От перемены мест… меняется. Из жизни эмигрантов

Лев Логак, 2021

Герои повествования – бывшие россияне, покинувшие Советский Союз незадолго до его распада, в конце восьмидесятых годов двадцатого века. Место действия – дальнее зарубежье. Совершенно неожиданно персонажам открываются обстоятельства, которые были скрыты от них долгие годы и которые коренным образом меняют существование этих людей. Загадочные коллизии, в которые попадают герои, показаны на фоне характерных эмигрантских и российских реалий. В основе повествования лежит идея воздействия жизненных ситуаций на раскрытие личности, на проявление противоборствующих человеческих качеств – любви и предательства, душевной доброты и зависти. Повествование основано на богатых жизненных наблюдениях и впечатлениях автора. Детали сюжетных ходов и характеры героев навеяны реальными событиями и чертами конкретных людей.

1

Поездка у них прошла нормально. Самолёты взлетели и приземлились без проблем. Не приключилось ничего непредвиденного — не оказалось террористов на борту, багаж не пропал, здоровье не подвело, так что и не понадобилось пользоваться оформленной ими страховкой. И, как это и бывает в случае благополучного исхода, подаренное везение было воспринято ими как должное.

Майя, Эдуард и их дочь Ольга прибыли из России, где побывали впервые за более чем десять лет после того, как её покинули. Покинули — незадолго до распада Советского Союза, в самом начале девяностых годов двадцатого века, а вот наведались — на заре века двадцать первого.

Сегодня они возвратились в Свой Дом Далеко От Дома, как обобщённо охарактеризовали их нынешнюю страну проживания и их теперешнее трёхкомнатное жилище родители Майи, к которым они и ездили.

Эдуард, или Эдик, как звали его близкие, отворил дверь квартиры и пропустил вперёд жену и дочь. Все трое молча постояли в прихожей, осмотрелись, прошли в гостиную и устало присели кто куда.

— Ну, вот и дома! — выдохнул Эдуард. — Хотя Питер — и родина, а дом уже здесь. Далеко-далеко от России.

— А обо мне и говорить нечего. Вросла корнями, — поднялась, посмотрелась в зеркало, прошла в свою комнату и затворила дверь Ольга.

Внезапно она появилась снова, явно чем-то встревоженная, и стала торопливо собираться.

— Оленька, что с тобой? — перепугалась мать.

— У Мара умер отец, — не могла сдержать слёз дочь. — Его уже похоронили. Я же, когда звонила ему из России, поняла, что что-то неладно. Но он отрицал. Не хотел омрачать мне поездку.

Мар был парнем Ольги, с которым она встречалась в последнее время. Майя и Эдуард его никогда не видели, а дочь на вопросы родителей об ухажёре отвечала скупо. Когда они поинтересовались, что это за имя такое — Мар, Ольга мимикой изобразила недоумение непонятливостью отца и матери и со спокойной категоричностью произнесла: «Мар! Такое у него имя!» Мол, что же тут неясного! Но, желая как-то сгладить возникшее напряжение, лаконично сообщила, что у них всё серьёзно, что он несколько старше неё и что тоже учится в университете, но не на медицинском, как она, факультете, а на мехмате. На предложение родителей пригласить его домой Ольга ответила отказом и сказала, что достаточно того, что он нравится ей. И, помолчав, добавила, что он и им понравился бы — высокий, красивый, талантливый и из хорошей интеллигентной семьи. Дескать, волноваться не стоит. Майя и Эдуард всё это проглотили и больше дочери не докучали, хотя, конечно же, туманность происходящего рождала в них беспокойство.

Услышав сейчас о смерти отца парня дочери, Майя и Эдуард оторопели.

— Оленька, он поступил как настоящий мужчина, — придя в себя, попыталась успокоить Ольгу мать. — Ты ведь действительно ничего не смогла бы предпринять.

— Я убегаю, — бросила дочь, направляясь к выходу. — Марику очень тяжело. Я вызвала такси.

Дверь захлопнулась.

— Марику! — тяжело вздохнула Майя.

На лице у неё застыла задумчивость, она какое-то время молчала, а потом тихо вымолвила:

— Хорошая у нас девочка…

— Да, — согласно кивнул Эдуард. — И, похоже, влюблена в этого Марика. Какое у него несчастье! Ведь отец же, наверняка, был совсем не старый.

— Но мы-то с тобой! Дочь встречается с парнем, а мы о нём ничего не знаем, — нахмурилась Майя.

— На откровенность её вызвать трудно, самостоятельная она у нас, — передёрнул плечом Эдуард. — Но кое-что всё-таки нам известно, — с чуть заметным грустным лукавством вопросительно улыбнулся он. — То, что он тоже учится в университете и чуть старше Оли…

— Исчерпывающая информация, — бросила на мужа недовольный взгляд Майя. — И ведь когда я недавно спросила, знает ли она, что у него за семья, она мне запальчиво ответила, что это не суть важно. Что главнее те чувства, которые испытывают люди. Чувства, видите ли!

