Война, любовь и психология

Лев Горфункель

Павел Лейбович Горфункель – психолог, преподаватель, участник войны. Его любили и уважали студенты, коллеги, друзья и даже недруги. Незаурядная личность, он притягивал к себе своей искренностью, принципиальностью, умом и интеллигентностью. Написанная легким языком, с юмором книга рассказывает о том, каким он был в семье, о непростых отношениях отца и сына и о том, что запоминается из детства.

Военная история не с поля боя

Итак, бабушка оставалась в осажденном Ленинграде с мужем и маленьким Геней. Есть было нечего, дедушка болел и умирал от голода — он уже не вставал. Бабушка всеми силами старалась поддержать его и Геню, но еды практически не было, она покупала продукты на деньги, которые присылал отец с фронта, но это были крохи, конечно, хотя он посылал все, что получал как офицер. Чтобы не дать дедушке и Гене умереть от голода, бабушка, во-первых, экономила на себе — она практически ничего не ела, отчего к описываемому моменту находилась в последней степени дистрофии. А еще она продавала оставшиеся от моего отца вещи и покупала продукты. Но поскольку продукты в осажденном Ленинграде были самым дефицитным товаром, то это тоже помогало не много. Но бабушка делала все, что могла. Понимая, что так долго не продержаться и что когда-нибудь она может просто не вернуться домой, умерев где-нибудь на улице, бабушка собрала два чемодана вещей, передала их соседке и попросила ее, в случае, если с ней, с бабушкой, что-нибудь случится, увезти Геню в эвакуацию к Мусе, а эти собранные вещи постепенно продавать, чтобы кормить Геню в пути. Еще она надела Гене на шею медальон с его данными, а также адресом его сестры Муси в городе Пугачеве Саратовской области, где она была в эвакуации, и старшего брата — моего отца — на фронте. И однажды бабушка действительно не вернулась, но не потому что умерла: она была арестована «за спекуляцию», то есть за то, что она меняла вещи на продукты. Ей дали 10 лет лагерей. Уже после войны она подробно рассказала об этом своим детям. Из их воспоминаний: «Мама говорила, что, если бы она была с папой, он бы не умер. В тюрьме мама подвергалась унижению — еврейка, спекулянтка. Истощенных до предела заключенных вывезли в товарных вагонах на большую землю и выгрузили перед какой-то станцией. Многие вообще не могли двигаться и умирали тут же. Кто посильнее, в том числе и мама, шли в близлежащий лес, там находили клюкву и бруснику… Мама говорила, что ее спасла жажда жизни и желание увидеть детей: „Не верила, что умру, надеялась!“». Потом всех оставшихся в живых почему-то отпустили. Она добралась туда, где была в эвакуации дочь Муся, — в город Пугачев Саратовской области. И они жили там, не имея никакой возможности узнать о судьбе Гени. На то, что дедушка жив, бабушка, наверное, и не надеялась — он уже находился при смерти, когда бабушка видела его в тот последний день, перед арестом. Бабушка только надеялась, что соседка сделала то, о чем она ее просила (увезла Геню в эвакуацию), и когда-нибудь, может, после войны, они его найдут. Как выяснилось много лет спустя, дедушка действительно скоро умер — на глазах у маленького Гени, соседка забрала Геню и приготовленные чемоданы и отправилась с ним в эвакуацию как имеющая ребенка. Но на какой-то станции она сошла и исчезла, видимо, вместе с чемоданами.

