Счастливая Женька. Начало

Лариса Порхун, 2019

Роман "Счастливая Женька" – это попытка честного разговора о сложной и неудобной проблеме зависимости. Это история о непростой судьбе молодой женщины, преодолении ею алкогольной зависимости, а также поисках себя и своего предназначения. В нашем обществе до сих пор сохраняется устойчивое отношение к пьющей женщине, как к чему-то постыдному, о чем не принято говорить вслух. Содержит нецензурную брань.В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой.

5

Младенец немного пугал Женьку своими тоненькими ручками и ножками, которые двигались у него безостановочно и хаотично, и потому она торопилась поскорее его запеленать. Ей казалось, что так безопаснее и для него и для неё. Димочка родился 23 августа 1991 года, а на следующий день — М. С. Горбачёв распустил ЦК КПСС, подал в отставку как генеральный секретарь партии и распустил все партийные единицы в правительстве.

Молодые родители жили у Галины Аркадьевны, туда же привезли своего новорожденного сына. О том, чтобы снимать жильё или привести жену и сына к Элеоноре, не могло быть и речи. Да она и не звала. Лёня учился и с третьего курса уже подрабатывал на скорой. Вот где пригодилсяего юношеский санитарный опыт. Женя тоже учебу не бросала, даже умудрилась полгода растить Димку на грудном молоке, — сцеживалась, или, если получалось, забегала между парами и кормила ребенка. С малышом сидела Галина Аркадьевна, в свои семьдесят была она полна энергии, отлично справлялась и с хозяйством и с ролью прабабушки-няни. Ведь она опять была востребована. Более того, в ней нуждались! Галина Аркадьевна, как много раз в своей жизни, мобилизовалась, почувствовав невероятный прилив сил, закатила рукаваи принялась за дело. Иногда ночью, жалея измотанных учебой, работой и своим новым социальным положением — родителей-студентов, брала плачущего младенца и уносила к себе, качая и докармливая сцеженным накануне молоком.

Элеонора уже второй раз лежала в наркологии. Официально уже давно нигде не работала. Лёня после учебы и перед сменой, навещал её и поддерживал, как мог. Элеонора, полуприкрыв глаза, сухими губами шептала:

— Я чувствую, как сквозь меня проходит время, понимаешь, Леон, просто чувствую физически, — потом обязательно добавляла — Я не могу стареть, не умею. Эля стала плаксивой и раздражительной. Обвиняла сына, в том, что он так рано сделал её бабушкой, жаловалась, что её никто не любит, плакала, успокаивалась и интересовалась, как она выглядит. Лёня уставал и звал доктора, которого хорошо знал ещё с тех пор, как работал здесь санитаром. Молодой нарколог, которого явно не оставили равнодушным прелести Элеоноры, много с ней возился, советовал остаться на реабилитацию, посещать группы поддержки и завязать хотя бы с наркотиками:

— Сердце измотано, печень увеличена, нервная система расшатана до крайности, — стараясь не смотреть в вырез атласного халатика, повторял врач, — Я ни за что не поручусь, что вы выкарабкаетесь следующий раз.

— Да ты что, док, неграмотный что ли, — искренне удивлялась Эля, — Опиатные нарки тоже бы хотели потягивать сухое вино и курить легкие сигареты с ментолом, — Элеонора перекинула ногу на ногу, выставляя не без удовольствия, из-под гостеприимно распахнувшегося голубого атласа изумительные ноги, — Но это кайф бычий, понимаешь? Настоящий — только в маке, на конце иглы… А то что здоровье малёк потрепалось, это ничего… Жизнь без кайфа — не жизнь, понял, док?

Но потом входил сын, настроение её из игриво-кокетливого, мгновенно становилось плаксиво-жалостным. Лёня говорил какие-то ободряющие слова, комплименты, целовал мать перед уходом, но через пару дней все повторялось снова.

Женька несколько раз порывалась навестить свекровь, но Лёня махал руками и просил этого не делать.

