Краткая история крестовых походов

Ларс Браунворт, 2017

Крестовые походы оставили после себя сложное и запутанное наследие, которое многие и сегодня понимают неоднозначно. Автор научно-популярных исторических бестселлеров Ларс Браунворт предлагает нам подробный рассказ о крестовых походах – от первого столкновения христианства и ислама среди пыльных песков Ярмука до падения последнего государства крестоносцев. Это было время таких великих имен Средневековья, как Ричард Львиное Сердце, Саладин, Алиенора Аквитанская и легендарный Пресвитер Иоанн.

Глава 2

Народный крестовый поход

Мир переживает тревожные времена.

Петр Пустынник

Для папы Урбана речь в Клермоне стала лишь началом изнурительного года. Кроме встречи с братьями-христианами и заявленной цели восстановления Иерусалима другие подробности касательно его «великого христианского войска» пребывали в тумане. Поэтому большую часть года он провел в поездках по Франции и чтении проповедей, в бесконечных рассылках писем и доведении до ума плана крестового похода. Священникам и епископам было поручено нести от имени папы его слово дальше, и с этой задачей они справлялись не хуже его самого. Некоторые из них прибегали к чудесам воображения и апеллировали к напряженной атмосфере. Если раньше наказ Христа «взвалить свой крест» сочетался с феодальными вопросами долга, то теперь в нем зазвучало совсем другое значение. Некоторые проповедники, рисуя картины распятия Христа, доходили до того, что выставляли в роли гонителей не римлян, а турок. Реакция последовала незамедлительно и оказалась весьма масштабной. Вернувшись в Рим, папа узнал, что клятву крестоносца принесли жители самых разных, отдаленных друг от друга большими расстояниями государств — от Испании до Шотландии и Дании.

Повсеместный энтузиазм, с которым встретили его идею, не столько привел папу в восторг, сколько вселил в его душу тревогу. Урбан отнюдь не был романтиком. Прекрасно понимая, какую угрозу нес христианству ислам, он знал, что величайшая услуга, которую ему было под силу оказать окруженному врагами Востоку, сводилась к тому, чтобы послать туда европейское супероружие — закованного в тяжелые доспехи и вооруженного до зубов рыцаря. Что же до новобранцев из числа крестьян, то они не только представлялись совершенно бесполезными, но могли причинить и немалый вред. У них не было возможности профинансировать столь дорогостоящую экспедицию, их, скорее всего, убили бы еще до того, как армия дошла до Иерусалима, но что еще хуже, — из-за них Запад лишался рабочих рук, необходимых для сбора годового урожая.

Последняя мысль не давала ему покоя. На севере Италии на призыв откликнулось такое количество крестьян, что даже возникла нешуточная угроза голода. Урбану пришлось сменить тактику, перейдя к активным попыткам убедить народ воздержаться от участия в этом крестовом походе. Он разослал повсюду письма, в которых разъяснялось, что это великое предприятие предназначалось исключительно для землевладельцев, способных позволить себе материальные издержки войны. Дабы дать дворянам возможность привести в порядок дела, выступление в поход отложили на целый год и назначили на 15 августа 1096 года, причем каждому потенциальному крестоносцу предписали сначала получить разрешение у своего духовного наставника. С целью обеспечить надлежащий состав армии Урбан приказал священнослужителям отказывать всем, кроме тех, кто больше всего подходил для этой цели. Поскольку слои общества, не входившие в ратное сословие, помогать крестовому походу материально не могли, духовные преимущества оставались им недоступны. Старым, больным и слишком молодым предписывалось сидеть по домам, а беднякам — работать в поле. Святым отцам и монахам было велено оставаться дома, вознося молитвы за крестовый поход (за исключением случаев, когда епископ выдавал им специальное разрешение к нему присоединиться). Особым указанием участвовать в нем запретили испанцам, которым приходилось сражаться с исламом у себя на родине^[26]. Даже если претендент подходил по всем статьям, но при этом недавно женился, ему сначала следовало получить разрешение супруги.

