел Остин Чемберлен направил советскому правительству грозную ноту с требованием немедленно прекратить антибританскую пропаганду и военную помощь китайскому Гоминдану. Потом 12 мая лондонская полиция произвела внезапный обыск в помещении советской торговой компании «Аркос». И обнаружила там секретные документы, свидетельствовавшие о подрывной деятельности базировавшегося в Москве Коминтерна в Великобритании и Китае. Последовавший 27 числа того же месяца полный разрыв дипломатических и торговых отношений с англичанами в Москве восприняли как несомненный признак неотвратимо приближавшейся британской агрессии. Соответственно, в проекте тезисов о войне и военной опасности, подготовленных тогда для пленума Исполкома Коминтерна, Великобританию привычно назвали «фактором, наиболее угрожающим делу мира»[130]. Так в Кремле начался очередной этап роста антибританских настроений, ставших одной из причин рокового сближения СССР с нацистской Германией.

Международная жизнь в том году оказалась богатой на драматические события, связанные с СССР. Еще накануне в декабре британская газета «The Manchester Guardian» и германская «Vorwärts» опубликовали ряд статей, разоблачавших тайное сотрудничество Красной армии и рейхсвера. В феврале командир авиаотряда К.М. Клим перелетел на своем самолете в Польшу и тоже рассказал журналистам о секретных советско германских связях[131]. А в Варшаве 7 июня белоэмигрант убил полпреда Москвы П.Л. Войкова, так что напряженность на и без того неспокойной польско советской границе резко возросла. Наконец, в октябре еще одного полпреда — Х.Г. Раковского — выслали из Франции за коммунистическую пропаганду, несовместимую с дипломатическим статусом.

Все происходившее вызвало в Советском Союзе настроение, получившее название «военная тревога 1927 года». В самом ее начале Наркомат по военным и морским делам составил заявку для промышленности на поставку боеприпасов, необходимых на первый год войны. При ее подготовке предполагалось, что активные боевые действия будут вестись не более половины этого срока, а расход боеприпасов не превысит уровня последнего года Гражданской войны. И тут выяснилось, что советская промышленность могла обеспечить только 29 % потребности армии в патронах и всего лишь 8,2 % — в снарядах[132]. Между тем на 01.10.1927 запасов снарядов в стране имелось на четыре месяца войны, а патронов не хватало даже на полгода[133].

Еще больше удручали результаты сравнения возможностей экономики СССР и ведущих западных стран. Так, производственные мощности одной Франции при почти вчетверо меньшем населении превосходили тогда советские по производству боевых самолетов в 7 раз, танков — в 20 раз, артиллерии — втрое, а пулеметов — вдвое[134]. В Кремле осознали, что страна совершенно не готова к сколько нибудь масштабному вооруженному конфликту. В этих условиях той же осенью в Советском Союзе началась серьезная подготовка экономики к грядущей большой войне.

2.2. Военное строительство в СССР

В конце Гражданской войны на 1 января 1921 г. Красная армия вместе с авиацией насчитывала 4 213 497 человек[135]. Через два года ее штатная численность сократилась до 610 тыс. человек, включая 25 тыс. в ВМФ[136].

Для экономии военного бюджета большую часть армии перевели на территориальную систему, так что к 1925 г. 46 из ее 77 дивизий стали территориальными[137]. Лишь небольшая часть их личного состава (главным образом — командиры) состояла из кадровых военнослужащих. Будущие красноармейцы перед началом службы в территориальных войсках проходили 210 часовую допризывную военную подготовку, а потом зачислялись в местную воинскую часть. Продолжая работать в народном хозяйстве, они в течение пяти лет ежегодно привлекались к военным сборам: в первый год — трехмесячным, во второй — двухмесячным, а в дальнейшем — по одному месяцу[138]. В перерыве между сборами время от времени проводилась дополнительная военная подготовка. Такие войска вполне соответствовали резолюции VIII съезда РКП(б) «По военному вопросу», принятой в марте 1919 г.: «…самую лучшую армию мы получили бы, создавая ее на основе обязательного обучения рабочих и трудовых крестьян в условиях, близких к их повседневному труду. <…> Такая армия… стала бы самой непобедимой армией в мире»[139]. Но, как выяснилось на практике, территориальные дивизии имели недопустимо низкую боеспособность, и со временем их переформировали в кадровые.

Состояние экономики СССР не позволяло тогда в мирное время содержать крупные вооруженные силы. В случае войны их планировалось довести до 3300–3400 тыс. человек, т. е. увеличить в 5,5 раз[140]. Однако слаборазвитая дорожная сеть страны и ее ограниченные транспортные возможности не позволяли в короткие сроки провести мобилизацию и сосредоточение крупных сил у пограничных рубежей.

Чтобы обеспечить беспрепятственное развертывание армии в начале будущей войны, в 1928 г. было решено построить на западной границе цепь укрепленных районов. Первым из них стал Карельский УР, защищавший Ленинград с севера. Вслед за ним в том же ЛВО соорудили Кингисеппский и Псковский УРы, в Белоруссии — Полоцкий, Минский и Мозырский, а на Украине — Коростеньский, Новоград Волынский, Летичевский, Могилев Ямпольский, Киевский, Рыбницкий и Тираспольский. Каждый из них прикрывал участок госграницы шириной 45 — 185 км и имел глубину до 5 км[141]. Только Киевский УР, защищавший украинскую столицу, находился в 250 км от границы. Укрепрайоны располагались на важнейших оперативных направлениях и, как правило, опирались одним или обоими флангами на крупные естественные преграды. Они стали основой пограничного оборонительного рубежа, получившего впоследствии широкую известность как «линия Сталина», хотя официально он так не назывался. В 1929–1938 гг. там возвели 3196 ДОСов, 409 из которых имели артиллерийское вооружение. Их защищали 25 пулеметных батальонов общей численностью до 18 тыс. человек[142].

М.Н. Тухачевский

20 декабря 1927 г. М.Н. Тухачевский, занимавший тогда должность начальника Штаба Красной армии, направил наркому по военным и морским делам Ворошилову служебную записку «О радикальном перевооружении РККА». Опираясь на растущие экономические ресурсы страны, он предложил резко увеличить численность войск, безотлагательно приступить к их полному перевооружению, повысить подвижность и усилить ударную мощь. В записке справедливо отмечалось: «Необходимо подойти к структуре РККА реконструктивно, в полном соответствии с нашими хозяйственными успехами. <…> Рост авиационных и танковых сил правильнее всего можно определить, если исходить из производственных возможностей, а не из увеличения существующих авиа — и бронесил РККА на столько-то и столько-то процентов»[143].

Тухачевский благоразумно исходил из предположения о невероятности возникновения большой войны в ближайшее пятилетие[144]. Однако его далекоидущие планы заметно опережали реальные возможности СССР и были отвергнуты. Вместо них перед военными поставили более скромные, но зато вполне достижимые задачи, рассчитанные на скорую реализацию. 15 июля 1929 г. Политбюро утвердило основные установки плана строительства вооруженных сил на ближайшее пятилетие, сформулированные в отчетном докладе РВС СССР в июне того же года:

«По численности — не уступать нашим вероятным противникам на главнейшем театре войны.

По технике — быть сильнее противника по двум или трем решающим видам вооружения, а именно по воздушному флоту, артиллерии и танкам»[145].

Таким образом, во главу угла ставилось достижение количественного превосходства над врагами не в людях, а в технике. Однако Тухачевский, переведенный в мае 1928 г. на пост командующего ЛВО, продолжал настаивать на своем проекте резкого увеличения численности армии. 11 января 1930 г. он отправил Ворошилову очередную записку, в которой развил и конкретизировал идеи предыдущей. Содержавшиеся там расчеты опирались на плановые экономические показатели первой пятилетки, начавшейся год назад. Не сомневаясь в их достижимости, Тухачевский писал:

«Наши ресурсы, в связи с успешным осуществлением пятилетки, позволяют: а) развить массовые размеры армии; б) увеличить ее подвижность; в) повысить ее наступательные возможности.

При этом надо учитывать, что количественный и качественный рост различных родов войск вызывает новые пропорции, новые структурные изменения и что реконструированная армия вызовет и новые формы оперативного искусства»[146].

