Вразумление Господне. Историческая и современная проза

Лариса Розена

В книге описывается жизнь сестёр Романовых до и после революции, их дружба. А также жизнь великих угодников Божиих и простых людей, их стойкость и противостояние всем жизненным невзгодам.

I. ДРУЖБА

«Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только любовь…»

(Письмо великой княжны Ольги Николаевны из Тобольского заточения)

— Алло, — в телефонной трубке что-то щелкнуло, и незнакомый мужской голос продолжал, — Тамара Александровна, здравствуйте! Ваша двоюродная бабушка, живущая в Санкт-Петербурге, парализована, ухаживать некому, желательно, чтобы кто-то находился при ней, — добавил, как бы упрашивая или упрекая.

— Благодарю, поняла Вас, — расстроенная, положила трубку.

«Вот ведь как разбросала судьба родных и близких людей по разным городам», — подумала с сожалением и горечью.

Тамара Александровна сама болела, жила на скудную пенсию, но ехать необходимо. Маленькая, подвижная, с короткой стрижкой светлых, пушистых волос и веселыми, мечтательными глазами, выглядела бодро. Во всей ее легкой фигурке сквозили своеобразное изящество и хрупкость. Одевалась очень просто, со вкусом.

Сразу же, купив билет на поезд, устремилась в Северную Пальмиру, любимый с детства Санкт-Петербург. Все ее там восхищало. Когда-то в молодости часто гостила у родственницы, ходила в театры, музеи, на выставки. Программа — насыщенная. Днем — Эрмитаж или Русский музей, вечером — театр или зал филармонии…

Позже, с ворохом редких книг по искусству и пластинками классической музыки, возвращалась в свой провинциальный городок. Давно это минуло!.. Ушли молодость, красота, надежды…

На одной из остановок в купе вошел пожилой мужчина, с копной полуседых, вьющихся волос и такого же цвета аккуратной бородкой, маленькими, близорукими глазами. В руках он держал тяжелый кожаный портфель.

Тамара Александровна вежливо пригласила:

— Присаживайтесь, пожалуйста, у Вас верхнее место?

— Да, благодарю за любезность, не премину ей воспользоваться.

— Вам до Санкт-Петербурга?

— Вы проницательны, еду на научный симпозиум.

Представился профессором Заботиным Павлом Степановичем и оказался интересным собеседником.¹ Сам собой зашел разговор об искусстве — музыке, поэзии, архитектуре, что очень восхитило обоих…

— А живопись любите?

— Да, я иногда и сама рисую.

Павел Степанович наклонился к дорожным вещам и достал красочно оформленную книгу с названием «Шедевры русской живописи». Протягивая ее, добавил:

— Дарю, только что издано с моей аннотацией.

— О, спасибо! Подпишите, пожалуйста, хочу с автографом, — попросила Тамара Александровна, обрадованная неожиданным подарком, рассматривая его.

— Хорошо, если Вам будет приятно.

Заметив ее необычайное оживление и просветленность, доверительно открылся:

— Динамика линий и музыка красок заставляют иногда петь мое сердце… если это настоящее…

— И мне кажется — искусство вне времени и пространства, когда одна душа поверяет другой боль, радость, надежды, помогая сопереживать, совершенствоваться, становиться мягче…

— Наверное, Вы правы… Представляете, из каких-то источников почерпнул, что последний император Николай II тоже любил живопись. Вы что-нибудь читали об этом?

— Нет, но я чрезвычайно взволнована последними публикациями о Царской Семье. И очень хотелось бы что-то написать на эту тему…

Наконец-то прибыли в Санкт-Петербург. Выйдя на вокзал, Тамара Александровна заспешила к больной.

Когда ей открыли дверь, прошла в прихожую и, увидев в комнате лежащую без движения родственницу, свидетельницу былого счастья, надежд и разочарований, заплакала. Слезы, как ни старалась, удержать не смогла.

