Долгая беседа подходит к концу, или Новая Шахерезада

Лариса Розена

Где увидеть, встретить тебя, мой друг? Подойду как-нибудь ночью к краю планеты и буду кричать в космос, вызывая тебя. Ты услышишь, может, через сто, двести, триста лет, придёшь за мной и мягко, душевно, спокойно начнёшь беседовать. Тогда я выпрошу у Бога разрешение выйти из моего заточения временем и явлюсь к тебе юная, романтичная, загадочная. Ты возьмёшь меня за руку, и мы побежим вперегонки по яркой небесной радуге.

Глава вторая

Повествование о греческой гетере, ставшей христианкой и всем сердцем возлюбившей Бога.

— Добрый вечер, Татьяна. Как самочувствие, настроение?

— Спасибо, всё нормально.

— Так куда мы двинемся сегодня с Вами?

— В древний Рим. Вы видели когда-нибудь картину Карла Брюллова — «Последний день Помпеи» в Третьяковской галерее? Нет? Ну, так слушайте. Семнадцатилетний Анатолий Демидов, сын посла во Флоренции, прогуливался в окрестностях Неаполя с великим русским художником Карлом Брюлловым (1799—1852г.г.). Тому в то время было двадцать восемь лет. Они только что посетили развалины древней Помпеи и находились под сильным впечатлением: улицы, дома, утварь, сохранявшиеся семнадцать веков, отпечатки тел, людей, застигнутых смертью. Всё повлияло на художника, и он поделился своим замыслом о будущей картине, которую хотел бы нарисовать. Демидов, младший в знаменитом роду уральских заводчиков, тоже обладал богатым воображением, но и деньгами. Он сразу предложил Брюллову заказ на будущую картину. Этот человек был яркой личностью. Женился на племяннице Наполеона, принцессе Матильде, купил маленькое княжество Сан-Донато недалеко от Флоренции, титуловался князем. Занимался благотворительностью. А ведь род его вёл начало от тульского голоштанного оружейника времён Петра первого.

Карл Брюллов, изящный белокурый, немного глуховатый от полученной в детстве отцовской пощёчины, рисовал с такой легкостью, как обычные люди дышат. Начал в детстве учить рисованию его отец. В десять лет он поступил в Академию художеств. Все восхищались великолепной кистью Карлуши, он рисовал только красивых, молодых, и ни за какие деньги — уродливых, старых. Но вернёмся к его картине «Последний день Помпеи». Он написал её за год. Однако, подготовительные работы осуществлялись в течение пяти лет. Разбуженный Везувий выбрасывает из кратера раскалённую лаву, и она заливает весь город. Бегут перепуганные люди. Давят друг друга, а за ними смерть. В итоге, почти никто не спасается. А много лет спустя археологи стали раскапывать город Помпеи, пострадавший от извержения вулкана: дворцы патрициев, жилища бедных людей, общественные здания. В одном из палаццо нашли настенные фрески. По рассказам очевидцев, они недолго сохранялись. А ранее на них было следующее. Девушка в ожидании возлюбленного. Она находится в широком золотом круге, украшенном по краям соцветиями роз. В центре бьёт фонтан. На ней полупрозрачная короткая туника, вдалеке видны арфистки. Дева — вся порыв, вдохновение — самозабвенно танцует. Приходит ожидаемый гость. Она выходит из круга, зажигает факелы и садится за маленький столик со своим другом. Рядом с изображениями начертаны стихи:

Я любила, под звук кифар и танцы прекрасных танцовщиц,

Любить тебя, Гладиатор.

Я любила, когда вино бушевало в бокале,

И не кончалась его пена в нём.

Ты, богатый Гладиатор, сегодня жив,

А завтра — нет, подливал мне вино в бокал,

А я пила, и плясала вместе с прекрасными танцовщицами.

А когда уставала, тушила факелы,

И под звуки кифары начинала петь тебе,

О. доблестный! И скольким я пела?

Я была дорогой женщиной.

Ножкой, затянутой в атлас,

Попирала я ваши деньги, которые кучами складывали вы

У моего изножия.

Но ты, смелый и молодой Гладиатор,

Ты не принёс мне ничего, кроме своих восхищения

И страсти, и я была твоей до утра, словно девственница.

Всё было для тебя:

И аромат алоэ, и лаванды,

И звон бубенцов на руках рабынь,

И мои песни, и стихи, что сочиняла я, играя на кифаре.

А потом — нежность и ласки

Юного и прекрасного полубога.

А наутро — смерть, мой милый Гладиатор.

С тех пор я попираю своей туфелькой,

Затянутой в атлас, веселье и танцы.

И жду, может, будет чудо, и ты

Снова придёшь к моему изножию.