— Мы не должны вмешиваться, — робко взглянул на жену Эдуард. — Вспомни, как нам претила родительская опека…

— А если у них уже зашло далеко? — потемнела лицом Майя. — Господи, я нутром чувствую, что так оно и есть! А мы о нём ни сном ни духом! Не влипла бы!

— Майечка, не сгущай краски. Я уверен, всё будет хорошо. Ну, встречается девушка с парнем, увлечена. Что здесь плохого?

Эдуард приобнял жену и направился к телефону.

— Так, что тут у нас с сообщениями? — снял он трубку. — Наверное, накопились за эти две недели.

Он какое-то время слушал и вдруг оцепенел.

— Что такое? — обеспокоилась Майя.

Ответом было молчание.

— Ну, говори же!

— Ты даже представить себе не можешь, кто позвонил, — почти шёпотом выдавил из себя Эдуард. — Это Вера…

— Что-о-о? — застыла Майя.

Они давно уже не знались с Верой и её мужем Петром. И возникла эта отчуждённость ещё в Союзе, а продолжилась уже здесь. Так что Верин звонок мог означать только одно: произошло что-то чрезвычайное.

— Петя умер… — растерянно уставился на жену Эдуард.

Майя побледнела, тяжело задышала, на лице у неё выступили капельки холодного пота. Она схватилась за висок и отвела взгляд от Эдуарда. Моментально соотнеся два свалившихся на них известия, она поняла, что Олин парень Мар — это сын Петра и Веры, Марат! Ужас охватил её, ибо то, что ей открылось, могло в корне, бесповоротно осложнить её дальнейшее существование. И в голове у неё остро, тяжело запульсировало уразумение того, что ей никоим образом нельзя обсуждать сейчас возникшую ситуацию с мужем! Ведь тогда стремительно распутался бы клубок, который она так долго и тщательно держала в прочно скреплённом состоянии.

Эдуард же настолько был ошарашен смертью Петра, что и не сосредоточился на связи двух полученных вестей. И смятенная реакция Майи показалась ему полностью соответствующей моменту.

Супруги молчали. Перед их мысленным взором проносились воспоминания о том времени, когда всё переплелось в отношениях этой четвёрки — Майя, Вера, Пётр, Эдуард…

В студенческие годы Петя и Эдик крепко дружили, были, что называется, не разлей вода. Да и Майя с Верой были близкими подругами. Парни учились в университете на физфаке, а девушки — в педагогическом институте на инязе. И вот однажды студенты физфака были приглашены руководством пединститута на вечер. Так тогда водилось в советской системе высшего образования — спаять и сцементировать: это был один из пунктов плана мероприятий по министерству. И Пётр уговорил Эдуарда пойти! Тогда-то и произошло их знакомство с подругами. И между Петром и Верой вспыхнуло чувство! С того инязовского вечера они ушли вместе, и начался у них роман!

Но вот незадача: Эдуарду тоже приглянулась Вера! И после того, как она удалилась с Петром, он, конечно же, пошёл провожать Майю, но мысли его были далеко, и оба они испытывали неловкость. Потом они недолго встречались, и между ними даже возникла близость, но Майя понимала, что Эдик к ней равнодушен, и сама стала инициатором прекращения отношений. При этом она не чувствовала ни огорчения, ни обиды, ни унижения. И даже ощутила облегчение. Потому что, как и её подруга Вера, потеряла голову от Петра! Ей нужен был только он, он, он — и никто другой!

Эдуард старался никоим образом не показывать, что в нём поселилось огромное, всепоглощающее чувство к Вере. Потому что очень дорожил дружбой с Петром и даже не помышлял о том, чтобы разрушить возникшую идиллию. А вот Майя давала понять Пете, что сохнет по нему, но он не отвечал ей взаимностью. Был страстно влюблён в её подругу. Это Майю жутко злило и было для неё как плевок в душу. Потому что привыкла она к тому, что внешняя изысканность в сочетании с независимым гордым видом всегда притягивала к ней внимание представителей мужского пола! А порой она столбенела от мысли, что вот Эдуард-то, как и Пётр, тоже к ней равнодушен, а её это не трогает! И это ещё более толкало её к Петру.

Но наибольшее уязвление, подавленность и даже душевный кризис Майя испытала в тот период, когда Вера и Пётр поссорились и на какое-то время расстались. Она начала предпринимать нечеловеческие усилия к сближению с Петром, но всё было тщетно. Да к тому же ещё Эдуард добился того, что на какое-то время Вера сошлась с ним! Майя тогда была в полном отчаянии, замкнулась и перестала знаться с подругой. А та была с Эдиком совсем не долго, да и то потому, что он окружил её заботой и помог не сойти с ума, когда она вынуждена была отдалиться от Пети, которого продолжала безумно любить. Никто из знавших их не мог тогда объяснить происходящего, тем более что в конце концов Пётр и Вера преодолели кризис и поженились. Майя же, обладая крепким, завоевательским характером, смирилась с данностью, взяла себя в руки и, что называется, охомутав Эдуарда, склонила его к браку с ней. Ни о какой любви, конечно же, речи не было, но она понимала, что было бы ошибкой упустить такого симпатичного и надёжного парня.

