Игры с ангелами

Лариса Соболева, 2022

Новое дело группы Терехова: совсем молодой парень, студент забит до смерти в своей квартире. Труп нашла мать, приехавшая отметить Старый Новый год. Свидетелей нет – в предпраздничной суете никто ничего не видел. Квартира разгромлена, вскрыты сидения стульев и диван, разбиты дорогой ноутбук и новый фотоаппарат. Взломщики явно что-то искали и очень торопились. Удивительное обстоятельство: в разбитой квартире нетронутой осталась коллекция ангелов. Убитый собирал статуэтки, полагая, что они – его защита. Но ангел ли он сам, как уверяет его мать? А если он всем врал?

© Соболева Л., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Часть первая

Сюрприз на ночь глядя

Выйдя из супермаркета, Илья поставил пакеты у ног, застегнул куртку и накинул капюшон. Вечер выдался тихим, и снег падал тихо, мягко, словно в этом мире, кроме неспешно фланирующих хлопьев, вся жизнь на планете угасла.

Илье все эти заморочки «ах, снежок, ах, природа» до тусклых лампочек, которыми обвиты голые ветви деревьев, напоминающие, что сегодня финальный аккорд в череде праздников — Старый Новый год. Вдруг вспомнил, что выпустил из виду один момент и хотел было достать телефон…

— Эй, чего стал на дороге? — послышался сзади раздраженный мужской голос, подтверждающий, что живых на бренной земле немерено, некоторые экземпляры не отличаются вежливостью. — В сторону нельзя было отойти?

Не оглянувшись, подхватив пакеты, Илья быстро зашагал к многоэтажкам, которые словно вырастали из темноты, расцвеченные мелкими огнями окон. Густонаселенный район пуст, видимо, народ уже торчит за накрытыми столами или готовится к застолью, у народа мания: праздновать по всякому глупому поводу.

Илья праздники и связанную с ними суету не любил, как правило, они нарушали его планы, хотя о них каждый знает заранее, можно же планировать дела, учитывая неудобства. По правде говоря, ему больше нравилось думать, будто праздники мешают, это своего рода снобизм, эдакое отличие от масс. Возможно, его отношение сформировал тот факт, что он в этом огромном городе пришлый, у жителей мегаполисов присутствует некое пренебрежение к чужакам, будто они приехали занять место конкретно каждого из аборигенов. Приятели, само собой, из местных имеются, но у них куча привязанностей с обязанностями, поэтому не всегда удается собраться вместе непосредственно в праздник, разве что на следующий день, а это совсем не то, это нечто в духе секонд-хенда.

— Нескончаемые застолья — бездарная трата времени и здоровья, — небрежно проговорил он вслух, будто с ним рядом еще кто-то шел.

Выйдя на пустую аллею сквера, уходящую вдаль, Илья улыбнулся, потому что в одиночестве есть преимущество избранных — независимость. Мысль о преимуществе и вызвала улыбку удовлетворения. Но резкая боль в разбитой губе заставила его сморщиться, он поставил пакеты на скамейку, сгреб со спинки снег и приложил к губе. Холод — неплохая анестезия, Илья снова вспомнил, что не сделал звонок, и набрал номер. Услышав сопение в трубке, сказал:

— Это я, приветик… — Ему ответила тишина, Илья не смутился, бодренько продолжил: — Звоню, чтобы предупредить: сегодняшняя встреча отменяется, не приходи. Я позвоню, когда…

Короткие гудки прервали его, Илья не огорчился, потому что… Собственно, какая разница? Все причины, хороши они или плохи, не помешают ему ощущать себя удачливым героем современности, у которого все получается good. Посмотрев на часы, он спрятал телефон в карман куртки и, подхватив пакеты, поторопился домой по пустой аллее, несмотря на вагон времени в запасе до приезда мамочки-мамулечки. В квартире на шестом этаже Илья жил один, повернув ключ в замке, он открыл первую дверь. С верхнего этажа кто-то спускался, разговаривая по телефону в резких тонах:

— Ну и сиди дома, твои закидоны у меня в печенке застряли! И во всех органах застряли!.. Да, это конец, goodbye my love. Не плачь, все проходит, пройдет и это… Потому что ты дура. Из всех дур ты совершенство…

Илья чуть не расхохотался в голос. О, как он согласен с парнем — девки все дуры. Вторым ключом он открыл внутреннюю дверь, рукой с одним из пакетов нажал на дверную ручку и толкнул плечом…

В ту же минуту получил сильнейший удар в спину. И буквально полетел в прихожую, реально оторвавшись от пола. Упал. По инерции проехался по лакированному паркету до входа в комнату, врезался макушкой в стену.

Внезапность и молниеносность полностью выбивают из понимания происходящего, а боль гарантирует потерю в пространстве. По этим причинам Илья не смог быстро подняться на ноги: не отдавал себе отчета, что происходит. Только механически собирал свое тело, подтягивая колени, затем, став на четвереньки, восстанавливал пространственную ориентацию. Едва ему удалось вдохнуть полной грудью (до этого спазм сдавил) и подумать: а что, собственно, случилось…

Кто-то цапнул его за куртку и грубым рывком поставил на ноги, развернул… Илья едва успел разлепить отяжелевшие веки и разглядеть, кто на него напал, как получил удар в челюсть и полетел в комнату спиной, размахивая руками, будто это поможет удержаться на ногах. Одновременно громко хлопнула входная дверь…

— Девчонки, вы что так долго?

На пороге кухни стоял Феликс, загородив собой проем и упираясь ладонями о боковушки дверной коробки, брови нахмурены, грозный, а голос жалостливый:

— Вас тут целых три штуки, а мы сидим оголодавшие… смотрите.

Он втянул щеки, губы свернул трубочкой и продемонстрировал с обеих сторон свой профиль, показывая, насколько оголодал, Настя с Алиной заливисто рассмеялись. А Тамара, выкладывая на блюдо очередной кулинарный шедевр, посмеиваясь, попеняла ему:

— Такой большой, такой красивый, а брюзжишь, как старая обезьяна.

Феликс наклонился к столу, рассматривая и шумно принюхиваясь к яствам на блюде, заодно парировал:

— Какой же я красивый? Одна змея особой ядовитости в нашем ведомстве уверяет, будто я похож на коршуна. Из-за моего горбатого носа.

— Поверь мне, она несправедлива, у тебя аристократический нос и мужественное лицо, ты высокий, спортивный, — утешила его лестью Тамара и следом отчитала: — Хотя по утрам не бегаешь и не желаешь заниматься спортом!

— Тамара, вы не правы, — вставила жена Настя насмешливо. — Феликс с закрытыми глазами, в уме занимается спортом, говорит, так тоже можно.

Алина затряслась от беззвучного смеха, Тамара сдержалась, невозмутимо продолжив:

— Мм, как интересно. Феликс, ты, пожалуйста, не выдавай свой секрет, а то мои балеринки последуют твоему примеру, будут делать экзерсисы мысленно, а я лишусь работы.

— Клянусь мамой и единственной сестрой, я могила, — выпрямился он с довольной физиономией, закинул в рот оливку и, жуя, улыбался. — Тамарочка, я слушаю, что там у тебя еще в запасе про меня хорошего?

— А, конечно! — покручивая в воздухе ложкой, улыбнулась она в ответ. — Итак, у тебя светлые волосы, убийственные серые глаза, да ты принц!

— Принц? Фу-у-у! — скривился Феликс.

— Понимаю, мое сравнение некорректно, принцы сладкие и женоподобные, а ты у нас брутал. Ну, с обликом разобрались, дальше… ты умен, остроумен, герой — это без иронии. Да и вообще классный мужик. Не веришь? Мне?

— Верю, потому что знакомая змея — негодяйка, а ты… а ты наша Тамарочка, а я… я падок на лесть. Жена, почему сидишь в сторонке, как бедная родственница? Когда праздновать начнем?

— Меня отстранили, — оправдалась Настя.

— Еще бы! — хмыкнула Тамара. — Мы с Алиной пожалели ее, она и так столько наготовила на седьмом-то месяце!

— Уже восьмой пошел, — уточнила Настя.

— Тем более. — Тамара взяла блюдо и ткнула им в грудь Феликса. — Неси. Мы тоже придем сейчас, осталось хлеб нарезать и морс разлить по кувшинам. Иди же!

Всего пять минут — и возгласы одобрения раздались в комнате, когда вошли Настя, Тамара и Алина. Все живенько заняли свои места, Феликс налил в рюмки водку, женщинам шампанского, кроме Насти, она подняла бокал с морсом.

— Паша, — обратился к Терехову Феликс, — ты, как верховный главком в нашем маленьком коллективе, обязан сказать первый тост.

Потомственный интеллигент Терехов в правоохранительной системе скорее исключение, чем правило, в городе работает недавно, хотя мир осчастливил своим рождением здесь. Посмотришь на него — не впечатляет следователь тридцати одного года: белобрысый, с оттопыренными ушами, скромный, а интеллигент нынче почти ругательство. Но Павел не инфантил, он человек воли — каждый день в любую погоду бегать по утрам без воли не обойтись, однако и упрям, и настойчив, в редких случаях бывает резок, но потом корит себя.

— Да, Павел Игоревич, вам слово, — поддержала мужа Настя.

Ничего не поделаешь, пришлось Терехову встать и, держа рюмку в руке, начать поздравление, к которому он не готовился:

— Вообще-то я не мастак тосты произносить…

— Да ладно, не скромничай, — перебил Феликс, ухмыльнувшись. — И компактней, компактней, а то кушать хочется.

— А ты не перебивай, — мягко осадил его Павел. — Я продолжу? (Феликс утвердительно кивнул.) Спасибо. Так уж сложилось, что Новый год встречают с самыми близкими, а Старый с друзьями. Я бесконечно счастлив, что мне повезло встретить в этом городе не только замечательных помощников в работе, но и друзей в их же лице. Мне повезло, потому что чем старше становится человек, тем меньше у него шансов обрести опору в друзьях. В данную минуту мы провожаем Старый год, пока желать ничего не буду, у нас впереди полтора часа, успеем. Давайте просто скажем спасибо прошедшему году? Он был интересным.

Тост поддержали, дружно чокнулись и выпили, мужчины набросились на еду, нахваливая Настю. Самый молодой Женя Сорин (ему двадцать четыре), внешне мальчишка, однако не глуп, вежлив, с характером меланхолика, что, в сущности, некритично, позволил себе заметить:

— А что было интересного в прошедшем году? Два крупных дела со странными обстоятельствами, остальное — бытовуха с мордобитием и поножовщиной. Скучновато и банально.