Чтобы понять, о чём идёт речь, перенесёмся воображением в древние Помпеи. В городе находятся белокаменные дворцы с великолепными мозаиками, терракотовыми масками, сосудами, вазами различных эпох. Кругом фонтаны, бассейны, загородные виллы со статуями, сады. Улицы обрамлены колоннадой. В городе имеются гимнасии, где занимаются физическими упражнениями и военными играми. Многое поражает взгляд: роскошь и лохмотья, неверие и набожность. Храмы языческим богам и притоны. Изящные, нарядные дамы в носилках в сопровождении слуг на улицах, и жалкие оборванные нищие попрошайки у крытых рынков. Термы с бассейнами, горячей, холодной водой, цветными настенными фресками, для патрициев; грязь и парша для бедных. Днём — ослепительное сияние солнца, а ночью — уличных фонарей. Население — патриции, рабы и свободные. И вот некая Лидия в семидесятых годах первого века, в детстве жившая в Сиракузах, покинула отчий дом, и осела, в городе — сказке, благоухающем ненасытными желаниями и страстями одних, скромной жизнью других, и страхом третьих. Уйдя ребёнком из обеспеченной знатной семьи, она попала сначала в Афины, и там, за неимением прибежища, куска хлеба, стала гетерой. Желая поменять место жительства, переехала в Помпеи. Гетера Лидия заняла тут прочное положение, отличаясь поразительной красотой, образованностью, роскошью, причудами. О её благотворительности ходили легенды. Когда она жила в Афинах, там произошёл пожар. Выгорела большая часть города. Случайно оказавшись среди погорельцев, слуги проносили носилки с Лидией мимо, она услышала стоны и жалобы несчастных людей. Столкнувшись с человеческим горем, она прислала префекту города пожертвование на восстановление погоревших жилищ. Большая сумма, подаренная ею, восхитила жителей. И когда ей пришлось уезжать в Помпеи, городской претор Афин выдал ей удостостоверение, подтверждающее личность Лидии и социальное положение. Гетеры в Афинах занимали почётное место, были подругами патрициев и известных людей. Имели уважение, богатство, могли выйти удачно замуж. В то время ещё существовали большие привилегии, данные императором Нероном населению Греции. Так как в древнем Риме, в отличие от Греции, статуса гетеры не существовало, Лидия оказалась там на привилегированном положении. Местные же куртизанки ограничивались строгими условиями, не имели права пользоваться льготами патрициев, свободных людей. Им дозволялось носить только определенную униформу указанных цветов (жёлтые туники и красные сандалии), не требовалось быть образованными. Таким образом, эти женщины ставились на своё «место». Но римляне, как и греки, любили богатых, талантливых, умных людей. Лидия жила там, не меняя своих старых привычек. Пышность и преклонение окружали гетеру. От её стихов, умных бесед, музыкальных представлений приходили в восторг писатели и философы. Знатные поклонники не жалели денег, чтобы добиться её благосклонности. Но всё было безуспешно. Другом восхитительной Лидии в Помпеях стал сам префект. Он окружил её вниманием, подарил огромное палаццо. Парадный вход его представлял собой широкую длинную мраморную лестницу с мраморными стенами, с двумя крытыми арками и целой анфиладой комнат, украшенных мозаикой и произведениями искусства античных мастеров. За дворцом — сад, окруженный мраморной оградой. Вечерами дом наполнялся нежными звуками лютни, арфы и восточными благовониями. Иногда она уединялась одна для чтения или сочинения стихов. Временами сама играла на арфе, желая развеяться, отдохнуть. Порой была неиссякаема на веселье, шутки и юмор. По ночам под стенами дворца раздавалось пение влюбленных кавалеров. Она выходила на балкон и с улыбкой слушала их, иногда вспоминая свои афинские приключения. Там её жизнь была разнообразней, насыщенней всякими причудами и приключениями, подчас опасными для жизни.

Как-то в Афинах приятели затянули её на вакханалию — праздник языческого бога вина Дионисия — Вакха. Она не любила дикие, шумные веселья и никогда в них не участвовала. Но тут её настойчиво уговаривали:

— Милая Лидия, посмотри на этих семейных матрон. Замотаны обязанностями перед супругом, детьми, домашним хозяйством, как рабыни. Но когда наступает этот праздник, всё бросают, убегают в леса и веселятся, забыв обо всём на свете. А ты, по сравнению с ними, вольная птица. Они не боятся, ты же боишься. Знаешь, как они бегают по лесу, надев на себя звериную шкуру, а на голову венок из цветов. В руках держат тирсы, палки обмотанные виноградом или хмелем, и такое вытворяют, о! Они дома закабалены, и им, бедным, мало достаётся внимания от мужей. Поэтому здесь раскованы, и после уже ничего не желают до новых вылазок.

— И мне в таком виде бегать? Но зачем? Я не ищу ничего, мне никто не нужен.

— Ну, просто посмотришь, только надень хотя бы венок на голову и возьми тирсы в руки. Не пожалеешь, отдохнёшь, расслабишься. Если не захочешь идти, когда тебя будут куда-то звать, треснешь тирсами по голове пристающих. Вакханалия не терпит насилия.