То, что Урбан посчитал необходимым ограничить участие в этом походе, может показаться немного странным, особенно если учесть следующий факт: самого перехода в Святую землю было достаточно для того, чтобы отбить у большинства охоту к нему присоединяться. Дабы добраться по суше до Иерусалима, нужно было преодолеть две, а то и три тысячи миль по населенной врагом территории. Более того, европейская знать наверняка понимала, с каким уровнем противодействия придется столкнуться. Многие служили в византийской армии наемниками и знали, сколь грозными врагами были турки. Еще большую озабоченность вызывали непомерно высокие издержки. Рыцарям приходилось собирать средства для финансирования своего похода, а в некоторых случаях и для участия в нем младших братьев и сыновей. Кроме того, им вменялась обязанность содержать надлежащую свиту из кузнецов, оруженосцев и слуг, заботясь обо всех их нуждах в пути. Все эти средства свободно могли в пять, а то и в шесть раз превышать их годовой доход. Большинство предполагаемых крестоносцев, чтобы их покрыть, распродавали свои поместья или же превращали в звонкую монету родовые землевладения. Для многих рыцарей участие в походе всецело зависело от щедрости более состоятельных феодалов. В дороге конечно же всегда имелась возможность кого-нибудь ограбить, чтобы частично компенсировать издержки, но эта перспектива, даже в лучшем случае, выглядела весьма отдаленной. Урбан издал предписание, в соответствии с которым все захваченные территории подлежат возвращению византийскому императору в целости и сохранности. Невыполнение этого указа — равно как и преждевременное возвращение домой — каралось отлучением от церкви^[27].

Иными словами, Первый крестовый поход означал обеднение или серьезное истощение ресурсов рода только для того, чтобы его представитель неизвестно на какой срок уехал из дома и, вполне вероятно, сложил голову в неведомом краю. Но, невзирая на риски, связанные с достатком и жизнью, крестовый поход был невероятно популярен именно среди тех, кто мог потерять едва ли не все, участвуя в нем. Но что еще хуже, большинству из тех, кому суждено было дойти до Иерусалима, предстояло вернуться домой по уши в долгах, без состояния и земли, а зачастую и напрочь подорвав здоровье.

Причина, по которой столь многие презрели объявленные Урбаном ограничения, крылась в средневековых представлениях о набожности и благочестии. Веру было принято выставлять напоказ, особенно среди знати. Родовитые дворяне строили церкви или покровительствовали монастырям — зачастую в виде компенсации за жизнь, наполненную жестокостью и кровью. Защищая «институт церкви» у себя дома или на чужбине, они надеялись заслужить щедрое вознаграждение на небесах.

Сюда, вполне естественно, примешивались и другие причины, традиционно подвигающие многих к участию в великих начинаниях — от неподдельного идеализма, подталкивающего примыкать к делу, слава которого превзойдет их самих, до мотивов самого низменного порядка. В то же время всех объединяло одно — готовность рискнуть всем ради освобождения Святой земли.

Урбан нечаянно открыл «кран» бездонного резервуара эмоций, которые быстро вышли из-под его контроля. Чтобы выступить для защиты Востока, он намеревался собрать компактное дисциплинированное войско рыцарей, но первая армия, отправившаяся в Иерусалим, представляла собой нечто совсем другое. Пусть брошенный в Клермоне призыв и затронул у знати струнки совести, однако это была не совсем их «тема» — а вот для крестьян он обладал куда большей притягательностью. По выражению Томаса Гоббса, жизнь бедняка в Северо-Западной Европе была «отвратительной, жестокой и короткой». После набегов викингов, разорявших Европу с IX по XI век, многие территории понесли огромный урон. Поля никто не возделывал, мосты и дренажные канавы стояли заброшенными, деревни вымирали. После крушения централизованной власти защитить крестьян от произвола местных князьков оказалось некому. В довершение всех бед годы, предшествовавшие речи Урбана, выдались особенно трудными. В 1094-м на юге Франции случилось страшное наводнение, за которым последовали нашествия насекомых и болезни. На следующий год пришла засуха, повлекшая за собой массовый голод, еще больше увеличивший и без того высокий уровень смертности.

Призыв Урбана «выступить великим маршем» на Святой земле не только предлагал избавление от жестоких мучений земного существования, но и манил обещанием спасения в мире загробном. Помимо прочего, в пользу этого жизненно важного новшества свидетельствовали различные чудеса и знамения. На севере Франции дважды наблюдалось лунное затмение, а на юге видели небывалый звездопад. Некоторые из давших обет выступить в крестовый поход говорили, что у них на теле появлялись некие выжженные изображения креста, в то время как другие, не изъявившие подобного желания, мучились от того, что у них опухали конечности, а также от приступов боли, характерной для болезни, известной в народе как лихорадка святого Антония.

Петр Амьенский

Проповедовать крестовый поход Урбан попросил одних лишь епископов, но вскоре французскую провинцию и бассейн Рейна наводнили простые монахи и бродячие проповедники, которые и понесли эту новость в народ. Самым значимым из неофициальных глашатаев стал человек по имени Петр. Он родился в Пикардии, недалеко от Амьена, и не отличался особенной красотой, — его лицо зачастую сравнивали с физиономией осла, на котором он разъезжал, — но зато обладал удивительной харизмой. «Что бы он ни говорил, что бы ни делал, — писал знакомый с ним монах Жильбер из Ножана, — его всегда воспринимали наполовину божеством». Он то и дело доводил толпы людей, собравшихся его послушать, до слез, причем даже после отъезда в Германию, где слушатели не могли понять ни одного произнесенного им слова.