А он уступил натиску Майи, в свою очередь уразумев, что шансов быть с Верой у него нет!

Так и закончилась дружба Петра с Эдуардом и Майи с Верой. И возникли две семьи — Пётр с Верой и Эдуард с Майей. А после всего произошедшего пары эти практически не общались. Ни в Союзе, ни после того, как его покинули. Правда, в России Эдуард изредка перезванивался с Петром и попросил его как уезжавшего первым сообщить письмом по приезде свои координаты. И так получилось, что оказались они в одном городе. За всё это время мужчины раза два коротко, не вдаваясь в подробности, переговорили по телефону, да и только. Майя и Вера же здесь вообще не знались.

Эдуарду и Вере возникшая между двумя семьями отчуждённость представлялась совершенно естественным явлением. А вот Майя и Пётр настойчиво противились контактам между домами. Потому как оказались повязанными тайной, до которой ни в коем случае не должны были дознаться ни Эдуард, ни Вера.

А история была такова, что когда Майя и Эдуард поженились, у них достаточно долго не получалось завести ребёнка. Они прошли все медицинские проверки, и выяснилось, что причина — в Эдуарде. В первый момент Майя испытала потрясение, узнав, что он бесплоден! А поразмыслив, скрыла от него заключение врачей. Потому что загорелась идеей родить от Петра! Ведь у неё не было никаких сомнений в том, что муж её с его самолюбием и мысли бы не допустил об усыновлении. Да и сам Эдуард дал ей повод утвердиться в принятом ею решении. Поскольку даже не попросил показать ему вердикт медиков. Поверил на слово, что в невозможности иметь детей виновна только Майя. И она упрямо приступила к воплощению своей задумки, расценив бесплодие Эдуарда как посланное ей предначертание родить от горячо любимого человека. «Это перст судьбы», — говорила она себе, оправдывая грех, которому собиралась предаться.

И склонила-таки Петра к «донорской», как она это определила, близости.

Когда она обратилась к нему с просьбой стать отцом её ребёнка, он, выйдя из состояния остолбенения, ответил категорическим отказом. А она не давала ему покоя, упорствовала, требовала, говорила, что если этого не произойдёт, она сведёт счёты с жизнью, и это будет на его совести. И он, к её удивлению, в какой-то момент сдался, и у них состоялась однократная, успешная в плане зачатия связь. И от этого соития появилась Ольга! Девочка красивая и смышлёная! В которой Эдуард души не чаял! Да и как могло быть иначе?! Ведь что касается того, что он — отец Ольги, так в этом у него совершенно не возникало сомнений! Потому что он вовсе и не подозревал жену в изменах, а вернее — просто никогда не задумывался о том, что такое возможно! К тому же, он был убеждён, что дочь была на него похожа! Да и все, знавшие их семью, отмечали это и не уставали повторять, что Оля взяла от Эдика и Майи всё самое лучшее!

И вот сейчас, повергнутая известием о кончине Петра в оцепенение и погружённая в свои мысли, Майя не могла произнести ни слова. Она пребывала в кресле, сомкнув глаза и до боли сцепив руки. Эдуард тоже продолжал молчать, опустив голову и нервно постукивая пальцами по спинке стула, возле которого стоял.

Наконец он первым нарушил молчание. Растерянно посмотрел на жену и опустошённо произнёс:

— Вера сказала, что обзванивала близких и знакомых и думает, что сделала правильно, известив и нас…

Майя не мигая воззрилась на Эдуарда. Он попытался ещё что-то сказать, но осёкся под взглядом жены. И его как ошпарило! Как же он сразу не связал эти два известия — о кончине отца Олиного парня Мара и о смерти Петра? Эдуард окаменел, тяжело задышал и еле слышно выдавил из себя:

— Мар… Петин с Верой сын… Марат…

Майя отвела глаза и до боли прикусила губы. А Эдуард обессиленно опустился на стул. И больше не мог вымолвить ни слова. Потому что все эти годы тоже хранил тайну! Он был убеждён, что отец Марата — он, а вовсе не Пётр! И уверенность эта появилась у него после его связи с Верой, которая произошла в студенческие годы, после её ссоры с Петром. Она тогда, оставаясь во власти всепоглощающего чувства к Петру, становилась всё более подавленной в присутствии Эдуарда, и он решился спросить, не гнетёт ли её скрываемая от него беременность. И когда после этого Вера остановила на нём долгий тяжёлый взгляд, ему показалось, что он попал в точку. На последовавший после этого её вопрос: «С чего ты взял?» Эдуард промычал, что её удручённое состояние и появившаяся на лице бледность заставляют его так думать. На что Вера раздражённо среагировала: «А ты, что — врач? Гинеколог?» Спустя короткое время после этого их разговора Пётр, по-прежнему обуреваемый глубоким чувством к Вере, пал перед ней на колени и умолил её выйти за него замуж. И когда совсем скоро у них появился ребёнок, Эдуардом овладела уверенность в том, что это его сын. Но с Верой он это не выяснял в силу своей деликатности и нежелания вмешиваться в её с Петром жизнь.