Ей не очень верилось, что замужние женщины из домашних, превращаются в диких вакханок и бегают по лесу в поисках приключений. Но когда всё увидела сама, испугалась и оробела. Кто-то из веселящихся мужчин схватил её в охапку, уговаривая не бояться. Она стукнула насильника не тирсами, а ногой и побежала вглубь леса. Её стали преследовать. Тогда она, словно серна, быстро взобралась на дерево. И успокоилась — оттуда не достанут. Вдруг около дерева появился другой ряженый, стал манить её к себе, уговаривая спрыгнуть вниз. Но она вскарабкалась ещё выше. Вскоре мужчины со смехом и криками побежали за другими вакханками, забыв о ней. Лидия слезла с дерева и, прячась в густом кустарнике, заспешила домой. Кустарник кончился. Надо было перебежать через миртовую рощицу и она — почти дома. Но, не успев опомниться, оказалась в руках незнакомых людей. Они схватили её, связали ноги, руки, заткнули рот кляпом, бросили в повозку, быстро умчав в неизвестном направлении.

Ехали долго, наконец, остановились где-то в глуши, сняли с повозки, бросив в подвал ветхого строения. Там её стали запугивать и требовать, чтобы всё своё имущество она подарила этим людям. В случае неповиновения грозили пытками и смертью. Но она стойко терпела и отказывалась. Слишком высокой ценой платила она за всё нажитое. Необыкновенная красота, перед которой никто не мог устоять, и большое богатство спасли пленницу. Охранявший её стражник, влюбился в неё без памяти. Поняв это, она пообещала ему за помощь большой выкуп. Он решился. Выбрав момент, когда никого не было вокруг, они вместе бежали.

Попав домой, Лидия сполна расплатилась с помощником. Но когда он начал домогаться её любви, она рассмеялась, вознегодовала, прочитав ему своё стихотворение:

Если б знать тебе ночью чёрной,

Если б знать, хоть стыдливым утром:

К деве, вакханке той черноокой,

Не прикасаться рукою жадною.

Дева та, словно кипрское сладкое,

Коль пригубил, то забудешь былое ты,

Вечным рабом её или данником

Будешь пока она косы горячие,

Словно желанья твои ненасытные,

Будет влачить по земле.

Стихи давали понять, что собеседник не воспитан, неучтив, с ним неинтересно. Но он настойчиво стоял на своём. Тогда, вызвав стражу, она приказала прогнать его. Напуганная Лидия дала себе обет: больше никогда не посещать такие увеселения. Тем более, каким способом развлечься, она находила и у себя дома, постоянно занимаясь самообразованием. На досуге в Афинах она читала разнообразную литературу, отдавая предпочтение таким классикам, как Гомер, Овидий, Софокл, Еврипид, Эсхил. От скуки, иногда, со своими прислужницами она любила давать театрализованные представления по пьесам Софокла и Эсхила. В спектаклях использовались белые полумаски, цветные декорации, светлые длинные хитоны, сандалии, к коим прикручивались толстенные подошвы — платформы. Благодаря чему артисты казались внушительнее, грандиознее обычных людей. Эффект от представления усиливался. Этим подчёркивалось, что на сцене происходит нечто значимое и великое, возносящееся над мелкими страстями обывателей. Трагедии всемирного масштаба! Таким способом увеличивался эффект донесения слов автора до сердец слушателей. Слово было не только посеяно в почву, но и ухожено. Иногда же она устраивала музыкальные представления: кто-то играл на арфе, а она читала свои стихи или пела под лютню.

Но ко всей образованности, она оставалась женщиной: кокетливой, любящей наряды, изысканные вещи. Ела на серебряной посуде, пила из золотых кубков, используя античные краснофигурные и чёрнофигурные древнегреческие пелики, амфоры, ритоны. Иногда она уставала от пустоты своего существования, желая переменить обстановку, развеяться. Тогда приказывала подвезти себя к морю, украсить триеру и пускалась в весёлое путешествие, под звуки кифар и песни прислужниц. Её часто сравнивали с гетерой Таис Афинской. Та тоже была красива, образована, оригинальна, неистощима на выдумки. Её любил сам Александр Македонский. В триста тридцатом году до новой эры он захватил столицу Персии — Персеполь и, с подачей своей возлюбленной Таис, сжёг её дотла. Не приревновала ли она Македонского к его персидским женам? А возможно, услышав об этом, много позже Нерон тоже захотел полюбоваться пожаром в Риме и поджёг его? Лидия, напротив, не была ревнивой, никогда бы никого не уговорила сжечь целый город, чтоб насладиться пожаром. Она была жалостливой, доброй. Ей казалось, смысл жизни не в не пустых развлечениях, а в чём-то более значимом. Но понять — в чём, она не могла, жила, как получалось, как жили другие. Временами, поэтому, она грустила — душа металась, просила большего. Поплакав от неудовлетворённости, начинала вновь веселиться, не находя себя там, где безуспешно искала.

