Поморский флот и Понизовое казачество. Поймите Россию Россией

Лев Исаков

Очередная монография автора поднимает принципиально новую тему прямого соучастия великорусских низов в политике средневекового Российского государства, оформивших к 14—16 векам собственные инструменты реализации политической воли: Поморский флот и Понизовое казачество; показывает роль последних в превращении феодального государства в ГОСУДАРСТВО-КОНТИНЕНТ, не могущее быть сведённым к какому-либо одному социально-экономическому укладу.

Краткая записка о генезисе Великорусского

Казачества

Уже простое непредвзятое наблюдение со стороны над первыми появлениями казачества в историческом пространстве резко разводит его с живописной ярмарочной картинкой летящего на коне — огне с шашкой наголо ослепительного «русского гусара» — в историческое обозрение казаки явились верхом на челнах. Не только для поднаторевшего в теме историка, для начитанного любителя это давно, уже с трудов Броневского, Маркевича, Бантыш — Каменского, Тургенева, Висковатого, Веселаго, Эварницкого, исторических биографий знаменитых вождей казачества Ермака-Ермолая, Даниила Байды-Вишневецкого, Петра Сагайдачного, Ивана Каторжного, Богдана Хмеля, Степана Разина, Ивана Серко, Фрола Минаева, в полухудожественном ли изложении Костомарова или интенциях чистого искусства Сурикова — распирающий секрет полишинеля, разразившийся массами опровергающих публикаций по поводу спущенного сверху « Юбилея 300-летия создания Российского Флота» в 1996 году: изданий, из которых на памяти работы Рагунштейна и Скрицкого.

Вот занятно, знаменитый донской атаман Степан Тимофеевич Разин («…самое поэтическое лицо в русской истории…» — А.С.Пушкин) только один раз повстречался в исторической иконографии с казачьим атрибутом-конём, когда его везли на казнь — но все знают «расписные Стеньки Разина челны» если не по песне Садовникова, то по хрестоматийной картине В. Сурикова в Третьяковской галерее.

В 17-м веке русская феодальная государственность вполне отчётливо видела «водно-морскую составляющую» казачества, даже её примат в общем национальном раскладе боевых водных сил; всячески пыталась это переломить — обозримая военно-морская политика ВСЕХ РОМАНОВЫХ, от Михаила Фёдоровича до Петра Великого, имела среди прочих острую антиказачью направленность: скрутить речную вольницу «европейски образованным флотом»…Против кого строили свои флоты для Каспия руками голштинцев царь Михаил Фёдорович в 1630-х годах, и руками голландцев царь Алексей Михайлович в 1660-х? Против разбойников — но разбойники то были казаки: волжские, гребенские, яицкие, донские…

Но всё как-то не получалось, и когда вырастали национально значимые всеобщие задачи, приходилось взывать к национальному же казачьему опыту: или прямо, когда по малоспособности государева флота в русско-шведской войне 1656—1658 годов положение на море переломили истребованные с Дону патриархом Никоном казачьи судовые рати, ОДЕРЖАВШИЕ ПЕРВЫЕ ПОБЕДЫ НАД ШВЕДСКИМ ФЛОТОМ у Заячьего (иногда пишут Котлова) острова в устье Невы под началом стольника П. Потёмкина и на Нарвском взморье при осадной армии князя И. Хованского — это был стратегический прорыв: участь Нарвы была предрешена и князь Хованский многоречиво проклинал нагрянувшее Вильесарское перемирие и его творца, боярина Ордын-Нащокина, сорвавших русскую победоносную кампанию. А и не потому ли в 1670 году один из стругов Разинского каравана, шедшего Волгой на боярскую Москву, был забран чёрным камуфляжем — шептались: «…патриарший!…»

…Участь Азова в 1696 году решила победа донской судовой рати атамана Фрола Минаева, уничтожившего на взморье турецкие транспорты с продовольствием и боеприпасами для крепости — государев флот в битве не участвовал, т.к. не смог преодолеть барных отмелей на выходе Дона в море. Награда атамана была беспримерной, кроме ефимков, соболей и сукон петровым рескриптом при встрече кораблей русского государственного флота с атаманом отдавать ему первому салют даже в присутствии государя; кроме того атаману вручили «орлёную» оловянную кружку с указом, что владелец её пьёт во всех казённых кабаках бесплатно — она то его и сгубила…