— Ну почему? — не понимала Женя, — Я возьму Димку,куплю фруктов. Ей приятно будет, болеет же человек.

Лёня живо представил, как его матери будет приятно, когда молодая, цветущая Женька войдет в палату к матери во всем блеске своих двадцати лет, свежего, так идущего ей материнства и неуловимой женственности. Ленчик так живо представил, как «счастлива» будет Элеонора, что рассмеялся, замахал руками и попросил этого не делать:

— Просто поверь мне на слово, тем более наркология совсем не место для маленького ребенка, — Лёня глянул на Женьку, опять представил Эличкину реакцию, заржал и вышел из комнаты.

— Да ну тебя, Лёня, дурак какой-то… — сказала жена ему вслед и пошла сцеживаться.

Все нравилось Женьке в её семейной жизни, кроме тяжелого, глубоко потаённого чувства, что она не дотягивает до своего мужа, а может и не достойна, что она будто даже занимает чьё-то чужое место. Конечно, при здравом размышлении, Женя понимала, что никто не может занять чьё-то место, и вообще, глупости всё это. Если Лёнька умнее, опытнее её;разбирается в театре и живописи, да и в медицине он, конечно, сильнее, — весь последний год учился за двоих, — то в практических вопросах она гораздо лучше и быстрее ориентируется — это факт. И взаимодействовать с людьми Женька умела лучше. Лёню внимательно слушали, он прекрасно говорил, наглядно убеждал, посмеиваясь, в два счета уничтожал неоспоримыми аргументами всю доказательную базу собеседника. Разбирался в политике, искусстве, литературе: его мнение уважали, к нему, безусловно, прислушивались, но дружить предпочитали с искренней и простой Женькой. При всем своём обаянии и красноречии, Леонид редко мог удержаться от высокомерных и претенциозных оттенков в общении с людьми. При всей кажущейся простоте и доброжелательности, между ним и другим человеком, почти всегда, неуловимо, но четко ощущалась граница: с этой стороны я, Леонид Соколовский, а с той, извините, — вы. Кроме того, Женька постоянно ощущала какую-то недоговорённость с мужем. Как будто он почему-то боялся и не хотел открытых и честных взаимоотношений. Часто отшучивался или резко, иногда в грубой форме, уходил от чересчур, по его мнению, откровенного разговора. Сам того не понимая, он во многом повторял манеру своих родителей, особенно матери, скрывать истинные чувства, носить разные маски. Женьке это было непонятно и больно. Для неё быть счастливой, значит читать любимого, как открытую книгу, иметь родство душ и возможность делиться сокровенным.Иногда ей становилось жутко, когда она очередной раз понимала, что все, что она знает о своём муже, это только то, что она видит. Точнее то, чтоон позволяет видеть и знать. Его внешняя сторона: волосы, лицо,одежда, слова, поступки. Только верхушка айсберга. А что скрывается под темной водой — неизвестно. А для неё взаимопонимание и искренность быливажны чрезвычайно, и ставила она их наравне с любовью. В Женькином мировоззрении одно не могло иметь место без другого. Для неё это было не только очень важно, но и жизненно необходимо.

Шло время, учеба близилась к завершению, на горизонте замаячили ГОСы, надо было как-то определяться. Леонид твердо знал, что после ординатуры работать пойдет в наркологию. Женька готовилась в стоматологи. Трехлетний Дима уже ходил в детский сад. Он по-прежнему был на попечении Галины Аркадьевны, Женька и Лёня учились и работали, брали ночные дежурства, потому что за них больше платили. Лёня после работы обязательно «снимал напряжение», да так, что не всегда попадал домой. Объяснял это тем, что иначе невозможно «все это вынести». Что конкретно «это», по своему обыкновению, не уточнял. Женька возмущалась, они часто ссорились, в конце концов, договорились, что если он захочет немного расслабиться и выпить после работы, то будет делать это дома, а не с алкашами-санитарами. Первое время так и было, Женя заметила, что ей даже стали нравиться эти посиделки с собственным мужем. Она их стала ждать. Во время их полуночных застолий Лёня становился разговорчивее и мягче, они строили планы, шутили, любили друг друга яростно и страстно.Женьке казалось, что она надумала все проблемы, все у них с Лёней замечательно и прекрасно. Но тут противницей такого времяпрепровождения стала Галина Аркадьевна. Время от времени, отлавливая по утрам, хмурую, заспанную внучку, распространяющую на всю кухню устойчивый перегарный аромат, она высказывалась так, чтобы слышно было также мучающемуся от похмелья Лёне:

— Ты что делаешь, идиотка?! Ты же сопьёшься! — понимая, что эти слова не помогают ей достучаться до спящей на ходу, вяло помешивающей кофе Женьки, судорожно подыскивала слова, — Тебя лишат материнских прав, Димочку заберут, я ведь старая уже, — она переходила на крик, — Если этому все равно, — она кивала на дверь комнаты, — То ты ведь, женщина, мать, остановись, Евгеша!

Женька с отвращением глотала кофе, вторую чашку несла мужу в комнату, на ходу отвечая: «БабГаль, да ты что?! Выпили после работы по чуть-чуть… Не выспались, просто…не волнуйся ты…»

— Женя, с этого все начинается, у него вся семья наркоманы, у тебя тоже наследственность плохая, одна Райка чего стоит… — Галина Аркадьевна махала рукой и уходила в комнату поднимать Димку, который давно переехал к ней в комнату, вдетский сад.

— Пора нам сваливать от бабули,… да и тесно здесь, — задумчиво говорил одевающийся Лёня, — Будем снимать хату, я узнаю у ребят. Ничего, мать, все устроится, полмира живет в арендованном жилье, а мы чем хуже.

Женька недовольно дернула плечом:

— Не называй меня так, сто раз просила…Не потянем мы съёмную квартиру, ты прекрасно знаешь об этом…

Но снимать жилье не понадобилось. Сестра Женькиного отца, — Раиса, умерла в ноябре 95-го, не дожив и до сорока лет. На похоронах Женька никак не могла соотнести портрет двадцатипятилетней Раи, сделанный двенадцать лет назад, который стоял теперь на поминальном столе, с тем, в кого превратилась эта женщина за последние несколько лет. На фотографии смеющаяся девушка с ямочками на щеках, запрокинув голову, придерживала рукой тяжелую светлую косу, а похоронили сегодня жилистую, морщинистую тётку с отекшими ногами и одутловатым лицом, испещрённом красно-синей сеткойкровеносных сосудов. От обаятельной белокожей красавицы не осталось и следа. Её место заняла мумия неопределенного пола, у которой половина зубов отсутствовала, ао второй напоминали лишь кое-где торчащие желто-коричневые пеньки. Зинаида начала говорить о переезде ещё на кладбище. К удивлению Женьки, отец поддержал мать и сказал, что окажетлюбое содействие, касательно ремонта пристройки, в которой жила Раиса. На поминках Зина продолжила, и Женька с удивлением слушала мать, которая приводила все новые доводы в защиту их переезда, как будто волновалась, что кто-то начнет в них сомневаться, или оспаривать:

— Ты подумай, доченька, в пристройке две отдельные комнаты, кухонька, хоть и маленькая, да своя, — перечисляла Зинаида Евгеньевна, — туалет, умывальник, — Зина судорожно вздохнула, — Райка, дрянь такая, царствие небесное, конечно, загадила там прилично, но это ничего, отец поможет с ремонтом, раз обещал, да и я тоже…. Мать глянула на Женьку, которая все смотрела на Райкину фотографию, подождала какой-нибудь реакции от дочери и, не дождавшись, продолжила:

— Ты знаешь, отец сейчас совсем другой стал, мы к вам соваться не будем, чего нам делить, правда, доченька? — И у Митеньки своя комнатабудет, опять же, пятый год мальчишке всё-таки… Да и как не крути — это твой дом родной, прописана ты здесь.

