Россия против Запада. 1000-летняя война

Лев Вершинин, 2015

НОВАЯ КНИГА от автора бестселлера «РУССКИЕ ИДУТ!». Опровержение многовековой лжи об «агрессивности» и «экспансии» России на Запад. Вся правда о том, как Россия «рубила окно в Европу» и прирастала территориями от Варяжского (Балтийского) до Русского (Черного) морей. Кто и зачем запустил в оборот русофобский миф о «жандарме Европы»? Каким образом Россия присоединила Прибалтику, вернув свои исконные земли? Знаете ли вы, что из четырех советско-финляндских войн три начали «горячие финские парни»? Как поляки отблагодарили русских за подаренную им Конституцию, самую демократичную в Европе, и кто на самом деле развязал Вторую Мировую войну? Есть ли основания обвинять российскую власть в «антисемитизме» и pogrom’ах? И не пора ли, наконец, захлопнуть «окно в Европу», как завещал Петр Великий: «Восприняв плоды западноевропейской цивилизации, Россия может повернуться к Европе задом!»

Глава VI. Оккупация

Мнение свыше

Гибель Лембиту и падение Юрьева для Прибалтики означали многое. Если уж у драчливых эстов, да еще и при русской поддержке, не хватило сил справиться с «железными людьми», это, в понимании тех мест, означало, что лучше никому не рыпаться. Используя, как нынче говорят, благоприятную конъюнктуру, епископ Риги и его вассалы-меченосцы начали прибирать к рукам что плохо лежит, благо в Полоцке начались серьезные усобицы и «русский фактор» на какое-то время стал неактуален. Побежденных эстов, правда, особо щемить не стали, ограничившись обязательным крещением, данью и поставкой войск для своих походов (против чего эсты, надо сказать, возражали куда меньше, чем против крещения и дани), а вот предков латышей обнулили круто. Ливы и так были уже прижаты к ногтю, теперь их судьбу разделили курши, а потом и земгалы, попытавшиеся было заполнить «вакуум силы» и тут же надорвавшиеся. Себе на беду, вдохновленные успехом братья-меченосцы ввязались в войну и с резко идущими на взлет литовцами — и вот тут-то белая полоса кончилась. В 1236-м, при Шавлях, Орден Меченосцев был бит (не без помощи эстов, в решительный момент ударивших в спину господам) с такой силой, что перестал существовать, а его остатки перешли в ведение западного, Тевтонского, ордена, в статусе «регионального» Ливонского. Поскольку братья-тевтоны напрямую подчинялись Папе, а братья-ливонцы — рижскому епископу, начались скандалы, ослаблявшие «железных людей». К тому же приоритетом Тевтонского ордена были земли пруссов, а бывшие меченосцы (ныне «ливонцы») требовали натиска на Восток и покорения Пскова, Новгорода, а там и еще чего-нибудь, тем паче что аккурат тогда по Руси гуляли татары, в связи с чем дело казалось верным. Кончилось все, как известно, поражением на Чудском озере, после чего «ливонцы» присмирели и подчинились Кёнигсбергу в полной мере. Однако и у «тевтонов» все было не слава богу. Реагируя на чересчур опасное усиление все той же Литвы, они в 1260-м устроили тотальный поход на Миндаугаса Объединителя и, зарвавшись, получили под городком Дурбе свои «Шавли». А как следствие — знаменитое Великое Прусское восстание, поставившее орден на грань гибели, каковая, наверное, и не замедлила бы, не снаряди заинтересованные лица прямую интервенцию из Германии.