…К 1710 году, обнаружив, что не в силах соперничать с мощным шведским линейным флотом Пётр переходит к казачьей тактике нападения на крупные корабли стаями лёгких гребных судов с разных направлений, только заменил (гонор! гонор!) струги галерами и скампвеями — и маялся потом, каким отдать предпочтение, венецианским, французским, греческим (назывались «турецкими»)…Над вспомогательным флотом евромания царя не довлела, и самым лучшим и массовым признавался русский карбас. К 1714 году во флоте утвердилось ещё одно казачье правило — источник которого старательно не видят: на корабле кандальников нет, гребцами стали солдаты гвардейских полков. Как итог, сцепляясь в абордаже русская слабенькая скампвея выбрасывала на палубу вражеского фрегата не 50—80 солдат морской пехоты, а 200—250 (т.е. полный фрегатский экипаж), т.к. в атаку летели и гребцы, переменив вёсла на мушкеты… Вам понятно, почему 6 крупных кораблей шведов у Гангута были захвачены через час атаки 20-ю русскими скампвеями? 1800 шведов вместо по европейски полагаемых 1000—1600 русских абордировало 10 тысяч… Вот интересно, сколько бы продолжалась Северная война, если бы, не мудрствуя лукаво, обратились к наследству Ермака — Степана — Фрола году так в 1704 — прямые вторжения в Швецию РУССКИХ ГРЕБНЫХ ЭСКАДР, начавшиеся в 1719 году согнули гордых шведов за 2 года… Вот мнение прусского наблюдателя той поры, И.Г.Фокеродта: «Галеры оказали Петру 1-му самые великие и важные услуги в последнюю Шведскую войну, им одним обязан он благодарностью за столь славный, как и выгодный Ништадтский мир» к чему прицеплю методом монтажа цитат мнение английского историка М. Андерсона, который, соглашаясь с высокой оценкой галерного/т.е. казачьего/ флота, нелицеприятно отзывался о государевом корабельном «…нанёс малый действительный ущерб шведам. В течении войны он взял только один шведский линейный корабль… он не отвечал глубокой национальной потребности», которое так бесит г-на Богатырёва — исправив последнее предложение английского автора на текст: «он не отвечал узким потребностям конкретных решаемых задач, оказался мало применим к условиям балтийского военно-морского театра, демонстрировал неэффективность использования столь драгоценных в военное время средств, являясь в то же время глубоким заделом на будущее» я вполне с солидарен с английским коллегой — и пребываю в полном согласии с собранием адмиралов российской адмиралтейств-коллегии, до середины 18 века сохранявшим преобладание гребной флотилии в составе Балтийского флота, как наилучшего, дешёвого и быстро развёртываемого средства ведения активной борьбы с опорой на шхерные районы против любого корабельного флота неприятеля, особенно при его превосходстве… Дословно подтвердилось в Крымской войне 1854—1856 годов. Увы, 120-пушечные мастодонты Черноморского флота благородно умыли руки и нырнули на дно, предоставив армии в одиночестве расхлёбывать разведённую на морях кашу…

…А признанием казачьих «дубков», много хвалимых петровским адмиралом Корнелиусом Крейсом, явилось их «регулярное» испомещение в русском флоте под европейским названием «дубель-лодки» (спасибо г-ну Богатырёву)…

Но особая связь казачества именно с водой-флотом уже в первом приближении настраивает на предчувствие и восприятие его, как производного в целом от русского социума; как продолжение той традиции, в рамках которой славянин — росс обретался — вселялся на Великие Равнины Евразии по долинам рек; полагаемый как пахарь (от Татищева по днесь) по данных археологии с 1 в. н.э. — подозреваемый мной как «рыбак» присутствует в них с мезолита 14—12 т. д.н.э., даже на последующее «орание земли» перенося термины эпохи цивилизации речных заводей: «плуг» этимологически возникло от слова «плугаре»/создавать расходящиеся волны на глади воды; волновать (ак. О. Трубачёв) /. Вот уж к случаю, как тут не прослышать в «орании» не «обиход», а «по-ранение» земли, и не привязать к этому стоическую ненависть казачества к земледелию сверх рассудочного «за пахарем барин идёт»…

Ладно, ладно — «народная этимология».

Вполне объективно другое, уже С. Соловьёв отмечал, что центры древнерусских княжеств — земель привязаны к речным долинам, а их границы лежат на водоразделах. Но именно там, на опасном пограничье, «спорно — чейной» земле и оформляются районы зыбкого «молодецкого права», собирающие удальцов, которым при всяком ином тесно; именно там оформляется обычаем территория превентивно — постоянной войны, узаконенные «браниборы» западно-славянской практики, где умолкает всякое иное право, кроме меча и сердца — но русское казачество принципиально расходилось с социальным изгойничеством и отщепенчеством: оно следовало не туда, где замолкал социум, а устремлялось туда, куда он тянулся; только вчера «миром», сегодня «сами». В этом смысле оно никогда не разрывало с ним: в 1708 году казацкий беглец, атаман-мятежник Игнат Некрасов, принося присягу принявшему его турецкому султану, рубил евангелие и стрелял в православный крест — 240 лет казаки-«некрасовцы» сохраняют свою самоидентификацию «живущих Игнат-градом» на Кавказе, в Болгарии, Турции, вне адыгов, «братков», турок — в 1910-х—1960-х годах 8000 казаков-«некрасовцев» возвращаются в Россию, Императорскую ли, Советскую… В США и Канаду уехало 224 человека; в Турции осталась 1 семья…

Итак, оформляющееся эмпирическое правило «там, где речка и лодчёнка — ищи русскую избёнку», разумеется, очень грубое, — до строгости, удовлетворяющей геометра « три точки, не лежащие на одной прямой, задают одну и только одну плоскость» его ещё надо доказать — , но уже вполне объективное по отношению к звону в правом-левом ухе: Черкесы! — Татары!, Адыги! — Нет, Тюрки!… открывает уже поле для широких обобщений на всём обозримом пространстве древнерусской истории от Аскольда до Иоаннов.

Сначала поправим, уходили не столько те, которым «плохо», сколько те, которым «тесно»: вот жил в начале 17 века в граде Воронеже вполне благополучный посадский человек Тимофей, торговал и подторговывал, наживался — возрастал, начинал выходить в «гостей» — вдруг бросил всё, съехал на Дон, и завертелся в кровавой пурге морских и сухопутных походов, на челнах Ивана Каторжного, в бешеных кавалерийских лавах Михаила Татаринова, в багровом зареве русской Трои — Азовском сидении… По боевому прозвищу отца РАЗЯ завязался в станице Зимовейской род казаков Разиных: Иван, Степан… Крестным отцом второго стал сам знаменитый войсковой атаман Корнилий Яковлев, предводитель 4-х успешных морских походов 1657—1664-го годов…

Это принципиально отлично от Родового или Феодально-Статусного «изгойничества», жертвы которого ищут другого социума-гнезда или рвутся в отвергнувшее, в том же феодальном происке: «как бы мне на Руси князем сесть» — здесь налицо выбор образа жизни, реализующий то, что таится в подсознании социума не покидающей тенью. Спорадически вспышки чего — то подобного рождают балтийских «йомс-викингов», «пиратские либерталии», но как вспышки они и гаснут; выросшие на отрицании породивших их обществ, и отвергая их устремления, они только обманчивые эфемериды, цветы без семени.