Тухачевский предложил довести состав РККА военного времени до 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, 50 тыс. танков и 40 тыс. самолетов. Резервы Главного командования должны были включать 50 дивизий артиллерии большой мощности и минометов, а также 225 пулеметных батальонов. Общее число соединений обосновывалось имевшимися тогда возможностями переброски в четырехнедельный срок по железным дорогам 214 дивизий к западной границе и 16 — к румынской. Еще 15 дивизий оставались бы во внутренних округах, а последние 15 составляли резервы Главного командования. Тухачевский полагал, что такая армия «несомненно соответствует производственным возможностям пятилетки» и потому «будет обеспечена и индустриальными, и транспортными, и людскими ресурсами». Возросшая численность и лучшее техническое оснащение войск позволили бы им успешно решать неслыханные ранее задачи. Речь шла об одновременном ударе «не менее как 150 дивизий на громадном фронте — 450 клм. и больше — и притом сражение одновременно на всем этом фронте, должно распространиться в глубину на 100–200 клм., что может повлечь полное уничтожение армий противника, менее сильных технически. Это углубление сражения может быть достигнуто массовой высадкой десантов в тыловой полосе противника, путем применения танково-десантных прорывных отрядов и авиационных десантов. <…> Деятельность десантных отрядов должна поддерживаться массовыми действиями авиации и массовым применением химических средств борьбы»[147].

По расчетам Тухачевского, общая численность планируемой им армии достигла бы 5,8 млн человек при 20 тыс. орудий[148]. Для сравнения: по мобплану № 10, действовавшему в 1930 г., в Красной армии после мобилизационного развертывания предусматривалось иметь 105,5 стрелковых и 15,5 кавалерийских дивизий, а также 6 дивизий артиллерии РГК общей численностью в 3 175 324 человека, 8595 орудий, 429 танков и 1420 самолетов[149].

Эта записка вызвала в военных и политических верхах страны бурную дискуссию, отголоски которой не утихли до сих пор. В пылу полемики действительная точка зрения Тухачевского подверглась немалым искажениям, поэтому ее необходимо прояснить. Прежде всего, отметим, что астрономическое количество военной техники, запрашиваемое Тухачевским, свидетельствует о его слабом знакомстве с действительным положением дел в советской промышленности. СССР унаследовал далеко не самую развитую экономику царской России, в значительной степени подорванную сначала революцией и Гражданской войной, а затем длительной разрухой. Она лишь недавно стала приходить в себя, и ее реальные возможности оставались весьма ограниченными. Принимаемые в то время планы производства зачастую были чрезмерно завышены и хронически не выполнялись. Работая на пределе возможностей, в 1930–1933 гг. страна смогла произвести только 9224 самолета (включая гражданские) и 7865 танков и танкеток[150].

Вместе с тем предложения Тухачевского содержали несомненное рациональное зерно. Он предлагал не строить специализированные военные заводы, а выпускать боевую технику, опираясь главным образом на гражданские предприятия. А мощности военной индустрии в мирное время должны были частично задействоваться для изготовления товаров общего назначения. Производство такого типа создает реальные предпосылки для резкого увеличения выпуска военной продукции в случае необходимости и не ложится излишним бременем на экономику страны. К тому же речь в записке Тухачевского шла о производстве танков и самолетов в условиях ведения полномасштабной войны на Западном ТВД, когда вся советская промышленность работала бы на нужды фронта. Именно поэтому он и считал возможным ввести в строй такое большое количество боевой техники. Причем, по мнению Тухачевского, только танки первой линии (около трети их общего количества) представляли бы собой полноценные образцы. В последующих за ними эшелонах достаточно было иметь их дешевые суррогаты, поэтому на роль танков вполне подходили бронированные трактора[151].

Да и количество танков Тухачевский взял отнюдь не с потолка, как это может показаться на первый взгляд. Пользуясь советами опытного инженера Н.Н. Магдесиева с ленинградского завода «Большевик», он полагал, что производство двух тракторов примерно соответствует одному танку. Поэтому, основываясь на планах производства в СССР в 1932/1933 хозяйственном году 197 100 тракторов, Тухачевский считал возможным построить вместо них за то же самое время 100 тыс. танков. Даже в случае потери половины из них в результате боевых действий к концу первого года войны в строю оставались бы еще 50 тыс. Аналогичный расчет был сделан им и для самолетов, и тоже с учетом их массовых боевых потерь. Базировался он на планах выпуска в Советском Союзе в 1932/1933 хозяйственном году 350 тыс. автомобилей. Исходя из статистики производства автомашин и самолетов во Франции, Великобритании и Германии в период Первой мировой войны и близкие к ней годы, Тухачевский получил коэффициент 0,35, позволивший ему ориентировочно оценить возможности промышленности при переводе ее с автомобилестроения на выпуск самолетов. А при годичном производстве 122 500 самолетов и потере 70 % из них в боях к концу года их должно было сохраниться 35–40 тыс.[152]

Отметим, что в своих расчетах Тухачевский использовал, мягко говоря, чересчур оптимистичные коэффициенты. Да и плановые числа, на которых он основывался, были далеки от реальности. Так, в 1932 г. в Советском Союзе изготовили 50 640 тракторов или немногим более четверти количества, намеченного в 1929 г.[153] Индустрия страны тогда только начала свое становление, переживала болезни форсированного роста и страдала острым дефицитом кадров, особенно квалифицированных. В 1931 г. среди 36 419 рабочих авиастроения высококвалифицированными считались 2,4 %, а средней квалификации — 26,9 %. Остальные 70,7 % относились к полуквалифицированным и низкоквалифицированным. Производительность труда таких работников была низкой, а процент выпускаемого ими брака — высоким. При этом их средняя текучесть в том году составила 60 %, а среди слесарей инструментальщиков достигла 97 %[154].

Ее причинами были не только тяжелые условия труда и быта, но и потогонная система производства, порождаемая системой советского планирования тех времен. Предприятиям сознательно доводились заведомо неосуществимые производственные задания, чтобы выжать из них все возможное, даже если они их не выполнят. Беспрерывные авралы и штурмовщина, порождаемые подобными методами управления промышленностью, неизбежно приводили к падению качества ее продукции. Но над этим тогда мало кто задумывался, все затмевала магия больших чисел. Сталин в письме Ворошилову от 24 июня 1932 г. так обосновал этот своеобразный способ подстегивания роста производства: «По части танков и авиации, видимо, промышленность не сумела еще, как следует, перевооружиться применительно к новым (нашим) заданиям. Ничего! Будем нажимать и помогать ей, — приспособится. Все дело в том, чтобы держать известные отрасли промышленности (гл[авным] обр[азом] военной) под постоянным контролем. Приспособятся и будут выполнять программу, если не на 100 %, то на 80–90 %. Разве этого мало?»[155]

В военном деле Тухачевский разбирался куда лучше, чем в экономике, и был большим поклонником новейших технических средств.

В целях проведения быстрой мобилизации и сосредоточения многомиллионной армии на западном ТВД в условиях слаборазвитой дорожной сети он предлагал шире использовать для дальних воинских перевозок транспортную авиацию. Но, судя по всему, мало задумывался, как подготовить для огромной массы запланированной им боевой техники соответствующее количество освоивших ее людей. А эта проблема по сложности и важности не уступает проблеме ее производства, тем более в такой отсталой по части технической грамотности стране, какой был тогда СССР. Ведь воюет не техника сама по себе, а люди, и именно людское умение владеть техникой в наибольшей степени предопределяет результаты ее использования.

Нельзя сказать, что этого не знали в Москве. Еще 28 октября 1929 г. на заседании РВС недавно отучившийся в Германии Уборевич назвал «самым страшным — неумение войск пользоваться этой техникой. Танки выпускаются быстрее, чем командиры-специалисты. Подготовка квалифицированных бойцов требует большого времени. Положение должно быть таково, чтобы подготовка в армии людских ресурсов и оснащение армии техническими средствами шли параллельно»[156]. И все же темпы обучения экипажей и специалистов по ремонту и обслуживанию новой техники неизменно отставали от масштабов ее поступления в Красную армию.

Тем не менее на этот раз идеи Тухачевского удачно совпали с новыми возможностями, возникшими в связи с проводившейся полным ходом индустриализацией страны, и были замечены. Сталин высоко оценил острый ум, широту знаний, деловую хватку, инициативу и новаторство их автора. Свидетельством роста влияния молодого военачальника в армии стало его назначение на высокий пост начальника вооружений РККА в июне 1931 г. Одновременно он стал заместителем наркома по военным и морским делам Ворошилова.

