Не все могут короли

Лариса Соболева, 2017

Целыми днями Раиса лежала на диване, просматривая по телевизору семейную хронику, где счастье льется через край… Точнее, лилось, пока мужа не убили. Она и не подозревала, что его так ненавидят даже после смерти: крест на свежей могиле Арамиса кто-то сжег. А тут еще кредиторы! Потянулись гуськом в дом Баграмянов, не выждав и девяти дней! Оказывается, покойный оставил ей лишь долги. Но как же так? Ведь Арамис – владелец клуба «Корлеоне» – был баснословно богатым человеком! Удивляло еще одно: стреляли в Арамиса среди бела дня, свидетели видели, как после выстрела джип с преступниками неторопливо уехал. И самое странное выяснилось после проведения баллистической экспертизы: оружия, из которого вылетела пуля чудовищной убойной силы, не существует… Книга также выходила под названием «Итальянская ночь»

3. Семья — это сила

Еще одна категория, наиболее многочисленная, мягко говоря, неприязненно относилась к Арамису Баграмяну, но не входила в круг его друзей-знакомых — простые горожане. Именно они, проходя мимо высоченного забора и видя лишь остроконечные башенки дворца эпохи Шарля Перро, могли и выругаться, и плюнуть на забор, и обозвать хозяина непечатными словами. Почему Шарль Перро приходит на ум? Потому что дом Баграмяна с виду какой-то игрушечный, ненастоящий, скорее сказочный, словно туда должен прийти принц и разбудить спящую красавицу. Но это дом, там живут люди, надо сказать, неплохо живут. И красавица, обитающая там, не спящая и не принцесса, а вполне реальная женщина по имени Раиса. По ее блуждающей улыбке господину Саенко трудно было определить, как она относится к его жалобе, приехал-то он сюда специально, чтобы мать поставить в известность о поведении сына:

— Возвращаясь с прогулки, я только ступил на проезжую часть, вдруг с диким ревом появляется машина и проносится мимо. Раиса, поверь, у меня отличная реакция, потому что не принимаю спиртного, но даже я еле успел шарахнуться назад. А Читу пришлось со всей дури дернуть за поводок, чтобы не угодила под колеса, она, бедняжка, чуть не задохнулась.

— Ну и? — вымолвила Раиса, не понимая, чего он хочет.

Саенко опешил. На ее месте он такую взбучку устроил бы своему отпрыску, чтобы тот на всю оставшуюся жизнь запомнил.

— Понимаешь, Раечка, если бы я был хоть чуточку выпивши, следовательно, с ослабленной реакцией, точно попал бы под колеса твоего сына. И уверяю, закрыв глаза, я их больше не открыл бы. Раечка, в городе на такой бешеной скорости не ездят. Нельзя. И за городом тоже существуют ограничения.

Она мягко улыбнулась, но твердо сказала:

— Понимаешь, Дима, эта машина любит ездить быстро.

Что на это скажешь? Только одно: мамаша, очнись, ведь и твой сын может погибнуть в ДТП. Но это бесполезно — вот уж поистине Спящая красавица, поэтому Саенко сказал другое:

— Раечка, я в курсе, что Арамис купил сыну спортивную машину, но она не для российских дорог — это раз. Два — скорость в городе ограничена, максимум шестьдесят километров в час, а не сто шестьдесят. И потом, милая Раиса, ты разве не знаешь, что за сбитого человека полагается тюрьма?

— Вито еще никого не сбил, — возразила Раиса.

— Когда собьет, будет поздно, — раздраженно бросил Саенко. — Кстати, у него права есть?

— М-м-м… — задумалась она. — Кажется, Арамис не успел купить.

— Купить?! Раечка, вы с Арамисом в своем уме? Вам не жаль сына, дорогущей машины, которую он угробит, обязательно угробит. И себя вместе с ней.

Никому не позволительно разговаривать подобным тоном, только избранным, тем, с кем приходилось поневоле считаться. Саенко относится к избранным, в его руках сосредоточен депутатский корпус в городе, то есть дума, а муж Раисы настроил планов громадье, думцы их могли затормозить или… помочь продвинуть. Отсюда и Раиса не посмела сказать Саенко, чтобы он не совал свой нос куда не следует, когда речь заходит о ее сыне. Тем не менее его слова задели эту красивую женщину, и, являясь к тому же амбициозной и вспыльчивой, она все же решилась дать отпор, да вдруг раздался бархатный голос:

— Я, мама, согласен с Дмитрием Родионовичем.