В конечном итоге от больших походов пришлось отказаться. Литовцев пару десятилетий «братья» вообще так боялись, что не рискнули связываться даже когда «король Литвы» погиб, а в жемайтских лесах и болотах началась драка за право быть новым Миндаугасом. Но и позволять себе застаиваться на месте орден не мог, так что действовал потихоньку, отгрызая кусок за куском у не умеющих объединиться мелких местных племен, на что, в очередной раз, столкнулся с русскими, которые, без спора, вовсе не были непорочными ангелами, никого никогда не обижавшими, а в походы ходившими исключительно обороны ради. Все у них было как у всех. С соседями на межах резались только так — и по поводу, и без повода, типа удаль показать да барахлишком разжиться. Однако в 1268-м все было чуть иначе. Зимний поход «в немцы», запланированный Господином Великим Новгородом, имел некоторую специфику: конкретно насекомить предполагалось не всех «немцев» подряд, а исключительно «даньских». То есть датчан, владевших тогда, как мы уже знаем, третью будущей Эстляндии. Были у мужей новгородских с датскими фохтами какие-то серьезные разногласия, разрешить которые без крови не получалось. Орден же по предвоенной диспозиции оказывался как бы в стороне. С Данией у него был договор о союзе, однако предполагал сей документ совместные действия только в случае, если союзника атаковали вовсе без причины, а у датчан какой-то пушок на рыльце имелся. К тому же разведка донесла куда надо информацию о том, что в кампании примут участие и низовские дружины. Так что еще в разгар подготовки к походу Новгород посетило полномочное посольство ордена и епископа Рижского, сообщившее, что в предстоящей войне участвовать genossen не хотят, и поклявшееся не помогать датчанам. Позже, уже в Риге, на встрече с ответным посольством, епископы и Великий магистр Отто фон Роденштейн клятву подтвердили, скрепив целованием креста и печатями. Это считалось надежной гарантией.

Датчане, однако, забеспокоились и, понимая, что в одиночку не устоять, приняли меры. Их тайное (русские о нем так и не узнали) посольство предложило братьям-рыцарям не думать о глупостях, а взвесить все, как пишет Магнус Стодтхольм, «с точки зрения уникально удобно для Европы сложившейся ситуации». Взвешивать, в самом деле, было что. Для похода на Раковор, а затем, если повезет, то и на Ревель, русские стянули практически все имеющиеся силы. Резервов, по факту, не оставалось ни в Новгороде, ни в Пскове, ни даже «на низах» у великого князя. Таким образом, сломав русскую рать и, как формулирует тот же Стодтхольм, «нанеся русским максимальный урон в боеспособных мужчинах», можно было рассчитывать по горячим следам, на плечах бегущих, быстро оккупировать Новгородскую и Псковскую земли. Даже, если повезет, занять и оба города — и тогда уж не менее года спокойно закрепляться в новых владениях. На что и Папа, и император, и князья Священной Римской Империи, несомненно, прислали бы и денег, и людей. Особый упор делался на то, что все продумано и неудача попросту невозможна, поскольку русским придется столкнуться с «войском, вдвое большим, нежели они рассчитывают, к тому же занявшим позиции по своему усмотрению; для успеха осуществления плана нужно только соблюдать полную тайну».

Аргументы датчан были убийственно логичны. Они вдохновляли и соблазняли. Препятствием была только клятва на кресте, преступить которую в те времена было непросто. О ходе дебатов в капитуле ордена ливонские хроники умалчивают, но, слава богу, Стодтхольм в своей монографии использует редкие документы из датских архивов, причем не летописи, а деловую переписку, из которой, как правило, можно узнать куда больше. «Выгода предложений была бесспорна, — пишет он, — по поводу же клятвы на кресте епископ, выслушав мнения совета, вынес решение, что нарушение обета, данного еретикам, не грех, если от этого будет польза Христианскому Миру. После этого общему решению противился только Конрад фон Целле, комтур Пайды, трижды повторивший, что русские никогда своих клятв не нарушали, а коль скоро так, то рыцарям свои клятвы нарушать неблагородно». Реакция коллег на столь неуместные речи мне неведома, но результат известен. 18 февраля 1268 года от Р. X., встретившись под Раковором (ныне Раквере) с объединенным (как и предполагалось) — вдвое большим — вражеским войском, занявшим (как и предполагалось) исключительно выгодные позиции, русские, выстояв в ходе жесточайшего сражения, не просто опрокинули союзников, но буквально растерли их (в том числе и уважаемого Конрада фон Целле, которого мне искренне жаль) по снегу. Вслед за тем пустив в дым всю Ливонию (что, как вы понимаете, никак не предполагалось), а в следующем году орден, попытавшись взять реванш, дал задний ход при первом же появлении русских стягов на горизонте, выпросив мир «на всей воле новгородской». Вот, собственно, и все. Пошли, правда, по итогам событий среди братьев-рыцарей — и даже попали в хроники — нехорошие шепотки. Дескать, все эти напасти суть наказание за грех клятвопреступления. Однако епископу Риги удалось погасить разговорчики в строю в самом зародыше, отправив запрос в Рим, откуда пришла булла с разъяснением, что, мол, ничего подобного, всякое бывает, а клятвы варварам, действительно, силы не имеют. Однако, несмотря на такой однозначный ответ, конфликты ордена с русскими соседями с этого времени сводились к обычным — когда большим, когда меньшим — драчкам на меже, великий же Drang воинов Божьих nach Osten прекратился. Ибо булла буллой, а Бог не фраер…