И вот сейчас Майя и Эдуард устрашились одного и того же — интима между единокровными братом и сестрой. Только ирония, если не сказать — водевильность, ситуации заключалась в том, что Майя опасалась связи Ольги и Марата как отпрысков Петра, а Эдуард — как своих кровных детей!

Не в силах произнести ни слова, супруги наконец растерянно уставились друг на друга. В голове у них проносились схожие мрачные мысли. Они корили себя за наплевательское отношение к увлечению дочери, задавались вопросом, далеко ли зашло у неё с Маратом, и ужасались от понимания того, что единственный путь выйти из свалившейся на них кошмарной ситуации — это обнажить правду!

Эдуард, первым не выдержав испытующего взгляда жены, сгорбился на стуле и уставился в пол. Он был обуреваем навязчивой думой о том, что перед тем, как сделать признание Майе, ему прежде придётся всё же каким-то образом переговорить с Верой.

Майя же выпрямилась в кресле, впрессовалась в его спинку и смотрела не мигая поверх мужа. Потому что понимала, что сообщи она сейчас Эдуарду о том, что Ольга не его дочь — и в момент будет разрушена её благополучная семейная жизнь. Жизнь, построенная на обмане. А ведь так долго всё это длилось, что она уверовала в невозможность того, что когда-то её секрет раскроется. До того уверовала, что даже порой в досужих разговорах назидательно произносила банальную фразу о том, что всё тайное обязательно становится явным.

Постепенно к Майе стало возвращаться самообладание. Она даже вдруг подумала, что вот ведь настигла её ситуация, затасканная в телевизионных сериалах! А истории эти своими избитыми сюжетными ходами вызывали у неё такое раздражение, что она подчас сердито вырубала телевизор. Но сейчас-то это была не сериальная байка, это случилось с ней! И тут она хмуро усмехнулась про себя тому, что в мыльных операх этих проблема, как правило, ещё и благополучно разрешается, ибо под конец выясняется, что в действительности-то никакого кровного родства между влюблёнными и не было вовсе! «Но это не наш случай», — обречённо вынесла она мысленный приговор по этому делу.

Но ведь и Эдуарду пришла в голову мысль о сериальной интриге! «Сюжетик-то прямо из ящика», — мрачно подумал он. Только вот ведь, не зная о своём бесплодии, он считал возможным то, что не имело под собой никаких оснований!

Наконец Майя нарушила молчание:

— Ужас… Кошмар…

— Да уж, — промямлил Эдуард. — А…а что ты имела в виду?

— Я?

— Да, ты…

— А ты? — оправившись от первоначальной растерянности, пристально взглянула Майя на мужа. — У тебя же слова в горле застряли. Я-то просто оторопела от неожиданности. От того, что Петя умер, что наши дети встречаются. А почему тебя удивила моя реакция?

— Нет, просто ты так это произнесла… Как будто бы с каким-то подтекстом…

— Да никакого подтекста! — в хорошо знакомой Эдуарду наступательной манере отчеканила Майя.

А он сжался от её тона и робко пробормотал:

— Я думаю, мы должны поехать к Вере…

У Майи забилась жилка у виска. Она вскочила с кресла и стала выписывать круги по комнате, не переставая повторять про себя: «Наказание! Наказание! Наказание!»

Эдуард же, поднявшись со стула, как будто прирос к полу. Сердце его бешено колотилось, но он сконфуженно улыбался.

Майя остановилась и, давя бушующее внутри неё беспокойство, нарочито хладнокровно проговорила, не глядя в сторону супруга:

— Вот как оно бывает! Пути сошлись! Аразошлись-то ещё там, в России. После такой дружбы…

Предположив, что его предложение о визите к Вере не принимается, Эдуард, только чтобы не молчать, импульсивно подхватил и начал развивать мысль жены о порванных между друзьями отношениях.

— Да, мы же с Петей в университете были не разлей вода, — осторожно произнёс он. — Так же, как и вы с Верой. В деталях помню, как мы познакомились с тобой и с Верой на вечере у вас на инязе, — чуть оживился он. — Всё это было как будто вчера. А вы с Верой были такие красивые!

— Всё ещё тоскуешь по Вере… Не можешь забыть… — стиснула зубы, резко повернулась в сторону мужа и впилась в него цепким взглядом Майя.