— Ах, это ты, Ипполит… — протянула Раиса, подставляя старшему сыну щеку, куда он, наклонившись, дежурно чмокнул ее. — Мог бы позвонить.

— Не предполагал, что заеду, — обходя диван, сказал Ипполит и протянул руку Саенко, притом то ли пошутив, то ли высказав горькую правду шутливой интонацией: — Мама, как всегда, мне не рада.

— Вот еще глупости, — довольно равнодушно проворчала она.

— Ипполит, ты не прав, — поддержал ее Саенко.

В сущности, Дмитрию Родионовичу все равно, кто тут кому рад или наоборот, но, когда апеллируют к тебе, приоткрывая семейные тайны, поневоле втягиваешься и принимаешь чью-то сторону. Лучше принять сторону Раисы, ибо потом она всю плешь проест обидами, заморишься извиняться.

— Прав, прав, — погрузившись в кресло, рассмеялся Ипполит. — Знаете почему? Посмотрите на нее, на вид маме тридцать пять — тридцать семь, правильно?

— Ты льстишь мне. — И щеки матери зарделись от удовольствия.

— Но появляюсь я, — продолжил сын, — и называю ее мамой, иллюзия рассеивается, все начинают подсчитывать, сколько ей на самом деле лет. Ведь, глядя на меня, не скажешь, что мне семнадцать.

— Даже двадцать не дашь, — согласился Саенко. — Ты тянешь на свой тридцатник.

— Ну, спасибо, Дмитрий Родионович, четыре года вы не у меня отняли, а маме прибавили, она вам будет признательна.

— Прекрати, — процедила Раиса, которой начальная оценка сына понравилась, а продолжение разозлило.

— Но я не обижаюсь на тебя, ма, — приподнял ладони Ипполит. — Иногда и мне становится не по себе: моя ты мать или где-то меня подобрала в далеком детстве? Например, в капусте? Мам, хочешь, буду называть тебя не мамой, а Раечкой? Мне не трудно.

— Болтун, — вспыхнула мама.

Саенко снова убедился: в словах Ипполита двойной смысл, но который из них истинный — не разберешь. В сущности, на фиг ему чужие проблемы? По простоте душевной, а также желая упредить вероятное несчастье, он из плотного графика вырвался на часок, но Раиса верна себе. Эта женщина слишком самоуверенна, эгоистична, заносчива, не подвергает даже мизерным сомнениям поступки членов своей семьи — ради чего же копья ломать? Саенко вскочил, как обычно в подобных случаях, уставился на часы, чтобы оправдать внезапную спешку:

— У, ребята, мне пора.

— И кофе не выпьешь? — поднялась Раиса, чтобы проводить гостя.

— Нет-нет, вы уж без меня, я побежал… э… поехал. До свидания, Раиса. Всего доброго, Ипполит.

Оставшись один, Ипполит взял яблоко из вазы, подбросил его, понюхал и задумался.

Его имя — целая история. Когда не хотели в свидетельстве о рождении написать просто Вито: мол, что это за имя, обрубок какой-то (попалась упрямая тетка), записали Витторио. Вито не терпел, если его называли Виктор, точнее — зверел. Он мальчик нетерпимый, баловень как отца, так и матери, к тому же необузданного темперамента, а может, все в совокупности называется проще — распущен.

Он рассекал на своей спортивной машине один, почему-то кататься с ним ребята отказались, а так хотелось прокатить их с ветерком, увидеть ужас в глазах, когда набирается скорость — а она с нуля перескакивает за сотню, — услышать восторги. Машина легко превращается в кабриолет и в седан, такой ни у кого нет в городе, пожалуй, и в других городах области не найдешь. Вито обиделся на приятелей, отказавшихся разделить его счастье. У него есть и друзья, с которыми велено отцом дружить, потому что они свои, но не этих он мечтал приручить, а тех, кто избегает дружбы с ним.

Слишком увлекся Вито раздумьями, что ему не свойственно, все отпускал педаль газа, отпускал… его обогнал старый «жигуленок». Гнев обуял юного Баграмяна, он вжал педаль газа в пол, авто словно выбросило вперед, «жигуль» остался далеко позади.

Вито остановил машину поперек дороги (теперь его не объедешь), вышел и встал, широко расставив ноги. Подъезжая, водитель «жигуленка» просигналил, но юноша не сдвинулся с места, пришлось остановиться.

— Эй, мальчик, убери машину с дороги! — крикнул водитель, высунувшись в окно.