Покормив дорогого человека и даже усыпив разговором, принялась искать рецепты, выписанные врачом. В маленькой, захламленной вещами, комнате задача найти что-либо затруднялась. Заглянув в старый шкаф, увидела заветную шкатулку, которую раньше от нее скрывали. Взяла в руки, долго рассматривала, наконец, открыла. Чего там только не было! Поломанные старинные украшения, какие-то древние письма со стертыми, выцветшими страницами, старыми фотографиями и, наконец, увесистый, объемный дневник в шагреневом переплете. Она вспомнила — больная была когда-то в молодости при Дворе Его Императорского Величества Николая II. В родне о таком факте тщательно умалчивали в советское время, и только недавно узнала об этом. Стала пытаться вникнуть в непонятные письмена, напоминавшие египетские иероглифы. Как же хоть что-то понять? Просматривая листы, догадалась: кое-что прочитать можно. В некоторых местах отчетливо видны буквы и понятен текст:

«…в конце завтрака поданы сыр, фрукты, клубника. К столу подошел маленький веселый шалунишка — цесаревич. Ему неполных 4 года. Quell delicieux enfant!² Со светлыми, вьющимися волосами, выразительными серо-голубыми глазами, длинными ресницами, пухленькими щечками. Улыбаясь, обратился к Императрице: «Ma’chere.³ Не вредно ли есть много клубники?»

Пока удивленные родители пытались что-то ему объяснить, он незаметно пробрался под большой старинный стол с массивными резными ножками, никто ничего не подозревал. Запыхавшись, выбрался назад, улыбаясь и показывая маленькую туфельку, снятую с ноги одной из фрейлин. Ребенок счастлив, наивен, чист, словно Ангел, и считает, что веселая шутка удалась. Всем хотелось расцеловать его и рассмеяться, с трудом сдерживались.

Но Его Величество Николай II сделал сыну строгий выговор. У него от неожиданности брызнули слезки. Великая княжна Ольга Николаевна, премиленькая девочка-подросток, пыталась заступиться за брата, и сама получила…»

Далее неразборчиво. Тамара Александровна вздрогнула: «Это — жизнеописание Царской Семьи…» Судорожно, наспех стала перелистывать страницы. Буквы снова исчезали перед глазами. Утомленная, не могла вникнуть в смысл.

Проснулась страдалица. Напоила ее чаем. Найдя злополучные рецепты, направилась в аптеку. Вернувшись, увидела — родственница спит. Любопытство взяло верх над вопросом чести и, увлеченная, принялась за дневник. Торопливо перемещая листы, нарушила хронологию. Вот еще запись, которую можно прочитать:

«…Царское Село. Снег упруго скрипит под ногами. Мягким, пушистым ковром укрыто окружающее, будто заботливой, хозяйской рукой. И от этого яркого счастья хочется все погладить, всему улыбнуться, ходить без конца взад-вперед по дорожкам аллей и впитывать в себя свежесть прекрасного доброго утра. Сегодня…»

Это не относилось к тому, что интересовало неутомимую искательницу. Мягко улыбаясь, прошептала: «Так вот в кого у меня наследственное — писать!.. Ну что же там о членах Августейшей Фамилии?» Увидев ясную запись, остановилась:

«…августа 1902 года. Царская Семья со свитой присутствует на маневрах войск. Живем в поезде, который разъезжает в направлении учебных действий. На ночь возвращаемся на станцию Рошково. Внутри очень мило: мягкие диванчики, обитые бархатом, шелковые портьеры, зеркала, цветы.

Встаем довольно рано. Совершаем дальние прогулки. Восхищает прозрачный, трепетный воздух, напоенный запахами меда, клевера, лесных трав. Небо, наполовину сонное и голубое, наполовину бодрое и красное, разбуженное восходящим солнцем, сияет. Тишь и покой. Трава, влажная от росы, блестит и переливается сочной свежестью. Ощущение такое, будто природа поет. Ей начинает вторить сердце, и все сливается в дивную гармонию…

Девочки затихают и впитывают эту непритязательную, русскую красоту…

С нами находится великая княгиня Ольга Александровна — сестра Царя. Все приглашены ею на веселые забавы для детей и взрослых. Игра состоит в катании с высокой земляной насыпи, где находится состав. Развлечение оригинальное. Обрисую происходившее.