Хороший, плохой, злой

В общем, котел кипел вовсю. Кое-как устаканилось все только в предпоследнем десятилетии XIII века, когда пруссов все-таки общими силами нагнули, в Литве начались разборки на тему, кто теперь Миндаугас, а «русское» направление после неудачной битвы под Раковором вообще было закрыто, как стратегическое. Главной целью ордена отныне стало окончательное покорение будущих латышей (это сделали быстро и без особого труда) и аккуратное продвижение в Литву, а если получится, то и в Польшу. Эстам, подвластным ордену и епископам Риги и Дерпта, в таком раскладе по-прежнему мирволили, держа в положении, конечно, людей второго сорта, но полезных и с привилегиями. Да и вообще, в то время братья-рыцари особо шкур с податных, не считая предков латышей, не драли. Зато в датских землях, на севере Эстонии и островах, включая город Ревель, все было совсем иначе. Короли Дании в тот момент были слабы, датские вассалы их не слушались, шведские соседи допекали вовсю, так что ставку господа из Копенгагена делали на немцев. Им доверяли, их приманивали, их возвышали, а поскольку свободных земель в самой Дании не было, фьефы переселенцам предоставлялись в Прибалтике, считавшейся «королевской землей». И вот там-то эстам приходилось туго. Мелкие безземельные дворяне, обретя наконец и земли, и как бы крепостных, устанавливали в крае даже не орденские, а «ординарные» германские порядки, что было для земледельцев крайне неприятно. Описывать не стану, что такое ужасы средневекового крепостничества — каждый, в принципе, может представить и сам. Скажу лишь, что было введено даже давно забытое почти во всем цивилизованном мире право первой ночи. При этом местной специфики новые хозяева не знали и знать не желали. А зря. Поскольку «датские земли» населяли все-таки не на все уже согласные ливы и прочие курши, а серьезные люди, к тому же знающие, что их сородичей в землях ордена и епископов хоть сколько-то, но уважают, и не считавшие себя хуже кого-то. Короче говоря, тлело. Тлело долго и сильно. Вопрос был лишь в том, когда пламя прорвется.

Капли датского короля

Прорвалось в 1343-м. Причем именно пламя. В буквальном смысле слова. Естественно, эсты не могли знать, что такое «Сицилийская вечерня». Но, судя по тому, что в Юрьеву (на 23 апреля) ночь по сигналу — на одном из холмов вспыхнул заброшенный дом — поднялась вся «датская» Эстония, подготовка к мероприятию была не менее долгой и тщательной, нежели за 60 лет до того на Сицилии. И резали точно так же, как там французов — не щадя никого, не различая старых и малых, мужчин и женщин. Еще до рассвета были захвачены и разгромлены все усадьбы. Всего погибло около 3000 (или даже больше) немцев и датчан, спастись удалось очень немногим. Заодно с поместьями жгли церкви. Мятежникам удалось захватить даже хорошо укрепленный, запертый на ночь монастырь в Пайдисе, где погибли почти три десятка монахов. Не смогли, правда, взять с налету сильный замок Витгенштейн, гарнизон которого был поднят на ноги «несколькими немецкими женщинами, в непристойном виде явившимися у ворот». Устоял и Хаапсалу, где дозорные подняли тревогу, увидев на горизонте зарево. А также, разумеется, Ревель. Правда, в стычке у стен города небольшой отряд защитников был разбит, но взять штурмом достаточно крепкие по тем местам стены без специальных навыков и оборудования было непросто. Лидеры эстов («четыре короля» — скорее всего, из штаба подготовки восстания), понимая это, тратить людей, бросая их на заранее обреченный штурм, не стали. Они копили силы, объявив Ревель сборным пунктом ополчения, и всего за два-три дня в лагере было уже около 10 000 вооруженных мужчин из бывших маакондов. По тем временам и местам — огромная сила. Хотя, конечно, в военном отношении не слишком убедительная — боевой опыт имелся мало у кого, конницы не было вообще, да и оружие оставляло желать лучшего.