Вместо того чтобы выполнить элементарную просьбу, мальчик поспешил к нему. Мужчина не понимал, чего он хочет, переглянулся с женщиной, оба пожали плечами, в следующий миг женщина завизжала.

Вито с силой ударил железным прутом по лобовому стеклу, оно треснуло, второй удар разнес его вдребезги.

— Ты что делаешь?! — взревел мужчина, закрывая голову руками от ливня осколков, да и от железного прута тоже.

А Вито бил по остаткам стекла, которые разлетались во все стороны, женщина визжала, что подогревало в юноше азарт. Потом он перебежал к багажнику и в два счета разнес заднее стекло, после чего заорал на мужика:

— Еще раз, свинья, обгонишь меня, я тебя на куски порву!

На заднее сиденье своего авто Вито кинул прут, который возил с собой на всякий случай, сел в машину и — вжик! Будто улетел. Женщина в «жигуленке» от испуга тряслась, а мужчина, несмотря на растерянность, ибо с подобными психами ему не приходилось встречаться, набирал номер на сотовом телефоне.

— Куда ты звонишь? — поинтересовалась она.

— В милицию. Чтобы этому выродку надрали задницу, а его родители оплатили нам ущерб.

— Ты видел, какая у него машина? Его откупят, ты же выйдешь виноватым.

— Посмотрим. Во всяком случае, мамаше с папашей ублюдка я проблему создам.

— Думаю, проблем им хватает, они же воспитали этого монстра.

— Алло, милиция?..

— Сто лет тебя не видели, — вернувшись, сказала Раиса.

— Три месяца, — уточнил Ипполит, не выходя из задумчивости.

— Надолго?

— Да нет, я заехал… — Он посмотрел на мать, не освободившись от явно невеселых мыслей. — Мама, неужели тебя не беспокоит твой младший сын? Знаешь, как в народе говорят про таких, как наш Вито? Ладно, сам убьется на своей тачанке, но он же людей угробит.

— Народ из зависти…

С матерью Ипполит ведет себя как благоразумный отец с ограниченной дочерью, стараясь ее не настраивать против себя, потому взял самый мягкий тон, на какой был способен:

— Мама… Не стоит из людей делать дураков. Я сейчас не о чужих людях веду речь, а о брате, мне его жалко. Ты подумай, как он будет жить в обществе, всех презирая, ни в грош не ставя? С кем будет жить? Кто его вытерпит?

— Видишь ли, некоторые заслуживают презрения. — А маму ничем не сдвинешь с занятой позиции! — Если человек не добился успеха, если живет в сарае, ест всякую дрянь, одевается чуть лучше бомжа, он ноль. Ничтожество.

— Мама, это очень плохая позиция, мягко говоря. С нею не согласятся те, кого ты называешь ничтожеством. Скажи, так ли необходимо было покупать Вито безумно дорогую машину?

— Но Арамис обещал, если Вито без троек закончит год, к тому же у него день рождения близился, двойной праздник… вот и купил. Вито мало на ней ездит, поверь.

— Твой муж, мама, сделает из Вито жертву отцовской любви. Ты бы хоть иногда напоминала им о реальности. А если с вами что-то случится?

— Не говори так…

— Мы все под Богом ходим, мама! И что будет делать твой сын? Вито напрочь лишен примитивных навыков общения с себе подобными, не знает запретов, не чувствует, где черта, за которой стоят понятия «можно» и «нельзя». Да его прирежут в подворотне…

— Оставь, я не могу это слышать. — Раиса заходила по гостиной. В их доме целых три гостиные. — Уф, у меня сердцебиение… Если ты так озабочен поведением брата, поговори с Арамисом сам.

— Нет, мама, с ним я разговаривать не стану, — рассмеялся Ипполит, тем самым свернув проблему. — Я твой сын, а не его, отсюда у него ко мне определенное отношение.

— Арамис никогда не упрекал тебя…

— А в чем ему упрекать меня? Я не сидел на его шее, не жил с вами, не просил денег, всего добился своими руками и головой. Я, конечно, не богат так, как твой муж, но и к ничтожеству не отношусь.

— Ты меня огорчаешь. Между нами какой-то барьер…

— Ну, хочешь, буду твоим братом? Старшим? И барьер исчезнет.

Он подошел к матери, со спины обнял ее, она потрепала его за светловолосый чуб, пожурив:

— У тебя дурацкие шутки. И сам ты дурачок.

— Как только я приезжаю, мы сразу начинаем ссориться.