Тень пробежала по лицу Эдуарда. У него промелькнуло в голове: «А ты не тосковала по Пете?» Но он не произнёс этого, ибо характер не позволил, да и момент был не тот. И он лишь растерянно пробубнил:

— Зачем ты опять поднимаешь эту тему? Мы же договаривались не ворошить прошлое. Каждый сделал свой выбор. Поэтому и отношения прекратились.

— Не прекратились, — выпалила Майя. — Там в Союзе уже не общались, так здесь вот теперь…

— Да, Майечка, здесь! — смятенно посмотрел на жену Эдуард. — Но что же поделаешь! Такая вот у Олечки пора наступила! Здесь, где теперь уже наш дом!

Майе в её крайне наэлектризованном состоянии было достаточно любого повода, чтобы выйти из себя. И она после слов мужа выместила на нём всё своё внутреннее бурление. Ведь её сейчас как раз не отпускала мысль о том, что если бы они не уехали, так и не случилось бы того, что случилось!

— Ишь ты! — взорвалась она. — Наш дом! Как это ты сказанул: «Хотя Питер — и родина, а дом уже здесь, далеко-далеко от России», — скопировала она интонацию мужа. — И Оля же тебе вторит! Видите ли, вросла она тут корнями!

Эдуард смешался. Ведь Майя никогда ранее так категорично и зло не высказывалась по поводу эмиграции! Он не мог понять, в чём причина этой вспышки…

Знал бы он!

А Майя продолжила срывать зло на Эдуарде, обвиняя его в отсутствии ностальгических чувств. Она гневно тряхнула головой:

— Как же можно вырвать из сердца целый кусок жизни? Ну ладно, Олечке простительно, она была увезена нами, как говорится, сосунком…

— Хороший сосунок, 8 лет, — нерешительно поднял на жену глаза Эдуард.

— Ты понял, что я имела в виду, — отрезала Майя. — Но ты-то, неужели у тебя не ёкнуло, когда ты ступил на ту землю через 12 лет разлуки? — пронзила она мужа негодующим взглядом.

— Сознаюсь, ёкнуло, — вздохнул он. — Но если по правде, то по прошествии этих двух недель я возвращался спокойно…

Майя издала характерный для неё звук, который Эдуард определял как «кашелёк». Это было такое нервное короткое кряканье, от которого у него всегда холодело внутри. Ибо означал этот звук только одно — вспыхнувшие в жене и подавленные ею недовольство, раздражённость, а подчас даже и бешенство. И ведь звук этот сопровождался ещё и сердитым колючим взглядом! Эдуарду, как человеку достаточно мягкому, такая реакция на слова других людей была совершенно несвойственна и вызывала у него оторопь. Он разумел, что этот «кашелёк» есть проявление норовистого характера жены и, как следствие — неадекватного реагирования на окружающую действительность. Поначалу он раздражался по этому поводу, а потом понял, что себе дешевле в такие моменты постараться пойти на попятную или свести всё к шутке во избежание последующего неизбежного взрыва.

А Майя действительно была на грани детонации. В мозгу у неё стучало: «За что? За что? Уехали на свою голову!» Но она не могла произнести это вслух, не могла разоблачить себя! И потому исступлённо продолжила попрекать мужа отсутствием у него ностальгических чувств.

— Я, наверное, не от мира сего! — вскипела, как и ожидал Эдуард, вслед за изданным ею «кашельком» Майя. — Господи, ну неужели не существует цветов кроме белого и чёрного? Предпочитаю этим двум краскам спектр!

Эдуард же, не ведая истинной причины столь экстатического состояния жены, подался к ней, обнял и робко улыбнулся:

— Да не мучай ты себя так! Жизнь прекрасна!

— И многогранна, — рывком высвободилась из его объятий Майя.

Эдуард растерянно покачал головой, а у Майи на лице опять выступили капельки пота, и она стремительно бросилась к окну, при этом чуть не опрокинув большую напольную вазу с охапками искусственных веток осины и клёна, расцвеченных в осенние красно-жёлтые тона. Ветки эти были куплены Эдуардом в какой-то из зарубежных поездок. Майя тогда выразила полное равнодушие к этому приобретению, а он, желая потрафить жене, начал убеждать её, что это будет напоминать им в их новой стране проживания о родной природе. У Майи это заявление ожидаемой Эдуардом благодушной реакции не вызвало. Вообще, будучи натурой прагматичной, она предпочитала приобретать за рубежом красивые носильные вещи. И вот сейчас, чудом не повалив и не разбив вазу, она снова резко повернулась к мужу и упрекнула его:

— Что же ты тогда эти ветки-то тащил издалека? Если не ностальгируешь?

— Ну, прости, дорогая! — улыбнулся Эдуард. — Просто не так всё однозначно.

Майя гневно скривилась, и в этот момент сквозняк настежь распахнул окно. Тюль ворвался в комнату, накрыв Майю с головой. Такое направление ветра было признаком изменения погоды в худшую сторону.