На некоторое время установилось затишье. Из Ревеля во все стороны шли панические просьбы о помощи. Что на законного короля надежды нет (в Дании ситуация была хронически непростая), там понимали очень хорошо, поэтому, не согласовывая действия с сувереном, умоляли о спасении всех, на кого была хотя бы малейшая надежда, упирая на христианский долг и обещая решительно все. Соседи не отказывались. Буркхард фон Дрейвеле, магистр Ливонского ордена, пообещал прийти незамедлительно. Аналогичное обещание прислал и епископ Дерпта. Со своей стороны, не теряли времени и «короли» эстов. Были отправлены послы в финский Або, к шведскому наместнику и во Псков. И шведов, и русских, — видимо, по принципу «кто раньше успеет» — приглашали «прийти и взять страну под свою власть вместе со славным Ревелем». Ни те, ни другие не отказали, и, как указано в летописях, «радостные послы вернулись к войску». Похожие предложения были посланы и магистру — типа датские люди совсем достали, а во владениях ордена порядки справедливые, и ежели орден заберет их под свою крышу, ополчение будет только радо. Дальше в обеих хрониках начинается мутное. Можно сделать вывод, что идея магистру понравилась и он, в чем-то соглашаясь с жалобами эстов на «чрезмерное угнетение», был поначалу не против. Но слишком уж много церквей сожгли бунтовщики, дав основания считать считать себя «вернувшимися в язычество», а с такими у братьев-рыцарей разговор был короткий. Да и совершенно однозначная позиция дворян, потерявших в северных землях родных и друзей, не позволяла идти на серьезные переговоры с убийцами. Вместе с тем традиционная трактовка дальнейших событий («заманил на переговоры и коварно убил») тоже не совсем верна. Действительно, «короли» по приглашению фон Дрейвеле прибыли в замок Пёйде на переговоры и, действительно, там погибли. Однако, судя по всему, не были «подло казнены», а погибли в стычке, отказавшись исполнять распоряжение магистра о пребывании в его ставке и попытавшись пойти на прорыв.

Друг в беде не бросит…

Как бы то ни было, в первых числах мая войска ордена двинулись к Ревелю. Путь их шелками выстлан не был: эсты, избрав новое руководство, организовали довольно теплую встречу, сумев даже разбить отряд под командованием оберпаленского фогта, но, когда начали подходить основные силы братьев-рыцарей, отступили от стен города, заняв позиции в болотистых пустошах. В общем-то умно и правильно. С орденской пехотой эсты, даже без особых доспехов, могли бы посостязаться на равных, но пришла еще и конница — не менее 17 (или даже 22) братьев-рыцарей и около 200 «железных людей» рангом поменьше, — так что вся надежда была на грамотную оборону. Какое-то время расчет оправдывался. Кони рыцарей вязли в топях, им не удавалось реализовать свои преимущества. Но одно из болот, Канавере, было невелико, и немцам удалось его окружить, после чего, когда фогт Гервена, командовавший орденским авангардом, предложил сдаваться, обещая пощаду, а надежды на помощь извне уже не было (другие отряды не сошли бы с удобных позиций), эсты согласились. Однако рыцари, «поддавшись на уговоры осиротевших женщин и детей», нарушили обещание и перебили всех сдавшихся, около 1600 человек. Спустя три дня, после прихода самого магистра, состоялось генеральное сражение на болоте Сыямяэ, где упорно сражавшиеся эсты, хотя и сумели нанести карателям немалый урон (не говоря о латышской пехоте, которую никто не считал, в бою погибло «6 добрых дворян и один орденский брат»), но сами потеряли почти 3000 бойцов. В целом, после боев у стен Ревеля ополчение, успевшее отступить, уменьшилось наполовину. Но разбегаться не собиралось, и осада Хаапсальского замка снята не была.