— Виноват всегда ты.

— Кто бы сомневался.

— Возьми трубку, скандалист.

Ипполит отошел к звонившему телефону:

— Да?.. Да, вы туда попали… Я сын жены Арамиса Баграмяна… — Он прикрыл трубку ладонью, проговорив шепотом: — Мама, прости, забыл, что я твой брат. — И вновь в трубку: — А что случилось?..

Раиса засмотрелась в окно на клумбу — это ее произведение, хобби. Клумба потрясающе красива, каждый день Раиса осматривает растения, убирая завянувшие листочки, поливая цветы или просто созерцая красоту. Растений на пятачке много, поражают разнообразием, благоухает клумба утром, днем и ночью, а хочется посадить еще, у Раисы масса книг по уходу…

Ее насторожила тишина в гостиной, она обернулась. Сын стоял с опущенной головой, сунув пальцы в карманы джинсов, нечто трагическое читалось в его позе.

— Ты пугаешь меня, — сказала мать.

— Да? — вскинул он глаза на нее. — На этот раз ты права, мама…

— Что? Что тебе сказали?

— Ма, ты сядь…

— Я хочу знать, что случилось. С Вито?

Ипполит про себя отметил: все же она понимает, что ее младшенький если еще не подружился с неприятностями, то исключительно из-за везения, а оно своенравно. Но пора ей сказать правду:

— В твоего мужа стреляли…

— А! — ахнула она, превратившись из ледяной статуи в обычную женщину. — В Арамиса? И… и что? Он… — она сглотнула сухой ком. — Он…

— Его отвезли в больницу, — поспешил Ипполит немного успокоить мать, она близка была к обмороку. — Он в операционной.

Раиса заметалась, как мечутся люди в горящем доме в поисках выхода, зачем-то схватила шаль, потом бросила ее, побежала к лестнице, вернулась:

— Надо позвонить Павлюку… он хирург… высококлассный…

— Мама, со мной разговаривал Павлюк перед тем, как уйти в операционную.

— Это хорошо… — Она опустилась на диван. — Тогда… мне надо в больницу. Я не смогу сидеть и ждать здесь. Ты отвезешь меня?

— Конечно.

Горбанев въехал на дачный участок, внимательно огляделся по сторонам, как последний вор. Впрочем, он и есть вор, крупномасштабный — по квартирам и карманам не тырит, только у государства, да и то когда многие тырили, сейчас он бизнесмен. Наблюдая за ним, Алла ехидно усмехнулась:

— Ты кого-то ищешь?

— Соседей. Моей сразу настучат, что я приехал не один.

— Думаешь, она не догадывается?

— Догадываться — одно, а знать… Выходи, поблизости никого. Быстрее, Алла! Дверь на террасу открыта.

А она не торопилась, нарочно вышагивала поступью королевы. Иногда ее так и подмывало врезать Толику пощечину и навсегда уйти. Но есть такая ненужная штука в человеке: любовью называется, и она не просто зла, а очень зла. На досуге Алла рассуждала, что ученым следует не над новыми технологиями работать, а совершенствовать человеческий организм. Главное, вырезать орган, отвечающий за влечение к определенному человеку, желательно ко всем дышать одинаково ровно, без придыханий. В этом случае польза очевидна: нервы будут целее, браки крепче, дети здоровее — за чахлого и тем более больного мужчину уже не выйдешь замуж, только по великой любви. Произойдет естественный отбор, выживет цвет человечества, а шушера сгинет. А производительность труда вырастет… ведь человечество избавится от переживаний, связанных с любовью.

Алла остановилась перед дверью, не собираясь браться за ручку, пусть Толька открывает, как дверцу авто перед дамой.

— Извини, — суетливо распахивая дверь, сказал Горбанев, — здесь небольшой бардак, позавчера покутили с друзьями… Проходи.

Алла не однажды здесь бывала, практически не глядя, кинула сумочку на каминную полку (упала та точно между бронзовыми подсвечниками), затем опустилась в кресло, взяв пульт, включила телевизор. Горбанев вносил коробки, коробки… Он запасливый и считает, что недостатка ни в чем не должно быть даже на даче.

— Радость моя, ты тут приберись, а я спущу коробки в подвал.

— Еще чего. — Нет, Алла ничем не дала понять, как возмутилась, да на Толика крики с воплями действуют как таблетка снотворного. — Сигарету мне и бокал шампанского! А «приберется» здесь твоя супруга.