— Портится погодка-то, — воспользовался поводом разрядить обстановку Эдуард.

Майя судорожно выпуталась из занавески, захлопнула окно, повернулась к мужу, окинула его неприязненным взглядом, усмотрев в этой его фразе укор, и стиснула зубы. И спустя мгновение, безо всякой связи с тем, о чём они только что говорили, буркнула с почти сочувствующей интонацией, в которой Эдуарду почему-то послышались злорадные нотки:

— Бедная Верка. У них с Петей была такая идиллия! Да и материально ей трудно придётся.

Эдуард не успел и рта раскрыть, как Майя вдруг передёрнулась:

— Едем к Вере! Вещи разберём потом. По дороге прихватим что-нибудь в кондитерской.

— Да-да, конечно, только возьму записную книжку с адресом, — растерянно закивал Эдуард.

Подстёгиваемые будоражащей их проблемой, супруги суматошно сделали всё самое необходимое и покинули квартиру.

В машине Майя, отвернувшись к окну, безмолвствовала, и Эдуард, несколько раз покосившись на неё, осторожно произнёс, просто для того, чтобы нарушить тягостное молчание:

— Я так понимаю, что у них и дом, и квартира такие же, каку нас…

Майя, не поворачиваясь к мужу, сердито резанула:

— Неудивительно.

И у него пронеслась в голове та самая фраза «Свой Дом Далеко От Дома», которую еле слышно проронила во время этой их последней поездки мать Майи в ответ на радостное заявление Ольги: «У нас же своя квартира!» Майя тогда замерла, оцепенела, а потом грустно согласилась: «Да, мамочка, права ты… Дом — и образно, и буквально… И с прописной, и со строчной…»

А тот, что со строчной, был типовой и в неплохом районе. Относительно новая восьмиэтажная одноподъездная башня. Населённая как коренными гражданами страны, так и такими же, как они, эмигрантами. А среди тех и других были и владевшие квартирой, и арендовавшие жильё.

У Майи и Эдуарда — три комнаты, включая гостиную. Да ещё американская кухня — без стены между ней и гостиной. И ведь самое главное, что это — их собственность! Конечно, пришлось набрать ссуд, чтобы приобрести это «чудо». Но какое это имеет значение, когда им так повезло, что у них есть работа!

Обстановка — как у всех. Вернее, почти как у всех приезжих. Габаритная мебель прикуплена уже здесь, а разборная мелочь прибыла в багажных ящиках «оттуда». Буфет, после их долгих хождений по мебельным магазинам, был найден почти точь-в-точь такой же, как у них был «там», и заполнен он был посудой и хрусталём, которые, будучи тщательно упакованными перед отъездом, в целости и сохранности добрались до места назначения. Благополучно пропутешествовали и люстры. И электрические лампочки. Чешские книжные полки, не только отяжелявшие стены, но и взгромождённые одна на другую от пола до потолка, были заполнены книгами, с таким трудом доставшимися им в той прежней советской жизни. Да ведь и полки эти не просто так там были куплены! Почти всё же было в дефиците, и надо было исхитряться «доставать»! Подключать блат, переплачивать…

Так велось в Союзе, что наличие книг было признаком принадлежности к интеллектуальным слоям общества, а в сочетании с присутствием в доме красивых предметов быта ещё и доказательством того, что обладатели всего этого богатства дотянулись до людей респектабельных, действительно преуспевших. Встали с ними в один ряд! А что являлось критерием преуспевания — так это разговор отдельный. Правда, и Эдуард, и Майя, в отличие от очень многих обладателей домашних библиотек, читали содержимое их книжных хранилищ. Но вот импортную мебель и то, что заполняло горку и стенку в гостиной, а также натуральные ковры, красовавшиеся теперь здесь на стенах и на полу, Майя всё-таки посчитала необходимым непременно «достать», невзирая на полное равнодушие Эдуарда к этим атрибутам роскоши. Соседи из «местных», иногда заглядывавшие к ним, с удивлением пялились на приехавший оттуда «шик», но притворно его нахваливали. Понимая всё это, Майя и Эдуард сконфуженно объясняли, что это не есть проявление мещанства, а что так там было принято.

В какой-то момент Эдуард, задумавшись, не успел объехать выбоину, и машину слегка тряхнуло. Майя резко повернулась в сторону мужа, хотела было что-то произнести, но, узрев его растерянность, ничего не сказала. И удивила Эдуарда тем, что не отвернулась, а остановила на нём неподвижный тяжёлый взгляд. Её вдруг прожгла мысль о том, что вот прожила она столько лет с этим очень хорошим, достойным человеком, а так и не полюбила его. Пётр — и только Пётр — был и оставался единственной её страстью.