В такой ситуации напуганные датчане, опять-таки не запрашивая мнение короля, осыпав магистра цветами, подписали прошение к ордену о переходе под его «верховное покровительство». В замки Ревеля и Вейсенберга были введены орденские гарнизоны, датского монарха уведомили, что готовы «по справедливой цене возместить утрату земель». Теперь у ополчения, все еще не собирающегося сдаваться, оставалась надежда только на помощь извне. В первую очередь на шведов, которым верили и которых считали своими. У шведов, однако, были иные планы. Их флот с довольно сильным войском подошел к Ревелю спустя пару дней после сражения на Сыямяэ, однако вместо высадки и соединения с эстами, что было предусмотрено договоренностями, тренеры «Тре крунур» вступили в переговоры с магистром и очень быстро нашли общий язык. Было подписано соглашение о «прочном перемирии… как на море, так и на суше» на девять месяцев, до «решения его величества короля шведов и ётов». Однако Магнус Эриксон решил быстрее. Уже 5 сентября 1343 года он заключил с орденом как «повелителем Эстляндии» и городом Ревелем «вечный мир», одобрив «примерное наказание взбунтовавшихся язычников» и вытребовав в обмен торговые льготы плюс клятву не поддерживать датчан. Совсем иначе обернулось дело на востоке. Псковское вече, выслушав послов магистра, обещавших в случае сохранения нейтралитета «добрый мир на пять лет и честную торговлю», постановило все-таки «помочь чуди по старой приязни и по древней памяти». 26 мая дружины псковского князя Ивана и изборского князя Евстафия, усиленные «охочим людом» (в общем, около полутора тысяч человек), вступили на территорию Дерптского епископства и подошли к Оденпе, взятие которого открывало дорогу на Ревель. Встревоженный магистр начал спешно стягивать силы, отменив приказ о преследовании мятежных бунтовщиков. Иван же с Евстафием, узнав от местных крестьян и купцов о разгроме эстов, приняли вполне естественное (бобик сдох, чего уж там…) решение отступать. Однако 1 июня близ Вастселийна (Нейгаузен) столкнулись с объединенным войском ордена и епископа, пытавшимся перерезать им дорогу домой, дали сражение на марше и победили. Немцы отошли, понеся тяжелые потери, в том числе и нескольких орденских братьев. Псковичи и изборцы благополучно вернулись в родные пенаты, а эсты, вовсе не собиравшиеся считать себя вовсе уж побежденными, получили время для жизненно необходимой им передышки, отступив, в частности, и на до сих пор спокойные острова.

Битва за острова

Насколько можно судить, новой вспышки уже подавленного бунта никто не ждал. Орден, в отличие от слабосильного датского наместника, репутацию имел серьезную. По всему краю были распространены сообщения о том, кому отныне следует подчиняться, подкрепленные рассуждением, что, дескать, поскольку «перед орденом вины нет, то и наказывать ордену сдавшихся и вернувшихся к мирной жизни христиан не за что». Это было логично. Это было убедительно. Мало кто сомневался, что обстоятельные эсты, убедившись в провале своего начинания и полном отсутствии надежд на помощь хотя бы откуда-то, примут эти, по сути, вполне приличные условия. Однако вышло иначе. В Якову ночь, на 24 июля, началось и на островах. По той же схеме: огонь в ночи и всеобщее восстание с полным истреблением всего, говорящего по-немецки. Дворян просто убивали, католических священников, раздев догола, топили в море. На Сааремаа мятежникам удалось даже захватить предвратные укрепления крупного замка Пёйде, того самого, где двумя месяцами раньше магистр встретился с «королями». Припасов в замке не осталось, осада была плотной, и спустя десять дней комендант дал согласие сдаться, потребовав взамен гарантий свободного прохода к кораблям без оружия и поклажи. Ему это торжественно обещали, поклявшись на «кресте и камне», но слова не сдержали. Все вышедшие из замка были перебиты поголовно, причем самому коменданту, прежде чем зарезать, эсты, как порядочные люди, разъяснили мотивы своих действий: дескать, «Христос отныне тут власти не имеет, а наш камень нас простит». Полностью зачистив территорию, островитяне принялись возводить систему укреплений в удобных для вторжения местах — десанта ждать не приходилось, но все знали, что такое орден, и никто не сомневался в том, что зимой, когда замерзнут проливы, отряды магистра неизбежно придут. Воодушевленные событиями за проливом, вновь оживились остатки ополчения и на континенте. Все это быстро сгладило противоречия между «железными людьми». Длинная пауза, мастерски выдержанная мудрым Буркхардом фон Дрейвеле, сыграла роль. В начале декабря все епископы Ливонии, включая Рижского и Дерптского, публично согласились «с этого времени и всегда преданно поддерживать орден, без власти которого нет возможности защищать местную Церковь» от «неверных новокрещеных и мерзостных язычников». Примерно в те же дни и датский король, отправивший Папе жалобу на беспредел его рыцарей, видя, что Эстонию уже ни в каком варианте не удержать, отозвал письмо, вместо того попросив Святой престол гарантировать выплату не «справедливой цены», как предлагал магистр, а конкретно 25 000 марок серебром (позже сошлись на 19 тысячах).