— Спасибо, мама… — Женька испытывала страх и отчаяние… Что-то ещё, помимо смерти Раисы,тяжелым мрачным комом давило изнутри. Она вдруг явственно ощутила неопределенное, но вполне различимое предчувствие надвигающейся беды. Женька не глядя на мать, тусклым голосом спросила:

— А ты помнишь, какая она была, раньше?! — она кивнула на портрет — А я помню, я очень хорошо её помню — она платья куклам шила такие, что мне все девчонки завидовали, — Женя чувствовала, как закипают слезы, — Я её любила, да и Славик тоже, она ведь очень добрая была…очень… — Женька вышла из-за стола.

Когда она мыла посуду, к ней снова подошла мать:

— Дочь, всё решили: в общем, Лёня с папой на днях начинают ремонт, я с 18-го в отпуске, тоже подключусь, а ты смотри, по обстоятельствам, — Зинаида торжествующе, но с некоторым удивлением, смотрела на дочку, не понимая, почему она не радуется. Женя медленно вытерла руки, (людей было мало, поэтому управились быстро) и, с усмешкой, проговорила:

— А, так вы все решили, вот молодцы, вот и ладненько! Сделаем ремонт, — отмоем, выметем, перечистим всё, чтоб и духу Райки-алкашки не осталось, да, мамочка, ты ведь это имело в виду!? Моя дорогая, аккуратная, правильная и всегда трезвая мамочка! — Женька уткнула лицо в полотенце и глухо зарыдала, — Что с ней стало,…с Раей… — плечи её сотрясались от рыданий, — Вы что, не видите, что с ней стало-о-о….

На кухню зашёл отец, за ним Галина Аркадьевна и Лёня. Зинаида умоляюще посмотрела на мужа, потом на мать и зятя:

— Это ничего, это бывает, у неё истерика…. Валерий Михайлович откашлялся, сделал шаг в сторону Женьки, которая сидела за кухонным столом, слегка раскачиваясь, так и не отнимая от лица полотенце, остановился и затем нерешительно произнес:

— Видишь ли, Евгения, мы жили в одном доме, и были свидетелями, так сказать, непосредственно… э… её падения, можно сказать, деградации личности твоей тёти, моей сестры, — Женя медленно подняла глаза на отца и внимательно слушала, — Что касается меня, то если ты думаешь, что я просто наблюдал со стороны, то уверяю, — он обвёл глазами присутствующих, чтобы не встречаться взглядом с дочерью, — Уверяю… вас, что я делал все, что мог, чтобы этого избежать, — я разъяснял, я предупреждал, я настоятельно советовал лечиться…Я… — но осталось неизвестным, какие ещё невероятные усилия предпринимал Валерий Михайлович и почему он вдруг вообще стал об этом говорить, оправдываться и что-либо объяснять, потому, что заговорила Галина Аркадьевна:

— Никто тебя не обвиняет, Валера, чего ты разошелся?Свою голову не одолжишь, человеку трудно помочь, если он сам не хочет этого, а то, что Евгеша так близко к сердцу приняла, может и неплохо, — Галина Аркадьевна присела рядом и обняла Женьку, — Не думаю, что кто-то ещё так искренне оплакивает Раису Михайловну…Упокой, Господи, её страдающую душу, — Галина Аркадьевна перекрестилась и, наклонившись к Женьке тихо сказала:

— Ты знаешь, а хорошо, что ты видела все сама. Думай, Евгеша, крепко думай!И уже, чтобы слышали все, добавила:

— Знаешь, внучка, а идея с переездом неплохая, — Дима может ходить в садик здесь, мама тебе поможет его устроить в свой, — Зинаида благодарно кивнула.

— И места больше, и двор свой есть, и старая калоша, опять же, не будет все время маячить перед глазами, — Галина Аркадьевна отмахнулась от несмелых протестов и тяжело встала, — Мне кажется, Раиса была бы не против твоего заселения, да и мне, честно говоря, хочется уже тишины, голова почти каждый день ужасно болит, — Зина, принеси мою сумку, там лекарство.