Уже вследствие этого булькающая на поверхности «котла научности» изгойническая теория от Горлановых — Савельевых вкупе с приблудившимися дамами только способ продекламировать неприятие России образованческим планктоном, накричаться на неё…

А там, во глубине России—

Там вековая тишина.

— «народ безмолвствует» по оценочной ремарке одного автора…

…Открывая в русском этносе родовую основу казачества в том его итоге, каковым он проявился «как Афина из головы Зевса», громогласная и потрясающая копьём, в 16 веке, надо сразу включить в его генетических предшественников те сообщества 9—10 в., что выступают из тени едва ли не одновременно со 2-м—3-м Рюриковичами смутными сообщениями в ПВЛ и отложившимися осколками в былинах Владимирова цикла в эпизодах ссоры Князя и Богатырского Вождя Ильи Ивановича, но не Муромца, а Заолешанина — прозвище многозначное, толи из-за Олешья, «далей безмерных», толи из/за Олешан, как социума. В отличие от почти мифологических в тексте былин «Мурома» с селом «Карачаровым» Олешье вполне материально, принимая — исторгая великого Святослава Игоревича, отмечалось в судьбе других персонажей древнерусской истории, но как-то глухо с неохотой. В то же время у него очень высокий статус по 2-му донесённому летописями названию — эпитету БЕЛОБЕРЕЖЬЕ. В русском политеизме Белый Цвет имел особо сакральное значение справедливости, правды; в ней надо было восстать НА ТОМ СВЕТЕ, от этого обязательная белая посмертная рубаха. В обретении «рая», в русском сознании освященного не «молочной рекой с кисельными берегами», а справедливостью, равенством в ней всех, русские калики перехожие искали земного БЕЛОБЕРЕЖЬЯ… Следует отметить, русские князья — изгои 11—12 веков преимущественно удалялись не в близкие «Олёшки» на челне по Днепру, а через опасные степи конным 1000-километровым побегом в Кавказскую Тмутаракань…

Любопытно, что та же величественная фигура Святослава Игоревича связывает почти непроницаемое Олешье со следующим предшественником казачества, донскими «бродниками» 11—13 веков, уже довольно осязаемыми и физиономичными. После его замечательной 10-летней Восточной кампании 950—960-х годов на огромном пространстве Великой Степи от Днепра до Волги, от Оки до Кавказа утвердилось русское преобладание, продолжавшееся до дуумвирата Ярослава-Мстислава — но около 1087 года (разночтение в исторической среде — все согласны на последнюю четверть 11 века), расползающаяся по швам Классически-Феодальная Старорусская Государственность предала степи половцам, а черноморское побережье с Тмутараканью Византии, бросив на произвол судьбы русское население, копившееся уже столетие у ключевых пунктов степи на пересечении шляхов и рек, особенно плотное на Дону, вокруг Белой Вежи — былого хазарского Саркела, откуда начинался кратчайший волок на Волгу. Брошенное Южно-русской верхушкой, оно исполнилось особых чувств к ней, а по отсутствию других путей создаёт собственную боевую организацию поголовно вооружённого народа, «бродников», названных так толи потому, что «изгои — бродяги», толи потому, что яростно уцепились за долину и броды Дона-Донца… Существенно то, что уже в 12 веке это было настолько боеспособное христианское население, что русские князья начинают охотно зазывать его ватаги на военную службу. Замечено, что «бродники» были особенно тесны с князьями Северо-Восточной Руси, Долгорукими «Юрьевичами», Андреем Боголюбским и Всеволодом Большое Гнездо — определённо отстраняясь от Юго-Западной Киевской и Галицко-Волынской ветви, Великих «Мстиславичей»… Характерно, что они были всегда враждебны окружающим степным кочевникам и тем русским князьям, которые вступали с ними в союзные отношения.

Итоги этого клубка ненависти и соперничества подвела Калка: коалиция Южно-Русских князей выступила союзниками (подчёркиваю, именно союзниками, а не в союзе) половецкой орды Котяна — монголы получили естественного товарища в лице «бродников»; вероятно, не сразу… Только после 6 поражений монгол именно «бродники» переломили события, заведя русско — половецкое войско на роковые берега и броды Калки — кому как не им знать каждую речку в степи — , а их воевода Плоскиня вполне расплатился за предательство 1087 года, клятвой на евангелии выманив киевских «Мстиславичей» на переговоры в монгольский лагерь под мучительную смерть чем обрёк южнорусское ополчение на истребление. Северорусские князья в кампании не участвовали…

Батыево нашествие накрывает покровом тьмы дальнейшее развитие — а и было ли оно? — возникавшего социально — исторического субъекта. На входе есть два обстоятельства, некоторым образом поддерживающие обоснованность дальнейшего теоретизирования:

1.Военным руководителем «Похода к Последнему морю» 11 царевичей-чингизидов на завоевание Европы 1236 года был всё тот же самый Субудай-багатур, что в 1223 году вёл такую трудную кампанию в Восточной Европе, и превосходно знал, насколько она усложняется в отсутствие знаний о театре военных действий, сочетавшем разнообразие ландшафтов открытой степи и речных залесённых долин — на их видимой обозримости и сломал себе шею лучший русский военачальник начала 13 века галицко — торопецкий князь Мстислав Удатный (Удачливый, переиначивают в Удалой), официальный предводитель союзных армий на Калке, проглядев сглаженные балки, тянущиеся вплоть до переправ, которые и облили его фланги охватывающими татарскими крыльями. А наилучшими знатоками всяческих причуд театра были именно «бродники»… И кто надоумил монгольского стратега к ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ НА СЕВЕРО — ВОСТОЧНОЙ РУСИ НАГОНОМ — тебенёвка лошадей на метровых снежных покровах, держащихся под лесами, совершенно невозможна, и поход сразу обернётся катастрофой, ЕСЛИ РУССКИЕ ЗАЖГУТ ВСЁ СЕНО В СТРАНЕ… Ничего подобного кампаниям 1237 и 1240 года СТЕПНАЯ ПРАКТИКА НЕ ЗНАЛА, И СРАЗУ ЖЕ ЗАБЫЛА НАВСЕГДА по крайней рискованности для кавалерии. Была только одна попытка такого рода у Тимура, квалифицированно разгромленная Урус-ханом Синей Орды…

2.Через 120 лет ставленник московского князя Дмитрия на митрополичий престол поп Митяй, проплывая на струге по Дону от верховий до Азовского моря на пути в Константинополь, дивился многочисленности русских городков и слободок на его берегах… Через 2 года следовавший из Константинополя новоутверждённый вопреки Дмитрию грек митрополит Киприан нашёл их сожжёнными и разгромленными, оглашаемыми волчьим воем… Как, из кого оформилась эта русская диаспора в степи, куда пошла и что стала делать после резни и погромов 1376—78 годов, и последующих за ними, самыми страшными из которых стало избиение всего степного люда Тимуром в 1395 году, открывшее эру топонима Дикое Поле?… Кстати, как должны были называть тюркоязычные кочевники, господствующие в степи, это население, не входившее в степное сообщество, основанное на родоплеменном праве, не имеющее родовой идентификации, т.е. не защищаемое родом, исключённое из земельных переделов; в сущности «человекообразный зверь», которого можно приручать, а можно убить, захватить и продать — как захочется, КОЛИ ПОДСТАВИТСЯ…

— Да так и назвать, безродный/не имеющий родовых прав/свободный от обще-родовых обязанностей т. е. КАЗА [К/Х] ВО ВСЕЙ ПОЛНОТЕ СОДЕРЖАТЕЛЬНОЙ ЧАСТИ ТЮРКСКОГО СОЦИОКОНА… Характерно, что повествуя о событиях начала 15 века в степи, русские источники пестрят сообщениями: «степь переполнилась казаками», «казаки во множестве пришли СПАСАТЬСЯ в порубежные города», «казаки сошли во степь»… Какую нацию принимали — выпускали палисады РУССКИХ ГОРОДОВ, злых татаровей?!

…Означающим фоном этих отмечаний являются события, которые не принимаются в «казачьи анналы», только потому, что они произведены этническими русаками, вышедшими из того района, Северо — Западной Руси, который никогда не был ни завоёван, ни, тем более, не заселён лихими чингизидами — с 1340-х годов городские центры Золотой Орды сперва в Прикамье (Тюркская Булгария),потом и столичный улус на Средней и Нижней Волге начинают подвергаться нарастающему давлению выплывающих из речных туманов карающих лодий. Я употребляю эту несколько расплывчатую дату единственно потому, что начавшийся с 1360 года террор русской северной вольницей ордынских центров, открытый разгромом Жукотина на Каме, обратившийся едва ли не в сплошную военно-речную кампанию ПРИ ПРЕВОСХОДНОЙ ОСВЕДОМЛЁННОСТИ Т.Н. «НОВГОРОДСКИХ УШКУЙНИКОВ» с особенностями Камско-Волжского военного театра полагает не менее чем десятилетия обретения навыков и знаний, с тем, чтобы последующие прогремевшие Прокоп, Анфал и Костей безраздельно господствовали — коли не ложились в спячку на тот или иной десяток лет русские летописцы — на всём течении Камы и Волги… И естественно и обоснованно связать генезис Северо — Восточного КАЗАЧЕСТВА с моментом утверждения в районе Северного Среднекамья в бассейне Вятки «ушкуйнических» городков Никульцына, Орлова, Хлынова/Вятки в 1174—1181-м годах, вполне соответствующего и по внутреннему строю: самодержавие вечевого права; и по повседневной боевитости их общин; и изначально независимых от Новгорода…

Как и где таилась в бурях 1223—1360-го годов Вятско-Камская Казакия /прямой перевод тюркского термина на латиницу ЛИБЕРИЯ/ требует особых разысканий и объёмного любовно собираемого компендиума, но в 1236 году именно здесь, на правобережьях равнинной Камы, спасались остатки булгаро-тюркского населения после трагической гибели в многомесячных боях центров Волжской Булгарии: Булгара, Сувара, Биляра. И сколь многих тогда принял Хлынов и Вятская земля… Кем они явились в ней? По тюрски «казаками», людьми без рода и родины. Спаслись в подавляющем большинстве готовые на всё и ко всему крепкие боеспособные мужчины — женщины и дети вырвались только в исключение…