А пока шли окончательные терки, войска магистра уже приступили к делу. Уже в конце ноября «железные люди» вошли в Гарриен, уже замиренный, но восставший снова и, как «вторично отпавший от веры», приговоренный к «примерному наказанию». Если раньше братья-рыцари, беспощадно казня взятых на поле боя, к женщинам и детям относились вполне по-христиански, то теперь и здесь пощада считалась не только слабостью, но и прямым нарушением приказа и воли Божьей. Хронисты еще много лет спустя называли этот мааконд «опустошенной и заброшенной землей». В феврале 1344 года, запасшись осадными машинами, орденские кнехты по льду перешли на Сааремаа, однако, прорвав первую полосу земляных укреплений, завязли в боях и к исходу зимы, опасаясь оттепели и окружения, вернулись на материк. Учитывая потери эстов, это было преддверием победы, но туземцы стратегии не понимали: после отступления с острова вновь начались мятежи на материке, даже в землях полностью, казалось бы, затурканных ливов. Но теперь орден не торопился и не напрягался сверх меры. Аккуратно задавив недовольство в своих старых землях, за новые он принялся лишь месяцев восемь спустя, когда лед в проливах встал качественно, и на сей раз довел дело до конца. За восемь дней непрерывного сражения были взяты все укрепления Сааремаа, их защитники поголовно перебиты. Затем, опять же без спешки, занялись другими островами, и к Рождеству 1344 года магистр отслужил торжественный молебен, благодаря Господа за дарование окончательной победы.

Стабилизец

Общее количество немцев, включая датчан, погибших в ходе этих событий, если хронисты не ошиблись, известно до последней души — 4631 человек, в том числе «11 братьев, 14 орденских дворян, 29 орденских всадников, 68 орденских людей, 47 людей епископских, 29 ревельцев, из них 21 стражник». Насильно и не насильно мобилизованных куршей и ливов, естественно, никто не считал, но там счет явно шел на тысячи. Как, разумеется, и у эстов, хотя цифра «более 30 000 бунтовщиков», озвученная орденским хронистом, кажется все-таки завышенной. Однако, как ни странно, такой итог парадоксальным образом сыграл на пользу выжившим. Наведя порядок, орден, естественно, принялся обустраивать новые земли. А людей не хватало катастрофически.

И завозить было неоткуда. Цена рабочих рук выросла, и выживших приходилось как-то заинтересовывать. К тому же не хватало и дворян-управленцев: многие погибли, многие, перепуганные навсегда, вернулись в Германию, а орденские фогты могли разве что осуществлять общее руководство. В связи с чем, вдобавок ко льготам, орден предоставил эстам бывшие датские территории и минимальное самоуправление, о котором и мечтать не могли ни ливы, ни курши, ни даже эсты «старых» орденских земель. Естественно, от греха подальше, перестали брать их и с собой в походы, запретив даже иметь дома какое-либо оружие, кроме вил, топоров и кос, без которых в хозяйстве никак, что тоже было немалым облегчением. Так что лет 50–60 после мятежа потомки погибших могли считать, что жертвы все же принесены не напрасно. Однако все забывается. По мере увеличения поголовья земледельцев и роста претензий братьев-рыцарей, понемногу забывавших былую скромность в быту, порядки, принятые в Ливонии, Курляндии и южной Эстонии, явочным порядком распространялись на весь край. «История Ливонии, — писал Карамзин, пересказывая хронистов начала XV века, — говорит, что сия земля могла тогда справедливо называться «небом дворян, раем духовенства, золотым рудником иностранцев и адом утесненных земледельцев». Естественно, такое развитие сюжета аборигенам не нравилось, но их никто не спрашивал. Ливы и курши тянули лямку безропотно, за эстами жестко присматривали, в корне давя любые намеки на недовольство, вплоть до песен, где совершенно забитые крестьяне вспоминали про «оп hea sxber Pihkva» — «хороший друг Псков». И так сто лет. А потом еще сто. То есть двести. И даже чуть-чуть больше.