— Ну и зануда ты, Сорняк, — бросил ему Феликс миролюбиво. — Между прочим, оба дела наша группа раскрыла в короткие сроки, особенно второе в рекордно короткий срок! По нам Книга рекордов Гиннесса тоскует. Должен заметить, его считали простецким, затем бесперспективным. Всего за нами числится три успешных дела, за полтора-то года. Это рекорд.

— А ты хочешь, чтобы убивали каждый месяц и обязательно с выкрутасами? — обратился с вопросом к Жене Вениамин, как всегда, бесстрастно, хотя в самом вопросе заложен скепсис.

Сорин покосился на круглолицего парня, пышущего деревенским здоровьем, Веня очень серьезный, сдержанный и чересчур ответственный в свои-то двадцать шесть. Правда-матка — это Вениамин, а вот когда Сорин говорит ласкающей интонацией, далеко не всегда можно понять, верит ли он сам в то, что несет.

— Не надо понимать буквально мои слова, — сказал Женя, — а также превратно их истолковывать. Я мыслю образами, а не земными категориями. В данном случае дал понять, что основная наша работа рутинная.

— Феликс прав, ты зану…

— Интеллектуал, — нашел более подходящее для себя слово Сорин, подмигивая хохочущим женщинам.

— Главное, скромный, — констатировал Веня.

— Это не основное мое качество. — И тут нашелся Женя.

— Пора второй тост послушать, — предложил Феликс, наливая в рюмки. — Дамы, ваши бокальчики…

— А у нас налито, — сказала Тамара.

— Вот ты и говори, — дал ей слово хозяин дома.

Тамара не сопротивлялась, встала с места, но только собралась начать свою речь, раздался звонок. Павлу пришлось выйти из-за стола и подойти к сумке, которая висела в прихожей, оттуда он и стал вести диалог, а поскольку квартира Феликса и Насти небольшая, все хорошо слышали его:

— Да, Валерий Семенович…

— У, начальство, — понял Женя. — Не к добру, не к добру звонок.

— Поздравляю и я вас… — доносился голос Павла из прихожей. — Конечно, мы тоже празднуем… Да, все ребята здесь, мы у Феликса… Да? А что там?.. Ясно. И кроме нас, конечно, никого… Ладно, не буду… Нет, разумеется, нет, мы всегда готовы… Понял. Желаю хорошо отпраздновать… Нам уже весело. Всего доброго.

Павел с мрачноватым лицом вошел в комнату, где нарядная елка затмила своим сверканием унылые лица за столом, так как все поняли, что праздник отменяется. Ну, а раз поняли, он развел руками, дескать, ничего не мог поделать. Феликс, сидевший подперев ладонью щеку, повернулся к Жене Сорину:

— Накаркал, Сорняк?

— Как что — так сразу косой? — индифферентно вымолвил Женя.

— Короче, ребята… — произнес Павел и сделал паузу, окидывая взглядом друзей за праздничным столом. — Нас ждут великие дела, поэтому дружно встали и также дружно вышли. Девочки, вы тут поболтайте без нас.

— Вы хотя бы поешьте, много времени это не займет, — озаботилась Тамара. — Тебе же не назначили точного времени? А пять минут ничего не решают.

— Отсюда недалеко… Ужинаем, но быстро, — согласился Павел.

Мужчины активно заработали вилками и ножами, Настя помогала мужу — подносила ему стакан с напитком, чтобы запил непережеванную еду. Ее примеру последовала Алина, эта миниатюрная и прехорошенькая девушка с характером дикой кошки старалась походить хоть в чем-то на рассудительную и практичную хозяйку. Красивая, умная Настя за свои двадцать три года много узнала о подлости и благородстве, полтора года назад Феликс спас ее в прямом смысле от похитителей. Выйдя за него замуж, она нашла себя в домашнем пространстве. Тамара самая старшая из них, тридцать три если не зрелость, то определенная мудрость уже достигнута (впрочем, это касается не всех женщин), тоже прошла свой нелегкий путь, с ребятами, как говорится, свела судьба. Утонченная, изящная, бывшая балерина, а ныне репетитор в театре оперы и балета, Тамара наблюдала за всеми с легкой улыбкой.

— Ребята, вперед, — скомандовал Павел, поднимаясь с места, заодно вытирая салфеткой губы. Дойдя до выхода, вдруг обернулся. — Хотел сказать во время следующего тоста, но не случилось. Алинка, в понедельник иди к Левченко, он берет тебя в свою группу, ему нужен толковый программист.

— Но я же не получила диплома, — вытаращила Алина и без того большущие голубые глазищи, в которых засверкали восторженные искры.

— Он в курсе, — улыбнулся Терехов. — Насколько я тебя узнал, ты спокойно совместишь диплом с работой, тем более это практика. Не подведи, ладно?

— И-и-и… — от радости запищала она, хлопая в ладоши.

Проводив мужчин, Настя вернулась из прихожей, усевшись за стол, предложила:

— Давайте теперь и мы поедим?

— Ужасно хочу есть, — призналась Алина, накладывая в тарелку всего по чуть-чуть. — Настя, ты уже знаешь, кто у тебя будет?

— Не-а, — ответила та. — Я просила не говорить.

— Я бы не выдержала… А Феликс кого хочет?

— Как можно кого-то хотеть или не хотеть? — пожала плечами Настя. — Кто получился, того и ждем. Ой, а кто шампанское откроет? Я совсем выпустила из виду, что вам захочется выпить… Соседей попросить?

— Не надо, я попробую, не думаю, что это сложно, — вызвалась Тамара, беря бутылку шампанского. — Сто раз видела, как это делают. Дай мне полотенце, Настенька… Нет, пожалуй, выйду на балкон, боюсь, половина вылетит из бутылки вам на головы.

У одного из подъездов стояла скорая.

— Стало быть, нам вон туда, — бросил Феликсу Павел.

Он вел машину на пониженной скорости, ведь это жилой район, высотки построены довольно близко друг к другу, тут из темноты может вынырнуть человек под градусом и попасть под колеса — доказывай потом, что ты чист, как снег на крыше. Вениамин, полулежа на заднем сиденье, разглядывая окна, выпятил губу:

— Почти все окна горят, народ празднует, но даю гарантию, никто ничего не видел и не слышал. Даже если видел и слышал.

— А что произошло? — лениво промямлил рядом Женя. — Мы пока ничего не знаем, кроме того, что едем на труп. Вон скорая стоит, может, труп вовсе не мертвый, а вполне себе живой.

Припарковавшись, все четверо вышли из машины, и Павел обратился к водителю скорой, который дремал за рулем:

— Извините, следователь Терехов. Какой этаж?

— Шестой… — вскинулся водитель, часто моргая.

— В квартире кто-нибудь есть?

— Доктор и медсестра, а кто еще… я не поднимался туда.

На этаже никого не было, однако все здесь гремело праздником — отовсюду доносились музыка и неразборчивый гомон, так что слова Вениамина в данном случае сомнений не вызывают: никто ничего не слышал, но, быть может, видел. Разобрались быстро, в какую квартиру следует войти — в ту, где приоткрыта дверь. В продолговатой прихожей горел свет, и невольно группа Терехова задержалась. Здесь явно была битва или нечто близкое к этому. Зеркало — вдребезги, причем оно было большим, судя по раме, в которой торчали осколки. Ими же был усыпан пол, кровь на стене — хорошее такое пятно, жирное, нечетко, но просматривался отпечаток ладони. Столик у гардеробной стойки вряд ли подлежит ремонту…

— Есть кто-нибудь? — крикнул Павел.

Из боковой двери выглянула женщина лет сорока в униформе.

— Простите, вы кто? — спросила женщина.

— Следователь Терехов, — представился он. — Что тут?

— Наконец-то, — сказала она. — Труп парня во второй комнате, его мать на кухне с доктором. Это она вызвала нас, думала, сын жив, но… А уже мы вас потревожили.

— Мать в каком состоянии? Допросить ее можно?

— Мы сделали ей укол… не знаю… не могу сказать, спросите у доктора. Представьте, приезжает к сыну проводить старый год, побыть с мальчиком, а он… сами увидите. Никому такого не пожелаю.

Павел обернулся к ребятам, бросив:

— Приступаем.

— Без экспертов? — уточнил Веня.

— Без. Они скоро подъедут, а мы пока осмотримся, прикинем, что здесь к чему… Только не топтаться, ладно?

— Господи, пощади, не присылай нам Марихуану, — тихо взмолился Феликс, рассматривая кровавое пятно на стене.

— Феликс идет со мной на кухню, — сказал Павел. — Остальным…

— Я, конечно, иду опрашивать соседей, — обреченно вздохнул Женя, закатив глаза к потолку.

— Конечно, — подтвердил Павел. — Но завтра. Сегодня с тобой никто разговаривать не станет.

— А если решишься настаивать, спустят с лестницы, — предупредил Феликс, осматриваясь. — Этаж шестой, падать недолго будешь, но больно.

Тем временем Павел заметил фотоаппарат у Вениамина:

— Камеру захватил? Отлично.

— Конечно, захватил, как без фотика? — усмехнулся тот. — Я же планировал всех нас сфоткать за праздничным столом и пролетел.

К нему приблизился со скорбной миной Феликс и попросил:

— Веник, в следующий раз, когда соберемся праздновать, камеру оставляй дома, смартфоном сфоткаешь. Примета плохая: как только берешь камеру, так обязательно сваливается на нас что-нибудь неожиданное. Заметь: в самый неподходящий момент.

— Да? Не помню такого, — готовя фотоаппарат к работе, сказал Вениамин. — Павел Игоревич, я готов. Женька, идем?

Оба, осторожно ступая на свободные от зеркальных осколков места, прошли в комнату, а Павел с Феликсом отправились в кухню. Доктор, крупный мужчина лет пятидесяти, привстал и поздоровался за руку с ними, все трое уставились на женщину. Она сидела за столом, отвернувшись от входа и упираясь лбом в стену, на вновь вошедших не обратила внимания. Павел сел напротив и начал с осторожностью, характерной для врачей-психиатров, когда они разговаривают с буйными больными:

— Прошу прощения, мы понимаем, как вам сейчас тяжело, но нам нужно поговорить с вами… (Она не пошевелилась.) Очень нужно, поверьте.