Великая княжна Ольга — шестилетняя девочка, подвижная, с веселым характером, круглым, смеющимся личиком, развевающимися белокурыми кудряшками — восхитительна! Она, не робея, съезжала с так называемой «горки» на серебряном подносе, прозванном «салазками». За ней, почти такого же роста, но младше на два года, катилась великая княжна Татьяна, удивительная девочка, напоминавшая дорогую куколку севрского фарфора.⁴ Всем весело. Но Ольга Александровна в особенно приподнятом настроении. Она сегодня хороша, как никогда. Волосы, уложенные в строгую прическу, растрепались и делали ее моложе. Посвежела, на лице появился яркий румянец. Глаза сияли задором и весельем. Заразительно смеясь, обещала, что тоже скоро поедет с «горки». Дети, съехав вниз, взяли подносы и с трудом потянулись наверх. Младшая прищемила пальчик, на глазах появились слезки. Старшая подбежала к сестре, перекрестила больное местечко, взяла ношу и вместе со своей поместила себе на спинку. Звонко шепча: «А мне не тяжело, а мне легко», — стала медленно заползать на насыпь. Что за чудо эти дети!..»

Продолжение отсутствует. Тамара Александровна задумалась. С некоторыми фактами приходилось встречаться в книге воспоминаний генерала А.А.Мосолова.⁵ Но здесь все так живо и к сердцу ложится…

Рядом новый прочитываемый кусочек:

«В Зимнем дворце — событие. Двое старичков — муж и жена приехали из Сибири и привезли в подарок Императору маленького ручного соболя. Распорядились привести их со зверьком к детям. Все обрадовались. Это внесло большое оживление в устоявшийся, размеренный ритм жизни. Малышки развеселились: глаза заблестели озорным огоньком, щечки порозовели. Каждая старалась погладить маленького дикаря. Он, то смирно сидел на руках у старичка, то быстро перебегал с места на место. Дети спешили его поймать. Слышались смех, шутки, уговоры. Его оставили во дворце на ночь. Но за это время были разбиты некоторые фарфоровые безделушки, ободраны ножки, обивка диванов, внесена сумятица и неразбериха.

На следующий день вечером повторилась та же игра в присутствии Его Императорского Величества, Императрицы и старичков. Но хитрый зверек был уже более спокойным. Веселье прервалось в самом разгаре. Объявили — наступило время обеда. Взрослые объяснили детям, что сибиряки заберут соболя с собой и уедут, здесь не оставят.

Смятение охватило малышек. Татьяна нахмурилась, закрыла лицо руками, растеряно встала посреди комнаты. Казалось, она вот-вот зарыдает. Ольга тоже была недовольна. Но, заметив состояние сестры, наклонилась над ее ушком и жарко зашептала:

— My dear friend!⁶ Пожалуйста, не плачь! Я отдам тебе все свои игрушки, только успокойся, хорошо?

— All right.⁷

Неожиданно на глаза самой успокаивающей набежали слезы…»

А вот следующий абзац:

«Жаркое лето. Юг. Ливадия. Большой красивый дворец. Сегодня здесь бал в честь тех же двух девочек. Нет, это для меня они остаются детьми. В действительности они уже почти взрослые девушки. Старшей — Ольге Николаевне — 16 лет. Очень приятная. Стройная, с белой чистой кожей, тонким румянцем, выразительными, добрыми глазами, по-детски ясными, дышала непередаваемым чистосердечием. Светлые шелковистые волосы изящно уложены и перевиты цветами. На хрупкой шейке — бриллиантовое ожерелье. Белое бальное платье с нежно розовым отливом кажется и скромным, и несколько кокетливым. Сама нежность вызревала бутоном цветка и раскрывалась, словно цветок…

Тут и там много других юных красавиц. Присутствовали молодые моряки со «Штандарта», весельчаки-офицеры крымского конного дивизиона и придворные кавалеры. Дамы, разряженные в разноцветные платья из всевозможных материй с большими декольте, восхищали взор. Их волосы представляли собой феерию: головки девушек украшены цветами, дам — изумрудами, рубинами, сапфирами, жемчугами, соответствующими цвету одежды.