Эдуард, пронзаемый изучающим взором жены, повернул машину к кондитерской. Он припарковался и вопросительно посмотрел на Майю. Она же едва кивнула в его сторону и вышла, не произнеся ни слова. Эдуард поджал губы и последовал за ней. Майя решительно открыла дверь заведения, прошла внутрь, выбрала всё, что посчитала нужным, приблизилась к кассе и жестом показала мужу, что пора расплатиться. Потом они молча вернулись в машину и продолжили путь к Вере. Усевшись, Майя прикрыла глаза, а затем вдруг вполоборота повернулась в сторону Эдуарда и так же, как и до остановки, вперила в него неподвижный взгляд. Он же боковым зрением чувствовал этот её взор, ёжился под ним и лихорадочно пытался угадать, о чём она в этот момент думает.

А Майю просто охватило изнеможение, как это часто и случается после нервной встряски. И у неё в голове лениво теснились разрозненные мысли об Эдуарде, о себе самой и о её совместном с мужем долголетнем существовании.

Эдуарду сегодня было за сорок, а если быть точнее, то даже ближе к пятидесяти. Его бы можно было назвать интересным внешне, если бы не мрачное выражение лица. Когда же всё-таки случалась у него улыбка, то на щеках открывались симпатичные ямочки и лицо его отражало внутреннюю доброту. Становился он в эти моменты очень мил. Это была именно естественная улыбка, а не наклеенная гримаса, свойственная типам лицемерным и лживым. Вообще же его порядочность не вызывала ни у кого сомнения.

Личностью он был содержательной, с богатым внутренним миром, только вот разглядеть этот его мир сходу было трудновато по той причине, что был Эдуард робок и сходился с людьми тяжело. Он не придавал значения мелочам, был предан своему главному делу — науке, не опускался до обывательских пересудов, был не злопамятен и достаточно доверчив. В то же время свойственна ему была и мнительность, так что подчас его фантазия могла разыграться не на шутку в построении сценариев, по которым, как ему казалось, действовали находившиеся рядом особи, проявляющие в той или иной ситуации качества, табуированные в обществе. Хотя очень часто выяснялось, что всё гораздо проще, и людям этим подобные умственные конструкции были вовсе не под силу. И ещё. Чаще всего он был закрыт, но если уж раскрывал душу, то до конца. Правда, обычно потом об этом и жалел.

Но важно, что раскрывал он и другое. Кроме научного таланта, обладал он и иными способностями, и знавшие его подчас бывали весьма удивлены, когда он вдруг проявлял свой артистический и поэтический дар. Но случалось это чрезвычайно редко, и, как правило, эти его возможности держались им под замком. «Прорвало» его, например, когда, живя уже здесь, пропутешествовали они в Японию. Экскурсовод в этой поездке был, что называется, от Б-га, человек во всех отношениях незаурядный, и произвёл он на Эдуарда сильное впечатление. Такое сильное, что разразился он стихотворным отзывом и даже сам прочёл его через микрофон в автобусе в последний день поездки.

Вот он, этот отзыв. Только сначала — три пояснения. Первое — это то, что гида звали Леонард, или Лео, как к нему все и обращались. Второе — что этот Лео часто употреблял словечко «бонус» для обозначения тех деталей экскурсионного маршрута, которые, якобы, в базовый план поездки включены не были. И, наконец, третье — это то, что по-японски «спасибо» звучит как «аригято».

Итак:

Бывает — очень повезёт:

Б-г больше «ДА», чем «НЕТ» пошлёт.

А эти «ДА» — они букет,

В самих них много «ДА» и «НЕТ».

В апреле этом повезло —

Всем обстоятельствам назло

Мы получили эти «ДА»:

Упала с неба нам звезда.

Ей имя — Лео-Нардо-сан,

Такой вот бонус Б-гом дан.

Он, Лео, проводник, принЕс

Нам сакуры букет с небес.

И сам он, Лео, что букет —

В нём столько «ДА», в нём столько «НЕТ»!

ДА — ДАрит радость, ДАровит,

НЕТ — НЕ обидит, НЕ вспылит.

ДАлёк от мелкого, умён,

НЕТ спеси в нём, тактичен он.

ДА, он трудяга, эрудит,

В нём знанье глубоко сидит.

От нас его он НЕ таил,

Нам щедро он его ДАрил —

И нас в Японию влюбил.

Судьба, спасибо, аригято

За эти «НЕТ», за эти «ДА»!

Пусть будет гида жизнь богата,

Гори-гори, его звезДА!

Когда Эдуард огласил свой опус, в автобусе повисло молчание. Подобного от этого буки никто не ожидал. Наконец, раздались аплодисменты, а Лео сказал, что у него в группах бывали и поэты, писавшие ему отзывы, но чтобы такое… «Ну, просто Резник», — заключил он.

А Майя крутила этим «Резником» как хотела, постоянно выражала недовольство его личностными качествами и поведением в той или иной жизненной ситуации. А он как будто бы этого и не замечал — характер был у него мягкий и податливый.