Никакой реакции. Павел взглянул на врача, ища помощи, но тот развел руками, дескать, ничем помочь не могу. Пару минут Терехов смотрел на женщину, не зная, как вывести ее из состояния глухоты и немоты, казалось, она даже не дышит. Ее руки лежали на столе и сжимали фаянсовую кружку, наверняка с водой, сжимали сильно, так что пальцы побелели. На кистях пятна крови, успевшие высохнуть, и платье выпачкано — на груди, рукаве, плече. Понятно, что это кровь ее сына, видимо, она пыталась вернуть его к жизни, обнимала, поэтому даже на скуле остались пятна. Если ничего не получится, он опросит ее в другое время, а сейчас желательно выяснить хотя бы, где она живет, есть ли кто-нибудь дома, кто поможет пережить ей эту ночь:

— Я следователь Павел Игоревич Терехов. (До сих пор он с трудом называл свое отчество, особенно, когда перед ним люди намного старше. Заставлять их называть себя Игоревичем в тридцать один годик как-то неловко, однако обязывает положение.) А вас как зовут?

— Элеонора… — неожиданно вяло и после паузы, но все же выговорила женщина. — Геннадьевна.

— Я знаю, Элеонора Геннадьевна, что вы приехали… сюда, — подбирал он слова, чтобы обойти болезненные «сын, к сыну». — Как мы поняли, живете вы в другом месте… В каком районе? Кто-нибудь у вас дома есть? Мы позвоним, за вами приедут…

— Я из другого города, — сказала она.

— Вот как… — огорчился он. — Это далеко?

— Двести километров… Другая область.

М-да, если у нее дома кто-то и остался, приехать и взять под опеку несчастную не сможет, ведь дорога неблизкая. Вероятно, она ждала следующего вопроса, не дождалась и посмотрела на Павла абсолютно безучастными глазами, перевела взгляд на Феликса, который стоял за спиной Терехова, подпирая стену.

Горе человека не красит, оно старит и весьма быстро, но все равно навскидку ей далеко до пятидесяти, темные большие глаза словно пьяные, под ними потеки от туши, прямые брови сдвинуты, лицо круглое и миловидное, но подбородок острый, в общем, женщина симпатичная. Что еще в ней примечательного? Ухоженная, маникюр нанесен мастерски, одевается не на вещевом рынке. Все эти детали могут пригодиться, но далеко не всегда, Павел по внешнему облику делает выводы о социальном статусе, что действительно важно, зачастую именно в среде обитания кроется много причин тем или иным проступкам. Сейчас ее нужно как-то растормошить, и Павел спросил:

— Вы можете говорить о том, что случилось?

Элеонора Геннадьевна опустила глаза, у нее задрожали губы, ну и какие тут могут быть разговоры? Нехотя Терехов поднялся с места, сделав знак доктору, чтобы тот шел за ним, оба вышли из кухни.

— Послушайте, — обратился Павел к врачу, — вы можете определить пострадавшую в больницу? Труп мы, конечно, заберем, но ей оставаться здесь нежелательно, а больше негде. К тому же за пострадавшей необходимо присматривать, сами видите, в каком она состоянии.

— Да, женщина в пограничном режиме, — вздохнул доктор. — Я постараюсь определить ее в неврологическое отделение.

— Нет-нет, не постараетесь, а определите, хорошо? — мягко настоял Павел, но это его принцип при работе с людьми. — И неважно, в какое отделение, нам нужна она вменяемая. Пока следует поддержать ее… чем там у вас поддерживают? Уколами, таблетками, процедурами? А мы завтра-послезавтра навестим Элеонору. — Он протянул доктору визитку. — Вот мои телефоны, звоните в любое время, а сейчас увозите мать. Помощь нужна?

— Не думаю, до лифта мы ее доведем, внизу водитель поможет, если что. Бедная женщина, такой удар…

Павел и Феликс отправились в комнату, едва переступив порог, второй присвистнул и выразил общее с Тереховым мнение:

— Ё-моё! Вот это разгром…

К ним повернулся Вениамин и щелкнул фотоаппаратом.

— Для истории, — поставил он обоих перед фактом. — Лица у вас… как раз для рубрики в тырнете «Смешное рядом с нами».

— Не вздумай выложить… — предупредительно выставил указательный палец Феликс, но Веня перебил с усмешкой:

— Ты правда подумал, что я выложу фотки в тырнет?

— К шуткам я сегодня не расположен. Где труп?

— В той комнате, — кивком головы указал Веня и вздрогнул от визга:

— Пустите!.. Пустите меня!.. Я сказала, пусти!.. Прочь!..

Ворвалась Элеонора и пронеслась через гостиную, как торнадо, споткнувшись о сервировочную тележку, лежавшую на боку среди осколков разбитой посуды, свежих фруктов и мятых пирожных. Она едва не упала, но только коснулась пальцами пола, выпрямилась и унеслась во вторую комнату. Не успели мужчины глазом моргнуть, как оттуда послышались характерные завывания, морозящие душу и тело, доктор произнес извиняющимся тоном:

— Мы не смогли ее удержать… сил не хватило.

Кто не поймет мать в такой ужасной ситуации? Она не может вот так взять и уйти от ребенка, где-то там спать, когда мальчик останется здесь, он есть, но его уже нет, никогда не будет. Вот с этим «нет» она не в состоянии смириться, хотя придется, со временем так и произойдет, потому что другого не дано, в данном случае ничего не исправить. Однако группа Терехова не для сочувствия приехала сюда, к тому же мама реально способна навредить, и Павел решительно двинулся к ней во вторую комнату, остальные пережидали и слушали в первой.

Когда Павел вошел, поначалу опешил — такое месиво из человека ему не доводилось видеть: истерзанный труп парня лежал на полу лицом вверх, живого места на нем сложно отыскать. Голубенькая рубашка изодрана, словно по ней прошлись когтями лапы тигра, и вся в крови, но лицо, хоть и побито, однако черты сохранились. Собственно, сейчас Павлу труп не важен, ему нужно другое, он подошел ближе к несчастной женщине, стоявшей на коленях, то ли стонущей, то ли рыдающей над телом сына, и без всяких сантиментов строго сказал:

— Элеонора Геннадьевна, прошу вас выйти отсюда.

Она перестала издавать странные звуки, медленно подняла голову, несколько секунд смотрела на него совершенно безумными глазами, а что уж там думала — неизвестно, но вдруг превратилась в злобную мегеру с перекошенным ртом, истерично закричав:

— Уйти?! Мне?! А ну пошел отсюда! Убирайся! Все убирайтесь! Я вас не звала! Пошли к черту все, чтобы я вас больше не видела здесь! Оставьте меня! Это моя квартира… моя! Вы уже ничего не можете сделать, ничего! Вы здесь не нужны! Пошли вон! Это мой сын! Вон! Убирайтесь!..

Спасибо, что не кинулась драться. Женщина в истерическом состоянии зрелище неприглядное, мягко говоря, хотя оправдывающие ее факторы должны укрощать подобные мысли. Шанс есть утихомирить разъяренную даму — дождаться, когда она выдохнется, и Павел терпеливо ждал, гипнотизируя ее немигающим взглядом. Не прошло и полминуты — она закашлялась, а после не смогла начать с прежней ноты, да и вообще заговорить, глотала сухой ком, застрявший в горле, и всхлипывала, тем самым дала возможность вразумить ее:

— Поймите, мы не можем уйти, пока не обследуем всю квартиру, это наша работа. Сюда едут эксперты, им предстоит найти улики, ведь здесь везде могли остаться следы убийцы, а вы вредите нам. Да, да, — повысил он голос, почувствовав, что задавит ее логикой и авторитетом. — На полу, где вы сидите, на предметах, которые вы трогали, повсюду могли остаться следы, которые помогли бы нам найти преступников. Но вы этому помешали…

— Я? Как?.. — стало доходить до нее, что она не права.

— Вот вы сидите, а под вами, может быть, остался отпечаток обуви преступника… (Опешив, Элеонора поднялась на ноги и уставилась в пол.) Не видите? Кровь размазана по полу от вашего платья, вы уже навредили нам своим безумным поведением. Неужели вам все равно, найдем мы убийц вашего сына или они продолжат гулять на свободе?

— Что вы такое говорите? — промямлила она, по инерции всхлипывая. — Мне все равно, мне? Нет! Как можно!.. Я хочу… я требую найти…

— В таком случае покиньте квартиру. Вас определят в больницу, успокоят, вы полежите там пару дней…

— Не могу, — вымолвила шепотом она. — А мой Илюша?.. Он здесь один будет… совсем один…

— А вашим Илюшей теперь будем заниматься мы, здесь он не останется, поверьте. — Павел протянул ей руку. — Сейчас подъедет целая бригада, вы будете только мешать, давайте вашу руку… Вот и хорошо. Идемте… Элеонора Геннадьевна, а ведь вы тоже можете помочь нам.

— Я? Могу? Как это?

— Скажу. Но сначала ответьте, ваш сын доверял вам?

— Конечно! — механически произнесла она. — У нас с Илюшей были доверительные отношения, он все рассказывал мне.

Ее уверенность достойна восхищения, лишь бы разочароваться не пришлось, как часто бывает с самоуверенными родителями, но сказал он другое:

— Раз так, вы облегчите нам задачу. Пока будете находиться в больнице, вам придется собраться с силами и за это время вспомнить все связи вашего сына: с кем он дружил, с кем враждовал, какие неприятности с ним случались, когда и почему Илья был недоволен, расстроен, зол… Это очень важно, понимаете? Вплоть до чисел. Помните, от вас зависит успех наших поисков.

— Да… слышу… обещаю… — тихо, словно в трансе, произнесла она.

К этому времени они вышли в прихожую, где их дожидались, сидя на пуфиках, доктор с медсестрой. Терехов подвел к ним мать убитого и убедил:

— Элеонора Геннадьевна пришла в себя, больше такого не повторится. Поезжайте… позвоните завтра мне — куда, в какую палату устроите ее.

— Лучше я позвоню, когда она в себя придет, — предложил доктор. — Со своей стороны обещаю держать на контроле ее самочувствие.

— Идет, — согласился Павел. — Спасибо, доктор.

Медсестра приобняла Элеонору за плечи и повела к выходу, что-то чисто по-женски шепча на ушко, но та, переступив порог, вдруг обернулась:

— А вы… вы обещаете найти?