Все переливалось от обилия дорогих украшений. Блеск и сияние ослепляли.

Великая княжна Ольга Николаевна направилась к выходу из зала. К сестре устремилась Татьяна.

Одета почти также, но ростом несколько выше. Она мне кажется очень красивой. Правильные черты лица, теплый тон кожи, прекрасно сложена. Взгляд приветливый, открытый. Во всем облике — гармоничность и аристократизм. Наклонившись к сестре, зашептала мягким, бархатным голосом о том, что ей нравится офицер с чудесным, юношеским лицом и указала на него глазами.

Старшая побледнела, смутилась. Было понятно, что ей он тоже по душе. Задумалась, помолчала. Успокоившись, уверенно произнесла:

— Don’t worry!⁸ Постараюсь с ним больше не танцевать»

— Thank you.⁹

Глубоко вздохнув и прикусив нижнюю губку, Ольга направилась в другую сторону. Таня не поняла жертвы, была подростком. Догнала сестру, пожала ей руку.

Легкая дымка очарования, мечтательности, удивительной свежести плыла над залом. Оркестр наигрывал вальс, мелькали наряды, глаза, улыбки, завитые и напомаженные волосы. Юность царила здесь, словно властная королева, увлекая сердца к далеким берегам романтики. Татьяна, побледневшая, смущенная, о чем-то оживленно разговаривала со своим «пажом», так она в шутку его называла. Глаза, то глубокие серые, то светло-карие, переливались, словно прохладная ранняя роса под утренним солнцем. Слепили, вдохновляли. А юный кавалер что-то щебетал, щебетал, щебетал. Море цветов, музыки, поэзии. И все это на заре их жизни, неразлучных Ольги и Татьяны».

Тамара Александровна перевела взгляд на милую бабушку, забывшуюся сном. Одеяло, укрывавшее ее, почти сползло на пол. Простыни сбились. Подошла к постели, укрыла, приглушила свет и вновь принялась за рукопись:

«Сегодня после чтения Евангелия Татьяна Николаевна удалилась на продолжительное время. Я забеспокоилась.

Случайно взглянув в один из дальних покоев дворца, изумилась неожиданной интимности комнаты. Против обыкновения, в изысканных тонких серебряных подсвечниках горели восковые свечи. Их мягкий, мерцающий свет был неровным. То падал ярким пятном на тяжелые голубые портьеры, то перелетал на стены, обитые кретоном и шпалерами, может, с картонов работы самого Ватто¹⁰, то перебирался на лепные украшения карнизов и плафонов. И вновь озорно освещал изящные стулья из нежной карельской березы и небольшой диванчик, крытый синим бархатом.

Я вздрогнула от неожиданности. На нем разглядела сидящую в глубокой задумчивости Татьяну, одетую в строгую белую блузку и черную шелковую юбку. В руках она держала объемную книгу. В приглушенном свете глаза выглядели заплаканными, покрасневшими, а лицо — осунувшимся. Чувствовалось, ее тревожат глубокие переживания. И казалось, они усиливались от нежных, печальных звуков арфы, доносившихся откуда-то издалека…

Я совершенно упала духом, понимая, что не имею права узнавать причину грусти. Но непередаваемые жалость и тревога за девушку пересилили чувство деликатности. И тихо, дрогнувшим голосом, попросила объяснить, что произошло. Она пыталась промолчать, увидев же мое неподдельное волнение и живое участие любящего человека, открылась:

— Я доверюсь Вам. Вчера я имела беседу с духовником:

— Как быть, часто согрешаю, не умею противостоять искушению?…

А он мне передал слова Серафима Саровского. Сейчас я осмысливаю их, и, понимая свою немощь, грущу. Хотите, прочитаю Вам это место?

— Be so kind.¹¹

— «Если враг рода человеческого заставляет тебя падать, соблазняя чем-нибудь, против чего у тебя не хватает сил бороться, усиливай, удесятеряй покаяние, благодарственные и славословные молитвы тотчас после совершения греха твоего, и тогда лукавый перестанет тебя соблазнять, ибо не захочет давать тебе повод к усиленной молитве».