Между тем с осени 1929 г. страны Запада охватил жесточайший экономический кризис. Он существенно ослабил их материальные и финансовые возможности, включая способность вести большую войну. Но московское руководство предпочло закрыть глаза на эти обстоятельства. Больше того, именно кризисом оно обосновывало дальнейшее нарастание мифической угрозы нападения на Советский Союз. Такая точка зрения прозвучала с самой высокой трибуны в политическом отчете ЦК ВКП(б), сделанным Сталиным XVI съезду партии 27 июня 1930 г.:

«…каждый раз, когда капиталистические противоречия начинают обостряться, буржуазия обращает свои взоры в сторону СССР: нельзя ли разрешить то или иное противоречие капитализма, или все противоречия, вместе взятые, за счет СССР, этой Страны советов, цитадели революции, революционизирующей одним своим существованием рабочий класс и колонии, мешающей наладить новую войну, мешающей переделить мир по-новому, мешающей хозяйничать на своем обширном внутреннем рынке, так необходимом капиталистам, особенно теперь, в связи с экономическим кризисом.

Отсюда тенденция к авантюристским наскокам на СССР и к интервенции, которая (тенденция) должна усилиться в связи с развертывающимся экономическим кризисом.

Наиболее яркой выразительницей этой тенденции в данный момент является нынешняя буржуазная Франция, родина любвеобильной “Пан-Европы”, “колыбель” пакта Келлога, самая агрессивная и милитаристская страна из всех агрессивных и милитаристских стран мира»[157].

Сталин не случайно ошельмовал Францию. Именно ее официальная советская пропаганда начала выдвигать тогда на роль главного пугала. На сфабрикованном в конце 1930 г. показательном судебном процессе «Промпартии» была во всеуслышание озвучена угроза нападения на Советский Союз со стороны этой страны. И в январе 1931 г. в основные принципы плана строительства вооруженных сил внесли кардинальную поправку: отныне РККА должна была превосходить вероятных противников на главном ТВД по всем показателям, а не только по 2–3 решающим видам вооружений, как прежде. Но за очередной скачок в милитаризации пришлось заплатить понижением уровня жизни народа, и в тот же месяц по всему СССР ввели карточную систему на основные продовольственные и другие товары[158].

Новый мобилизационный план № 15 на завершавший первую пятилетку 1933 г. по сравнению с прежними наметками предусматривал полуторакратный рост Красной армии военного времени. Ее состав довели до 150 стрелковых и 22 кавалерийских дивизий, 2 мехкорпусов и 10 мехбригад, в которых числилось 4467 тыс. человек, 20 073 орудий, 8463 танка и танкетки, 979 бронемашин и 3740 боевых самолетов[159]. Такая РККА обгоняла по численности армии Германии и Франции, сражавшиеся в 1918 г. на Западном ТВД. Для скорейшего насыщения войск современной техникой 1 августа 1931 г. Совет Труда и Обороны одобрил предложенную РВС «Большую танковую программу», которая санкционировала резкий рост выпуска этих боевых машин[160]. А следующей весной Совнарком утвердил мобзаявку военного ведомства, предусматривавшую производство в первый год войны 13,8 тыс. малых и 2 тыс. средних танков, а также 15 тыс. танкеток[161].

Заботились в Советском Союзе и о морских вооружениях. В июле 1931 г. по предложению Сталина была принята программа постройки к концу 1935 г. 200 подводных лодок, 40–50 эсминцев, 250 торпедных катеров и соответствующего числа гидросамолетов общей стоимостью около 2 млрд рублей[162]. Для тогдашней советской экономики подобные планы не имели никаких шансов на своевременное выполнение, но тут важно другое: военно морская программа СССР была направлена отнюдь не против флотов его ближайших соседей. Ведь в сильнейшем из них, польском, в 1933 г. самыми крупными кораблями были два эсминца и три подводные лодки, а до начала Второй мировой войны к ним добавились еще два эсминца и две подводные лодки[163]. Массовое строительство боевых кораблей означало вступление Москвы в военное соперничество с великими державами не только на суше, но и на море.

Под оглушительный аккомпанемент антизападной риторики приготовления к войне в Советском Союзе шли полным ходом. По планам первой пятилетки создавалась индустриальная база страны и в первую очередь — предприятия, способные выпускать военную продукцию. При этом для импорта передовых технологий с большой выгодой использовалась тяжелая экономическая ситуация, сложившаяся тогда во всем мире. Ослабленные длительным кризисом западные компании брались выполнить советские заказы в кратчайшие сроки и за минимальную оплату. Ведь в то время они нередко не имели других возможностей получить новые контракты или реализовать свою готовую продукцию.

Одними из основных поставщиков промышленного оборудования на советские стройки были немцы. В первой половине 1932 г. из их экспорта на долю СССР пришлось 50 % чугуна и стали, 60 % землеройной техники и динамо машин, 70 % металлообрабатывающих станков, 80 % подъемных кранов и листового металла, 90 % турбин и парового кузнечно прессового оборудования[164]. Щедрые советские заказы стали манной небесной для многих промышленных компаний Германии. Благодаря им они сумели избежать банкротства и остаться на плаву, а в скором будущем приняли активное участие в процессе ее ремилитаризации.

2.3. Очаг войны на Дальнем Востоке

В начале 30 х гг. на Дальнем Востоке стал разгораться очаг будущей большой войны. В ночь на 19 сентября 1931 г. Япония начала оккупацию северо восточной части Китая — Маньчжурии. На захваченной ею китайской территории 18 февраля 1932 г. образовалось марионеточное государство Маньчжоу Го. Очевидно, не без влияния этих тревожных событий 18 июня 1932 г. Сталин написал Орджоникидзе: «Японцы конечно (конечно!) готовятся к войне с СССР, и нам надо быть готовыми (обязательно!) ко всему»[165].

Тем не менее советское руководство не считало положение на Дальнем Востоке опасным, ведь в отличие от третьего по силе в мире ВМФ Японии ее сухопутная армия была невелика. В 1925 г. она сократилась с 21 до 17 пехотных дивизий, и это число оставалось неизменным в течение последующих 12 лет. Лишь одна из них, сменявшаяся каждые два года, постоянно дислоцировалась недалеко от СССР, на самом юге Маньчжурии в крепости Порт Артур. Японские планы мобилизации в случае войны одновременно против Китая, СССР и США, действовавшие в 1926–1932 гг., предусматривали развертывание 32 дивизий. Из них 16 предназначались для борьбы с китайцами, а 13 — с Красной армией (3 в Приморье и Приамурье, а еще 10 — в Северной Маньчжурии). Остальные 3 должны были воевать с американцами на Филиппинах и Гуаме[166].

К тому же вспыхнувший в Китае вооруженный конфликт в известном смысле оказался полезным для безопасности СССР. Он ликвидировал угрозу вторжения в МНР китайских милитаристов, с которыми Красной армии довелось повоевать в 1929 г. на КВЖД[167]. Советскому Союзу была выгодна роль третьего радующегося, в которой он тогда оказался. Особенно если учесть, что у него появилась возможность не только спокойно понаблюдать со стороны за кровавой схваткой своих потенциальных противников, но и кое что на ней заработать. Неудивительно, что в декабре 1932 г. Союзнефтеэкспорт заключил договор с Мукденским акционерным обществом воздушных сообщений в Южной и Северной Маньчжурии на поставку 1300 т бензина. И хотя половина его предназначалась для снабжения оккупационной Квантунской армии, ни Сталин, ни Ворошилов не возражали против этой сделки[168].

В целом отношения между СССР и Японией складывались тогда неплохими. Их фундамент заложила Конвенция об основных принципах взаимоотношений между этими странами от 20 января 1925 г.[169] А 14 декабря того же года в Москве председатель Высшего совета народного хозяйства Ф.Э. Дзержинский и адмирал Сигецуру Накасато подписали договор о продаже японцам нефтяных и угольных концессий на Северном Сахалине сроком на 45 лет[170]. В 1930 г. японцы вывезли оттуда 200 тыс. т нефти[171]. Это внесло весомую добавку в нефтяной баланс Японии, которая в том году добыла у себя 282 тыс. т нефти и по разным данным экспортировала от 1525 до 2467 тыс. т бензина[172]. Суммарный вывоз сахалинской нефти в Японию с 1934 до 1938 г. составил 958 900 т. До захвата японцами голландской ОстИндии Сахалин являлся главным источником топлива для их ВМФ. Сахалинские концессии действовали до 30 марта 1944 г., когда согласно совместному протоколу их передали в собственность СССР за 5 млн рублей и обязательство ежегодно продавать Японии по 50 тыс. т нефти и угля в течение пяти послевоенных лет[173].