Из показаний Горфункеля Генриха Лейбовича (Гени), переданных в организацию YAD VASHEM, Иерусалим, 24 декабря 1996 года: «Хорошо помню, что я стоял перед умирающим отцом, который смотрел на меня и что-то говорил. Кто-то взрослый меня увел, это была жиличка Аня, которую с грудным ребенком вселили в нашу комнату. В то время больной отец и я четырех лет остались одни, так как маму арестовали по подозрению в спекуляции. Уходя, она просила жиличку присмотреть за нами. Еще просила, если она не вернется, а папа умрет, чтобы Аня отвезла меня в г. Пугачев Саратовской области к старшей сестре. Папа вскоре умер. Жиличка, ребенок которой умер еще раньше, собрала вещи и вместе со мной села в направляющийся на юг поезд. Где-то по дороге она сошла одна, а я доехал один, видимо, до Краснодара. Помню, что ехал в вагоне, мне давали хлеб, гладили по голове. Потом меня расчесывали, наклонив голову над бумагой, на которую сыпались маленькие желтые червячки, и мне было интересно наблюдать за их движением по бумаге… Еще помню, что был во дворе или на площади, вокруг много людей с мешками, телеги с лошадьми… Хорошо помню, что долго ехал с двумя женщинами по проселочной дороге, кругом были поля… В темноте въехали в какую-то деревню, и меня на руки взяла женщина… Потом другая женщина вела меня за руку по хутору в другой двор…»

Из показаний Сластениной Марии Львовны (Муси), переданных в организацию YAD VASHEM, Иерусалим, 16 ноября 1996 года: «…Гену отдали в детский дом села Новощербиновка (Краснодарский край), как ребенка, потерявшего родителей. В это время Краснодарский край занимала немецкая армия. Воспитательница этого детского дома Тося решила с младшей сестрой Милой увезти еврейского мальчика от немцев (впоследствии она мне говорила, что еврейских детей немцы сразу отправляли в концлагерь). Тося повезла Гену в Туапсе и всю дорогу учила выговаривать слово „кукуруза“, так как он в детстве грассировал звук „р“. До Туапсе они доехать не успели, так как немцы перехватили беженцев и приказали всем возвращаться на свое прежнее место. Тося на обратном пути отдала Геночку какой-то старушке, так как боялась, что в Новощербиновке за ним придут из полиции, которая могла узнать имена детей, зарегистрированных в детском доме. Так оно и случилось. К моменту ее возвращения уже были составлены списки лиц, подлежащих аресту. К Тосе трижды приходили „за жиденком“, но она заверила полицаев, что он по дороге умер. О том, что мой младший брат находится в детском доме села Новощербиновка, я узнала из телеграммы этой воспитательницы Тоси. Адрес она нашла в медальоне, повешенном мамой на шею ребенка, в котором была записка с моим пугачевским адресом и адресом старшего брата Павла Лейбовича Горфункеля, находившегося на фронте. Но поехать за Геной по указанному адресу я уже не могла, так как Краснодарский край уже частично был оккупирован немецкой армией…»

Так и остался Геня в оккупированном немцами Краснодарском крае. Старушка, которой воспитательница Тося передала Геню, увезла его в свой хутор, где он в конце концов был взят к себе одной женщиной, Верой Максимовной Бурячок. Она была одинокой доброй женщиной, приютила Геню как родного и делала все, чтобы уберечь его от немцев, понимая, что если они найдут этого еврейского мальчика, то сразу убьют его. Поэтому она составила ему «легенду» и заставляла ее заучить. «Главное воспоминание — о том, как учили меня правильно отвечать, если чужие люди будут спрашивать. Она мне говорила: „Если спросят: „Где твой батька?“, говори: „Батьки нету“, а спросят: „Кто твоя мамка?“, говори: „Моя мамка Вера“, а спросят: „Как твоя фамилия?“ — говори: „Бурячок“, а про мамку в Ленинграде молчи, и про Ленинград молчи, а то дядька заберет“. Помню, что уроки были не зря: я действительно отвечал какому-то мужчине, что батьки нет, а мамку зовут Вера. Но все-таки на меня не надеялись и уводили к соседям, когда надо было спрятать от посторонних глаз. Я помню, что ночевал в других хатах, спал на лавке или на печи…»

Так Геню берегли всем хутором до сорок третьего года, когда пришли наши войска. Вера Максимовна была очень одинокой женщиной: «Раньше у них была большая, дружная, работящая семья, много братьев и сестер, нужды не знали. Но в тридцатые годы их семью раскулачили, отняли дом и все имущество, отца, мать, братьев и сестер выслали за Урал. Она одна из всей семьи осталась на Кубани с мужем, который не то бросил ее, не то умер… Больше семьи у Веры Максимовны не было». Конечно, она привязалась к Гене, полюбила его, как родного, и, когда пришли наши войска, усыновила его.