Слушая ее, я вздрогнула, нервно теребя кружевной платочек… Какой пример духовности подает мне великая княжна в своем стремлении стать еще чище!»

Далее Тамара Александровна читать не могла. Слезы застилали глаза, разъедали. Плакала так, будто вновь стала маленькой, беспомощной девочкой. А горе предстало большим — не хватало сил объять… «О, что народ мой обманутый, помраченный содеял! От Бога мы отступили, руки на святость подняли!..»

Проснулась бабушка, выглядевшая бодрее. Глаза, уставшие от мучений, были когда-то серого цвета. Лицо — матовой белизны. Даже в глубокой старости она не потеряла еще привлекательности и благородства. По красоте и величию в родне ее называли Екатериной II.

Внучка вытерла глаза, успокоилась, подошла и ласково уговорила ее сделать укол. Умыла, напоила чаем. Пристроившись около кровати, смутившись, произнесла:

— Моя дорогая, прости за нетактичность и своеволие. В старой шкатулке я нашла твой дневник?

— Mon ami.¹² Он принадлежал одной из фрейлин, находившейся постоянно при царских детях. Она последовала за ними даже в ссылку, предварительно оставив его на сохранение мне, о чем я долго умалчивала…

— Пока я не нашла эту рукопись. О, как интересно! С тех пор человеческая рука не касалась ее?

— На все Господняя воля. Исполнились Божьи сроки… Искренне рада, что именно к тебе попали записи. Ты одна достойна, понять и правильно распорядиться ими…

Вскоре появилась сестра Инесса, и Тамара Александровна решила вернуться домой. Медленно бродя по улицам, прощалась с городом. Грустно смотрела на милые сердцу соборы, мосты, речушки: «Осени приближение, как остро чувствует сердце этот момент, когда тоска противоборствует успокоенности…» — рождалась в душе печальная музыка.

Приехала уставшей. Ничем не хотелось заниматься, кроме чтения литературы о царевнах-мученицах. А дел — множество. Давно не выбивалась пыль из ковров, не блестел пол от идеальной чистоты, не готовился вкусный обед на кухне…

Как-то вечером ее навестила старинная приятельница. Высокая, белокурая, с чёрно-золотыми глазами, худощавая, подтянутая, казалась младше своих лет. Одета в теплый изящный костюмчик серого цвета и такого же оттенка туфельки. Принеся с собой оживление, новизну, стала расспрашивать о поездке. Восторженная поклонница монархии рассказала подруге о внезапной находке, кое-что прочитала.

Приятельницу звали Галиной Ивановной. Она задумалась, долгим, грустным взглядом посмотрела в окно. Увидев на улице догорающий, кроваво-красный, зловещий закат, вздрогнула. И будто сразу спала с нее маска, которую она надевала утром, почистив зубы… Медленно повернувшись, прошептала с содроганием:

— Видно Всевышнему угодно рассказать тебе об их жуткой, безвременной кончине. Надо же, какие бывают совпадения в жизни!..

Задумалась. Неуверенно, с болью выдавила из себя:

— Дед у меня, понимаешь ли… — и вдруг обмякнув, как бы решившись, добавила, — принимал участие в их убийстве. То есть, косвенно, но принимал, — и вновь Галина Ивановна беспомощно сжавшись и задыхаясь, сделала паузу. Передохнув, продолжала, — точнее сказать, сам не расстреливал, а доступ в Ипатьевский дом имел, кое-что из материалов по делу видел и часто беседовал с фрейлиной, находившейся в заточении. Он очень переживал из-за причастности к этой трагедии, и чтобы не сойти с ума, стал вести записи-воспоминания. Завтра, если позволишь, принесу их.