23 января 1928 г. Советский Союз и Япония подписали рыболовную конвенцию, предоставившую японцам «право ловить, собирать и обрабатывать все виды рыб и продуктов моря, кроме котиков и морских бобров», вдоль советского побережья Японского, Охотского и Берингова морей за исключением рек и некоторых бухт. Конвенцию заключили на 8 лет, по истечении которых ее требовалось изменить или возобновить, а потом повторять эту процедуру каждые 12 лет[174]. Впоследствии она была продлена и оставалась в силе до самого начала советско японской войны в августе 1945 г.

Высокий уровень доверия между СССР и Японией характеризует совершенно секретное постановление Политбюро от 23 июня 1927 г.: «Принять предложение т. Ворошилова о допуске в СССР нескольких (не более 5-ти) офицеров японской армии для изучения языка и получения военных знаний, на началах взаимности»[175]. На этой основе в том же году было заключено соглашение об обмене стажерами между командным составом армий обеих стран, регулярно продлевавшееся военным ведомством и Политбюро[176]. Оно все еще действовало в 1937 г., когда японцы командировали в РККА на годичную стажировку восемь своих офицеров в чине капитана. Тогда же в японскую армию на аналогичный срок отправились пять советских командиров того же звания и с ними два воентехника 2 го ранга [воинское звание военно технического состава РККА, соответствовавшее лейтенанту. — Авт.][177].

Учитывая эти обстоятельства, осенью 1931 г. СССР считал достаточным держать там сравнительно небольшие силы: 42 тыс. человек при 352 орудиях, 16 танках и 88 самолетах, что составляло около 5 % сил Красной армии мирного времени. После начала японской агрессии в Маньчжурии к концу 1932 г. штаты ОКДВА довели до 152 тыс. человек, 868 орудий, 733 танков и танкеток, 279 самолетов[178]. Этого с лихвой хватало, чтобы защитить советский Дальний Восток от любых посягательств, ведь дислоцировавшаяся в Маньчжурии японская Квантунская армия в сентябре 1931 г. состояла из одной неполной пехотной дивизии, шести отдельных батальонов охраны железной дороги общей численностью 10 400 человек с 31 орудием. В следующем году к ним добавились еще три дивизии, после чего ее силы выросли до 94,1 тыс. человек, 50 танков и 100 самолетов[179]. Но, несмотря на столь благоприятное для себя соотношение сил, Москва предпочла лишний раз перестраховаться и перебросила на Дальний Восток инженерно строительные части, начавшие широкомасштабные работы по укреплению границы[180].

В дальнейшем по мере усиления Квантунской армии СССР в свою очередь систематически наращивал противостоявшую ей группировку своих войск. Динамика эта процесса прослеживается в Таблице 2.1.

Таким образом, Красная армия неизменно сохраняла существенное численное превосходство над японской в людях и подавляющее — в основных видах боевой техники, что позволяло прочно обеспечивать безопасность дальневосточных рубежей. Советско японский вооруженный конфликт, произошедший летом 1938 г. в районе оз. Хасан, продемонстрировал это более чем убедительно. Предпосылкой к нему послужила недостаточно подробно маркированная граница между СССР и Маньчжоу Го. Каждая из сторон настаивала, что сопки Заозерная и Безымянная находились на ее территории. Первыми застолбить спорные участки попытались советские войска. На Заозерную 6 июля выдвинулась небольшая группа конных пограничников, а через неделю там окопались уже 50 красноармейцев. Японцы сначала попытались урегулировать проблему дипломатическими средствами, а когда они не помогли — применили силу. В результате с 29 июля начались ожесточенные бои, закончившиеся перемирием 11 августа. За эти две недели сопки Заозерная и Безымянная не раз переходили из рук в руки, но в итоге достались СССР.

Таблица 2.1

Соотношение сил и средств между войсками РККА на Дальнем Востоке и Квантунской армией[181]

Со стороны Красной армии там действовал 39 й ск в составе двух стрелковых дивизий, мехбригады и частей усиления общей численностью 22 950 бойцов и командиров. В ходе боев он безвозвратно потерял 960 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран и болезней. Еще 3279 человек были ранены, контужены, обожжены или заболели. Таким образом, общая убыль достигла 18,5 % советских участников конфликта[182]. Японцы выставили против них около 7300 человек из частей 19 й пд, 526 из которых были убиты, а 913 ранены[183]. В живой силе РККА создала тройное превосходство, а в боевой технике — абсолютное: против 285 советских танков и 356 самолетов японцы не имели ни одного своего[184]. В такой обстановке командование Квантунской армии быстро осознало всю бесперспективность своих усилий и пошло на попятную.

Но и без учета хасанского урока советское руководство не могло не видеть, что угроза со стороны Японии носила лишь локальный характер. Даже наихудший из всех мыслимых сценариев развития конфликта с ней мог привести разве что к потере некоторых районов Сибири и Дальнего Востока, но никак не угрожал самому существованию СССР. Ведь эти территории тогда были мало освоены и слабо заселены, а их богатейшие ресурсы полезных ископаемых все еще дожидались своих первооткрывателей.

2.4. Эскалация гонки вооружений

В случае большой войны судьба Советского Союза должна была решиться на его западных границах. Наступая оттуда, агрессор в случае успеха мог овладеть его наиболее густонаселенными территориями, основными политическими, индустриальными и культурными центрами, важнейшими сельскохозяйственными регионами, главными транспортными узлами и тем самым парализовать возможности страны к дальнейшему сопротивлению. Именно этот факт отметил один из руководящих работников советской военной разведки Б.Б. Бортновский, подготовивший в 1931 г. аналитический обзор «Задачи обороны Советского Союза с военно стратегической точки зрения». Там предсказывалось, что «основной удар будет, вероятно, нанесен в Европе», и главным агрессором, вероятнее всего, станет Польша. А любое наступление на СССР с востока неизбежно завязнет в бескрайних пространствах Сибири[185].

Аналогичную точку зрения изложил Ворошилов, выступая перед 200 высшими и старшими командирами армии и флота на расширенном заседании РВС СССР 25 октября 1932 г. Он начал с дежурной фразы: «Нашим неизбежным противником во всякой войне будет мировая буржуазия». И раскрыл этот тезис подробнее, указав, что «вследствие сложных империалистических противоречий на Востоке» военный конфликт там приобретет характер «на некоторое время локальной войны только с Японией. Но если на нас нападут с Запада, то такая война локальной быть не может. Война на Западе будет войной по меньшей мере капиталистической Европы с Советским Союзом. <…> Поэтому ни в коем случае не следует себя успокаивать тем, что поляки не имеют сегодня танков. Они будут иметь их, во всяком случае иметь то, что имеет Европа — Англия и в особенности Франция. Разве можно допустить, чтобы разрешили нам без борьбы, без большой войны перекрасить Польшу?»[186]

Нарком был прав: наиболее важным полем политической, дипломатической и военной деятельности Москвы по прежнему оставалась Европа. И ее усилия не пропали даром: в 1932 г. были последовательно заключены договоры о ненападении с Финляндией, Латвией, Эстонией, Польшей и, наконец, с Францией[187]. Аналогичный договор с Литвой действовал еще с 1926 г.[188] А 2 сентября 1933 г. советский посол в Риме В.П. Потемкин и глава фашистского правительства Бенито Муссолини подписали «Договор о дружбе, ненападении и нейтралитете» между СССР и Италией[189].

Все эти несомненные международные успехи позволили снять напряженность на западной границе СССР, и было бы резонным ожидать сокращения его затрат на вооружение. Но не тут то было: в 1933 г. там построили 1242 танкетки, 2577 танков и 4115 самолетов[190]. Судя по этим числам, боевой техники в советской стране производилось больше, чем во всех остальных, вместе взятых, и это при полном отсутствии сколько нибудь ощутимой внешней угрозы…

Наконец, 1 декабря 1933 г. в приказе РВС № 0101 «Об итогах боевой подготовки РККА за 1933 год и задачах на 1934 год» всему командному и начальствующему составу Красной армии было официально объявлено: «Наша Красная армия реально, фактически стала первой армией в мире. Теперь уже не только морально-политические свойства нашей армии, определяемые ее классовой природой и марксистско-ленинским воспитанием личного состава, не только численность и успехи в боевой подготовке армии, но и мощная оснащенность современной боевой техникой сделали Красную армию первой и единственной армией в мире. Это бесспорно, это непреложный факт!»[191]

Казалось бы, создав лучшую в мире армию, можно и передохнуть, но не тут то было. Вопреки всякой логике изматывающая страну гонка вооружений вступила в новый этап. Основной задачей второй пятилетки в области обороны объявлялась подготовка «такого развития военно-производственной базы, которое обеспечило бы Советскому Союзу превосходство вооружения над самым могущественным европейским противником — Францией и ее союзниками на нашей западной границе — Польшей и Румынией, особенно по главным видам новой боевой техники — авиации, танкам и химии. <…> Такой уровень развития военно-производственной базы, наряду с подготовкой по другим отраслям хозяйства, преимуществами политического порядка, высоким развитием производительных сил и полной независимостью от заграницы позволит СССР успешно противостоять коалиции нескольких крупнейших империалистических противников»[192].