Странно устроены мужики: когда их обожаешь, норовят нагадить тебе прямо на голову, когда относишься к ним с пренебрежением, ценят и боятся потерять. Где логика? Горбанев дал ей пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, а потом открыл шампанское и поднес наполненный бокал с просьбой:

— Ну, хоть бутерброды с икрой сделай.

— Позже. Я устала.

Алла с наслаждением курила длинную сигарету и пила по глотку шампанское — это любимый напиток, глотала его ведрами, как только количество выпитого не привело ее к алкоголизму или к циррозу печени? Мысли крутились вокруг дневного ужаса, лужи крови, двух распростертых тел, толпы зевак… Она не из слабых дам, ее трудно чем-либо удивить, а все равно дрожь пробирала при одном воспоминании.

Горбанев резал мясо, оказывается, он умеет что-то делать. Но Алла догадалась, зачем Толик ее привез, загасив вторую выкуренную сигарету, сказала:

— Я тебя знаю, так что давай без вступлений. Говори, зачем привез меня сюда?

— Не знаю, чем там… — взмахнул он ножом, указывая себе за спину, — кончится дело, но у меня есть проблема. Большая.

— Чем кончится, мы узнаем, мне позвонят. — Она знала, о чем идет речь, вернее, о ком. — Что за проблема?

— Неделю назад я дал Арамису взаймы…

— Сколько?

— Двадцать пять тысяч зеленых.

Он ожидал, что Алла как-то отреагирует, сумма-то не шуточная, но она молчала. Горбанев взглянул на нее — лицо, как на иконе: спокойное, мирное. Он налил себе коньяка, ей шампанского, выпил, не чокаясь и без дурацких тостов, не до того сейчас. Стресс снимет спиртным и в нормальной постели с ней же, с Аллой, а не на неудобном диване за кабинетом, пару часов на это хватит. Но что делать, как деньги вернуть? Его несчастное лицо навело на Аллу уныние, вообще-то она пожалела Толика, всегда его жалела, тогда как он…

— Надеюсь, — подала Алла голос, — ты не сделал глупость?

— Сделал, — признался он.

— Ты дал деньги под честное слово?! — Вот теперь она изумилась.

— Не совсем так… Понимаешь, ему нужны были деньги срочно… некогда было оформить… Черт! — всплеснул он руками под рентгеновским взглядом Аллы. — Да, да, да! Я сглупил. Причем по-дурацки все произошло, не знаю, как у меня мозги съехали. Не так давно я предлагал Арамису купить «Табакерку», он сказал, что у него некоторые трудности, короче, денег не было. И вдруг он забегает ко мне как ошпаренный, просит денег на покупку автомобиля: сумма нужна срочно, мол, деньги есть, но не в городе. В общем, я взял расписку. С паспортными данными… с… Он все же мой друг!

— Ну, хоть расписка… Налей. — Он осторожно лил в бокал шампанское, Алла вяло читала ему нотацию, да сколько же раз объяснять простейшие правила арифметики? — Меня поражает недальновидность и юридическая безграмотность, в чем тебя с твоей деловой хваткой в принципе сложно упрекнуть. Но даже ты, человек ушлый, иногда ведешь себя как профан. Для таких неожиданностей, как сегодняшняя, и существует юрист, который просчитает возможные неприятности, учтет возможные потери и составит правильный документ. Почему вы себя считаете самыми умными?

— Безнадежно? — по-своему понял он лекцию.

— С распиской не безнадежно, но учти на будущее, что огромные суммы нужно оформлять по всем правилам, иначе с кого спрашивать в случае смерти заемщика? Арамис подождал бы, никуда не делся б. Небось деньги взял на новый джип, который купил утром? — Он кивнул. Алла сбросила туфли на шпильках, забралась в кресло с ногами. — Толик, скажи… У тебя огромный дом… в нашем городе мания строить дворцы до облаков, всем хочется стать богами… А дача тебе зачем?

— С тобой встречаться.

Горбанев потянулся к ней, Алла его отстранила:

— Не надо, настроение не то, честно.

А какое будет настроение, если, строя дом, он намекал: мол, переедем туда вместе, но переехал с прежней женой. Однако за намеки не несут никакой ответственности, ведь всегда можно сказать: тебе показалось, милая. Уф, все обещания нужно оформлять договором по правилам и со штрафными санкциями.