Своей взбалмошностью, гетера невольно разоряла состоятельные семейства Помпей. Она ни у кого ничего не просила, не хотела ни с кем знакомиться. Желая, обратить на себя её внимание, отцы семейств добровольно швыряли деньги к её ногам. И чадо одного патриция, обедневшего из-за неё, и умершего со стыда и горя, вознамерилось отомстить Лидии. Следовало проникнуть в её дворец, влюбить в себя и разорить. Но гетера, увидев молодость и красоту пришельца, сдалась на его милость, умоляя её навещать. Она старалась очаровать его пением, утонченной беседой, игрой на арфе, изысканными яствами. Прощаясь с гостем, опустила в карман его верхней одежды тяжелый, увесистый кошелек с золотом. Молодой человек назвался Антонием. Он понял, что его желание начинает сбываться. И однажды попав к ней в дом, стал его завсегдатаем. Лидия покинула префекта, полюбив молодого Антония. Они вдвоём удалялись в её загородные сады и парки. Лидия выбивалась из сил, желая угодить красавцу. Но он был холоден и бесстрастен. Как-то один безумец, влюбленный в Лидию, выследив их на загородной вилле, бросился с ножом на Антония, ранив его в плечо. Подбежавшая стража связала дерзкого глупца. Раненый упал на землю, истекая кровью. Лидия бросилась помогать ему, расстегнула ворот его одежды, разрывая тунику. И тут она увидела нежную девственную грудь молодой девушки. Антоний оказался девой. Лидия тотчас удалила присутствующих и, плача, начала расспрашивать девицу, почему она приняла вид юноши. Чем вызван весь этот маскарад? Дева честно призналась ей в том, что хотела отомстить за погибшего, обесчещенного отца, разорившегося из-за неё. Рана была перевязана, девица успокоилась, Лидия тоже.

Во избежание дальнейшего бесчестья, она оставила юное создание во дворце. Дабы той не было скучно, хозяйка вновь развлекала её игрой на арфе, чтением стихов, философскими беседами. В ответ, на старание заставить её говорить, та молчала, замкнувшись в себе. На заданные вопросы, не отвечала. Но на четвертый день заботливого отношения заговорила:

— Я была единственной дочерью сенатора. Моя мать умерла ещё при родах. Отец воспитывал меня сам, не женился. Но вот в Помпеи приехала ты, и начался конец света. Он с ума сошел из-за тебя. Теперь я понимаю, перед тобой не устоять. Ты разишь наповал. Кроме отца у меня никого не было — ни брата, ни сестры Он решил выдать меня замуж. Боялся — вдруг с ним что-то случится, — я останусь одна. Когда мне исполнилось шестнадцать, меня обручили с Клавдием, телохранителем императора. Но постыдная смерть отца всё разрушила. Имя его было опозорено, свадьба не состоялась. Я поняла: если ты будешь и дальше оставаться в этом городе, погибнет лучшая часть населения. Кровь родителя вопияла к отмщению. Я решила тебя разорить, чтоб с позором изгнать из Помпей.

— Как зовут тебя, юное создание?

— Олимпия, — отвечала та взволнованно, увидев слёзы на глазах Лидии. «Да она не совсем погибшая, просто взбалмошная, не понимает, что сотворяет! Надо ей помочь вырваться из ада, куда она попала по неопытности, молодости, может, нищете».

Гетера прониклась жалостью к судьбе девушки: «О, у неё может сломаться жизнь, как некогда у меня! Ведь нищая и убогая, она никому не нужна, бедняжка». Лидия самоотверженно ухаживала за раненой, пока та не поправилась. Но Олимпия не теряла время зря. Будучи тайной христианкой, девушка ненавязчиво наставляла добрую хозяйку на путь истинный, рассказывая о новом вероисповедании — христианстве. Суть его — любить Господа больше всего на свете, ведь Он отдал жизнь за всех людей, взяв наши грехи на себя, спасая от гибели. И ещё надо любить друг друга. Поэтому необходимо становиться чище, лучше, не грешить, помогать бедным и несчастным.

Лидия растеряно слушала Олимпию, то бледнея, то краснея, и вдруг, не выдержав, разрыдалась, закрыв лицо руками.

— Почему Вы плачете?

— А ты разве не понимаешь? Мне трудно говорить сейчас с тобой об этом. О, какая я несчастная!

— Не плачьте, хотите любить нашего Спасителя и быть христианкой? Вы можете очиститься. Начнёте вести праведную жизнь с покаянием, и Господь простит, примет в Свои объятия.

— Так мне можно тоже стать христианкой, присоединиться к Вам? И у меня появится смысл, который я тщетно пыталась найти?

— Можно, почему же нет? Я во всём Вам помогу.

Прошло немного времени, и они подружились, полюбив, друг друга, как сёстры. Наконец Олимпия совершенно оправилась от раны и собралась уезжать домой. Лидия предложила ей в подарок богатые наряды, дорогие украшенья, золото. Но Олимпия от всего отказалась и тоже расплакалась.