Нам ничего не известно, кроме пристрастно толкуемого то в «финскую», то в «тюркскую» сторону археологического материала (при наличии вполне русской устоявшей Вятской Земли) — тут перлов на ядовитый памфлет — о событиях той поры, но нам предъявлен итог: монгольское завоевание, перескочившее Верхнюю Волгу, застряло на Средней Каме при том, что ВСЕ НЕРУССКИЕ ГОСУДАРСТВЕННО — ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ ЭТОГО РЕГИОНА ОБРАТИЛИСЬ В ПРАХ (дословно в пепел)… Война с Ордой (обнаруживаемая периодически просыпающимися русскими книжниками) кипит в Камско — Волжском районе непрерывно с 1360 года, когда её благословил Святой Дионисий Суздальский и вплоть до 1471-го, когда отмечен ПОСЛЕДНИЙ КРУПНЫЙ ПОБЕДОНОСНЫЙ ПОХОД, и конец ей положил Международный Феодальный Интернационал; в 1489 году разумно — «феодальный» русский государь Иван 3-й и казанский хан Мухаммед-Эммин наслали на вольный Хлынов 100-тысячную рать во главе с известными полководцами: знаменитым впоследствии князем Даниилом Щеней и карачи Уруком… И наконец-то цитатой: «Потомки ушкуйников после разгона Вятского веча ушли на восток Вятского края. Одни селились в вятских и пермских лесах, а другие ушли на Дон и Волгу. Именно на Волге формировалось волжское казачество, перенявшее традиции ушкуйников. А многие современные лингвисты находят сходство в говоре донских казаков, новгородцев и жителей Вятского края. Также можно найти сходные особенности народной культуры донских казаков, новгородцев и вятчан». Подправим: волжского казачества, как такового, не было до 1734 года, когда оно было создано указом императрицы Анны Иоанновны, имевшей, вопреки всему навешанному на неё, какое-то особое пристрастие к казачеству (в частности, простила запорожцев за измену Петру Великому и вернула их в Россию) — всё ранее это т.н. «воровские казаки», в лучшем случае Робин Гуды на челнах, в массе же своей Кудеяры-разбойники, отличить среди которых татарскую рожу от русской, мордовской или чувашской невозможно… Вместо «многих лингвистов» более корректно употребить «иные» — добавлю, которые так и не удосужились узнать из исторического языкознания, что т.н. «северный говор» ещё в 17 веке распространялся южнее Воронежа и господствовал в Москве. Новгородских «сицкарей» (заменяющих в речи «с» на «ц») на Дону не наблюдается… О прочем: вот есть у Константина Коровина замечательная картина «Северная идиллия», но нарисована она с этнографической точностью на материале Рязанской губернии, САМОЙ ЮЖНОЙ ИЗ РУССКИХ ЗЕМЕЛЬ 14—16 — го ВЕКОВ.

Таким образом, прямое продолжение из Вятки на Дон как-то легковесно, и тем более странно, что вплоть до падения Казани и Хаджи-Тархана (Астрахани русских известий) в целом Поволжье было столь же враждебно и чуждо им, как и Москва, и как бы они против тех туда забрались… Хвалынской вольнице был открыт путь только на восток, в Приуралье, где работами пермского историка В. Оборина открылось необычное государственное новообразование: Пермь Великая с династией из боковой линии Тверского дома (?), долголетний правитель которого Матвей Великопермский, будучи вотчинником Ивана 3-го, тем не менее уклонился от участия в походе 1489 года — но можно утверждать, что они ушли немедленно после того, как Иван 3-й наложил опалу на великопермских князей в 1503 году, и заменил их прямым московским наместником князем Иваном Ковром… Поэтому не обосновано распространяющееся в последние годы утверждение о прямой связи «вяткинцев» с 6-тысячным казачьим контингентом, проявившимся в событиях Волжской кампании 1552—1557 годов. Сама весомость этого участия предполагает какой-то сложившийся центр его оформления, но ничего подобного в Поволжье и Прикамье не наблюдается — значительно интересней развиваются события с конца 15-го и в 1-й половине 16 века в районах Дона — Донца — Днепра.

…Старые малороссийские историки «с подтекстом» (Н. Костомаров, М. Максимович, Д. Яворницкий) немало потрудились, выискивая оснований «казацкому роду нет переводу» во Вселенной — Поднепровье, но к счастью ныне обижаемых Шумеров, будучи выпускниками ИСТОРИКО — ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ факультетов и, легкомысленно — посредственно воспринимая критерии историчности, не смогли преодолеть в себе спиц «флексий» и «этимологий»; и извлекали казаков отовсюду, где только находили этот многозначный тюркский соционим, лишь бы поблизости находилось и что-то славянское. У Яворницкого есть ещё одно презабавное расширение, он делит «казак» на «кай — сак» и заводит их уже в расово — этнологическую область, т.е. привязывает к индоиранским европеоидным «сакам» — разумеется, пока на уровне этимологии: всё же наличие академической школы штука полезная… В целом он устанавливает началом генезиса 1471 год, когда Киевское княжество было преобразовано в литовское воеводство, намекая, что этот вывод, почерпнутый им у Максимовича достаточно условный: были набеги « Казаков из Тюрок» и до этого, например в 1469 году… В целом у «старых укров» наблюдается большая зыбкость и неустойчивость в представлениях по данному пункту, обусловленная массой заблуждений и путаницы от простого неумения анализировать, т.е. расчленять вопрос на органические части и приступать к синтезирующему итогу только по выполнении этой совершенно необходимой процедурной работы почти по Гегелю: «Анализ — Верификация [ — Синтез]». В карикатурном фоне то и дело возникает НЕКТО в шароварах шириной с Чёрное море, равно приличный любому HOMO SAPIENS, от которого они испуганно открещиваются, КАК ОТ ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНОГО ЗАНЗИБАРЦА… Дословно, в свои изыскания в области «кай — саков», гн. Яворницкий бросился, когда просветился, что современные ему «киргиз — кайсацкие» орды (ныне казахи) по прямому значению этнонима «киргизские казаки» (свободные киргизы) — кстати, открыл новую этимологическую линию: «кай»/«походный»+ «сак»/«мешок»= «казак»/ «вьючный мешок»…Обидел и скифов, и казаков, и казахов, переведя их в разряд ослиной амуниции.