— Мы сделаем все, что в наших силах, — не пообещал он, не мог этого сделать по объективным причинам.

Элеонора наверняка услышала то, что хотела, кивнула и вышла из квартиры. Вскоре с характерным скрипом закрылись двери лифта, потом он поехал вниз, а Павел с облегчением вздохнул и вернулся в комнату. Никто не спросил, мол, как там бедная мама убитого, он сам отчитался:

— Ее увезли. Что-то наши коллеги задерживаются.

— Так это же только у нас комплекс паровоза, — заворчал под нос Феликс, рассматривая коллекцию фарфоровых фигурок величиной с палец на полке застекленного шкафа-витрины (под названием «горка») черного цвета, то ли это ангелы с крылышками, то ли феи, не очень понятно. — Мы все бросаем и несемся впереди других, нам же надо первыми к трупу пробиться, как будто он убежит. А эти другие спокойно и выпили, и закусили, и пообщались… Веник, сфоткай эти фигурки и шкафчик подробно.

В ту же секунду раздался бодрый незнакомый голос:

— В данном случае неуместно говорить «добрый вечер», поэтому просто… здравствуйте.

В дверном проеме стоял молодой человек, если Веня упитанный, то этот паренек кругленький, аккуратненький, такими бывают отличники в школе, опекаемые без меры мамой, которая кормит сытно, вкусно и много. И такой чистенький, что на первый взгляд казалось, будто его долго мыли с мылом, отчего розовые щеки лоснились, улыбка светилась, а наглаженная одежда сияла, как в рекламе моющих средств. Но если серьезно, он произвел приятное впечатление, эдакий обаяшка, тем не менее явление вызвало закономерное недоумение, у Феликса непроизвольно вырвалось:

— Это еще кто нарисовался?

Клара чиркнула о коробок спичкой…

В полутьме огонек пыхнул яркий, желто-оранжевый, с тонким сиянием вокруг, осветив лицо Клары, на котором улыбка не появлялась вот уже три года. Точнее, три года и четыре месяца, можно еще и дни посчитать, но зачем? Аркадий Лукьянович не спускал с нее глаз не потому, что опасался за здоровье, эти времена прошли, сегодня вдруг посетила бредовая мысль о бесконечности. Ему совершенно не свойственны философские размышления, он абсолютно земной, его профессия тоже земная — технолог на рыбном заводе, там ничего нет, располагающего к экзерсисам ума. А вот сегодня стукнуло: бесконечность, это что-то постоянно неудобное, угнетающее изо дня в день, не дающее главного — надежды.

Клара поднесла огонек к церковной свечке возле маленькой иконы Богоматери, которой вовсе не место на полке стеллажа с интерьерными, в большинстве своем ненужными предметами. Постояв там с минуту, она вернулась за накрытый стол, Аркадий Лукьянович по-новому взглянул на жену, хотя у них гражданский брак, да и живут вместе они всего два года и три месяца, не считая нескольких дней. Одно дело встречаться в течение многих лет, совсем другое — жить бок о бок, когда у обоих бóльшая часть жизни прошла, за плечами багаж и много чего случилось. Итак, пора разрядить бесконечную паузу:

— Давай, наконец, проводим Старый год? (Клара молча кивнула, он налил ей шампанского, себе водки.) Ну? За Старый? Он принес много хорошего…

И осекся. Забыл, что у Клары ничего хорошего по определению не может быть, она об этом никогда не говорила, он сам додумался. Пока Аркадий Лукьянович пил свою водку, зазвонил ее телефон Кларе пришлось вернуться к стеллажу, где лежал смартфон, она немножко ожила, услышав голос в трубке:

— Здравствуй, родной… Все хорошо у меня, просто отлично… Аркаша, тебе привет от Димки!

— Спасибо, взаимно, — бросил в ответ он, но его слова попали ей в спину, так как Клара отвернулась и общалась с сыном какое-то время междометиями.

Подперев скулу кулаком, Аркадий Лукьянович терпеливо ждал, царапая вилкой тарелку и поглядывая на Клару, а не в телевизор, где зашкаливало веселье — шел повтор новогоднего огонька. Ему пятьдесят, ей сорок три; он простой мужик, она королева без трона и королевства, а если бы пользовалась косметикой и не убирала волосы в узел на затылке, была бы краше мировых звезд кинематографа. Он любил ее в любых проявлениях, она… иногда ему казалось, Клара никого не любит, никто ей не нужен. А старость не за горами, тут нужно радоваться каждому новому дню, ведь время неумолимо, вместо этого госпожа уныние холодит дом.

— А когда, когда?.. — добивалась ответа она. — Родной, скоро — ни о чем не говорит… Хорошо, милый, я жду. Пока, родной, целую. Аркаша, Димка приезжает, сказал, скоро. Но даты не назвал.

Клара вернулась за стол, взяла бокал и задумалась, в который раз Аркадий Лукьянович решил втянуть ее в диалог:

— Решил сделать тебе подарок, но не знаю, что бы ты хотела…

— Я? — глядя ему в глаза, переспросила она.

По телику грянул гомерический хохот, он диссонировал с унылой атмосферой за столом. Под этот смех Клара выпила и ответила ему:

— Хочу невозможного.

Появление незнакомого молодого человека…

…не где-нибудь, а на месте преступления, к тому же в столь поздний час, вызвало вполне законный и чисто профессиональный интерес.

— Ты кто? — задал законный вопрос Женя.

— Кориков Антон Степанович, новый судмедэксперт, — представился молодой человек, а дальше пошутил: — На пост заступил позавчера, к работе готов.

А они грешным делом подумали… нет-нет, этот паренек, разумеется, не убийца, но вдруг он сосед и что-нибудь заметил. Пусть мелочь, ведь жизнью нашей рулят они — мелочи, следовательно, незаметно играют свою латентную роль, а в исключительных случаях и роковую. Но все оказалось проще, только вот слишком он молод для эксперта.

— Тебе сколько лет… Антон Степанович? — поинтересовался любопытный Феликс, зацепив большие пальцы за шлевки на поясе и обходя новичка.

— Скоро двадцать шесть, — ответил улыбчивый Антон.

— Ммм… — разочарованно протянул Феликс. — Значит, с опытом у нас пролет, лучезарный ты наш.

— Ты Феликс, — обрадовался Антон. — Наслышан, наслышан…

— От Коноплевой, что ли? — усмехнулся тот.

— И от нее. — Его никто не просил, но Антон отчитался: — В семнадцать я поступил в медицинский, окончил через пять лет с отличием, год служил в горячей точке — сам попросился, потом год практики по профилю, полтора года работал в области. Профессор Покровский пригласил поработать ввиду острой нехватки кадров. Так что опыт у меня есть, а еще я очень способный, хватаю на лету.

— Круто, — одобрил Сорин, стоя у входа во вторую комнату. — Меня Женя зовут, а то Веник… то есть Вениамин. Труп там, — указал он большим пальцем себе за спину на вход.

— Следователь Терехов, — представился и Павел с улыбкой, ему понравился паренек. — Приятно познакомиться, Антон… м… Степанович. Приступай к работе, смелее.

— Ну и бардак… — пересекая комнату, оценил Антон. — Будто это салун времен Дикого Запада, где была массовая потасовка.

За ним проследовал и Павел. Вениамин продолжил снимать каждый метр, съемки в его обязанности не входят, просто к делу он относится скрупулезно и ответственно. Мелочей для бывшего деревенского участкового не бывает, кстати, именно его фотки с места преступления однажды сослужили хорошую службу.

— По-моему, нам опять крупно не повезло, — скептически сказал Феликс. — Пацан совсем зеленый, что он в трупах понимает?

— Антоша Степанович отличник, — напомнил Вениамин.

— Отличник не значит профи, чаще наоборот, — парировал Феликс.

Тем временем Женя ехидно заметил, выделив слово «он»:

— Феликс, но ОН услышал тебя!

— Кто — он? — озадачился тот. Сорин поднял глаза к потолку, сложив молитвенно руки. — А… Хм! Ну, в общем-то, да. Лучше неопытный отличник, чем княгиня морга Марихуана, кстати, диплом у нее тоже красный, как губная помада, да вот беда, толку — минус единица. Я лично доволен, что не увижу ее.

— А вот и я, всем привет! — вбежал взмыленный Огнев.

Энергичный и сухощавый мэн, перешагнувший сорокалетний рубеж года три назад, пусть внешне серенький и незапоминающийся, ну разве что скуластое лицо и впалые щеки записать в особые приметы, зато незаменим. Не выгорел он, как некоторые пофигисты в их специфической среде, короче, человек призвания, сейчас — поди, поищи таких, фиг найдешь. Именно так охарактеризовал его когда-то Феликс, когда Терехов поступил на работу, а сейчас забрюзжал:

— Ждем-ждем тут, а их все нет и нет… Огнев, мы тоже могли за столом посидеть, поесть нормально…

— Какой стол, скажет тоже, — снимая пальто, возмутился криминалист. — Это у вас машины нормальные, а у меня старье и неотапливаемый гараж, пока заведешь, пока поедешь, а она как назло норовит… Ребята, куда повеситься?

— Вам веревку или крючок? — спросил Женя.

— Типун тебе на язык, — понял Огнев про какую веревку напомнил шутник. — Крючок, конечно, юморист.

— В прихожей, Станислав Петрович, — подсказал Женя.

Огнев убежал, вернулся без пальто, осмотрелся и «обрадовал»:

— О-о-ой… это до утра. Много здесь топтались?

— Прилично, — развел руками Вениамин. — Труп обнаружила мать, сами понимаете, бегала здесь, как… не знаю кто. Плюс мы, но мы аккуратно топтались.

— О, Веня, ты снимаешь? — беря свой волшебный чемоданчик, заметил Огнев. — Вот спасибо. Надо вызывать на подмогу, один я и до утра не управлюсь. Где труп? Его срочно дактилоскопировать надо на всякий случай… А кто протокол ведет?

И все дружненько посмотрели на Женю Сорина, тот, соорудив кислую мину, отвернув от них лицо, высказал вслух горестный вывод:

— Ой, зря я когда-то похвастал, что пишу без ошибок.

— Такова доля твоя, — проходя мимо, ободряюще хлопнул его по плечу Феликс. — Петрович, убитый заждался тебя в той комнате.