Очевидно, у советского руководства по прежнему не возникало ни малейших сомнений в неизбежности близкой войны со странами, априорно записанными во враги, причем не скоротечной, а продолжительной. Даже заключение договоров о ненападении с Францией и Польшей ничуть не поколебало эту уверенность. В июне 1932 г. Штаб РККА пожелал к 1938 г. иметь достаточные индустриальные мощности для выпуска в течение года войны 74 тыс. самолетов, 203 тыс. авиамоторов, 85 тыс. танков, 40 тыс. танкеток и 86 тыс. орудий[193]. В то время этим Штабом руководил Егоров, но его заявка, несомненно, перекликалась с недавними запросами Тухачевского. А Ворошилов, незадолго до того жестко критиковавший последнего за его записку, на этот раз согласился с такими астрономическими числами. В докладе Егорова Ворошилову содержались главнейшие задачи второго пятилетнего плана строительства Красной армии:

«а) закрепление за СССР первого места в мире по всем решающим видам средств борьбы — авиации, танкам, артиллерии, на базе завершения технической реконструкции и перевооружения всех ее родов войск современной боевой техникой; б) по своему масштабу военного времени Красная Армия должна быть в состоянии вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести армиям этих держав решительный и сокрушительный удар и поражение»[194].

Только в следующей пятилетке программы производства боевой техники, наконец то, приблизились к реальности: к 1938 г. в случае войны планировалось ежегодно изготавливать 32 тыс. самолетов, 40 тыс. танков, 20 тыс. танкеток, 84,5 тыс. орудий, 4188 тыс. единиц стрелкового оружия[195]. Эти наметки оказались куда более обоснованными, чем прежние, если вспомнить, что во время Великой Отечественной в СССР в среднем ежегодно выпускались 30,5 тыс. самолетов, 24,6 тыс. танков и самоходных артиллерийских установок, 131,3 тыс. орудий и минометов, 4957,5 тыс. единиц стрелкового оружия[196].

Зато представления о том, с кем придется сражаться, по прежнему оставались фантастичными. В проекте доклада НКО «О развитии РККА во вторую пятилетку», подготовленном для Комиссии обороны СССР и подписанном начальником Штаба РККА Егоровым 13 декабря 1933 г., к «вероятным ближайшим противникам» Советского Союза были отнесены все без исключения соседние с ним страны Запада, а также Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Согласно сделанным там расчетам, только Польша, Румыния, Финляндия, Латвия, Литва и Эстония в 1938 г. могли развернуть армии, насчитывавшие в общей сложности до 3,4 млн человек, 3 тыс. самолетов и 2,8 тыс. танков. Прогнозировалось, что соседние государства на Западе, Юге и Дальнем Востоке смогут выставить против СССР в 1938 г. 122 пехотные и 5 кавалерийских дивизий, а также 7 пехотных и 24 кавалерийские бригады, в которых будут числиться 6,9 млн человек, 6,6 тыс. самолетов и 6 тыс. танков. Такие устрашающие числа не имели ни малейшего отношения к действительности, однако именно ими обосновывались реальные планы развития Красной армии на вторую пятилетку. Кроме того, доклад предупреждал, что «непосредственные соседи на западной границе могут получить в первый же период войны с СССР активную поддержку от крупных империалистических государств (Франция, Англия) в виде мотомех[анизированных] войск и авиации»[197]. Поэтому там же приводились сведения о вооруженных силах Франции и даже об «Англо-индийской армии».

Практически все ближайшие соседи СССР зачислялись в потенциальные члены антисоветской коалиции, а о каких либо его союзниках не было и речи. При подсчетах сил вероятных противников учитывалась даже единственная танковая рота армии Афганистана, а ведь совсем незадолго до того времени авторы вышеупомянутой книги «Будущая война» считали эту страну дружественной. Но за гипертрофированными воображаемыми угрозами авторы доклада проглядели реальную опасность. Германия в нем даже не упоминалась, а ведь нацисты находились там у власти уже около года.

По существу, Советский Союз всерьез готовился воевать ни больше ни меньше как со всем окружавшим его миром одновременно и надеялся выиграть такую войну. Столь масштабное противостояние потребовало к 1938 г. увеличить армию мирного времени до 92 стрелковых дивизий и бригад, 22 кавдивизий, 6 мехкорпусов, 20 отдельных танковых и механизированных бригад, 53 авиабригад. После мобилизации к ним должны были добавиться еще 68 стрелковых дивизий. Таким образом, Красную армию численностью в 850 тыс. человек после начала войны планировали развернуть до 4,7 млн, к которым в течение первого года войны должны были прибавиться еще 600 тыс. Для вооружения такой армии требовались 18 тыс. танков, 50,3 тыс. орудий и 7,5 тыс. боевых самолетов[198].

Нельзя забывать, что все эти умопомрачительные горы вооружений хотели ввести в строй в течение пяти лет, начиная с 1933 г., когда прямые угрозы СССР существовали только в воспаленном воображении его высших руководителей. О действительной необходимости поспешного изготовления такой массы боевой техники никто из власть имущих тогда, к сожалению, не задумывался. Их не волновал уровень ее реального качества в условиях непомерных требований к росту производства любой ценой. Не заботила и возможность ее морального устаревания и физического износа к тому моменту, когда она может понадобиться.

А главное, руководство страны явно не осознавало, что оснащение вооруженных сил новейшей материальной частью — это только начало. Не менее важно обучить личный состав ее эффективному использованию и полноценному обслуживанию, а до этого предвоенной Красной армии было очень далеко. Возьмем, к примеру, соотношение затрат на приобретение авиационной техники и боевую подготовку ВВС. В 1930 г. на эти цели выделялось, соответственно, 84 млн и 252 тыс. рублей (333:1), в 1935 г. — 756 млн и 5,7 млн рублей (133:1), в 1940 г. — 7,7 млрд и 16 млн (481:1)[199]. Схожая картина наблюдалась во всех технических войсках. Все внимание уделялось скорейшему насыщению армии основными видами боевой техники, причем ее количество неизменно оказывалось недостаточным. Аппетит военных непрерывно рос по мере его удовлетворения, и приемлемый для них уровень вооружений был так же недостижим, как линия горизонта.

Интересно, что ограничить непомерные запросы военного ведомства пытался не кто иной, как его нарком Ворошилов. Он в свое время поучал Тухачевского и его сторонников: «Если вы хотите разорить государство и оскандалить себя, вы организуете такое количество танков в армии в мирное время. <…> Это очень дорогое удовольствие, с одной стороны, а с другой стороны — это ненужная вещь. <…> Это значит съесть все, что государство будет тебе давать, с тем, чтобы быть голодным, когда настанет война»[200]. Трудно сказать, чем руководствовался Ворошилов, излагая эти трезвые мысли. Не исключено, что тут не обошлось без влияния конфликтов, возникших между ним и Тухачевским во времена Гражданской войны. С тех пор в их отношениях постоянно ощущалась известная напряженность. Хотя, кто знает, может быть, нарком действительно старался сэкономить народные деньги. Но на эти рациональные соображения никто не обращал внимания, и разорительная для и без того нищей страны гонка вооружений с воображаемыми противниками продолжалась полным ходом.