— Ну а ты теперь почему плачешь?

— Прости меня, но мне кажется, на всём этом кровь моего отца!

— О-о-о! — закричала Лидия, — Ты тоже прости, прости меня!

Но, смущённая и растерянная, она, всё-таки, ухитрилась незаметно подбросить подруге полновесный кошелёк. Ведь ей, бедняжке, надо было на что-то жить!

Когда приятельница уехала, Лидия задумалась: «Неужели я когда-нибудь смогу смыть позор всей моей жизни? Лучше смерть, чем такая бездумная, позорная жизнь, которую я веду. Нет, нет, я хочу жить, и хочу очиститься!». Видимо, во все времена, если открывались у человека глаза на его падение, начинался покаянный плач о греховности. Сев как-то в саду и устремив взор в сторону Сиракуз, она задумалась. Надо было всё осмыслить, взвесить, привести в порядок. Нелегко было у неё на душе. Лидия начала вспоминать своё детство. Отец её, богатый патриций, погиб, когда ей исполнилось только четыре года. Её мать, Евтихия, имела греческие корни. Город Сиракузы вначале принадлежал эллинам. А после его захвата Римом превратился в колонию. Евтихия горевала недолго и вышла снова замуж. Но отчим возненавидел девочку, запирал за провинности в подвал, лишал обеда, рвал одежду, бил, пользуясь частым недомоганием матери. И, наконец, когда она, немного, подросла, стал склонять к разврату. Как-то, увидев её, купающейся в бассейне, он прыгнул в воду, сжал, пытаясь изнасиловать. От неожиданности и страха, она, закричала, отчаянно вырываясь. Сбежались слуги, прохожие. Один нырнул в воду, ударил отчима по голове, вытащил еле дышащую девочку и стал приводить в чувство. Другой человек тоже бросился в бассейн, где избил негодяя до полусмерти. Напуганный, ребёнок долго болел. Поправившись, девочка поняла — дома ей жить нельзя и надумала убежать подальше с бродячими артистами, дававшими представление в городе. Так и оказалась она в Афинах. Голодная, не знающая куда податься, она стала просить еду на большом рынке.

Неожиданно к ней подошёл мужчина средних лет. Впиваясь маслеными глазами в щуплое тело ребёнка, потянул за собой. Но она, испугавшись этого маньяка, стала отчаянно сопротивляться и кричать на весь базар. Сбежавшиеся со всех сторон люди, вырвали её из его рук. Одна из женщин, стоявшая в толпе, взяла девочку за руку, успокоила, привела к себе, накормила, а утром отвела в школу гетер. Ей заплатили хорошие деньги, а девчушку оставили, переодели во всё новенькое, чистое. Там её учили музыке, танцам, пению, чтению, письму, стихосложению, философии, как вести себя в обществе учёных мужей. Надо было научиться искусству, быть спутницей мужчины. Дабы он мог развлекаться приятной беседой, песнями, танцами и стихами в обществе красивой женщины, на которую тратил немалые средства. Гетеры, обычно, становились богатыми, пользовались уважением. Там же, в школе, ей дали новое имя — Лидия. Но в детстве её звали Еленой. Научившись всему, что дала школа, Лидия покинула её. Она жила так, как получалось, как могла, забывая прошлое. Но вот пришлось задуматься и всё подытожить. Она вспомнила старую мать, которую бросил отчим, своего друга детства Антония. Может, она увлеклась мнимым «Антонием», потому что всю жизнь любила его одного? На память пришёл случай из детства. Они вместе из озорства и романтики любили лазить по чужим садам. Дома была неблагополучная обстановка, в экстриме же обо всём забывалось. Да и какие ребятишки не стараются чуть-чуть поразвлечься сами, если взрослые не уделяют им должного внимания? Однажды она повела своего друга в сад, принадлежащий их друзьям. Слуги пробудились от лая собак, и погнались за ними. Бедные дети еле унесли ноги. Они понимали, если их поймают, будут опозорены их семьи и они сами. Древние греки говорили: «Плох не тот, кто воровал, а тот, кто попался». Безобидные шалости были их бесшабашным развлечением.

Вечерами, когда в доме все засыпали, они оба незаметно выскальзывали во дворик, прятались где-нибудь невдалеке, в укромном местечке, и мечтали о будущем. Он хотел быть воином, она — поэтессой. Её стихи уже тогда ему нравились. Он приходил от них в восторг и говорил:

— Ты будешь важной матроной, но я завоюю твою любовь своими подвигами на поле брани.

Она смеялась и отвечала:

— Тони, ты шутишь? Какая я матрона! Ну, может, такая, как мама?

— Нет, более красивая, умная и образованная. Ведь женщины редко сочиняют стихи. Я знаю только несчастную Сафо, жившую на острове Лесбос и плакавшую от неразделённой любви.