Разумеется, вторая комната, судя по интерьеру, спальня. У одной стены добротная кровать (примерно полуторка), на противоположной стороне у окна с оборванной шторой, висевшей на честном слове, компьютерный угловой стол и офисное кресло для босса крупной компании. Туда и направился Феликс, обойдя труп, лежавший посередине спальни, и стоявшего на одном колене у тела Антона, который знакомился с Огневым. Здесь тоже царил редкостный разгром, Феликс не преминул озвучить напросившиеся мысли по этому поводу:

— Салун, говоришь? Потасовка? А у меня впечатление, будто здесь рациональный погром был, чтобы испортить как можно больше имущества.

— Думаешь? — произнес Павел, потирая подбородок и осматривая пространство вокруг глазами Феликса. — Может, это в результате драки?

— Паша, на кровать посмотри внимательно, — возразил опер, склонившись у рабочего стола. — Ее резали. Линии почти ровные… механически резали, лишь бы разрезать. И подушки резали. А вот ноутбук укокошили тупым и тяжелым предметом… предположительно кувалдой, где только взяли ее? Эт-плохо.

К данной минуте Павел очутился у кровати. Действительно, матрац изрезан острым предметом, предположительно ножом, как говорят в их среде. Обнаружив на полу простыню и одеяло, Павел поднял сначала простыню — она тоже изрезана, глядя сквозь разрезы на Феликса, он произнес:

— Искали что-то, м?

— Вот и первая версия, — машинально отозвался тот, не оборачиваясь. — А одну версию предлагаю сразу отправить в корзину.

— Какую именно?

— Ограбление. Грабители комп забрали бы. Хороший ноут, очень дорогой. Был. Отдадим Левченко, авось винт уцелел. Ух, варвары, такую машину укокошить! И фотоаппарат валяется на полу, по-моему, тоже дорогой. Штатив зачем-то сломали, лучше б забрали, в хозяйстве все сгодится. — Феликс обернулся и посмотрел на Павла, копавшегося в одеяле. — Что ты там ищешь, Паша?

— Да вот… изучаю разрезы, — ответил Терехов. — Зачем одеяло искромсали? Ну, матрац — понятно, там что-то искали, а простыня, одеяло? Не понимаю.

Феликс подошел к нему, с минуту рассматривал кровать, приподнял лежавшую на ней простыню и присвистнул, потом одеяло взял за угол, откинул в одну сторону, затем в другую и пожал плечами. Ничего не сказал. Он повернулся спиной к кровати и поднял глаза к потолку — люстра цела, как и в первой комнате. Павел последовал его примеру, так и стояли некоторое время, думая, наверное, об одном и том же: разгром — это либо демонстрация и намек на что-то, либо устрашение, либо искали нечто ценное.

Первым закончил работу Огнев, объявив:

— Отлично! Пальчики есть, значит, мальчик убит недавно.

Антон работал вместе с ним, делая и свое дело, и помогая криминалисту — все успевал, а посмотришь на круглые формы, таким пузырям только на диване лежать. Что характерно, новичок не суетлив, тем не менее быстр и ловок, еще сосредоточен и увлечен. Следователь и оперативник, стоя в позе бездельников, переглянувшись, удовлетворенно кивнули, оценив парня положительно. Безусловно, оценивать другого со всей строгостью — что может быть проще, это мы все умеем, и Феликс в следующий миг опустил уголки губ вниз, голову наклонил набок и приподнял плечи, что означало: рановато возлагать надежды. Прошло не так уж и много времени, Антон, легко подскочив на ноги, сообщил:

— Труп можно грузить в машину, люди внизу, пора их вызвать.

— Успеется, — сказал Павел, идя к нему. — Что-нибудь расскажешь или… как обычно, после вскрытия?

— Конечно, расскажу, — округлил глаза Антон, почему-то удивившись. — Только если ожидаете открытий, это напрасно, на месте самый примитивный осмотр.

— Антоша Степанович, — перебил его Феликс, — валяй с примитива. Для начала, а там видно будет.

— Итак, — неожиданно по-деловому начал Антон. — При первом осмотре на теле убитого не обнаружено ни огнестрельных ран, ни резаных. После вскрытия скажу точно причину смерти, а пока только предположение.

— Да? — произнес Павел, в свою очередь изумившись, так как некоторые особо одаренные эксперты лишь после вскрытия делали выводы, но никак не раньше. — И какое оно… предположение?

— Похоже, забили парня до смерти.

— Забили? Считаешь, убийца был не один?

— Паша… — протянул Феликс. — Ты сам употреблял слово «убийца» во множественном числе, интуиция — родная мать сыщика. Но мне интересен вывод Антоши… э… Степановича. Давай, воркуй.

— Смотрите, он высокий, крепкий, спортивный, наверняка качался в спортклубах. Думаете, дал бы забить себя одному человеку? Как минимум их было двое, они не давали ему опомниться, пока мне так видится история смерти.

— Что ж, твое видение убедительно, — сказал Павел. — А еще?

— Время смерти…

— Так быстро? — вырвалось у Феликса, он и брови поднял в удивлении.

— Пф! А чего тянуть? Измеряется температура тела и окружающей среды, затем есть точные признаки первичного окоченения, вторичного или отсутствие оных… Вы разве не знаете?

А глаза-то округлил, как у бешеного суриката перед кончиной, можно подумать, мальчик встретился с дилетантами широкого профиля. У Антона глуповатые реакции, отдают театральщиной, все же какой-то он… немного блаженный или несерьезный.

— Мало ли, что мы знаем, нам интересно, что ты знаешь, — весомо, будто экзаменатор, сказал Феликс. — Ну и когда?

— Понял, вы меня проверяете! — не к месту обрадовался Антон, подтвердив, что он странноватый. — Смерть наступила в промежутке между девятью и половиной десятого. Вечера, конечно.

— Ну и рекордсмен ты, Антоша… Степанович, уложился в каких-то полчаса, — засомневался Феликс.

— Нет, если хотите, считайте промежуток между девятью и десятью, обычно так все пишут в протоколах. Я обозначил более точное время, это несложно вычислить современными электронными средствами по тем показателям, которые вам называл. Что-то не так?

— Все так, так, — заверил Павел, кивая, как болванчик.

— Нормально, нормально, — закивал и Феликс.

— Тогда я побежал, — засобирался Антон. — Вызову мужиков, они заберут труп, после вскрытия доложу, что удалось из него вытащить. До свидания.

Павел и Феликс попрощались с ним, оставшись вдвоем, постояли над телом парня, которому жить да жить… Но сейчас дело в другом: почему Илью так жестоко убили, при этом не взяв хотя бы ценных вещей, которых здесь немного, но они есть? Это тот случай, когда никаких предположений с ходу не построишь, невозможно строить теории, не имея повода, то есть самого ценного — мотивов, улик и показаний. Не сговариваясь, Павел с Феликсом перешли в первую комнату, их встретил вопрос Вениамина:

— Тут еще фигурки есть, в коробке, их снимать?

Феликс подошел к шкафу, наклонился, так как Веня указывал на нижнюю полку, там и стояла картонная коробка с фигурками. Он выпрямился и уставился на экспозицию, если так можно назвать выставку, находящуюся на деревянной полке черного цвета. Расставленные фигурки, в определенном порядке, — заняли одну половину, каждая отдельно и строго в шахматном порядке. Три фигурки находились отдельно от остальной группы в противоположном углу, они не сразу бросались в глаза. Видимо, эти три штуки упали от толчка, когда здесь шла драка, остальные стояли ближе… почему не упали? Но эти три упали удачно, ровненько, хотя это неважно. И последняя статуэтка стояла совсем отдельно от двух групп, впереди трех штучек и у противоположной боковины.

— Павел, иди-ка сюда, — позвал Феликс. Когда тот подошел, он обратил его внимание на шкаф-витрину: — Посмотри, какая странная коллекция.

По привычке Терехов подробно изучал фигурки, он не раз утверждал: в зону интереса должно входить все, что хоть чуть-чуть выглядит аномально. К ним присоединился и Женя Сорин, выпятил губу:

— А в чем странность? Многие коллекционируют всякую фигню, у кого на что крыша настроена, то и скирдуют.

— Моя мама тоже коллекционирует статуэтки, только из Гжели, — поддержал его Вениамин. — Тоже маленькие: знаки зодиака, живность, человечки, дракончики.

Не удовлетворили Феликса объяснения:

— Судя по всему, здесь жил только убитый парень, он современный, молодой и… эта коллекция?

Тем временем выпрямился Павел и пожал плечами, идея насчет коллекции его не осенила, однако мнение свое он высказал:

— У молодого парня нигде не видно икон, но полно ангелов.

— Полагаешь, это ангелы? — наклонился к полке Феликс, чтобы убедиться в правоте Павла. — Мне показалось, феи, у многих крылышки есть.

— Фей изображают с длинными и тонкими ножками, — просветил Женя Сорин. — А тут все куколки в длинных платьях, значит, это ангелы.

— Отстань, Сорняк, — отмахнулся Феликс, выпрямляясь и одновременно беря одну. — На тонких ножках эти статуэтки не устояли бы. Может, они ценные?

Рассматривая статуэтку, он вертел ее в руке, заметил крошечный знак, но он был слишком мал, попросил Женю:

— Сорняк, взгляни, что за знак?

Женя взял статуэтку и, присмотревшись, вернул со словами:

— Это буква. Скорей всего латиница, значит, по-нашему читается как «П», а пишется, как «Р».

— А почему буква?

— Маркировка, думаю. Маркировки в основном на латинице.

К этому времени и Павел выпрямился, уверенно заявив:

— Вряд ли эти фигурки имеют какую-то ценность. Сам посуди, что в них ценного, только глина и краска? Некоторые даже раскрашены грубо, а какие-то безусловно дороже… рублей на сто. Не будем ломать головы, у матери выясним.

Их отвлекли трое полицейских, они пришли за трупом, Феликс поставил ангела на место и проводил их к трупу, те положили истерзанное тело в мешок, кинули на носилки и унесли. Огнев разрешил делать обыск в шкафу, с поверхности которого снял отпечатки пальцев, сам перешел к другому объекту. Женя Сорин поднял над головой смартфон, потому что раздался бой курантов, оповестив всех дополнительно:

— С Новым-Старым вас! Наконец он наступил, праздники закончились. Эх, сейчас бы шампусика и закусон от Настюхи… Я проголодался.