Для РККФ разрабатывались не менее амбициозные планы роста. Принятая в 1933 г. программа строительства боевых кораблей предусматривала в 1941 г. ввести в строй 8 линкоров. Еще раньше, в 1938 г., намечалось завершить постройку 11 крейсеров, 10 лидеров, 40 эсминцев, 376 подводных лодок и 312 торпедных катеров[201]. Располагая столь внушительной армадой, СССР превратился бы в серьезную угрозу на море для любой великой державы того времени. Быстрый рост советского ВМФ обеспокоил даже «владычицу морей» Великобританию, попытавшуюся хоть как то его ограничить. По ее предложению 17 июля 1937 г. через 20 минут после подписания аналогичного англогерманского документа в Лондоне было заключено англо советское морское соглашение. Оно предусматривало качественные лимиты для основных категорий боевых кораблей и взаимную информацию об их строительстве. Соглашение не распространялось на советские ВМС на Дальнем Востоке до тех пор, пока не будет заключен соответствующий договор между СССР и Японией[202]. Но, судя по всему, Москва не собиралась его соблюдать. В «Большой кораблестроительной программе» на 1938–1947 гг. была запланирована постройка 15 линкоров с 406 мм главным калибром, 15 тяжелых (с 305 мм) и 28 легких (со 152 мм) крейсеров сметной стоимостью 35 млрд рублей[203]. И это еще не упоминая сотен боевых кораблей других классов…

Однако дистанция от желаемого до действительного оказалась слишком велика. Несмотря на все усилия, до войны Советскому Союзу так и не удалось создать большой океанский флот, хотя средства на него ушли громадные. Значительная доля их оказалась замороженной в так и не достроенных линкорах и тяжелых крейсерах, из за чего все затраченные на них ресурсы оказались выброшенными на ветер. А ведь в свое время видный советский военный теоретик А.А. Свечин, описывая Первую мировую войну, справедливо отметил: «Наша армия могла бы сравняться по технике с германской только в случае нашего отказа от постройки линейного флота; последний, в условиях чрезвычайно невыгодного расположения русских портов в глубине оперативных задворок морей, лишенный надлежащего базирования, был обречен на бездействие. Однако после Цусимы и первой революции мы вновь начали строить кораблики, что отвлекало крупную часть сумм, ассигнуемых на оборону, и еще более существенную часть нашей еще слабой промышленности»[204].

Тухачевский в докладе на расширенном заседании РВС 7 мая 1928 г. тоже возражал против строительства линейного флота, поскольку «цельность Советского Союза как политическая, так и экономическая не может быть нарушена морскими операциями противника». По его мнению, «затрата средств на создание могущественного военно-морского флота имела бы оправдание лишь в том случае, если бы мы были намного сильнее наших вероятных противников на суше и на море (что на деле как раз наоборот) и если бы мы могли создать флот, способный вступить в единоборство с английским флотом (что явно невыполнимо)»[205]. Но Сталин питал необъяснимую слабость к линкорам и предпочел в который раз наступить на старые грабли…

Резко возросшие возможности сухопутных войск позволили советскому руководству пересмотреть вероятные сценарии будущих военных конфликтов. Механизированные и танковые соединения РККА получили задачу мощными ударами на большую глубину сорвать мобилизацию и сосредоточение армий противника в начальный период боевых действий, а заодно полностью разгромить и вывести из войны слабых членов предполагаемой вражеской коалиции, таких как Латвия и Эстония. Перспективы тут открывались самые радужные, но в это время в международной обстановке возникла новая угроза, через короткое время заставившая считаться с собой все страны Европы да и всего мира: к власти в Германии пришел Гитлер.

Под его руководством эта страна стала быстро выдвигаться на позицию наиболее сильного и опасного вероятного противника СССР, которую ранее занимала Польша. Но и ту отнюдь не списали со счетов, начав прочить ее в союзники Германии. В Москве, разумеется, прекрасно знали о непримиримых противоречиях между Берлином и Варшавой, но опасались, что они все же могут сговориться против Советского Союза. В качестве базы для такого сговора рассматривался обмен «польского коридора» на совместно захваченные украинские земли. Время показало, что для создания германо польской коалиции против СССР не нашлось достаточных оснований, поскольку глубокий взаимный антагонизм заведомо перевешивал общие антисоветские интересы этих стран. Но московские вожди, ослепленные долголетней ненавистью к Польше, этого не осознавали или, скорее, не желали осознавать. Наглядным свидетельством этого вопиющего непонимания является директива наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова командованию Балтийского флота от 2 августа 1939 г. В ней он поставил задачу при разработке оперативного плана «исходить из предположения одновременного выступления против СССР на Северо-Западном направлении объединенных сил Германии, Польши и Финляндии»[206]. Между тем до нападения Германии на Польшу тогда оставалось меньше месяца…

По постановлению Политбюро от 22 марта 1935 г., как раз в момент начала неприкрытой милитаризации Германии штатная численность Красной армии мирного времени к середине следующего года должна была впервые перевалить за миллион человек[207]. Ее качественный рост не отставал от количественного. Еще с 1933 г. технические войска и кавалерия начали превращаться в кадровые, а в 1935 г. с прежней главным образом территориальной или смешанной системы комплектования на чисто кадровую стала переходить и пехота. Если в 1934 г. из 87 стрелковых и горнострелковых дивизий РККА только 23 были кадровыми, то всего через четыре года других уже не осталось[208]. Это привело к некоторому росту военного бюджета, но, как выяснилось, экономический эффект от внедрения территориальной системы оказался совсем незначительным. Расчеты показали, что в 1925–1926 гг. реальная экономия в годовых расходах на содержание территориальной стрелковой дивизии (1,7 млн руб.) по сравнению с кадровой (1,8 млн руб.) не превышала 6 %. А общий экономический эффект от использования территориальной системы в 1924/1925 финансовом году составил лишь 4,5 млн рублей, или около 1 % всего военного бюджета[209]. Так что после полного перехода на кадровую систему комплектования Красной армии ценой небольших дополнительных затрат удалось заметно повысить качество боевой подготовки ее личного состава.

Другие важные реформы тоже способствовали дальнейшему повышению дисциплины и боеготовности войск. Так, 26 сентября 1935 г. приказом НКО СССР № 144 в РККА взамен служебных категорий вводились персональные воинские звания[210]. В 1936 г. призывной возраст в СССР был снижен с 21 года до 19 лет, а начиная с сентября 1939 г., выпускников средней школы начали призывать с 18 лет[211]. При этом вооруженные силы неуклонно продолжали расти, и к началу 1937 г. численность их личного состава превысила 1,6 млн человек[212]. Военные расходы страны наращивались еще более быстрыми темпами. С 1935 по 1938 г. затраты на вооружение армии утроились, достигнув 6,9 млрд рублей[213].

Интересно проследить историю развития государственного бюджета СССР в последнее предвоенное десятилетие. Его основные статьи сведены в Таблицу 2.2.

Как показывает таблица, коренной перелом в динамике советских военных расходов пришелся на 1934 г., ничем не примечательный с точки зрения международной политики. Тогда они подскочили сразу в 3,5 раза и продолжали неудержимо расти. В результате в мирном 1936 г. оборонный бюджет Советского Союза впервые превзошел затраты на всю его промышленность. Казалось бы, дальше идти уже некуда, милитаризация страны достигла своего предела. И действительно, в течение последовавших двух лет, наряду с продолжавшимся значительным ростом военных расходов, их относительная доля в бюджетной раскладке оставалась стабильной. В 1938 г. они даже чуть отстали по величине от ассигнований на индустрию. Но уже в следующем году оборона поглотила свыше четверти всего государственного бюджета СССР, окончательно опередив все остальные его статьи. А в последнем предвоенном 1940 г. на военные нужды ушла без малого треть бюджета, или вдвое больше, чем на промышленность. Но тогда эти колоссальные затраты были уже оправданы: война стояла у самого порога…

Таблица 2.2

Основные статьи расходов государственного бюджета СССР в 30-е годы[214]

2.5. Предвоенное оперативное планирование

Кроме мобилизационных планов в СССР разрабатывались оперативные, определявшие порядок боевых действий войск в случае их начала. После окончания Гражданской войны их разработка проводилась в военных округах, а с 1924 г. ответственным за создание и изменение оперативного плана будущей большой войны стал Штаб РККА. Такие документы разрабатывались и уточнялись по мере изменения мобилизационных планов Красной армии, роста ее рядов и оснащения, а также под влиянием развития международной ситуации. До начала Великой Отечественной это случилось не менее 15 раз, т. е. почти ежегодно. Их важность и секретность характеризует более чем красноречивый факт: они сами и даже их копии никогда и нигде не печатались, а только переписывались от руки самими исполнителями. Последние предвоенные оперативные планы изготавливались в единственном экземпляре и докладывались только Сталину[215].