— Ну, мы ещё не выросли, мне до настоящей матроны далеко. Смешной ты у меня! Расскажи лучше об этих звёздах, что смотрят на нас с небес. Иногда мне кажется, я встану на цыпочки, подтянусь, протяну руку, и дотронусь до них — они смотрятся такими загадочными, близкими! Почему они видны только ночью?

Вдохновляясь, мальчуган с удовольствием отвечал на её вопросы и фантазировал, сколько хватало воображения. Это происходило давно, но не изгладилось из памяти, не забылось. И она послала ему письмо в Сиракузы. Всё, описав, спрашивала, если он свободен, согласен ли быть, как прежде ей другом и помощником. Она хочет вернуться к старушке матери, купить усадьбу в уединённом месте и вести скромную, тихую жизнь. Она будет ждать своего друга детства, чтобы помог перебраться в Сиракузы. Ей надо реализовать недвижимость, одна она этого сделать не сможет. И тогда она покроет все ошибки своей жизни раскаянием о прошлом, заботой о старой матери. С замиранием сердца ждала она отклик от Антония. Вскоре он ответил ей с нарочным, что любит её, как сестру и друга по детским шалостям, свободен, до сих пор не женат. Если она согласна, хочет находиться с ней рядом, окружить её теплом и заботой. Можно уже сейчас начать приискивать большой загородный дом, где она сможет жить, и где можно будет, соединив часть её и его средств, открыть бесплатную философскую школу для юношества, как они мечтали ранее. Скоро он приедет, поможет уладить все деловые вопросы, связанные с продажей имущества. А её мама, хоть постарела, держится молодцом, ждёт возвращения дочки, желает быстрее её обнять.

Лидия порадовалась письму. Знала, друг не подведёт. Её заботила только судьба Олимпии. Она понимала, что им обеим будет плохо друг без друга. Она-то едет к друзьям, а подруга остаётся одна, без поддержки, во враждебном окружении. Но и этот мучительный вопрос решился сам собой. Набравшись смелости, Лидия спросила её, поедет ли она с ней? Подруга обрадовалась, согласилась. Счастливая Лидия стала спешить со сборами. Ей помогала Олимпия. Но однажды она напомнила Лидии о желании стать христианкой:

— Пора, моя дорогая, иначе мы можем не успеть до отъезда. Теперь всё зависит от приезда твоего друга.

— Верно. Но я очень боюсь. Мне стыдно, страшно, что меня не примут ни священник, ни община.

— Этот страх не от Бога. Положись на Его волю и будем бесстрашно идти к намеченной цели.

И как-то вечером, покрыв головы покрывалом, и плотно закутавшись в них, они, достигнув окраины города, спустились в катакомбы. Тогда было великое гонение на христиан и люди принимали крещение тайно, не афишируя свою веру. У Лидии от темноты и страха замерло сердце. Пройдя несколько поворотов, они вошли в большой зал. Там в стену был вделан горящий факел, освещавший присутствовавших. Олимпия подвела подругу к священнику, попросив принять её в христианскую общину. Так началось перерождение Лидии.

За сборами к отъезду время летело быстро. Но вот дела сделаны. Подруги устали и решили немного развеяться, съездить в Рим, посмотреть на строительство огромного амфитеатра Колизея и реставрацию, сгоревшего ранее, Капитолия. Олимпия обещала подруге, что покажет ей знаменитую и самую древнюю в Римской империи Аппиевую дорогу. «Построена она была давным-давно. Ведь римляне строили и прекрасные акведуки по всей Европе, и прекрасные дороги. Эта дорога знаменита не только своей самой большой протяжённостью и удобством, но по ней ступали ноги Самого Господа нашего Иисуса Христа! Предание гласит, когда Петр убегал из Рима от императора Нерона, расправлявшегося с христианами, на Аппиевой дороге он увидел Иисуса Христа, нёсшего на себе деревянный крест. Апостол Петр удивлённо спросил у Него: „Куда Ты собрался, Господи?“. Господь ответил: „Спешу в Рим, чтобы стать второй раз распятым!“. Ученик понял, вернулся назад и был сам распят Нероном вниз головой. Там есть ещё катакомбный храм, где находится камень с отпечатками ступней Самого Господа. Там же хоронили и мучеников за веру. Представляешь, что это такое? И как интересно побывать там!».