Майю нельзя было причислить к писаным красавицам, но она была из категории тех, кого принято называть привлекательными женщинами. Она очень следила за собой — это пошло ещё с инязовских времён. Так там тогда было принято. Девочки соревновались между собой — кто кого переплюнет в одежде, в косметике и в умных разговорах.

В той, советской, жизни Эдуард преуспел — защитил кандидатскую диссертацию и служил старшим научным сотрудником в НИИ. Его ценили и даже считали по уровню знаний и обилию идей соответствующим какой-нибудь высокой должности, но повысить не решались — характером не вышел… А он и не расстраивался, потому как своих возможностей не переоценивал.

Его охватывало беспокойство, когда его вызывал к себе директор института. Эдуард сжимался в предвкушении недовольства грозного начальника. О раздражении же патрона Эдуард догадывался сразу по издаваемому им «кашельку», почти такому же, какой был характерен для Майи! А от этого строгого кряканья ничего хорошего ждать не приходилось! Эдуард, наблюдая в такие моменты руководителя института, задавался вопросом, что же нужно для того, чтобы стать начальником? И определил для себя, что необходимые качества — это крепкий характер, амбициозность и инстинкт самосохранения. А ещё он нередко обнаруживал у таких людей конформизм, отсутствие угрызений совести и проблему с чувством юмора, что приводило его в полное замешательство. Эдуарду всё перечисленное было чуждо, и он поэтому был доволен своей планидой: с упоением занимался любимой наукой и находился в ладу с самим собой.

Майя же, как дама бойкая и решительная, дослужилась до руководителя группы переводчиков тоже в каком-то НИИ. Кроме того, она подрабатывала репетиторством. Детишки, которых она натаскивала по английскому, в основном были отпрысками всяких там «шишек», которые и содействовали Майе в приобретении недоступных простым гражданам вожделенных предметов быта.

Здесь, после приезда, Эдуард проявил завидную настойчивость в поисках работы, отдал этому много сил и в конце концов — благодаря знаниям и хорошему владению языком — был принят в научно-исследовательский сектор крупной компании. Как эмигранту, ему назначили зарплату, более низкую, чем «аборигенам» на такой же должности, но он и не возражал и даже был счастлив, осознавая, что для многих приезжих его успех был недосягаемой мечтой.

Майя же окончила здесь курсы медицинских секретарей, и ей тоже подфартило определиться в одну из поликлиник.

На людях как Эдуард, так и Майя по отношению друг к другу вели себя сдержанно, воли эмоциям не давали, так что сказать определённо, какие чувства ими владеют, окружающие не могли. А у самых близких не возникало сомнений относительно того, кто в этой семье главный.

Эдуард, не отрывая глаз от дороги, всё время чувствовал устремлённый на него взгляд жены и тушевался под ним. Но он ни разу не повернулся к ней, всем своим видом выказывая полную сосредоточенность на управлении автомобилем. И когда они наконец подъехали к дому Веры, он почувствовал необыкновенное облегчение.

Майя про себя отметила, что здание это действительно очень напоминало то, в котором они жили. Только что облицовка была чуть другого оттенка.

Вдоль фасада было припарковано несколько машин, но нашлось место и для их авто. На пути к подъезду супруги оказались под прицелом неотрывных взоров двух пожилых, но изо всех сил молодящихся женщин, восседавших на лавке у стены дома. Взгляды обеих были достаточно высокомерны. На одной из дам красовалась вычурная шляпка, вид которой заставил Майю внутренне рассмеяться. У второй особы волосы были обесцвечены и уложены с помощью фена и лака, явно в парикмахерской. Первая прятала ноги под лавкой, видимо не желая привлекать внимание к заурядным туфлям, а вторая выставила нижние конечности напоказ, безусловно с намерением вызвать интерес к модным сабо на платформе. На обеих дамах красовалась броская одежда, без сомнения призванная придать им флёр нежной юности.

Когда Майя и Эдуард стали искать на панели домофона кнопку с номером квартиры Веры, обладательница крикливой шляпки барственно поинтересовалась по-русски:

— А вы к кому?

— Мы к Вере, — повернулась к ней Майя.

— Так я вам открою, — достала связку ключей и степенно поднялась с лавки женщина.

При этом у неё с колен свалилась наполненная чем-то матерчатая сумка. Вторая дама кичливо качнула головой и наклонилась, чтобы поднять её. Первая же достаточно поспешно и подобострастно остановила приятельницу:

— Нонна Арнольдовна, да что вы, дорогая! Б-г с вами! Я сама!

Она, изобразив резвость, склонилась, схватила сумку, разогнулась, тяжело дыша, и вставила ключ в замочную скважину.

Эдуард улыбнулся ей:

— Извините за беспокойство и спасибо вам большое!

— Пожалуйста, — чванно ответила женщина, внимательно разглядывая визитёров.

Войдя в подъезд, Майя едва слышно с лёгкой усмешкой сказала мужу:

— Надо же, какие фифы! А имя-то у этой блондинистой! Нонна Арнольдовна! Ни больше ни меньше!