Привлекая к себе внимание всех без исключения слоев общества, Петр нередко получал от местной знати крупные суммы. Большую их часть он отдавал на выплату долгов своих последователей или жертвовал бедным женщинам, что еще больше увеличивало его престиж. Прошло совсем немного времени, и толпа уже стала вырывать у его осла волоски, чтобы хранить их как реликвию…

Сам Петр был фигурой весьма любопытной: неизменно босой, в пыльной накидке, из-за которой и получил прозвище Пустынник, он не ел ни хлеба, ни мяса — его так называемая диета состояла исключительно из рыбы и вина. Что же до речей Петра, то в них присутствовал некий намек на личный опыт, отличавший их от речей других проповедников того времени. В 1093 году, за пару лет до описываемых событий, он, мечтая попасть в Святую землю, отправился туда паломником. Но увы: его до такой степени избили турки, что он был вынужден вернуться, так и не увидев Иерусалим. Личное знание истинной ситуации на Востоке придавало его речам определенный вес и порождало ощущение необходимости безотлагательных мер^[28]. В эпоху Средневековья было широко распространено такое поверье: на момент Второго пришествия Христа Иерусалим должен быть в руках христиан, тем более что конец света явно близок. Знатных дворян, которые спешно приводили свои владения в порядок перед тем, как выступить в крестовый поход, за недостаток веры высмеивали в пасквилях. Призыв был брошен, и победу мог гарантировать только Христос, но никак не тщательное планирование или дорогостоящая свита.

Все лето 1095 года Петр проповедовал на северо-востоке Франции поход, впоследствии названный историками Народным походом. А когда отправился в Германию, число его последователей возросло до пятнадцати тысяч человек — масштаб того, чего он стремился достичь, постепенно стал приобретать в его глазах ясность. Одно дело — вдохновлять толпу, призывая ее к действию, и совсем другое — эту толпу организовать. Его сторонники были самого разного происхождения, но всех их объединяла бедность; многие из них даже привели с собой семьи в полном составе — не только женщин и детей, но и домашнюю живность… В их ряды затесались и те, кто жаждал начать жизнь с нуля — воры, преступники и младшие отпрыски рыцарских родов, лишенные каких-либо перспектив. Поскольку общая черта у них была только одна — отправиться в крестовый поход, — они напоминали не столько армию, сколько стадо.

Петр столкнулся с дилеммой. С одной стороны, ему требовалось изобрести способ, дабы привлечь на свою сторону во многом умелое и искусное сословие дворян, чтобы укрепить это войско. С другой стороны, нигде нельзя было останавливаться надолго. В средневековой Франции существовало совсем немного уголков, способных в течение долгого времени кормить лишние пятнадцать тысяч ртов, далеких от любой дисциплины. Поэтому оказавшись в крупном германском городе Кельне, уютно расположившемуся в богатой долине Рейна, — в городе, где было хорошо налажено транспортное сообщение, он понял: ему дали шанс, и задержался там.

Если первоначальные представления Урбана об элитарном войске из-за таких, как Петр Пустынник, видоизменились и переросли в народное движение, то в Германии этот процесс и вовсе напрочь вышел из-под контроля. Когда распространились вести о Народном крестовом походе, там всюду стали создаваться обособленные группировки, во главе которых каждый раз вставала все более одиозная личность. Существовала даже группа крестьян, объединившаяся вокруг гуся, якобы воодушевленного Святым Духом^[29]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

26

Мусульмане завоевали Испанию в начале VIII века: с тех пор оставшиеся в стране христиане постоянно вели Реконкисту, т. е. борьбу за отвоевание своей земли. Окончательно этот процесс завершился лишь в 1492 году.

27

В эпоху Средневековья отлучение от церкви считалось одним из самых ужасных наказаний. Она на время закрывала перед отлученным свои двери, лишая возможности причащаться и принимать участие в других таинствах, пока он не раскается. Если же отлученный умирал, не искупив грехи, его проклинали.

28

Повсеместно считалось, что у Петра есть некое «письмо с небес», в котором транслируется призыв к немедленному выступлению против турок.

29

Другая такая группа якобы сплотилась вокруг козы. Впрочем, ни то ни другое животное не смогло прожить достаточно долго для того, чтобы покинуть германскую территорию. Альбер из Экса прозаично отмечал, что гуся, вероятно, логичнее было бы увидеть на блюде, нежели пытаться делать из него «предводителя».