В операционную сбежались крепкие хирурги, Павлюк среди них, но он не оперировал, а присутствовал в качестве наблюдателя, советчика, хотя ни одного совета не дал. Лишь попав в операционную, где шла операция полным ходом, взглянув всего одним глазом на месиво под хирургическими инструментами, он попросту устранился. Но и ему не по себе становилось, когда очередные усилия шли прахом: дыру зашивают, кажется, наконец-то удалось, а она расползается, словно человеческая ткань состоит из сжатого газа и не имеет плотности. Сказать, мол, не мучайтесь понапрасну, не позволяла надежда на чудо. Но ведь чудеса случаются, настоящие чудеса, не подвластные убогому человеческому разуму! Поэтому Павлюк в безнадежных случаях говорит родственникам оперируемых: «Умеете молиться? Молитесь». И сейчас сказал бы Раисе: «Молись, а мы бессильны».

Шьют по новой. Который раз уже? Пора разорванные после игл края сшивать между собой, только после этого рану. А рана… тоннель, ей-богу.

Павлюк самый молодой из хирургов, при всем при том пользовался уважением коллег, потому что он талант. Талант — это так просто, это внезапное озарение, неординарный ход вне логики и правил, а в результате — единственно верное решение, спасенная жизнь, сладкое чувство удовлетворения. Однако когда коллега вскидывал на него вопросительно глаза, дескать, чего молчишь, подскажи, Павлюк опускал свои. Впрочем, это и был честный ответ. К сожалению, Арамису не помогут ни опыт врачей, ни молитвы.

Остановка сердца. Секунды на принятие решения.

— Попробуем запустить, — тихо сказал Павлюк.

Он не мог этого не сказать, надежда жива и в безнадежной ситуации. Его услышали, засуетились. С первого раза получилось, но будет вторая остановка, она обязательно будет.

Время идет. Оно истощает и того, кто на столе, и тех, кто вокруг стола, оно беспощадно приближает к концу. Врачи пытаются удержать жизнь, а та не хочет оставаться в продырявленном теле. И все же чудеса случаются…

Съежившись, Раиса сидела на стуле в холле хирургического отделения, Вито спал на неудобном диване, его еле угомонили, мальчик просто забился в припадке истерики, пришлось согласиться на укол успокоительного, вкололи насильно… Ужасно все. А она должна держаться, это так сложно. Рядом устроился на корточках с пепельницей в руке старший сын, курить он выходил, но пепельницу носил с собой, а лицо строгое, хладнокровное. Он поднял на мать темно-серые глаза, умные и теплые, впервые Раиса заметила, что Ипполит уже мужчина, к тому же очень привлекательный. Наверняка на эти глаза, светло-русую густую шевелюру, высокий лоб, слегка ироничные губы охотятся девицы. А если учесть рост и телосложение, коммуникабельность и успешность, то, вероятно, толпы женщин атакуют Ипполита.

— Как ты? — озабоченно спросил он.

Стыдно, но она была плохой матерью ему. Да что там, если честно, то вовсе не была мамой, его воспитывали дедушка с бабушкой, Раиса занималась собой, потом второй семьей. Она старше Арамиса на… неважно. Никто не замечал разницы, зато никто и не знал, какой это каторжный труд.

— Нормально, — отвела она взгляд от сына.

— Мама, извини, что я напоминаю в такой неподходящий момент…

— Говори, говори.

— Тебя и сегодня не насторожил Вито? Мама, он ворвался в больницу как ненормальный. Безобразно орал, а тут кругом люди, между прочим, больные. Я бы на месте врачей поместил его в психушку.

— Давай не сегодня об этом, а?

— Хорошо. — Помолчали. Но тишина выжимала из нервов последние соки. — А я приехал сказать, что… может быть!.. я женюсь.

— М-м-м, — равнодушно кивнула она. — Значит, я скоро стану бабушкой.

— Понимаю, тебе эта перспектива не по душе, но… извини.

— Сейчас мне не до этого, прости, Ипполит…

Появился Павлюк, Ипполит поднялся, поднялась и Раиса. Иногда не нужно слов, без них даже легче принять случившееся. Принять, ибо другого не дано, и понять, что наступили перемены. Раиса затряслась в беззвучных рыданиях, старший сын обнял ее, прижал к груди, младший спал крепко.

Многие служители медицины — философы, задавался философским вопросом и Павлюк: что же способен совершить человек, если у него отбирают главное богатство, которое не положишь на сохранение в банк, не передашь по наследству, ничего на него не купишь? Жизнь сложно сберечь, растянув ее на максимально длинный срок, но некоторые с безумством бессмертных растрачивают ее на пустяки.