Олимпия, ко всем своим положительным качествам, была ещё прекрасным возничим. Колесница у неё была лёгкая, и они вместе отправились в путь. Подъезжая к Риму, они оставили колесницу на стоянке у стены, поручив сторожу её сохранность. В город нельзя было днём въезжать на транспорте, во избежание пробок, создающих заторы на дороге. И в этот момент они попали на глаза самому императору Веспасиану, проезжавшему в повозке, и наблюдавшему за строительством. Он был удивлён, что две прекрасные девы передвигаются по Риму не в носилках со слугами, а одни, при помощи колесницы, ловко управляемой одной из них: «Ну и времена нынче настали, барышни ведут себя не как девицы, а как амазонки, или опытные воины!», подумал он ворчливо, забывая свою лихую молодость. Когда Лидия повернулась в его сторону, он замер, глаза загорелись чудным блеском. Губы сжались, он напрягся, хрустнул пальцами рук. Словно сияние нежной зарницы, обожгло его. Эта женщина показалась ему такой красивой, что ему стало трудно дышать. Белое, как мрамор, лицо, вьющиеся длинные густые волосы каштанового цвета, глаза — лазурь в безоблачную погоду. А в них необыкновенные чистота и невинность, словно они говорят: «Я уже там, где небожители, а ты где?». Тот, кто смотрел на неё, был поражён, словно зрел нечто возвышенное. И сразу думал: «Где я, где? Но только не на земле, с её грязью и приземлённостью». Однако улыбка у неё была немного лукавая, вероятно, как у истинной женщины. Повозка остановилась. Веспасиан задохнулся от противоречивых желаний: скомкать, её красоту, выпить до дна. И в то же время беречь, бояться прикоснуться пальцем. «Какое оригинальное выражение лица, глаз, будто у Психеи, очаровавшей проказника амура. Но улыбка — а-я-яй! Так бы и взял всё это себе на память, спрятав глубоко в сердце», — думал он, изумляясь. Хлопнув в ладоши, подозвал слугу и велел передать прекрасной матроне записку.

Подруги застыли по приказу слуги, Лидии передали письмо. Она удивлённо взяла его, прочитала и обмерла. Лицо её побледнело. Веспасиан умолял её, приказывал прийти к нему на свидание на виллу его друга в Помпеи. «Как он узнал, откуда я? Ах, да мы сами об этом сказали охраннику колесницы!». Когда она дочитала всё до конца, лицо её превратилось в пунцовое. Волосы растрепались, лоб покрылся испариной. Она была раздавлена таким предложением. Олимпия испугалась за неё:

— Что-то случилось, дорогая?

— Да-да, случилось! Милая, мы поворачиваем назад, в Помпеи. Мне срочно надо посоветоваться с тобой! Быстрей, ждать нельзя! Быстрее!

— Вот так прогулялись! Показала я тебе все примечательности Рима… Ну да ладно, что делать, вернёмся назад! Не волнуйся!

Дома, рассказав кое-что подруге, она попросила у неё совета. Но Олимпия торопливо ответила:

— Скорее к священнику, скорее!

Когда же они попали к нему, он тоже растерялся и произнёс:

— Дочь моя, здесь ничего нельзя придумать и изменить. Тебе придётся принять приглашение, иначе — смерть. С тобой не посчитаются. В Тибре находят много утопленников.

— Лучше смерть, чем насилие!

— Не спеши, мы все будем за тебя молиться — день и ночь. Вся наша община. Предай себя в руки Божии, успокойся, молись.

Наступил вечер назначенного дня, когда надо было явиться на свидание. Как горько и больно было ей сознавать, что придётся вновь стать той, кем она не желала уже быть. « О. Боже, спаси!» — шептала она пересохшими губами.

В загородном доме всё было приготовлено для приёма гостьи и увеселительной беседы. Лидия еле перевела дух, и села на низкое седалище из слоновой кости перед невысокой яшмовой столешницей. Веспасиан уже ждал её. Она взяла себя в руки, улыбнулась, началась лёгкая, непринуждённая беседа, которую слегка поддерживал император. Он, когда-то командовавший римской армией, был солдатом, воякой, но не философом и оратором. Только сила и удачный момент помогли ему пробиться к власти. И вот теперь он, всемогущий, сидит с самой великолепной женщиной империи и почти не знает о чём с ней говорить. Он сконфужен, пасует перед её красноречием, утончённостью. Император, знавший стольких красивых женщин, как мальчишка растерялся перед ней!

Лидия, будто прочитав его мысли, стала рассказывать о себе. Она патрицианка. Отец её, известный воин, погиб в бою. Род их прославлен, но по воле судьбы и обстоятельств, ей пришлось покинуть отчий дом после гибели отца.

— Может Вы знали его? Вы ведь тоже когда-то славились своей воинской доблестью.

Он сидел, не шелохнувшись, слушая её внимательно, и бледнея с каждым её словом. Потом задумался и ответил:

— Знал. Вместе когда-то делили последний кусок хлеба, глоток вина, вместе брали штурмом восставшие города и прекрасных женщин. Вся наша молодость прошла с ним рука об руку. Да, дорогой побратим и товарищ погиб у меня на глазах, — Веспасиан умолк. Он пожирал её глазами. Этот момент он заключит в своём сердце, как самый яркий и удивительный. Она была женщиной, с которой не могла сравниться ни одна римская патрицианка, и он понимал, что она никогда не будет ему принадлежать. Она — дочь его друга, побратима, олимпийские «боги» накажут его за такое святотатство. «Ну, хорошо, тогда насмотрюсь на неё вволю, в этом ничего постыдного нет».