Через неделю Женька приехала глянуть, как обстоят дела с ремонтом. Оставалось побелить потолок и наклеить обои в маленькой комнате. Женя с удовольствием прошлась по свежеотремонтированной кухоньке. Заново выкрашенному буфету исполнялось, наверное, лет сто, но Женька представила, как его вместительное чрево заполнится продуктами, как на маленький столик она постелет нарядную скатерть, как на чистых окнах будут красоваться новенькие занавески.

— Вот это да! — Женя, как в детстве захлопала в ладоши, когда оказалась в большой комнате. Лёня, улыбаясь, стоял посредине возле стола, в газетной треуголке. Он только что повесил люстру, и теперь она сверкала всеми пятью рожками и её свет отражали новые перламутровые обои с изображенными на них цветками нежной лаванды. Они вышли во двор, родителей поблизости не было, и Женька закурила.

За калиткой появился бомжеватого вида мужичонка и, оглянувшись, поманил Женьку пальцем. Она вспомнила, что видела его на кладбище, да и на Райкиных поминках он мелькал пару раз.

— Кто это? — спросила она у Лёни. Тот неопределенно пожал плечами:

— Да алконавт местный, батя твой гонит его нещадно, а он видишь, опять нарисовался, — Женя направилась к калитке, — Да не ходи ты, на пузырь стреляет, не ясно что ли…

— Нет, он сказать что-то хочет… — Женя подошла к мужчине, тот еще раз оглянувшись и мельком глянув на Лёню, быстро заговорил:

— Ты знаешь, чего папаша-то твой засуетился, я был ведь у Райки в тот вечер, как ей плохо-то стало, побег я, значит, к Валерке, — Райке, грю, хреново совсем, а он падла, грит, — Пить надо меньше, — Я, грит, вообще, на выселение подал, — Во гнида фискальная, сеструху родную гнать собрался, — Курить есть? — после серии затяжек, он продолжил, — А я ему, — Ты хоть неотложку вызови, Райка, грю, загибается, в натуре, а он, — Я, грит, щас милицию вызову, осточертели вы, алкаши проклятые! Из-за таких, как ты, грит, она и загибается… Некоторое время молча курили. Мужик снял и тут же опять надел засаленную шапочку, и тихо выругавшись, вдруг резко повысив голос, произнес:

— Да, как же через меня-то, ё-моё, я ж и пальцем ни разу не тронул… Ну, выпивали, ясен перец, не без этого, — он прерывисто вздохнул, — Ну, а к утру, она уже…это… и отошла… — А на второй день, я ж проститься хотел, по-человечески, а он меня в шею… — Зинка, правда, догнала потом, бутылку сунула… Женя сосредоточенно втирала в землю окурок, потом оглянулась растерянно на Лёню, побежала в дом и вынесла мужику деньги, которые были в кошельке:

— Вот, держите, выпейте, на помин души Раисы. Спасибо вам, что были с ней и хотели помочь, — Женя быстро пошла от калитки обратно в дом, Лёня что-то спросил, но она не слышала. Мужик не унимался и говорил ей вслед:

— Я двери распахнул и ушел. Про папашкутвово люди и так говорили, что дочку выгнал к бабке, атеперьгутарят, что и родную сестру згнобил до смерти, вот он и расстилается чичас перед вами….Одно слово — падаль, а не человек,… — мужик смачно харкнул в кусты.

— Ну… ты не очень там, вали давай отсюда, пока он не явился, — сказал Лёня и вошел в дом за женой.

Не хотелось больше любоваться ремонтом, Женя проговорила Лёне что-то бессвязное про дежурство, взяла у него мелочь на проезд и торопливо ушла, словно боялась, что вот-вот из-за угла бесшумным катафалком выедет черная отцовская «Волга» и тогда нужно будет разговаривать, благодарить и восхищаться обоями и новой люстрой…