Эта нерасчленённая всеядность на всё филологическо — зыбкое приводит к тому, что приводимый значительный материал малороссийских и украинских авторов по 15 веку не работает, как доказательная база. Наличие этнографической прослойки рыбаков в Днепровских (как и в прочих) плавнях, приводимое у объективного хрониста Мартина Бельского под 1492 годом, как и более раннее, о содействии «казаков-проводников» польскому войску Яна-Альбрехта в Побужье в 1489 году ничего не говорят о «казачестве» как политическом субъекте. Они затемнены даже в этническом и этнографическом плане, перемешанные с массой известий об «ордынских», «городовых», «замковых» и проч. «казаках», кроме того, что вдруг — и тут удивляется даже Яворницкий — восставшие в некой маетности за сохранение своих традиционных прав вполне очевидные крестьяне тоже прозваны «казаками»… В основу такого определения заложен только один обобщающий признак НЕПОДКОНТРОЛЬНОГО СВОЕВОЛЬСТВА… Тогда верно: кто с горилкой — тот «казак»; а и то ограничительно: можно и в трезве лузгать семечки на завалинке, а кто мимо, тому в морду.

…Вот как описывает «запорожских казаков» конца 15 века М. Бельский «По рассказу хрониста, казаки летом занимались промыслами по Днепровским порогам (рыболовством, охотой, пчеловодством), а зимой расходились по ближайшим городам (Киев, Черкассы и др.), оставляя в безопасном месте на острове в Коше несколько вооружённых огнестрельным оружием и пушками казаков».

Вполне очевидно, что это не политический инструмент, а промысловое занятие типа «чумачества», тоже следующего на варку соли и обратно через степь с оружием, только «казаки» должны сохранять в местах промысла станы, где поддерживается жильё, остаются на зиму лодки, сети, ульи… И «казаки» эти в описании Бельского НЕ ЗАПОРОЖЬИ, А ПРИПОРОЖЬИ, т.е. в конце 15 века они не только не сложились в самостоятельное военно — боевое, тем более территориальное сословие, но и не вышли в низовья Днепра.

…От Бельского есть ещё одно крайне важное свидетельство: в его время (1495—1575 гг.) «чайками» назывались кожаные лодки, на которых «запорожцы» переправлялись через пороги (как бы перелетали).

— Частично исправляюсь! Значит, хаживали…

— Т.е. и «запорожцы» и «казаки», но какие-то не такие казаки…

…Следует признать объективность утверждений малороссийских авторов, что боевое начало в эту беспокойную, размашистую, прикосновенную и к оружия, но промысловую массу вносилось извне, через «вельможное лыцарство» верхов, что мне так претило у них прежде — теперь соглашаюсь на компромисс: через соединение с вооружённой героической ленью «замковых», «городовых» и прочих «казаков» феодальных свит, что могло произойти только с некой долей соучастия хотя бы отдельных хозяев…

«Демократическое» смазывание этого обстоятельства объективно работало на удревнение генезиса украинского казачества в историографии 20-го века — в настоящее время серьёзные авторы ищут для этого подпорок в изыскании возможно более ранних вельможных залётов того или иного феодального петуха в чумазый мир. Пока справочники утвердились на 1492-м годе, когда Богдан Глинский во главе «казаков» совершил поход на Крым, освободил русских невольников, а на обратном пути захватил турецкую галеру в виду крепости Тягинь на Днепре, толи взял вместе с ней. Ввиду наличия галеры и Днепра поход объявлен «1-м Морским» и «1-м известием о запорожском казачестве», что очень работает на мою теорию «водяной сути» казачества, но крайне сомнительно в полной сумме обстоятельств — можно очень крупно поскользнуться. Богдан Глинский, с 1488 года наместник черкасский, по вступление в наместничество немедленно озаботился набрать собственное войско из наёмников всех мастей (русские, турки, татары, влахи, мадьяры и пр.), т.е. «казаков» (чтобы окончательно развязаться: ещё в конце 19-го века вольнонаёмных работников в Поморье называли «казаками»/«казачками», что воспринималось принижением).В 1492 году он ВПОЛНЕ ФЕОДАЛЬНО ввязался в войну с крымским ханом Менгли-Гиреем, т.к. будучи потомком беглербега Мамая, столь известного на Руси, имел бесспорные права на улус предка т. е. Крым и низовье Днепра; было ли при том заготовлено в Черкассах лодок для похода и стал он сухопутно — водным, или обошлись кожаными «чайками», или ещё как совместили движение сухопутных масс с необходимость маневрировать берегами Днепра очень туманно — но ПРЕДЕЛЬНО СОМНИТЕЛЬНА МОРСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ПОХОДА. Кроме прочего в этом случае Глинский должен был непременно столкнуться с новопостроенной в 1492 году крепостью Очаков, закрывавшей вход-выход в море, которую он взял и разрушил в 1493 году с «козаками черкаскими» — передрано из цитаты в справочнике; полагаю только то, что написано, что разрушил своими наёмными «казачками» из города Черкасс — полагать же морской поход от того, что Очаков стоит у моря сомневаюсь. При взятии Очакова «козачки» крупно переусердствовали, был убит русский посол, следовавший из Молдавии в Крым — за Глинского взялись в четыре руки Иван 3-й и Менгли-Гирей. Литовский великий князь Александр вынужден был перевести его в 1495 году с Черкасс на Путивль. И во время походов, и тем более по его переводу «казаки» за порогами не задерживались, а следовали по хозяину. Но вот этноним «героических лентяев» мог и застрять…

Сам Богдан Фёдорович Глинский, князь и наместник Черкасский и Путивльский, никогда на Запорожье не жил, из феодалов ни в кого не переменялся, и немало бы озадачился, узнав, что осел в современных изданиях как «Атаман Божьей Милостью Запорожский Первый»…

Вряд ли стоит сомневаться, что после прохода войск всё в районе порогов вернулось на круги своя, и в той или иной мере вовлечённые и соединённые войной обыватели разошлись по своим ватагам и тоням.