От рассвета до заката

Большие войны Руси с орденом, начавшиеся при Иване III, по идее, должны были бы охладить симпатии эстов к Востоку. Русские, как, впрочем, и братья-рыцари, на руку были тяжелы. Но, поскольку немцам приходилось намного хуже, злорадство перебивало злость. А потом началась Ливонская война. В январе 1558 года русская армия тремя «змеями» вошла в пределы Дерптского епископства, рассыпавшись на десятки рейдовых отрядов, — и вдруг, неожиданно для ордена, все пошло совсем иначе. По мнению специалистов, весь восток Эстонии всего за полгода оказался во власти Ивана Грозного не в последнюю очередь еще и потому, что эсты, в отличие от ко всему равнодушных будущих латышей, — хотите верьте, хотите нет — встретили их как родных. В обширных архивах ордена сохранились десятки докладов с мест: фогты жалуются магистру, что «эсты заражены изменой», охотно «показывают московиту путь через леса и болота, и выдают многие иные важные тайны». С другой стороны, российские архивы сохранили списки 500, так сказать, «официальных» лазутчиков из крестьян-эстов, состоявших на армейском учете накануне вторжения, а уж сколько их стало после начала военных действий, одному Господу ведомо. Дело в том, что «московиты» резко изменили концепцию. По отношению к немцам отряды Шах-Али Касимовского были по-прежнему крайне жестоки, однако «чинить обиды чуди мелкой» было теперь жесточайше запрещено. Дальше — больше: 31 мая 1558 года в докладе из Ревеля магистра поставили в известность, что «московские начальники охраняют и защищают крестьян, выслушивают их жалобы, дают им без оплаты зерно и семена для посадки, а также одалживают волов и лошадей», так что «близ крестьяне уже строят себе хижины и дома». Наконец, при заключении временных перемирий (скажем, в 1559-м) в текст по требованию Москвы включались пункты, запрещавшие немцам насилие над жителями окрестностей Дерпта, Вейсенберга и других городов, остававшихся во власти ордена.

Неудивительно, что «эсты повсюду принимали присягу на подданство Москве» и даже пытались присоединяться к русским отрядам, от чего воеводы, не заинтересованные в неквалифицированной живой силе, правда, отказывались. В какой-то момент вслед за ними потянулись и ливы с куршами, а в тех местах, куда русские войска не дошли, осенью 1560 года — в глубоком тылу ордена — полыхнул нешуточный мятеж, очень похожий на «Юрьеву ночь». Такое же выступление по единому сигналу — как бы ниоткуда. Такое же невесть откуда взявшееся, очень хорошо скоординированное ополчение, правда, на сей раз только с топорами и вилами. Опять «король» (разве что теперь только один). Опять осада крупнейшего в тех местах города. И — как двести лет назад — обращение за помощью к русским. Кто знает, как обернулись бы события, успей кто-то из воевод вовремя. Но фон Кетлер, маршал ордена, оказался проворнее. Он успел погасить пожар в зародыше, малыми силами ударив по главному «скопищу» эстов, собравшемуся у стен Коловере, разбил их, уничтожив до двух тысяч человек и, пленив, жесточайше казнил «короля», завоевав в результате колоссальное уважение всей немецкой Прибалтики. Спустя несколько лет это помогло ему, уже в ранге Великого магистра, стать самому себе Лютером, плюнуть на Ватикан, распустить орден и объявить себя герцогом ни от кого, кроме Речи Посполитой, независимого герцогства Курляндского. Что же до эстов, то им, после резни под Коловере (кто уцелел) притихшим, осталось только ждать исхода войны, а потом новых войн и — по секрету от «юнкеров» — в ожидании лучших времен петь протяжные песни про «on hea sxber Pihkva».

Конец ознакомительного фрагмента.