Важнейшее влияние на качество оперативного плана войны оказывает выбор его исходных условий, таких как определение вероятных противников и предполагаемого сценария начала боевых действий. А советское руководство долгое время никак не могло отличить надуманные угрозы от реальных, поэтому перед военными ставились задачи, не имевшие ничего общего с действительностью. Возьмем, к примеру, советский оперативный план, действовавший в 1932 г. и имевший два варианта. Основным считалось отражение нападения Польши и Румынии при активной поддержке Великобритании и Франции. Дополнительный добавлял к военным противникам Финляндию, Эстонию и Латвию. Однако уже в следующем году по указанию начальника Штаба РККА А.И. Егорова дополнительный вариант стал основным. Трудно понять логику этого решения, учитывая, что к тому времени со всеми перечисленными государствами были заключены договоры о ненападении. Как бы то ни было, до мая 1935 г. все оперативные планы разрабатывались на основе именно этих установок[216].

Необходимость появления кардинально нового оперативного плана назрела после начала широкомасштабной ремилитаризации Германии. Уже в феврале 1935 г. командующий БВО И.П. Уборевич предложил скорректировать действовавший документ с учетом новых наиболее вероятных противников — объединенных германо польских сил при поддержке Финляндии. В этой связи он считал необходимым разгромить Польшу в первые дни войны, до момента полной мобилизации Германии. Кроме того, Уборевич допускал, что вместе с ними на СССР могут напасть Великобритания, Эстония и Латвия. В конце того же месяца с аналогичными соображениями в записке, адресованной Ворошилову, выступил Тухачевский. Но, в отличие от Уборевича, он не исключал возможность сохранения нейтралитета финнами.

Своевременные и аргументированные предложения видных военачальников не остались незамеченными. 14 апреля Егоров представил в Кремль проект увеличения армии. Он мотивировал его необходимость тем, что «явно выявившийся немецко-польский блок, направленный в первую очередь против нас, и большой рост вооружений во всем буржуазном лагере делают западный театр вновь в качестве актуального фронта» [именно такая неуклюжая формулировка вошла в доклад Егорова «Развитие РККА на 1936 й — 1938 й гг.». — Авт.]. Все эти доводы были правильно поняты наверху, и Штаб РККА (переименованный в Генеральный штаб 22 сентября 1935 г.) приступил к разработке «Плана стратегического распределения РККА и оперативного развертывания на Западе». Высшее политическое руководство страны утвердило его в следующем, 1936 г. Согласно этому плану ожидалось, что основными противниками СССР выступят объединенные силы Германии, Польши, Эстонии и Финляндии. Роль их возможных союзников отводилась Румынии и Латвии[217].

И тут в отлаженный процесс советского оперативного планирования грубо вмешались репрессии. Они сотрясали Красную армию и ранее, но сразу после судебного процесса Тухачевского и его товарищей по несчастью обрели небывалый размах. В результате вызванной ими кадровой чехарды и острой нехватки квалифицированных исполнителей разработка военных планов существенно замедлилась.

Позже мы подробнее остановимся на вопросе о влиянии репрессий на боеспособность РККА, но должны затронуть их сейчас. Ведь одно из главных обвинений, предъявленных маршалу, имело непосредственное отношение к теме этого раздела. На утреннем заседании Военного совета при наркоме обороны СССР 2 июня 1937 г. выступил Сталин. Он постарался убедить свою аудиторию, что все арестованные по делу Тухачевского оказались заговорщиками против советской власти и иностранными шпионами. И озвучил, казалось бы, убийственный довод против главного обвиняемого: «Он оперативный план наш, оперативный план — наше святая-святых, передал немецкому рейхсверу»[218].

Никто из присутствовавших, разумеется, не посмел тогда возразить вождю или хотя бы указать ему, что рейхсвер уже более двух лет назад переименован в вермахт. Ведь к тому времени Сталин давно и прочно занимал никем не оспариваемое место на самой вершине кремлевского Олимпа и обладал абсолютной и бесконтрольной властью над огромной страной. Советские люди в подавляющем большинстве своем слепо доверяли ему или боялись возражать, так что голословные обвинения заслуженных и прославленных военачальников в самых чудовищных преступлениях не вызвали публичного неприятия, хотя они не подкреплялись никакими вещественными доказательствами и основывались исключительно на самооговорах подследственных, выбитых из них самыми жестокими методами. К тому же участники заседания при всем желании не могли проверить правдивость слов Сталина. Даже те немногие из них, кто имел непосредственное отношение к хранившемуся за семью печатями оперативному плану РККА и сокровеннейшим секретам советской разведки, вполне могли предполагать, что всеведущему вождю известны какие то тайны, недоступные им самим. Ведь он располагал такими уникальными источниками информации, каких не было ни у кого другого в СССР.

Но сейчас появилась возможность убедиться в абсурдности и беспочвенности сталинского обвинения. Для этого достаточно сопоставить некоторые достоверные факты и даты. Мы знаем, что к тому времени Германия была окончательно признана не только одним из наиболее вероятных противников СССР, но и самым опасным из них, поэтому фигурировала в списках врагов на первом месте. Если бы она на самом деле завладела действовавшим тогда советским оперативным планом, его по понятным причинам безотлагательно заменили бы на другой. А ведь этого отнюдь не произошло. С момента выступления Сталина на июньском Военном совете 1937 г. до появления следующего плана прошло около десяти месяцев. Да и потом прежний документ еще долго оставался в силе, пока разработанный ему на замену план дожидался официального утверждения, с которым явно никто не торопился. В результате оперативный план, якобы выданный немцам Тухачевским, продолжал действовать в общей сложности почти полтора года после его расстрела. Такое могло произойти, только если Сталину понадобилось публично оклеветать и опорочить Тухачевского, чтобы оправдать уничтожение невинного человека, а вместе с ним — и многих других.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

Из серии: Страницы советской истории. Исследования

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Июнь 1941. Запрограммированное поражение предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

123

Ленин В.И. Полное собрание сочинений: В 55 т. 5 е изд. (далее ПСС). Т. 44. М.: Политиздат, 1970. С. 296.

124

Сенявская Е.С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России. М.: РОССПЭН, 1999. С. 319, 321.

125

Будущая война. M.: ВАГШ ВС РФ, 1996. С. 35.

126

Там же. С. 54.

127

Там же. С. 46.

128

Documents on British Foreign Policy. 1919–1939. Series 1A. Vol. I. L.: Her Majesty’s Stationеry Office, 1966. P. 846.

129

Kennedy P. The Reality Behind Diplomacy: Background Influences on British External Policy, 1865–1980. Glasgow: Fontana Press, 1989. P. 231.

130

Минц М. Представление советского военно политического руководства о составе вероятных противников СССР в будущей войне (конец 1920 х — начало 1940 х гг.) // ВИА. № 8. 2012. С. 178.

131

Горлов С.А. Указ. соч. С. 186–187, 198.

132

Минаков С.Т. Указ. соч. С. 355.

133

АПРФ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 258. Л. 16–44. Цит. по: Вестник АПРФ. Красная Армия в 1920 е годы. М.: Историческая литература, 2007. С. 151.

134

Хохлов Е.В. Военная экономика СССР накануне и в годы Второй мировой войны. СПб.: Издательство Санкт Петербургского университета, 2005. С. 49.

135

РГВА. Ф. 4. Оп. 20. Д. 1. Л. 1–2. Цит. по: Главное автобронетанковое управление. Люди, события, факты в документах. 1929–1941 гг. М.: ГАБТУ, 2004. С. 71.

136

АПРФ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 253. Л. 25–50. Цит. по: Вестник АПРФ. Красная Армия. С. 24.

137

Вестник АПРФ. Красная Армия. С. 7.

138

Берхин И. О территориально милиционном строительстве в Советской Армии // ВИЖ. № 12. 1960. С. 16.

139

Восьмой съезд РКП(б). Протоколы. М.: Госполитиздат, 1959. С. 414.

140

РГВА. Ф. 33988. Оп. 2. Д. 679. Л. 1–37. Цит. по: Реформа в Красной Армии. Документы и материалы. 1923–1928 гг. Кн. 2. М.; СПб.: Летний сад, 2006. С. 115.

141

1941 год — уроки и выводы. С. 207.

142

Хорьков А.Г. Указ. соч. С. 99.

143

Минаков С. Сталин и его маршал. М.: Яуза, Эксмо, 2004. С. 385–386.

144

Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление военно промышленного комплекса СССР. 1921–1931. М.: АИРО ХХ, 2001. С. 58.

145

АПРФ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 259. Л. 98–105, 168–180. Цит. по: Вестник АПРФ. Красная Армия. С. 217, 238.

146

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 447. Л. 34.

147

Там же. Л. 40–43.

148

Там же. Д. 446. Л. 6 об., 7 об.