Когда Лидия закончила говорить, он приказал ей сбросить верхнюю одежду и облачиться в коротенькую полупрозрачную тунику. В ней она выглядела молоденькой неискушённой девочкой, испуганной, трепещущей от страха. Он сел напротив, глядя на неё. Настала глухая ночь. Слуги зажгли факелы и покинули их. Она сидела, он смотрел. Она заиндевела, её била лихорадка. Он смотрел и плакал. Она замерла, боясь пошевелиться, сделать лишнее движение. У неё уже и сердце почти не билось от ужаса. «Как страшна любовь маньяка. Что же ему надо от меня? Ужасно, когда старики пытаются любить, особенно такие, как этот», — думалось ей. Наконец он ожил и приказал ей танцевать. Лидия, распрямилась, встала в центр большого круга, в середине которого бил фонтан, а по краям он был украшен серебряными соцветиями роз, и поплыла по нему Ледой. Она казалась оттуда недосягаемой мечтой. Танец был почти воздушным, будто не женщина, а сама Терпсихора танцевала перед ним. Он стал сдавленно вздыхать. После попросил почитать стихи. Она устала: сначала сидела, не двигаясь, затем танцевала, еле живая от ужаса. «О, как я боюсь этого непонятного человека! Ну, подожди, я тебе такое прочитаю, что забудешь думать о любовных утехах навсегда! И перестанешь мучить женщин!». И, уже не владея собой, она выпалила на одном дыхании:

— Стихи? Да я уже изнемогаю от страха. Не понимаю, зачем я тут? А Вы, — человек или ходячая мумия? Если я нужна Вам, — я здесь, но если нет, отпустите. Вы же издеваетесь надо мной! У меня сил нет больше!

— О, — взревел Веспасиан, — вот ты какая! — потом, опомнившись, добавил уже тише и спокойней, — Дурёха, да я не могу до тебя дотронуться. Ты дочь моего покойного друга и брата. Я мог бы сейчас расцеловать все твои пальчики на руках и ногах, но я тогда не совладею с собой.

Лидия замерла. «Конец, смерть, — роилось в голове, — Недаром сказал скифский мудрец Анахарсис, — Беда голове от языка». Но он, увидев её испуганной, рассмеялся, погладил по голове, ущипнул за запястье и произнёс:

— Что ж, ты выиграла, крепость выдержала осаду. Но я не смогу жить, не лицезря твою умопомрачительную красоту. Ты — Елена, из-за которой некогда разгорелась троянская война, прекрасна и таинственна, распутна и целомудренна. О, ты непростая женщина. Есть в тебе что-то, рождающее мечту, вдохновляющее писать стихи, слагать песни. И в тоже время любить и нежить. Но не суждено. И я не хочу больше тебя мучить, глупышка.

Елена от волнения ничего не понимала. «Откуда он узнал моё настоящее имя? Мне дали его в детстве. Ах, да это же сравнение».

— Я сейчас призову художника. Он посмотрит на тебя и запечатлеет на стене твой образ. Смотри, чтоб парень не сошёл с ума от твоих чар. Я же каждый день буду зреть свою тайную симпатию во всей её ослепительности. Дитя моё, я обеспечу твоё будущее. Знаю, ты скажешь: «Не надо, у меня всё есть». Но сегодня-то есть, а завтра, может не быть. Я же не могу допустить, чтоб такое произошло с дочерью моего доброго друга, брата. Он просил, умирая на моих руках, чтоб я заменил тебе отца. Я пытался, искал и не нашёл. Да, ещё прошу тебя, никому ни слова. Поняла? И отдаю тебе кольцо твоего родного отца, хранил его до сих пор для тебя, — он снял его с руки и передал ей, перепуганной на смерть.

— Хорошо, поняла, — еле слышно прошептала Елена, усилием воли сдерживаясь, чтоб не упасть в обморок. Вот так и появились в Помпеях эти фрески.

Когда, обессиленную, её доставили домой, она потеряла сознание. Слуги подняли её, поместили на ложе. Не приходя в себя, она пролежала несколько дней. Олимпия, увидев её в таком состоянии, испугалась и не отходила от подруги ни на шаг. Наконец она обрела рассудок.

— Что с тобой и почему у тебя синяк на запястье?

— Не помню, это чепуха. Отведи меня, быстрей в катакомбы

Вечером, обнявшись, они направились в подземный храм. Спустившись, в подземелье, Елена попросила подругу подождать, ей надо переговорить со священником наедине. Она всё рассказала батюшке Иоанну, умоляя его молчать, ибо они могут оба пострадать.

— Что же мне делать, я боюсь этого человека.

— Уезжай, дитя моё, к себе на родину. И. желательно, быстрей!

— Он подарил мне это кольцо, объяснив, что ранее оно принадлежало моему отцу. Продать его нельзя, передарить — тоже. Но в благодарность Господу о моём спасении я могу оставить его в храме?

Конец ознакомительного фрагмента.