— Я заинтригована, безусловно, поспеши, не верится, что услышу конец, — жалобно взмолилась Тамара Александровна. Про себя подумала: «Вот как Господь сжалился надо мной, послал возможность все узнать…»

«В спальной комнате Ольги Николаевны в тот день было мрачновато. Воздух спертый, редко проветриваемый. В углу, напротив окна, узкая кровать. На ней плачет великая княжна. Ей снится страшный сон: будто идет она по полю, и невидимая сила толкает ее к краю дороги, где находится обрыв. И она падает, падает, падает… Кошмарный сон повторяется, преследует…

Проснувшись, измученная, расстроенная, поняла значение сна. Скоро-скоро наступит конец страданиям. Отрешенным взглядом уставилась в пространство. Пахло затхлой сыростью. В углах мелькали угрожающе-диковинные тени… При бледном мерцании тонкой свечи они перебегали с места на место. Дверь скрипнула, вошла взволнованная сестра Татьяна. Похудела, черты благородного лица заострились, ореховые волосы разметались, одухотворенные глаза мерцали тихим, теплым огнем. Маленькие ножки, почти босые. Казалось, она не идет, а парит в воздухе.

Ольга вздрогнула. Быстрым движением руки провела по лицу, поправила прическу, успокоилась. Надевая туфельки, спросила:

— Как ты здесь оказалась, дорогая, и почему не спишь?

— Перехитрила стражу, мне страшно!

— Не бойся, девочка, не думай о плохом. Если появится малейшая возможность тебя спасти, постараюсь, ценой своей жизни. Ты веришь мне, милая?

— Да, родная. Но я не приму твоей жертвы. Ты постоянно оберегала меня в детстве. Сейчас я взрослая и хочу сама заботиться о тебе.

Два сердца одним порывом раскрылись навстречу любви, и они обнялись. Вдруг на глазах у старшей появились слезы. Они стекали с ресниц одна за другой, лицо же оставалось спокойным. Страшная картина, когда человек плачет, не замечая этого. Мужественная, добрая Ольга дрогнула? Настала очередь Татьяны поддержать и успокоить ее:

— А помнишь, как мы в госпитале, после курсов, работали сестрами милосердия? Видели смерть постоянно, и на операциях, и в больничных палатах, мы уже не боимся ее… Нас укрепляет Бог!

Плачущая прислушалась, успокаивающая продолжала:

— Ты же у нас молодец, девочка! Когда тебя сватал наследный румынский принц — Карол, и ты отказала ему, заявив, что за иностранца замуж не выйдешь и из России не уедешь, как я восхищалась тобой!¹³

— Нет, не из-за себя расстраиваюсь. Жаль брата. Знаешь, он сказал: «Если будут убивать, то только бы не мучили».¹⁴

— Мы вверили свои жизни в руки Господа, будем надеяться на Его милость… Родная моя, мы же все вместе, какое это счастье!

Насторожившись, прислушались. Со стороны коридора доносились возня, шорох, поскрипывание. Обычное — подслушивают? Сделав знак объясняться жестами, Татьяна взяла в руки одну из духовных книг и попросила сестру прочитать, что особо отметит в ней:

«Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник… становясь перед неизбежною смертью, сохраняли тоже самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту… они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом».¹⁵

Ольга догадалась — сестра навестила не из страха, но чтобы успокоить, отвлечь от тягостных мыслей, сердцем почувствовав ее состояние.

Просветленные, молча, встали на молитву. Молились долго. Господь умножал их силы…

Когда Татьяна взялась за ручку двери, благодарная Ольга прошептала:

— Не волнуйся за меня. С Божией помощью я выдержу, мы выдержим.

Через некоторое время, глубокой ночью, в коридоре раздался истошный, пугающий крик:

— Всем выходить, быстрее, поторапливаться! Эвакуация! Мгновенно захлопали открывающиеся двери.