— А я бы рюмашку водочки пропустил, не успел дома хлебнуть, — посетовал Огнев, орудуя кисточкой по дверце книжного шкафа. — Только собирались за стол…

— Добрый вечер, а вот и я!

Абсолютно все, кто находился в комнате, застыли. Потому что, еще не видя, а лишь слыша голос Ольги Коноплевой, каждого наверняка посетила одна неприятная мысль: какого черта она приперлась? Потом все, как по команде, но медленно, словно на место преступления заползла кобра, повернули головы к входу… Не ошиблись, в проеме стояла она.

Ольга для своих тридцати не выглядит младше, как очень многие в ее возрастной категории, возможно, потому, что она консервативного типа, начиная от одежды и кончая внешностью. Пробовала Оля одно время соорудить на голове художественный беспорядок, да все отметили: не идет стервозной натуре легкомысленная стрижка. Ольга прочувствовала просчет и вернулась к строгой прическе, но женщину красят не кудри, не макияж и даже не одежда, а, как это ни банально звучит, внутреннее содержание. В остальном она крутая мисс, энергии в ней через край, властность врожденная, что, конечно же, отталкивало мужчин. Да, она одинока, недобрые языки поговаривали, будто по этой причине и злая.

— Мама миа, Марихуана… — протянул Феликс с кислой миной. Как он только не называет ее, все, что из конопли производит криминальный черный рынок, приклеил к Ольге. — Тебя-то каким ветром занесло среди ночи в наш национально-эпический праздник, который не пропускает ни один порядочный человек?

— Значит, я непорядочная, — ухмыльнулась она. По всей видимости, Оля осталась довольна произведенным впечатлением. — Неужели не рад?

— Угадала, не рад, — не посчитал он нужным миндальничать с ней. — Амнезией заболела? А у меня память отличная, мы с тобой всегда не рады друг другу.

Их взаимное «обожание» известно всем, данная группа полностью на стороне Феликса, у которого к ней главная претензия, переросшая во вражду — профнепригодность. Судмедэксперт, важная единица в их деле, Оля допускала массу промахов, притом умудрялась скинуть свои непростительные ошибки на оперативников и следователя, терпели ее из-за дефицита кадров. Если все тактично обходили острые углы, связанные с неумехой, то Феликс лепил в лоб, что о ней думает, ибо ему, как старшему оперу, доставалось по башке и за того парня. Она платила ему той же монетой.

Ольга по-хозяйски обходила комнату, как будто она здесь главная, за ней, словно надсмотрщик, медленно двигался Феликс, озадачившись: чего она притащилась, ведь просто так эта дива ничего не делает. Огнев, не отвлекаясь от дела, напомнил ей:

— Сударыня, не топчитесь, плиз.

— Ха! — отреагировала она смешком. — Здесь без меня натоптано.

— Вот именно, — не спорил он. — Не стоит затаптывать то, что натоптано.

— Марихуана, — встал перед ней Феликс, — ты опоздала. Нам присылали потрошителя, он ускакал в обнимку с трупом, так что можешь проследовать прямиком в морг. Думаю, еще застанешь новичка в вашем ведомстве.

Ольга смерила его дерзким взглядом, но сколько торжества сверкнуло в ее обычно невыразительных рыбьих глазенках, как будто выиграла миллион в лотерею. А заворковала так и вовсе в незнакомой тональности, что подозрительно:

— А я больше не работаю экспертом.

Да уж, весть радостная, однако никто не захлопал в ладоши, подозревая некую западню. Она быстрым взглядом пробежалась по лицам, проверяя, насколько они «довольны», но лица остались бесстрастными, все ждали, что за ее вестью кроется. И она поспешила сообщить сногсшибательную новость, дабы обломать «гадского опера», как прозвала Феликса:

— Я перехожу на следовательскую работу, меня определили к вам в группу набираться опыта, хотя… Хм, думаю, знаниями могу поделиться сама.

Похоже, не шутила, у Оленьки отсутствует чувство юмора, о чем старая дева не подозревает. М-да, хуже подарка на Старый Новый год не бывает, вот уж точно: старый праздник потащил за собой и старые проблемы. Наступила немая сцена, через длинную паузу все-таки Огнев решился прояснить:

— Олюшка, птичка моя, твое образование несколько из другой сферы, ты не находишь, нет?

— Разумеется, не нахожу, — ответила она с самодовольным видом. — Я приобрела второй диплом, позволяющий мне занимать должность следователя.

— В переходе приобрела? — поддел ее Феликс.

— На курсах, — бросила ему она. — Платных.

Пикировки ни к чему, не то место, Павел мягко осадил Ольгу:

— Ну, раз прислали набираться опыта, то садись вон туда, — указал он в угол. Очень символично, это типа наказания. — И набирайся.

Она не выполнила просьбу, а ведь по факту это приказ, все-таки в их ведомстве не пирожками торгуют, а Терехов не повар, анархии не должно быть ни в каком виде. Ольга отошла к дверному проему и облокотилась спиной о стену, что по сути выглядело вызовом. Худо, очень худо.

Санчо въехал во двор, снял шлем и закрыл ворота.

В окнах горел свет, но это ничего не значит, Ника способна спать и при ярком электрическом свете, и при дневном, у нее состояние сурка. В старый гараж, пристроенный к такому же старому дачному домику, мотоцикл катил медленно, снега здесь навалило прилично — почти до середины колес. И с неудовольствием подумал, что завтра придется махать лопатой, с другой стороны, гиподинамия бич современного человека.

Закрыв гараж и по привычке проверив, насколько прочен замок, ведь мотоцикл — самая дорогая его вещь, Санчо взбежал на крыльцо. Он потопал ногами, сбивая налипший снег, одновременно ежась, все же на мотоцикле зимой ездить далеко не айс. Но куртка на нем теплая, на меху, штаны утепленные, шлем закрывает лицо от ледяного ветра, остальные неудобства можно пережить, тем более к неженкам он не относится. Наконец, Санчо вошел в дом.

Здесь тепло, пахло дровами. Он снял верхнюю одежду, переобулся в тапочки, открыл дверь в комнату. Ника сидела на диване, поджав под себя ноги, закутанная в бабушкину шаль, она смотрела телевизор и вряд ли что-то там видела. Санчо этот взгляд знает — когда человек смотрит прямо, на самом деле внутрь себя заглянул и ужаснулся, не зная, что теперь с этим делать. На звук она повернулась к нему, выжидающе уставилась, ничего не спрашивая, хотя вопрос отпечатался на ее лице. Спросил он:

— Почему не закрылась на замок? Я же говорил, мало ли кто здесь бродит, все же это окраина города.

— Забыла, — произнесла Ника, опустив глаза.

— Ладно, замяли… — потирая ладони, сказал он. — Старайся не забывать, хорошо? Есть хочется… чего-нибудь горяченького. Немного подмерз.

Ника спустила ноги на пол, нащупала ступнями в вязаных цветных носках тапочки и отправилась в кухню. Это хорошо, что не сопротивляется, ей надо давать задания, постоянно заставлять что-нибудь делать, к такому выводу он пришел. А как еще вывести из депрессии? Только загружать работой, обязанностями, ответственностью, она же неопытная, с трудностями не умеет справляться.

Поскольку мама с бабушкой нагрузили его еще днем всякими вкусностями, Ника лишь подогрела еду и заварила свежий чай, чашку с горячим напитком поставила перед Санчо. С чая он и начал поздний ужин, после первого глотка удивленно поднял брови:

— А что здесь?

— Специи, — ответила Ника, накладывая на тарелку мясо и салаты, которые традиционно готовят по праздникам. — Так мама готовила от простуды.

— Я вроде не простужен… но спасибо.

— Ты же перемерз. Рассказывай, не тяни.

О, прогресс налицо: Ника заботится о других, а не тупо смотрит в одну точку, сидя на диване. Санчо… надо сказать к знаменитому оруженосцу Дон Кихота он не имеет отношения ни внешне, ни по характеру, скорее, полная противоположность. Просто на курсе было четыре Сашки, когда выкрикивали имя, все четверо откликались, однокурсники сообразили: каждому Сашке надо дать отдельное, но производное прозвище, ему досталось по жребию — Санчо. Он поднял глаза на Нику и тут же снова уткнулся в тарелку, наколол на вилку кусок мясного рулета и отправил в рот, он у него большой, вместительный.

— Санчо… — настороженно произнесла Ника, догадавшись по его лицу, что сказать ему нечего.

— Я приехал и не застал его, — фальшиво-беспечным тоном сказал Санчо. — Решил подождать в подъезде, я точно знал, что он дома. Но позвонила Килька…

— Килька? — не поняла Ника, как килька может звонить.

— А, да, ты же не знаешь… Это сестра младшая, Ленка, худая, как щепка, я и дразню ее Килькой.

— Можно подумать, ты упитанный.

Далеко не упитанный, напротив, он высокий и худой, точнее, жилистый, а жилистые люди сильные, при всем при том Санчо довольно стеснительный. Даже когда делает правильный шаг, преодолевает стеснение, боясь показаться навязчивым. Впрочем, бабушка называет это скромностью и сокрушается, что он излишне скромен и снисходителен, мол, в наше время данные черты доставляет массу проблем. Ну, в общем-то, это так и есть, народ принимает снисходительность за слабину и подвергает парня глупым шуткам, глупым — потому что однокурсники младше, им хочется показать себя крутыми пацанами, это смешно, не более. Вот и сейчас он стеснительно буркнул:

— Я нормальный.

— Не хочешь говорить? Что-то случилось, да?

Санчо не ответил напрямую, просто продолжил:

— Килька думала, я на даче, просила привезти бабушкин ортопедический корсет, поясницу прихватило. Ехать сюда далеко, я сгонял в аптеку, меня отправили по другому адресу, купил и привез, потом назад…

Ника слушала и думала: «Зачем он так долго рассказывает? Точно что-то не то…» А Санчо закатил паузу, заполнив ее интенсивным поеданием маминых яств, не специально, нет, просто соображал, как сказать неприятную новость. Украдкой бросал на Нику вороватые взгляды, а она такая умненькая, все понимает и… не понимает ни черта в силу отсутствия жизненного опыта.