Из показаний Сластениной Марии Львовны (Муси): «Лишь в 1943 году, когда эта территория была освобождена от немцев, мама решилась послать меня на поиски младшего брата. В то время проехать через всю страну без пропуска было невозможно. Поэтому я написала письмо товарищу Сталину о том, что мой младший брат потерян, а от старшего нет писем с фронта, и просила помочь нам с мамой в розыске младшего брата».

Честно говоря, когда я читал эти документы из нашего архива, это обращение к Сталину выглядело в моих глазах таким наивным — с учетом количества таких обращений, которое в то время наверняка было огромным. Поэтому продолжение меня просто поразило:

«Буквально через десять дней я получила ответ за подписью Лурье, в котором говорилось, что мне выдадут пропуск для бесплатного проезда по Краснодарскому краю и предписание местным властям оказывать мне содействие».

Объездив множество сел Краснодарского края, Муся в конце концов нашла брата.

«Я пришла во двор Веры Максимовны утром, но она уже была в поле. Геночка еще спал. На столе был приготовлен целый набор прекрасных продуктов, которых в голодном Пугачеве не видели несколько лет: отварная курица, молоко, сметана, масло, каравай белого — местной выпечки — хлеба. У меня разбежались глаза и слюнки потекли. Мне мама дала в дорогу несколько кусков черного хлеба и несколько луковиц, чтобы менять в пути на продукты. Когда я разбудила братишку, он меня не узнал. Вскоре прибежала с поля Вера Максимовна, которой, пока я шла до ее хаты и расспрашивала людей, уже передали, что приехали забирать ребенка. Она встретила меня очень агрессивно и не хотела отдавать мальчика, ссылаясь на то, что он ко мне не признается. Гена на мои вопросы, знает ли он меня, отвечал на чисто украинском языке: „Ни, наша Муся красна была, во яки косы были, а ты нэ гарна“. Но когда я показала ему фотографии родителей и наши со старшим братом, он схватил мамину фотографию и закричал: „Вези мэна до мамы, до ридной мамы!“ Вера Максимовна была очень расстроена и пыталась меня уговорить оставить братишку хотя бы на время: „У вашей мамы уже и так есть двое, а мэнэ никого нема. Да и голод там у вас в Ленинграде, исты нэчего, а у нас все есть. Нехай хлопец поживет у мэнэ еще, а потом заберете после войны“. Она собрала нас в дорогу. Положила в мешок много прекрасных продуктов, по тем временам целое богатство: две жареные курицы, вареные яйца, огурцы, помидоры и два каравая белого хлеба. Потом договорилась в колхозе, чтобы дали машину до г. Тимашовска. Она проводила нас до машины и плакала, прощаясь с ребенком».

Вот такая история приключилась с Геней, пока его брат — мой отец — был на фронте. Могу только представить радость отца, когда он получил письмо о том, что Геня нашелся.

Геня, конечно, никогда не забывал Веру Максимовну, которую считает своей второй мамой. Он несколько раз приезжал в тот хутор, много помогал Вере Максимовне по хозяйству, его встречали всегда очень радостно, все рады были видеть его, того маленького еврейского мальчика, которого они спасали в годы войны от фашистов. Когда Гене было около тридцати лет, он женился на Инне, и они вместе тоже ездили туда, там им устроили прямо настоящую свадьбу. Вера Максимовна тоже несколько раз приезжала в Ленинград, погостить у Гени с бабушкой, и они показывали ей город. Также она приезжала, когда у Гени с Инной уже были дети. Умерла Вера Максимовна в девяносто втором году.

Конец ознакомительного фрагмента.