…А между тем восточнее возрождалось, просыпалось, а может быть только открылось обратившемуся глазу нечто всегда тут бывшее — из под ордынской коросты редеющих улусников Золотой Орды начинает проступать древняя земля русских «бродников» в обличии донских казаков, настоящих, отвергнувших феодализм во всех формах, и овечий с беком, и пашенный с боярином; здесь, в самом центре Золотой Орды, с приросшим от рождения к руке оружием.

В 1549 году в 140 километрах выше устья Дона утверждается первая столица Донского казачества Раздоры, а когда её основали и неведомо: слои археологических культур в этом районе громоздятся друг на друга с палеолита.

Уже само появление казачьего стана в самом сердце западного отдела Великой степи, удалённого на 500—700 км. от русских земель уникально и позволяет делать очень решительные выводы.

1.Сам тип представленного хозяйственного уклада, «жизнь травой и водой», решительно разводит насельников района с окружающим их степным кочевническим миром, как и с заявляемыми от русофобов «черкесами»: ни те ни другие к лодкам пристрастия не имеют, кроме того, что горцы, по особенности физической конституции, вообще плохо держатся на воде. Т.е. из наличного этноса надо полагаться на русский;

2.По крайней удалённости этого региона от мест компактного обитания и древнерусского и великорусского этносов можно исключить и значительное участие в генезисе населения западнее Днепра и севернее Оки, т.е. источником оформления феномена Донского казачества, Старшего среди всех казачьих субъэтносов России, следует искать на местной почве…

3.А если так, то этногенез начинает выстраиваться в непрерывную последовательность едва ли не к добатыевой эпохе: если русское население уцелело после поголовной резни степи 1395 года, то оно восходит к 12 веку — очень бы хотелось искать в нём потомков легендарной «северы» Аскольда и Дира. А там… Это от лукавого или преждевременно — на наличном материале высвечивается не глубже 12 века.

Итак в районе, естественно ограниченном водоразделом Дона и его притоков Хопра, Медведицы, Иловли, Чира, Северского Донца в форме сердечка-валентинки, стягивающегося от широкого севера к точке-устью, как бы оформляется пульсирующий феномен «русскости» от 11—13 века поднесь, поджимающийся в лихолетье к северу, в дебри непроходимых лесов Верхнедонья, и возвращающийся немедленно по минованию грозы, а то и сам грозой, на юг, вплоть до Азовского Лукоморья. И сделать это предельно просто: побросать сети, рогатину да топор в лодку, и неси, тихая вода, осетры кормите… — мимо берегов, ступить на которые без меча равносильно самоубийству.

Любопытный однако народец эти т.н. «историки казачества»…В 1549 году ногайский князь Юсуф пожаловался царю Иоанну IV (Грозному): «Холопи твои, некто Сары-Азман словёт, на Дону в трёх и в четырёх местах городы поделали… да наших послов… и людей стерегут, да разбивают…», откуда гг. Савельев (слава богу, ныне аттестуется как «писатель») выводят донское казачество из мещёрских татар? татарских мещеряков? Финно-угорских тюрок? Чем меньше знаешь, тем больше болтаешь?

И писателю-радетелю русского языка не приходит в голову сомнения просто из ДОСЛОВНОГО ПРОЧТЕНИЯ ТЕКСТА: ПО РУССКИ ЕСЛИ КТО-ТО «СЛЫВЁТ», ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ОН ТАКОВЫМ ЯВЛЯЕТСЯ, а и не ТАТАРСКОЕ ЛИ ЭТО ПРОЗВИЩЕ ПРОТИВНОЙ РУССКОЙ РОЖИ?…И это на фоне вполне русских — насколько это возможно — , исторических атаманов-современников: Мамин, Яковлев, Павлов, Ляпун, Андрей Шадра (т.е. рябой — вдруг откроют половецкий омоним?), Ермак (ой, опасно: толи русский Ермолай, толи татарский «ермак-Котёл» /обжора что ли?/; а иные, что просто Васька Анкудинов)…

В целом Раздоры означают важный итоговый результат саморазвития казачье — этнографической инаковости, который уже не мог не проявиться во внешнем обозрении, и это произошло почти немедленно: в 1552 году от 7 до 12 тыс. казаков самым активным образом участвуют в наступлении и взятии Казани и отражении набега Девлет-Гирея на Тулу. В первом эпизоде они сыграли заметную роль, отмеченную даже пристрастно-боярским летописцем, как участники молодецких сшибок с отборной конницей царевича Япанчи, и лучшие стрелки из пищалей по бойницам Казани, во втором они оказались едва ли не определяющими, отманив татар на сильно укреплённую Тулу от прямого следования в тыл армии Ивана Грозного к Казани. Имена атаманов остались неизвестны, в народной традиции выпеваются «Ермак со товарищи», что невозможно, ему в ту пору было не более 18 лет: «молод больно — молоко не обсохло»… Иногда атамана под Казанью называют Павловым.