Нике двадцать два, но мозги шестнадцати лет — не развились, только физически она впечатляет — высокая, статная, формы имеет округлые, плавные, отсюда и выглядит старше. Плюс славянская внешность — голубоглазая блондинка с кожей молочного цвета, она реально похожа на прекрасную фею. Еще одно бесспорное достоинство Ники — ее жизненный опыт составлял ноль целых, ноль десятых. Однако тяни или не тяни, ничего ведь не изменить, и Санчо проговорил на повышенной скорости:

— Когда я вернулся в полной уверенности, что он уже дома, дверь квартиры была немного открыта… то есть нормально так открыта, можно было войти… Я сначала заглянул внутрь, в общем, свет горел… все, что умеет гореть, было включено. В прихожей… даже не знаю, как сказать… Там будто погромщики побывали и все разнесли. Внутри слышал голоса, войти не рискнул. И вдруг женщина как закричит… Я и рванул наверх. Не хватало вляпаться в историю. Ты не подумай, я не из трусости… из предосторожности… Нет, не собирался удирать, сначала надо было выяснить, что происходит, а потом уж действовать, верно?

— Я ничего такого не подумала, — перебила длинноватый монолог нетерпеливая Ника. — Говори прямо, что там случилось?

— Кричала его мать, ее увезли врачи. Внизу, кстати, стояла скорая, значит, к ней приехали. А самого Илью… его вынесли в мешке. Такой черный мешок… м… для трупов.

— Мешок? Для трупов? Но если в мешке был… Ты уверен?

— Что в мешке был он? Лица, конечно, я не видел, мешок был застегнут на молнию… А почему мать так кричала, почему ее врачи под руки увели? Она не в себе была. И в квартире разгром. Еще там слышались голоса… мужские. Сама подумай: медики, какие-то мужчины, безумная мать, открытая дверь… менты там были. Похоже, пришили его, Ника. Пришили.

Так как Санчо отодвинул тарелку, Ника, ничего не сказав, принялась убирать со стола. Когда происходят такие события, в них не сразу и веришь. Разумеется, человек смертен и даже внезапно смертен, как сказал классик, сама по себе смерть не должна удивлять, это естественный процесс. Но внезапная смерть от руки убийцы всегда роняет в душу страх, что жизнь слишком хрупкий подарок, защитить ее практически невозможно, и чужая смерть примеряется на себя. Правда, подобные мысли беспокоят людей много старше, молодые полагают, будто они бессмертны, но у двух полуночников особые обстоятельства, выбившие их из привычного состояния. Наконец, Ника присела напротив Санчо за чистый стол, робко спросила:

— И что теперь делать?

— Сколько времени? — не ответил он, потому что не знал ответа.

— Три часа ночи.

— Я забыл… С Новым годом. Вдруг он будет лучше старого?

— Мне кажется, лучше уже не будет никогда, — вздохнула она.

— Будет. Обязательно будет.

Из ее прозрачно-голубых глаз выкатились прозрачные слезы, но Ника еще не знала, что, кажется, и он попал круто.

Рассвет зимой уныл и безлюден…

Между прочим, после праздников обостряется ощущение пустоты, а то и конца света, подобное настроение Павел прочувствовал, поглядывая на Феликса, но помалкивал, пока не развез по домам Вениамина с Женькой. Ребята еще зеленые, при них обсуждать проблемы, задевающие самолюбие, нетактично, некорректно, неэтично, ибо пострадавшая сторона без того чувствует себя униженно. Наконец Павел и Феликс остались одни, мчались по вымершим улицам, встречая почти пустые трамваи и троллейбусы, маршрутки и автобусы — редко кто ехал в столь ранний час на работу. А у них закончилась рабочая ночь, но это дело десятое, внимание сосредоточено на удрученном Феликсе, надо бы как-то вернуть его в прежнее состояние.

— Послушай, — заговорил Павел уверенным тоном, который просто обязан внушить оптимизм другу. — Ее слова ничего не значат, ты же в курсе, какая Ольга лживая. (Феликс отмолчался, это не в его духе, стало быть, серьезно приуныл.) Я постараюсь встретиться с другом отца, он узнает точно, правда ли, что эта стерва (впервые Павел выразился грубо о женщине) займет твое место. Если правда, я постараюсь убедить, что это нонсенс: патологоанатом — и вдруг следователь, ситуация достойна комедийного кино.

— Судмедэксперт, — вяло поправил Феликс.

— Повеситься можно от счастья, что ее прилепили к нам, — не на шутку разошелся Павел. — Какой из нее эксперт, мы отлично знаем: уровень санитара.

— Не стоит ни к кому обращаться, — воспротивился Феликс на сей раз в своей категоричной манере. — Не люблю, когда за меня начинают хлопотать, будто я действительно ничего не стою.

— А я за себя буду хлопотать, из эгоистических соображений.

— Но тебе-то выгодно, чтобы я оставался оперативником…

— Нет. — И Павел взглянул на него с укором, но Феликс угрюмо смотрел в лобовое окно. — Мне выгодно, чтобы твое моральное состояние было в норме. Кстати! Твоя смена профессии никак не скажется на нашей работе, мы просто будем вести и твои, и мои дела, не объявляя об этом окружающим, кроме наших ребят. Как я придумал, а?

— Классно, — без оптимизма отозвался Феликс.

— И уж тем более невыгодно, чтобы злобная баба маячила каждый день перед нашими носами. От нее в морге не было прока, а у нас… нам она будет только мешать. Зря мы ее покрывали!

На некоторое время в салоне воцарилась пауза, так происходит, когда диалог не завязывается, а Павел постарался смягчить удар:

— Знаешь, самая большая ошибка, когда неудобно, неловко обнародовать несостоятельность человека, открыто сказать о постоянных ошибках, которые не только мешают работе, в тупик ее загоняют. Чертовой лояльностью мы нажили себе головняк… Ты приехал. Можешь до понедельника гулять, раньше все рано ничего не добудем. Если мать убитого придет в себя, позвоню.

Открыв дверцу и ступив ногой на асфальт, Феликс обернулся:

— Забыл сказать, в понедельник у Насти экзамен, я поеду с ней, у тебя буду только после сдачи.

— Экзамен? Какой, где?

— В ГИБДД. На права. Я разве не говорил? Ребенок появится, его нужно будет возить то к врачу, то еще куда, а я не всегда смогу это делать. Поэтому сдал Настю на обучение. Экзамены принимал лично каждую неделю, чтоб от зубов… Вождению учили мы с инструктором, она у меня выучила устройство автомобиля от и до, я знаю хуже. Гоняли ее, как Тузика по арене. А как иначе? Я же не папик, которому все равно, что будет с его пассией, если та в аварию попадет, — другая быстро заменит. А мне нужна уверенность, что Настя отличный водитель, поэтому сдавать будет на общих основаниях, без договорняка.

— Разумно. А когда экзамен?

— В десять утра. Сначала теория, потом вождение. Пока.

Феликс взбежал на этаж, перешагивая через три ступеньки, открыл дверь своим ключом, вошел на цыпочках, полагая, что Настя спит. Он лишь тихонько заглянул в спальню и отправился в ванную, там стащил с себя всю одежду и, сунув ее в стиральную машину, встал под душ. Стыдно признаться даже самому себе, но кровища, труп, разгром… ощущение, будто все это остается на одежде. Феликс брезглив, поэтому первое, что делает после места преступления — бежит в ванную. При этом в другой сфере он себя не мыслит, мало того, не хочет даже гипотетически изменить профессии — вот такой парадокс.

Запахивая халат, сшитый Настей, улыбнулся: она глупых трат не делает — только на то, что не сможет смастерить собственными руками, а шьет гениально. И что интересно: когда жил один, денег ему не хватало, сейчас их двое, Настя не работает, а денег не только хватает, еще и остаются — уметь надо! После ванной настало время заглянуть на кухню, а там Настя.

— Ты почему встала? Я разбудил?

— Нет, — сказала она, подставив ему щеку. — Просто почувствовала: ты здесь, вот и проснулась. Ты же голодный, не спал всю ночь… Садись.

Он чмокнул ее в щеку, потом обнял со спины, спросив:

— Что у нас на завтрак?

— Всего полно. Ты поспать успеешь? Или поешь и побежишь?

— До понедельника никуда не побегу.

— Да ну! — Настя повернулась к нему лицом, обняла за шею. — Тогда… Мы же не успели отпраздновать, а холодильник забит, часть на балконе. Давай ребят позовем? А то мои труды пропадут, мы с тобой не съедим… Чему ты улыбаешься?

— Подумал, что ты скряга.

— Да, меня жаба душит выбрасывать столько продуктов.

— Тебе охота возиться? Не устала?

— Мне нравится, когда собираются все вместе.

— В таком случае… сначала я поем, потом лягу спать, а ты… зови. Но сейчас меня корми! Подожди, сначала…

Конечно, сначала поцелуй, как без него начинать новый день?

* * *

Тем временем Павел приехал не домой, где живет с мамой, а к Тамаре, дверь открыл своими ключами. Встретила его Грета, собака породы кокер-спаниель, черная, как уголек, и деликатная, но иногда. Хозяйка спит, и Грета не посмела будить ее радостным лаем, Павла она принимала за своего и шла к нему подобострастно, опустив голову и виляя хвостом, с полки попутно стащила тапку, поднесла гостю. Он присел на корточки, взял тапку, если не взять, Грета будет ходить за ним, пока не заберет, затем погладил ее по голове:

— Вот спасибо, умница. Гулять хочешь? Ну, пойдем.

Сняв со стены поводок, он выпустил собаку, вылетевшую пулей, и вышел за ней. К радости Греты, гулял долго, потому что думал. О чем? Обо всем. Пауза нужна — край. Когда в привычный ритм врывается непредвиденное обстоятельство, хотелось бы понять: что это, зачем и как быть. Говорят же, будто первая мысль, мелькнувшая в голове, — подсказка, как именно все будет, только она и верна, а первая мысль у Павла была далеко не позитивной. Не наметив тактической линии, он позвал Грету и поднялся на этаж.

В квартире пахло кофе, да и собака почуяла, что хозяйка уже на ногах, посему разлаялась, давая понять, что страшно голодна, просто умрет сию минуту. Из кухни показалась Тамара в длинном и легком халатике, причесанная и свежая.

— А я запаниковала, думаю, куда это моя Грета подевалась. Потом в окно смотрю, а там ты ходишь с задумчивым видом. Чай или завтрак?

— То и другое сразу, — снимая верхнюю одежду, ответил он.

Горячие бутерброды — любимая утренняя еда Павла плюс чай с лимоном, но ел он вяло.