И вдруг желтые, полуистлевшие листы задрожали в руках Галины Ивановны, и она беспомощно выронила их. Наклонившись, стала старательно собирать…

— Извини, видишь как трудно и больно касаться этой темы…

— Понимаю и сочувствую…

— Этих событий дедушка сам был очевидцем. Другую историю — продолжение, узнал случайно, за что поплатился жизнью. Но тайну через записи успел передать своей жене — моей бабушке. Она, по его просьбе, послушно уехала вглубь России…

Немного сообщу о дедушке. Он был очень образованным человеком. Умел рисовать, играть на флейте, сочинять стихи, вел наблюдения за жизнью людей. Молодой, особенно сокрушался о двух старших княжнах… Говорил: «Распустились светлым утром нежные розочки, а вечером душным увяли…»

Женился, чтоб все забыть, но покоя не было…

«В ту ночь сменили охрану, состоявшую из жителей Сысертского завода. После полуночи прибыл специальный отряд латышей, с поручением расстрелять всех заключенных. Был такой некто Юровский. Он «по-деловому» руководил намеченной «операцией».

Когда члены августейшей Семьи вместе с фрейлиной вышли из спален, им зачитали смертный приговор. Ольга побледнела, сердце застучало быстро-быстро, голова сделалась удивительно ясной. Татьяна изменилась в лице, покачнулась. Старшая сестра поспешно прикрыла ее плечом. Юровский выпустил первую пулю, подавая пример другим. Латыши поддержали. Испуганные, Мария с Анастасией громко закричали. Приблизившись к великим княжнам, принялись стрелять в упор, в головы, решив: в корсетах зашиты бриллианты, оберегавшие от пуль. Обнявшиеся сестры дрогнули. Ольга еле слышно прошептала:

— Господи, прости их, не ведают, что творят…

Татьяна добавила безжизненными устами:

— Грядет жених! В руце Твои, Боже, предаю… — договорить не успела.

Их сплетенные нежные пальцы так и застыли в смертельном пожатии.

Картина из растерзанных, безжизненных тел устрашала. Но Юровский спокойно снимал с мертвецов драгоценности. Чье-то золотое кольцо едва блеснуло в кровавом месиве. Он разглядел, вытер носовым платком. Руки оттирать не стал, продолжая начатое. В ушах одного трупа пожаром полыхнули рубины, вырывая с мясом, насвистывал…»

Придавленные переживаниями, подруги под конец чтения не выдержали и разрыдались. Едва успокоившись, посмотрели на часы, удивились: полночь. Пожелав друг другу оставаться с Богом, расстались…

Молясь, как всегда перед сном, Тамара Александровна вдруг со слезами в голосе простонала: «Господи, прости нас — меня грешную и народ мой за содеянное злодеяние!».

Сразу уснуть не смогла. Встав с постели, подошла к столу, взяла бумагу, ручку, задумалась. Из наболевшего сердца полились надрывные горькие строчки:

«Россия после революции 1917 года.

Цареубийцы мы, Цареубийцы.

Помазанника Божьего убили.

Отступники, безверы, кровопийцы.

Нас бесы на безумья вдохновили.

И кровушкой народною кормились,

В вертеп большой Россию превратили.

На святость и духовность ополчились.

Всё уничтожив, рученьки отмыли…

И застонала Русь в безверье, страшно.

Творить дела безбожные мы стали.

За Православье не легли отважно.

Самим себе мы в душу наплевали…

О, Господи, пошли нам разуменье

И слезы покаянья и печали,

И отведи неверье и сомненье,

Чтоб до конца в безбожьи не пропали!».

Вот теперь-то она знала, о чем сможет поведать людям, с Божьей помощью…

Примечания

1

Заботин П. С. — русский философ (1926—1995)

2

Какое прелестное дитя! (фр.)

3

Моя дорогая. (фр.)

4

Севрский фарфор — старинный французский фарфор.

5

Мосолов А. А. При дворе последнего Императора. Санкт-Петербург, Наука, 1992.

6

Мой дорогой друг! (англ.)

7

Хорошо. (англ.)

8

Будьте спокойны! (англ.)

9

Благодарю. (англ.)

10

Ватто — французский художник (1684—1721)

11

Сделайте милость. (англ.)

12

Мой друг. (фр.)

13

Алферьев Е. И. Император Николай II как человек сильной воли. М. СП, Рюрик, ЛТД, 1991, с.139

14

Дитерихс М. К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале. т.1, с.183

15

Алферьев Е. Е. Письма Царской Семьи из заточения. Джорданвиль, 1974, с.469—480.