Самым выдающимся образом донские казаки проявили себя при покорении Астрахани в 1554 году: являясь авангардом армии князей Пронского-Шемякина и Вяземского, они внезапным появлением с челнов разгромили армию хана Ямгурчея сначала у Чёрного острова, потом параллельным преследованием не дали войти в Астрахань, и последующей атакой довершили разгром. Ямгурчей спасся бегством в Азов «Сам-20», в числе огромной добычи казакам достался и его гарем: Пронскому-Шемякину и Вяземскому осталось только принять капитуляцию города и привести население к присяге русскому ставленнику Дербышу. В 1555 году казаки пресекают попытку Ямгурчея прорваться в Астрахань через степи; в 1557 году разгромили мятеж Дербыша, который сбежал в Азов.

…Опасное прямое столкновение с Турцией стало неизбежным (1-я Русско-Турецкая война).

В определённой степени эти события отражались и на судьбе Запорожья. В 1554 староста Черкасский и Каневский Великого княжества Литовского Дмитрий Михайлович Вишневецкий, лично ненавидевший турок и татар за мучительства своего дяди в турецком плену, которого вызволил за неслыханный выкуп в1553 году, осуществил предложенную ещё Евстафием Дашкевичем (1470—1536) идею построить крепость ниже порогов, перехватывающую выходы татар в набеги из Крыма, гарнизон которой набрать из вольных «казаков». На острове Малая Хортица был построен острожек с пушками, число казаков было доведено до 5000. С этими силами он произвёл в 1556 году два смелых нападения на Крым (Иски-Кермен) и Турцию (Очаков, с 1526 года принят у татар), дважды отражал нападения Девлет-Гирея на свой лагерь, но в 1557 году вынужден был отступить назад к порогам на Монастырский остров перед объединёнными турецко-татарскими войсками с артиллерией. Король Сигизмунд-Август запретил ему походы на Крым и Турцию — тогда в 1558 году он переходит на службу к Ивану 4-му «со своими казаками», т.е. с теми, кто перешли с ним на Монастырский остров после падения «Первой Сечи» (их было уже немного)… Знай знатнейший князь из рода Корибутов, что будет избран своей боевой челядью в «кошевые атаманы Войска Запорожского», он бы посмеялся, а если бы увидел своё имя 3-м в ныне канонизированном списке «кошевых» — обиделся…

Впрочем, отражались, мягко сказано: с начала 1556 года они прямо вломились в Днепровские омута. Отбитый в 1555 году от московских земель с полупоражением в Судьбищенской битве: татары похватали многих знатных русских пленных из потерявшего строй войска — русские разгромили татарский обоз (Шереметев, погиб) и выдержали ночной бой и удержали поле (Басманов), и не возвратив Ямгурчея на Астраханское правление (перехвачен в степи донскими казаками) — Девлет-Гирей готовился к реваншу в 1556 году.

Но Москва пошла на упреждение: русские полки начали выводиться на линию Оки ещё в феврале; к апрелю она была перехвачена на всём течении от Мурома до Тулы. Но этим не ограничились: впервые Москва решила попробовать Крым.

Уже в январе начинает готовиться необычная в противостоянии с кочевниками «судовая рать» дьяка Матвея Ржевского, т.е.застучали топоры — строили суда… Но где? Какие?

Ответ на «2-й вопрос» как бы и очевиден: ну струги, насады, челны, что там известно из старорусского судостроения…

Ответ на «1-й» прямо прописан — на Псёле…

Вот только как тогда быть с дальнейшим текстом «прошли по половодью район порогов»: паводок в районе порогов достигал наибольшей величины в конце марта — начале апреля, т.е. суда построились за зиму?…А посмотрю-ка на карте.

— Матушки — Светы! Да как это, построить на Псёле?!?!?! Он же течёт посреди Дикого Поля (по совр. Курской и Белгородская областям), В 200—300 КИЛОМЕТРАХ ОТ РУССКОЙ ГРАНИЦЫ СЕРЕДИНЫ 16 ВЕКА! Только под 1596 годом Никоновская летопись отмечает: «Того же году царь Ѳеодоръ Iоанновичъ посла воеводъ своихъ со многими ратными людьми, они же шедьше поставиша на степи городы: Бѣлгородъ, Осколъ, Валуйку и иные городы; и насади ратными людьми, и казаками, и стрѣлцами и жилецкими людьми». Курск отстроен через год.

…Риторически — издевательские вопрошания, каким духом, святым или русским дьяк Матвей вывел несколько тысяч мужиков, завёз МЕТИЗЫ, парусину и т. т. т. в глубь Дикого Поля, и НОГАЙСКИЕ ТАТАРЫ, владевшие этим разделом степи, на него не попустились? Тут остановимся — лежачих не бьют… А лежачий, белгородский историк Пенской Виталий Викторович, который этому поудивлялся и оставил как есть, ежели то даже в Лицевом Своде прорисовано

Не вступая в полемику с летописным свидетельством — это требует специального, а не шапкозакидательского исследования — отметим, что либо кто-то уже построил суда для М. Ржевского на Псёле заранее, или открывается область безбрежных предположений, вплоть до того, а был ли М. Ржевский в тех местах (т.е. на Псёле) вообще… Возможность выхода к Псёлу из русского с 1500 г. Путивля (и Каморицкой волости в целом) для небольшого разведывательного отряда Ржевского по залесённым долинам рек западного понижения Северо-Донецкой возвышенности была, если не таскать за собой корабли в разборе — но смысл это движение приобретает, если только хотели неожиданно выйти к заранее определённому пункту на Днепре, старательно утаиваемому и от татар, и ещё более от Правобережной Литвы. Татары видят «не на нас», Литва же в мареве татарской степи ничего не увидит.

Конец ознакомительного фрагмента.