— Ты какой-то угрюмый, — заметила Тамара. — Неудачно съездили?

— Убийство не может быть удачным, — промямлил он.

— Извини, я не так выразилась. А кого убили?

— Парня. Двадцать три года. С чего начинать, пока не знаю, да дело не в этом. Феликс скоро получит диплом, ему обещали должность следователя, одна штатная единица была, для него держали. Вдруг в разгар работы приезжает дама и объявляет, что ей отдали эту должность и приставили к нам набираться опыта.

— А почему ее взяли? Она как специалист лучше?

— Ноль, абсолютный ноль во всем. К следствию имеет отношение, как повар к космонавтике, хотя по сути… По сути она санитарка с высшим образованием, но значилась судмедэкспертом, как раз как эксперт — никакая. В расследовании убийств вскрытие трупа играет значимую роль, часто именно эксперт наталкивает на правильный выбор версии, но при условии, что работает профессионал. Видишь, мы даже в разных учебных заведениях учились, но она смело лезет лабутенами в следствие.

— Она носит такую ужасную обувь?

— Нет, это я так… Мне же не приходит в голову занять ее место в морге, а она запросто решила, будто способна без специфических знаний, образования и навыков переступить через Феликса. Он очень расстроен, очень. В общем, на нас свалилась злющая, мстительная, неумная баба с завышенной самооценкой.

Тамара никогда не слышала, чтобы он отозвался в резком тоне о человеке, Павел деликатен, также впервые видела его несколько… ей даже сложно подобрать точное слово его состояния, он ведь сдержанный. И все же взбешен. В рамках держится, но взбешен. Долг женщины успокоить своего мужчину, однако жизнь научила ее произносить слова, предварительно обдумав, ибо не всегда люди нуждаются в болтовне, иногда достаточно их выслушать. И она выдержала паузу, заполнив ее, подливая чаю в чашку Терехова, а себе кофе, только после решилась:

— Павлик, я наделала очень много ошибок, не мне советы раздавать, только… Только знаешь, рано или поздно ситуации разрешаются, все становится на места, это я не раз видела вокруг, да и на собственном опыте успела проверить. Правда, нет гарантии, что станет лучше, несмотря на многие плюсы, ведь травмы даром не проходят, особенно моральные. Надо научиться ждать. Да, ждать, когда ничего не можешь изменить.

— Слабое утешение. И бесполезное в нашем случае.

— Да хотя бы банальное чувство удовлетворения появится, что справедливость, пусть запоздало, но восторжествовала. Тоже немало, м?

Глядя в упор на нее, Павел думал о своем, хотя в голове попутно откладывал все, что она говорила, — привычка такая. А думал о том, что Тамара тоже терпеливо ждет. Полгода у них отношения… нет, не роман… или не совсем роман, по его мнению, отношения сугубо взрослые. Что это значит? Есть постель, есть взаимопонимание, уважение — безусловно, но нет жестких обязательств. Видимо, Тамара терпеливо ждет от него справедливого поступка, притом никогда даже не намекала на нечто большее, только вот сегодня ее слова прозвучали со вторым планом, они похожи на далекий намек. А Павла все устраивает, менять что-либо он не готов, да и хочет ли — большой вопрос, в конце концов, оба прошли свой брачный путь (неудачный), зачем снова наступать на грабли? Его заботил сейчас только климат на работе:

— Чувствую, с Ольгой у нас будут одни проблемы. Разговаривала с нами, будто мы поступили к ней в секретари, а довольная была… как пьяный таракан.

Тамара не удержалась, прыснула:

— А тараканы бывают пьяными?

— Думаю, бывают… — задумавшись, но явно не о тараканах, с серьезной миной произнес он. — Не знаю. Ничего не знаю…

Он и правда не знал, с чего начинать новое дело, нет ни одной зацепки, чтобы оттолкнуться и раскручивать историю убитого молодого парня, а тут еще и вредоносная Оля…

Бела торопилась добраться домой.

Но как же тяжело с тремя сумками, набитыми деревенскими припасами, да по скользким дорожкам, да поздним вечером, точнее, практически ночью — большинство уже пятый сон видит. И никого на улице. Город словно вымер. Тишина… Пустота… Скрип-скрип… поскрипывает под сапогами снег. Бела не робкого десятка, сто килограммов красоты при росте метр семьдесят три — пусть насильники боятся, но она же женщина, страх неожиданности знаком и ей. Нет, ну, правда, вдруг невесть откуда появится нечто злобное и напугает до смерти, главное, первый момент не пропустить, тогда она… ого-го! От назойливых мыслей Бела прибавляла шаг, озираясь по сторонам, вот и думай, что лучше: когда народу полно и всякая мелочь путается под ногами, или безлюдье?

А виноват рейсовый автобус: застряли почти на три часа посреди степи и — хоть плачь. Перемерзли, пока водитель починил колымагу, не преминула Бела помянуть его недобрым словом вслух:

— Козел! Кто выезжает на испорченном транспорте? Людей, сволочь, везешь, а не кирпичи…

Уже в городе в теплой маршрутке Белу еще трясло от холода, согрелась только спеша к дому, даже взмокла, потому что наконец тело отошло от холода. Она остановилась у фонаря, поставила у ног сумки, решив передохнуть, ведь и подустала, и запыхалась. Осталось совсем немного: пройти сквер по прямой и широкой дороге, кстати, он хорошо освещен, просто сияет весь, за ним рукой подать до многоэтажек. Бела ослабила ажурный белый шарф, которым покрыла сверху голову вместе с норковой шапкой, немного освободила шею, убрала волосы, выбившиеся из-под шапки, чуточку отдышалась и двинула дальше.

Она благополучно прошла сквер, осталось шагов двадцать до границы, тут-то и случилась неожиданность, которой боялась. Сначала Бела услышала помимо своих шагов — чужие. Естественно, оглянулась. Рот Белы открылся сам собой, но она не закричала, не до того, а удивилась, правда, это мягко сказано. Мужчина (по фигуре поняла, что мужик) был уже близко и замахивался. Сумки! Грабитель! Эти мысли мелькнули в голове, а дальше… все случилось с молниеносной скоростью.

Бандит промахнулся. Потому что Бела не ворона, жизнь у нее одна и бесценная, к тому же по голове неизвестно чем получить совсем не хотелось — это, надо полагать, больно. Выпустив из рук сумки (звякнули банки, кажется, разбились), она немного присела и эдак в сторону корпусом… Удар длинной штуковины (в темноте не разглядела, что конкретно было в его руках) пришелся аккурат на бок шапки и соскользнул на плечо. Шапка качественная, с толстой стеганой подкладкой, шуба мутоновая и воротник тоже, боль была, но это некритично. А мужик, сволочь, ждал, когда она рухнет к его ногам. И вот тут Бела выпрямилась…

Он попытался замахнуться, но она недаром занималась спортом в свое время, правда, ее ответный удар ногой к тому виду спорта не относился, удар ближе к карате или чему-то в том же роде, честно говоря, она понятия не имела. Просто врезала с воплем каратиста. Мужчина летел… как снаряд из пушки, столкнулся со скамейкой, совершил кульбит и хлопнулся на спину. А на дворе зима, скользко, он и заскользил в лежачем положении дальше. Тем временем Бела подхватила сумки и побежала домой, балансируя на отшлифованных местах и едва не падая. Оглядывалась, конечно, но придурок за ней не гнался.

В лифте Бела расстегнула шубу и, находясь в безопасности, рассмеялась, вспомнив, как кувыркался налетчик. Заныло плечо. Но это ерунда, она хохотала, радуясь, что легко отделалась. В квартиру вошла тихонько, сняла шубу, сапоги и потащила сумки на кухню, их следовало разобрать.

— Вот гаденыш… — расстроилась Бела, доставая осколки пол-литровой банки, в которой еще недавно было малиновое варенье. — Откуда он свалился?

— С кем ты разговариваешь?

Она оглянулась, и губы ее расплылись в улыбке, глазки засияли, словно в них вселились солнечные лучи, только так Бела встречает любимого (без иронии любимого) мужа. Неважно, что Федя невзрачный, рядом с ней, купчихой, как прозвали Белу на работе, конечно, за мощную красоту, не иначе, он тушевался, становился незаметным. В пижаме еще как-то смотрится, потому что она велика, а в одежде худенький, скромный, некрасивый, да разве это главное? Обоим по тридцать пять, оба уже научены: нет ничего важней понимания и уважения, на которых держится она — да, да, большая и светлая любовь.

— Ого! — проговорил Федор, идя к ней. — Это все ты сама тащила? Эй… А почему так долго?

— Ой, — махнула она рукой, чмокнула его в небритую щеку и рассмеялась без причин, наверное, от счастья. — Автобус сломался, застряли на три часа.

— А позвонить?

— Угу, как? Связи не было, по бокам лесопосадка, а за ней степи-пашни.

Федор приподнял одну из сумок и рассердился:

— А когда приехала? Я бы встретил, помог… Нет, зачем столько тащить на себе, у нас что, денег нет, чтобы купить?

— В супермаркетах? Пф! Смотри: курочка, уточка, кролик… Свежак! Это мамочка с дедом вырастили, разве сравнить с просроченной дохлятиной из супермаркета?

— Да бросай возиться, пошли спать. Поздно уже, а завтра на работу обоим. Иди, я отнесу все на балкон.

— И то правда, устала как собака, — согласилась Бела.

Только утром в ванной, глядя в зеркало, она обнаружила огромный синяк на всю шею с левой стороны, градиентом спускающийся на плечо. Сзади присвистнул Федор:

— Фью! Откуда украшение?

— Вчера на выходе из сквера напал один козел… Ограбить надумал. Меня — ха! Это от палки его синяк… странно, я почти не почувствовала удара. Нет, ты не думай, от меня этому гаду тоже досталось. Я ему врезала с ноги, и он в сквере восемь лавочек посчитал.

Осторожно дотронувшись пальцами до кровоподтека, Федор с сочувствием поинтересовался:

— Болит?

— Немного, когда резко рукой пошевелю, а так… ерунда, пройдет. Ой! Я же не одета! Иди, завтрак готов, ешь. Я сначала оденусь.

— Надо бодяги купить в аптеке, — озаботился Федя. — Поделаем примочки, пройдет быстро, мне мама так синяки лечила. Я забегу в аптеку, сам куплю.

Ах, как она это ценит — заботу, как благодарна и как счастлива.