149

Кен О.Н. Мобилизационное планирование и политические решения (конец 1920 — середина 1930 х гг.). М.: ОГИ, 2008. С. 160, 471.

150

Мухин М.Ю. Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах. М.: Наука, 2006. С. 115; Солянкин А.Г., Павлов М.В., Павлов И.В., Желтов И.Г. Отечественные бронированные машины. 1905–1941. М.: Экспринт, 2002. С. 17.

151

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 446. Л. 9–9 об.

152

Там же. Д. 447. Л. 38–40.

153

Индустриализация СССР. 1929–1932 гг. Документы и материалы. М.: Наука, 1970. С. 344.

154

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 91. Д. 1009. Л. 73–74 об., 77 об. — 85. Цит. по: Становление оборонно промышленного комплекса СССР. Т. 3. Ч. 1 (1927–1932). Сборник документов. М.: ТЕРРА, 2008. С. 699–700.

155

РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 38. Л. 68–71. Цит. по: Становление оборонно промышленного комплекса СССР. Т. 3. Ч. 1. С. 685.

156

Минаков С.Т. Указ. соч. С. 375–376.

157

XVI съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.: Госиздат, 1930. С. 23.

158

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 209.

159

Там же. С. 471.

160

Самуэльсон Л. Указ. соч. С. 149.

161

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 250.

162

Там же. С. 253.

163

Zaloga S., Madej V. The Polish Campaign 1939. N. Y.: Hippocrene Books, 1985. P. 99–100.

164

Хильгер Г., Мейер А. Россия и Германия. Союзники или враги? М.: Центрполиграф, 2008. С. 293.

165

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 779. Л. 47.

166

Coox A.D. Nomongan: Japan against Russia, 1939. Vol. I. Stanford, Ca: Stanford University Press, 1990. P. 6, 10–11, 18, 181.

167

Лузянин С.Г. Россия — Монголия — Китай в первой половине XX в. Политические взаимоотношения в 1911–1946 гг. М.: ОГНИ, 2003. С. 193.

168

К 70 летию начала Второй мировой войны. Исследования, документы, комментарии. М.: ИРИ РАН, 2009. С. 97–98.

169

ДВП СССР. Т. VIII. 1 января — 31 декабря 1925 г. М.: Политиздат, 1963. С. 70–77.

170

Хромов С.С. Иностранные концессии в СССР: В 2 ч. Ч. II. М.: ИРИ РАН, 2006. С. 249, 254, 259.

171

Там же. Ч. I. С. 83.

172

Mitchell B.R. International Historical Statistics: Africa, Asia & Oceania, 1750–1993. London: Macmillan Reference Ltd, 1998. P. 362, 507.

173

Иголкин А.А. Нефтяная политика СССР в 1928–1940 м годах М.: ИРИ РАН, 2005. С. 213, 215, 220–221; Черевко К.Е., Кириченко А.А. Советско японская война (9 августа — 2 сентября 1945 г.). М.: БИМПА, 2006. С. 156.

174

ДВП СССР. Т. XI. 1 января — 31 декабря 1928 г. М.: Политиздат, 1966. С. 42–43, 46.

175

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 5. Л. 47–48.

176

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 270.

177

Халхин Гол. Исследования, документы, комментарии. К 70 летию начала Второй мировой войны. М.: Академкнига, 2009. С. 174–175.

178

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 268–269.

179

Coox A.D. Nomongan: Japan against Russia, 1939. Vol. I. P. 26, 84.

180

Черевко К.Е., Кириченко А.А. Указ. соч. С. 32.

181

Coox A.D. Nomongan: Japan against Russia, 1939. Vol. I. P. 84; ЦАМО. Ф. 15. Оп. 2154. Д. 4. Л. 1–30. Цит. по: 1941 год. Кн. 2. С. 536–537, 545; Горбунов Е.А. Восточный рубеж. ОКДВА против японской армии. М.: Вече, 2010. С. 156, 171, 193–195, 213–215, 286; Горбунов Е.А. Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке. М.: Вече, 2002. С. 427; Коломиец М. Бои у реки Халхин Гол // Фронтовая иллюстрация. № 2. 2002. С. 4; Кондратьев В.И. Битва над степью. Авиация в советско японском вооруженном конфликте на реке Халхин Гол. М.: Фонд содействия авиации «Русские витязи», 2008. С. 9; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. С. 252, 510–511, 513–514, 518.

182

Кривошеев Г.Ф. и др. Указ. соч. С. 152–153.

183

Coox A.D. Nomongan: Japan against Russia, 1939. Vol. I. P. 135–136.

184

Кошкин А.А. «На границе тучи ходят хмуро…» // «На границе тучи ходят хмуро…» М.: Кучково поле, 2005. С. 120; Колесниченко К.Ю. Левшов П.В. Советская авиация в вооруженном конфликте у озера Хасан (июль — август 1938 г.) // ВИЖ. № 8. 2018. С. 10.

185

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 275–276.

186

Там же. С. 275.

187

ДВП СССР. Т. XV. 1 января — 31 декабря 1932 г. М.: Политиздат, 1969. С. 45, 83, 296, 436, 637.

188

Там же. Т. IX. 1 января — 31 декабря 1926 г. М.: Политиздат, 1964. С. 446.

189

Там же. Т. XVI. 1 января — 31 декабря 1933 г. М.: Политиздат, 1970. С. 494–496.

190

Солянкин А.Г., Павлов М.В., Павлов И.В., Желтов И.Г. Указ. соч. С. 17; Мухин М.Ю. Указ. соч. С. 115.

191

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 356.

192

Там же. С. 336.

193

Там же. С. 336–337.

194

Там же. С. 345.

195

Становление оборонно промышленного комплекса СССР. Т. 3. Ч. 2 (1933–1937). Сборник документов. М.: ТЕРРА, 2011. С. 17.

196

Кривошеев Г.Ф. и др. Указ. соч. С. 510.

197

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 344.

198

Там же. С. 345–346.

199

Герасимов Г. ВВС РККА накануне войны // Легенды и мифы отечественной авиации. Вып. 1. М.: Фонд содействия авиации «Русские витязи», 2009. С. 172.

200

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 154.

201

Там же. С. 352, 422.

202

Внешняя политика СССР. Сборник документов. Т. IV (1935 — июнь 1941 г.). М.: Правда, 1946. С. 282; ДВП СССР. Т. XX. Январь — декабрь 1937 г. М.: Политиздат, 1976. С. 387.

203

Краснов В.Н. Военное судостроение накануне Великой Отечественной войны. М.: Наука, 2005. С. 7, 202–203.

204

Свечин А.А. Эволюция военного искусства. М.: Академический Проект, 2002. С. 761–762.

205

РГАВМФ. Ф. р 1483. Оп. 1. Д. 30. Л. 39–40 об. Цит. по: Становление обороннопромышленного комплекса СССР. Т. 3. Ч. 1. С. 159.

206

Кен О., Рупасов А., Самуэльсон Л. Швеция в политике Москвы. 1930–1950 е годы. М.: РОССПЭН, 2005. С. 205.

207

Кен О.Н. Мобилизационное планирование. С. 373–374.

208

Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. С. 470.

209

Бочков Е.А. Экономические, социально политические и военные аспекты территориально милиционного устройства Вооруженных Сил СССР в 1920–1930 е годы // ВИЖ. № 12. 2005. С. 33.

210

Командный и начальствующий состав Красной Армии в 1940–1941 гг. Структура и кадры центрального аппарата НКО СССР, военных округов и общевойсковых армий. Документы и материалы. М.: Летний сад, 2005. С. 225.

211

Советская военная энциклопедия. Т. 3. М.: Воениздат, 1977. С. 379–380.

212

Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. С. 272.

213

Хлевнюк О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010. С. 291.

214

Индустриализация СССР. Документы и материалы. 1929–1932 гг. М.: Наука, 1970. С. 46–47, 82–83; Индустриализация СССР. Документы и материалы. 1933–1937 гг. М.: Наука, 1971. С. 30–31, 61–63, 90–92, 121–123, 135–137; Индустриализация СССР. Документы и материалы. 1938–1941 гг. М.: Наука, 1972. С. 25, 31, 41.

215

Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь: РИФ ЛТД, 1995. С. 55–56.

216

Кен О., Рупасов А., Самуэльсон Л. Указ. соч. С. 187–188.

217

Там же. С. 191–192.

218

АПРФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 1120. Л. 48–81. Цит. по: Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. 1–4 июня 1937 г.: Документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2008. С. 131.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я